|
|
КОРЕЙСКИЕ БЕЖЕНЦЫ В СЕВЕРО-ВОСТОЧНОМ КИТАЕ
Одним из последствий социально-экономического кризиса, переживаемого в последние годы КНДР, стало появление многочисленной нелегальной корейской эмиграции в Северо-Восточном Китае. Проблема северокорейских беженцев превратилась сейчас в один из факторов, который оказывает заметное влияние на отношения государств региона. В настоящей статье мы хотим рассказать о некоторых особенностях северокорейской эмиграции в Китай, и о вызываемых ее существованием проблемах. Статья основывается на материалах южнокорейской печати, которая сейчас уделяет беженцам большое внимание.
Военно-демаркационная линия, которая отделяет Северную Корею от Южной, всегда тщательно охранялась и после Корейской войны была практически непроницаема для перебежчиков. Только очень подготовленный и очень везучий человек мог преодолеть несколько километров минных полей, колючей проволоки, контрольно-следовых полос, избежав, вдобавок, столкновений с многочисленными патрулями. Количество удачных переходов военно-демаркационной линии было очень невелико, и большинство северокорейских перебежчиков добирались в Южную Корею по морю или же через третьи страны. В то же самое время граница КНДР с союзным Китаем, по большей части проходящая по рекам Амноккан (Ялу) и Туманган (Тумэнь), никогда не была оборудована столь же тщательно - это КНДР было просто не по карману. Значительная контрабандная торговля, равно как и ограниченное нелегальное передвижение населения через границу, судя по всему, происходили в этом районе всегда, хотя особо это обстоятельство и не афишировалось. Так, в августе 1956 г. группа северокорейских руководителей - участников неудачного заговора против Ким Ир Сена - без особого труда пересекла границу и скрылась в Китае, где заговорщики получили убежище. Их примеру последовали и некоторые иные корейские оппозиционеры. В конце 1960-х годов, в разгар "культурной революции", многие этнические корейцы Китая, наоборот, бежали в КНДР, где в те годы режим был помягче, а уровень жизни - повыше, чем в стране Великого Кормчего. Побеги граждан КНДР в Китай возобновились в 1980-е гг., хотя поначалу они не носили массового характера [1].
Помимо неофициального движения людей через границу, происходила там и полуофициальная торговля. Способствовало ей то обстоятельство, что на территории китайской Манчжурии (или, как ее все чаще именует теперь, китайского Северо-Востока) проживает значительное корейское меньшинство и существует даже корейский национальный ... Яньбянь. В 1997 году количество этнических корейцев в КНР достигло 1 миллиона 960 тысяч человек, причем подавляющее большинство их проживает в приграничных с Кореей районах. Многие этнические корейцы КНР имеет родственников в Северной Корее, а небольшая их часть даже являются северокорейскими гражданами. С другой стороны, в КНДР также проживает некоторое количество этнических китайцев -- хуацяо. Этнические китайцы КНДР и этнические корейцы КНР (в первую очередь, но не исключительно - те из них, кто имел северокорейское гражданство) могли совершать поездки к родственникам по другую сторону границы даже в 1960-е и 1970-е гг., то есть во времена, когда правительства обеих стран стремились не выпускать за кордон никого. Разумеется, и корейцы КНР, и китайцы КНДР стали понемногу извлекать выгоду из этого своего, во многом уникального, статуса. По воспоминаниям автора, уже в начале и середине 1980-х годов корейские хуацяо и китайские кёпхо потихоньку занимались челночной торговлей, хотя тогда ее масштабы и были еще невелики. Можно предположить, что уже в те времена некоторая часть торговли велась контрабандно и, следовательно, была связана с нелегальными переходами границы. Технически переход границы особого труда не составляет: Туманган на большей части своего протяжения - достаточно мелкая река, которую во многих местах можно перейти вброд. Зимой, когда Амноккан и Туманган замерзают, пересечь границу еще проще. Все возможные трудности связаны не с условиями местности, а с действиями пограничников и, следовательно, зависят от желания и возможности властей охранять границу.
Ситуация в китайско-корейском приграничье стала осложняться с начала 1990-х годов. Экономический кризис в КНДР привел к тому, что правительство заметно ослабило контроль как над передвижением населения, так и над его экономической активностью. Вдобавок, социально-экономический кризис привел к ослаблению и без того не слишком строгой охраны границы, к заметному росту коррупции как среди северокорейского чиновничества, так и среди пограничников и военных. Наложились на него и реформы в Китае, а также установление дипломатических отношений между КНР и Южной Кореей, результатом чего стало как появление в приграничье большого количества южнокорейских туристов, бизнесменов и миссионеров, так и быстрый рост уровня жизни тех корейцев КНР, которые так или иначе оказались связаны с южнокорейскими инвестициями. В результате движение через корейско-китайскую границу - как легальное, так и нелегальное - стало быстро возрастать. В основном связано оно было на первых порах с деятельностью торговцев-челноков, к которым северокорейские власти к тому времени стали относиться довольно терпимо. По воспоминаниям Ким Чон-ён - высокопоставленного офицера северокорейских спецслужб (она была сотрудником Министерства Охраны Государства) - уже в конце 1980-х среди этих челноков активно работали северокорейские спецслужбы [2]. Впрочем, логично предположить, что и южнокорейская разведка использует торговцев и беженцев в своих целях (упоминания об этом временами встречаются в сеульских изданиях)[3].
Ситуация в приграничье резко изменилась после 1995 года, когда катастрофические наводнения в Северной Корее вызвали беспрецедентный неурожай, за которым последовал крупномасштабный голод. Пик голода пришелся на 1997-1998 годы. Масштабы этого бедствия сложно определить и по сей день, оценки количества жертв голода колеблются от нескольких десятков тысяч до нескольких миллионов. Однако бесспорно одно: голод 1996-1999 годов был одной из величайших гуманитарных катастроф в истории Кореи. С особой силой бедствие ударило по трем северным приграничным провинциям - Рянган, Чаган, Северная Хамгён. В результате уже в 1996 году в Китае появились первые беженцы, спасающиеся от голодной смерти. Скоро их количество стало измеряться десятками тысяч, а в скором времени - и сотнями тысяч.
Оценки количества северокорейских беженцев, приводимые в южнокорейской и западной прессе, очень разнятся. Связано это как с отсутствием статистики, так и с постоянными колебаниями их числа. Пожалуй, наиболее серьезная попытка оценить численность беженцев была предпринята в ходе широкомасштабного исследования южнокорейских социологов, проводившегося с ноября 1998 г. по апрель 1999 г. По их данным, численность беженцев весной 1999 года составляла от 143 тысяч (минимальная оценка) до 195 тысяч (максимальная оценка) человек [4]. Это же исследование содержит целый ряд важных данных о демографических особенностях северокорейских беженцев. Среди них преобладают женщины, которые составляют три четверти (75,5%) от общего числа беглецов [5]. 85,5% беженцев - люди в возрасте от 20 до 50 лет. Основными районами их расселения являются места компактного проживания этнических корейцев, причем чем выше процент корейского населения в том или ином населенном пункте, тем больше там и доля беженцев [6].
Впрочем, эти данные - не единственные. По опубликованным в августе 2000 года оценкам Верховного Комиссариата ООН по вопросам беженцев, в Китае нелегально находилось примерно 100 тысяч граждан КНДР [7]. Некоторое уменьшение численности беженцев по сравнению с началом 1999 года может объясняться частичным улучшением продовольственной ситуации в КНДР. Летом 2000 года, например, жители приграничных районов Китая говорили корреспонденту влиятельной сеульской газеты "Хангере синмун", что количество пересекающих границу беженцев достигло пика в 1998 году, и с тех пор уменьшилось, хотя и остается значительным [8]. Возможно, свой вклад в уменьшение количества беженцев внесло и некоторое ужесточение китайской позиции: как отмечалоcь в печати, в 2000 году китайская полиция стала активнее заниматься выявлением и депортацией беженцев [9]. Однако, не все согласны с вышеприведенной оценкой Верховного Комиссариата ООН: в сентябре 2000 г. газета "Чунъан ильбо", которая традиционно отличается неплохой осведомленностью о северокорейских делах, сообщила, что в Китае находится "до 300 тысяч" беженцев из Северной Кореи [10].
При всей ненадежности имеющихся цифровых оценок, очевидно, что нелегальная северокорейская диаспора превратилась в заметное явление в районах северо-восточного Китая. Ее существование стало заметным фактором в отношениях РК, КНР и КНДР, и, вероятнее всего, эта диаспора сохранит свое значение в течение, по меньшей мере, нескольких ближайших лет. Каким образом добывает себе средства к существованию эта немалая масса нелегальных беженцев, где и как они живут? Многочисленные публикации южнокорейской прессы, равно как и исследования корейских социологов, позволяют сейчас дать довольно подробный ответ на эти вопросы.
Поскольку среди беглецов преобладают женщины, то неудивительно, что значительная их часть по прибытии в Китай вступает в брак с местными жителями. На этих браках следует остановиться подробнее, ведь по данным упомянутого выше опроса с местными супругами живет 51,9% всех беженцев [11]. В большинстве случаев такой брак заключается при участии тесно связанных с организованной преступностью местных посредников, которых часто - и не без оснований - называют "торговцы людьми" (кор. сарам чанъсаккун). В некоторых случаях посредники через родственников устанавливают контакт с девушкой и ее семьей еще в то время, когда та находится в Северной Корее. После этого посредники организуют доставку потенциальной невесты до границы, переход ею Амноккана или Тумангана и путешествие по китайской территории [12]. В таких случаях речь идет о вполне добровольном решении, хотя и продиктованном бедственным экономическим положением семьи. Чаще, однако, беженки попадают в руки брачных посредников и их партнеров-бандитов уже в Китае, после перехода границы. Временами женщины идут на такой контакт вполне добровольно и даже сами активно ищут его, ведь для беженки возможности трудоустройства очень ограничены, и брак является едва ли не самым надежным способом найти средства к существованию. С другой стороны, зачастую ни о какой добровольности речи не идет: беженки становятся жертвой обмана или просто захватываются силой.
Посредники продают свой "товар" в жены местным жителям. Цены, упоминаемые в опубликованных материалах, колеблются в весьма широком диапазоне - между 1 и 10 тысячами юаней, но кажется, что наиболее типичная цена женщины 20-29 лет - 3-4 тысячи юаней (400-550 долларов) [13]. Сумма эта выплачивается по получении "товара" и целиком поступает в распоряжение посредников. Происходит это даже в тех случаях, когда будущая невеста и ее семья сами изъявили согласие на такую сделку - интерес северокорейской семьи заключается в том, что таким образом дочь спасается от угрозы голодной смерти, а дома становится одним ртом меньше [14]. Встречаются упоминания и о продаже беженок в публичные дома, но такие случаи, по-видимому, остаются относительной редкостью - не в последнюю очередь потому, что секс-индустрия в бедных провинциях китайского Северо-Востока особо не развита. Тем не менее, некоторые беженки "трудятся" в борделях и подозрительных заведениях Пекина, а также приморских городов китайского Юга [15].
В качестве мужей-покупателей выступают местные жители, по преимуществу - те из них, кому по разным причинам сложно найти себе жену: крестьяне-бедняки, вдовцы с детьми, пьяницы, наркоманы, инвалиды. В некоторых случаях проблемы возникают и не по вине мужчин: в большинстве сел Манчжурии массовый отъезд в город молодых женщин привел к острейшему "дефициту невест" (проблема, хорошо известная и в предперестроечной советской деревне). Об этнической принадлежности мужей сказать сложно, так как соответствующей статистики просто не существует, но по опубликованным рассказам создается впечатление, что ханьцев среди них несколько больше, чем этнических корейцев. Однако не исключено, что националистически настроенная южнокорейская печать специально, для придания ситуации большего драматизма, заостряет внимание именно на фактах продажи корейских беженок этническим ханьцам [16]. Разумеется, китайскими властями такие браки не признаются, ведь нелегально находящаяся на территории КНР кореянка не может зарегистрировать брак с гражданином КНР официально. Поэтому с юридической точки зрения речь идет о простом сожительстве, в лучшем случае - скрепленном какими-то традиционными свадебными обрядами и, таким образом, вполне легитимном для односельчан, но не для государственных учреждений. Вдобавок, над кореянками и их мужьями постоянно висит угроза депортации или, в лучшем случае, значительного (от 3 до 5 тысяч юаней) штрафа. Упоминаний о "легализации" оказавшихся в Китае и вышедших там замуж женщин автор этих строк не встречал, и, скорее всего, подобная легализация либо крайне затруднена, либо вовсе невозможна. Сказывается это и на юридическом положении детей, которых, как правило, вообще нельзя формально зарегистрировать - со всеми вытекающими из этого последствиями. Впрочем, до некоторой степени китайские власти учитывают реально сложившуюся ситуацию: по сообщениям южнокорейской прессы, подлежащие насильственной депортации беженки, имеющие рожденных в Китае детей, могут по своему выбору либо взять ребенка с собой, либо оставить его в Китае (учитывая ситуацию в КНДР, большинство предпочитает оставить ребенка с отцом) [17].
Отзывы беженок о своих новообретенных китайских семьях бывают очень разными. Заметная (хотя, кажется, и меньшая) их часть оказывается вполне довольной своими новыми мужьями, говорит о них с теплотой и благодарностью, и порою выражает желание оставаться с ними до конца дней своих. В прессе неоднократно описывались случаи, когда депортированные обратно в КНДР женщины вновь - и часто с немалым риском - пересекали границу и возвращались к своим мужьям [18]. С другой стороны, многие из проданных женщин оказываются в полной зависимости от пьяниц или игроков, которые часто их избивают и попрекают каждым куском хлеба [19]. Нередко все это кончается бегством кореянки, которая либо пытается найти какую-нибудь работу, либо же опять (добровольно или нет) оказывается сначала в руках брачных посредников, а потом - в доме следующего мужа. Разумеется, жаловаться властям и невозможно, и просто опасно: во-первых, кореянки в своем большинстве не владеют китайским языком, а, во-вторых, боятся депортации, которой, скорее всего, подобная жалоба и закончится.
Чуть более половины беженцев состоит в браке, а остальные зарабатывают на жизнь разнообразной поденной работой. Наиболее типичными занятиями являются работа официанткой в столовой, подсобным рабочим в ресторане или на стройке, домашней прислугой, батраком у богатого крестьянина. 18% обследованных весной 1999 года беженцев получало за свой труд деньги, а 12,4% - работало просто за кров и питание [20]. К последней группе надо добавить и 10,7% беженцев, которые живут в Китае у своих родственников - можно предположить, что они также активно помогают по хозяйству приютившей их семье, фактически отрабатывая таким образом свое питание и кров. Как правило, в качестве работодателей выступают этнические корейцы, что и понятно: китайским языком беженцы, как правило, не владеют. Поскольку северокорейцы находятся на территории КНР нелегально, зарплата у тех из них, кто работает по найму, существенно меньше, чем у местных жителей - феномен, хорошо знакомый гастарбайтерам всех времен и народов. Батрак в хозяйстве богатого крестьянина, например, в лучшем случае в дополнение к крову и питанию получает 5-8 юаней - около доллара - в день (как уже говорилось, во многих же случаях ему не платят вообще ничего) [21]. В то же самое время, и сами эти скромные деньги, и товары, которые на них можно купить, представляют, по северокорейским меркам, немалую ценность. Мечтой большинства беженцев-мужчин является скопить денег, закупить продуктов и товаров, и отправиться с ними в обратный путь, чтобы помочь оставшимся в Северной Корее родным и близким.
В целом нанимать беженцев на работу небезопасно. В пограничных провинциях действует система штрафов - от 1 до 5 тысяч юаней - за укрывательство беглецов или наем их на работу [22]. Однако нельзя не отметить, что в своем большинстве беженцы с симпатией говорят об отношении к ним местного населения - как корейского, так и китайского. В интервью с беженцами часто можно прочесть о том, как, несмотря на все официальные запреты, совершенно незнакомые им местные жители снабжали их едой и одеждой, помогали добраться до нужного места, брали на работу даже тогда, когда особой необходимости в рабочих руках не было, давали на несколько дней приют в своем доме обессилевшим от голода путникам. Вот рассказы, выбранные в самом буквальном смысле слова наугад: "Мы вчетвером (четыре беженки, только что переправившиеся через Туманган - А.Л.) подошли к одному из домов. Ворота были закрыты, но хозяин зажег свет и пригласил нас войти. Мы рассказали о нашем положении, и [хозяин] сказал, что, раз дела обстоят так, мы можем поесть и остаться на ночь". Вот другой пример - потерявшая при переправе через Туманган дочь беженка выбралась на китайский берег: "Когда рассвело, меня увидел старик, который пришел к реке ловить рыбу. Он подошел ко мне, выслушал мой рассказ, и отдал мне ту еду, которая у него была. Он дал мне 10 юаней и объяснил, как добраться до места". И еще один пример: семья беженцев добралась до дальней деревни, где они были бы в относительной безопасности: "Там был пустой дом, и жители деревни ... снабдили нас одеждой, соевым соусом, солью, овощами.[23]" Встречаются в рассказах беженцев и жалобы на страх местных жителей, опасающихся наказания за помощь нелегальным иммигрантам, но таких историй - много меньше.
Сведений о серьезной активности беженцев в рядах китайской организованной преступности пока нет, хотя логично было бы ожидать, что нелегальные иммигранты пополнят ряды местных преступных сообществ или создадут свои. Возможно, отсутствие подобных сведений объясняется самоцензурой южнокорейских и китайских средств массовой информации, а возможно - и заметным преобладанием женщин среди беженцев. В то же самое время северокорейские дети-беспризорники становятся в городах Манчжурии все более заметной проблемой [24].
На первый взгляд, наиболее логичным решением проблем для большинства беженцев был бы уход в Южную Корею. Однако такие случаи носят единичный, исключительный характер. Вызвано это рядом причин, самой важной (но не единственной) из которых является откровенное нежелание самой Южной Кореи видеть беженцев у себя. Поскольку беженцы находятся на территории КНР нелегально, выехать в Южную Корею официальным путем, с надлежащим образом оформленными документами, они не могут. В тех случаях, когда беженцу удается каким-то образом установить контакт с южнокорейским посольством или консульством, его встречают там отнюдь не с распростертыми объятиями. Южнокорейское правительство не поощряет выезд беженцев в Республику Корея, хотя Сеул по-прежнему официально считает, что все граждане "самопровозглашенной" КНДР являются, по определению, гражданами Южной Кореи. Понятно, что подобная осторожная позиция во многом вызвана желанием избежать проблем в отношениях с Китаем, который, во-первых, тщательно оберегает свой нейтралитет во внутрикорейском конфликте, а во-вторых не стремится превращаться в перевалочный пункт для пестрой и небезопасной толпы рвущихся на Юг беженцев. Однако у пассивности Сеула есть и иные, более серьезные, причины: ясно, что беженцы - в своей массе малообразованные крестьяне - имеют очень мало шансов на то, что им удастся успешно ассимилироваться в южнокорейское общество. Оказавшись в Южной Корее, они, скорее всего, станут дополнительным источником социальных проблем и на всю жизнь останутся на казенном довольствии. Подтверждением этому служит опыт тех перебежчиков, которые добрались до вожделенного Сеула: на конец 1999 г. примерно 50% всех находившихся в Южной Корее перебежчиков с Севера были безработными, а среди тех, кто имел работу, у 80% заработок составлял менее 1 миллиона вон (900$) в месяц - почти в два раза ниже среднего по стране [25]. При этом надо учитывать, что среди удачливых перебежчиков немалую долю составляют лица с высшим образованием, которых практически нет среди манчжурских беженцев - в подавляющем большинстве представителей северокорейских низов. Поэтому беженцы, пытающиеся перебраться из Китая в Южную Корею, не находят у официальных представителей Сеула ни малейшей поддержки.
Из этого правила возможны три исключения. Во-первых, южнокорейские организации и "органы" охотно помогают перебраться в Сеул тем из беженцев, которые представляют какую-то разведывательно-информационную или пропагандистскую ценность. Бывшие высокопоставленные военные, беглые сотрудники спецслужб или партийные работники высокого ранга могут рассчитывать на безусловную поддержку со стороны аппарата южнокорейских представительств, которые найдут способ вывезти их из страны и доставить в Сеул.
С другой стороны, шансы имеют и те (немногие) беженцы, у которых в Сеуле или в странах Запада есть родственники, готовые, во-первых, помочь с переходом границы и обеспечить дальнейшее путешествие по китайской территории (удовольствие это не из дешевых, а успех отнюдь не гарантирован), а, во-вторых, похлопотать об оформлении необходимых для въезда в Южную Корею документов. Например, осенью 1996 года большая группа северокорейцев (17 человек, в своем большинстве - члены одной семьи) тайно перешла границу и совершила полуторамесячное путешествие по территории Китая, в ходе которого они преодолели расстояние от Манчжурии до Гонконга, тогда еще остававшегося британским владением. Их Гонконга группа благополучно отбыла в Сеул. Путешествие это стало возможным только потому, что оно финансировалось живущими в США родственниками беглецов [26]. Можно предположить, что те же родственники по своим каналам позаботились и о том, чтобы беглецам позволили въехать в Южную Корею.
Наконец, известно и несколько случаев, когда беженцам удавалось просто поднять шум и привлечь, таким образом, к себе благожелательное внимание южнокорейской прессы. После этого властям не оставалось ничего другого, как впустить их в страну.
Разумеется, подобная сдержанность по отношению к беженцам не особо афишируется. Наоборот, время от времени официальные представители Сеула делают широковещательные декларации о своем желании помочь находящимся в Китае беженцам. Так, в октябре 1999 года Министр объединения Лим Дон-вон, выступая в южнокорейском парламенте, торжественно провозгласил, что Южная Корея готова принять всех беженцев с Севера. Тут же, однако, чиновники Министерства объединения поспешили разъяснить: министр, дескать, в своем заявлении имел в виду "тех беженцев, которые прошли все необходимые иммиграционные процедуры в южнокорейских представительствах за рубежом" [27]. Понятно, что это "разъяснение" фактически перечеркнуло само заявление.
Однако большинство беженцев вовсе не планирует отправляться в Южную Корею (возможно, потому, что понимает несбыточность подобных планов). Заметная их часть хотела бы осесть в Китае и со временем как-то легализоваться там, в то время как другая часть воспринимает свое пребывание в Китае как временное. Их цель - спастись от голода, продержаться до конца трудных времен, а по возможности - и подзаработать немного денег, чтобы помочь своей семье, бедствующей в Северной Корее. Несколько оправившись от голодовок, и обзаведясь небольшими сбережениями, такие беженцы отправляются в обратный путь. Зачастую через некоторое время они возвращаются назад, превращаясь, таким образом в своеобразный гибрид торговцев-челноков, контрабандистов и беженцев.
Отношение китайской полиции и местной администрации к беженцам меняется в зависимости от политической конъюнктуры. Несмотря на некоторое давление южнокорейской дипломатии, власти КНР отказываются официально признать за северокорейцами статус беженцев, и рассматривают их как обычных нелегальных иммигрантов, которые находятся на территории КНР незаконно и посему подлежат депортации. Несмотря на такую официальную позицию, в большинстве случаев китайская полиция смотрит на их присутствие сквозь пальцы, тем более, что выявление беженцев - занятие довольно хлопотное. В целом терпимо относятся местные власти и к деятельности разнообразных южнокорейских общественных (главным образом - религиозных) организаций, которые занимаются помощью беженцам. В то же самое время, китайская сторона время от времени проводит операции по "зачистке" корейских поселков, выявлению и высылке беженцев. В частности, такая кампания проводилась весной 2000 года и привела, по сообщениям южнокорейской печати, к депортации примерно 10 тысяч человек за период с 15 марта по 15 июня [28]. По неподтвержденным слухам, эта кампания была связана с визитом Ким Чжон Ира, который посещал КНР в начале мая [29]. Особенно активно проводятся такие операции в административных центрах и их ближайшей округе, так что беженцы предпочитают находить убежище в отдаленных деревнях, где меньше шансов стать жертвами облавы.
Северокорейские власти также время от времени пытаются наладить охрану границы, но эти попытки не приводят к заметному эффекту. Из рассказов беженцев создается впечатление, что сам по себе переход границы в последние годы не представляет особой трудности. В 1992 году Ким Чон-ён, несмотря на ее профессиональную подготовку и немалые возможности офицера Министерства охраны государства (главной северокорейской спецслужбы), пришлось готовить свой переход через границу весьма тщательно [30], однако в рассказах беженцев конца 1990-х то и дело встречаются фразы типа "Я дошла до Тумангана и переправилась через него в Китай", сказанные таким тоном, каким говорят о поездке на рынок в соседнем уезде.
Вплоть до начала 1990-х годов переход границы считался в КНДР тяжким государственным преступлением, за которое полагалось суровое наказание - до расстрела включительно. Однако после 1996 года северокорейские власти существенно смягчили свою политику в отношении пойманных беглецов - вероятнее всего, из-за их крайней многочисленности и явного отсутствия политических мотивов в их поведении. По сути, нелегальный переход границы сам по себе в КНДР сейчас воспринимается как достаточно мелкое правонарушение. Хотя есть отрывочные сведения о показательных расстрелах перебежчиков, эта мера применяется лишь в порядке исключения, к тем из них, кто (с основаниями или без оных) был обвинен в шпионской и подрывной деятельности. Большинство же из тех, кого задерживают при переходе границы, отделывается лишь коротким сроком заключения в специальном проверочном центре. Такая же судьба ожидает и тех, кто попадает в руки китайской полиции и депортируется обратно в Северную Корею. Сроки нахождения в проверочном лагере обычно невелики - несколько недель. Иногда задержанных после окончания проверки отправляют на "трудовое перевоспитание", но и оно длится недолго. От выданных Китаем перебежчиков в проверочном лагере требуют признания в сотрудничестве с южнокорейским спецслужбами и иных серьезных грехах, но делают это, похоже, без особого рвения, так что большинство задержанных, пройдя проверку и, в худшем случае, отбыв после ее окончания "трудовое перевоспитание", выходят на свободу (и, случается, тут же опять переходят границу) [31].
С внешнеполитической точки зрения беженцы представляют из себя немалую проблему для всех заинтересованных сторон (при этом о самих беженцах всерьез беспокоятся только некоторые общественные организации). Для Пхеньяна, их существование является лишним напоминанием о полном крахе чучхейской экономики и бедственном положении подавляющего большинства народа. Кроме того, беженцы, возвращаясь в Северную Корею, приносят с собой нежелательную, потенциально опасную информацию о жизни в других государствах, да и южнокорейские спецслужбы, несомненно, широко используют ситуацию в своих целях. У властей Китая наличие на территории страны многих десятков, а, возможно, и сотен тысяч нелегальных иммигрантов также не вызывает особого восторга. Помимо экономических и социальных проблем, которые беженцы вызывают или могут вызвать в городах Северо-восточного Китая, они самим фактом своего существования снижают возможности дипломатического маневрирования между двумя Кореями. Южнокорейские власти также находятся в непростом положении. С одной стороны, им приходится что-то делать для беженцев, которые являются их соотечественниками и даже, теоретически, гражданами. С другой стороны, принимать беженцев у себя южнокорейские власти не хотят, отлично понимая, что этот акт гуманизма в перспективе обойдется им весьма дорого. Вдобавок, Сеул стремится избежать ненужных проблем в отношениях с КНР - важным торговым и политическим партнером Кореи.
[1] Показательна в этом отношении история Чхве Пён-гука. Чхве родился в Китае, в семье этнических корейцев. В конце 1960-х годов он вместе со своими родителями перебрался в КНДР, а в 1987 г., оказавшись под подозрением у северокорейских спецслужб, бежал в Китай (со временем ему удалось перебраться в Сеул). См.: Чхве Пёнъ-гук. "Конъсан токчжэ чачхи-есо чаю-рыль ккумккуль су опста" - "Хан", Љ7, 1997.
[2] Деятельность северокорейских спецслужб среди челночных торговцев неоднократно упоминается во втором томе мемуаров Ким Чон-ён: Ким Чонъ-ён. Пхёнъянъ ёчжа. Сеул, "Корё сочжок", 1995.
[3] См. большую статью в майском (1999) год номере журнала "Син Тонъа": Хван Ый-бон. "Нанмуханын пукхан чонъбо, Бейчжин-ый Нам-гва Пук.", а также: Ли Кё-гван. "Чунъгук, таси Пухан-ыро кауна?" - "Чуган Чосон", Љ1572, 7 октября 1999.
[4] Туманганъ-ыль конноон сарамдыль. Сеул, "Чонъдо чхульпхан", 1999, с.27.
[5] Там же, с.21.
[6] Там же, с.13.
[7] Тонъа ильбо, 3 августа 2000 года, с.4.
[8] Хангере синмун. 5 июля 2000, с.19.
[9] Об ужесточении китайской позиции в отношении беженцев южнокорейская печать писала неоднократно. См., например: Хангере синмун, 1 июля 2000, с.2.
[10] Чунъан ильбо, 1 сентября 2000, с.6.
[11] Туманганъ-ыль конноон сарамдыль..., с.24.
[12] Беженка из пров. Южная Хамгён рассказала, что перешла границу в феврале 1998 г. в составе группы из 5 человек - 4 кореянки и посредник. Все кореянки еще в КНДР согласились отправиться в Китай, чтобы быть там проданными в жены. Рассказчица была продана за 3500 юаней 30-летнему крестьянину, с которым, впрочем, она живет счастливо и о котором говорит с большой симпатией. (Туманганъ-ыль конноон сарамдыль..., с.62-63.) Другая беженка пересекла границу в марте 1999 г. в составе группы из 3 девушек, сопровождаемых нашедшей их в Корее свахой. (Там же, с.64).
[13] "Чосон ильбо", 12 января 1999, с. 27; "Хангере синмун", 7 июля 1999, с.14. Туманганъ-ыль конноон сарамдыль..., сс.63, 65, 68, 71, 73.
[14] Воспоминания проданных таким образом женщин в большом количестве содержатся в сборнике: Туманганъ-ыль конноон сарамдыль. Сеул, "Чонъдо чхульпхан", 1999, с.27. См. также: Лим Ыль-чхуль. "Юританъханын тхальбук ёсонъ". - "Хангере 21". Љ274, 9 сентября 1999.
[15] Хван Ый-бон. "Нанмуханын пукхан чонъбо, Бейчжин-ый Нам-гва Пук." - "Син Тонъа", Љ5, 1999. В статье, кстати, упоминается, что особой популярностью северокорейские проститутки пользуются среди южнокорейских клиентов - экзотика!
[16] Показательна в этом отношении цитата из статьи в "Чунъан ильбо", которая описывает страдания беженцев: "Наших цветущих девушек продают в жены старикам-китайцам за несколько тысяч юаней" ("Чунъан ильбо", 1 сентября 2000, с.6). Нельзя не отметить, что южнокорейский журналист не преминул подчеркнуть национальную принадлежность покупателей. Кстати, некоторые их проданных девушек отзываются о своих "стариках-китайцах" с большой симпатией (см., например: Туманганъ-ыль конноон сарамдыль..., с.75)
[17] "Хангере синмун", 9 июля 1999, с.14.
[18] "Хангере синмун", 5 июля 1999, с.15.
Туманганъ-ыль конноон сарамдыль. Сеул, "Чонъдо чхульпхан", 1999, с.24.
[19] Туманганъ-ыль конноон сарамдыль..., с.65,
[20] Туманганъ-ыль конноон сарамдыль. Сеул, "Чонъдо чхульпхан", 1999, с.25.
[21] "Хангере синмун", 6 июля 1999, с.15.
[22] "Хангере синмун", 6 июля 1999, с.15. "Кукмин ильбо", 8 апреля 2000, с.26. "Кукмин ильбо" также сообщает, что за донос на беглеца и его укрывателя полагается премия в 500 юаней.
[23] Туманганъ-ыль конноон сарамдыль..., сс.67, 94. Количество подобных примеров можно легко увеличить.
[24] Сеульская печать много пишет о корейских беспризорниках в Китае. См., например: Пён Чэ-сонъ. "Ккочхччеби аллинынде моксум коросста" - "Хангере 21", Љ248, 11 марта 1999.
[25] "Тонъа ильбо", 17 ноября 1999, с.8.
[26] Побег семьи Ким Кёнъ-хо широко освещался корейской печатью. См., например: Чонъ Тонъ-у. "Хонъкхонъ-ын тхальпукчжа-дыль Хангукхэнъ писанъгу" - "Чуган Тонъа", 19 декабря 1996.
[27] Korea Times, 18 October 1999. В этом номере газеты содержатся две статьи: одна сообщает о заявлении министра объединения, а другая - о фактическом дезавуировании этого заявления.
[28] "Чунъан ильбо", 1 сентября 2000, с.6
[29] "Чунъан ильбо", 13 мая 2000, с.2.
[30] Ким Чонъ-ён. Пхёнъянъ ёчжа. Сеул, "Корё сочжок", 1995. Т.2, сс.105-138.
[31] Например, рассказы ряда беженцев, которые пытались бежать в Китай, но были задержаны, после разбирательства освобождены, и вскоре повторили свою попытку приведены в: Туманганъ-ыль конноон сарамдыль..., с.104-109.
Коротко об авторе:
Ланьков А.Н., родился в 1962 г. в Ленинграде. В 1980 г. поступил и в 1986 г. окончил Восточный факультет ЛГУ (историк-страновед: Китай, Корея). В 1989 г. защитил диссертацию по средневековой истории Кореи. В 1988-1992 г. ассистент кафедры Дальнего Востока Восточного факультета ЛГУ. В 1992-1996 г. работал в Южной Корее (преподаватель университета Чунёан и колледжа Осан, сотрудник русской редакции KBS). С 1996 г. преподаватель (lecturer) Кафедры Китая и Кореи Факультета Азиатских исследований Австралийского Национального Университета. Автор 3 книг на русском, 2 книг на корейском (1 переведена на японский) и - с апреля 2001 г. - 1 книги на английском, а также 40 научных статей. Член редколлегии "Сеульского Вестника". Занимается историей Северной Кореи, историей корейского быта.