|
|
Два источника и две составные части корейского национализма
1.Корея как родина слонов
Одна из особенностей современной Южной (да, впрочем, и Северной) Кореи - это исключительное влияние разного рода националистических идей на политическую и культурную жизнь страны. Националистические элементы ощутимо присутствуют в любой из распространенных в современной Корее идеологий и во многом определяют мировоззрение рядового корейца.
Однако корейский национализм не един. Он существует в двух формах: национализм левый и национализм правый. История противостояния этих двух направлений уходит в давнее прошлое.
Еще в 1920-е годы корейское антиколониальное движение раскололось на два лагеря: на правых, которые ориентировались в основном на Америку и гоминьдановский Китай, и на левых, идеалом которых была Москва и, отчасти, Яньань, штаб-квартира китайских коммунистов. В 1919 г. в Шанхае было создано корейское правительство в изгнании. Поначалу оно было коалиционным, но со временем оказалось под полным контролем правых (а позднее - и под покровительством Вашингтона). Основой идеологии "шанхайцев" был крайний национализм, корни которого отчасти уходили в конфуцианский традиционализм старой корейской элиты, а отчасти - в наспех усвоенные европейские идеи. Поскольку члены правительства в изгнании были не слишком-то загружены государственной деятельностью, они активно занимались деятельностью идеологической, и в результате к началу сороковых годов создали законченную систему националистических мифов и стереотипов.
После 1945 г. именно шанхайское правительство в изгнании стало основой правительства Республики Корея, а его идеология естественным образом превратилась в государственную. Национализм остался ее важнейшим элементом, хотя в условиях соперничества двух Корей он был существенно разбавлен антикоммунизмом.
Левые же тем временем занялись государственным строительством на Севере, где они при советской поддержке пришли к власти в 1945-1948 гг. На Юге влияние левых после Корейской войны было небольшим. Сказывались тут и драконовские антикоммунистические законы, и иные факторы, о которых сейчас нет времени говорить. Фактически левое движение в Южной Корее прекратило свое существование в середине пятидесятых и возродилось только на рубеже восьмидесятых, когда хватка диктатуры стала слабеть. К середине восьмидесятых левые симпатии были для молодого сеульского интеллигента так же обязательны, как диссидентство того или иного градуса - для интеллигента московского. Советские студенты перестроечных лет немало бы удивились, узнав, что одним из самых популярных произведений в среде их южнокорейских сверстников был тогда роман Горького "Мать".
Левизна большинства выпускников университетов оканчивалась с получением диплома. Однако те выпускники, которые оставались в академическом мире, писали диссертации и со временем занимали профессорские кафедры, во многом сохраняли верность прежним убеждениям. В результате молодая профессура начала леветь, а доминирующей методологией стала смесь неомарксизма (Грамши-Альтюссер) с новейшей французской философией (Фуко, Бодрийяр и прочая деррида) и, конечно же, с новым, модифицированным вариантом корейского национализма.
Идеология возрожденных корейских левых изначально носила крайне националистический характер. Идеологи движения "минчжун" ("народные массы") были, во-первых, националистами, а уже во-вторых - марксистами или неомарксистами. Корейский левый национализм также унаследовал многие мифы национализма правого, хотя и переставив в них акценты. Не обошелся он, конечно, и без создания своих собственных мифов.Для правых националистов характерна ориентация на элитарную конфуцианскую традицию. Это и не удивительно - их отцы-основатели когда-то (столетие назад) сами вышли из рядов конфуцианских ученых-чиновников.
Другая особенность правого национализма - его государственничество, ориентация на сильную власть и все, что с ней связано и ее символизирует. Левые же, наоборот, считают, что "истинная" корейская традиция связана не с культурой китаизированных конфуцианских верхов, а с культурой и бытом крестьянских низов, тех самых "народных масс" (минчжун).1
Условно говоря, для правых националистов символом "славного прошлого" является дворянин-янбан, который сидит на веранде своей усадьбы над философским трактатом, и размышляет при этом о чем-нибудь высоком - вроде соотношения начала "ли" и начала "ци". Для левых националистов "славное прошлое" скорее воплощают мужики, неистово пляшущие на деревенской площади, или же шаманка, занятая своим камланием.Однако эти расхождения носят, как легко заметить, стилистический характер. Разумеется, есть между двумя направлениями и расхождения политические. Правый истэблишмент стремится сохранить неплохие отношения с США. Это, впрочем, не мешает манипулировать заокеанским союзником, а время от времени - заявлять о моральном и интеллектуальном превосходстве корейцев над "Западом" (под которым имеются в виду именно США). Левые же националисты с самого начала включили "американский империализм" в число главных своих врагов.
Однако в целом обе ветви корейского национализма, несмотря на их постоянную и ожесточенную полемику, на сторонний взгляд выглядят весьма похоже. Различия касаются скорее стиля, деталей и некоторых вопросов политической тактики.
В результате в современной Южной Корее создалась ситуация, когда национализм является неизбежным составляющим любого "идеологического пакета". При всех разногласиях и корейские левые, и корейские правые, и корейские центристы являются националистами, причем националистами, по европейским меркам, весьма и весьма радикальными. Это не означает, что в Корее совсем нет критиков националистического дискурса. Они есть, но представляют они только самих себя.
В то же время есть и факторы, которые делают корейский национализм менее "токсичным", менее ощутимым для не-корейцев.
Во-первых, все "традиционные враги" корейских националистов находятся за пределами страны (и, по большому счету, за пределами досягаемости). Главными злодеями в корейском националистическом нарративе являются японцы. Для левых в роли "злодеев" выступают также американцы и "Запад" в широком понимании (Россия в этот "Запад" входит, но заметной роли не играет). Понятно, что никакого существенного вреда ни японцам, ни американцам корейские националисты причинить не могут - они не в состоянии даже всерьез им досадить.
"Внутреннего врага" корейские националисты не имеют. Корея является однонациональной страной, в которой нет национальных меньшинств. Единственным исключением является небольшая китайская община. Ее члены в последние десятилетия подвергались серьезной дискриминации и были в конце концов "выдавлены" из Кореи (за последние 40 лет численность китайской общины за счет эмиграции сократилась в пять раз, со 100 до 20 тысяч человек). Однако при всем желании корейские националисты не могли объявить местных китайцев - малочисленных, бедных и малообразованных - серьезным "внутренним врагом".
Другим смягчающим фактором являются тесные связи между корейской элитой и США. В настоящее время за границей обучается около 150 тысяч южнокорейских студентов. Большинство из них находится в США и иных развитых странах Запада. Очень заметная часть южнокорейской деловой, интеллектуальной и политической верхушки училась или стажировалась на Западе. Эти люди не выступают против националистических мифов открыто - во-первых, это опасно для их собственной карьеры, а, во-вторых, сами эти мифы, глубоко укоренившиеся в массовом сознании, по большому счету, выгодны истэблишменту. Однако выпускник Гарварда или Принстона, как правило, не может искренне верить в те байки, которые рассказывают корейские националисты, - даже если он считает за благо не обсуждать подобные вопросы публично.
Корейские слоны
Реинтерпретация и фальсификация истории - важная часть любого национализма. Корейский - не исключение. При это националистические концепции истории на удивление неоригинальны. Националисты повторяют друг друга, сами о том, как правило, не подозревая. Исторические мифы корейского национализма достаточно стандартны и во многом напоминают мифы национализма российского.
Миф об исключительной древности этноса. Все корейцы хорошо знакомы с формулой
"пятитысячелетняя история Кореи". Формула эта давно уже стала стандартной, и воспроизводится совершенно автоматически. Любой кореец знает, что история его страны началась пять тысяч лет назад.
В действительности, первые протокорейские государства возникли лишь в III-IV вв. н.э., то есть чуть более полутора тысяч лет назад. Если считать протокорейским и государство Древний Чосон, то историю корейской государственности можно удлинить еще лет на 700. Однако "пяти тысяч лет" не получается никак.
Откуда же взялась эта цифра? Из позднего и, по сути, апокрифического сочинения XII века, в котором содержится древнекорейский миф о Тангуне. В соответствии с этим мифом, Хванун, сын Небесного Владыки, спустился на землю, где женился на медведице, чудесным образом превращенной в женщину. Их сын, Тангун, и стал первым правителем государства Чосон. В результате довольно сомнительных расчетов, которые опирались на китайскую хронологию, было решено, что восшествие Тангуна на престол произошло в 2333 г. до н.э.
На рубеже XX века миф о Тангуне был взят на вооружение ранними националистами. Спуск Хвануна с неба, бракосочетание с медведицей и прочие чудесные превращения, конечно же, не принимались совсем всерьез, но вот дата 2333 г. до н.э. стала аксиомой. Цифра "5000 лет" понравилась корейским националистам - в том числе и потому, что она ровно в два раза превосходила официально признанный (и тоже совершенно фантастический) возраст японской монархии, которой, по ее собственному мнению, исполнилось две с половиной тысячи лет. Теперь корейские националисты могли отвечать супостатам: "Итак, у вас, япошек, две с половиной тысячи лет истории? А у нас пять!!!"
После 1945 г. миф стал восприниматься как непреложный факт. Пару месяцев назад мне попалось на глаза рекламное объявление: "Мы, жители страны с пятитысячелетней историей, должны знать Китай - страну с трехтысячелетней историей!" В учебнике корейского языка, предназначенном для российских корейцев кроха-сын говорит отцу: "У России - тысячелетняя история". Папа (российский кореец) на это немедленно отвечает "А у Кореи - пятитысячелетняя". Ну-ну...
Автохтонность и империя. Большинство националистических историографий стремятся доказать автохтонность своего этноса, его "извечное" присутствие на нынешней территории. Правда, эти претензии часто вступают в противоречие не только с фактами (настоящий националистический историк о фактах не заботится по определению), сколько с другим инстинктивным импульсом националиста - желанием доказать, что его народ в давние времена управлял гигантскими территориями и был повелителем огромной империи. Читая националистические сочинения, удивляешься - насколько же больше все страны мира были в прошлом. И как они только на планете все умещались?
В отношении к автохтонности северокорейские и южнокорейские националисты пошли разными дорогами. В КНДР давно объявлено, что Корея - одна из колыбелей человечества и что корейцы всегда жили там, где живут сейчас. Любые попытки изучать родственные связи корейского языка находятся в Северной Корее под строжайшим запретом. Родственников у корейского языка быть не может по определению, и сомневаться в этом - тяжкое политическое преступление.
В Южной Корее, наоборот, националисты с восторгом восприняли выводы зарубежных лингвистов, которым в последние десятилетия удалось окончательно доказать отдаленное родство корейского и алтайских языков. Причина этого энтузиазма понятна: широкие родственные связи дают основания для имперских притязаний такого масштаба, о котором в "доалтайскую" эпоху националисты и не мечтали.
Характерный (и типичный) пример таких построений - книга Кеннета Ли, недавно вышедшая в США. В ней автор именует корейцами все алтайские народы Дальнего Востока - чжурчженей, тунгусов, киданей. В своей книге Ли именует "корейским племенем" и маньчжур (подгруппа корейского племени тунгусов), так что Цинская империя у него становится, по сути, корейской (можно представить, как удивились бы такому открытию сами маньчжуры, отношения которых с Кореей были далеко не идеальны).2 Такой подход - очень популярный среди националистов - позволяет объявить "корейскими" все кочевые империи Дальнего Востока.
Некоторые ультра-националисты идут дальше, утверждая, что в глубокой древности вся территория Восточной Азии находилась под властью корейских владык и что именно корейцы принесли цивилизацию в Китай, изобрели иероглифическую письменность и т.д. и т.п. Однако подобные построения все-таки носят экстремистский характер, а здесь мы стараемся ограничиваться только национализмом "респектабельным", не сбиваясь на корейские аналоги общества "Память".
Территориальные притязания. Трудно представить националиста, который бы не считал, что "по справедливости" его страна должна занимать несколько большую площадь. Корейский национализм - не исключение.
Основные территориальные претензии корейского национализма связаны с событиями I тыс. н.э., о которых следует вкратце рассказать В IV-VII вв. на территории Корейского полуострова существовало три соперничающих княжества. Одно из них - Когуре - занимало и значительную часть нынешнего северо-восточного Китая, Манчжурии. В ходе неудачных войн с Китаем Когуре было оттеснено на юг, на территорию Корейского полуострова, а в конце VII в. княжество прекратило свое существование под ударами войск княжества Силла и армий китайской Империи Тан. Его территорию поделили между собой победители. Однако часть когуресской элиты приняла активное участие в создании государства Бохай, которое существовало в Манчжурии (и, частично, на территории российского Дальнего Востока) в VIII-X веках. По-видимому, когурессцами было большинство правящей элиты Бохая, включая и царствующую династию, хотя среди населения в целом они составляли меньшинство.
Дополнительную пикантность ситуации придает то, что корейские националисты не испытывают ни малейших сомнений по поводу "корейскости" княжества Когуре. В то же самое время, известные нам несколько сотен когуресских слов не имеют отношения к корейскому языку. На основании этих слов когуресский можно уверенно считать одним из диалектов... древнеяпонского. В этом нет ничего удивительного: во время своего продвижения на архипелаг протояпонцы двигались через Корейский полуостров, и на его территории неизбежно должны были существовать анклавы, этнически родственные протояпонцам. Одним из таких анклавов (то ли следствием протояпонского "броска на восток", то ли его базой) и было Когуре.
Легко догадаться, что для корейских националистов Манчжурия - некогда часть Когуре - является "утраченной" корейской землей (интересующиеся могут посмотреть на карту - знание корейского совершенно не обязательно). "Утраченными" считаются и земли Бохая. Первыми с такими заявлениями выступил известный националистический публицист Ан Чхон. Однако особый размах эти заявления приобрели в последние годы, после выхода в 1990 г. в свет его книги "Маньчжурия - наша земля".3 Этот пятисотстраничный том стал в Корее бестселлером и выдержал несколько переизданий.
Конечно, никто из корейских националистов не призывает к немедленной войне с Китаем за "возвращение" Манчжурии. Речь идет о другом - о необходимости копить силы. Одни такой мечтатель написал в 1993 году: "Мы должны наращивать нашу мощь. Мы должны не снижать темпов экономического роста. И тогда мы все вместе вернем нашу землю, нашу Манчжурию".4
Впрочем, территориальные притязания все-таки находятся на грани национализма респектабельного и национализма экстремистски-маргинального.
Замалчивание иностранных влияний. И в этом отношении корейский национализм не оригинален. Ирония ситуации заключается в том, что мало найдется на планете стран, которые бы подвергались такому постоянному и мощному иностранному влиянию, как Корея. Достаточно сказать, что в типичном газетно-журнальном тексте примерно 80% всех слов являются китайскими заимствованиями (в большинстве языков процент заимствований ниже во много раз). Источником влияния на протяжении большей части корейской истории был Китай, а в последнее столетие - Япония и США. Тем не менее все упоминания об иностранном влиянии тщательно удаляются из националистической корейской истории. В националистическом дискурсе Корея неизменно предстает источником влияния на соседей.
Показательны изменения в трактовке истории китайских префектур, существовавших на территории Кореи на рубеже нашей эры. Продолжительная китайская оккупация стала поворотным моментом в корейской истории. Именно тогда Корея была окончательно включена в дальневосточную ("конфуцианскую") цивилизацию, к которой она принадлежала последующие два тысячелетия, а во многом принадлежит и сейчас. Еще в 1960-е годы в учебниках истории этому периоду посвящалась целая глава. Потом этот раздел был сокращен до нескольких параграфов, а еще позднее - до пары абзацев.
Корейские националистические историки подробнейшим образом описывают, как в середине I тыс. н.э. корейские ученые, миссионеры и ремесленники принесли цивилизацию в Японию. При этом они стараются не привлекать внимания к тому обстоятельству, что "цивилизация", о которой идет речь, являлась китайской: корейцы учили японцев китайской иероглифике, китайской философии, китайским технологиям, которые они сами усвоили несколькими веками ранее.
В то же самое время сказать что-либо позитивное о японском влиянии на Корею в колониальные времена сейчас равносильно академическому или политическому самоубийству - несмотря на то, что в общем и целом вся "технология" жизни корейского общества по-прежнему устроена по японскому образцу. Японскими остаются принципы менеджмента, организация транспорта, форменная одежда, стиль изложения материала в научных статьях, методика проведения археологических раскопок, стиль официальных бланков, архитектура универмагов и многое, многое другое. Однако эти связи - совершенно очевидные для иностранца - в самой Корее либо замалчиваются, либо с гневом отрицаются.
Примечания:
1 В Корее до конца XIX века существовала традиция двух культур, отдаленно напоминавшая ситуацию в послепетровской России. Верхи были воспитаны на традициях неоконфуцианства и во многом были китаизированы. Древнекитайский был единственным языком бюрократии и высокой культуры, а владение древнекитайским было знаком принадлежности к элите (примерно как владение французским в России начала XIX века). Крестьянство же древнекитайским не владело и во многом сохраняло свои оригинальные традиции и жизненный уклад. Впрочем, грань между "двумя культурами" в Корее была, пожалуй, менее четкой, чем в дореволюционной России.
2 Kenneth B. Lee. Korea and East Asia: The Story of a Phoenix. Westport (Connecticut), London: Praeger, 1997. О якобы корейской сущности маньчжур см.: p.54, p.67-68, p.110, p.113. О киданях: p.7
Ан Чхон. Манчжу-нын ури ттанъ (Манчжурия - наша земля). Сеул, "Инган саранъ", 1990.
4 Заметка Ли Санъ-хо. "Манчжу-нын ури ттанъ" ("Манчжурия - наша земля"). Сегйе ильбо, 23 сентября 1993 г., стр.11.
2. Лицо врага
Корейский национализм интересен тем, что он достаточно четко направлен против одной страны - Японии, ближайшей соседки Кореи. Вызвано это тремя обстоятельствами.
Во-первых, японский колониальный режим был, скажем прямо, одним из самых жестоких во всей истории прошлого столетия. Хотя многие из рассказов о его преступлениях и являются пропагандистскими страшилками, японцы совершили немало вполне реальных преступлений. Вдобавок они не скрывали своего презрения к корейцам, которых воспринимали как людей низшего сорта.
Во-вторых, корейский национализм формировался в кругах эмигрантской антиколониальной (то есть антияпонской) интеллигенции. Для деятелей шанхайского правительства в изгнании Япония была главным врагом, и поэтому разработанная ими идеология и мифология, весь националистический нарратив, был направлен на посрамление и разоблачение надменного восточного соседа.
В-третьих, в послевоенной Корее выбор Японии на роль "Врага Љ1" был, бесспорно, логичен и с точки зрения политической прагматики. "Врагом Љ1" не могли стать США - главный спонсор нового режима. На эту роль не годилась и Россия-СССР, отношений с которой у Кореи на протяжении большей части ее истории попросту не было. Не подходил и Китай, в котором у власти стоял (относительно) дружественный Гоминьдан.
Сотни томов можно заполнить теми обвинениями, которые выдвигают корейские националисты против своих восточных соседей. Некоторые из этих обвинений вполне обоснованы, некоторые - фальсифицированы, некоторые - просто комичны. Ограничусь здесь лишь несколькими примерами - случайными, но, надеюсь, характерными.
Вот - неплохая научная статья об истории медицинского обслуживания в Корее. Автор начинает ее с традиционных антияпонских инвектив, без которых не обходится сейчас ни один корейский историк. Он утверждает, что "состояние здоровья корейцев в период японского колониального управления было очень плохим, средняя продолжительность жизни составляла 22,6 лет для мужчин и 24,6 лет для женщин".1 Человек, знакомый с корейской исторической демографией, не может не улыбнуться, прочтя этот пассаж. Дело в том, что эти цифры относятся к 1910 г., то есть году установления японского колониального режима. Понятно, что цифры эти в действительности отражают ситуацию, существовавшую в независимой, доколониальной Корее. Кстати, когда японцы покидали Корею, продолжительность жизни была другой - 43 года у мужчин, 44 года у женщин. За 35 лет колониального рабства средняя продолжительность жизни выросла почти в два раза (главным образом за счет внедрения водопровода, канализации и проведения простейших гигиенических мероприятий).
Даже, казалось бы, политически нейтральные действия японской администрации непременно интерпретируются как проявление зловещих планов. Так в краеведческой книге по истории колониального Сеула глава о Сеульском вокзале озаглавлена "Сеульский вокзал - точка отсчета для [японской] агрессии на континенте".2 В другой - весьма интересной - книге по истории сеульской архитектуры раздел, посвященный зданиям тридцатых годов, назван еще красноречивее: "Банки и универмаги - плацдарм экономического ограбления"!3
Впрочем, сеульскому вокзалу еще повезло - возможно, потому, что его построили по немецкому проекту. В последнее десятилетие в Корее идет кампания по уничтожению японского архитектурного наследия. Здания, которые были построены в 1910-1945 гг. (по определению - японскими архитекторами) сносятся во имя "чистоты облика корейской столицы". Этот процесс сопровождается бурным ликованием прессы и большинства населения. Так, в августе 1995 года, по случаю 50-летия освобождения страны, было торжественно снесено бывшее здание Генерал-губернаторства. Защитников национальной чистоты не остановило даже то, что именно в этом здании 15 августа 1948 года была официально провозглашена Республика Корея. Снос был обставлен как национальный праздник, как очередной триумф над злобными колонизаторами. В целом национально-архитектурная чистка идет успешно: сейчас в Сеуле практически не осталось зданий, возведенных в 1910-1945 годах!
Автор этих строк является членом редколлегии "Сеульского вестника" - ежемесячного издания, которое выходит в Сеуле с 1997 г. Не так давно наше издание вызвало немалое неудовольствие южнокорейского МИДа, с сотрудниками которого нам пришлось объясняться довольно долго. Что обидело дипломатов? По недосмотру корректора на карте, помещенной в одном из номеров газеты, водная гладь к востоку от Корейского полуострова была названа так, как ее именуют на российских (и иных некорейских) картах - Японским морем. Однако корейское правительство уже давно ведет активную кампанию за возвращение морю исторически правильного названия. Полагаю, что читатели уже догадались: таким названием должно стать "Восточно-корейское море". Южная Корея сейчас отказывается принимать участие в международных конференциях, если в их названии фигурирует "неправильное" наименование этого водоема. Южнокорейские газеты всех направлений уделяют огромное влияние перипетиям этой борьбы (комизма которой, кажется, не замечает никто).
Достается и японской культуре. Вот, например, что пишет чрезвычайно популярный в Корее поэт Ким Чи-ха: "В основе японской культуры лежит смерть и разрушение жизни. Другая сторона японской культуры - ее сентиментальность. Сентиментальность, символом которой является восхищение цветущей сакурой, - это лишь другая сторона насилия. Нигилизм, аморальность, болезненная сексуальность - все это лишь разрушение жизни".4
До недавнего времени в Корее действовали официальные запреты на распространение японской массовой культуры, которые были существенно ослаблены только в последние годы. Прокат японских фильмов в корейских кинотеатрах был официально запрещен. Нельзя было продавать в Корее японские комиксы, а корейским радиостанциям запрещалось транслировать японскую поп-музыку (впрочем, это не мешало корейским композиторам активно копировать японские мелодии). В самом престижном университете страны - Сеульском Государственном - не было кафедры японского языка, которую там не открывали по принципиальным соображениям.
Впрочем, у левого национализма есть еще одни враг - "американский империализм". Однако и левые не забывают о японской (точнее, антияпонской) тематике. Отчасти это вызвано традициями, а отчасти - политическими расчетами. Дело в том, что в 1945-1950 гг. оба корейских режима столкнулись с острейшей нехваткой кадров. Количество образованных корейцев было тогда ничтожным - в 30-миллионной стране только 4-5 тысяч человек имели высшее образование. В Северной Корее проблему решили за счет "импорта" образованных корейцев из СССР и Китая. В Южной Корее такое решение было невозможным, ведь в США в те времена почти не было образованных корейцев. В этих условиях Ли Сын Ман стал активно брать на службу коллаборационистов, то есть тех корейцев, которые до этого работали в японских колониальных учреждениях (все это сопровождалось активной антияпонской риторикой). Бывшие японские капитаны и майоры становились корейскими генералами, а бывшие чиновники колониальных канцелярий переходили - с существенным повышением - в министерские канцелярии нового правительства. Речь, конечно, шла только об этнических корейцах. Никто, разумеется, не трогал и крупных капиталистов - притом что все заметные состояния в колониальной Корее были сделаны под покровительством японской администрации.
Подобная политика привела к тому, что многие заметные фигуры в корейском истэблишменте 1950-1980 гг. были экс-коллаборационистами (или могли быть объявлены таковыми: "коллаборационизм" - явление расплывчатое). Это, конечно, не мешало им произносить положенные антияпонские инвективы, но левая оппозиция всегда могла напомнить, например, что президент Пак Чжон Хи начинал свою карьеру как младший офицер в японской императорской армии.
Другой мишенью корейских националистов стали американцы. Нападают на них только представители левого национализма, возродившегося в 1980-е годы. До этого времени антиамериканизм в Корее практически отсутствовал: почти все политические группы и общественные слои были искренне благодарны за поддержку, которую США оказали Корее во время войны и в период послевоенного восстановления. Однако к середине восьмидесятых годов в жизнь вошло поколение, которое не помнило Корейской войны и не ело американской гуманитарной тушенки. С другой стороны, для него было очевидно, что в их стране существует диктатура и что за спиной этой диктатуры стоят США (о вкладе диктатуры в экономическое развитие страны эти молодые интеллигенты либо не задумывались вовсе, либо его отрицали).
В своих антиамериканских публикациях левые националисты широко используют марксистскую и неомарксистскую терминологию. Америка критикуется не столько потому, что американцам свойственны какие-то врожденные пороки, сколько потому, что она является "империалистической" и "неоколониальной" державой.
Разумеется, достается и американскому образу жизни со всеми его стандартными атрибутами. Вот, например, как поэт Мин Пен-ран - один из ведущих лево-националистических литераторов - описывает кока-колу:
Ее имя застревает на кончике языка,
Ее цвет отвратителен как цвет канализационных стоков.
Американская кока-кола в западной бутылке!
[...] Америка легко льется в горло
И исчезает во тьме кишечника
Оставляя только горький привкус на языке
Оставляя только пену в желудке.5
Впрочем, роль и эффективность антиамериканской риторики не следует преувеличивать. Левый национализм остается идеологией кампусов, и его влияние на массы не так уж и велико. Основная масса корейского среднего класса - клерки, чиновники, младшие менеджеры, квалифицированные рабочие - остаются глухи к тирадам левых идеологов. Однако сдвиги в отношении к внешнему миру - налицо. В 1995 г., например, 72,2% корейцев старше 50 лет сочли, что "дружественным государством" для Южной Кореи являются США. Среди 20-30-летних такой же точки зрения придерживались только 33,3%. Большинство молодых на вопрос о "дружественных государствах" дали ответ, который мог бы порадовать любого националиста - "у Кореи нет дружественных государств" (такой ответ выбрало 45,8% двадцатилетних).6
Впрочем, среди молодежи происходят достаточно неоднозначные процессы. С одной стороны, былая симпатия к США и Западу постепенно ослабевает. С другой - нынешнее богатство страны заметно смягчает остроту политических и национальных вопросов. Кроме того, корейцы все больше ездят по планете, все активнее общаются с иностранцами. Относится это далеко не к одной элите - при нынешних южнокорейских зарплатах даже семья квалифицированного рабочего вполне может отправить сына поучиться за границу.
Примечания:
1 Gil Soo Han. The Rise of Western Medicine and Revival of Traditional Medicine in Korea. - "Korean Studies", Vol.21. Honolulu, "University of Hawaii Press", 1997. P.99.
2 Пуккыроун екса тапсаги (Путешествие по постыдной истории). Сеул, "Сильчхон мунхак са", 1997.С.60. Название сборника тоже характерно. "Постыдная история" - это история колониальных времен.
3 Чонъ Чэ-чжон, Ем Им-хо, Чанъ Кю-сик. Соуль кындэ екса кихэнъ (История современного Сеула). Сеул, "Хэан", 1998. С.216
4 Ким Чи-ха. Сэнъменъ (Жизнь). Сеул, "Соль", 1992, стр.51.
5 Стихотворение переиздавалось множество раз. Вот, например, его версия в Сети (по-корейски, разумеется): http://bluesun.pe.kr/poem/k-poem/mbyunglan.htm
6 Ким Хэнъ. Ерон чоса-ро пон седэбель чонъчхиыйсик сахве ыйсик (Социальное и политическое сознание в зеркале опросов). - "Екса пипхенъ", #32, с.191.