Дятлов В.: другие произведения.

Миграции, мигранты, "новые диаспоры": фактор стабильности и конфликта в регионе

Сервер "Заграница": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 1, последний от 20/10/2019.
  • © Copyright Дятлов В. (kazgugnk@yahoo.com)
  • Обновлено: 09/02/2011. 118k. Статистика.
  • Статья: Россия
    •  Ваша оценка:

       Виктор Дятлов
    Миграции, мигранты, "новые диаспоры": фактор стабильности и конфликта в регионе
      
       (Опубликовано в книге: Байкальская Сибирь: из чего складывается стабильность / редкол.: В.И. Дятлов, С.А. Панарин, М.Я. Рожанский -М.; Иркутск: Наталис 2005. с. 95-137)
       1. "Новые диаспоры" постсоветской эпохи: причины и механизмы формирования
       Современное развитие российского общества дает много оснований для выдвижения гипотезы о том, что принципиально новым явлением эпохи стало формирование феномена, который уже получил название "новых диаспор". Его появление -- следствие нескольких тенденций, имеющих, как это видно уже сейчас, долговременный и глубокий характер. Само формирование "новых диаспор" серьезно усложняет, разнообразит палитру социальной структуры населения, особенно городской его части. Появление нового элемента неизбежно нарушает прежнее равновесие, привычный уклад жизни, что вносит в общество новые механизмы развития и новые конфликты.
       Говорить об этих процессах трудно, скорее всего, невозможно, не сформулировав своего понимания феномена диаспоры. Уже стало общим местом, что этот термин может лишиться своего эвристического смысла из-за чрезвычайно широкого спектра его использования и трактовок1. Это само по себе интересно и показательно, т. к. говорит о сложности и многослойности предмета изучения. Но это же может и чрезвычайно затруднить процесс профессионального общения и взаимопонимания.
       Мне кажется, что диаспора -- это не просто рассеяние, пребывание представителей некой этнической группы вне своего "национального очага" в качестве национального меньшинства. Сразу же возникает вопрос о том, что такое "этническая группа" и кто такие ее представители. Понимание этничности как процесса, представление об актуализации этничности допускает и понимание "спящей этничности", возможности оттеснение этнической самоидентификации на низкую ступень иерархии идентичностей. Диаспору, следовательно, можно понимать и как особый тип человеческих взаимоотношений, как специфическую систему формальных и неформальных связей, основанных на общности исхода с "исторической родины" (или представлениях, исторической памяти и мифах о таком исходе), на усилиях по поддержанию образа жизни "в рассеянии" -- в качестве национального меньшинства в иноэтничном принимающем обществе. Диаспора -- не данность, ее существование (или не существование), возникновение и исчезновение, может быть ситуативным ответом на вызов времени, места и обстоятельств. Исходя из такого подхода, наличие совокупности лиц одной национальности, живущих вне национального очага, пусть даже многочисленных и укорененных на новой родине, -- это еще не диаспора, а только необходимое условие к ее реализации. Другими словами, одни и те же люди, совокупность этих людей могут быть, а могут и не быть диаспорой.
       Советский период (по крайней мере, после войны) -- пример того, как это условие не реализовывалось, или реализовывалось в угнетенных, маргинальных формах и масштабах. На самоощущении мигрантов и их потомков, их самоидентификацию, образ и стиль жизни огромное влияние оказывала политика советских властей, подозрительно относившихся к национальной самоорганизации, к диаспоральности, стремившихся унифицировать, советизировать, а фактически максимально быстро русифицировать мигрантов. Отсюда -- пониженное (хотя и куда более высокое, чем у принимающего большинства) место этнической самоидентификации на общей шкале ценностей у мигрантов и их потомков. В том же направлении действовал и внутригосударственный, межрегиональный характер миграции. Равный правовой статус мигрантов, возможность свободного общения с "национальным очагом" в рамках единого государства уменьшали опасения по поводу сохранения этничности. Свежая память о сталинских репрессиях заставляла опасаться связи с "национальными очагами" вне пределов государственных границ, делали демонстрацию диаспоральности занятием не безопасным или тупиковым с точки зрения выстраивания успешной жизненной стратегии. Можно предположить, что этничность в качестве ресурса адаптации и достижения успеха на новом месте вряд ли играла решающую роль в жизненной стратегии мигрантов.
       Современный период принес радикальные перемены в ситуацию. В качественно новое состояние пришли межнациональные отношения. С одной стороны, с окончанием политики официального интернационализма проблема перестала быть табуированной, ушли в прошлое внешние запреты и внутренняя неловкость при ее обсуждении. С другой, повсеместно и быстро идут процессы, часто называемые "национальным возрождением", растет значение этничности, национальный фактор мощно врывается в политику как инструмент политической мобилизации и борьбы за власть. Многие социальные конфликты приобретают этническую окраску. Существовавшие всегда национальные предубеждения, предрассудки, реальные и мнимые обиды и недовольства открыто проговариваются и становятся фактором общественных отношений.
       К представителям мигрантских этнических меньшинств (или к тем, кого считали таковыми) и раньше неявно относились как к группе, теперь же это приобретает массовый и открытый характер, в том числе и на официальном уровне. Такое отношение может носить нейтральную, негативную или позитивную окраску, но в любом случае оно заставляет и самих мигрантов консолидироваться или, по крайней мере, рассматривать себя и в таком качестве.
       Составной частью радикальных перемен постсоветского периода стало формирование совершенно новой миграционной ситуации. Одна из ее ключевых характеристик -- стремительный рост потоков трансграничных миграций. Этому способствовали рыночная трансформация экономики, открытость границ и свобода передвижения. Здесь необходимо выделить два аспекта проблемы.
       Первый -- часть прежде внутренних миграций с распадом СССР автоматически стали трансграничными. Вчерашние соотечественники превратились в "граждан ближнего зарубежья" -- с принципиально новым статусом и набором проблем (экономических, культурных, правовых). Остро встали проблемы поддержания связей с родиной, которая оказалась теперь хоть и "ближним", но "зарубежьем". Эта задача требует теперь больших усилий, лучше всего -- коллективных. То же самое относится к проблемам статуса, зашиты экономических прав, сохранения языка и культуры и т.д. На родине идут бурные процессы "национального возрождения", строительство новой государственности часто происходит на этнократической основе. Человеческие и материальные ресурсы мигрантских сообществ рассматриваются там как важные факторы этого строительства и борьбы за власть. Поэтому из метрополий прилагаются большие усилия для консолидации соотечественников в России -- как правило, на национальной основе. Количество мигрантов из "ближнего зарубежья" резко возрастает, меняется сам тип мигранта, его система мотиваций, образ и стиль жизни, адаптационные возможности и ресурсы. Мигрант этой волны и этого типа неизмеримо больше нуждается в системе групповой поддержки, в сети родственных, клановых, этнических связей.
       Второй аспект. Бурно формируются миграционные потоки из стран "старого зарубежья". Это по преимуществу трудовые миграции.
       И здесь наиболее значимыми как для России в целом, так и для ее восточных регионов, в особенности, становятся мигранты из Китая. Они уже стали необходимым элементом формирующейся рыночной экономики. По многим причинам, миграционный приток из Китая будет в обозримом будущем возрастать. Китайские трудовые мигранты демонстрируют корпоративную, общинную модель поведения и интеграции в принимающем обществе2.
       Уже сейчас ясно, что это долговременная тенденция, что Россия прочно становится страной-реципиентом. Ясно также, что это не может быть изолированным явлением, что неизбежны огромные перемены во всех сторонах жизни принимающего общества. И хотя мы находимся только в начальной стадии процесса, многие последствия выявились уже достаточно отчетливо.
       Одно из них -- усложнение "этнической композиции" населения российских городов и, особенно, городов востока страны. Появляются новые этнокультурные группы. Иногда -- как в случае с китайцами -- это их новый приход после длительного и насыщенного огромными переменами периода. Радикально увеличивается численность многих "старых" групп, за счет притока мигрантов-новичков меняется их облик.
       Все эти факторы радикально увеличивают структурообразующее значение этничности, национальной самоидентификации, формируют диаспоральное самосознание, дают мощный толчок к строительству диаспор. Структуры и сети на этнической основе, существовавшие и раньше, разрастаются, радикально меняется их значение как ресурса выживания и делового и социального успеха. Иначе говоря, происходит бурный процесс строительства диаспор.
       Дело не ограничивается этими количественными переменами, хотя в ряде случаев количественный рост уже привел к качественным сдвигам. Совершается, если можно так выразиться, "ментальный рост" -- появление этих групп (именно в качестве групп) в сознании, как собственном, так и окружающих. И новые мигранты, и старожилы-сибиряки, приписанные советской властью к той или иной этнической группе и в той или иной степени ощущающие свою связь с нею, начинают чувствовать себя группой, в некоторых ситуациях вести себя как члены группы, формируют сеть связей и отношений на этнической основе. Как сейчас принято говорить, позиционируют себя в таком качестве.
       Этот процесс и лежит в основе формирования феномена "новых диаспор". Диаспорализация происходит двумя путями. Один из них традиционен -- в сибирские города приходят новые люди, мигрировавшие из своих "национальных очагов", они остаются, так или иначе интегрируются в принимающее общество, и, одновременно, консолидируются в землячества, общины, кланы, создают сети связей и отношений на этнической основе. Это может актуализировать этническую самоидентификацию соотечественников-старожилов, тех, кто прибыл сюда давно, или вообще родился здесь, полностью интегрировался. Более того, наблюдения показывают, что именно такие люди могут становиться ядром формирующихся диаспор.
       Другой путь -- это диаспорализация старожилов, движение от совокупности тех, кто считал себя и/или кого считали представителями неких пришлых национальных меньшинств, к актуализации этничности и групповому структурированию. В отличие от старожилов первого варианта, у них этот процесс происходит не под воздействием притока мигрантов-новичков, а по другим причинам.
       Исходя из такого понимания, можно говорить о диаспорах как новом элементе социальной жизни сибирских городов. Происходит радикальный сдвиг -- от присутствия в Иркутске, Улан-Удэ представителей этнических меньшинств к их структурированию, формированию общин, с их институтами, активистами, поиском ниши, выдвижением коллективных (или от имени коллектива) целей. Весьма показательна в этом смысле динамика создания и развития национально-культурных обществ, их внутренняя эволюция. Вокруг них группируются т.н. "этнические предприниматели" -- слой активистов, пытающихся персонифицировать "этнос" и говорить от его имени с властями.
       Процессы диаспорализации теперь не просто признаются властями, но и поддерживаются ими. На всех уровнях представители властей выражают готовность иметь дело именно с национальной группой. Для этого они фактически подталкивают ее формирование и консолидацию. Можно предположить, что в основе такой политики лежит естественное стремление найти объект управления, собеседника и партнера при проведении национальной политики. Имеет значение и стихийно примордиалистское понимание большинством чиновников феномена этничности, сложившееся в советский период. Отсюда, в частности, распространяющееся понимание диаспоры как некой организации, со своей иерархией, членством, лидерами (начальниками) и коллективной ответственностью3. Обычным делом становится этнизация представителями властей социальных и экономических проблем.
       Таким образом, складывается ситуация, когда диаспора может стать действенным инструментом, механизмом интеграции новичков-мигрантов в принимающее общество. Интеграция через группу, ее ресурсы, позволяет решать не только (а возможно и не столько) проблемы сохранения национального языка и культуры. Можно даже предположить, что это и не основной приоритет -- трудные судьбы школ национального языка, национальных классов и школ дают для этого серьезные аргументы. Сети, связи, возможность "решать вопросы" с властями -- все это может облегчить жизнь новичку-мигранту в самый трудный, начальный период его пребывания в принимающем обществе. Неизбежная плата за это -- формирование клиентел, кланов.
       Таким образом, в городах Сибири формируется новый элемент их социальной жизни. Это отражается и на их облике -- особенно при намечающемся переходе жизни и экономической деятельности мигрантов от дисперсности к "гнездам". Пока это рынки, пригороды, общежития. Можно предположить, что это не просто места концентрации представителей некоторых этнических групп. Стремительная эволюция китайского рынка "шанхай" Иркутска от простой торговой площадки к сложному и хорошо организованному социальному организму дает богатую пищу для осмысления этого феномена. Мировой и российский дореволюционный опыт заставляет задуматься и по поводу перспективы формирования собственных "чайна-таунов". Появление любого нового элемента в социальном организме -- это неизбежно нарушение сложившегося равновесия. О том, какие формы может это приобрести, говорят массовые антииммиграционные настроения и небезуспешные попытки использовать их в качестве инструмента политической мобилизации и борьбы за власть и ресурсы.
       2. Количественные и качественные параметры феномена в регионе
       Динамика миграционных процессов в регионе не слишком отличалась, по основным своим параметрам, от общесибирской ситуации. Относительно подробно проблемы количественной оценки современной миграционной ситуации в Прибайкалье уже мною рассматривались4, каких-то принципиальных изменений здесь не произошло. Поэтому имеется возможность очень кратко выделить те моменты, которые представляются ключевыми.
       Прежде всего, представляется несомненным, что резко возросла интенсивность миграционного потока из новых независимых государств Закавказья и Центральной Азии. Поток этот начал формироваться еще со времен Советской власти, когда в рамках единого государства часть избыточного населения мигрировала в Россию в поисках работы, хорошего и доступного образования, а в Сибирь -- еще и через традиционно развитую пенитенциарную систему.
       После распада СССР экономические неурядицы, политические потрясения, вооруженные конфликты придали этому потоку новую динамику и новое качество.
       Его количественные параметры для России в целом -- это отдельная и чрезвычайно сложная исследовательская и общественно-политическая проблема. Данные переписей 1989 и 2002 годов дают следующую динамику: число армян выросло с 532,4 тысячи до 1130,0 тысяч, азербайджанцев -- с 335,9 тысячи до 621,0 тысяч, грузин -- с 130,7 тысячи до 198,0 тысяч, казахов -- с 635,9 тысячи до 655,0 тысяч, узбеков -- с 126,9 тысячи до 123,0 тысяч, киргизов -- с 41,7 тысячи до 32,0 тысяч, туркмен -- с 39,7 тысячи до 33,0 тысяч, таджиков -- с 38,2 тысячи до 120,0 тысяч человек5.
       Очевидно, однако, что переписи не отражают всей полноты и сложности миграционной ситуации, особенно там, где это касается миграции нелегальной и временной. Сезонная же миграция вообще выпадает из создаваемой ею картины.
       Экспертные оценки имеют дело с другими порядками цифр. Президент Азербайджана Г. Алиев, оговорившись, что не знает точных цифр, оценил число соотечественников в России в 1--2 млн. человек6. В этих же пределах (с преобладанием максимальной цифры) оценивают ситуацию подавляющее большинство специалистов и общественных деятелей7. Иногда речь идет даже о 2,5 млн. человек. В 2--2,5 млн. человек оценивают число армян (оценка президента Союза армян России А. Абрамяна -- 2 млн. человек)8. По мнению демографа А. Арсеньева, за 1989--2001 годы Грузию покинуло до 1,5 млн. человек, в основном, этнических грузин. Большинство из них -- в Россию. Имеются оценки численности грузинского населения в России в 650--700 тысяч человек9. Примерно так же выглядит ситуация с представителями титульных народов Центральной Азии. Только число трудовых мигрантов из Киргизии оценивается в 700 тысяч, из Таджикистана -- в 500--800 тысяч человек10.
       Россия велика, мигранты распределяются по ее территории крайне неравномерно. Как же выглядит ситуация в Прибайкалье? По переписи 1989 года в Иркутской области проживало 2828 тысяч человек, представлявших более 100 национальностей. В том числе -- азербайджанцев -- 4,7 тысячи, армян -- 2,7 тысячи, узбеков -- 3,2 тысячи, казахов -- 2,9 тысячи, киргизов -- 869, таджиков -- 852 человек. По переписи 2002 года все население области несколько сократилось (до 2582 тысячи человек), а численность рассматриваемых групп выросла: азербайджанцев -- до 6125, армян -- 6849, грузин -- 1633, казахов -- 1138, киргизов -- 1322, таджиков -- 2576, туркмен -- 127, узбеков -- 1904 человек. Интересно соотнести это с числом граждан соответствующих новых независимых государств. Граждан Азербайджана было зафиксировано переписью 1556, Армении -- 1575, Грузии -- 379, Казахстана -- 531, Киргизии -- 1017, Таджикистана -- 1224, Туркмении -- 31 человек11. Так же как и для России в целом, полезно сопоставить данные переписей с оценками экспертов. Сейчас в области проживает, по оценкам лидеров Азербайджанского национально-культурного общества "Бирлик", 15--30 тысяч азербайджанцев (иногда в прессе мелькает цифра 50 тысяч)12. Численность армян оценивается лидерами Армянского культурного общества в 6 тысяч человек13. По оценке генконсула Киргизии в Екатеринбурге, в Иркутской области проживает 8470 граждан его страны14. По данным лидеров Таджикского национально-культурного общества, в области находится сейчас около 10 тысяч таджиков, из которых 6 тысяч живут здесь постоянно15. Методика получения этой оценки неизвестна, но имеющиеся отрывочные сведения государственных органов, прежде всего МВД, говорят о том, что она недалека от истины. Характерно, что лидеры общества уверенно прогнозируют дальнейший рост общины. Аналогичных оценок относительно числа узбеков и казахов не имеется -- возможно, из-за отсутствия соответствующих национально-культурных обществ и крайне слабого интереса иркутских властей и экспертного сообщества к этой теме. Тем не менее, фиксируется появление в заметных количествах узбекских отходников и киргизских торговцев на рынках большинства городов области, расположенных вдоль железной дороги.
       Причины ситуации с таким разбросом цифр, степень достоверности отдельных оценок -- предмет отдельного разговора. Стоит отметить лишь такие важные факторы как нелегальное пребывание и сезонность. С 1993 года граждане стран СНГ должны регистрироваться в органах внутренних дел в случае, если время их пребывания затягивается на срок дольше нескольких дней. Уклонение от регистрации является административным правонарушением. В принципе, эта процедура не слишком сложна -- и большинство мигрантов, по словам экспертов из правоохранительных органов, ее проходит. Тем не менее, по оценкам миграционной службы, не менее 5--6 тысяч граждан стран СНГ находились в 2002 году в области нелегально16. Очень сложно отследить и зафиксировать передвижение и пребывание сезонников.
       В любом случае, здесь важно отметить, что и официальные (явно заниженные), и неофициальные (так же явно, завышенные) оценки говорят о стремительном росте числа выходцев из Закавказья в России в целом, и в Прибайкалье в частности.
       А это значит (помимо всего прочего), что произошло и качественное изменение мигрантских сообществ. В каком-то смысле, сменилась миграционная модель -- на место эволюционного плавного роста, перемещения в пределах единого государства, пришла трансграничная, мощная, спрессованная по времени волна. Усложнилась структура этих групп. Наряду с расширением ядра постоянных жителей сформировалась и динамично растет среда временных, в т.ч. маятниковых мигрантов. Достигнуто численное преобладание именно этого слоя. Следовательно, можно предполагать, что и мигрант стал иной, и возможности его интеграции в принимающее общество радикально изменились.
       Эти оценки, с достаточной долей уверенности, можно отнести и к потоку выходцев с Северного Кавказа. Резко увеличилась интенсивность потока, выросло число мигрантов, что привело к численному преобладанию "новичков", а среди них -- временных обитате­лей Сибири. Конечно, они российские граждане -- и это радикальное отличие от выходцев из новых независимых государств. С другой стороны, возможность безвизового пребывания граждан стран СНГ (кроме Грузии и Туркмении), вообще правовая неопределенность переходного периода, психологическая инерция былой советской общности, нерасчлененный взгляд на всех выходцев с Кавказа у большинства иркутян ("кавказцы", "лица кавказской национальности") -- все это делало положение и проблемы этих категорий мигрантов весьма близкими.
       Рассуждения на тему: "а сколько же китайцев сейчас в России", стали уже тривиальными до неприличности. И все же остаются актуальными: ни надежных официальных цифр, ни более или менее общепринятых оценок нет. Анализ этого феномена содержится в одной из статей В.Г. Гельбраса17, что освобождает от необходимости вновь писать о его причинах, последствиях и параметрах разброса оценок.
       Ситуация в Иркутске в этом смысле ничем не отличается от общероссийской. В 1990-х годах здесь официально регистрировалось по 4-7 тысяч граждан КНР в год. По данным ОВИР УПВС УВД Иркутской области, в 2000 году эта цифра составила 19124, 2001 -- 12811, 2002 -- 4384, 2003 -- 11447 человек18. По оценке государственных служб, сопоставимое количество пребывало в области нелегально. Заместитель начальника Управления по делам миграции УВД Иркутской области В. Луценко оценил среднегодовое число нелегально пребывающих в области граждан КНР в 4,5--5 тысяч граждан Китая из 10-12 тысяч всех незаконных мигрантов19. Все это, конечно, отличается от потока панических оценок о десятках и даже сотнях тысячах нелегальных китайских мигрантах, чья экспансия буквально захлестывает Сибирь.
       Подавляющее большинство как легальных, так и нелегальных мигрантов -- временные, маятниковые визитеры, срок пребывания которых ограничен несколькими месяцами, часто -- неделями. Количество получивших вид на жительство граждан КНР ничтожно мало, зато реально значимо (хотя и трудно определимо количественно) число тех, кто находится в регионе сравнительно долго. Это студенты и аспиранты, сотрудники официально зарегистрированных китайских и смешанных предприятий, а также те, кто занимается здесь частным бизнесом и находит легальные, полулегальные, а то и вовсе нелегальные возможности для длительного пребывания. В иркутской прессе не раз появлялись материалы о жизни постепенно формирующегося компактного китайского поселения в одном из городских предместий20. И хотя там живет не так уж много китайцев, и это в большинстве своем старожилы Иркутска, граждане России, но сама тенденция требует пристального внимания, учитывая мировой опыт возникновения чайна-таунов. Пока же более важными симптомами формирования постоянной китайской общности в регионе являются процессы, происходящие на китайском рынке "Шанхай", появление нескольких китайских общественных организаций, несколько случаев массовых организованных действий китайских торговцев в защиту своих корпоративных прав.
       Таким образом, в результате интенсивных миграционных процессов и общих перемен в стране, в регионе стал стремительно формироваться новый феномен -- мигранты из стран "ближнего" и "дальнего" зарубежья. Иногда -- как в случае с китайцами -- это совершенно новые группы, неизвестные и непривычные местному населению. Это иностранные граждане, преимущественно временные визитеры, не постоянные жители. Чрезвычайно велика "культурная дистанция", отделяющая их от принимающего общества.
       Чаще же -- это выходцы из стран СНГ, недавние сограждане по единому государству, люди, связанные с российским обществом, русской культурой тысячей нитей. К началу рассматриваемого периода в регионе уже давно и прочно проживало довольно много их бывших земляков, соотечественников. Как правило, они, что называется "осибирячились", вросли в местное общество, предпочли избрать российское гражданство. Поэтому массовый приток теперь уже "граждан ближнего зарубежья" не выглядел в глазах местных жителей чем-то чрезвычайным, необычным. Но это были уже люди другого типа, с другими проблемами, в другой ситуации. И это заставляло их искать новые пути для решения своих многочисленных проблем, прежде всего, проблемы интеграции.
       3. Формирование "новых диаспор" как инструмента адаптации и интеграции.
       В советские времена существовала мощная и отлаженная система организации трудовых миграций и интеграции мигрантов. В ее основе лежал государственный патернализм, стремление властей не просто монополизировать контроль над миграционными потоками, но управлять ими. Делалось максимально многое и для того, чтобы проблемы мигрантов (занятость, жилье, адаптация, аккультурация) решались в рамках государства, по предложенным им стратегиям и возможностям. Возможности выбора у мигрантов в этом смысле были ограниченными, более того, стремление к этому не поощрялось. Кроме того, внутригосударственный характер миграций, эффективное функционирование таких мощнейших унифицирующих институтов, как единая школа, армия, русскоязычные СМИ, русский язык как лингва-франко, снижали остроту адаптационных проблем. А реальные возможности свободного сообщения с регионом исхода отодвигали на задний план задачу сохранения национальной идентичности. Таким образом, большая часть проблем мигрантов решались через их взаимоотношения с государством и на его условиях. Поэтому и поиски ресурсов для экономического и социального успеха шли в этой плоскости.
       Это обстоятельство часто фиксируется внимательными наблюдателями. Как констатировал иркутский корреспондент "газеты армян Юга России" "Еркрамас", "общинная жизнь армян и других меньшинств в советское время фактически прекратилась. Ее заменяли официальная "дружба народов", декады искусств национальных республик и историческая общность людей -- советский народ". Примерно так же оценивается ситуация в редакционной статье газеты "Азеррос. Азербайджанцы России": "В годы Советской власти наши соотечественники приезжали на постоянное жительство в Россию, но это была единая страна. Всерьез же об азербайджанской диаспоре следует говорить лишь после распада СССР. Понадобились глобальные социально-экономические и политические потрясения, в результате которых десятки тысяч мужчин и женщин в поисках лучшей доли мигрировали в Россию... Парад суверенитетов разъединил страны, но народы продолжали еще рассчитывать друг на друга"21.
       Большая специфика в этом смысле была только у тех, кто функционировал в рамках полулегального тогда сектора частного предпринимательства (торговля овощами, фруктами, цветами на колхозных рынках, шабашничество и т.д.). И хотя эти сферы деятельности находились в фактическом симбиозе с государственной, официальной экономикой, предпринимательская деятельность была невозможна уже тогда вне рамок сетей, связей и отношений, основанных на клановой, этнической, земляческой основе.
       Впрочем, пока это все довольно спекулятивные размышления. Соответствующих исследований в то время не велось, источников для изучения по понятным причинам почти не сохранилось. Прошло совсем немного времени -- и оказалось, что "натура ушла", причем ушла настолько прочно и основательно, что пока не очень ясно, как ее реконструировать. Думается, что изучение этнических и этномиграционных процессов советской эпохи -- это, возможно, наиболее сложная и потому интересная исследовательская проблема. Новая эпоха или разрушила, или обесценила каналы и структуры миграции и адаптации мигрантов, функционировавшие на основе государственного патернализма. Формирующаяся рыночная экономика создавала новые стимулы и механизмы для миграций. Теперь это становилось предметом исключительно личного выбора и личного риска мигранта. Более того, государство, ранее инициировавшее миграционное поведение, формировавшее и направлявшее миграционные потоки, создававшее элементарные условия для адаптации мигрантов на новых местах (для получения полноценной рабочей силы), на какое-то время утеряло к этому всякий интерес. Более того, структуры власти и отдельные ее представители по разным соображениям, сознательно или неосознанно, пытались и пытаются проводить анти-иммиграционную политику. Парадоксально, но именно в этих условиях миграция скачкообразно растет. Яркой иллюстрацией всему этому может послужить ситуация с миграцией представителей титульных народов Центральной Азии (республик Средней Азии во времена СССР) и Закавказья на Дальний Восток, в частности, в Амурскую область. В 1980-х годах здесь энергично осуществлялась государственная программа их планового переселения для работы в сельском хозяйстве. Она включала в себя целый комплекс правительственных решений, целенаправленную деятельность специализированных государственных структур, систему постоянного мониторинга и строжайшей ответственности региональных властей, научное сопровождение. Под программу выделялись значительные ресурсы. Переселенцы получали работу, налоговые льготы, большие по тем временам подъемные, практически безвозвратные ссуды на приобретение домашнего скота и, главное, жилья. В целом, по программе было переселено 1374 семьи из Туркмении (5,1 тысячи человек) и 339 -- из Узбекистана (1,3 тысячи человек)22. Несмотря на все расходы и усилия, программа полностью провалилась. Переселенцы очень плохо приживались на новых местах, текучесть кадров была огромной, а в конце 80-х годов, когда властям стало не до них, практически все уехали23.
       В нынешней ситуации не приходится говорить о государственно-спонсируемых переселенческих программах. И, тем не менее, миграционный поток титульных жителей государств Центральной Азии и Закавказья стремительно нарастает. Формирование многочисленных таджикских общин во многих регионах России свидетельствует об этом со всей определенностью. Условия переселения сейчас, конечно, совсем другие. Мигранта встречает не оркестр и баня, не, пусть и казенная, но все-таки забота государственных служб, а проверки паспортного режима, милиционеры со штрафами и "крутые" с требованием дани, беззащитность от работодателей, статус "человека второго сорта". Никаких льгот, сплошные преграды.
       В одиночку все эти проблемы решить невозможно. И здесь на первый план выходит такой ресурс, как опора на сообщество. Нетрудно предположить, что у мигранта, новичка членами такого сообщества могут стать, прежде всего, родственники, земляки, соотечественники. Особенно ценны связи с теми из них, кто приехал раньше, уже адаптировался, обзавелся полезными связями, контактами, знакомствами. Они могут помочь с первичным обустройством, работой, жильем, регистрацией. Опора на своих становится здесь жизненной необходимостью. Интеграция в принимающее общество через группу -- императивом. Много интересных наблюдений этого феномена содержится в статье А. Юнусова24.
       Изучать это явление чрезвычайно сложно. Оно почти не фиксируется в привычных, традиционных для исследователей источниках, слабо рефлексируется самими участниками процесса, скрыто от постороннего наблюдателя. Мигрант, даже самый недавний, интенсивно вживается в принимающее общество, обрастает массой связей и контактов, не базирующихся на этнической или земляческой основе. Поэтому формирование и функционирование сетей и связей на этнической основе, представление о важности таких сетей (то есть, то, что определяется в категориях диаспоры) -- это может быть только частью жизненных стратегий, тенденцией в ряду других.
       Поэтому так важен поиск индикаторов, видимых проявлений феномена. Важнейшим, возможно ключевым, показателем диаспоральности становится развитость, разнообразие и интенсивность функционирования внутриобщинных структур и сетей (семейных, клановых, земляческих, деловых, криминальных), присутствие признанных формальных и неформальных лидеров. Часто эти структуры организованы и функционируют на основе принципа клиентелы.
       Видимой частью этой "грибницы" структур и сетей становятся сейчас национально-культурные общества (НКО). Скорее всего, это не самые важные и значимые как для общин в целом, так и для большинства их представителей, организации. Однако они являются индикатором процесса структурирования и интеграции мигрантов в принимающее общество в качестве группы. В этом качестве они чрезвычайно важны для исследователя. С другой стороны, соотношение формальных и неформальных институтов можно выделить в качестве индикатора уровня интеграции группы в принимающее общество.
       НКО возникли в 90-х годов практически во всех российских регионах. В докладе Г. Алиева с удовлетворением отмечалось, что на Учредительном собрании присутствуют представители более чем 50 российских регионов. В основанный тогда Всероссийский азербайджанский конгресс вошли 60 общественных организаций из 54 регионов России. На учредительном съезде Союза армян России присутствовали делегаты от 44 регионов25. И дело здесь даже не в количестве и географическом охвате, хотя и это немаловажно. Важнее качество этих организаций, степень их влияния, их роль в жизни соответствующих меньшинств и принимающих обществ.
       С начала 90-х годов создание национально-культурных обществ прямо поощрялось и стимулировалось российскими властями, особенно на региональном уровне. Поэтому их одновременное массовое возникновение от Калининграда до Владивостока удивления не вызывает. Как показывают многолетние наблюдения над историей становления и развития этих организаций в Иркутске (а их в городе сейчас несколько десятков), власти не очень-то представляли, для чего такие общества нужны и (насколько это было сознательно, трудно сказать) стремились удержать их в рамках чисто декоративных структур. Подписать от имени общественности некое письмо или обращение, провести на деньги администрации национальный праздник, продемонстрировать ситуацию национального согласия -- вот, пожалуй, и все, чего хотели власти от обществ. Какое-то время эти ожидания оправдывались. Организации носили эфемерный характер, состояли в них или немногочисленные энтузиасты, стремящиеся сохранить национальную культуру и язык, или общественные деятели, заинтересованные в прямом контакте с властями. Возглавлялись они, обычно, статусными, известными в городе представителями соответствующих национальных групп, "свадебными генералами".
       Со временем ситуация стала меняться. В качестве практически единственных статусных, юридически оформленных национальных образований, имеющих при этом прямой выход на властные структуры, национально-культурные общества приобретают самостоятельную ценность для деловых и общественных деятелей формирующихся диаспор. Они приобретают и самостоятельное значение для принимающего общества и властей. В них начинают видеть собеседника, партнера по решению возникающих проблем. Можно предположить, что именно этим объясняется все более ожесточенный характер борьбы за лидерство, участие в этой борьбе "сильных людей" региона.
       Десять с лишним лет непростой истории НКО Иркутска показали, что при внешней схожести, общем стандартном наборе заявленных в Уставах целях, это во многом очень разные организации. Разные по численности, активности и, самое главное, по реальным направлениям деятельности.
       Ближе всех к задачам НКО, как организациям по развитию и поддержанию национальных культур, оказались представители, условно говоря, "старых" национальных меньшинств, коренные сибиряки, часто жители Иркутска уже не в первом поколении. Задач обретения статуса, адаптации и аккультурации перед ними не стояло, во все необходимые связи, сети и отношения они вошли, будучи органической частью местного сообщества. Зато остры проблемы этничности, во многом воспринимаемые в контексте языка, культуры, связей с "родиной предков". В отличие от недавних советских времен иметь дополнительную этническую характеристику стало не просто безопасно, но вполне респектабельно и даже престижно. А связи с "родинами предков", особенно теми, что проявляли интерес к своим "зарубежным соотечественникам", могли стать даже определенным дополнительным ресурсом. И уж совсем материальное воплощение это обретает в ситуации, когда "родины предков" осуществляют материально подкрепленные программы репатриации.
       Отсюда и основная направленность деятельности таких НКО -- изучение языка, воскресные школы, национальные праздники, укрепление разнообразных связей с исторической родиной. Меньшая, в том числе и материальная, зависимость от местных властей, возможность во взаимоотношениях с ними выступить в качестве некого неофициального, но реального представителя соответствующего государства -- все это и определяло сдержанно-равноправный стиль взаимоотношений.
       Иное дело -- представители "молодых" мигрантских сообществ. Их ситуацию четко обрисовал один из активистов афганского землячества: "Мы бы и спеть, и станцевать смогли. Но сейчас, честно, не до этого. Слишком много проблем"26. О том, каковы эти проблемы, говорит, например архив Азербайджанского национально-культурного общества "Бирлик". Большая его часть -- это копии обращений и просьб в различные органы власти (прежде всего, МВД) и ответы на них. Обсуждению проблем взаимоотношений с властями посвятили значительную часть своего времени участники учредительной конференции Таджикского национально-культурного общества "Самонидов".
       По отзывам активистов и лидеров НКО этого типа, от них ждут помощи в решении проблем статуса, первичного обустройства мигрантов, решения разнообразных проблем взаимоотношений с властями. Это также инструмент взаимопомощи в сложных или чрезвычайных ситуациях. В некоторых НКО принято в случае внезапной смерти своих членов или просто земляков брать на себя все расходы и организационные усилия, связанные с отправкой тела усопшего на родину. Формальными или неформальными лидерами НКО являются люди влиятельные, часто богатые, обладающие большими связями в городе. Их покровительство -- большой ресурс для новичка, а через НКО возможен прямой контакте ними.
       В чем же интерес этих сильных людей, что заставляет их тратить немалые средства и, что еще дороже, время на работу в НКО? Более того, бороться за лидерство в этих общественных организациях? Причины разные и их немало. Естественно, это удовлетворение нормального стремления к лидерству, престижу и социальному признанию. Кроме того, руководящее положение в НКО, помощь его рядовым членам, позволяют строить отношения с ними на принципе "патрон -- клиент". Это значительный социальный и экономический ресурс. Еще больший ресурс -- высокий статус в городском сообществе, признанное место в его иерархии, прямые выходы на представителей властей и возможность, говоря современным бюрократическим языком, "решать вопросы".
       Лидерство в НКО -- это возможность прямого контакта с властями государств исхода. Новые независимые государства, особенно Закавказья и Центральной Азии, их правящие элиты, стремятся контролировать соответствующие диаспоры, использовать их финансовые и человеческие возможности для национального строительства, борьбы за власть. Насколько это важно для них говорит хотя бы то, что, по некоторым оценкам, в России находится до четверти электората Азербайджана27.
       Кроме того, лидеры, уже интегрировавшиеся в местное сообщество, кровно заинтересованы в установлении максимально возможного контроля над мигрантами-новичками, с тем, чтобы контролировать их поведение. Сознательное или, чаще, несознательное нарушение ими норм и правил поведения принимающего общества создает соответствующую репутацию всей этнической группе, больно бьет по ее оседлой, постоянной части.
       Национально-культурные общества -- это только часть сети отношений и связей представителей "новых диаспор". Часть весьма важная, показательная, но, возможно, не главная. В основном, все-таки сети строятся на неформальной основе. По понятным причинам, изучать неформальные связи и структуры чрезвычайно сложно. Сложно даже в том случае, если они не носят криминального или просто закрытого характера.
       Характерна в этом смысле ситуация в формирующемся в Иркутске китайском сообществе. Его представители также создали два культурных общества и организацию последователей учения Фалуныун. Последнее, впрочем, немногочисленно и не очень влиятельно. Два же культурных общества (оба возглавляются китайцами-старожилами Иркутска) открыто соперничают за право представлять интересы всех соотечественников города. Одна из них специализируется на посреднических услугах при решении налоговых проблем.
       Однако, в каком-то смысле символом, наиболее видимым элементом китайского присутствия, является китайский рынок, известный в городе как "Шанхай" или "шанхайка". Возникнув в 1993 году как обычная торговая площадка, он быстро превратился в очень сложный социальный организм, со своими законами, правилами, иерархией, оформленной структурой.
       Рынок играет важную роль в экономической и социальной жизни города и области, здесь концентрируются мощные финансовые и товарные потоки, он стал неотъемлемой частью повседневной жизни огромного количества иркутян. В качестве муниципального предприятия он приносит большие доходы городу, одновременно доставляя ему массу транспортных, санитарных, криминальных и т.д. проблем. Поэтому рынок всегда на виду, постоянно в центре внимания властей и общественности. Но при этом пристальном интересе знают они об этом феномене мало. Особенно мало известно о внутренней жизни рынка, об отношениях внутри его сообщества.
       По неофициальным оценкам представителей заинтересованных государственных служб, наряду с администрацией рынка имеются и неформальные, но чрезвычайно влиятельные структуры из числа китайцев. Значительная часть торговой деятельности рынка контролируется несколькими семьями, на которых работают (в качестве нанятых продавцов или зависимых розничных торговцев) большинство китайских продавцов рынка. Существует и рэкет, осуществляемый как местным, так и китайским криминалом.
       Все это, повторяю, лишь оценочные, практически не документи­руемые сведения. Тем не менее, в последнее время произошло несколько событий, свидетельствующих о высокой степени организованности сообщества "шанхайки". Они оказались способными на проведение массовых организованных действий. Несколько раз рынок прекращал работу из-за забастовок продавцов, недовольных действиями администрации. Более того, однажды такой конфликт привел к несанкционированному властями массовому пикетированию городской администрации.
       Это был открытый вызов властям -- чрезвычайно рискованный шаг для иностранных граждан, находящихся в городе "на птичьих правах", осуществляющих свою экономическую деятельность на весьма сомнительной правовой основе, не имеющих в местном сообществе и властных структурах сильных неформальных защитников и лоббистов. На это нужны были мощные мотивы, с одной стороны, и высочайшая степень организованности, внутренней организации и дисциплины, с другой.
       Таким образом, можно достаточно уверенно предполагать, что диаспорализация, интеграция в принимающее общество через группу, использование возможностей группы, становится для мигрантов важным, возможно, стратегическим путем вхождения в принимающее общество, а для укоренившихся представителей национальных меньшинств -- дополнительным ресурсом. Для части же активистов этничность, претензии на представительство интересов своей этнической группы может стать и профессией.
       4. "Новые диаспоры" и проблема социальной стабильности в регионе
       Формирование "новых диаспор" неизбежно влечет за собой изменение сложившейся социальной структуры принимающего общества. Появление в нем нового элемента ведет к перераспределению ресурсов, заставляет заниматься взаимной притиркой и привыканием, выработкой характера и стиля отношения. В общем, у принимающего общества и у отдельных его представителей появляется новая проблема, а это само по себе раздражающий фактор. И хотя все это происходит в ситуации общей дестабилизации, когда радикально меняется весь уклад и образ жизни сообщества, тем не менее, и этот момент не теряется в ряду других.
       При динамичном росте "новых диаспор" за счет миграции, при том, что многие представители местного сообщества вдруг и неожиданно для себя обнаружили, что оказывается, они живут в многоэтничном обществе, -- все-таки реальное воздействие всего этого на жизнь обитателей Прибайкалья не слишком велико. И поэтому кажется несоразмерным пристальный интерес к феномену, его мощный конфликтный потенциал, который виден невооруженным взглядом.
       В чем же многие представители общества и властей видят угрозу со стороны "новых диаспор"? Каковы вызовы? Какой образ феномена формируется в массовом сознании? Насколько эти угрозы и/или образы этих угроз стали или могут стать в дальнейшем дестабилизирующим фактором?
       В обыденном сознании вряд ли существует некая типология, осознанная классификация причин и поводов для недовольства и опасений. Скорее -- общее раздраженное ощущение, что "понаехали тут всякие", "ведут себя как хозяева", "наглые", "не уважают наших обычаев", "живут за наш счет", "занимают наши рабочие места, квартиры", "пристают к нашим женщинам"28.
       И все-таки, несколько крупных "блоков" выделить можно. Прежде всего, это комплекс проблем, связанных с самим миграционным процессом. Представители властей больше всего озабочены его стихийностью, слабой контролируемостью и большой нелегальной составляющей. И действительно, массовое нелегальное пребывание иностранных граждан является серьезной угрозой безопасности и стабильности в обществе. Оно демонстрирует неэффективность закона, бессилие государственных органов, провоцирует коррупцию, формирует почву для организованной преступности, лишает государство полагающихся ему налогов и сборов, делает мигрантов невидимыми и неподконтрольными, не позволяет принимать адекватных и продуманных управленческих решений. Все это в целом можно охарактеризовать как подрыв основ государственности.
       Кроме того, раздувание этой угрозы, использование ее в качестве инструмента манипулирования, достижения неких ведомственных, корпоративных или региональных задач, нагнетание с этой целью антииммигрантской истерии также не способствует эффективности государства и общественному здоровью. Ситуация с гигантским разбросом оценок численности китайцев свидетельствует об этом со всей определенностью.
       С этим связаны и массовые страхи по поводу численности мигрантов. Идея о том, что численность мигрантов является фактором угрозы, что есть некий порог, после которого этот фактор становится разрушительным для принимающего общества, широко распространена сейчас не только в обыденном сознании, но и у чиновников и некоторых ученых-экспертов. Она является, в частности, теоретической основой специфической миграционной политики в Краснодарском крае29.
       Не вдаваясь в дискуссию с этим крайне спорным тезисом, хотел бы отметить, что в Байкальском регионе удельный вес внешних мигрантов в общей численности населения весьма невелик, даже по самым завышенным оценкам. Тем не менее, наблюдается парадоксальное явление: даже представители государственных служб дают с одной стороны весьма скромные статистические данные и оценки на этот счет, а с другой часто оценивают ситуацию в категориях "экспансии" и даже "нашествия". А уж о тоне и стилистике средств массовой информации говорить не приходится, причем принципиальных отличий у изданий разной политической и идеологической направленности не наблюдается.
       Особенно волнует численность китайцев. Мотивы этого понятны, на тысячу ладов, в разных трактовках и вариантах они воспроизведены и в серьезных научных трудах, и в пропагандистских материалах, и в прессе. Учитывая неограниченный миграционный потенциал Китая, его растущую державную мощь и амбиции, неуклонное уменьшение и без того малочисленного населения Сибири и Дальнего Востока, игнорировать эти опасения, отметать их с порога как фантомные, не приходится. Другое дело, что мониторинг и анализ реальной ситуации очень часто подменяется спекуляциями в духе известного советского анекдота о том, что "китайцы будут проникать к нам малыми группами по сто тысяч человек в каждой".
       Игнорирование местными властями того факта, что китайцев в регионе не так уж и много, что в основном это маятниковые мигранты, что неуклонного роста их численности не наблюдается, а происходят подъемы и спады в зависимости от состояния экономики -- все это плохая база для принятия управленческих решений, тем более, ориентированных на будущее.
       Это не значит, что нынешняя ситуация с численностью будет всегда или сохранится даже в обозримом будущем. В ближайшие десятилетия в этом плане возможны радикальные сдвиги -- и уже только такая возможность заставляет анализировать возможные последствия.
       Мне вообще представляется сомнительной гипотеза о том, что численность мигрантов и их удельный вес в составе населения напрямую определяют уровень нестабильности и конфликтности в обществе. Конечно, чрезвычайно заманчиво получить научно обоснованный, очень конкретный инструмент для измерения уровня этнической напряженности. Не случайно за него так ухватились практики, чиновники некоторых регионов. Однако пока эта гипотеза не доказана. Как правило, аргументация этого важного и далеко ведущего тезиса заменяется перекрестными ссылками на отечественных и зарубежных коллег. И, если заняться реконструкцией, то, скорее всего, он введен в отечественный научный оборот В.И. Козловым со ссылкой на статью британского автора в качестве аргументации30.
       Такой редукционистский подход игнорирует целый комплекс основополагающих факторов. Прежде всего -- состояние принимающего общества. Его численность, национальную и социальную структуру, уровень развития экономики, внутреннюю конфликтность и социальную тревожность, состояние экономического и социального кризиса или, напротив, подъема, исторические традиции ксенофобии и толерантности. Давление на ресурсы, характер этих ресурсов. С другой стороны -- и мигрант при таком подходе предстает среднестатистической единицей, а не носителем вполне определенных культурных, этнических, экономических и т.д. характеристик. Не учитывается величина культурной дистанции между ним и принимающим обществом. То, претендует ли мигрант на уже имеющиеся ресурсы или способен и готов создавать новые -- и то, как это оценивается представителями принимающего общества. Собственно, этот ряд можно продолжать долго. Можно вполне резонно предположить, что численность мигрантов и их удельный вес в составе принимающего общества -- только одна из составляющих сложного и в каждом отдельном случае уникального набора факторов, определяющих конфликтогенный потенциал.
       Если же вернуться к рассматриваемому региону, то пока основные узлы противоречий, конфликтов, взаимных недовольств и претензий сосредоточены в сферах экономики, безопасности и межкультурных взаимоотношений.
       Конфликтогенность присутствия мигрантов и "новых диаспор" в экономике бросается в глаза в первую очередь. О ней много говорят и пишут в категориях "засилье", "господство", "клановость", "нечестная конкуренция", "мошенничество", сейчас реже чем раньше -- "торгашество". Часто пытаются подсчитать или просто оценить долю тех или иных этнических групп в экономике региона, соответствие этой доли их удельному весу в численности населения.
       Что стоит за этим? Насколько действительно велика роль миг-рантских меньшинств в экономике? Можно ли в принципе такую роль выявить и описать в количественных категориях? И, наконец, существует ли вообще их роль как группы или совокупности групп? Имеются ли особенности экономического поведения мигрантов, если да -- то в чем их причина? И как все это оценивается прини­мающим обществом, или его значительной частью?
       Каждый из этих вопросов "тянет" на отдельное большое исследование. На уровне самых общих рассуждений можно констатировать, что ситуация мигранта, этничность могут быть серьезными экономическими факторами. Далеко не все способны стать мигрантами (речь, естественно, идет об экономических мигрантах, а не о беженцах и политэмигрантах). Отбор происходит еще на родине, на стадии выбора, принятия решения. Не каждый отважится на "прыжок в неизвестность", риск и лишения жизни в чужом государстве и обществе, низкий статус, отрыв от родных, своей среды вообще, тяжелый труд.
       Поэтому, как правило, трудовыми мигрантами становятся люди легкие на подъем, энергичные, иногда авантюрные, предприимчивые, ориентированные на успех любой ценой. Ставка на успех (который часто бывает синонимом простого физического выживания) предполагает готовность и способность много и тяжело трудиться. Ситуация иностранца автоматически закрывает для него массу профессий и сфер деятельности в принимающем обществе -- и это заставляет быть конкурентоспособным там, где применение его труда и энергии возможно. Он готов браться за самые грязные и не престижные занятия -- даже если его профессия и статус на родине от них далеки.
       Иностранный трудовой мигрант, особенно если он нелегальный, не защищен или очень плохо защищен трудовым законодательством, вообще государством (как своим, так и принимающим). Поэтому его труд дешев, а сам он в качестве наемного работника, дисциплинирован, послушен и безотказен для работодателя.
       Те же ограничения могут заставить мигранта активизировать или создавать заново такой ресурс выживания и достижения экономического успеха, как неформальные связи на семейной, земляческой, этнической основе. Маленькая иллюстрация. Несколько случайно выбранных для исследования бригад таджикских строителей-отходников в Иркутске все состояли или из родственников, или из сосе­дей и земляков. В них явственная видна иерархия -- всегда есть несомненный лидер-патрон и зависимые от него клиенты31. О роли этого фактора в бизнесе азербайджанцев в России обстоятельно пишет А. Юнусов32. Групповая солидарность, взаимопомощь и сотрудничество -- это немалый экономический ресурс.
       Все перечисленные обстоятельства делают мигрантов сильными конкурентами на рынке труда, в бизнесе, в тех сферах занятости и профессиях, которые фактически предоставляет им принимающее общество.
       Кроме того, действуют, и еще какое-то время будут действовать, обстоятельства, унаследованные от советского прошлого. Мощная, особенно в "период застоя", "теневая экономика" включала в себя заметную составляющую "этнического предпринимательства". Выходцы с Кавказа преобладали среди "шабашников" (сезонных строителей-отходников), торговцев овощами, фруктами, цветами на рынках больших и маленьких городов России.
       Научное изучение этого феномена еще впереди, но и сейчас можно уверенно утверждать, что для многих из них торговля (не путать с государственной распределительной системой) становилась постоянной экономической специализацией, а функционирование в качестве почти легального рыночного элемента в официально нерыночном обществе -- социальной ролью. Огромное количество земляков и родственников были связаны с ними экономическими, родственными, социальными связями, формируя, таким образом, массовую социально-психологическую среду.
       Причины и механизмы формирования и развития этого феномена -- предмет особого исследования. Здесь же важно отметить, что был накоплен большой рыночный потенциал: опыт частного предпринимательства, психологическая предрасположенность к нему, его высокая моральная оценка, отлаженная система связей, как на исторической родине, так и в принимающем обществе, немалые финансовые ресурсы. Этот потенциал давал большие стартовые преимущества в эпоху рыночной трансформации российского общества.
       Отсюда -- непропорционально высокая относительно численности и весьма заметная роль выходцев с Кавказа в формировании современной рыночной среды, особенно в мелком и среднем бизнесе. По оценке заместителя начальника Управления по борьбе с организованной преступностью Ф. Чернышева, до 90% торговых киосков и павильонов Иркутска принадлежат азербайджанцам33. После распада СССР по проторенным еще в советские времена путям двинулся большой поток гонимых нуждой, экономическим кризисом и политическими неурядицами на родине новых мигрантов. Естественной сферой приложения их энергии и усилий также стало предпринимательство.
       Однако, насколько эти общие и довольно спекулятивные оценки можно выразить количественно? Можно ли подсчитать удельный вес той или иной этнической группы, формирующейся "новой диаспоры" в экономике региона? На первый взгляд, основная проблема здесь техническая -- крайний дефицит информации, слабая разработанность исследовательских приемов и методик подсчетов. На деле же, все упирается в вопрос принципиального характера -- общностью или механической совокупностью являются в экономике представители изучаемых групп? Любые подсчеты имеют смысл, только если удастся доказать, что "новые диаспоры" являются едиными, консолидированными игроками на экономическом поле региона, что сформировались экономические группировки на этнической основе. Или, как минимум, сложилась (складывается) система сотрудничества и координации деятельности.
       Скорее всего, однозначного ответа на этот вопрос нет, да и быть не может. Все ситуативно и изменчиво. Ресурс этнической солидарности может мобилизовываться, когда это выгодно, или игнорироваться, когда такой необходимости нет. Потребность в нем может ослабевать, в частности, по мере интеграции мигранта и его потомков в принимающее общество.
       Многое зависит от отношения этого общества -- выделяет ли оно мигранта и его этническую группу, насколько это выделение негативно и дискриминационно. Выталкивает ли оно мигрантов в собственную кастообразную группу и, тем самым, заставляет этнически консолидироваться, в том числе и в повседневной экономической деятельности.
       В этой статье нас как раз и интересует не столько сама роль "новых диаспор" в экономике, сколько ее оценка принимающим обществом и воздействие этой оценки на стабильность в регионе. С точки зрения общественного мнения, по крайней мере, преобладающего сейчас, этничность -- это врожденное и неотъемлемое человеческое качество, когда человек принадлежит своей группе по факту рождения. Этим же определяется и его экономическое поведение. Такой стихийно примордиалистский подход формирует отношение к мигрантам как естественным группам, изначально обладающим некими общими характеристиками и свойствами. Поэтому претензии, недовольства по поводу отдельных людей, частных ситуаций распространяются на всех.
       Это одна из предпосылок того, что представителей некоторых мигрантских групп часто рассматривают в категориях "торговых меньшинств". Заметная роль выходцев с Кавказа и граждан КНР в формировании рыночной среды, естественная для недавних мигрантов устремленность в торговлю, как наиболее доступное для них занятие, ведут к тому, что оценка практик их экономического и социального поведения становятся базовыми характеристиками "образа кавказца" и "образа китайца". Их торговая, рыночная специализация -- в глазах большинства вещь само собой разумеющаяся, не требующая доказательств.
       И очень плохая рекомендация для общества, долгие годы верившего в необходимость, возможность и справедливость материального равенства, а торговлю воспринимавшего только как торгашество, спекуляцию, занятие низкое, грязное, социально не значимое. При этом отторгаются как социально ценные не только само занятие, но и связанные с нею образ жизни, тип поведения, система ценностей. В такой среде формируется типичнейший по отношению к "торговым народам" стереотип жуликоватого, пронырливого бездельника, который обирает местного жителя -- трудолюбивого, честного, но бесхитростного человека.
       Сейчас этот "образ торгаша" постепенно отступает на второй план. Связанные с ним кавказские погромы на иркутских рынках к концу 90-х годов прекратились. Рыночные отношения становятся привычными, законными с точки зрения общественной морали, а торгово-предпринимательская деятельность -- массовым занятием. Естественно, поэтому, что актуализируется проблема конкуренции. Тем более, что основным полем приложения сил и энергии мигрантов является мелкий бизнес -- массовое занятие современных россиян. Растет значение обвинений в "нечестной конкуренции", использовании незаконных и неэтичных методов ведения бизнеса.
       Типичный сюжет, обошедший, видимо, прессу большинства городов России: "азербайджанцы (как вариант -- чеченцы, дагестанцы и т.д.) держат рынки", монопольно устанавливают там цены, не допускают туда посторонних торговцев, не дают возможности свободно торговать местным товаропроизводителям. Этот контроль и монополия базируются на криминальном насилии. Особенно часто об этом пишут московские СМИ.
       В иркутской прессе эта тема начала было "раскручиваться" в середине 90-х годов, после письма в газету крестьян одного пригородного села. Они жаловались, что все места на рынках раскуплены, причем раскуплены "кавказцами", поэтому они не могут свободно сбывать продукцию своих хозяйств. В отличие от Москвы, правда, жалоб на то, что их силой заставляют торговать по уже установленным ценам или сбывать продукцию перекупщикам, не было. На первых порах тема была подхвачена многими газетами и местными телеканалами. Однако дальнейшего продолжения не последовало -- возможно потому, что муниципальные власти санкционировали создание в городе значительного количества новых рыночных площадок. Но внимание к теме осталось -- и когда в Иркутске было открыто новое здание Центрального рынка, многие журналисты специально отмечали (наряду с другими, по их мнению, достоинствами), что "кавказцы" там не торгуют. С другой стороны, были и публичные жалобы лидера азербайджанского национально-культурного общества, что его земляков неэкономическими методами оттеснили от работы в этом чрезвычайно привлекательном и доходном месте34.
       Можно предположить, что эта конкретная ситуация отражает общее положение с конкуренцией на этнической основе. Конфликты и инциденты бывают, иногда им придается этническая окраска, но в целом, сложилось некое равновесие. В каком-то смысле модельной стала ситуация на "Шанхайке". Там торгуют не только китайцы. С ними мирно сосуществуют иркутяне, выходцы с Кавказа, из Центральной Азии, вьетнамцы и монголы. Сложилась даже некая специализация на этнической основе, что, в свою очередь, привело к созданию китайского, вьетнамского, кавказского и т.д. секторов. В ряде случаев все "разноплеменные" торговцы рынка дружно и организованно отстаивали общие корпоративные интересы, проводили совместные акции (пикетирование, организованное прекращение работы и т.д.).
       "Теневые практики", столь распространенные в современном российском бизнесе, присутствие в нем мощной криминальной составляющей, вкупе с оценкой мигрантских сообществ как "торговых", стали основой для формирования их устойчивой криминальной репутации.
       Образ "криминального кавказца" -- важнейшая составляющая современной российской мифологии. Далеко за 90% любых упоминаний о таджиках в иркутских СМИ так или иначе связаны наркотиками и наркобизнесом. Другой любимый их сюжет -- китайские триады, китайская организованная преступность. В криминальной хронике этническая принадлежность выходцев с Кавказа, Центральной Азии, китайцев, монголов обязательно подчеркивается. Но ни разу мне не встретился материал, где в этом контексте прозвучали бы этнонимы русский, украинец, белорус, татарин, бурят. В общем, если читать иркутские газеты и смотреть местное телевидение, следить за выступлениями местных политиков (вне зависимости от их клановой принадлежности и политических взглядов), то проникнешься ощущением тотального уголовного беспредела, который установили в регионе мигранты.
       На этом фоне любые заявления представителей правоохранительных органов о том, что основную массу преступлений и правонарушений совершают местные жители, совершенно не воспринимаются. Правда, и публикуются такие оценки крайне редко. Еще реже публикуется соответствующая официальная статистика, из которой видно, что удельный вес мигрантов и представителей национальных меньшинств не превышает их доли в численности населения. Если какие-то цифры и публикуются, то без соответствующих комментариев. Правды ради, стоит заметить, что официальной статистике правоохранительных органов не слишком доверяют и они сами, не говоря уже об остальном населении. Но другой нет.
       Есть подозрение, однако, что криминальный образ мигранта формируется не только и не столько из-за отсутствия реальной информации. Возможно, ее так мало именно потому, что в ней не нуждаются. Не нуждаются СМИ -- как важнейший социальный институт, не столько отражающий (или пытающийся отражать) общественные настроения, явления и процессы, сколько стремящийся оказывать воздействие на них. Возможно, они не нуждаются в такой информации как субъекты рыночных отношений, жизненно заинтересованные в высоком спросе на свой товар. На рынок должен поставляться товар, пользующийся спросом -- и для СМИ очень трудно и разорительно идти наперекор массовым настроениям. В массовом сознании сформировался соответствующий стереотип -- и воспринимается только та информация, которая ему не противоречит.
       Поэтому уже недостаточно просто описать образ "криминального мигранта", недостаточно даже выявить масштабы его распространения. Это уже делается социологами, представителями других научных дисциплин. И это необходимо делать дальше, несмотря на опасения того, что своими вопросами социологи могут спровоцировать рост соответствующих настроений или даже создать соответствующий синдром35. Исходя из постулата о том, что "преступник не имеет национальности" можно осудить или проигнорировать соответствующие настроения в обществе, даже ввести табу на их изучение. Однако, от этого они не исчезнут и даже не уменьшатся.
       Перед исследователями встает кардинальный вопрос -- что же формирует массовый, устойчивый, не нуждающийся в доказательствах и рациональных объяснениях образ криминального мигранта? Здесь вряд ли возможен однозначный ответ. Факторов много -- и они, скорее всего, разноплановые.
       Уже отмечалось, в частности, воздействие криминализированности современного российского бизнеса -- во всяком случае, такого представления о нем в массовом сознании. Вряд ли стоит игнорировать широко распространенные и общеизвестные оценки представителей правоохранительных органов о существовании криминальных сообществ, организованных на этнической основе. Мировой опыт показывает, что для бесправных и чужеродных мигрантов криминал, криминальный бизнес, структуры организованной преступности становятся важным инструментом социальной интеграции в принимающем обществе. Мигрант -- особенно выделяемый этнически -- просто заметен. Каждое его правонарушение особо выделяется, маркируется этнически и распространяется на всю группу.
       Но, даже учитывая все эти обстоятельства, рационально объяснить всеобщий страх перед "криминальным беспределом мигрантов" невозможно. А страх такой есть, он вполне реален. Не приходится отрицать влияния пропагандистской машины, всей совокупной мощи современных СМИ, массовой культуры. Кавказский криминальный авторитет или безжалостный боевик-убийца -- излюбленный и самый распространенный персонаж многомиллионного потока отечественных детективных романом, популярных телесериалов. Постепенно свое "место в этом строю" находит китайский, не менее безжалостный и бесчеловечный, "участник Триад", коварный наркоторговец из Центральной Азии и т.д. Так или иначе, все это читают или смотрят большинство россиян. Тем не менее, мощь этой машины имеет свои пределы. Можно констатировать, например, что интенсивные попытки "раскрутить" антиеврейскую истерию окончились неудачей.
       Возможно поэтому, что за этой фобией -- или в ее форме -- скрываются более глубокие и/или слабо отрефлексированные страхи и опасения. Не исключено, что боятся не столько криминала мигрантов, сколько того, что ощущается как угроза этнокультурной безопасности (по Сергею Панарину)36. В основе страхов и опасений может лежать ощущение "инаковости" пришельца, причем такой инаковости, которая может разрушить или радикально изменить культурные основы жизни.
       Характерно, что страх перед "криминальным кавказцем" сильнее, чем перед "криминальным китайцем" или "криминальным таджи­ком". Может быть, причина и в том, что китайские (да и таджикские) мигранты более культурно изолированы, они менее решительно и энергично вторгаются в социокультурную ткань принимающего общества. Поэтому они меньше способны ее разрушить или изменить.
       Тот же китайский мигрант до сих пор живет в своем мире, соприкасаясь с российской обыденностью только на рынке. Он не претендует на свою, собственную нишу в российском обществе, тем более -- на высокий статус. Поэтому и отношение к нему скорее отстраненно-пренебрежительное и совершенно не персонифицированное. И в личном качестве каждого отдельно взятого китайца не опасаются, угрозы от него не чувствуют.
       Китайских мигрантов обычно воспринимают как массу -- и не случаен устойчивый, популярный еще с XIX века, образ муравья, муравейника37. Частью этого образа является не только представление о многочисленности и растворенности китайцев в группе. Муравей -- не человек. И легко убедиться, что "несущей конструкцией" мощного уже в конце XIX века синдрома "желтой опасности" было ощущение выключенности китайцев, нерасчлененных "желтых" вообще, из человеческого сообщества. И здесь образ муравья органично дополняется образом инопланетянина.
       Удивительно, но этот образ появляется задолго до космической эры -- и он прямо или косвенно соотносится с европейскими попытками осмыслить и оценить феномен "возрождающегося Китая"38. Интереснейший материал для размышлений по этому поводу дают романы Герберта Уэллса "Война миров" (1898 год) и "Война в воздухе" (1908 год)39. Они содержат примерно однотипную картину смертельного столкновения цивилизаций. Причем, если одна сторона битвы представлена людьми, существами не просто разумными, но персонифицированными, испытывающими человеческие эмоции и чувства, то вторая -- некой разумной, но нерасчлененной, нечеловеческой силой. И если в "Войне миров" -- это марсиане, от которых и невозможно требовать человеческой логики и человеческих эмоций, то в "Войне в воздухе" их аналогом становятся "желтые", объединенные японо-китайские силы.
       Интересен и важен здесь элемент трансцендентности, запредельности угрозы. Угроза воспринимается не как нечто рациональное, или поддающееся рациональному обоснованию и/или объяснению, по крайней мере, описанию, а как нечто таинственно-грозное, глобальное, всеобще-вездесущее, мало зависящее от действий, воли и решений отдельных людей. Рок.
       "Чужой", представляющий опасность, предстает не в облике конкретного "врага", имеющего совершенно конкретные интересы, несущие в себе угрозу, пусть даже смертельную. Он становится персонификацией "абсолютного зла", воплощением тотальной чужеродности, принципиальной несовместимости. Аналогом Дьявола. С ним невозможно договориться, сторговаться, достичь компро­мисса. Его логику невозможно понять. Конфликт с ним -- это тотальное противостояние, смертельная война до полного уничтожения одной из сторон. А неконкретность, невидимость "врага" делает сомнительным возможность победы над ним.
       Образ "желтой опасности", само это словосочетание, возродились в современной России после долгого перерыва. Как для массового сознания, так и для публицистов, журналистов, политиков напряженные дискуссии по "желтой проблеме" начала XX века -- явление не просто забытое, а как бы не бывшее. Это некая Атлантида, о существовании которой остались в лучшем случае неясные легенды и предания. Проблема осмысливается как совершенно новая, уникальная, а потому реакция на нее отличается почти первозданной свежестью.
       По сравнительно недавней авторской оценке, "при первом же взгляде на отечественные публикации начала и конца века бросается в глаза их несомненное сходство в жанрах, оценках, подходах и эмоциональной окрашенности. Очень часто можно говорить даже не о сходстве, а о дословных совпадениях и повторах. При этом, если исключить специалистов, современные авторы дореволюционных почти не читают, а то и не подозревают об их существовании"40. Не отказываясь полностью от этого утверждения, хотел бы, однако, внести в него некоторые коррективы.
       Главное отличие сегодняшней ситуации я вижу в том, что ре­ально из употребления вышел (или почти вышел) эпитет "желтый", качественно важный для рассматриваемого феномена рубежа XIX-XX веков. И сам термин "желтая опасность" употребляется сейчас больше именно как термин, исторически сложившееся словообразование. Куда более адекватными для характеристики нынешних страхов я бы посчитал слова "китайская экспансия". Они и употребляются все чаще и чаще.
       Вряд ли это следствие политкорректности -- этот мощный на Западе феномен не получил в России достаточного распространения и уж тем более не стал эффективным инструментом регуляции поведения. Кроме того, сами "политнекорректные" слова употребляются свободно -- и не только в качестве терминов при необходимости. Потребности в эвфемизмах пока явно не чувствуется.
       Скорее можно предположить, что это результат ухода на периферию мощного, возможно преобладающего в конце XIX века, расового дискурса при анализе социальных отношений и проблем. Расизм,конечно, сохранился, расовые различия фиксируются и реально отражаются на характере человеческих связей и отношений, но массовое представление о непреодолимой пропасти между расами, взгляд на представителей иной расы как на инопланетян в целом ушло.
       Поэтому перенос центра тяжести с определения "желтый" на определение "китайский" представляется мне важнейшим, качественным сдвигом в структуре рассматриваемого феномена. Объект страхов, "враг" не просто конкретизируется -- он рационализируется.
       Это не означает, однако, исчезновения или даже уменьшения опасений перед угрозой нарушения культурного равновесия из-за массового притока культурно чужеродных мигрантов. В нарушении такого равновесия видится угроза собственной культурной идентичности. И хотя до сих пор массового притока нет -- само его ожидание и предчувствие могут послужить питательной почвой для формирования самых разнообразных этнофобий.
       А точнее сказать -- этнически окрашенной мигрантофобии. Это принципиальное отличие, т.к. даже без проведения специальных исследований можно утверждать, что этничность старожилов редко становится выделяющим и формирующим конфликт фактором. Даже если она замечается и фиксируется -- то просто как факт. Явление это для Сибири не новое. Еще с XIX века здесь существует оппозиция: старожил -- новичок. Для последних даже появилось прозвище "навозные". Игра ударениями недвусмысленно говорит о характере отношений.
       Можно предположить, что зачастую страшит не иная этничность, а выделяющаяся модель поведения. Она не просто раздражает или шокирует, а воспринимается как вызов или агрессия. В свою очередь, такая модель поведения может быть обусловлена не только или не столько этническими различиями, хотя бы и маркируемая таким образом.
       Распространенный вариант текущей российской ситуации -- крестьянское происхождение значительной части мигрантов, их неумение, часто нежелание соответствовать городскому стилю и укладу жизни. Миграция происходит не только из одного этнического ареала в другой, но из деревни в город. В ходе ее происходит маргинализация, когда носители крестьянско-патриархальной модели поведения, мигрировав, оказываются вне контекста привычной жесткой регулятивной системы деревни, вне постоянного и всепроникающего контроля сообщества. На первых порах особенно это может показаться отсутствием социального контроля вообще, отсюда -- осознанное или неосознанное нарушение норм морали и обычаев принимающего общества.
       По словам С. Панарина, "принимающему обществу приток торговцев- азербайджанцев с их племенной моралью и подчеркнутым сексизмом и со склонностью значительной их части к престижному потреблению и криминальному предпринимательству, тоже создает проблемы в области физической и социальной безопасности"41.
       Возможно, и даже наверное, отмеченная модель поведения присуща меньшинству мигрантов, но именно она становится визитной карточкой, характеристикой группы вообще. Не приходится и говорить о воздействии этого фактора на формирование мигрантофобии, на масштабы ее распространения.
       Косвенным, но весьма показательным индикатором масштабов явления может послужить готовность общества к тому, чтобы поверить любым обвинениям в адрес мигрантов. Тех же китайцев обвиняют во всем -- от сознательного распространения атипичной пневмонии до массового поджога лесов, от грабежа российских природных богатств до варварского отлова и поедания собак, от тотальной причастности к шпионажу до такого же тотального (и финансово поддерживаемого китайскими властями) стремления осесть в России и скупить здесь всю собственность. Любая реалистичная информация на этот счет совершенно не воспринимается.
       Пример китайских мигрантов особенно показателен потому, что с ними на практике местные жители сталкиваются и общаются меньше всего. А, значит, и меньше вступают в конфликтные отношения. Более того, там, где происходит реальный контакт, а это преимущественно на "шанхайке", обвинений и предубежденности в адрес китайцев меньше. Довольно высоко и доброжелательно оценивается их деловая практика: китайские торговцы услужливы, доброжелательны, они не "обмеривают-обвешивают", с ними можно торговаться. Но все это, а также их замкнутость, культурная отъединенность, отсутствие видимого стремления интегрироваться в принимающее общество, занять в нем свою нишу, завоевать ступеньку в его иерархии, не спасают от массовой китаефобии, недоброжелательного и даже враждебного отношения.
       Поэтому не исключено, что неизбежный рост числа китайских мигрантов, такие же неизбежные процессы их интеграции в принимающее общество, могут усилить мигрантофобию, придать ей новую динамику и новую роль в общественно-политической жизни.
       5. "Новые диаспоры" как объекты и субъекты регионального политического процесса
       Уже сейчас мигранты стали весьма заметным объектом политической борьбы и пока слабо, но становятся ее субъектом. Мигрантофобия все больше входит в общественную практику в качестве инструмента политической мобилизации и борьбы за власть в регионе. Довольно подробное описание динамики становления и развития этого феномена в Иркутске содержится в моей недавней книге42. Вряд есть необходимость воспроизводить это снова.
       Стоит констатировать только, что первыми начали использовать антииммигрантскую риторику в борьбе за власть силы национально-патриотического спектра Иркутской области. Еще с перестроечных времен национальный вопрос был одним из главных в их идеологии и политической практике. На первых порах основное внимание уделялось еврейской проблеме. Антисемитизм казался традиционно надежным и безотказным инструментом. Он привлекал также возможностью использования мощной дореволюционной публицистической и интеллектуальной традиции. Однако, к середине 90-х годов выявились его слабые инструментарные возможности. Национально-патриотические группировки и лидеры, несмотря на огромные усилия и немалые возможности, оставались бессильными маргиналами на политической сцене.
       Это обстоятельство было, хотя и с запозданием, осознано. Антисемитизм, оставаясь постоянным фоном, был оттеснен на второй план анти-кавказской и анти-китайской пропагандой. Немедленным результатом стало избрание нескольких национал-патриотических политиков в областное Законодательное собрание и Городскую Думу Иркутска. Из политических маргиналов они превратились в статусных и довольно влиятельных политиков.
       Это успешное использование анти-иммигрантской риторики было сразу замечено и учтено сильными людьми области, которые ранее не проявляли к этой тематике никакого интереса. Начиная с губернаторских выборов 1997 года большинство ведущих политиков так или иначе вводит ее в свой пропагандистский арсенал. Распространенным инструментом электоральных битв становятся обвинения в связях с кавказскими бизнесменами, в лоббировании их интересов.
       На тесную связь анти-иммигрантской риторики с политической борьбой указывает то обстоятельство, что она стихала сразу же после очередных выборов. Даже ведущее национал-патриотическое издание региона -- газета "Русский Восток" -- которая во время последних губернаторских выборов выходила чуть ли не каждый день и громадными тиражами, между выборами впадает в анабиоз и появляется раз в несколько месяцев.
       Но периоды затиший используются для отработки соответствующего пропагандистского инструментария. Анти-кавказские материалы публикуются практически в каждом номере газеты. В книжном магазине "Руслан", который принадлежит хозяину и издателю "Русского Востока", появились в продаже брошюры под характерными названиями "Экспансия с Юга", "Чемодан -- вокзал -- Баку"43. Их анализ -- предмет отдельного исследования. Здесь стоит отметить только, что их появление может означать попытку подвести некую "теоретическую основу" и этим усилить анти-иммиграционную пропаганду.
       Солидные политики в межсезонье эту тему отодвигают в сторону, а когда сталкиваются с прямыми вопросами журналистов или будущих избирателей -- стараются отвечать максимально осторожно и обтекаемо. Интересно отметить, однако, что редкая встреча, "прямая линия" ведущих политиков и чиновников с населением, обходится без недоброжелательных, а то и прямо враждебных вопросов о мигрантах.
       И эти устойчивые и массовые анти-иммигрантские настроения (вне зависимости от сочувствия к ним) не могут не учитываться властями, ибо это настроения избирателей и налогоплательщиков.
       Регулярно к этой теме обращается иркутская Городская Дума. В ней создана постоянная и активно действующая "Комиссия по проблемам пребывания иностранных граждан в г. Иркутске".
       Периодически она проводит депутатские слушания по проблеме, запрашивает информацию от различных городских и областных ведомств, принимает обращения к областным властям. В 1999 году, как писала популярная иркутская газета, "в пику либеральности российского законодательства народные избранники решили предпринять следующую акцию -- обратиться с письмом в Законодательное собрание области о запрете въезда на территорию области иностранцев. "Мы понимаем, что законной силы этот запрет иметь не будет. Но общественное значение акция приобретет. Пора наводить порядок в бесконтрольном поведении граждан ближнего и дальнего зарубежья" -- так прокомментировала решение Думы депутат Вера Афанасьева"44. Этот эпизод довольно точно отражает тон и стиль обсуждений проблемы в городской Думе, спокойную готовность части ее членов выйти за пределы правового поля.
       Областные власти занимались проблемами внешней миграции с начала 90-х годов. Уже в 1993 году появляются первые варианты соответствующего регионального законодательства. На их основе принимался (1995 год) и неоднократно модифицировался (1998, 1999 годы) закон "О пребывании иностранных граждан и лиц без гражданства на территории области". То, что аналогичная работа шла и в других российских регионах, свидетельствовало о существовании действительно серьезной проблемы, которую долго не могли или не хотели решить федеральные власти.
       Философию этих документов четко сформулировал видный иркутский юрист, вице-спикер, затем спикер Законодательного собрания С. Шишкин: "Нам нужно защитить себя и свою территорию от потока иностранцев"45. Они пронизаны представлением о том, что мигранты из ближнего и дальнего зарубежья несут угрозу безопасности и стабильности региона. Поэтому ставится задача если не пресечь, то до предела ограничить их приток и возможности для экономической деятельности. Представления о том, что иностранные мигранты -- это важный экономический ресурс, пусть и опасный в обращении, в документах не прослеживается.
       Побочное следствие такого подхода -- представление о том, что заниматься мигрантами должны преимущественно правоохранительные органы. При подготовке и модификации закона запрашивались преимущественно их оценки и рекомендации. Пока руководителей города и области сводки правонарушений интересуют больше, чем сведения о собранных с иностранцев налогах, созданных ими рабочих местах, роли тех же китайских "челноков" в насыщении потребительского рынка, особенно "рынка бедных". Это говорит, видимо, о том, что проблема пока не воспринимается как комплексная, имеющая жизненно важные для региона экономические, политические, геополитические, этнопсихологические и т.д. аспекты.
       Что касается повседневной практической деятельности властей, то она оказалась богаче и противоречивее такой философии. Методы административных запретов и ограничений практиковались и практикуются. Начиная с 1994 года органы внутренних дел регулярно проводят операцию "Иностранец" с массовой проверкой мест проживания и экономической деятельности китайцев. Городская Дума принимала решение о введении моратория на использование иностранной рабочей силы в городе, пыталась ввести ограничения на деятельность туристических фирм и владельцев дешевых гостиниц и общежитий.
       Дальше этого дело, однако, не пошло. Предложения отдельных политиков о дальнейших ограничениях и даже выдавливании иностранных мигрантов наталкивались на несоответствие их общероссийскому законодательству. Самое же главное, уже введенные ограничительные меры быстро демонстрировали свою неэффективность. Операции "Иностранец" не смогли уменьшить числа нелегальных мигрантов. Мораторий на использование иностранной рабочей силы был вскоре снят, т.к приносил городской казне убытки, а притока гастарбайтеров не уменьшил. Это заставляет принимать взвешенные и прагматические управленческие решения.
       Характерна в этой связи ситуация вокруг "Шанхайки". Руководство города озабочено -- и постоянно эту озабоченность демонстрирует -- царящей там антисанитарией, скученностью, транспортными проблемами, преступностью, массовыми экономическими правонарушениями. Однако все предложения ликвидировать или перенести рынок в другое, неудобное для покупателей место, отвергаются или переносятся на неопределенное будущее. Весной-летом 2003 года, во время эпидемии атипичной пневмонии, была развернута массовая общественно-политическая кампания с требованием закрыть рынок по санитарным соображениям. На этом настаивали и областные власти. Мэрия, несмотря на очевидную непопулярность такого решения, причем в условиях приближающихся выборов, рынок не закрыла.
       Представители городских и областных властей как правило не испытывают к мигрантам особых симпатий. Нередко они это демонстрируют и публично. Однако, погромных настроений не поощряют. Они сумели, в частности, пресечь, ставшие было традиционными в начале 90-х годов, погромы на рынках.
       События на Кавказе, война в Чечне, регулярные террористические акты ведут к росту напряженности вокруг выходцев с Кавказа. Это серьезный экзамен для властей, т. к. потворство погромным настроениям, игра на них -- это большой соблазн. Пока он преодолевается. Вот стандартное заявление высокопоставленного чиновника в один из таких пиков напряженности: "У иностранных граждан будет внимательно проверяться паспортный режим, нарушителей его ждет высылка на родину, это, безусловно, коснется и выходцев из кавказских республик. Но без всякой лишней подозрительности. Мы воюем с хорошо обученными боевиками, а не с чеченским народом. Большая часть выходцев с Кавказа, осевших в Иркутске, вполне законопослушна"46.
       Таким образом, местные власти ищут свое место в регулировании нового процесса в новых обстоятельствах. Результаты этих поисков довольно противоречивы, но сам по себе опыт практической деятельности в этой сложной и деликатной сфере способствует формированию прагматического, рационального видения проблемы.
       "Новые диаспоры" уже стали значимым объектом регионального политического процесса. Незаметно, постепенно они входят в него и в качестве субъекта, участника. В каком-то смысле, это началось с деятельности представителей этнических меньшинств в политике и властных структурах в личном качестве. Дело для Сибири давнее, совершенно привычное, естественное и никого не удивляющее.
       Возьмем в качестве иллюстрации современный Иркутск. Выходец из Дагестана -- крупный медицинский администратор -- уже несколько раз избирался в областную легислатуру. Ее председателем и членом Совета федерации был потомок немецких переселенцев. Бизнесмен-кореец два раза избирался по иркутскому округу в Государственную Думу, по партийному списку от Иркутска прошел в нее бизнесмен-ингуш. Популярнейший политик региона -- бывший губернатор Ю.А. Ножиков -- сын китайца, с отчеством Абрамович (по отчиму-еврею)47. Это не мешало ему руководить областью еще с советских времен и безоговорочно выиграть несколько выборов.
       Но сам факт такого участия еще мало о чем говорит. Этничность политика может оставаться его сугубо частным делом и не предопределять его готовности выражать и отстаивать интересы своей этнической группы. То же самое можно сказать и его восприятии людьми. Иначе говоря, политик-кореец может быть корейским политиком (и/или оцениваться так), а может и не быть.
       Так вот, в последние годы наметилась тенденция, когда некоторые политики начали позиционировать себя и в этническом качестве. Так, бывший вице-губернатор В. К. Яковенко стал одним из лидеров "Иркутского товарищества белорусской культуры", а председатель Рады товарищества О.В. Рудаков баллотировался на нескольких местных выборах, выступая как в этой роли, так и в качестве сторонника одной из общероссийских партий. Пока, правда, это скорее исключение.
       Более распространена ситуация, когда лидеры и активисты национально-культурных обществ лоббируют интересы представляемых ими групп и их отдельных членов в коридорах власти. Они проводят пиаровские кампании в местных СМИ, делают общеполитические заявления. Некоторые из них постепенно входят в местный истеблишмент именно в качестве штатных национальных лидеров.
       Глава азербайджанского национально-культурного центра, выступая на II Съезде народов Бурятии, вносит предложения от лица всей пятитысячной "азербайджанской общины". Он рассказывает о своих регулярных встречах с руководителями республики и города, где решаются проблемы открытия национальных ресторанов и кафе, строительства мечети, защиты от милиции, которая "было одно время -- доставала нас, "лиц кавказской национальности". Он обращается непосредственно к присутствующему Президенту РБ: "Мы не один раз встречались с вами, обсуждали вопрос о том, почему нет ни одного азербайджанца в аппарате Президента, Правительства, мэрии г. Улан-Удэ. Ведь это нарушение национальной пропорции в кадровой политике...
       Поверьте, у нас, у бурятских азербайджанцев, тоже есть достойные вашему вниманию кадры -- от этого выиграем все мы"48.
       Говоря о постепенном становлении "новых диаспор" в качестве субъекта политического действия, стоит вспомнить и об уже упоминавшихся массовых акциях китайских торговцев -- забастовках и пикетировании городской администрации Иркутска. Создан прецедент -- и не исключено, что он может стать началом нового этапа их участи в местной политике. Иностранное гражданство может и не стать для этого непреодолимым препятствием. Не исключено, что со временем и иркутские газеты начнут обсуждать проблему, уже поднятую их дальневосточными коллегами: "А если мэром Биробиджана будет китаец?"49. Причем в статье имеется в виду не просто этнический китаец, а иностранный гражданин, но постоянный житель города.
       Таким образом, мигранты, формирующиеся "новые диаспоры" становятся значимым элементом не только "экономической ткани" принимающего сибирского общества, но и входят в их общественную жизнь, политический процесс -- и как проблема, которую необходимо решать, и как участник принятия таких решений.
       6. Возможные стратегии
       Новая миграционная ситуация становится мощным и долговременным вызовом для национальной безопасности. Будущее нашего края будет прямо зависеть от стратегии ответа на этот вызов. Уже сейчас в общественном мнении и политике властей сформировалось несколько моделей такой стратегии. Они могут быть пока не сформулированы в этом качестве, даже не очень осознаны и вербализированы -- но они существуют.
       Одна из них -- изоляционизм. Логика ее проста -- коль скоро процесс внешних миграций чреват серьезными проблемами и трудностями -- надо его пресечь, в идеале -- свести к нулю. История показала, что в принципе это возможно -- но в условиях тоталитарного общества, командной автаркической экономики и полной закрытости от внешнего мира. Путь тупиковый и для современной России вряд ли возможный. Даже небольшие отступления от этих принципов создают ситуацию, когда любые административные ограничения и запреты оказываются полностью неэффективными.
       В условиях рыночной экономики такая политика изначально обречена. Ее единственным результатом станет уход миграционного потока за пределы правового пространства с тотальной криминализацией иммигрантских сообществ, их полной непроницаемостью для властей, массовым коррумпированием представителей последних, огромными потерями госбюджета от неполученных налогов и сборов, утечкой капиталов, деформацией рынка труда и т.д. и т.д. Логическим следствием станут межэтнические конфликты. Миграционный процесс будет идти все равно, но в нелегальных и, следовательно, предельно криминализированных формах.
       Противоположная стратегия -- отказ от осознанной стратегии, равнодушие к проблеме, реакция на свершившиеся факты. В последние годы она демонстрировалась довольно часто. Так, после паники начала 90-х годов упало внимание к проблеме китайской миграции. Причины этого понятны -- поток уменьшился и стабилизировался, общество и власти привыкли, наиболее острые проблемы так или иначе решены. Но что будет в случае новой массовой волны, сопровождающей процесс экономического роста? Начался миграционный поток титульных жителей Центральной Азии, особенно таджиков -- а общество и власти до сих пор его просто не замечают.
       Оптимальный, но и самый трудный вариант -- управление процессом. Он строится на реалистичном понимании того, что процесс внешних миграций неизбежен, более того, необходим в качестве инструмента развития региона. Но он сопровождается массой рисков, к которым надо заранее готовиться. Для этого -- опять же заранее -- необходимо готовить общество, формировать общественное мнение, создавать законодательную и институциональную базу. Эта стратегия может включать в себя:
       тщательный и постоянный мониторинг процесса;
       поощрение диверсификации миграционных потоков, использование максимально большого количества источников иностранной рабочей силы, создание ситуации постоянной конкуренции на рынке труда;
       создание комплексной системы социокультурной адаптации, аккультурации, иногда ассимиляции мигрантов и их детей;
       создание механизма натурализации, которая могла бы стать инструментом воспитания лояльного и законопослушного жителя, возможно -- гражданина России;
       создание гибкой, всеобъемлющей и внутренне непротиворечивой законодательной базы, прежде всего, миграционного законодательства;
       совершенствование институциональной системы;
       эффективная государственная защита гражданских и трудовых прав гастарбайтеров, иначе их демпинговый труд изуродует рынок труда вообще;
       жесткая борьба с нарушителями российского законодательства;
       продуманное разделение прав и полномочий в регулировании этого процесса между центральными и местными властями;
       максимально возможная легализация труда гастарбайтеров, что позволит государству контролировать ситуацию, собирать налоги, сводить масштабы криминальности иммигрантских сообществ и уровень коррумпированности госаппарата к социально приемлемому уровню;
       адаптация самого принимающего общества к новой миграционной ситуации и ее глобальным последствиям.
       Все это только небольшая часть стратегии управления процессом, но и перечисление только этих мер показывает, насколько она сложна и труднореализуема. Она требует огромной, часто незаметной, неэффектной, кропотливой и, главное, повседневной работы. Однако только она может послужить залогом развития Сибири и Дальнего Востока как неотъемлемой части России.
       0x01 graphic
       1 Постоянная дискуссия по этому поводу идет, в частности в журнале "Диаспоры". См., например: Дятлов В. Диаспора: попытка определиться в понятиях // Диаспоры, 1999. N 1. С. 8--23; Дятлов В. Диаспора: экспансия термина в общественную практику современной России // Там же. 2004. N 3. С. 126--138; Милитарев А. О содержании термина "диаспора" (постановка вопроса) // Там же. С. 24--33; Шнирельман В. Мифы диаспоры // Там же. 1999. N 2--3. С. 6--33; Мелконян Э. Диаспора в системе этнических меньшинств (на примере армянского рассеяния) // Там же. 2000. N 1--2. С. 6--28; Абрамян Л. Армения и диаспора: расхождение и встреча // Там же. 2000. N 1--2. С. 52--76; Попков В. "Классические диаспоры": к вопросу о дефиниции термина // Там же. 2002. N 1. С. 6--22; Тшиков В. А. Реквием по этносу. Исследования по социально-культурной антропологии. М., Наука, 2003. С. 435--490.
    2 Подробнее о проблемах миграции граждан КНР в современную Россию смотри: Перспективы Дальневосточного региона: межстрановые взаимодействия / Под ред. Г. Витковской, Д. Тренина/ Московский центр Карнеги. М., Гендальф, 1999; Перспективы Дальневосточного региона: население, миграция, рынки труда / Под ред. Г. Витковской, Д. Тренина. М., Гендальф, 1999. (Рабочие материалы. Москоский центр Карнеги. Вып. 2); Диаспоры, 2001. N 2--3; Дятлов В.И. Современные торговые меньшинства: фактор стабильности или конфликта? (Китайцы и кавказцы в Иркутске). М., Наталис, 2000; Гельбрас В. Г. Китайская реальность России. М., Муравей, 2001; "Мост через Амур". Внешние миграции и мигранты в Сибири и на Дальнем Востоке / Под ред. В. Дятлова. Москва -- Иркутск: Наталис, 2004; Ларин А. Г. Китайцы в России вчера и сегодня. Исторический очерк. М., Муравей, 2003; Ларин А. К вопросу о китайской "демографической экспансии" // Проблемы Дальнего Востока, 2002, N 6; Ларин В. Китайский фактор в общественном сознании российского приграничья: срез 2003 года // Проблемы Дальнего Востока, 2004. N 4; Гончаров С. Китайцы в России -- кто они? // Проблемы Дальнего Востока, 2003. N 4; Портяков В. Новые китайские мигранты в России: промежуточные итоги // Проблемы Дальнего Востока, 2004. N 3.
    3 Дятлов В. Диаспора: экспансия термина в общественную практику современной России // Диаспоры, 2004. N 3. С. 126--138
    4 Дятлов В. И. Современные торговые меньшинства: фактор стабильности или конфликта? (Китайцы и кавказцы в Иркутске). М., Наталис, 2000
    5 Население России 1999. Седьмой ежегодный демографический доклад. М., "Книжный дом "Университет"", 2000. С. 30-31; Население России 2002. Десятый ежегодный демографический доклад / Под ред. А. Г. Вишневского. М., КДУ, 2004. С. 217.
    6 Азербайджан -- родина всех азербайджанцев. Речь Президента Азербайджанской республики Гейдара Алиева на Учредительном собрании Всероссийского конгресса азербайджанцев. Баку, 2000. С. 93
    7 Юнусов А. Азербайджанцы в России -- смена имиджа и социальных ролей // Диаспоры, 2001. N 1. С. 118
    8 Абрамян А. Необходимость консолидации представляется насущной. Российские армяне могут помочь укреплению российско-армянских межгосударственных отношений // Независимая газета, М., 2000, 16 июня; Абрамян А. Национальная политика -- это тоже политика // Еркрамас, Краснодар, 2001, N 7; Ларина Н. В Армении постепенно начинают забывать русский язык // Независимая газета, М., 2001, 26 мая
    9 Арсеньев А. Легенды и мифы демографии Закавказья // Газета СНГ, 2002, 5 марта // http//gazetasng.ru/article.php?id=30203; Советская Россия, 2002, 10 октября; Аргументы и факты, 2004. N 7.
    10 Куртов А. Геометрия политики // НГ-Дипкурьер, 2003, 13 января; Панфилова В. Задача государственного масштаба // Независимая газета, 2003, 14 октября.
    11 Социальнно-экономическая характеристика Байкальского региона (Республика Бурятия, Республика Тыва, Иркутская область, Усть-Ордынский Бурятский авто­номный округ): Информационно-статистический сборник / Сост. С. В. Жбанов. М. -- Иркутск, Наталис, 2002. С. 24--25; Росстат. Территориальный орган федеральной службы государственной статистики по Иркутской области (Иркутскстат). Национальный состав населения по Иркутской области, включая Усть-Ордынский Бурятский автономный округ (по итогам Всероссийской переписи населения 2002 г.) / Статистический сборник. Иркутск, 2004. С. 4-6; РФ. Федеральная служба государственной статистики. Всероссийская перепись населения. 2002. Национальный состав и владение языками, гражданство. Итоги Всероссийской переписи населения 2002 года. Официальное издание. Т. 4. С. 2039.
    12 Дятлов В. И. Современные торговые меньшинства: фактор стабильности или конфликта? (Китайцы и кавказцы в Иркутске). М., Наталис, 2000. С. 85.
    13 Пятница. Иркутск. 2003, 31 октября.
    14 Коммерсантъ-Восточная Сибирь, 2004, 8 апреля; Российская газета-Восточная Сибирь, 2004, 8 апреля.
    15 Что почем, 1999, 16 ноября, N 90.
    16 Информационное агентство "Сибирские новости", 2003, 24 января.
    17 Гельбрас В. Сколько китайцев в России? // Вестник Евразии, 2001. N 1 (12). С. 71-87.
    18 Дятлов В. И. Современные торговые меньшинства... С. 120; Некоторые тенденции миграционных потоков в Иркутскую область и их взаимосвязь с организованной преступностью (Обзор составлен по материалам РУ ФСБ РФ по Иркутской области) // Проблемы борьбы с организованной преступностью и коррупцией: Сборник научных трудов. Вып. 2 / Науч. ред. А.Л. Репецкая. Иркутск, Изд-во БГУЭП, 2004. С. 155.
    19 Информационное агентство "Сибирские новости", 2003, 24 января; Луценко В. Г. Общая характеристика современной миграционной ситуации и ее влияние на преступность иностранцев // Проблемы борьбы... С. 141.
    20 Дегаева А. Еременко Е. Леньшина И. Китайский набег? // Известия-Иркутск, 2003, 18 июня.
    21 Саакян Э. Армянская община Иркутска // Восточно-Сибирская правда, Иркутск, 2000, 22 декабря; Азеррос. Азербайджанцы России. М., 2001, N 4 (8).
    22 Государственный архив Амурской области (ГААО), ф. 22, оп. 3, ед.хр. 224, 228, 236; Журнал персонального учета глав семей переселенцев за 1971--1990 гг. // Текущий архив Миграционной службы Амурской области.
    23 Подробнее этот сюжет проанализирован в: Дятлов В. И. Таджики в современном Иркутске: первопроходцы новой миграционной волны? // Перспективы миграции коренных народов Центральной Азии в Россию: Сборник научных трудов. Новосибирск, Новосибирский гос. ун-т, 2003. С. 150-175.
    24 Юнусов А. Азербайджанцы в России -- смена имиджа и социальных ролей // Диаспоры, 2001. N 1. С. 108-130
    25 Алиев Г. Указ. соч.; Известия, 2002, 28 марта; Независимая газета, 2000, 20 июня.
    26 Гедвило Г. Национальное объединение в сибирском городе: форма институционализации этничности и/или инструмент политики властей / Байкальская Сибирь: из чего складывается стабильность / редкол.: В.И. Дятлов, С.А. Панарин, М.Я. Рожанский -М.; Иркутск: Наталис 2005. с. 153-165
    27 Сулейманов Н. В СНГ миграция плохо совмещается с демократией // Независимая, 2003, 24 июля.
    28 Подробнее смотри: Дятлов В., Дорохов Д., Палютина Е. "Кавказцы" в российской провинции: криминальный эпизод как индикатор уровня межэтнической напря­женности // Вестник Евразии, 1995. N 1. С. 46--63.
    29 Осипов А. Официальные идеологемы регулирования межнациональных отношений как фактор развития этнической конфликтности (региональный фактор) // Идентичность и конфликт в постсоветских государствах: Сборник статей / Под ред. М. Б.Олкотт, В. Тишкова, А. Малашенко. Моск. Центр Карнеги. М., 1997. С. 250--273.
    30 Козлов В. И. Иммигранты и этнорасовые проблемы в Британии. М., Наука, 1987. С. 163. (Со ссылкой на: Mason P. Strangers upon Earth // Colour, culture and consciousness: Immigrant intellectuals in Britain. L., 1974.
    31 Дятлов В. И. Таджики в современном Иркутске...
    32 Юнусов А. Указ. соч.
    33 Пятница, Иркутск, 2002, 29 ноября.
    34 Агаев Б. А. Азербайджанское национально-культурное общество "Бирлик" Иркутской области: история, задачи, направления работы // Россия и Восток: взгляд из Сибири. Иркутск, 1998. Т. 1. С. 201.
    35 Пафосом подобных опасений пронизана книга: Расизм в языке социальных наук. Спб., Алетейя, 2002.
    36 Панарин С. Безопасность и этническая миграция в Россию// Pro et Contra, 1998. Т. 3. N 4. С. 5-27.
    37 Вережников А. Китайская толпа // Современник, 1911. N4. С. 124--134.
    38 Вережников А. Указ. соч.; Кошелев А. Реванш "желтый" // Алфавит, 2000, N35 (93)// http://www.alphabet.ru/nomer.shtml?action=select&a=82
    39 Уэллс Г. Собр. соч. в пятнадцати томах. Т. 2, 4. М., Изд. "Правда", 1964.
    40 Дятлов В. Миграция китайцев и дискуссия о "желтой опасности" в дореволюционной России // Вестник Евразии, М., 2000, N 1 (8). С. 63.
    41 Панарин С. Указ. соч. С. 21
    42 Дятлов В. И. Современные торговые меньшинства... С. 158--177.
    43 Малое В., Малахов В. Экспансия с Юга. М., ООО "Хронос-пресс", 2002. 48 с; Монах Афанасий {Боротаев Г. В.). Чемодан -- вокзал -- Баку. М., 2002. 31 с.
    44 СМ-Номер один, Иркутск, 1999, 3 марта.
    45 СМ-Номер один, 1998, 17 июля.
    46 Известия -- Байкал, Иркутск, 1999, 17 сентября.
    47 Ножиков Ю. Я это видел, или Жизнь российского губернатора, рассказанная им самим. Иркутск, 1998. С. 11-13.
    48 Материалы II Съезда народов Бурятии. Улан-Удэ, 2001. С. 49--51.
    49 Человек и общество. Биробиджан. 2003, N 2, июль.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       35
      
      
      
      
  • Комментарии: 1, последний от 20/10/2019.
  • © Copyright Дятлов В. (kazgugnk@yahoo.com)
  • Обновлено: 09/02/2011. 118k. Статистика.
  • Статья: Россия
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта
    "Заграница"
    Путевые заметки
    Это наша кнопка