...Тяжелый зеленый бомбардировщик, играючи взмыл под потолок и принялся чертить там свои дикие, непредсказуемые, ненормальные трассирующие линии. Вот полыхнуло мутным
изумрудом прямо перед ноздрей, в-жик-зз-ум, вот тюкнулось в окно, и почти тут же, - вот скорость-то! -тошнотворно противно коснулось его губы: мягкой, розово-нежной, с неровно проступающими бежевыми краями, усыпанными коричневатыми родинками; зж-з-ж-ж - вот...
Опять села.
На челку?
Затихла.
Там она?
Представил: быстрыми, торопливыми движениями, она мелко-
мелко сучит своими отвратными лапками, счищая на его кожу сотни, тысячи, миллионы, миллиарды извивающихся микробов. А те, как десант, готовы к бою сразу: только коснулись поверхности, выстроились в шеренги, в отряды, в колонны, в полки и - вперед! В атаку! И жрут, жрут его тело, вгрызаясь все глубже, все дальше, находя в нежной коже тонкие, скрытые сосуды-ходы, сквозь которые они, следом за мерзкими волосатыми телами глистов-лазутчиков, проникают в жизненно важные органы: почки, легкие, печень, сердце...
Вся эта требуха.
Ну, голубчик, вы обще!
Прозак в сено подмешивать надо...
Хмыкнул.
З-ж-ж.
З-жжж...
С-с-шлеп!
Хлесткий удар хвоста.
Ну?
1:0.
Finita La Мухита!
Заржал от удовольствия.
...Во рту, кстати, от дешевого комбикорма - послевкусие.
А в заднем проходе - жжение.
Да.
Все в мире взаимосвязано.
Философски вздохнул.
2.
А теперь он шел... Общаясь понемногу. Сам с собой.
А с кем еще? Больше не с кем.
Голова мерно кивала походке в ритм.
Такой себе. Китайский бол... Ван Чик.
Правой вперед, левой задней вперед, левая передняя чуть назад, правая задняя сама пошла... Четыре ведь ноги, а какая координа-ция! Не каждый поймет!
Не всяк оценит!
И мускулы на бедрах красиво поигрывают.
Игр, игр, игр, игр...
Но только, кто ж это видит под попоной.
Шел. Даже не нужно было ленивому кучеру шевелить кнутом, но он все-таки делал это время от времени.
Зачем? Чужая душа... А может профессионал.
Сначала по вычеркнутой из памяти улице, как на знаменитом детском рисунке с обложки известного американского журнала: от
Центрального парка направо, далее по прямой, потом пересечь 9-ю и 10-ю авеню, после чего задумавшись, рассеянно перемахнуть через один из мостиков Гудзона. Оттуда - на Канзас Сити, Небраску, дойти до Тихого и осторожненько - чтоб не распле-скалось - форсировать оный, уже почти приблизившись к поросшим сакурою берегам. Маленькие япошки пальцами тычут, мобильными телефонами фотографируют, и курлыкают что-то про "годзилю"...
Но тут, сидящий сзади "реднек" - турист, встрепенется.
И окликнет: "Кскюз ми, мэн!!!!" С ударением на "кскюз" и на "мэн" одновременно.
Кучер: а чо? задремал, м-м, бля... в смысле, фак. Поймет, что не прав: Кадику, вот как, оказывается, его зовут (!), только волю дай! Он и до Урала иноходью может! И до Монголии. И на Кудыкину Гору.
Но виду кучер не кажет.
Потянет за вожжу, мол, "тпру", разворачивайся.
Кадик остановится, повернет голову, глянет карим печальным глазом на реднека, и тому, американщине неотесанному, миллионеру хренову, на стейках кровавых и нефти техасской
пузо наевшему, покажется, что на него вылили ушат, если не дерьма коровьего, то презрения ослиного.
И "на чай" не даст.
Так кому нужны эти осложнения?!
Вдоль парка, так вдоль парка.
Центрального так Центрального.
Тем более, что осел - Кадик.
Ведь не он на реднеке едет, а реднек на нем.
То есть он, Кадик, не совсем осел.
Не совсем обычный, то есть, осел.
Он в осла посепенно превратился.
А раньше был не ослом.
Был нормальным.
Нормальным советским эмигрантом.
Который твердо знал: чтобы заработать - надо трудиться.
Пахать.
Вот и допахался.
3.
Уже который раз за эти годы
Вершит маршрут свой ежедневный
Кадик.
Здесь трещина в асфальте.
Здесь - направо.
У светофора надо ход замедлить.
И для фасону вскинуть головой.
И пропустить такси в чалме индусской,
И звякнуть збруей
Дурачку на радость...
И оглядеться: как оно вокруг?
Вон там лежат лохмотья под забором.
Из них торчит рука, мобильник, кружка:
"Подайте на похмелку ветерану".
А вот бабушка, именно бабушка.
В одиннадцать выгуливает пса.
Иссохшаяся, тонкая как палка.
Вся в белом. И с платком на голове.
С улыбкой на пластичеcких губах,
С зубами - тысяч так на пятьдесят,
И адресом в районе Централ парка.
А это налагает и на пса...
Откакавшись с достоинством, но мелко,
Победоносно тявкнув, мол, давай,
Он разрешает ботоксной бабушке
Собрать в мешочек песий экскремент...
Завоет робко "скорая", но фиг - ей.
Не нравится - пускай себе не едет!
Горит ей что ль? И пусть себе горит.
Тогда работа будет для Отважных!
Для самых Наших Доблестных Ребят!
Вон "мусорщик" - нечастый гость в Нью-Йорке,
Он хоть воняет, но - совсем другой компот.
Он профсоюз. Он Яблоку хозяин.
Захочет - плюнет (в миску?) и уйдет...
Вот.
Кот,
Из-под колес такси шарахнет тенью, мужиковатый внешне, но домашний, с ошейничком из розовой пластмассы, а значит, он совсем не кот - а кошка. И, кстати, черная, как тридцать три подвала. Или метро. Как в Гарлеме. В ночи. Хотя и днем там не намного ярче... То бишь светлей.
Запутался совсем. Оно понятно. Ослом ведь быть не просто.
Не то что трансвеститом!
Но, увы.
В душе скребут совсем другие кошки,
На них бы пса с бабушкой натравить,
Чтоб вызвали им "скорую" с подвоем
И вывезли на свалку,
На компост.
Где их
Всенепременнейше найдет,
Копаясь на помойке,
Истощавший,
Свалявшийся
С похмелки,
Ветеран.
...Вся жизнь - обман.
Стакан, нарзан, болван (?!)
Как много поначалу обещала,
Как мало под конец себя дала...
И в оправданье шансами швыряла,
Сжигая неслучайности дотла.
Уже устал,
Уже не нужно славы.
Уже забот - до завтра б дотянуть.
Не по-ослиному, с самим собой лукавя,
По- человечески: "индейку" б не спугнуть...
4.
Когда же это началось? Когда пальцы на ногах постепенно окостенели и превратились в копыта? Когда поседевшие и поредевшие волосы уступили место не менее седой гриве? Когда скрутило в пояснице и упало тушей на четыре ноги... Резануло язвой и заныло артритом... Проросло хвостом и - уже не присесть на край скамеечки... Вычеркнуло из записной книжки телефоны умерших, а живых просто удалило из памяти, как из мусорной корзины засоренного компьютера вместе с долго помнившимися, а потом - раз ! - и исчезнувшими навсегда анекдотами. Даже не заметил, как "и веселое настроение не покинет больше вас", уступило место тоскливому "every morning I get up at 7 o"clock, clean my teeth, wash my hands, have my breakfast and then go to work by bus. The main thoroughfare is impressive"
Бонк?
Yes. It is.
Цок-цок...
Tsok-tsok.
И подойдет к концу еще один...
Что... грядущий? Отгрядший? Отгрядевший?
А что, если, "слово" не упоминать, как имя "б-га"?
Поможет?
Ведь по первоисточнику сл-во и есть б-г!
Но, если к б-гу уже привыкли, сколько уйдет времени на привыкание к сл-ву?
Д-ь? М-ц? Г-д? В-к?
Дальше - прогрессивнее.
Глдш, тпдт нбхдмст в глснх...
Какая экономия!
Кто-то сигналит, и как громко!
Пшл вн дрк!
Кадик оглядывается: автобус чуть не зада его касается.
Желтый сменяется зеленым.
- Что ты встал, осел! - кричат.
- Эх, - вздыхает Кадик, - эх. А ведь я любил вас, люди. - Fuck you, too.
...К слову, по паспорту он Аркади, потому что не впустила Америка, вместе с русским эмигрантом, в свою двадцати восьми буквенную азбуку- страну, непривычный ей в окончаниях
пустой, ничего не значащий, а потому непрактичный, и не имеющий права на жизнь, звук "й".
А без этого звука - ой-й!
Даже х-й - не х-й.
А так: Х.
О-ой.
Ой-ё-ёй.
В общем, Аркади. А Кадик - это так.
Для своих.
Которых нету.
Уже.
5.
Далеко.
Исландия. (А где ж еще???)
Голые камни.
Коричневые. Ни клочка зелени.
Селедка и водка.
Мужественные парни.
Обветренные и просоленные.
Голубоглазые.
Рыжеволосая девушка.
Мечтает. Уехать. В Америку. Найти работу. Встретить парня.
Немужественного. Близорукого. С деньгами. Выйти за него замуж. Родить двух детей. Мальчика и девочку. Кареглазых. Как муж. Рыжеволосых. Как она. Приехать к родителям. В гости. Маме - платок. Теплый. Папе - табак. Ароматный. Вечером пойти в паб. Встретить подругу. Потрепаться. Рассказать ей об Америке. Об этом немужественном неудачнике. С карими глазами и зарплатой, которой хватает только на оплату счетов. Потом заметить обветренного и просоленного парня. С которым целовалась когда-то. Переспать с просоленным. И обветренным заодно. Хоть вспомнить будет что...
Через неделю уехать обратно. Платить по счетам, экономить на мелочах, молча лежать в кровати с ненавистным близоруким кареглазым.
И жить долго- долго.
"Ведь кладбища полны
Людей незаменимых..."
Ох, Исландия. Чтоб ты пропала!
6.
Одна из ранних версий "Фауста".
Черт, обменявшись с человеком телами в обмен на вечную душу, через секунду выскакивает оттуда с воплем "Как можно жить, зная, что ты смертен?!"
Войди в меня - я в тебя...
Нам можно.
Мы Близнецы.
По гороскопу.
Нас двое у себя.
Я и я.
А Кадик у себя один.
Ему тяжелее.
Бедный Кадик.
Бе-е-дненький.
Он себя жалеет. И думает: вот если бы я.... А что дальше сказать - не знает.
Если бы он - что?
Посадил дерево, написал книгу, вырастил сына?
Хм.
Что-то надо делать.
Надо.
А что?
Вот есть у Кадика знакомый.
Художник. Талантливый. Очень.
Он так о себе и говорит: я талантливый.
Все так говорят.
И Кадик так говорит.
Мол, наш художник - на самом деле талантливый.
А откуда Кадик знает, что тот талантливый?
Чувствует. Хоть и дилетант. В художественном, конечно, смысле.
Художник рисует картины. Картин много. Может быть тысяча.
А может, десять тысяч. Очень дорогие. В финансовом, теперь
