Палыч любил нереститься неподалеку, около мутной, но бурной речушки, что располагалась за бункером какого-то Гитлера, который, хоть все местные и знали, что он бункер какого-то Гитлера, официально надо было называть "заброшенные строения времен ВОВ конца ХХ века". Вот там-то, прихватив с собой бутылку с жидкостью, которая была такой же мутной, как и вода в ждущей его речушке, чтобы в случае остановления по причине опознания и возможного изъятия с целью потребления самими изъявшими, можно было сказать: а чего? ну, вода такая... ну, мутная, а вы,бля, когда очистные сооружения отремонтируете, а? то-то! Не отдам! Да еще с собой всегда нёс кусок хорррошего , "кусачего" воробьиного сала, в тряпице вафельной, да шмат чёрного, не засыхающего почему-то деревенского хлеба с отвалившимися и обкусанными уже краями- хотя, казалось бы, откуда в деревне сейчас "деревенский" хлеб???, в общем загадка на загадке гнездилась, похихикивая и подмигивая, что Палычу как раз-то и нравилось и будоражило как-то, и подталкивало в путь в те самые редкие дни, а точнее 3 дня в году, когда природа напоминала о себе, причем никогда заранее не знаешь - то на Покров, то на Марьину удавку выпадало, в общем, когда удавалось вырваться на нерест, да, не забыв, кстати, еще и луковку, чтобы хрумчануть ею, закусывая ту самую обжигающую жидкость, гонимую из свеклы, а как же иначе? пусть они себе хоть из пидарасов-ананасов гонят, а у нас здесь, у бабы Нюси только свекла в ходу, да вприкуску с воробьиным салом и хлебом, но сначала луковкой хрумчануть, луковкой... а уже потом, эх, раззудись плечо, отвались нога, нерестись -не хочу!
Но туда еще идти. Хоть и недалёко, но... Ямы, деревья вывороченные, опята опять же.
Опеньки. Эти милые, разговорчивые существа... Всегда задерживают. Да он и не против. Вот если бы они еще не спорили с Палычем по каждому поводу. Он им говорит:
- Ну, Лилька - сука!
А они ему запальчиво:
- Та кончай, Палыч. Сексист ты, хренов. Не нравится Лилька - вон, Тихон на подхвате. Не муди...
Нет, чтоб сказать, да, сука, твоя Лилька. Но - гендер же ж! Не противоборствуй в семье! Сестра твоя, мать твоя, бабка, можно сказать... Так нет, Тихон видишь ли...
И своё гнёт:
- Ну, ну а шо она??? Шо? Я ж только руку на плечо, а они - голова болит!
А опеньки:
- Та забей. Вон у Сальмонелыча Галька! Ты б такую хотел?
- А что? Трёхгруда, жопаста и не только жена, сестра и мать, но и отец с братом, и выпить даёт, и голова не болит, да с ней хоть на нерест пойти можно!
- Ага, а потом всем кобелякам разболтает. А после нереста яйца тебе оторвет, пока никто не видит... На ожерелья свои отверсаченные нацепит!
- Это да.
- Ну, а мы о чём???
Так за разговорами, через буреломы, овраги, поля минные, слегка подволакивая ногу с отвалившейся подковой, а чего уж... на новую денег нет, да и где они деньги, кто их в последний раз видал??? Рассказывал, правда, один комадни... корманди... тьфу... кармандировочный, ненароком забредший в их деревушку, что Правительство сказало, что деньги будут пока будут, а когда надоест им, деньгам, быть - то и кончатся они - и пусть, мол, всякие нерестующиеся, не думают, что... а вот так-то!
...Хрустнуло. Из-за куста выпорхнул заЕц. Расправленные крылья его блеснули серебристо под лучами голубого солнца и он, изогнув длинную, слегка поросшую желтым пушком шею, взмыл в пористую высь, слегка покачивая всем своим грациозным трехметровым телом. И зазвучала, заполнила всё пространство, как всегда, в таких случаях, органная музыка.
- Хорошая примета, - подумал Палыч.
Он, в принципе, был не суеверен. Всякие там черные летучие мыши, Ковид переносящие, разбитые ударом молнии поверхности замерзших луж-зеркал... Вот, в прошлом году, когда та же баба Нюся предсказала, что урожая воробьев не будет, потому как приснился ей огромный черный член, длиною в метр, не поверил ей Палыч. И прав оказался: ну ладно чёрный, но чтоб метр! И на тебе: вот и сало есть. Воробьиное. И член его на всего на 20 сантиметров короче. И не черный, а синий.
Выбрал крошечную полянку, которую узнал как-то сразу, одному ему ведомым чутьем, подсказанную, развернул тряпицу с воробьиным сальцом, сервировал бутылочкой и хлебушком, луковичку неторопливо от верхней кожуры очистил... Да, да... только от верхней, потому что секрет он знал вековой, секретный: если луковичку с нежной, первой шелушинкой есть, то и цвет потом у нереста будет здоровее, румянее, что ли...
Голубое солнышко словно ждало этого момента. И на! Стрельнуло в Палыча своим ультрафиолетовым лучиком-пальчиком, пощекотало макушку между рожками.
Он скинул с себя ватник, затем подбитые крысиным мехом стёганые, военного образца штаны-трусы, и оказался в чём гендерша родила: в пеленочке розового цвета.
Он всегда мучился вопросом: сначала выпить и закусить или поперву отнереститься и уже потом? Обычно он бросал вверх древнюю двухкопеечную монетку, непонятно как выпавшую в их семью из древнего телефона-автомата, найденного дедом на какой-то исторической развалке. И всегда выпадала решка - выпить!
Но в этот раз природа подгадила... Он и монетку-то вытащить не успел.
Резко скрутило живот, огнем полоснуло где-то там, в межполовом пространстве, и он рванул в реку....
Только теперь, когда она приняла его в мутные свои объятия, когда маленькие икринки-зернышки, сквозь прозрачную, красновато-пленочную оболочку которых, можно было разглядеть личики, похожие на него, на Палыча, с криком "ау, ау" стали покидать его обессилевшее вдруг тело, чтобы ринуться наперекор мутной зыби вперед, в бурную, ожидающую их жизнь, только теперь он вдруг понял: надо было сначала выпить...
Трезвым, незамутненным взглядом, он огляделся вокруг. Речушка бурлила, стонала, исходила кишмишевской сладостью и негой. Она была доверху, до самых берегов наполнена такими же, как и он, нерестящимися существами-палычами, которые страдали и корчились, давая жизнь своему ненужному, прОклятому, но такому многочисленному потомству.
Ненужному? ПрОклятому???
На берегу, с сетями, сачками и какими-то ископаемыми промысловыми орудиями, стояли мужики в высоких резиновых сапогах и вылавливали, вылавливали, ползущих и плывущих в их сторону маленькие личинки-икринки, кидали их в огромные чаны, стоявшие тут же на каких-то платформах, а уже оттуда эти чаны, наполненные и весело бурлящие только что подаренной жизнью, сливались в огромные цистерны с надписью "РАССОЛ ГОСТ 1629-2015"
- Эх, - подумалось опять Палычу. - Эх... Надо было успеть сначала выпить...