И это не из-за прогнившей и годами не ремонтируемой ливнёвки, нет.
Потоп будет настоящим.
Таки да Всемирным.
От азой!
Доигрались.
Цу майне зонем!
Дожили.
Цены на Привозе полетели вверх, к Луне и зафиксировались на полдороге к её орбите в долларовом эквиваленте, ожидая дальнейших новостей.
Видавшие виды домохозяйки скупили за один час все городские запасы гречки, спичек и соли.
На всякий случай в городе отключили свет и газ.
Воду отключать не стали. Из принципа.
Городской голова Тархунов вынужденно собрал срочное совещание местной власти.
- Господа, - обратился он к отцам и матерям города. - Из неплохо информированных источников стало известно...
- Знаем, - прервал его депутатский голос-запрос. - По существу давай. Когда валить? И куда? В Израиль опять виза нужна, Америка закрыта, а румыны не пускают, требуют прививку не из Китая!
В зале зашумели.
И впрямь... Обалдели румыны! Америка - ну, так от неё и так лишнего миллиарда не дождешься! А родные по духу израильтяне - так те, ваще! Ты думал они - израильтяне, а они евреи! Вот так вот. Ложь и вероломство на каждом шагу.
Меж тем в зале по традиции начиналась драка. Оказалось, что представитель бессарабской общины Мамалыгул потихоньку звонит в румынский МИД и предлагает бывшие колхозные земли в обмен на их паспорт. А мадьяр по маме Кишментухесварош это услыхал, ну и...
Как обычно, к драке подсосались сочувствующие с обеих сторон. Пуха не было, было много пыли и мата.
Надо было брать ситуацию в свои руки.
И Тархунов взял.
- А ну, ша, шмаровозники! Слухай сюда, депутатское народье! А то ща, как надаю по хлебалам!
Все знали: он такой, он могёт. Тем более, что за его спиной выросли могучие фигуры одетых во все черное ТИТушников.
Утирая слезы и местами пролитую кровь, господа шмаро-депутаты обиженно рассаживались по мягким местам.
- Ша, я сказал! Мои источники там - он ткнул пальцем вверх и вбок, куда-то в сторону Арабских Эмиратов - сообщают... Ни о чем думать не надо, за нас уже всё решили. Завтра, у морвокзала пришвартуется один большой, ну, этот...
- Херовоз! - мрачно парировал Тархунов. - Ковчег к нам плывет, вот что. Он нас и заберет. Как я знаю - там капитаном некто Ной. Очччень ответственный товарищ. Так что всё будет по понятиям, как в библии. Каждой твари по паре.
- А почему по паре, почему по паре? - разволновался двоеженец и многодетный отец Кадоррмутдилов. - Так, господа нельзя, это же, как его, гоноцит какой-то!
- Геноцид, - поправила его ответственная за городскую культуру депутат Крыловобасенко. Она была одинока, как перст, видимо, по причине чрезмерной образованности и потому приободрилась: уж теперь-то, поскольку место второй твари рядом с ней пустовало, она его и продать сможет. Скажем, за миллион евро! А чего, собственно, мелочиться? За два! Или за пять? Сладкая улыбка раздвинула ее губы и неожиданно довела до оргазма...
- А-ах, - выскользнул из ее девственных глубин неосторожный вскрик.
- Товарищ Крыловобасенко имеет нам что-то предлОжить? - хмуро поинтересовался председательствующий.
- Та не, я так... я, как все... - рдея отвечала дева. - Но я подумаю.
- Тогда подытожим. С людским ресурсом всё понятно: сами разберутся.
Будто прилив прошелестел по песочной гальке...
Шу-шу - это депутаты возмущаются промеж собою. Шы-шы- это они пытаются объяснить своему соседу, как тот неправ... Шир-шир - это они пытаются быстренько разделить остаток городского бюджета на количество командировочных пособий в никуда... Шур-мур- это вдруг Дрочиа решил подкатить к Крыловобасенко...
- 10! 10 миллионов евро! - проносится молнией в её головке...
Тархунов сурово глянул на море, раскинувшееся широко где-то там, внизу, под его скалой-трибуной.
- Ша, ша! Нам надо думать о будущем! Как пели наши отцы - если завтра война, если завтра - потоп! Что мы оставим нашим и вашим детям, которые, может быть выплывут, какое культурное наследие им завещаем? А? Кадоррмутдилов, что оставишь?
- Миллиард? - попробовал угадать любящий отец.
- Хулиард, - как всегда веско и находчиво обрезал его, как моэль в синагоге, городской голова.
- А давайте оставим детям и внукам Багрицкого, Ахматову, Бабеля, - предложили патриарху хором городские культур егеря Вайснебейман и Вуссысдусзон.
- Херабеля!
И уже даже не нужно пояснять кто это сказал... И кому.
Заткнулись оба, чуть обиженно высморкавшись в одноразовые пиджачки.
- Может, Оперный? У нас же больше ничего нет... из старого... Всё ж посносили, или развалилось, к едреней фене, - тихонько высказал свое отстоявшееся и унылое мнение городской архитектор Ракушняк.
- Хероперный! И куда ты эту махину засунешь? Себе в...?
Все приутихли. Туда бы не поместилось.
И впрямь. Больше говорить о том, что напомнило бы об Одессе будущим выжившим или выплывшим потомкам было нечего... Кто-то что-то сказал о Жванецком, прошелестело слово "бички" и рыбачка Соня, затюкали Иванова, предлагавшего рецепт фаршированной рыбы от бабушки Ривы, сразу отсекли фрагмент еще не тронутой реставраторами Потемкинской лестницы, зарезали на корню из-за межнациональных разногласий памятник Екатерины, и... и... и... Всё.
Всё???
- Я на вас удивляюсь, господа депутанты-шмаровозники!
Тархунов был мрачен, как туча, которая мглою...
- Шоб больше ничего никто не мог сказать за нашу любимую, горячо разворованную Одессу-маму?! Как говорили в моем родном артиллерийском командном училище - вы стреляете из пушки по горобцам! МасштабнЕЕ, граждане несостоявшейся свободной экономической зоны, масштабнЕЕ! Даю вам 24 часа на обдумывание. И шоб передо мной, как шпрота на бутерброде, как тюлечка на тарелке с салатом из помидор, как вареники с вишней, политые базарной сметаной, как биточки из сардельки - лежали ваши проекты, а не то...
И он почему-то посмотрел на Крыловобасенко.
Та аж пятнами пошла. По белой кофточке. И чуть не запелось: "русая девушка, в кофточке белой, где ж ты ромашка моя?" Но тут же и оборвалось.
Наступило утро того дня, когда.... То есть завтра.
Никто не пришел на заседание. Дума бездумно пустовала.
Кошмар!
А люди же ж им же ж доверили же ж!!!
Однако, в то же самое время, буквально каштановым, нет вишневым, нет яблочным цветом вскипел морвокзал, растёкся по асфальту жирными пятнами, как бульон из домашней хозяйской курочки, распластался людьми, чемоданами и прочим кишащим. С высоты птичье-дронного полета, всё это напоминало нет, не шом... а обычный колхозно-скотно-дворовой муравейник. Ну, может, чуть разворошенный, чуть растревоженный невесть откуда попавшей в него веткой с невовремя необрезанного городским зелентрестом, умершего от жажды и нелюбви, дерева по имени акация.
Огороженный от остального люда желтой, видимо, американской, ленточкой с надписью "Crime Scene" стоял, практически, в полном составе, горсовет. На переднем плане Тархунов и его заместитель Шахтельман держали плакат "ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ОДЕССУ, ДОРОГОЙ НОЙ ЛАМЕХОВИЧ". И - на всякий случай - шрифтом поменьше, та же надпись на иврите, но с двумя грамматическими ашипками.
Сверху, по потемкинской лестнице, в сторону порта, погруженная на десятки детских колясок, головой вперед, как принято по феншую, спускалась, дергаясь всем своим чугунным телом, статуя Дюка, одетая в бережно сохраненную - и вот, как раз для это случая! - нарядную украинскую вышиванку. Руководила операцией удивительно похорошевшая за ночь Крыловобасенко, а направлял колясочников, теперь уже её гражданский муж Дрочиа. Договорились, между прочим, за 8 миллионов. В долларах.
Отвлеченная небывалым зрелищем толпа даже не заметила, как плавно и тихо вошел в порт гигантский плавучий... что... паром? корабль? в общем ковчег.
Описывать его нет нужды: всем сразу ясно: оно. На капитанском мостике - или что это там было? - стоял... Старик? Да, нет, не скажешь. Прилично выглядящий "на свой возраст" мужчина, и если не знать, что ему где-то за 700... то даже последняя настоящая одесская еврейка тетя Софа еще бы подумала...
- Дети мои, - повисли меж тем в воздухе его слова...
Они проникали даже не в уши. Не нужно было никаких усилителей, громкоговорителей. Он сказал и отозвалось у каждого в груди. В сердце. В душе. С ударением на "е".
- Дети мои. Я пришел за вами. Всем хватит места. Не тревожьтесь.
Тут и Тархунов встрепенулся.
- Ну вот, - включился он. - Я ж говорил. Горсовет в действии! Доверяй делам!
И направился к трапу.
-Эй, подождите же нас, - вскричала Крыловобасенко и ринулась вниз по знаменитой лестнице.
Надо ж успеть занять приличные места! А тут еще просто так туда не попадешь - надо спускаться в этот клятый подземный переход, непонятно кем и зачем придуманный.
И она побежала.
Но не зря, не зря в Одессе говорят: "жадность фраера сгубила" ...
Увидев, что начальница мчится к ковчегу, колясочники выпустили из рук бережно удерживаемые коляски, на которых покоился двухвековой коллега Тархунова и рванули за ней.
Тщетно пытался Дрочиа их остановить. Тщетно.
Медленно, но верно, набирая скорость, оставленная без присмотра статуя Дюка, подпрыгивая на всех 192 ступеньках, словно прощаясь навсегда с так полюбившим ее городом, поскакала вниз. Эх, Эйзенштейна бы сюда... Но нет его. Умер... Умер таки? Чтоб он нам был здоров!
И вот уже, никем не управляемый, никому не подвластный, то ли чугунный, то ли еще местами бронзовый Арман Эммануэль Софи-Септимани де Виньеро дю Плесси, граф де Шинон, 5-й герцог Ришелье, набрав необходимую скорость, взлетает в воздух, пролетает над зачарованной толпой и врезается с размаху в ковчег, причем не куда-нибудь, а в самую его золотую середину, в днище. Трах!
- E=MC2, таки-да, - только и успевает подумать Ной Ламехович, погружаясь, как и дОлжно капитану, на дно вместе со своим судном.
С ужасом расступается собравшаяся толпа: с ковчега бегут полчища крыс... Иные барахтаются в воде, иным удается выбраться на берег, чтобы быстренько расселиться в готовящихся вот-вот обрушиться домах знаменитого одесского жилого фонда, на которых написано спереди "Памятник архитектуры", а сзади - ох, сзади на них лучше не смотреть.
Глупые крысы. Они не знают, что теперь будут жить там вечно. Как Сеня из второго подъезда. До второго потопа. Или третьего.
- Ну, шо, граждане одэситы! По домам, - командует городской голова. - Расходитесь. Сегодня не получилось. Будем теперь ждать помощи от Европы.
Толпа нехотя начинает расходиться...
А может, как всегда пронесет?
Может, как всегда перемелется?
И вот уже слышно, как гудят гудки, застрявших в вечных городских пробках автомобилей, как, на всю громкость, орёт попса в вонючих маршрутках, как, набирая децибелы и скидывая ненужные ошметки, катит по Лете и сбрасывается вместе со сточными водами в Черное море ежедневная рутина жизни.
Завтра, нет, уже сегодня, одесситы забудут о том, что грядет Потоп.
Может быть им напомнит об этом вышиванка, соскользнувшая при падении с Дюка и плавающая у причала?
Вполне вероятно. Вон уже группка молодежи, выстроившись у опустевшего постамента, устраивает свой, устремленный в книгу Гиннеса флешмоб "Je Suis Дюкарь!"
Мы - Дюкари! - громко хочет заявить на весь мир наша, отечественная, лучшая в мире молодежь, путая при этом Je Suis - с очень похожим именем Е-сус.
"Мы - Дюкари, и дух наш молод" - поют они радостно.
Вот так и живут... Вместе с Одессой. Как все. В ожидании чего-то.
Другого.
Настоящего.
Хер его знает, какого.
Может и впрямь, потоп будет?
И всё встанет на свои места.
... Синеет море за бульваром, каштан над городом цветет...
День отошел ко сну, ночь развалилась, раскинулась, распласталась по городу так, как ей одной удобно, чихая на всех цикадами и переговариваясь кошками....
Не спит лишь последняя настоящая одесская еврейка тетя Софа: а вы сами попробуйте заснуть в таком возрасте, когда на ваших глазах такой видный мужчина идет ко дну.
*"Чтоб ты каждый день ел рубленую печёнку с луком, жирную селёдку, бульон с клёцками, карпа с хреном, тушёное с цимесом, оладьи, чай с лимоном - и чтоб давился каждым куском...
(Еврейское пожелание)