Россия и Корея в меняющемся мире. (Материалы научно-практической конференции)

МОСКОВСКИЙ ОБЩЕСТВЕННЫЙ НАУЧНЫЙ ФОНД
МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ИНСТИТУТ
МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ (УНИВЕРСИТЕТ) МИД РФ
МЕЖДУНАРОДНАЯ ФЕДЕРАЦИЯ МИРА И СОГЛАСИЯ
при участии ПОСОЛЬСТВА РЕСПУБЛИКИ КОРЕЯ В МОСКВЕ

РОССИЯ И КОРЕЯ
В МЕНЯЮЩЕМСЯ МИРЕ

Научно-практическая конференция
3 сентября 1997 года

Москва
1997

СОДЕРЖАНИЕ

А.В.Торкунов
ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО

А.Г.Володин
ПОЛИТИЧЕСКАЯ МОДЕРНИЗАЦИЯ НА ЮГЕ КОРЕЙСКОГО ПОЛУОСТРОВА: МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ

А.Ю.Мельвиль
ДЕМОКРАТИЗАЦИЯ В РОССИИ И РЕСПУБЛИКЕ КОРЕЯ - ВОЗМОЖНОСТИ И ПРЕДЕЛЫ АНАЛОГИЙ

М.В.Ильин
РОССИЙСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В ГЕОПОЛИТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЕ КООРДИНАТ АЗИАТСКО-ТИХООКЕАНСКОГО РЕГИОНА

А.В.Воронцов
РЕСПУБЛИКА КОРЕЯ - СНГ. НОВЫЕ ГОРИЗОНТЫ ПОЛИТИЧЕСКОГО И ЭКОНОМИЧЕСКОГО СОТРУДНИЧЕСТВА

А.В.Кортунов
РОЛЬ ВНЕШНИХ ФАКТОРОВ В ПРОЦЕССЕ ОБЪЕДИНЕНИЯ КОРЕИ

Б.В.Синицын
ПЕРСПЕКТИВЫ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ РОССИИ И КОРЕИ

Ю.Е.Федоров
ЯДЕРНОЕ НЕРАСПРОСТРАНЕНИЕ И МЕЖДУНАРОДНАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ НА КОРЕЙСКОМ ПОЛУОСТРОВЕ

А.Д.Богатуров
КОРЕЙСКИЙ ПОЛУОСТРОВ В ТРЕУГОЛЬНИКЕ РОССИЯ - КИТАЙ - ЯПОНИЯ

Т.С.Аникина
ПРОГНОЗ РАЗВИТИЯ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИТУАЦИИ В АТР И ПЕРСПЕКТИВЫ РОССИЙСКО-КОРЕЙСКИХ ОТНОШЕНИЙ

Марк Хонг
ДЕМОКРАТИЯ В АЗИИ

А.В.Торкунов

ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО

Уважаемые участники нашей конференции!

Прежде всего, позвольте сердечно приветствовать всех собравшихся в этом зале для обсуждения, на мой взгляд, исключительно важных и интересных вопросов, которые широко обозначены в названии нашей научной конференции "Россия и Корея в меняющемся мире".

В порядке краткого вступления мне хотелось бы сказать несколько слов о том, какое значение для России имеет Корея, Корейский полуостров. В общем контексте российской политики на Азиатско-тихоокеанском направлении Корейский полуостров относится к числу приоритетных. Так называемый "корейский вопрос", который уходит своими корнями в военные, политические, дипломатические баталии периода окончания второй мировой войны, и сейчас, полвека спустя, представляет собой рудимент войны другой - "холодной". Периодически обостряясь, ситуация на Корейском полуострове и вокруг него представляет немалую угрозу безопасности в Азиатско-тихоокеанском регионе. А с учетом того, что в Корее присутствует ядерный фактор, что там пересекаются интересы мировых держав, что к корейской войне, а следовательно, и к ее последствиям причастны многие государства-члены ООН, становится особенно очевидной не только сложность решения корейской проблемы, но и актуальность ее урегулирования как в интересах корейцев, так и всего мирового сообщества.

Для России корейское урегулирование, отношения с корейскими государствами имеют, пожалуй, особое значение. Исторически сложилось так, что в Корее в последнее столетие российские интересы не раз приходили в острое столкновение с интересами других держав. Достаточно вспомнить позицию России в период японо-китайской войны 1894-95 гг. Нельзя не упомянуть и о роли Советского Союза в освобождении Кореи, его вовлеченность в войну 1950-53 гг. и последующее острое противостояние на полуострове.

Развитие ситуации в последние годы, в том числе в контексте ядерного фактора и сохранения режима ядерного нераспространения, как и весь предшествующий исторический опыт, указывают на то, что проблема безопасности на Корейском полуострове теснейшим образом увязана с проблемой собственной национальной безопасности России. Именно поэтому принципиальное значение для Москвы имеет поддержание равных, сбалансированных отношений с обоими корейскими государствами.

Как известно, после освобождения Кореи и создания на полуострове двух государств более 40 лет Москва держала курс на поддержку Пхеньяна, отказывалась признавать Южную Корею, развивать с Сеулом отношения. Причины такой линии хорошо известны, и нет смысла вновь об этом говорить. Лишь с углублением перемен в Советском Союзе в конце 80-х гг. в позиции Москвы произошли принципиальные изменения. Советская сторона стала исходить из того, что ситуация в мире и в Корее существенно изменилась. С переходом в Южной Корее от военной диктатуры к демократическим формам правления пропал основной аргумент, мешавший поддерживать нормальные отношения с этим государством. На Юге в ходе всенародного референдума в октябре 1987 была одобрена новая конституция страны, ограничивающая полномочия центральной власти. На ее основе впервые проведены прямые выборы президента страны, активизировалась оппозиция, ей удалось укрепить свое влияние в парламенте. Начались первые шаги по либерализации общественной жизни.

Нельзя не учитывать, что население Южной Кореи сохранило симпатии к нашей стране, интерес к поддержанию культурных, гуманитарных связей несмотря на недоразумения, имевшие, к сожалению, место в наших отношениях, как, например, уничтожение в воздушном пространстве СССР южнокорейского лайнера с 269 пассажирами на борту в сентябре 1983 г.

Не менее важным аргументом в пользу нормализации отношений с Южной Кореей были соображения стратегической стабильности в регионе. Республика Корея - один из основных военных союзников США и Азии. Она имеет хорошо подготовленную и оснащенную армию. Без Южной Кореи сегодня невозможно говорить о военной разрядке и создании системы безопасности в Северо-Восточной Азии.

Во внешней политике Сеул стал демонстрировать желание проводить собственную линию, искать решение проблем полуострова на путях диалога, разрядки. Принималось также во внимание и то, что Республика Корея создала значительный экономический потенциал, и сотрудничество с ней может быть полезным.

И, наконец, изменилась внутриполитическая ситуация в нашей стране. В условиях демократизации общественное мнение складывалось в пользу незамедлительной нормализации отношений с Южной Кореей и другими государствами. Напомню, что дипломатические отношения между Москвой и Сеулом были установлены даже раньше согласованных сроков. 1-8 августа 1990 г. в Москве состоялся первый тур переговоров об экономических и финансовых отношениях между СССР и Республикой Кореей, на которых в принципе были согласованы основные направления сотрудничества. 30 сентября 1990 г. в Нью-Йорке встретились министры иностранных дел СССР и Республики Корея для того, чтобы договориться о предстоящей нормализации дипломатических отношений. В согласованном сторонами проекте совместного коммюнике отмечалось, что СССР и Республика Корея, руководствуясь стремлением развивать дружественные связи и сотрудничество между обеими странами на уровне послов, начиная с 1 января 1991 г. советский министр Э.А.Шеварднадзе неожиданно для корейской стороны, как и для своих советских коллег, предложил установить отношения немедленно. Не стали перепечатывать заготовленный текст документа, а просто вычеркнули прежнюю дату и от руки вписали новую - с 30 сентября 1990 года.

Крутой поворот в наших отношениях с Республикой Корея определил и беспрецедентно высокие темпы их развития. Через два с половиной месяца после установления дипломатических отношений состоялся официальный визит президента Республики Корея в СССР и была подписана Декларация об общих принципах отношений между двумя нашими странами. Эта тенденция была продолжена и после того, как прекратил свое существование Советский Союз.

За прошедшие семь лет после установления дипломатических отношений Россия и Республика Корея прошли весьма насыщенный событиями путь многогранного сотрудничества. Совместными усилиями двух стран удалось за короткое время выстроить новую, быстро прогрессирующую модель российско-корейского партнерства.

Главные направления двустороннего сотрудничества были определены в Договоре об основах отношений, подписанном в ноябре 1992 г. во время визита в Сеул Президента Российской Федерации Б.Н.Ельцина. Этот основополагающий документ, а также совместная Декларация, выработанная в ходе визита Президента Ким Ен Сама в Москву в 1994 г., составляют широкую платформу для дальнейшего развития отношений двух стран.

В целом можно говорить о том, что отношения между Россией и Республикой Корея развиваются конструктивно и по-партнерски. Поддерживаются регулярные политические контакты высокого уровня, межпарламентские, межмидовские связи, идет и развитие экономических взаимоотношений. Вместе с тем, надо прямо сказать, что с позиции сегодняшнего дня видно, как много было совершено в ходе развития этих отношений и ошибок, много было не сделано из того, что можно было сделать - в этом числе и с точки зрения более широкого привлечения корейских инвестиций в Россию, развития ряда широкомасштабных совместных проектов по сотрудничеству.

Думаю, что и сотрудничество в политической области в настоящее время еще не достигло того уровня, который должен существовать между двумя соседями, тем более странами, которые в значительной степени все-таки, если говорить о процессах, которые в них идут, похожи. И в России, и в Корее идет процесс становления демократии. Нельзя сказать, что в Южной Корее, несмотря на проходящие там с конца 80-х годов реформы, процесс становления нормального демократического государства в полной мере уже завершился, равно как нельзя сказать этого и о ситуации, которая сложилась в России.

Хотелось бы надеяться, что такого рода семинары, как сегодняшний, позволят продвинуться вперед в прояснении и уточнении крупных проблем, стоящих перед нашими странами и в отношениях между нами. И в теоретическом, и в практическом отношении повестка дня нашего семинара по-хорошему амбициозна. Мы прежде всего рассмотрим преимущественно внутриполитические и социальные аспекты развития России и Кореи в контексте глобальных общецивилизационных тенденций. Далее, мы намерены остановиться на состоянии и перспективах двусторонних российско-корейских отношений. И наконец, нам предстоит рассмотреть проблемы международной безопасности и интеграции в АТР.

Секция 1.

РОССИЯ И КОРЕЯ В КОНТЕКСТЕ ГЛОБАЛЬНЫХ ТЕНДЕНЦИЙ ЦИВИЛИЗАЦИОННОГО РАЗВИТИЯ

А.Г.Володин

ПОЛИТИЧЕСКАЯ МОДЕРНИЗАЦИЯ НА ЮГЕ КОРЕЙСКОГО ПОЛУОСТРОВА: МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ

Принято считать: эталоном экономической трансформации и политической модернизации общества является западноевропейское цивилизационное пространство. Западная Европа являет собой "классическую" траекторию становления и институционализации (1) гражданского общества. На мой взгляд, основные, исторические составляющие этого развернутого во времени и пространстве процесса можно представить следующим образом.

1. Исключительно благоприятное соотношение между природно-климатическими/экологическими и социальными измерениями исторического бытия способствовало количественному накоплению духовно-интеллектуальных и вещественно-технологических изменений, имевшему следствием переход от доиндустриальной к индустриальной стадии развития общества.

2. Межстадиальный переход выразился, в частности, в усложнении внутреннего строения общества, в диверсификации системы общественных отношений, взаимодействие элементов/подсистем которой придавало дополнительное ускорение развитию общества, поскольку оно способствовало высвобождению социальной и интеллектуальной энергии составляющих его членов.

3. Логика взаимоотношений государства и гражданского общества в конечном счете отражала процесс становления сложной взаимозависимости между основообразующими элементами социальной системы (классами, социально-профессиональными общностями и т.д.). Поддержание внутреннего равновесия в обществе, в свою очередь, предполагало наличие действенного механизма конфликторазрешения, социального компромисса. Создание подобного механизма было результатом сознательных усилий политической элиты, стремившейся не только увеличить внутреннюю устойчивость общества, но и повысить потенциал его жизнеспособности, т.е. возможность перемещаться вверх в сложной системе мировой стратификации (Германия в начале ХХ века, например).

4. Сложносоставное равновесие - итог длительного эволюционного развития западноевропейской цивилизации - жестко очерчивает поле маневра силам, участвующим в экономическом и политическом процессе. Постоянно развивающаяся система "государство плюс гражданское общество" - причина имманентной жизнеспособности общества, его спонтанной способности к самовоспроизводству, саморазвитию и самообновлению.

В послевоенный период, однако, "идеальная" модель западноевропейской цивилизации, в силу известных объективных причин, начинает все больше отклоняться от общепризнанного исторического эталона. Соответственно, усиливается интерес к моделям организации общества за пределами т.н. североатлантического пространства. Одной из динамично и устойчиво развивающихся стран является Республика Корея; опыт модернизации этой страны имеет, на мой взгляд, методологическое значение.

Рассуждая о политической модернизации на юге Корейского полуострова, мы не должны забывать, что тенденции к политической либерализации, обозначившиеся десять лет назад, продолжают линию политического развития, существовавшую в 1948-1961 гг. и 1963-1971 гг. Однако последнее десятилетие, несмотря на весьма противоречивые оценки содержания этого периода, видимо, можно назвать процессом необратимого развития институтов политического представительства в Южной Корее.

Главный аргумент в пользу подобного утверждения - форсированная индустриализация страны, заложившая солидные социально-экономические основы гражданского общества в Республике Корея.

Политический процесс на юге полуострова предстает как серия перегруппировок социально-политических сил, стремящихся приспособиться к структурной адаптации хозяйственной системы к условиям быстро развивающегося и интенсивно диверсифицирующегося общества. Диверсификация южнокорейского общества проявляется, в частности, в растущей эмансипации частнокорпоративного сектора в рамках модели модернизации, инициируемой государством, в расширении социального пространства политической системы за счет быстро развивающегося "среднего класса", все более обретающего черты идейно-политической, культурной и социально-психологической общности, в увеличении заинтересованности более или менее широких слоев населения в существующей в Южной Корее политической системе и т.п.

Процессы экономической модернизации основательно трансформировали социальную структуру общества в Южной Корее, отличительной особенностью которой в настоящее время выступает своеобразная "двухъярусность", т.е. синхронное сосуществование элементов традиционно-корпоративного и индустриально-индивидуалистического типа, сложное взаимодействие которых в конечном счете определяет и динамику, и траекторию политического развития этой страны.

Традиционный социально-структурный срез южнокорейского общества по-прежнему устойчиво воспроизводит такие характеристики, как: 1) иерархический тип социальной организации, простирающейся от микроколлектива-семьи до макроцелостности-государства; 2) коллективистско-солидаристская модель межличностных взаимодействий, основанная на общности социального происхождения, воспитания, образования, вкусовых и идеологических пристрастий и т.д.; 3) сохраняющееся влияние на социальные отношения фактора "персонализма" (т.е. связей, строящихся на эмоциональной привязанности индивидов друг к другу), нередко играющего большую роль в выборе поведенческих моделей, нежели ориентированные на материальное преуспеяние и достижение искомого результата индивидуалистические принципы межличностного общения; 4) значимость морально-этических ценностей при выборе алгоритма решения той или иной проблемной ситуации; 5) ясное понимание соотношения цели и средства ее достижения и т.д.

Как и многие другие страны, Южная Корея оказалась силою исторических обстоятельств вовлеченной в общемировые экономические, политические и культурно-идеологические процессы. Как известно, необходимость форсированной модернизации диктовалась сложным соотношением внутренних (эндогенных) и внешних (экзогенных) по своему происхождению мотиваций, среди которых целесообразно выделить нижеследующие. Во-первых, стратегия форсированной модернизации была ответом общества и элиты Южной Кореи на исторический вызов с Севера, реально либо воображаемо угрожавшего политической системе страны и до конца 60-х годов опережавшего южного соседа по ряду основных показателей социально-экономического развития. Во-вторых, модернизация мыслилась как мучительный, но скоротечный способ повышения жизнеспособности общества, окруженного такими дальневосточными гигантами, как Китай и Япония. В-третьих, инициированная государством индустриализация рассматривалась как механизм повышения жизненных стандартов населения и, следовательно, средство увеличения "естественной" устойчивости политической системы в постоянно сложной внутренней и геополитической (региональной) ситуации.

Опыт модернизации обществ дальневосточного региона, в частности Южной Кореи, показывает: успешность долгосрочной стратегии действий в немалой степени зависит от оперативной мобилизации государством наличных человеческих ресурсов и их последующего эффективного использования в наиболее перспективных областях деятельности. Политика "стратегических приоритетов", осуществлявшаяся в Южной Корее, на Тайване, а несколько ранее - в Японии, позволяла государству создавать условия для постоянного самообновления экономики, для сохранения за обществом способности эффективно соревноваться в жестких условиях мирового пространства. Подобная мобилизация оказалась успешной в силу того обстоятельства, что были эффективно задействованы неэкономические факторы экономического процесса, прежде всего сословно-корпоративные институты социальной солидарности и олицетворявшие их ценности, нормы и ориентации массовых слоев населения. Духовно-интеллектуальный потенциал южнокорейского общества был достаточно вы сок и к моменту "старта", а его основные характеристики определялись факторами образования, трудолюбия, высокой самоорганизации и мотивации и т.д. Интеллектуальная составляющая потенциала развития выступала своеобразным субститутом, компенсирующим скудность природных ресурсов и нехватку начального капитала. Словом, модернизация стала высшим национальным приоритетом, альфой и омегой жизнедеятельности общества.

Не будем, однако, забывать: модернизация измеряется не только показателями экономического роста и индикаторами погруппового распределения национального дохода. В ходе модернизации - и опыт Южной Кореи тому красноречивое свидетельство - изменяется сама структура промышленности, повышаются требования к квалификационным характеристикам рабочей силы (включая образовательный уровень и владение необходимыми профессионально-техническими навыками), наконец, расширяются мировоззренческие горизонты населения, прежде всего, тех, кто занят в современном секторе народного хозяйства. Более того, включенность южнокорейского хозяйственного механизма в систему мирового рынка с его жесткими законами "естественного отбора" побуждала государство и управляющую прослойку быстроразвивающегося частнокорпоративного сектора стимулировать высокотехнологичные отрасли промышленности, одновременно увеличивая инвестиции в научно-исследовательские и опытно-конструкторские разработки. В свою очередь, развитие производств с высокой долей "добавленного" научно-технического труда предъявляло принципиально новые требования к качеству и профессиональной мобильности рабочей силы (т.е. умения ориентироваться в нередко возникающих "нестандартных" ситуациях). Круг социализации, таким образом, замыкался: высококвалифицированная рабочая сила в качестве одной из базовых предпосылок должна была иметь соответствующий уровень образования и - что наиболее важно для нашей темы, - культуры. Образование и культура не только повышали адаптивные возможности личности и коллектива в условиях быстрых общественных перемен, но и формировали новый, нетрадиционный тип отношений между человеком и государством. Несколько упрощая сложную ситуацию начального периода адаптации к переменам, позволим себе следующее обобщение: в период форсированного экономического роста (середина 60-х - начало 80-х гг.) интенсивно развивались экономические основы гражданского общества, закладывались политэкономические предпосылки превращения личности в единицу публичного политического процесса.

Формирование политического субъекта (на уровне как личности, так и коллектива) в южнокорейском обществе выразилось, в частности, в обретении индивидом таких важных характеристик, как повышение территориально-региональной, отраслевой и профессиональной мобильности населения, увеличение частоты вертикальных и горизонтальных перемещений внутри социальной структуры, имевшее следствием некоторое "размягчение" традиционной социальной системы стратификации. Далее, логика модернизации постоянно нарушала существовавшее в обществе "гомеостатическое" равновесие. Общество в целом адекватно реагировало на "раздражающие" импульсы модернизации, оно отвечало на вызов индустриализации усложнением социальных отношений и возрастающей диверсификацией ролевой структуры межличностных взаимодействий. Диверсификация южнокорейского общества имела два основных последствия в сфере отношений между обществом и государством. С одной стороны, усложнение внутреннего строения общества, дифференциация структур и функции его институтов, существование южнокорейского государства в системе мирового общения и сохраняющиеся сложности в отношениях между двумя частями Корейского полуострова - все эти обстоятельства объективно требовали повышения координирующей роли государства, а в определенное время - и усиления его контрольных функций. С другой стороны, естественный переход южнокорейской экономики со второй половины 70-х годов к модели самоподдерживающегося роста потребовал уравновесить систему прямых связей типа "государство-общество" информационными потоками, идущими в противоположном направлении, т.е. от общества к государству. (Необходимость создания страхующих политические риски механизмов, своеобразных "ремней безопасности" стала ясна властям после активизации неинституционализированных движений протеста, одной из кульминаций которых были события в Кванджу.) Видимо, правящие круги Южной Кореи с начала 80-х годов решили идти по пути тех "модернизирующихся" стран, политические элиты которых небезуспешно пытались канализировать накапливавшееся в обществе недовольство в официально разрешенные политические и общественные организации, использовать последние как ценный источник значимой для властей предержащих информации и, реагируя на общественные настроения, придать некую легитимность тамошним политическим режимам.

При оценке политических последствий форсированной модернизации в Южной Корее, на мой взгляд, целесообразно развести два понятия: 1) Республика Корея как динамично развивающаяся и по некоторым социально-экономическим показателям приближающаяся к промышленно развитым странам хозяйственная система и 2) южнокорейское общество, продолжающее движение от авторитарно-патерналистской организации власти и ее отношений с обществом к развитой системе политического представительства, адекватно отражающей интересы различных социально-политических сил. (Важно помнить: всякий переход от одной модели организации власти к другой, более совершенной - это не единовременный акт, освящаемый гением и волей "харизматических" лидеров, но длительный эволюционный процесс, знающий и "боковые", и попятные движения.)

К середине 80-х годов стратегия форсированного экономического роста начала приносить определенные политические результаты.

1. Растущая диверсификация южнокорейского общества начинает выносить на поверхность политической жизни группы и слои, связанные с наиболее современными, а потому требующими надлежащей организации формами производства. Фактически речь идет о социально-политических силах, оперирующих не только на национальном рынке, но и - благодаря разумно-избирательной поддержке государства - активно осваивающих дальневосточное, сопредельное и "дальнезарубежное" пространство. Особенность южнокорейских промышленных объединений, чеболей, - их многопрофильный и многофункциональный характер; и это исторически закономерно: если страны "раннего старта" могли плавно осваивать сначала промышленность, затем - транспортную инфраструктуру, а потом - подтягивать сельское хозяйство, то для государства "догоняющего развития", типа Южной Кореи, необходимо было развивать всю экономику одновременно и в комплексе (2). Постепенная эмансипация верхушки частнокорпоративного сектора из-под государственного контроля, несомненно, дала толчок к политическому плюрализму и расширила социальный состав "блока власти", укрепив тем самым основы существующей политической системы.

2. Процесс либерализации в Южной Корее имеет эволюционный характер, поскольку сохраняет устойчивость и легитимность в глазах массовых слоев населения существующая и постоянно подвергающаяся "ситуационным"/конъюнктурным модификациям модель экономического роста, имеющая самоподдерживающийся характер. Траектория экономического развития страны такова, что происходит достаточно интенсивное развитие общности, опирающейся в своем социально-политическом поведении на единство социально-имущественного положения, близость ценностно-нормативных ориентаций, идентичность культурных и социопсихологических установок и т.п. Примыкание "среднего класса" к силам, олицетворяющим экономику и политическую систему, предопределяет эволюционно-консервативный тип политической эволюции южнокорейского общества, его слабую расположенность к крайностям как правого, так и левого толка (3).

3. Сегодняшняя Южная Корея представляет собой переходное общественное состояние, противоречиво совмещающее в себе элементы как сословно-корпоративной организации общества, так и современной системы политического представительства. Соотношение между этими элементами не остается неизменным, оно постоянно меняется, что и создает динамику сложного, но все же поступательного движения к развитым формам представительной демократии. Противоречивость бытия общества в полной мере отражается и на деятельности социальных сил и политических институтов (4). Если с середины 60-х годов форсированная модернизация стала формой подчинения общества государству, то с начала 80-х годов диверсификация общественного организма и обретение политической системой большей устойчивости начали подталкивать как экономическую (ослабление прямого государственного контроля над частнокорпоративным сектором), так и политическую либерализацию (постепенное восстановление соревновательного политического процесса). Либерализация рассматривалась в южнокорейском обществе в двух взаимосвязанных аспектах. Во-первых, как политическая проекция переходящей на более высокий уровень равновесия модели экономического роста: принципы соревновательности были жизненно необходимы для повышения устойчивости хозяйственной системы, вынужденной конкурировать на внешних рынках с такими странами, как Япония, Тайвань, государства Юго-Восточной Азии и т.п. Во-вторых, две "восходящие" силы, предприниматели и "средний класс", решили совместными усилиями несколько ограничить власть традиционной военной элиты. Реализация такого политического проекта была возможна лишь при помощи апелляции к массовым слоям населения, потенциальным избирателям, т.е. в публичном политическом процессе.

Год 1987-й стал водоразделом в политической истории Республики Корея, положил начало переходу от "управляемой" либерализации к полноценной системе политического представительства. Оценивая истекшее десятилетие с позиций зрелости общественных предпосылок для окончательного утверждения в стране демократических институтов, исследователь обязан помнить о глубоких различиях между формально существующей системой политической демократии и политическим представительством, опирающимся на социально-политические силы, которые способны через данный механизм активно влиять на государственную власть.

Уровень развития (представительности) политической системы Южной Кореи целесообразно определять по нескольким основным параметрам, выражающим суть отношений между обществом и государством. Таким образом, возможности общества выразить себя в политическом процессе имеет смысл просчитывать по нижеследующим показателям.

1. Степень открытости политической системы. "Проницаемость" политических институтов, по мнению автора, зависит от двух главных причин: 1) наличия в обществе сил, способных к политической самоорганизации и последующему объединению на основе общих интересов и 2) присутствия интеллектуальной и политической элит, умеющих интегрировать разноречивые интересы и артикулировать их перед государством и правящими группами.

Стоит отметить, что процесс интеграции интересов предпринимательских слоев и "среднего класса" уже начался, однако массовые слои населения только-только начинают приобщаться к "большой политике". Помимо этого, "самоопределение" основных социально-политических сил в южнокорейском обществе имеет относительно непродолжительную историю, а потому говорить о сложившихся группировках, способных подтолкнуть развитие реальной многопартийности, говорить пока преждевременно.

2. Стабильность расстановки социально-политических сил. Устойчивое соотношение сил в политической системе, как правило, отражается в паритете сил партийных. В свою очередь, система партий - результат длительного исторического развития гражданского общества, на определенной стадии зрелости делающего неизбежным создание "групп интересов", а уже затем и политических партий. Республика Корея во многом повторяет путь политического развития, уже пройденный Японией: наличие групп и партий неполитического характера - создание системы "однопартийного преобладания", в центре которой находится "партия-агрегат" - тренд в сторону трансформации "однопартийного преобладания" в сложную многопартийность по западноевропейскому типу. Можно утверждать, что в Республике Корея только формируется система "однопартийного преобладания", функционирование которой, на мой взгляд, определяется двумя обстоятельствами: 1) несформированностью социально-политических сил, способных противопоставить себя государству в качестве движущей силы модернизации, поэтому по-своему логичны попытки предпринимательских слоев, верхних подразделений "среднего класса" и прагматически мыслящей части военной элиты объединиться на платформе лояльности как "сильному" государству, так и экономике состязательного типа; 2) прагматизмом политически активных слоев вышеотмеченных общностей, т.е. стремлением не рассеивать предпочтения по конкурирующим партиям (ибо всякая борьба повышает неустойчивость политической системы переходного типа), а инвестировать свои интересы и средства в различные группировки и течения внутри "партии власти".

3. Наличие партий и групп со сходными политическими и идейно-культурными установками. Речь идет о возможности сформирования "блока власти" на основе совместимости программных установок различных партий. Однако подобная "коалиционная" модель управления обществом (в качестве варианта - президент как выразитель интересов основных партийно-политических сил) остается для Южной Кореи делом более или менее отдаленной исторической перспективы.

Один из наиболее актуальных в методологическом отношении аспектов - отношения между государством и обществом (точнее: его наиболее значимыми группами) в Южной Корее. Принято считать, что эффективность вмешательства южнокорейского государства в экономику и социальную политику связана с отказом от крайностей как этатистского, так и либерально-рыночного свойства. В основу экономической политики южнокорейских властей была положена модель "государства развития", разработкой которых занимались такие экономисты, как Ч.Джонсон (5). Согласно данной теории, роль государственной бюрократии определяется способностью к стратегическому мышлению, т.е. к определению "стратегически значимых" отраслей промышленности, развитие которых повышает международную конкурентоспособность всей экономики. В Южной Корее государство сыграло главную роль в развитии буржуазии как класса, а затем, подобно опытному педагогу, несколько ослабило контроль в целях повышения жизнестойкости национального предпринимательского слоя в жестких условиях международной конкурентной среды.

Политическая либерализация конца 80-х - начала 90-х годов, как уже отмечалось, имела (да и не могла не иметь) эволюционно-консервативный характер. Восстановление институтов представительной демократии не могло означать полную институционализацию системы политического представительства. Представляется, что в основе сохранения политической переходности лежали следующие причины структурного происхождения:

1. Инертность массового общественного сознания, его неподготовленность к овладению новыми (демократическими) ценностями, нормами, символами, наконец, политическими технологиями.

2. Сохранение сложной геополитической ситуации в регионе Дальнего Востока, активно влиявшей на политические позиции массовых слоев южнокорейского общества: поддерживая свободу и демократию, избиратели невольно оглядывались в сторону внутренней стабильности, "законности и порядка".

3. Отсутствие длительной традиции публичной политики и "открытой" дискуссиям политической жизни вынуждало избирателей к осмотрительности и осторожному отношению к политическим партиям: партии по-прежнему рассматривались как котерии, т.е. инструменты, обеспечивающие комфортное существование профессиональным политикам, но не как выразители и защитники интересов народа (6).

Во второй половине 90-х годов в южнокорейском обществе происходят важные сдвиги, а именно: внутреннее строение общества усложняется, ролевые и функциональные мотивации диверсифицируются; все это дает основание говорить о некоторой трансформации сословно-корпоративных структур сознания и поведенческих моделей в направлении "правильного" гражданского общества. Однако данный процесс пока не привел к четкому разделению законодательной, исполнительной и судебной власти (7), к четкому программно-идеологическому размежеванию политических партий. Определенной консолидации общества способствует и сохраняющаяся "легитимность" существующей в стране модели экономического роста.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Под институционализацией в данной статье автор имеет в виду не только процесс развития политических и иных общественных институтов, но и составляющее их материальную и духовно-интеллектуальную основу социальное действие, приобретающее в ходе модернизации стабильные черты общепризнанных ценностей, ориентаций, норм и т.п.

2. Насколько автору известно, исследования специфики экономического роста в странах "позднего старта" и структуры обществ, подвергающихся форсированной модернизации, ведут начало от сочинений А.Гершенкрона.

3. Студенческое движение, на мой взгляд, не может считаться антисистемной силой, поскольку выступления молодежи преследуют цели, вполне укладывающиеся в концепцию политического представительства; правда, подрастающее поколение недовольно слишком "эволюционными" темпами движения к поставленной цели.

4. В реальном публичном процессе категории "социальные силы" и "политические институты" трудноразделимы, поскольку последние, в одной из ипостасей своего бытия, представляют собой некую общность индивидов, чье поведение и социальная активность формируется под влиянием и регулируется принятыми основной частью общества нормами и ролями.

5. См.: Johnson Ch. MITI and the Japanese Miracle: The Growth of Industrial Policy, 1925-1975, Standford, Calif.: 1982.

6. Архикритическое отношение массового избирателя к политическим партиям, помимо Южной Кореи, характерно для Таиланда, Филиппин и ряда других стран Юго-Восточной Азии.

7. Суд над высшими должностными лицами государства, Чон Ду Хваном и Ро Дэ У, можно рассматривать как важную, но все же первую попытку гражданского общества установить эффективный контроль над государством и исполнительной властью.

А.Ю.Мельвиль

ДЕМОКРАТИЗАЦИЯ В РОССИИ И РЕСПУБЛИКЕ КОРЕЯ - ВОЗМОЖНОСТИ И ПРЕДЕЛЫ АНАЛОГИЙ

В своем вступительном слове при открытии 17-го всемирного конгресса Международной ассоциации политической науки в Сеуле 17 августа 1997 г. Президент Республики Корея Ким Ен Сам высказал мнение, что корейский опыт реформ может послужить уроком для стран, испытывающих сегодня сходные проблемы (1). Не вызывает сомнения, что знакомство и там, где это возможно, использование опыта других стран крайне полезно. В этой связи зададимся вопросом: каковы возможности и пределы проведения - и, соответственно, использования - аналогий применительно к двум типам достаточно различных общественных трансформаций, протекающих в последнее десятилетие в Корее и России, но, несмотря на многочисленные и разнообразные различия, часто объединяемых общим понятием демократизации.

В самом деле, в современной транзитологической литературе (т.е. той поддисциплине сравнительной политологии, которая изучает особенности и различия в переходах от тех или иных авторитарных (недемократических) форм правления к большей демократии), принято относить начавшиеся примерно одновременно - около 10 лет назад - процессы демократизации в Республике Корея и в России к одной категории явлений - к тому, что вслед за С.Хантингтоном стали называть "третьей демократической волной" (2). При всей своей условности понятие нынешней демократической волны охватывает многообразные процессы, происходящие в разных регионах современного мира и так или иначе объединенные как самими попытками перехода от различных недемократических форм правления, так и некоторыми общими генетическими, структурными и процедурными факторами и обстоятельствами. В соответствии с практически принятой точкой зрения, с 1974 г., когда в Португалии пала авторитарная диктатура, демократическая волна распространилась на другие диктатуры в Южной Европе - Испанию и Грецию - и далее перекинулась на Латинскую Америку. К середине 80-х гг. она достигла ряда стран преимущественно Юго-Восточной Азии - Кореи, Тайваня, Филиппин и др. И примерно в это же время - начала менять облик коммунистического мира, прежде всего СССР и стран Центральной и Восточной Европы. Отголоски демократической волны прозвучали и в ряде африканских стран.

По сравнению с предшествующими демократическими волнами, нынешняя имеет целый ряд специфических особенностей. Она, прежде всего, имеет гораздо более широкие, практически глобальные масштабы - вне ее влияния, по сути дела, остались лишь мусульманские страны и Китай. Именно это глобальный охват нынешней демократической волны столь масштабен, что заставляет поставить в принципе правомерный вопрос, не имеем ли мы дело с различными демократическими экспериментами, возникающими примерно в одно и то же время, однако в совершенно разных и трудносравнимых между собой условиях, обстоятельствах и контекстах, а потому и подверженными разным закономерностям.

Действительно, нынешние переходы от авторитаризма к более демократическим формам правления, в отличие от демократизаций, начавшихся после второй мировой войны и длившихся до второй половины 60-х гг., возникли не в связи и не в результате военного поражения каких-либо авторитарных режимов. Они возникли и в таком специфически благоприятном международном контексте, который трудно сравним с международной средой предшествующих волн демократизации. Наконец, они распространились и на группы стран, имеющих самые различные общественные системы и политические режимы - от классического правового авторитаризма (как, например, в Испании, Бразилии или Корее) до посттоталитарного авторитаризма в СССР и других европейских социалистических странах (и вплоть до таких осколков тоталитарного султанизма, как в Румынии и Албании). И что, быть может, самое главное - эти общественные трансформации в большинстве случаев, продвинувшись по пути демократизации, так и не привели к консолидации, закреплению демократии, затормозив движение на разных полустанках истории. Так что же это - разрозненные явления, порожденные разными причинами и подчиняющиеся разным закономерностям, или все же звенья одного глобального процесса?

Контраст между демократизацией в Республике Корея (3) и России, казалось бы, очевиден. С одной стороны, в Корее - классическая военная диктатура, опирающаяся на массированную помощь извне (американскую прежде всего) и осуществляющая эффективную авторитарную модернизацию (кстати, в условиях жестокого двухполярного противостояния в общем контексте "холодной войны"). Экономический успех (в соответствии с классическими политологическими схемами создавший прослойку среднего класса, но в гораздо меньшей степени сказавшийся на улучшении положения трудящихся масс) способствует здесь созданию коалиции, выступающей за постепенную либерализацию режима. Коалиция и режим достигают определенного согласия, своего рода пакта (если пользоваться южно-европейскими и латиноамериканскими понятиями) относительно дальнейшей постепенной либерализации и демократизации. Одновременно радикальная студенческая и профсоюзная оппозиции подталкивают эту коалицию к более решительным реформам. Частичные политические реформы начинаются при военном правлении и продолжаются при первом избранном гражданском президенте (4, 5, 6, 7).

С другой стороны, распадающийся в СССР посттоталитарный режим, из состояния стагнации вползающий в глубочайший экономический кризис, неспособный противостоять центробежным силам, решается на частичную либерализацию, а затем и на робкие эксперименты по демократизации. Оппозиция не существует как изначальный фактор демократизации, но создается как бы декретом сверху, и только после этого - и очень постепенно - становится реальным политическим игроком. Реформы начинаются не как результат экономического успеха (ср. в Корее), а как способ предотвратить полный экономический и социальный коллапс. Противостоящие силы не намерены ничего даже слышать о пакте и достижении какого-либо соглашения. На робкую попытку контрпереворота консерваторов радикальные демократы отвечают своим успешным контрпереворотом. Государство оказывается на грани распада, и его функции во многом берет на себя новый возникший режим, перед которым оказывается немыслимой сложности задача - провести одновременно политические и экономические реформы.

Как будто бы все говорит о том, что траектории общественных трансформаций в корейском и российском случаях не просто не совпадают, но проходят в разных измерениях. Но так ли это в действительности?

Сравнительная методология в политической науке как раз предполагает выявление элементов сходства и различия - в том числе и между различными вариантами поставторитарной и посттоталитарной трансформации. Вопрос лишь в том, какие постоянные и переменные факторы выделяются в ходе этого сравнения. В данном случае, как представляется, мы можем выделить как минимум следующие (объективные и субъективные) факторы, которые в той или иной степени работают применительно к Корее и России:

-- во-первых, нормативное отношение к демократии как к декларируемому (путь даже на практике и редко реализуемому) идеалу и цели предполагаемых общественных преобразований;

-- во-вторых, связанная с этим растущая массовая притягательность демократических моделей и образцов как результат широких культурных влияний, в том числе под воздействием западной массовой культуры;

-- в-третьих, реальное расширение (пусть непоследовательное и прерываемое) демократических прав и свобод и экспериментирование с демократическими институтами и процедурами;

-- в-четвертых, все четче проявляющаяся в 90-х гг. экономическая неэффективность авторитаризма как инструмента общественной модернизации (корейская модернизация, кстати говоря, как будто бы дает достаточно интересный - и показательный - пример постепенного истощения авторитарных методов экономического роста);

-- в-пятых, практически всеобщая (повторим, в основном за исключением мусульманского мира и Китая) утрата привлекательности и вытекающая из этого делегитимизация авторитаризма как модели национального развития;

-- в-шестых, возникновение такого международного контекста (в том числе институционального, т.е. поддерживаемого межгосударственными и международными неправительственными организациями), который благоприятен для стимулирования перехода от авторитаризма к более демократическим формам правления.

Уже эти обстоятельства позволяют ставить вопрос по крайней мере об элементах частичного сходства между различными феноменами современной демократизации (в том числе в Корее и России), пусть и проистекающими из разных источников, но в конечном счете сливающимися в одну демократическую волну. Вместе с тем эти элементы сходства заставляют еще более пристально взглянуть и на различия между ними, поскольку только в сравнении тех и других мы можем рассчитывать на приращение знания об исследуемых процессах.

Сравнению может помочь включение в методологический арсенал анализа (в том числе применительно к сравнению общественно-политических трансформаций в Корее и России) понятия демократического транзита - в отличие от общеприменимого в транзитологии расширительного и как бы одновекторного понятия демократизации. В самом деле, расширительное использование понятия демократизации применительно ко всем разновидностям общественных трансформаций, так или иначе связанных с нынешней демократической волной, вряд ли всегда оправданно, особенно если иметь в виду разновекторные практические результаты этих процессов. Понятие демократического транзита (в отличие от "перехода к демократии", отражающего цель и редко встречающийся конечный результат самого процесса общественной трансформации) может лучше отразить многообразие обстоятельств, особенностей и многовариантность результатов рассматриваемых нами общественных трансформаций.

Еще раз повторим, что демократические транзиты - где бы то ни было - в Корее или России, или где-либо еще - по определению не означают гарантированного перехода к демократии и уж тем более консолидацию демократии. Это обозначение разнообразных процессов переходов от одного общественного и политического состояния к другому, причем в качестве конечного пункта движения (транзита) отнюдь не обязательно выступает демократия (полиархия). Однако это такие переходы, которые осуществляются в контексте отмеченных нами выше - и в этом смысле общих - глобальных факторов (напомним: нормативное отношение к демократии и массовая притягательность демократических идеалов, экономическая неэффективность авторитаризма, практическое экспериментирование с демократическими институтами и процедурами, благоприятная для демократизации международная среда и др.).

Учитывая вышесказанное, а, также принимая во внимание теоретическое и практическое различение стадий демократического транзита и консолидации демократии, мы можем, по крайней мере, зафиксировать ряд принципиальных вопросов применительно к сравнению демократических транзитов в Корее и России (что, разумеется, нисколько не препятствует продолжению этого списка). Отправной точкой для нашего сравнительного анализа мы хотели бы взять постулаты традиционных теорий перехода к демократии, получивших развитие в западной сравнительной политологии уже в 60-х гг. После этого мы имеем в виду взглянуть на них сквозь призму той новой информации и обобщений, полученных в последние годы (в том числе и на материале сравнительного анализа трансформационных процессов в Корее и России).

Напомним, что, с точки зрения классического подхода к проблемам демократизации (Г.Алмонд, С.Верба, Р.Ингльхарт, Д.Растоу, С.Липсет, Л.Пай и др.), возникновение и развитие демократии покоится на трех структурных предпосылках: во-первых, обеспечение национального единства и обретение национальной идентичности, во-вторых, достижение достаточно высокого уровня экономического развития и, в-третьих, массовое распространение таких культурных норм и ценностей, которые предполагают признание демократических принципов и норм, терпимости, доверия к основным политическим институтам и межличностного доверия, гражданственности и др.

Первое структурное условие не вызывает сомнений - история свидетельствует, что проблема национального единства и идентичности, действительно, решается до начала процесса демократизации. В противном случае она может превратиться и чаще всего превращается в серьезное препятствие и тормоз на пути демократических преобразований. Острые национальные разногласия и противоречия, ведущие к подъему различных форм национализма и националистических движений, делают демократию в данных общественных условиях практически недостижимой.

Однако в отношении двух остальных предпосылок сейчас возникают определенные сомнения. В частности, исследования последнего времени показывают, что прямой зависимости между демократизацией и уровнем экономического развития нет. Демократизация не является прямым продуктом экономического развития и модернизации. Демократизация может начинаться и в экономически неразвитых обществах, хотя современное развитое общество создает больше шансов для выживания демократии.

Наконец, тезис о взаимообусловленности демократии и уровня модернизации в определенном смысле обезоруживает тех, кто не хотел бы пассивно ждать результатов "объективного" общественного развития, поскольку из него фактически следует, что усилия по демократизации обществ, которые не достигли этого уровня развития (а таких в случае современной демократической волны - большинство), обречены на неудачу. Это значительно сужает список стран, которые могли бы рассчитывать на демократизацию.

Точно так же, хотя и не вызывает сомнения то, что нормы и ценности плюрализма, терпимости, доверия, признание демократических прав и свобод являются факторами, способствующими демократии, попытки демократических транзитов начинались и осуществлялись и в таких странах, в которых не было аналога "civic culture". Так ведь, например, и было в Корее (не говоря уже и о России).

Учитывая вышесказанное, хотелось бы попробовать взглянуть в сравнении на некоторые обстоятельства процессов общественных трансформаций, протекающих в Корее и России, с точки зрения демократических транзитов.

1. Прежде всего, как мы уже отмечали выше, обращают на себя внимание различные отправные точки этих двух разновидностей демократического транзита - с одной стороны, репрессивный военный режим, осуществивший авторитарную модернизацию и породивший социальные силы и коалиции, заинтересованные в либерализации. С другой стороны, посттоталитарный режим, стремящийся найти механизмы самовыживания.

2. Соответственно, и различные задачи, стоящие перед архитекторами демократизации - с одной стороны, демократизация как продукт экономического успеха, с другой - демократизация как поиск средств для осуществления экономических реформ ради спасения режима. Как раз в этой связи возникает принципиальной важности вопрос: действительно ли экономический рост (пусть даже достигаемый авторитарными средствами) является предпосылкой демократизации, как постулирует традиционная теория? Раньше это считалось аксиомой - и Республика Корея как будто бы дает этому прекрасное подтверждение. В действительности, повторим, что прямой связи здесь нет. Демократизации могут начинаться и в экономически неразвитых странах. Другое дело, что уровень экономического развития способствует сохранению и консолидации демократии.

В любом случае для России корейский вариант авторитарной модернизации, создающей предпосылки для демократизации (как не устают говорить некоторые наши российские адепты просвещенного авторитаризма как пути к демократии), совершенно неприемлем. В Корее он опирался на прямое принуждение, невозможное сейчас у нас сейчас, и на трудовые навыки и нормы конфуцианства, также полностью у нас отсутствующие.

3. В определенной переоценке, по-видимому, нуждается и представление о среднем классе как предпосылке демократизации. В последнее время появился ряд исследований корейских и западных ученых, свидетельствующих, что возникший в 80-х гг. в корейском обществе средний класс как раз не был двигателем радикальных перемен - главными политическими акторами были группировки элиты и силы радикальной оппозиции. Другое дело, что на стадии консолидации демократии средний класс как раз и выполняет свою историческую миссию - становится массовой социальной базой демократии..

4. Последнее развитие событий в Корее несколько по-новому ставит вопрос и о последовательности экономических и политических реформ. Сейчас складывается впечатление, что в корейском обществе все шире признается необходимость продвижения экономических реформ - но это невозможно без продолжения политических реформ. Это вообще ставит под вопрос казавшуюся аксиоматичной последовательность - вначале авторитарная модернизация, а после - политическая демократизация.

5. Корейский и российский опыт заставляют пересмотреть и роль культурных факторов, которые, как мы подчеркнули выше, долгое время считались одним из важнейших структурных элементов демократизации. Конфуцианство и обломки советской культуры (с примесью православия) - далеко не "культура гражданственности", на которой, согласно классической теории, вырастают демократические институты. Они - демократические институты - могут рождаться как процедуры, избираемые и навязываемые реформаторами. Вот, как представляется, один из важных выводов из сравнительного анализа корейского и российского феноменов третьей волны демократизации.

Другое дело, что для того, чтобы эти институты не стали формальными фасадами для недемократического правления, для консолидации демократии как раз и важны культурные факторы - формирование и закрепление в национальных культурах элементов демократических норм и ценностей. А вот это требует гораздо большего времени (вплоть до смены поколений), нежели слом авторитарного режима.

6. Слабые неконсолидированные демократии в Корее и России поражены серьезными и во многом врожденными недугами. Один из главных в обоих случаях - консервативный характер демократического транзита, в результате чего старые правящие группировки сохраняют свое влияние в новом режиме. Отсюда - их тормозящее и искажающее влияние на ход общественных преобразований. Теневые, "подковерные" структуры власти мы наблюдаем и там, и здесь. Неразвитость партий - проблема и для Кореи, и для России. Наконец, клиентелизм, неформальные отношения и связи, "неофамилизм" (8) и в Корее, и - по-своему - в России создают специфическую социальную среду, в которой и происходит попытка демократического транзита. Нельзя не сказать и о пандемии коррупции, охватившей оба - корейское и российское - общества снизу доверху (вспомнить хотя бы все связанное со скандалом вокруг сталелитейной компании Ханбо).

7. Сравнение корейского и российского опыта вскрывает и особую роль государства в процессе демократического транзита, включая проведение экономических реформ. Корея показала ограниченность и, в данном случае, неприменимость классической раннебуржуазной модели индивидуализированного частного предпринимательства при "диком рынке" и государстве как "ночном стороже". Государство оказалось здесь важным механизмом запуска рыночных реформ. В России, насколько видно, этого еще не произошло.

8. Наконец, еще один вывод, вытекающий из сравнительного анализа двух моделей демократического транзита: только легитимное, демократически выстроенное и эффективное государство может получить поддержку населения (даже в случае экономических трудностей). Данные общественного мнения во многих странах, проходивших путь демократического транзита, показывают, что население готово проявлять экономическое терпение, когда верит демократическим институтам государства. В России этого тоже пока что нет.

ИСТОЧНИКИ

1. Remarks by President Kim Young Sam at the Opening of the 17th World Congress of the 17th World Congress of the International Political Science Association. 1997. Seoul. August 17.

2. Huntington, Samuel. 1991-92. How Countries Democratize. - Political Science Quarterly (vol. 106, no. 4).

3. Democracy in Korea. Its Ideals and Realities. 1997. Ed. by Sang-Yong Choi. The Korean Political Science Association. Seoul: Seoul Press.

4. Lee, Jung Bock 1997. Political Development in Korea. Paper prepared for the 17th IPSA Conference held in Seoul, August 17-21.

5. Hahm, Chai-bong and Rhyu, Sang-Young. 1997. Democratic Reform and Consolidation in South Korea: the Promise of democracy. Paper for the Concurrent Session of the 17th World Congress of IPSA Organized by Institute of East and West Studies, Yonsei University, Hoover Institution, Stanford University, The Dong-A Ilbo. Co-sponsored by KOLON Group. August 18-19.

6. Haggard, Stephan and Kang, David. 1997. Kim Young Sam Presidency in Comparative Perspective. Paper for the Concurrent Session of the 17th World Congress of IPSA Organized by Institute of East and West Studies, Yonsei University, Hoover Institution, Stanford University, The Dong-A Ilbo. Co-sponsored by KOLON Group. August 18-19.

7. Higley, John. 1997. Democratization, the Theory of Development and Korean Exceptionalism. Paper for the Concurrent Session of the 17th World Congress of IPSA Organized by Institute of East and West Studies, Yonsei University, Hoover Institution, Stanford University, The Dong-A Ilbo. Co-sponsored by KOLON Group. August 18-19.

8. Yong-Chool Ha. Uniqueness of South Korean Industrialization and Their Theoretical Implications. Paper for the 17th IPSA Conference held in Seoul, 17-21, 1997.

М.В.Ильин

РОССИЙСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В ГЕОПОЛИТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЕ КООРДИНАТ АЗИАТСКО-ТИХООКЕАНСКОГО РЕГИОНА

Демонтаж Советского Союза, а также политические перемены, происходящие в Российской Федерации и в сопредельных странах дальневосточной части Азии (Монголия, Япония, а особенно оба Китая и обе Кореи), выявили новые стороны геополитической ситуации в регионе. Отчетливее начали различаться природные основания геополитики, более проблематичными стали ее антропогенные аспекты. Многие политические "реальности", которые казались, если и не "вечными", то уж во всяком случае, достаточно устойчивыми, начинают восприниматься как подверженные изменениям. Это касается не только ситуаций "двух Китаев", "двух Корей", японо-советского (российского) противостояния, но общего положения российского Дальнего Востока, включая и его политический статус.

Политическая практика последних лет показала, что самые фантастические предположения могут померкнуть перед событиями, порожденными сознательным или бессознательным высвобождением политических сил, которые до поры оставались скрытыми или связанными теми или иными институциональными "предохранителями". В связи с этим помимо разработки разного рода сценариев внутриполитической динамики отдельных стран региона, а также внешнеполитических отношений между ними немалый интерес представляет инвентаризация тех факторов, которые способны воздействовать на политические процессы и провоцировать существенные перемены, но которые пока еще остаются не слишком отчетливо уясненными ни широкой публикой, ни политиками. В немалой степени это касается геополитических факторов.

Страны региона, и в первую очередь Россия, столкнулись с очень серьезными геополитическими вызовами, нуждающимися в осмыслении и оценке. С учетом фундаментальности проявившихся геополитических факторов и масштабности возникающих проблем требуется глубокий и всесторонний анализ, далеко выходящий за пределы "злобы дня сего" и позволяющий разглядеть неочевидные особенности и обстоятельства геополитики Дальнего Востока. Необходимость подобного взгляда оправдана в нынешних условиях не только научными интересами, но и требованиями текущей политики.

Задача настоящего доклада, однако, состоит отнюдь не в том, чтобы предлагать политикам и гражданам России и сопредельных с нею стран какие бы то ни было решения, касающиеся развития и статуса российского Дальнего Востока. Тем более в нем нет попыток строить некие сценарии развертывания того или иного политического курса. Отдельные замечания на этот счет предназначены для того, чтобы сделать некоторые тезисы более доходчивыми и отчетливыми, чтобы пояснить вытекающие из теоретических положений доклада практические следствия. Сам же доклад представляет собой прежде всего самый общий очерк тех геополитических факторов, которые так или иначе способны воздействовать на поведение основных политических факторов - нередко вопреки их воле и по большей части без отчетливого осознания политиками.

Что это за факторы? Их набор достаточно традиционен и вытекает из понимания геополитики как учения о роли географической (физико-органической, материальной) среды, имеющей как природное, так и антропогенное происхождение, на характер и структуру политической организации и политики в целом. При таком подходе можно вычленить ряд уровней, на которых происходит качественное определение условий для политической деятельности людей, а значит, и формирование основных факторов геополитики.

Во-первых, это геоморфология, т.е. крупные геологические структуры типа континентальных плит, горных цепей, островных дуг и т.п. Во-вторых, это непосредственно связанные с геоморфологией и рельефом и накладывающиеся на них бассейновые разграничения. В-третьих, это климатические и, шире, природные зоны, дающие еще большую вариативность условий жизнедеятельности, а с ней и политической практики людей при соотнесении с геоморфологией и рельефом. В-четвертых, это популяционные ареалы, конфигурация расселения, когда помимо антропобиологических качеств (физическая конституция людей, их расовые характеристики, отражающие приспособленность к условиям проживания и т.п.) все более важную роль начинают играть социальные - языковые, этнокультурные и т.п. В-пятых, это хозяйственная и транспортная инфраструктура, представляющая обычно искусственное, а нередко и искусное использование естественных предпосылок и природ ных ресурсов. В-шестых, это инфраструктура коммуникационных и организационных взаимодействий, обеспечивающих эффективное целедостижение, т.е. политическая по своей природе инфраструктура межролевых отношений. Наконец, в-седьмых, это ресурсы силового воздействия и конфигурация их размещений, что нередко только и принимается в расчет при поверхностном геополитическом, а фактически геостратегическом анализе.

Итак, в данном докладе предпринимается попытка рассмотреть все семь уровней формирования геополитических факторов. Причем делается это, как подсказывает название доклада, в определенной системе координат, которая имеет три основных ориентира или азимута: евразийский (российский), тихоокеанский и восточно-азиатский (китайский). Эти ориентиры выделены исходя из того, что российский Дальний Восток непосредственно примыкает и/или частично принадлежит к этим трем геополитическим областям глобального ранга.

Геоморфологический уровень геополитики. На данном уровне как раз и конституируются основные геополитические области глобального уровня. Как правило, их конфигурация задается соотношением основных континентальных плит земной коры, их "ядер" - т.н. платформ и "окраин" - т.н. зон складчатости, а также океанических блоков земной коры.

С этой точки зрения российский Дальний Восток лежит в нескольких зонах складчатости разного возраста, примыкающих к т.н. Сибирской платформе (она в значительной мере совпадает с территорией Якутии и части Красноярского края). На Дальнем Востоке Сибирская платформа заходит только в Амурскую область и ряд лежащих к северу от нее районов.

От Китайско-Корейской платформы российский Дальний Восток лежит довольно далеко и отделен зонами складчатости, в которые попадает Маньчжурия и лишь в небольшой степени районы среднего течения Амура. Остальные зоны складчатости (Приморье, значительная часть Хабаровского края, Сахалин, Камчатка, Чукотка и т.п.) геоморфологически явно ориентированы на Тихий океан и связаны с порожденными им горообразовательными процессами.

Составляющая ядро Евразии Восточно-Европейская платформа и продолжающие ее структуры Западной Сибири, простирающие до Алтая и енисейских кряжей, существенно отдалены от российского Дальнего Востока. Они фактически не имеют непосредственного контакта, если не считать им условно южную, саянскую часть т.н. байкальской складчатости (эта древняя складчатость обычно считается границей евразийской плиты и Сибирской платформы).

Таким образом российский Дальний Восток оказывается в основном окраинной частью самостоятельного геоморфологического образования, ядро которого образуют территории, связываемые с Якутией, Забайкальем и Амурской областью. Эта окраина ориентирована на Тихий океан. Она лишь очень незначительно связана с Китайско-Корейской платформой. Что же касается геоморфологической связи по азимуту Евразия - Дальний Восток, то она еще слабее и проблематичнее, так что ею можно фактически пренебречь.

Уже на геоморфологическом уровне проявляются обстоятельства, влияющие на формирование геополитических тенденций и противоречий. Геоморфология заставляет рассматривать российский статус региона как весьма двойственный. При имперском, центрированном на Восточно-Европейской платформе взгляде Дальний Восток предстает далекой окраиной даже не своей, а другой (полусвоей) морфологической ниши, да к тому же обращенной прочь, в еще более далекие океанические пространства. При восприятии же федеративном, предполагающем множественность центров и точек зрения, равно как и объединяющей рамкой (перспективой видения), Дальний Восток оказывается периферийной, но неотъемлемой частью крупнейшего и самодостаточного образования на востоке Сибири - фактически ядра Северо-Восточной Азии как самостоятельной геополитической области глобального ранга, функционально сопоставимой и с Евразией (Россией при включении Урала и Западной Сибири), и с Восточной Азией (Китаем).

Политические соперники имперской России, действующие в сопредельных геополитических областях (Китай в Восточной Азии, Япония и США в тихоокеанском бассейне), могут расценивать геоморфологические факторы как помогающие своим притязаниям и ослабляющие позиции России. Иной оказывается ситуация в случае противостояния федеративному российскому государству. Здесь китайские, японские и прочие претензии предстают крайне сомнительными. Правда, мыслима и ситуация, когда Якутия, Забайкалье и Дальний Восток на геоморфологических основаниях могли бы претендовать на образование самостоятельного политического образования, равноудаленного и от России-Евразии, и от Китая, и от Японии, и от США.

Бассейновые разграничения существенно меняют геополитические тенденции в сравнении с геоморфологическими. Дело в том, что монолитность Северо-Восточной Азии буквально взрывается т.н. мировым водоразделом, т.е. разграничительной линией между океаническими бассейнами. Этот водораздел идет от Чукотки и спускается довольно близко к побережью Охотского моря, чтобы на уровне Шантар уйти далеко на запад к истокам Амура, а затем качнуться на восток, пройти по Хингану и снова уйти на запад к истокам Хуанхе.

Мировой водораздел разделяет таким образом территорию потенциально мыслимой федерации Северо-Восточной Азии на восточную (тихоокеанскую) и северную части. При этом водораздельная граница далеко не совпадает с административной, так что значительные пространства дальневосточных областей оказываются бассейново связаны с севером, т.е. с Якутией по преимуществу.

Другое важное обстоятельство заключается в том, что в тихоокеанской Азии отчетливо заметны два больших бассейновых укрупнения. На севере это бассейн сходящихся Амура, Сунгари и Уссури, на юге - расходящихся Хуанхе, Янцзы и Меконга. Эти два укрупнения отчетливо разъединены сужением в районе условной линии Цзыньчжоу - Чифын. С этой точки зрения бассейновое членение связывает южную часть российского Дальнего Востока и Маньчжурию, отделяя последнюю от Китая. Что же касается Амура, то он выступает не столько как граница между маньчжурскими и тунгусскими землями, сколько как их соединитель.

Для политических акторов бассейновые членения создают немалые проблемы. В российском контексте обнаруживается еще одно разграничение, отдаляющее и без того Дальний Восток от российских и сибирских центров политической гравитации. В контексте российско-китайских отношений присутствие двух империй в одном бассейне создает ситуацию "двух пернатых в одной берлоге". Традиционное решение проблемы за счет создания совместного пограничья - лимитрофной зоны, которая была бы одновременно полукитайской и полуроссийской, крайне затруднено тем, что Амур являет собой четко проходящую "естественную границу".

Наконец, в тихоокеанском контексте к амурскому бассейному расширению примыкает и зона самостоятельного и непосредственного океанического стока от Ляодуня до отделенных Сихотэ-Алинем речных долин. Основу этой зоны составляет Корейский полуостров, что делает Корею своего рода естественным ядром консолидации земель Дальнего Востока, которые отделены приморскими хребтами от бассейнов собственно Амура и которые благодаря непосредственному морскому стоку ориентированы ярко (тихо)океанически. Это последнее обстоятельство питало, вероятно, претензии Японии и США на контроль над Кореей или, по меньшей мере, на вовлечение в сферу своего влияния вопреки близким континентальным соседям - Китаю и России.

Климатические и природные зоны на российском Дальнем Востоке довольно противоречиво и неоднозначно связаны и с евразийской, и с восточно-азиатской зональностью. Логика первой заключается в широтном, "флагоподобном" расположении полос тундр, тайги, леса, лесостепи и степи между практически ненаселенными арктическими и южными пустынями. Логика второй - в последовательной смене меридионально растянутых степей лесостепью, а затем и лесами между континентальными высокогориями и океаном.

Основная часть российского Дальнего Востока лежит, казалось бы, в продолжении широтных, "евразийских" тундр и тайги. Фактически же тундры и тайга Восточной Сибири и Забайкалья поддерживаются влиянием Арктики и глубоко вторгающейся на континент зоной вечной мерзлоты. Показательно, что при моделировании глобального потепления и отступлении зоны вечной мерзлоты в Северо-Западной Азии возникает совершенно самостоятельная зональность с обширным ядром в виде степных пространств в районе Якутии.

Более внимательный взгляд заставляет признать, что собственно дальневосточная тайга Приморья, растянувшаяся в меридиональном направлении, связана с последовательным переходом от океана и приморской тайги к лесам, а затем к лесостепям Маньчжурии, к степям Монголии и, наконец, к пустыне Гоби. Приамурская тайга в этом случае попадает в переходную зону "поворота" от логики широтной (арктической) и меридиональной (тихоокеанской). Что же касается собственно меридиональной зональности, то ее логика после маленького "сбоя" (исчезновения лесостепи и прямой "встречи" лесов и степей в районе Пекина) возобновляется, но уже без таежной полосы в собственно Восточной Азии, т.е. в китайской геополитической области.

Какие же геополитические тенденции обнажает эта новая конфигурация природных влияний и ориентаций?

Первое. При нынешнем балансе температур и влажности природно-климатические различия между Евразией и Северо-Восточной Азией оказываются сглаженными, создается впечатление непрерывного продолжения евразийских тундр и тайги от Скандинавии до Тихого океана. Это, естественно, оказывается геополитическим фактором, способствующим целостности политической организации от Кольского полуострова до Чукотки и Камчатки, от Балтики до Охотского моря. Данные обстоятельства работают и на имперскую, и на федеральную организацию большой России, способствуют признанию Восточной Сибири и Дальнего Востока ее неотъемлемыми частями.

Второе. "Угол", который образуют приморская тайга с приамурской, в сочетании с меридиональной зональностью Маньчжурии подчеркивает особое положение бассейна Амура и земель непосредственного тихоокеанского стока (Приморье, Корея, Ляодунь) относительно как Северо-Восточной (российской), так и Восточной (китайской) Азии. Это далеко не очевидный пока фактор, который может действовать в пользу идей выделения самостоятельного образования (федерации?) Маньчжурии, Приамурья, Приморья и, может быть, также Кореи. При усилении и рационализации имперского контрапункта России и Китая в духе хантингтоновского "столкновения цивилизаций" можно было бы рассматривать как вполне логичное и желательное образование достаточно широкой и мощной лимитрофной зоны от Монголии через Маньчжурию и Приамурье к Приморью и Кореи, способной к самостоятельному существованию и эффективному умиротворяющему взаимодействию с обеими империями-цивилизациями.

Что касается тихоокеанского вектора, то в контексте природно-климатических зон океанические районы Ляодунь-Корея-Приморье, а также "промежуточные" пространства Маньчжурии и Приамурья представляются наиболее геополитически притягательными для тихоокеанских политических акторов (Япония, США и т.п.) как из-за относительного ослабления связей данных регионов с Россией-Евразией и Восточной Азией (Китаем), так и благодаря высокой роли климатического влияния на них собственно океана (муссоны и т.п.).

Популяционные ареалы и конфигурации расселения еще более усложняют конфигурацию геополитических влияний и факторов политического взаимодействия. Обращают на себя внимание контрасты между плотно заселенными территориями вдоль рек и побережий, а также искусственных транспортных трасс и узлов и между слабонаселенными пространствами в горах и в северной тайге. Эти контрасты еще более подчеркнуты этнопопуляционно. Российские и ханьские имперцы явно численно доминируют в "своих" секторах плотного заселения, численно преобладают над автохтонным тунгусо-маньчжурским и отчасти тюркским и монгольским (за пределами собственно Монголии) населением.

Этнопопуляционная структура провоцирует высокую степень напряженности геополитического противостояния России и Китая. Острота проблемы усугубляется мощным нелегальным проникновением на российский Дальний Восток китайцев. Оценки такого проникновения весьма различны, однако даже самые скромные свидетельствуют о крайне высокой степени этнопопуляционного давления Китая на российский Дальний Восток, которое неизбежно стимулирует момент имперской геополитической экспансии.

Смягчению нагнетаемого конфликта могло бы способствовать сохранение и увеличение автохтонных этнопопуляций, их более активное включение в политику. Не слишком, к сожалению, мощным, но достаточно важным геополитическим фактором могло бы стать более активное участие монгольских и, особенно, корейских меньшинств в политической жизни Маньчжурии и российского Дальнего Востока.

Хозяйственная и транспортная инфраструктура существенно усложняет и без того достаточно противоречивую из-за этнопопуляционных перекосов геополитическую ситуацию в регионе. Слабость и уязвимость российской хозяйственно-транспортной инфраструктуры жизнеобеспечения Дальнего Востока усугублена концентрацией экономических и, особенно, финансовых ресурсов в европейской части страны. При этом непосредственно приближены к российскому Дальнему Востоку мощные и бурно растущие центры деловой и хозяйственной активности в Китае, Южной Корее и в Японии.

Геополитический потенциал этих центров имеет различные "знаки". Китайская экономическая мощь только усиливает имперский момент экспансии, только усиливает уже отмечавшуюся геополитическую двусмысленность территорий в бассейне Амура и без того усугубленную этнопопуляционным давлением. Влияние же Японии и Южной Кореи несколько усложняет ситуацию, но зато усиливает моменты промежуточности, лимитрофности районов Маньчжурии и Дальнего Востока. Без преувеличения можно сказать, что экономическое присутствие на российском Дальнем Востоке Японии, Южной Кореи и других центров экономической мощи Тихого океана имеет не столько хозяйственную, сколько геополитическую ценность, хотя бы отчасти сдерживая имперское давление Китая.

Конфигурация политических систем и их пространственное расположение в целом близки к описанным в предыдущем разделе соотношениям.

Российская политическая структура, вообще отличающаяся аморфностью и рыхлостью, была усугублена "реформами" последних лет, равно как и усилением "периферийности" Дальнего Востока. Имперская дезинтеграция создает эффект "засасывания", который предполагает поначалу вовлечение и привлечение "варваров" для поддержания политической организации, но при утрате контроля чреват провоцированием войн и феодализацией политической системы. Противопоставить этой тенденции можно вытеснение или опережающую замену вульгарных, несовременных договорных отношений вполне модернизированными федеральными договорными отношениями.

В этом контексте политика примитивного сепаратизма, как и политика "усиления" имперского центра только провоцируют дальнейшую дезинтеграцию российской политии. Развитие региональной власти, установление договорных отношений между регионами, а также поддержка и координирование этих процессов федеральной властью, выступающей как совокупный представитель регионов и выразитель их общих интересов, становятся политикой, способной ослабить негативные импульсы имперской дезинтеграции и выявить позитивные геополитические потенции, связанные с модернизацией, а значит, с усложнением и упорядочением политических отношений, повышением их плотности и надежности.

По контрасту с российской китайская полития остается высококонсолидированной, а ее управленческий потенциал, иерархические структуры имперского контроля даже получили развитие. Соответственно более основательной, последовательной и, главное, инициативной является и внешняя политика Китая в Азиатско-тихоокеанском регионе в сопоставлении с российской.

В условиях диспропорций, вызванных ослаблением российского имперского момента и усилением китайского, особое геополитическое значение приобретает наличие и инициативная деятельность вполне модернизированной и в значительной мере демократизированной японской политии, а также внешнеполитическое присутствие на Дальнем Востоке США и других вполне устойчивых полиархий (демократий), включая Канаду, Австралию и Новую Зеландию.

Следует особо отметить, что потенциально позитивная политическая роль Японии фактически блокируется упрямой постановкой т.н. территориального вопроса. Тем самым рецессивное имперство Японии, в целом находящееся под успешным контролем, высвобождается совершенно негативным образом и провоцирует имперские же реакции со стороны России, тогда как Японии с точки зрения ее долговременных геополитических интересов следовало бы способствовать развитию современных, федеративных и демократических начал в российской политике вообще, а на Дальнем Востоке в особенности. С геополитической точки зрения проблема т.н. "северных территорий" поддается вполне рациональному решению при условии отказа от прямолинейных имперских рефлексов и при использовании современных возможностей международного права и коллективных систем безопасности. Так, например, допустимы сложные, многосубъектные системы политического контроля над спорными территориями и Курилами в целом, которые позволяли бы России сохранить свой террит ориальный суверенитет в принципе, а заинтересованным сторонам обеспечивать права и интересы своих граждан.

Наличие двух корейских политий остается вне всякого сомнения усложняющим геополитическим фактором, который усугубляет и без того острые противоречия на Дальнем Востоке и не дает реализовать потенциально позитивную (хотя бы в отношении российско-китайского противостояния) геополитическую роль объединенной Кореи. В решении корейской проблемы тем самым оказываются заинтересованы силы, стремящиеся к балансированию интересов и умиротворению на Дальнем Востоке. Инерция же имперской экспансии и связанные с ней политики прямо эксплуатируют раскол Кореи.

Наконец, международные политические структуры, начиная от ООН и кончая двусторонними союзами, являются факторами геополитического сдерживания имперской политики экспансии на Дальнем Востоке. Связанные с этим возможности используются, однако, не только недостаточно (в смысле их "неразвернутости"), но и неэффективно даже там, где они формально наличествуют. Сдерживанию прогресса в этой области способствует вольное или невольное согласие с "антигегемонистской" политикой Китая, которая противопоставляет индивидуальные внешнеполитические действия коллективным.

Ресурсы силового воздействия, конфигурация их размещений и средств доставки. Данный уровень геополитики отражает инерцию политического мышления и неспособность стратегов стран региона к принятию смелых и ответственных решений. Характер вооруженных сил, их размещение даже с учетом символических жестов умиротворения свидетельствует о сохранении военного противостояния в треугольнике Китай - Россия - США. При этом мощь США и их союзников Японии и Южной Кореи отнюдь не сдерживает имперские порывы двух других "вершин" стратегического треугольника, но, напротив, препятствует снижению их военно-стратегического потенциала. Правда, потенциал России фактически снизился, но не из-за внешних факторов, а исключительно в связи с внутренним кризисом. Стратегия США, а также рост китайской угрозы препятствовали российскому разоружению на Дальнем Востоке, проведению там мероприятий, связанных с реформированием вооруженных сил и системы обеспечения безопасности в целом.

Представляется геополитически рациональным развивать региональные межгосударственные системы безопасности, существенно активизировать роль ООН. Это может позволить ослабить стратегический потенциал каждой из вершин треугольника как за счет мер по сбалансированному разоружению, так и путем перевода части вооруженных сил, а также инфраструктур стратегического значения (базы, порты, аэродромы, радарные станции, посты наблюдения и т.п.) под полный или частичный контроль международных структур безопасности, включая ООН.

Подобная схема с известными уточнениями могла бы послужить и для продвижения в области снижения военного противостояния на отдельных специфических направлениях, например, на Корейском полуострове. В случае значительного снижения американского присутствия и усиления действительной роли ООН мандат сил ООН с возможным участием России, Китая, Японии и других государств, пользующихся доверием корейских сторон, мог бы быть существенно расширен, а уровень военного противостояния на полуострове - снижен. Такое решение, однако, невозможно без существенного прогресса в общерегиональном урегулировании и без создания соответствующей системы безопасности.

* * *

Таков крайне беглый и по необходимости общий обзор семи основных уровней формирования геополитических факторов. В этом обзоре учтены лишь самые крупные аспекты проблем. Учет множества других обстоятельств, равно как и более дробных, промежуточных уровней, даст более детальную и убедительную картину. Однако даже самые общие, предварительные контуры геополитической ситуации в трех основных координатных измерениях позволяют сделать вывод о наличии весьма опасных латентных тенденций, которые могут вольно или невольно (хотя бы в связи с недостаточной отрефлектированностью геополитических императивов практическими политиками) привести к нагнетанию конфликтов и дестабилизации международных отношений не только в регионе, но и в мире в целом.

Особенно важно осознать, что судьба и статус российского Дальнего Востока, отдельных территорий, составляющих это крупное геополитическое образование, имеют значение, которое далеко выходит за внутриполитические российские рамки. Страны региона оказываются жизненно заинтересованы в том, чтобы как на Дальнем Востоке, так и в России в целом успешно изживались синдромы агрессивной имперской политики, чтобы процессы политической модернизации, федерализации, демократизации продвигались бы вполне осмысленно. Это отвечает долговременным интересам даже Китая, который собственные имперские импульсы и опасные своей латентной мощью геополитические тенденции смог бы подвигнуть на развитие и усиление идущей уже, к сожалению, экспансии на российский Дальний Восток. Отказ пекинского руководства от такой политики немыслим, конечно, без существенного прогресса в области политической модернизации и демократизации самого Китая.

Этому, однако, могли бы способствовать и усилия других стран региона. В первую очередь полезными могли бы оказаться действия по укреплению существующих международных структур безопасности и по созданию новых, в том числе с участием России и Китая.

СЕКЦИЯ 2.

РОССИЯ И КОРЕЯ - СОСТОЯНИЕ И ПЕРСПЕКТИВЫ ДВУСТОРОННИХ ОТНОШЕНИЙ

А.В.Воронцов

РЕСПУБЛИКА КОРЕЯ - СНГ.
НОВЫЕ ГОРИЗОНТЫ ПОЛИТИЧЕСКОГО И ЭКОНОМИЧЕСКОГО СОТРУДНИЧЕСТВА

Развитие отношений Республики Корея со странами СНГ в 90-е годы стало логичным следствием и динамичным продолжением с одной стороны, последовательной реализации "северной дипломатии" Сеула - курса на сближение с СССР-СНГ и странами Восточной Европы, ставшего с конца 80-х гг. одним из ведущих направлений международной активности Южной Кореи, в чем нашли отражение как серьезные политические интересы ее руководства в этом регионе, так и стремление ее деловых кругов к географической диверсификации внешнеэкономических связей, к освоению новых емких потребительских и сырьевых рынков, дополнительных сфер инвестирования на более выгодных (в том числе и за счет географической близости) коммерческих условиях. С другой стороны, Республика Корея - ближайший дальневосточный сосед России, страна, "открытие" которой можно уверенно отнести к числу наиболее важных успехов внешней политики СССР периода "нового политического мышления", и ставшая одним из приоритетных партнеров во внешнеполитической и экономической стратегии СНГ. Принимая во внимание впечатляющие успехи экономического роста Республики Корея в последние три десятилетия, вполне естественным представляется тот факт, что многие страны СНГ прилагают энергичные усилия для расширения многосторонних связей с "южнокорейским тигром".

Автором рассматриваются особенности и итоги развития отношения в обозначенный период между Республикой Корея и ее основными партнерами на просторах СНГ, которыми стали Россия, Узбекистан, Казахстан, Украина, Таджикистан.

Связи Сеула с другими странами СНГ, особенно в торгово-экономической области, пока не достигли сколько-нибудь заметных результатов.

I. Республика Корея - Российская Федерация

После установления дипломатических отношений СССР с Республикой Корея в сентябре 1990 г., а затем его правопреемницей - РФ, российско-южнокорейское сотрудничество получило достаточно интенсивное развитие. Однако оценка его итогов в первой половине 90-х гг. и прогнозы на ближайшее будущее не однозначны, так как наряду с очевидными успехами проявились и настораживающие трудности на пути развития взаимосвязей.

В данный период имело место активное развитие многосторонних политических контактов РФ и Республики Корея на основе Договора об основах межгосударственных отношений, подписанного 19 ноября 1992 г. Состоялся обмен визитами президентов двух стран. стали регулярными встречи премьер- министров, руководителей парламентов, различных министерств и ведомств, в ходе которых была создана широкая договорно-правовая база двусторонних отношений. Например, только министры иностранных дел в 1992 - 1996 гг. встречались между собой пять раз. В июне 1994 г. по итогам переговоров на высшем уровне в совместной декларации было провозглашено стремление Москвы и Сеула идти по пути конструктивного взаимодополняющего сотрудничества.

Москва и Сеул весьма плодотворно сотрудничали на международной арене. Так, РФ помогла Республике Корея вступить в ООН и стать непостоянным членом Совета Безопасности. Южная Корея, в свою очередь, поддерживает стремление России быть принятой в члены АТЭС и других региональных экономических структур АТР. Однако в середине 90-х гг. в двусторонних отношениях появились определенные раздражители. В частности, Кремль прохладно относится к американо-южнокорейской инициативе, выдвинутой 16 апреля 1996 г., о проведении четырехсторонней конференции (РК, КНДР, США, КНР) по проблемам урегулирования корейской проблемы, возможность участия РФ и Японии в которой предусматривается только на последующих этапах. Сеул же в настоящее время с определенной настороженностью наблюдает за новациями в корейской политике России, предпринимающей попытки поднять уровень отношений с Пхеньяном с целью сбалансировать свой подход к обоим корейским государствам.

Между двумя странами установлены почтовая, телефонная и телексная связь. С 1990 г. открыты линии воздушного сообщения между Москвой и Сеулом; с сентября 1991 г. - между Хабаровском и Сеулом; с начала 1992 г. - между Владивостоком, Южносахалинском и Сеулом; с 1995 г. - между Владивостоком и Пусаном; с июля 1991 г. установлены регулярные грузоперевозки между Пусаном и портом Восточный. В обеих странах действуют не только посольства, но и генконсульства: российское - в Пусане, корейское - во Владивостоке.

Получило развитие сотрудничество в военной области. В мае 1995 г. министры обороны РФ и Республики Корея в Сеуле подписали Меморандум о взаимопонимании по военным вопросам между министерствами обороны двух стран и парафировали соглашение о военно-техническом сотрудничестве в 1995-1996 гг., которое уже начало реализовываться. В сентябре 1996 г. на юг Корейского полуострова в счет российского долга были поставлены 26 танков последней модели Т-80У, 30 БМП-3, которым нет равных в мире по вооруженности, зенитно-ракетные комплексы "Игла", антитанковые комплексы "Метис-М4". По материалам японской и южнокорейской прессы Сеул сейчас изучает вопрос о приобретении у России шести ракетно-зенитных комплексов "С-300", признанных военными специалистами, в том числе и на военной выставке "Дефенс-Сеул-95", более совершенными, чем американские "Пэтриот", и 120 ультрасовременных многоцелевых истребителей "Су-37" в рамках оцениваемой в 5-6 млрд. долл. программы переоснащения своих ВВС в начале ХХI века. Достигнуты соглашения о проведении совместных военно-морских учений и т.д.

Основной формой торгово-экономического сотрудничества между Россией и Южной Кореей остается внешняя торговля, которая продемонстрировала в рассматриваемый период устойчивую тенденцию к росту с 1.2 млрд. долл. в 1991 г. до немногим более 3 млрд. долл. в 1995 г. На протяжении всей истории торговых связей РФ с Республикой Корея баланс экспортно-импортных операций сводился для России с положительным сальдо, например, в 1994 г. - 338 млн. долл.

Южная Корея превратилась в крупного торгового партнера России, занимая 10-е место среди ее основных контрагентов (3.7% от общего объема торговли РФ), а в Восточной Азии - 3-е место после Японии и Китая. Однако во внешней торговле Республики Корея Россия занимает 18 место, в 1994 г. доля РФ во внешнеторговом обороте Южной Кореи составляла всего 1.1%.

Структура торговли между двумя странами типична для торговли России с развитыми странами: в российском экспорте в Республику Корея преобладают поставки энергоносителей, сырья и материалов (уголь, нефть, черные металлы, на долю которых приходится почти половина поставок, лесоматериалы, удобрения, целлюлоза, хлопок и др.), и в 1994 г. эти товары составили в российском экспорте 93.5%, в импорте из Республики Корея - готовые изделия и потребительские товары, в первую очередь, бытовая электроника и электротехническая продукция, а также швейные изделия, обувь и пр. Сокращается и без того малая доля российского машинотехнического экспорта в Республику Корея, которая в 1995 г. снизилась до 3%.

Анализ торговых связей с Республикой Корея будет неполным, если не отметить, что российское сырье, как правило, продается по ценам ниже мировых и нередко реэкспортируется в другие страны, в его вывозе прослеживается тенденция к снижению эффективности экспорта - при увеличении физических объемов поставок валютные поступления сокращаются (в результате роста внутренних затрат на производство и транспортировку товаров, снижения мировых цен на отдельные сырьевые товары, недобросовестной конкуренции между российскими экспортерами) . При этом следует учитывать, что значительная часть торговли осуществляется на частном уровне. По неофициальным подсчетам посольства РФ в Сеуле "челноки" из России ежегодно закупают южнокорейских товаров на 250 - 300 млн. долл.

Несмотря на рост российско-южнокорейской торговли, нельзя не отметить, что она пока носит экстенсивный характер и не соответствует потенциальным возможностям. Для сравнения можно отметить, что торговля Китая с Республикой Корея, который только в 1992 г. установил с ней дипломатические отношения, составила в 1995 г. 16 млрд. долл., т.е. более чем в 5 раз превзошла российские показатели.

Инвестиционное сотрудничество и совместное предпринимательство в данный период также не достигли крупных масштабов практического взаимодействия. Корейский бизнес предпочитает занимать выжидательную позицию, не торопясь с крупномасштабным инвестированием в российскую экономику, мотивируя это слабостью в России законодательной базы и соответствующих гарантий для иностранных инвестиций, нерациональностью системы налогообложения, бюрократической волокитой при оформлении документации и т.д. Например, только в 1992 г. внешнеторговые правила РФ менялись почти каждый месяц. Инвестиционная активность корейских фирм наблюдается в тех сферах российского хозяйства, где гарантирована быстрая окупаемость при незначительных капиталовложениях: легкой промышленности, туристическом бизнесе, средствах связи, в сфере обслуживания (гостиницы, рестораны и т.д.). Так, к 1994 г. из 46 санкционированных южнокорейских инвестиционных проектов в России 18 были осуществлены в сфере торговли. Второй наиболее интересующей областью для инвесторов и из Республики Корея стала переработка морепродуктов, затем - пищевая, швейная промышленность, ремонт судов, услуги и пр. Более половины всех инвестиционных проектов расположены в Дальневосточном регионе и в Москве.

По данным Министерства финансов Республики Корея к 1995 г. корейским фирмам были выданы разрешения на осуществление 56 инвестиционных проектов в РФ на общую сумму 53 млн. долл., из которых фактически реализованы 33 проекта на сумму 27 млн. долл. Средний размер корейских капиталовложений в расчете на один проект составляет 892 тыс. долл. Как наиболее крупные инвестиционные проекты можно отметить:

-- разработка месторождений природного газа в Якутии и Иркутской области - проекты общей стоимостью около 40 млн. долл. предполагают строительство газопроводов в Республике Корея через территорию сопредельных государств - КНДР, в первом случае (от его реализации Сеул в последнее время, видимо, отказался по политическим соображениям), КНР и Монголии - во втором случае;

-- строительство корейского технополиса в свободной экономической зоне "Находка", под который в 1992 г. была отведена территория площадью 330 га. Планируемые сроки реализации проекта - 1994 - 2000 гг.; оценочная стоимость - 60 млн. долл. На территории индустриального парка, которую корейцы намерены взять в аренду сроком на 70 лет, предполагалось разместить 100 - 150 южнокорейских компаний, занимающихся производством электронных, текстильных товаров, переработкой древесины и кож, общим объемом на сумму 1 млрд. долл. Однако реализация этого проекта вызывает сомнение, поскольку на 1-й квартал 1995 г. была освоена лишь десятая часть необходимых капиталовложений;

-- создание корейского бизнес-центра в Москве, для строительства которого выделен участок земли площадью 15 га на территории, принадлежащей МГУ, в рамках соглашения между университетом и КОТРА, подписанного в июле 1994 г.

Ожидаемый объем инвестиций по каждому из этих двух объектов 400 - 500 млн. долл.

К настоящему времени в РФ создано 69 СП с общим объемом южнокорейских инвестиций около 67 млн. долл. Самым крупным функционирующим объектом из них является СП "Светлая" с инвестициями концерна "Хендэ" в 16 млн. долл. по заготовке леса в Приморском крае (мощностью до 1 млн. куб. м. и лесопродукции в год. Однако судьба данного СП, считавшегося в определенной степени пионером и флагманом двустороннего инвестиционного сотрудничества, оказалась трудной. Катастрофический спад в лесной промышленности Приморского края, являющейся одной из его самых валютоемких отраслей, поставил на грань банкротства СП "Светлая". По сообщениям российской печати весной 1997 г., "Приморский арбитражный суд ввел внешнее управление его имуществом ввиду длительной несостоятельности совместного российско-южнокорейского предприятия при нынешней форме хозяйственного управления своевременно и в полном объеме платить налоги в федеральный и краевой бюджеты, а также обязательные государственные внебюджетные фонды РФ".

В РК действуют 28 СП с объемом российских инвестиций в 4.5 млн. долл., деятельность большинства из которых связана с торговыми и посредническими операциями.

В целом Сеул неохотно идет на расширение инвестиционного сотрудничества с Россией. В июне 1993 г администрация Ким Ен Сама присоединилась к наследнице "холодной войны" - системе КОКОМ, нацеленной на ограничение экспорта в РФ современных изделий и высоких технологий. По сравнению с другими странами - объектами южнокорейского инвестиционного сотрудничества, Россия в значительно меньшей степени пользуется благосклонностью корейских инвесторов. Например, в 1993 г. объем инвестиций в РФ был в 34 раза меньше корейских инвестиций в КНР и в 5 раз меньше ее капиталовложений в Узбекистане. Это признал и посол Республики Корея в Москве г-н Ким Сок Кю, с сожалением констатировав, что тогда как в 1995 г. общий объем корейских инвестиций в мире превысил 11 млрд. долл., в России за пять лет он едва достиг 50 млн. долл.

Тем не менее российско-корейское сотрудничество вполне успешно развивается в различных областях, включая , кроме вышеупомянутых, научно-техническую, валютно-финансовую, рыболовную и иные. Оно имеет объективные предпосылки для расширения и интенсификации на современном этапе, когда обе стороны в значительной степени сумели освободиться от эйфории, завышенных ожиданий и последовавших за ними взаимных разочарований, в основе которых часто лежала недостаточная осведомленность об экономических моделях и реалиях друг друга.

Об этом свидетельствуют данные, приведенные торговым представительством Республики Корея в КОТРА 20 декабря 1994 г., в соответствии с которыми, если на начальном этапе деловые миссии 88% корейских бизнесменов, посетивших СССР-РФ, заканчивались безрезультатно, то уже в 1994 г. процент "неудачников" снизился до 50%.

При этом эксперты КОТРА подчеркивают, что именно отсутствие опыта и слабое знание специфики российского рынка стало с корейской стороны главной причиной фиаско их соотечественников. По их мнению особенности российских условий следует изучать более углубленно, чем в случаях с Китаем, Японией или США, поскольку Россия находится на переходном этапе от социализма к рыночной системе, а ее рынки сильно отличаются как от дальневосточных, так и развитых западных аналогов. Без знания рыночной "российской специфики" невозможно понять такие парадоксальные феномены, непосредственно затрагивающие интересы корейских предпринимателей, как практическое выключение из-за несуразных налоговых пошлин и транспортных тарифов из международного грузооборота самой короткой и экономически эффективной транспортной артерии между регионами Северо-Восточной Азии (СВА) и Европой - Транссибирской железнодорожной магистрали, обеспечивавшей, по материалам газеты "Известия" от 8 февраля 1994 г., в частности, в 1980 - 1991 гг. перевозку двух третей японского грузопотока в Европу и соответственно внушительные бюджетные поступления в казну, а в 1995 г. переправившей только 400 контейнеров транзитных грузов, что оказалось в 120 раз меньше, чем в 1992 г. Это заставило страны СВА, в частности Японию, вернуться к транспортировке в Европу своих 3 млн. контейнеров в год морским путем, хотя Транссиб и сейчас способен принять на себя по меньшей мере треть только японского грузопотока.

Знание подобных особенностей современного рынка РФ, считают эксперты КОТРА, поможет корейским бизнесменам предусмотреть и такие неожиданности, как кризис весьма благополучного и перспективного упоминавшегося СП "Светлая".

При анализе деятельности южнокорейских фирм на российском рынке исследователь, так же как и в первой части данной книги, не может не выделить особую роль крупных Чэболь, поведение которых отличается основательностью, поскольку для них, несмотря на скромные масштабы двустороннего внешнеэкономического сотрудничества, Россия остается стратегическим рынком, освоение которого входит в их глобальные планы завоевания позиций на мировой арене.

На четыре крупнейшие корейские группы ("Самсунг", "Хендэ", "Дэу", "Эл-Джи") приходится 21% разрешенных корейских инвестиционных проектов на территории России и 25% фактических проектов. Сумма разрешенных Центральным Банком Республики Корея инвестиций этих четырех Чэболь составляет 54%, а сумма фактических инвестиций - 63%.

Группа "Хендэ"

Рассматривая инвестиции корейских конгломератов, следует в первую очередь отметить группу "Хендэ", имеющую представительства в Москве, Находке, Владивостоке и подписавшую целый ряд крупных и мелких соглашений по сотрудничеству с Россией, некоторые из которых уже отмечались.

Представители "Хендэ" разрабатывали план крупного проекта по освоению газовых ресурсов Западной Сибири и Дальнего Востока. При участии "Хендэ" предполагается разработка месторождений нефти и газа в Калмыкии, возможный объем инвестиций в этих целях составляет 200 млн. долларов. "Хендэ" также предлагает свои услуги в освоении угольных ресурсов Приморского края. Достигнуты предварительные договоренности с российским правительством о разработке месторождения в районе г. Партизанска.

Помимо сотрудничества в сырьевых отраслях, "Хендэ" имеет перспективные планы строительства в Приморье целлюлозно-бумажного комбината, фабрики по изготовлению мыла, вагоностроительного завода для производства подвижного железнодорожного состава.

"Хендэ" налаживает сотрудничество и в европейской части России. Так, в Татарстане она закупает бутилкаучук у АО "Нижнекамскнефтехим" на сумму более 20 млн. долл. ежегодно.

Крупным проектом в области промышленной кооперации может стать заключенное между фирмой "Хендэ просижн энд индастри" и российским объединением "Конструкторское бюро им. Яковлева" соглашение о создании совместного аэрокосмического предприятия. Контрольный пакет акций (51%) будет принадлежать корейской стороне, остальные 49% - российским партнерам. Совместное предприятие будет заниматься созданием самолетов среднего класса.

Подводя итог деятельности "Хендэ" в России, можно отметить, что в настоящее время ее инвестиции главным образом направлены в сырьевые отрасли российского Дальнего Востока (и прежде всего, лесных богатств). Что же касается вложений в производственную сферу (особенно в обрабатывающие отрасли), то они, как правило, находятся на стадии обсуждения или планирования.

Группа "Самсунг"

В отличие от "Хендэ", "Самсунг" акцентирует внимание на наиболее современные интеллектуало- и наукоемкие отрасли. Она одной из первых среди корейских компаний приступила к сотрудничеству с советской стороной (ноябрь 1987 г.), предложив наладить производство оборудования. В 1988 г. корпорация "Самсунг" заявила о готовности открыть филиал "Самсунг" в Москве. В настоящее время офисы и филиалы "Самсунг" функционируют в Москве, Находке, Владивостоке, Хабаровске, Красноярске, а также в Санкт-Петербурге, Киеве, Алма-Ате и Ташкенте.

Корпорация "Самсунг" в числе первых иностранных компаний осуществила существенные инвестиции в развитие телекоммуникационной сети в России. Это тем более важно, поскольку инфраструктура относится к слабым местам российской экономики.

В сентябре 1995 г. компания "Самсунг Электроникс" и российская телекоммуникационная компания "Кросна" заключили контракт об учреждении в Москве совместного предприятия "Самсунг-Кросна" с уставным капиталом в 4.2 млн. долл., причем доля "Самсунг Электроникс" составляет 71% акций. В течение пяти лет предполагается увеличить уставный фонд СП на 30 млн. долл. "Самсунг Электроникс" открыла телефонную станцию в Махачкале, в будущем здесь же предполагается создать станцию сотовой связи. В настоящее время корейские коммутаторы обслуживают 20.5 тыс. линий, а в 1996 г. планируется добавить еще 3 тыс. линий. "Самсунг" сотрудничает с Воронежским НПО "Электроника" по выпуску видеотехники, существуют планы строительства предприятий по выпуску медицинского оборудования, холодильников и различных видов бытовой электронной аппаратуры. Аппаратуру "Самсунг" собирают из корейских деталей и на горно-химическом комбинате в г. Красноярске-20, ведутся переговоры об организации производства видеотехники в Тюменской области.

Соглашение между "Самсунг" и РАН положило начало научно-техническому сотрудничеству между Южной Кореей и Россией. Ежегодно РАН предоставляет список научно-технических разработок в области машиностроения, химии, электроники и т.п., из которых "Самсунг" выбирает наиболее подходящие для их прикладного использования.

Компания "Самсунг Хэви Индастри" участвует в коммерциализации технологии производства аккумуляторов, разработанной в Институте ядерной физики в Новосибирске: впервые в Корее разработан аккумулятор промышленного электронного луча, необходимый в основных исследованиях в тяжелой промышленности. Раньше из-за отсутствия такой техники корейское производство целиком зависело от импорта оборудования из Японии. Кроме того, при участии компании внедряются различные технологии, разработанные в институтах новосибирского Академгородка.

Группа "Дэу"

В настоящее время на территории России с СНГ действует 7 офисов корпорации "Дэу": в Москве, Липецке, Хабаровске, Владивостоке, Казани, а также в Алма-Ате и Ташкенте (для сравнения, в США - 9 филиалов корпорации, в КНР - 5, в Японии - 4).

Компания "Дэу" развивает в России промышленную кооперацию. В июле 1993 г. она подписала протокол о намерениях с Казанским вертолетным производственным объединением, КБ им. Миля и им. Климова, и в течение двух лет получает из Казани 90% компонентов и полуфабрикатов для сборки вертолетов. Остальная часть комплектующих деталей и узлов будет производиться в Южной Корее на заводах компании "Дэу".

Развивается кооперация объединения "Позитрон" (С.-Петербург) с компанией "Дэу Электроникс", поставляющей комплектующие детали для серийного выпуска видеомагнитофонов. В Москве функционирует СП "ДЭМКО", ежегодный доход которого от продажи бытовой электроники составляет около 30%.

Концерн "Дэу" пытается наладить производство своих автомобилей в России. Планируется подключение корпорации "Дэу" к совместному проекту Горьковского автомобильного завода и австрийской компании "Стейр".

В июле 1995 г. администрация Красноярского края, Красноярский алюминиевый завод и компания "Дэу" подписали "протокол деловых переговоров". "Дэу" обещала инвестировать в основное производство Красноярского алюминиевого завода ("Дэу" владеет 10% акций предприятия) и листопрокатное производство Красноярского металлургического завода, а также строительство Богучанской ГЭС.

В области научно-технического сотрудничества подписано соглашение между "Дэу" и Физико-технологическим институтом им. Иоффе (С.-Петербург) о создании совместного предприятия для коммерческой реализации научных разработок Института.

Группа "Эл-Джи"

"Эл-Джи Груп" довольно активно участвует в ряде инвестиционных проектов в России. Для уменьшения инвестиционного риска она нередко объединяется с другими компаниями (с корейскими и иностранными). Характерным примером является созданное с целью капитального и жилищного строительства на Дальнем Востоке совместное предприятие с участием "Эл-Джи", американского, японского и российского капитала.

В отличие от корпорации "Самсунг", выделившей Содружество Независимых Государств в отдельный рынок только в 1995 г., "Голдстар" выделил его уже в 1990 г. В 1995 г. оборот компании в России составляет 150 млн. долл., а с учетом стран СНГ - 170 млн. долл.

Согласно новому бизнес-плану, продажи компании в 1996-1997 гг. должны подняться в 3 раза. По данным совместного российско-корейского предприятия "Эл-Джи Электроникс-Алина", с 1993 г. продажи продукции "Голдстар" в России возросли в 10 раз.

Еще в 1991 г. в Южной Корее при участии "Лакки Голдстар" было создано СП "Лиско" по продаже угля и металлов в Корее. В январе 1995 г. компания "Эл-Джи" заключила соглашение с Республикой Саха (Якутия) о совместной добыче битуминозного угля, разработке информационной индустрии, в т.ч. средств коммуникации и инфраструктуры.

Одним из приоритетов инвестиционной деятельности компании группы "Эл-Джи" в России является создание электронных коммуникационных сетей в различных российских регионах, так, в Москве действует корпорация "LG Telecom". Характерной чертой маркетинговой стратегии "Эл -Джи" стала активная работа в российских регионах. В июле 1993 г. с руководством Самарской области заключен контракт о поставке емкого коммутатора. В 1994 г. компания заключила контракт о поставке оборудования связи с руководством Ставропольского края, в июне 1995 г. - с Воронежской областью. В последнем случае корейское оборудование выиграло конкурентную борьбу с немецкой компанией "Сименс" и французской "Алкатель". "Голдстар" стала лидером среди иностранных фирм. поставляющих офисную телефонную технику в Башкирию. По итогам маркетингового опроса, проведенного в Уфе, офисными телефонными станциями "Голдстар" в этом регионе пользуются более 60% коммерческих фирм и государственных предприятий.

Компании "Голдстар" и "Дейком" совместно с российской стороной создали совместную телефонную компанию "РОКОТЕЛ", в которой доли корейской и российской сторон составляют по 1 млн. долл. В задачу которой входит оснащение телефонной сетью южной части г. Находка, а затем и Восточного порта, Партизанска и Партизанского района.

"Группа Киа"

Один из лидеров корейского автомобилестроения добился существенных успехов в продвижении на российский автомобильный рынок. На СП "Киа-Балтика" в Калининграде весной 1997 г. был собран первый автомобиль по лицензии "Киа Авелла", при планах сборки до конца года 20 тыс. автомобилей "Киа" шести моделей, а в 1998г. - 50 тыс. В течение пяти ближайших лет планируется освоить на предприятиях Калининградской области производство 65% комплектующих к машинам южнокорейской компании.

Группа "Колон"

Как уже отмечалось, конгломерат "Колон" стал пионером в проникновении на рынки Советского Союза, открыв свое представительство в Москве в октябре 1990 г. В начале 90-х гг. корпорация "Колон" стала своего рода "окном" в СССР - России для корейского бизнеса и способствовала реализации через свои структуры продукции других корейских фирм, в частности Лакки Голд Стар, не имевших тогда здесь своих представительств.

Руководство Колон Интернэшнл Корпорейшн выделяет в своей деятельности в СССР-СНГ три этапа: вступительный (1990 - 1993 гг.), утверждения и выработки основных направлений торговой стратегии (1994 - 1996 гг.) и период диверсификации областей торговли и внедрения в другие сектора бизнеса (1997 - 2000 гг.)

Объем торговли и ассортимент товаров постоянно увеличиваются: с 12 млн. долл. в 1991 г. до 115 млн. долл. в 1995 г. и 150 млн. долл. в 1997 г. Начиная торговые операции с торговли текстильным волокном и нитями, фирма расширила их на продукцию электроники, машиностроения, химической промышленности, металлургии, видеопленки и морепродукты.

Реализуя свой потенциал как одного из крупнейших корейских производителей в текстильной и химической отраслях, "Колон" экспортирует в СНГ видеопленку, спортивные одежду и обувь, текстильные товары, медицинское оборудование; импортирует из этих стран сталь (РФ, Украина), различную продукцию химической промышленности (РФ, Украина, Узбекистан), транспортные средства (вертолеты, грузовые автомобили и т.д.), бумагу, хлопок (Узбекистан ), морепродукты (Приморье).

Группа "Колон" уже приступила к созданию своей сети магазинов, инвестированию в промышленные объекты, сотрудничеству в сфере высокой технологии, в частности, в совместных научно-исследовательских разработках в области телекоммуникаций и фармакологии с российскими НИИ, совместной деятельности в сфере культуры, искусства, кабельного телевидения, в которой Колон имеет большой опыт, являясь владельцем популярного телеканала в Корее, создавая, в частности, телепрограммы о Большом театре, театре оперы и балета им. Кирова в Санкт-Петербурге и др.

Руководство ФПГ "Колон", учитывая масштабы территории, сырьевых ресурсов, растущий потребительский рынок, высокую технологию, выдающие достижения России и других стран СНГ в мировой культуре и искусстве, рассматривает их как одного из своих наиболее привлекательных и долгосрочных партнеров в мире, стремится выделиться своим стилем бизнеса, основанного на принципе "Один и единственный", и расширять сферу своей деятельности в 21 веке.

Эволюция стратегии группы "Колон" в определенной степени отражает модификацию подходов корейских чэболь к бизнесу в России в целом, формирующихся на основе предшествующего опыта их деятельности. В их числе можно отметить возрастающее понимание того, что цели долгосрочной стратегии должны превалировать над стремлением к получению краткосрочной прибыли, что целесообразно наряду с бизнесом осуществлять гуманитарную деятельность, направленную на улучшение материальных условий местного населения (поставки медицинского оборудования, фармацевтических средств и т.д.), способствующую улучшению среди него имиджа корейских компаний.

Капитаны корейского бизнеса в последнее время все большее внимание начинают уделять таким масштабным направлениям деятельности, как активное подключение к процессам приватизации предприятий в РФ, что становится особенно актуальным в свете появившихся признаков начала тенденции к макроэкономической стабильности в России и снятия с 1996 г. Сеулом ограничений на осуществление портфельных инвестиций за рубежом, а также конверсии российского военно-промышленного комплекса, которые привлекают их широкими возможностями приобщения к передовым технологиям, включая проведение совместных разработок и капиталовложений в данную область.

Другим приоритетным направлением деятельности корейских ФПГ становится активное внедрение в приобретающие все большую экономическую самостоятельность российские регионы, в рамках которого ведущие чэболь начали специально изучать особенность всех 11 экономических регионов РФ прежде всего Дальневосточного, Западносибирского, Уральского и соответственно формировать свою "адресную" политику по отношению к ним, с тем чтобы опередить конкурентов на этих новых, еще не окончательно сформировавшихся, но перспективных рынках.

II. Республика Корея - центрально-азиатские страны СНГ

После внезапного для себя обретения государственного суверенитета в результате ликвидации СССР, когда бывшие среднеазиатские республики Советского Союза были, пользуясь выражением У. Касенова - президента казахского института стратегических проблем при президенте Казахстана, "катапультированы в независимость", руководство данных государств столкнулось с жесткой необходимостью решения задачи обеспечения жизнеспособности своих стран, в рамках которой одним из важнейших направлений стал поиск новых торгово-экономических партнеров и, прежде всего, инвесторов в ближнем и дальнем зарубежье.

Неудивительно, что среди наиболее активных и желанных здесь участников внедрения и освоения центрально-азиатского рынка оказались непосредственные соседи среднеазиатских стран СНГ и ряд исламских государств, среди которых наибольшую политико-экономическую активность развил Стамбул.

Однако, видимо, вызывает определенное удивление то обстоятельство, что среди данных государств специалисты выделяют страну, добившуюся столь впечатляющих успехов по упрочению своих позиций в рассматриваемом регионе, что это стало предметом зависти и раздражения у других его "естественных" партнеров, например, бизнесменов-автопроизводителей из той же Турции, которая при этом не является его соседом и принадлежит к иной этнокультурной и историко-религиозной цивилизации. Речь идет о Республике Корея.

Рассматривая отношения Республики Корея со странами СНГ, привлекает внимание, возможно, несколько неожиданное, на первый взгляд, активное развитие связей Сеула в первую очередь с бывшими среднеазиатскими республиками СССР, значительно более масштабное, чем, казалось бы, обладающими более развитыми и передовыми народнохозяйственными комплексами европейскими регионами.

Объясняя этот феномен, южнокорейские политики и бизнесмены указывают, прежде всего, на политическую стабильность большинства азиатских стран СНГ, эффективность контроля их правящих элит, особенно в Ташкенте, Алма-Ате, Бишкеке, над внутренней ситуацией, созданный здесь благоприятный для иностранных капиталов инвестиционный климат, отсутствие противоречий между центром и хозяйственными субъектами в регионах в той степени, в какой они наблюдаются в России. Немаловажным фактором, определяющим повышенный интерес Сеула к среднеазиатским странам, является наличие в них многочисленных групп компактно проживающих этнических корейцев - граждан бывшего СССР. По данным 1989 г. в Узбекистане проживало 183140 лиц корейской национальности, в РСФСР - 107051 чел., в Казахстане - 193315 чел., в Киргизии - 18355 чел., в Таджикистане - 13431 чел.

Южнокорейские политические представительства и экономические организации вполне успешно привлекают корейских граждан этих государств к работе в своих структурах, взаимодействуют с объединениями, ассоциациями, землячествами местных корейцев.

1. Республика Корея - Узбекистан

Дипломатические отношения между Республикой Корея и Узбекистаном были установлены 29 января 1992 г. В том же году были заключены соглашения о двусторонней торговле, взаимной защите инвестиций, научно-техническом сотрудничестве, меморандум о визовой поддержке.

Двусторонний торговый оборот в 1994 и 1995 гг. составлял примерно 343 млн. долл., за первые шесть месяцев 1996 г. 264 млн. долл., а по итогам 1996 г. был достигнут уровень примерно в 530 млн. долл. Структура торговли Республики Корея с Узбекистаном схожа со структурой торговли развивающихся стран с развитыми. В экспорте Южной Кореи основную часть составляют готовые изделия автомобильной, текстильной промышленности, сталь, бытовая электроника, оборудование для АТС и т.д.; в импорте из Узбекистана преобладают сырье и полуфабрикаты: хлопок, драгоценные металлы, кожа, натуральные компоненты для традиционной восточной медицины и парфюмерии, а также синтетические ткани и продукция химической промышленности. В торговле с Узбекистаном Республика Корея имеет постоянное положительное сальдо: в 1994 г. - 131,9 млн. долл., в 1995 г. - 94,8 млн. долл., в первой половине 1996 г. - 52,9 млн. долл.

Широкого размаха достигло инвестиционное сотрудничество между двумя странами, сделавшее Узбекистан лидером в СНГ по объемам южнокорейских капиталовложений, оставив в этой области далеко позади даже Россию и опередив ее минимум в 5 раз. К 1996 г. здесь было создано 7 СП с общей суммой южнокорейских инвестиций около 110 млн. долл. притом, что Республика Корея выдала 12 разрешений на образование СП с капиталовложениями в 201,6 млн. долл.

Самым крупным инвестиционным проектом не только в Узбекистане, но и в СНГ, и, что самое главное, уже реализованным до стадии выпуска готовой продукции, стало строительство корпорацией "Дэу" Асакинского завода "Узбек-Дэу моторс" в Андижане по выпуску малолитражных автомобилей марки "Тико", автомобиля класса "Волги"-"Цело" и семиместного микроавтобуса "Дамас". Мощность автозавода - 200 тысяч автомашин в год. Общая стоимость проекта оценивается в 1 млрд. долл., а в сентябре 1995 г. руководство фирмы "Дэу" приняло решение увеличить свои капиталовложения в него до 660 млн. долл.

Все три вида машин представляют собой лицензионные корейские модели, которые узбекское руководство решило сделать "народным" автомобилем. Их стоимость определена в 6 - 10 тыс. долл. Узбекистан намерен экспортировать эти автомобили в Россию. В начале 1996 г. завод начал серийный выпуск этих автомобилей. В данный момент 80% комплектующих поступает из Республики Корея, но к 2000 г. им планируется снизить их импорт до 30% за счет работы узбекско-корейских СП.

Анализируя успех данного крупномасштабного проекта, эксперты отмечают, что указанный завод в Узбекистане является копией ультрасовременного южнокорейского завода той же компании в г. Чангвоне, на котором почти 60% всех операций выполняются роботами, а также то, что 70% рабочих и техников асакинского завода прошли обучение в Сеуле и Чангвоне, в первые 2 года каждый его производственный участок будет возглавляться южнокорейским специалистом. В качестве важного достоинства подчеркивается то, что завод, на котором уже трудоустроено более 3 тыс. чел., при планах создания в ближайшее время 50 тыс. рабочих мест на его предприятиях-спутниках, построен в той части Ферганской долины, в которой уровень безработицы сложился в 5-6 раз выше, чем в среднем по стране.

В качестве ключевых факторов успеха аналитики выделяют смелые решения Ташкента, обеспечившего "УзДэумоторс", режим наибольшего благоприятствования, освободившего от налогов сроком на 5 лет, предоставившего покупателям выгодные правительственные кредиты и исключение из 5% дорожного налога, другие льготы корейским инвесторам, установившего высокие налоги на импорт автомобилей из-за рубежа с целью обеспечения конкурентоспособности собственного СП и т.д. Отмечается также и то, что для его финансирования был создан банк "АСАКА", также на первые 5 лет освобожденный от всех налогов, с участием фирмы "Дэу" (51%) и "Узавтопром" (49%).

В целом "Дэу" инвестировала в Узбекистан за последние четыре года около 1 млрд. долл. в 9 проектов, среди которых выделяются хлопкопрядильная фабрика в Фергане (60 млн. долл.), предприятие по сборке телекоммуникационных станций и телефонов в Ургенче (6,5 млн. долл.), завод по изготовлению телефонов в Ташкенте (достигнута договоренность о капиталовложениях в объеме 390 млн. долл.) и др., что сделало ее бесспорным лидером среди иностранных инвесторов, превосходящим по объемам капиталовложений ближайшего преследователя в четыре раза.

Корпорация Дэу проявляет активность и в банковской сфере. "Уз Дэу Банк" - 4-й по счету банк в стране с участием иностранного капитала. ЦБ Узбекистана выдал 1 марта 1997 г. соответствующую лицензию новому банку, с уставным капиталом в 20 млн. долл., учредителями которого стали: Дэу Секьюритис (55%), ЕБРР (25%), южнокорейский Кор Амбанк (10%), ташкентский банк "Турон" (5%) и Национальный банк внешнеэкономической деятельности (5%). Решением ЦБ "Уз Дэу Банк" освобожден от уплаты налога на прибыль до 31 декабря 1997 г.

Размах деловой активности конгломерата "Дэу" в Узбекистане и особая близость, с точки зрения конкурентов, его отношений с официальным Ташкентом, который ценит в южнокорейской компании отсутствие боязни риска и способность выполнить роль "локомотива", выводящего экономику страны к новым рубежам, дали основания некоторым зарубежным журналистам с определенной долей иронии называть Узбекистан "Дэустаном".

Фирма "Дэу" вложила также 15 млн. долл. в СП "Алго-Дэу электроникс" по производству бытовой электроники (телевизоры, видеомагнитофоны, утюги) в Ташкенте, текстильных изделий.

Действуют в Узбекистане и другие южнокорейские фирмы: Донджу, Тонхын, Корам, Сан енг и т.д.

Важными вехами в развитии двусторонних отношений, отражающими повышенное взаимное внимание, стал обмен визитами на высшем уровне: 18 июля 1992 г. президент Каримов посетил Сеул, а в июле 1994 г. президент Ким Ен Сан - Ташкент.

2. Республика Корея - Казахстан

После установления дипломатических отношений между Республикой Корея и Казахстаном 28 января 1992 г. начали развиваться торгово-экономические отношения. Торговый оборот между двумя странами в 1994 г. составил 91,1 млн. долл., в 1995 г. - 126,3 млн. долл., в первой половине 1996 г. - 119,3 млн. долл. Примечательно, что торговля Южной Кореи с Казахстаном в отличие, например, от торговли с Узбекистаном, испытывает хронический дефицит: в 1994 г. - 32,7 млн. долл., в 1995 г. - 20,7 млн. долл., за первые шесть месяцев 1996 г. - 4,9 млн. долл., хотя, как видно из приведенных цифр, имеет место тенденция к его сокращению.

Структура двусторонней торговли стандартна: Республика Корея поставляет цветные телевизоры, видеомагнитофоны и видеопленки, автомобили и запчасти к ним, готовую одежду и т.д.; из Казахстана импортирует хлопок, руды цветных металлов - алюминий, цинк и сплавы других металлов, химическую продукцию и др.

К 1996 г. южнокорейским фирмам выданы разрешения на осуществление 13 инвестиционных проектов в Казахстане на общую сумму 10,6 млн. долл., из которых фактически реализованы 11 проектов на сумму 7 млн. долл.

СП созданы в основном в пищевой отрасли, в сфере внешней торговли и услуг, в том числе автосервисе, пошива одежды, в рудной отрасли и металлургии.

В феврале 1997 г. компания Самсунг выиграла тендер на приватизацию Казахстанского медного комбината "Балхашмыс". Она обязалась инвестировать в комбинат около 700 млн. долл. до 2000 г., а также ежегодно пополнять его оборотные средства на сумму 80 млн. долл. Производство меди на этом предприятии намечено увеличить со 100 тыс. в 1997 г. до 200 тыс. в 2000 г. Самсунг гарантирует также погашение задолженности по заработной плате и ее индексацию в дальнейшем. ФПГ Дэу, в свою очередь, как сообщила 29 мая 1997 г. газета "Известия", заняла ключевые позиции в сфере связи, выкупив систему связи "Казахтелеком", чем продемонстрировала и в этой центральноазиатской стране "агрессивную" манеру бизнеса.

Расширяются обмены по различным линиям между Сеулом и Алма-Ата: в мае 1995 г. президент Назарбаев посетил Республику Корея; в июне 1992 г. - председатель телерадио комитета и министр информации Казахстана; в октябре 1993 г. в Казахстан была направлена делегация южнокорейских экономистов из КОТРА для изучения среднеазиатского рынка, в июле 1994 г. в Алма-Ата состоялась выставка корейских товаров, а в июне 1995 г. столицу Казахстана посетила делегация по вопросам экономического сотрудничества.

3. Республика Корея - Таджикистан

В силу нестабильной в настоящее время внутриполитической обстановки в Таджикистане торгово-экономические отношения между Сеулом и Душанбе не смогли достигнуть сколько-нибудь широких масштабов. Пока создано одно (в ноябре 1994 г.), но достаточно крупное совместное предприятие "Кабул" в Ленинабаде по производству хлопкового волокна и одежды с участием южнокорейского капитала объемом 29 млн. долл.

Подводя итоги обзору отношений между Республикой Корея и странами СНГ в первой половине, середине 90-х гг., можно сделать вывод, что Сеул выбрал в качестве основных партнеров государства Центральной Азии, среди которых объектом повышенного внимания Южной Кореи стал Узбекистан.

Южнокорейское руководство в поисках новых средств и каналов расширения своей экономической активности рассматривает Узбекистан, видимо, как центральную фигуру не только среди бывших советских среднеазиатских республик, но и в центрально-азиатском регионе в целом. Этому способствуют успехи Ташкента в деле осторожного, но последовательного осуществления под государственным управлением рыночных и структурных преобразований, позволившие не только сохранить относительную экономическую устойчивость (в 1995 г. ВВП Узбекистана составлял 82% от уровня 1990 г., тогда как в среднем по СНГ - 58%), но добиться в 1996 г. роста объема промышленного производства на 5,7%, что наряду с богатством сырьевых ресурсов, по мнению экспертов Европейского банка реконструкции и развития, является началом долгосрочного экономического роста и позволяет считать Узбекистан одним из наиболее перспективных государств всей Центральной Азии в широком региональном понимании этого понятия.

III. Республика Корея - Украина

Руководство Республики Корея в своей политике в отношении СНГ важное значение уделяет Украине. После установления дипломатических отношений с Киевом 10 февраля 1992 г. в нем побывал министр иностранных дел РК И Сан Ук в июне 1992 г., мэр Сеула Кан Док Ки - в апреле 1995 г., зам. министра информации И Ге Чхоль в мае 1995 г., председатель экономической комиссии Республики Корея - СНГ Цой Чон Хван - в июле 1995 г. В свою очередь, визиты в Сеул нанесли председатель Верховного Совета Украины Мороз в марте 1995 г., министр иностранных дел Удовенко - в ноябре 1995 г., его заместитель Лулач - в марте 1996 г., помощник президента по экономическим вопросам Литвинский - в июне 1996 г.

В декабре 1996 г. состоялся первый в истории двусторонних отношений четырехдневный визит в Республику Корея президента Украины Л. Кучмы, в ходе которого были подписаны декларация об основах взаимоотношений между Украиной и Республикой Корея, соглашение о взаимной защите инвестиций и другие документы, а также проведена пресс-конференция в Сеуле, на которой Л. Кучма, в частности, посчитал уместным достаточно подробно остановиться на российско-украинских разногласиях в сфере внешнеэкономической деятельности.

Развиваются связи по линии Украино-Корейского общества дружбы, созданного в апреле 1994 г. численностью 20 человек, председателем которого стал В. Ландук, а также с украинской ассоциацией корейцев. В настоящее время на Украине работают 30 корейских сотрудников дипломатических представительств и коммерческих организаций с членами их семей, обучаются 30 корейских студентов, проповедуют 10 миссионеров, в большинстве своем имеющих гражданство США.

Объем двустороннего товарооборота составил в 1994 г. 134 млн. долл. при южнокорейском дефиците 95 млн. долл., в 1995 г. - 172 млн. долл. при дефиците 23,2 млн. долл. Южнокорейские фирмы экспортируют в основном станки и оборудование, в том числе транспортное, продукцию электроники, химической промышленности; импортируют - изделия металлургической и химической промышленности.

На Украине открыли свои представительства фирмы "Дэу электроникс", "Самсунг электроникс", "Лаки Голд стар электроникс" и ее торговая компания, "Сонген" и др., в марте 1995 г. в Сеуле открыто представительство торгово-промышленной палаты Украины.

Республика Корея осуществляет программу помощи Украине: в 1992 г. были поставлены компьютеры на сумму 100 тыс. долл.; в 1993 г. - на такую же сумму - медикаменты в рамках помощи пострадавшим во время Чернобыльской аварии, направлены 2 специалиста на Украину и приняты в Корее 3 больных; в 1994 г. принято 6 больных и представлена помощь в размере 100 тыс. долл.; в 1995 г. - аналогичная помощь; в 1996 г. выделена помощь в размере 200 тыс. долл. и направлены специалисты для создания на Украине Дипломатической Академии.

В рамках специальной программы помощи по ликвидации последствий Чернобыльской аварии Сеул предоставил Украине в 1991 г. 50 тыс. долл., оказал медицинскую помощь 104 больным; фирмы "Лаки Голд стар", "Самсунг" выделили по 100 тыс. долл., медицинская помощь была оказана 2 пострадавшим детям в мае 1992 г. и 61 пострадавшему в августе 1993 г.

Ведущие южнокорейские чэболь демонстрируют свое стремление к осуществлению крупномасштабных инвестиционных проектов и на украинском рынке.

Группа "Дэу" в 1997 г. решительно вступила в схватку с американской "Дженерал моторс", закончившуюся в конце концов соглашением о совместной деятельности за установление контроля над "АвтоЗазом". "Дэу" намерена инвестировать в выпуск "Таврии", а также 2-3 собственных моделей автомобилей в течение 18 месяцев 300 млн. долл. с перспективой довести уровень собственных капиталовложений до 1 млрд. долл., а производство автомобилей на "АвтоЗазе" до 300 тыс. единиц при том, что проектная мощь данного украинского завода составляла 100 тыс. машин, а реально он выпустил в 1996 г. всего 7 тыс. штук.

По мнению аналитиков, успешно конкурировать с американским гигантом "Дэу" помогли факторы его давнего присутствия в других секторах украинского рынка, в частности бытовой электроники, недвижимости и телекоммуникаций. Свою роль в этом, несомненно, сыграло и то обстоятельство, что ранее корейская компания заявила о намерении инвестировать в развитие сети сервисных станций обслуживания запорожских автомобилей 50 млн. долл.

Заключение

Завершая рассмотрение процессов развития отношений между Республикой Корея и странами СНГ в первой половине, середине 90-х гг., можно прийти к заключению, что Сеул выбрал в качестве основных партнеров Российскую Федерацию, что естественно, учитывая ее непосредственную географическую близость к Корейскому полуострову и наиболее мощный на постсоветском пространстве экономический потенциал; в регионе Средней Азии, который стал объектом повышения внимания Республики Корея в целом, - Узбекистан, а также Украину на европейской части бывшего СССР, торгово-экономические отношения с которой достигли пока скромных показателей, но которая представляет для корейского бизнеса значительный интерес с точки зрения стратегической перспективы.

В отношении Киева Сеул, похоже, разделяет общие взгляды Запада и, прежде всего, своего союзника - США, рассматривающих Украину как крупное и сильное государство, способное выполнить функцию противовеса, если возникнет необходимость "сдерживания" России в ее возможных попытках консолидировать СНГ вокруг себя.

Представляется целесообразным подчеркнуть то обстоятельство, что среднеазиатские страны СНГ и Украина стали объектом повышенной внешнеэкономической активности южнокорейских многоотраслевых конгломератов прежде всего в силу торгово-экономических интересов и стимулов. Однако, наряду с этим, нельзя исключать, что руководство Республики Корея, энергично укрепляя свои отношения с этими государствами, помимо всего прочего, намерено приобрести дополнительные источники влияния на "корейскую" политику Российской Федерации, которая в последние годы, после того как Москва решила ее скорректировать в направлении равностороннего подхода как к Сеулу, так и Пхеньяну, что потребовало восстановления полноценных отношений с последним, стала вызывать у южнокорейских лидеров определенную настороженность возможностью "чрезмер-ного", с их точки зрения, российско-северокорейского сближения.

А.В.Кортунов

РОЛЬ ВНЕШНИХ ФАКТОРОВ В ПРОЦЕССЕ ОБЪЕДИНЕНИЯ КОРЕИ

Завершение "холодной войны" в азиатско-тихоокеанском регионе в силу целого ряда причин не привело к радикальной перестройке региональных международных отношений. В начале 90-х гг. для российской политики на Дальнем Востоке, казалось, открылись принципиально новые возможности. В частности, часто высказывалось мнение о том, что конец "холодной войны" означает превращение концепции коллективной безопасности на Дальнем Востоке из пропагандистской формулы в реальную политическую программу. Для России как для относительно слабого и маргинального участника дальневосточного "баланса сил" идея создания многосторонних структур в регионе была еще более привлекательной, чем для бывшего Советского Союза, который мог оспаривать американское лидерство на Дальнем Востоке или, по крайней мере, претендовать на статус второй державы в АТР.

Надежды на складывание многосторонней системы безопасности в АТР в начале 90-х гг. выглядели достаточно реальными, учитывая, что проекты такой системы выдвигались не только в России, но и в других государствах региона - в Южной Корее, Канаде и даже Японии (хотя, конечно, идея многосторонности очень по-разному воспринималась в странах региона). Кроме того, наглядным примером успеха многосторонней структуры в Азии к началу 90-х гг. стала интеграционная группировка АСЕАН, которая в это время уже не ограничивалась исключительно экономическими измерениями. Казалось весьма естественным попытаться повторить успех Юго-Восточной Азии в северной части АТР.

По всей видимости, дипломатическое признание Республики Корея со стороны Москвы и некоторое дистанцирование СССР, а затем и России от КНДР в начале 90-х гг., предопределялось, в числе прочих факторов, и представлениями о многосторонней перспективе дальневосточной политики. По этой логике, за нормализацией отношений между Москвой и Сеулом должно было быстро последовать признание РК со стороны Пекина, в то время как КНДР могла бы параллельно уладить свои проблемы и добиться признания от Токио и Вашингтона. После этого оба корейских государства могли бы войти в ООН, а также в другие глобальные и региональные организации на правах полноправных членов. Подобная легитимизация руководства Северной Кореи позволила бы вывести страну из политической и экономической изоляции, преодолеть синдром "осажденной крепости", содействовать реформам в направлении демократии и рыночной экономики. В свою очередь, стабилизация режима в КНДР сделала бы процесс взаимодействия двух корейских государств управляемым и последовательным; итогом такого взаимодействия стало бы объединение Корейского полуострова при гарантиях со стороны "большой четверки" (Россия, США, Япония и КНР).

Эта логика сразу же стала давать сбои: идея "перекрестного признания" не сработала так, как предполагали политики в Москве. После признания Южной Кореи со стороны СССР и Китая, признания, свободного от предварительных условий или оговорок, Соединенные Штаты и Япония не только не последовали этому примеру в отношении КНДР, но, напротив, обусловили установление дипломатических отношений с Пхеньяном целым рядом политических требований. По всей видимости, предполагалось, что усиление давления на Пхеньян в условиях отхода Москвы от своего традиционного партнера в АТР должно ускорить неизбежное падение северокорейского режима.

Итоги такого давления общеизвестны: изоляция КНДР и усиление давления на него со стороны США и Японии привели не к падению режима, а к его радикализации - по крайней мере, в области внешней и военной политики. Руководство КНДР вынудило Соединенные Штаты вступить в двусторонние переговоры с Пхеньяном по вопросам ядерного распространения, в то время как Сеул, в свою очередь, пытаясь избежать перспективы собственной маргинализации в ходе этого диалога, предложил идею четырехсторонних переговоров по корейскому урегулированию с участием обоих корейских государств, США и КНР. Россия была исключена из участников переговоров. Москва довольно активно протестовала против южнокорейского плана, но ее протесты по большей части игнорировались и продолжают игнорироваться.

Значит ли это, что идея многосторонней системы безопасности на Дальнем Востоке не имеет шансов на реализацию? Как представляется, в ближайшей и даже среднесрочной перспективе формирование такой системы выглядит крайне маловероятным. Каждый из основных участников международных отношений в регионе имеет свои причины скептически относиться к этой идее.

Соединенные Штаты в настоящее время являются бесспорным лидером в АТР. Государства региона апеллируют к Вашингтону как к верховному арбитру в своих спорах и конфликтах. Даже КНДР предпочла прямой диалог с Соединенными Штатами возможности межкорейского диалога. Никакая многосторонняя система не может усилить позиции США, она лишь связала бы руки американской дипломатии. По всей видимости, Вашингтон будет стремиться к сохранению военно-политического статус-кво на Дальнем Востоке на основе воспроизводства двусторонних договоров США с Японией и Южной Кореей и осторожного сдерживания военно-политических амбиций КНР.

Япония также вряд ли может выступить в качестве активного проводника идеи многосторонности на Дальнем Востоке. Прежде всего потому, что Япония еще не прошла периода послевоенной внутриполитической трансформации, а соответственно, не определила своего нового места в складывающейся системе отношений в АТР (в отличие, скажем, от Германии в Европе). Нынешняя политическая элита страны в целом удовлетворена существующим положением, о чем свидетельствует, в частности, очередное продление американо-японского договора о безопасности от 1961 г. Изменение ситуации в северной части Тихого океана неизбежно поставило бы ряд серьезных проблем перед японской политикой. Следует заметить, что именно для Японии объединение Кореи будет сопряжено с весьма неоднозначными и далеко не всегда позитивными последствиями. Объединенная Корея, по всей видимости, станет гораздо более активным участником дальневосточной политики и гораздо более мощным экономическим конкурентом Японии. Учитывая существующие в обоих корейских государствах сильные антияпонские настроения, трудно предположить, что развитие японо-корейских отношений окажется легким делом.

Китай, как поднимающаяся континентальная держава, вряд ли готов участвовать в какой-либо многосторонней системе безопасности в Азии, которая ограничила бы свободу рук для Пекина. Любопытно, что КНР активно поддерживает идею многосторонности на глобальном уровне (система ООН), где Китай может много выиграть и мало что потерять от реализации этой идеи. Но на региональном уровне китайская дипломатия последовательно избегала поддержки каких-либо существенных многосторонних проектов. Пожалуй, единственным аргументом в пользу многосторонности для КНР была бы перспектива превращения американо-японского и американо-корейского договоров о безопасности из антисоветских в антикитайские; сегодня, однако, такая перспектива не очень вероятна и китайская политика может позволить себе игнорировать эту потенциальную угрозу.

В целом, приходится признать, что основные участники дальневосточного баланса сил вряд ли готовы оценить преимущества многосторонней системы безопасности в регионе. Об этом свидетельствует и политическая практика последних лет. Даже весьма скромное многостороннее начинание на Корейском полуострове - обсуждение вопроса о возможности введения экономических санкций в отношении Северной Кореи в ответ на ядерную программу Пхеньяна - натолкнулось на активное сопротивление со стороны Китая и России, отказавшихся следовать в фарватере американской политики. Представляется сомнительным, что идея многосторонности может сработать в других, более важных вопросах.

Вообще говоря, ситуация, сложившаяся в последние годы вокруг Северной Кореи, остается едва ли не самым важным индикатором того, какие инструменты и механизмы политики будут эффективно работать на Дальнем Востоке в обозримой перспективе. В этом смысле переговоры США с Пхеньяном создали весьма опасный прецедент, поскольку сам факт переговоров означал признание де-факто политической роли ядерного оружия. КНДР наглядно продемонстрировала своим соседям (неударной Японии и РК), что ядерное оружие - важнейший козырь в игре с более сильными оппонентами. Соединенные Штаты и их союзники были вынуждены вступить в переговоры с Пхеньяном и фактически "выкупить" свою безопасность. В то же время все попытки как-то решить проблему с помощью стандартных многосторонних механизмов и процедур оказались неудачными.

Во-первых, не имели успеха первоначальные попытки навязать Пхеньяну гарантии МАГАТЭ. Во-вторых, как отмечалось выше, идея введения экономических санкций в практическим плане даже не обсуждалась. В-третьих, планы осуществления многостороннего ядерного сдерживания в отношении КНДР так и не были осуществлены. В-четвертых, попытки многостороннего военно-политического давления на КНДР со стороны США и их союзников оказались полностью безуспешными. В то же время соглашение между США и Северной Кореей, подписанное в сентябре 1994 г., еще раз продемонстрировало эффективность традиционного, т.е. двустороннего подхода к проблемам безопасности на Дальнем Востоке.

По всей видимости, в ближайшем будущем система безопасности на Дальнем Востоке будет по-прежнему оставаться весьма мозаичным, фрагментарным набором двусторонних соглашений о безопасности между США, Японией и РК, российско-американских переговоров по ограничению вооружений, возможных консультаций между США и КНР, Россией и КНР и т. п. Настойчивые попытки российской дипломатии продвигать идею многосторонней системы безопасности в этих условиях сами по себе свидетельствуют о слабости российских позиций в АТР и вряд ли будут содействовать укреплению этих позиций.

Нынешняя ситуация на Дальнем Востоке представляет собой своего рода парадокс. С одной стороны, окончание "холодной войны" выдвинуло на первый план множество старых конфликтов, противоречий и споров, которые ранее оставались в тени биполярной советско-американской конфронтации. Поэтому политическая динамика региона указывает в направлении национализма, государственности и многостороннего "баланса сил". С другой стороны, экономическая динамика региона, ставшего центром мирового экономического развития, указывает в совершенно другом направлении - в направлении взаимозависимости, "открытого регионализма", многостороннего сотрудничества и др. В терминах классической теории международных отношений ситуацию можно охарактеризовать как противоборство "реализма", детерминированного политикой, и "либерализма", вытекающего из экономики. Разумеется, долгосрочным интересам региона отвечало бы усиление экономики за счет политики, "либерализма" за счет "реализма". Насколько можно судить, главными факторами неопределенности остаются перспективы внутриполитического развития Китая, Северной Кореи и, в меньшей степени, других государств Восточной Азии. Но уже наличие факторов неопределенности заставляет государства региона придерживаться "реалистических" подходов к проблемам безопасности.

Для России этот парадокс как бы вывернут наизнанку. На уровне политики Россия активно, хотя и безрезультатно, продвигает идеи многосторонности, открытости, взаимозависимости и глобулинам. Будучи демократическим или, во всяком случае, "полу-демократическим" государством, Российская Федерация лучше подготовлена для вступления в многосторонние структуры по сравнению с Северной Кореей, Китаем или Вьетнамом, по-прежнему настаивающих на своей приверженности социалистическим принципам. Но на уровне экономики Россия остается вне складывающейся азиатско-тихоокеанской системы, основанной на открытости и взаимозависимости. Причем российский экономический "изоляционизм" определяется не столько стремлением государств региона исключить Россию из АТР, сколько собственной неспособностью перестроить экономику своих дальневосточных областей, привлечь иностранные инвестиции и найти адекватное место в международном разделении труда в АТР.

Поэтому для России задача продвижения идеи многосторонности на Дальнем Востоке в конечном счете сводится к форсированию экономических преобразований в соответствующих регионах самой России для их последующего включения в региональное разделение труда и привлечения иностранных инвестиций. В противном случае политические декларации российской дипломатии останутся всего лишь декларациями.

Однако даже гораздо более сильная и активная Россия в одиночку вряд ли способна осуществить идею многосторонней безопасности на Дальнем Востоке подобно тому, как Советский Союз не смог навязать эту идею странам региона на протяжении 70-х - 80-х гг. Для того, чтобы эта идея превратилась в политическую реальность, необходимо совпадение целого ряда тенденций (в данном случае речь идет о среднесрочных и долгосрочных тенденциях; некоторые из них сегодня уже достаточно ощутимы, но решающее воздействие на политическую систему Дальнего Востока эти тенденции вряд ли окажут ранее 2010 - 2015 гг.).

Во-первых, Соединенные Штаты должны принять решение о значительном сокращении своего военно-политического присутствия в регионе. Такое решение может быть вызвано различными причинами: экономическими сложностями внутри страны, ожесточением бюджетных проблем, обострением проблем безопасности в других регионах мира, требующих американского присутствия (Ближний Восток, Центральная Америка), осложнением американо-японских отношений из-за нерешенности торговых проблем между двумя странами и т. д. В долгосрочной перспективе, несмотря на все свои экономические, политические и военные возможности, Соединенные Штаты являются нисходящей, а не восходящей сверхдержавой; нынешняя гегемония США в АТР - явление временное, а не постоянное. Даже если Соединенным Штатам удастся сохранить преобладающее влияние в АТР, это влияние будет не гегемонией, а, скорее, влиянием государства-балансира - подобно преобладающему влиянию Великобритании на европейскую политику на протяжении XIX века.

Фактически вопрос состоит в том, насколько упорядоченным и постепенным будет "уход" Соединенных Штатов с Дальнего Востока. Разумеется, в общих интересах было бы избежать резких изменений в соотношении военных и политических сил в регионе; тем не менее целый ряд непредсказуемых событий могут ускорить эту тенденцию. Например, если Соединенные Штаты окажутся неспособными дать жесткий и убедительный ответ на блокаду или оккупацию Тайваня Китайской Народной Республикой, предпочтут проигнорировать массовые нарушения прав человека в Гон-Конге и вообще будут проводить политику "умиротворения" Пекина, достоверность американских гарантий безопасности в регионе будет существенным образом подорвана. Даже возможная неудача нынешней политики "конструктивного вовлечения" в отношении Северной Кореи (если Пхеньян сможет произвольно выбирать отдельные, устраивающие его положения из Рамочного Соглашения и игнорировать другие, или если Северная Корея будет и дальше успешно шантажировать Вашингтон угрозой создания ядерного и баллистического оружия), позиции Соединенных Штатов на Дальнем Востоке окажутся сильно ослабленными.

Подобно любой нисходящей сверхдержаве, Соединенные Штаты не могут быть заинтересованными в оставлении позади себя вакуума силы. Кроме того, даже если военно-политические возможности США в АТР будут сокращаться, экономическая вовлеченность Америки в зоне Тихого океана будет, по всей видимости, возрастать, пусть и не обязательно на американских условиях. Дальний Восток останется основным зарубежным рынком для американских компаний на протяжении всего обозримого будущего, намного опережая Западную Европу и Латинскую Америку.

Учитывая это обстоятельство, Вашингтон должен стремиться к перераспределению военно-стратегического бремени в пользу какой-то многосторонней системы безопасности. Любая альтернатива - передача функций регионального гегемона Китаю или Японии - грозит Соединенным Штатам куда более неприятными последствиями. Конечно, трудно предположить, что в ближайшие десять - пятнадцать лет в Америке будет полностью преодолено нынешнее негативное отношение к многосторонним структурам. Однако логика подсказывает, что именно такая структура окажется для США наименьшим злом на Дальнем Востоке.

Во-вторых перспектива многосторонней системы безопасности в регионе станет реальной, если руководство Китая почувствует острую необходимость преодолеть страхи и подозрения соседних государств, обеспокоенных растущей мощью и активностью Пекина (при условии, конечно, что нынешние тенденции экономического развития и военного строительства КНР продолжатся на протяжении следующего десятилетия). Китайские лидеры вряд ли могут рассчитывать на то, что все соседние государства будут реагировать на возвышение КНР принятием политики "умиротворения", уступая Пекину одну позиций за другой. Напротив, можно констатировать, что уже смерть Дэн Сяопина ознаменовала определенный перелом в отношении внешнего мира к Китаю - почти безоговорочная поддержка и восхищение "китайским чудом" начинает меняться на подозрительность и настороженность.

Усиление Китая означает, что Пекину будет все труднее противопоставлять одни государства региона другим, обвиняя в гегемонизме своих соседей. Можно также предположить, что по мере экономического роста и усиления политических позиций КНР будет происходить и "взросление" китайской политической элиты. Постепенно новое поколение китайских руководителей освободится от исторических комплексов, связанных с европейским колониализмом XIX века и японским империализмом ХХ века. Зрелость политического руководства означает, помимо всего прочего, его способность отойти от прямолинейного "реализма" во внешней политике, привнеся в свой внешнеполитический курс элементы "либерализма", подходов, основанных на ценностях и осознании глобальной и региональной ответственности.

В конечном счете политики Китая могут оказаться перед выбором между той или иной формой антикитайского альянса на Дальнем Востоке и многосторонней системой безопасности. Подобная система, разумеется, не сможет снять проблем китайско-американских и китайско-японских противоречий, но, по крайней мере, придаст этим противоречиям менее острую форму.

В третьих, многосторонняя система безопасности на Дальнем Востоке вряд ли возможна без того, чтобы Япония определила свою новую роль в регионе. Пересмотр нынешней роли Токио выглядит неизбежным как по внутриполитическим, так и по внешнеполитическим причинам. К власти в Японии приходит поколение, не связанное личными воспоминании о второй мировой войне и остро осознающее несоответствие политической роли Японии в Азии ее экономическому и технологическому потенциалу. С другой стороны, американо-японский Договор безопасности, хотя и продемонстрировал высокую устойчивость, в перспективе неизбежно должен быть пересмотрен: Соединенные Штаты будут настаивать на том, чтобы Токио внес больший вклад в обеспечении безопасности в АТР.

Учитывая весьма устойчивые антияпонские настроения во многих странах Азии, многосторонние структуры могут оказаться для Токио оптимальной формой продвижения своих политических и экономических интересов в регионе, не вызывая подозрений в возрождении японского империализма (пример Германии с этой точки зрения вполне показателен: Федеративная Республика смогла вернуть свое преобладание в Европе с помощью системы многосторонних институтов, прежде всего, Евросоюза. Сегодня Германия является бесспорным лидером Европы, но ее лидерство закамуфлировано в приемлемом для партнеров виде).

Наконец, предстоящее объединение Кореи также способно стать фактором, содействующим развитию многостороннего сотрудничества на Дальнем Востоке. Объединение Кореи радикально изменит нынешний баланс сил в регионе, подорвав многие традиционные опоры стабильности. Новому корейскому государству придется найти и новый modus vivendi как с Японией, так и с Китаем (а в какой-то мере - и с Соединенными Штатами). Хотя объединенная Корея с населением в 65 млн. человек и с ВНП около 800 млрд. долл. станет гораздо более влиятельной силой в АТР, чем нынешняя Южная Корея сегодня, даже объединенная Корея не сможет бросить экономический и политический вызов Японии и Китаю. Более того, Сеулу потребуется относительно длительный период умеренного изоляционизма, концентрации ресурсов на решении огромных социальных, экономических, политических и психологических задач по интеграции Севера в единое государство. Ресурсы, которые на протяжении этого периода могут быть выделены на внешнюю политику и оборону, окажутся крайне ограниченными.

Естественно, Корея может попытаться играть на японо-китайских противоречиях, балансируя между двумя державами. Однако подобная стратегия будет сопряжена со значительным риском. Поскольку объединенное корейское государство не будет заинтересовано ни в китайско-японском кондоминиуме на Дальнем Востоке, ни в китайско-японской конфронтации (в обоих случаях Корея превращается в разменную карту в отношениях по оси Пекин - Токио), многосторонняя альтернатива может оказаться для Кореи весьма привлекательной.

Более того, многосторонние институты и механизмы могут оказаться весьма эффективными и в процессе самого корейского объединения. Конечно, если два корейских государства начнут содержательные двусторонние переговоры об объединении, договорятся об условиях, процедурах и этапах этого процесса, внешний мир не будет иметь каких-то политических, юридических или моральных оснований вмешиваться в межкорейский диалог. Любые параллели с переговорной схемой "2+4", использовавшейся в решении вопроса о воссоединении Германии в 1990 г., выглядят совершенно несостоятельными: Германия была страной, побежденной во второй мировой войне, и четыре державы-победительницы в соответствии с Потсдамскими соглашениями 1945 г. обладали определенными правами и обязанностями в отношении двух германских государств.

Корея не была побежденной страной, поэтому государственный суверенитет как РК, так и КНДР не может быть ограничен великими державами; соответственно, никакой "надзор" над упорядоченным и поэтапным процессом объединения не может быть обоснован. Главный международно-правовой вопрос, возникающий при таком варианте объединения, состоит в правопреемстве нового корейского государства по отношению к обеим частям Кореи, но этот вопрос возникнет лишь в итоге объединения, а не в его процессе.

Надо учитывать, однако, что подобная модель объединения может быть реализована только в том случае, если политическая система КНДР в ближайшие годы начнет последовательно и постепенно эволюционировать в направлении плюрализма. Эта модель также предполагает, что руководство Северной Кореи в конечном счете будет вынуждено принять концепцию "продовольствие (инвестиции) в обмен на влияние", т.е. будет готово пойти на резкое снижение своих военных возможностей, начало конструктивного диалога с Югом и, в конечном счете, на принятие в целом условий объединения, на которых настаивает Сеул, в обмен на экономическую и финансовую помощь Юга. При этом Сеул не может дать достаточно убедительных гарантий сохранения социального статуса или даже гарантий физической безопасности реформаторского руководства КНДР.

Представляется очевидным, что такая модель объединения - при всей ее желательности как для Кореи, так и для внешнего мира - отнюдь не самая вероятная. Руководство КНДР может пойти на подобный вариант лишь в самом крайнем случае, если ситуация в стране обострится до критического уровня и если государственные деятели будут склонны к компромиссам. Если же Пхеньяну удастся тем или иным образом сохранить статус-кво, ослабить продовольственный и энергетический кризис, добиться дипломатического признания от Токио и Вашингтона, консолидировать новое поколение северокорейской элиты, то идея объединения на условиях Юга вряд ли найдет поддержку на Севере.

Гораздо вероятнее ожидать продолжения обмена политическими декларациями между обеими частями Кореи, эскалацию взаимных обвинений и тактических подвижек в позициях сторон, призванных скрыть отсутствие реальной динамики в переговорном процессе. Реальное объединение будет отложено на неопределенное будущее - скорее всего, до того момента, когда модернизированная и реформированная Северная Корея сможет вести диалог с Югом, не испытывая при этом острого комплекса неполноценности, а Южная Корея будет готова видеть в Севере не объект для экономической колонизации и культурно-политического освоения, а равноправного партнера по переговорам.

С другой стороны, нельзя исключать и модели спонтанного, "незапланированного" объединения Кореи в случае, если нынешнему руководству КНДР не удастся удержать внутриполитическую и внутри-экономическую ситуацию на Севере под контролем. Распад северокорейского государства привел бы к ситуации, в которой Сеул лишился бы реального партнера по переговорам. Если из-за нехватки продовольствия, дворцовых переворотов, стихийных бедствий, экономического коллапса или каких-либо других причин Северная Корея окажется в состоянии развала и хаоса, получит ли Юг юридическое и политическое право воздействовать на ситуацию в одностороннем порядке, т.е. пересечь демилитаризованную зону (ДМЗ), ввести на Север свои войска для восстановления законности и правопорядка? По существующим нормам международного права на этот вопрос надо дать отрицательный ответ.

Конечно, никто не будет отрицать того очевидного факта, что Корея в конечном счете представляет собой единый народ (этот принцип неизменно подтверждали государственные деятели как на Севере, так и на Юге). Существует также широко распространенное мнение (мнение, которое, однако, еще требует эмпирического подтверждения), что население КНДР, если бы оно имело право реального политического выбора, поддержало бы идею быстрого объединения с Югом на условиях Сеула, т. е. с готовностью пошло бы на фактическую аннексию Севера Югом - так, как это сделало население ГДР в 1990 г., полностью приняв западногерманские условия воссоединения.

Однако сегодня КНДР и РК являются двумя независимыми и суверенными государствами, призванными многими странами мира и международными организациями в качестве отдельных субъектов мировой системы. Одностороннее поглощение одним независимым государством другого без явно и недвусмысленно выраженного желания большинства населения последнего не вписывается в рамки современного международного права (напомним, что в случае с ГДР распада государства не было: просто на выборах в Восточной Германии в 1990 г. победили партии, выступавшие на скорейшее воссоединение с Западом; волеизъявление избирателей было очевидным и недвусмысленным).

Многосторонний подход позволил бы снять многие вопросы относительно "экспансии" Южной Кореи. Прежде всего, необходимо определить тот момент, в который КНДР может считаться "развалившимся государством", то есть когда страна превращается из субъекта в объект международного права. Легко предположить, что некоторые политические и военные лидеры в Сеуле будут предлагать весьма аморфное расплывчатое определение термина "развалившееся государство", чтобы оправдать возможное вмешательство Юга на любом этапе внутренних беспорядков и экономического распада на Севере.

По всей видимости, разработать четкие параметры "коллапса" или "беспорядков" в КНДР, которые оправдывали бы иностранное вмешательство, вряд ли возможно. Но по крайней мере стоит поставить вопрос об общих критериях, при наличии которых международное вмешательство признается допустимым даже без согласия национального правительства или других политических сил в Северной Корее.

Строго юридическая интерпретация Устава ООН жестко ограничивает возможность использования военной силы со стороны иностранных государств в случае возникновения внутренних конфликтов в КНДР: Устав предусматривает применение экономических или военных мер только в случаях наличия угрозы миру, нарушения мира или совершения акта агрессии (в скобках отметим, что понятие "угрозы миру" в Уставе никак не конкретизируется). Нарушение норм международного права или несоблюдение резолюций Генеральной Ассамблеи или Совета Безопасности со стороны северокорейского режима сами по себе не дают оснований для военного вмешательства во внутренние дела этого суверенного государства. Тем более основанием для вмешательства не могут быть какие-то аспекты внутренней политики КНДР - нарушение прав человека, ущемление демократии, нарастание экономических и социальных проблем в стране и т.д.

Единственными "зацепками" в Уставе, оправдывающими внешнюю интервенцию, могут быть статьи 34 и 39: первая статья дает право Совету Безопасности "расследовать" обстоятельства, способные породить угрозу миру и международной безопасности, вторая предоставляет Совету право выбора мер, необходимых для сохранения мира и безопасности. Теоретически особенности политических режимов в тех или иных странах могут содержать в себе угрозу миру и безопасности и, следовательно, требовать адекватной реакции от Объединенных Наций. Но большинство юристов полагают, что статьи 34 и 39 нельзя интерпретировать как индульгенцию на международное вмешательство в дела суверенных государств.

На жаргоне ооновской бюрократии обстоятельства, требующие незамедлительного международного вмешательства, характеризуются как "комплексные чрезвычайные обстоятельства" (complex emergencies) или "комплексные политические чрезвычайные обстоятельства" (complex political emergencies). Содержание этих понятий остается крайне расплывчатым; как правило, определяющими понятиями являются масштабы внутреннего конфликта и степень его воздействия на окружающую международную среду.

Обычно выдвигаются следующие предварительные условия для интервенции:

-- угроза интернационализации внутреннего конфликта, возможность вовлечения в него соседних государств и ревизии границ - например, случаи вовлечения ООН в конфликты в Афганистане и Камбодже;

-- массовая гибель гражданского населения, потоки беженцев из зоны конфликта - Камбоджа и особенно преследование курдов в северном Ираке;

-- угроза голода, эпидемий, крупномасштабных экологических катастроф - Сомали и Ангола;

-- угроза демократическим нормам и правам человека на данной территории - Гаити;

-- угроза распространения ядерного оружия или других типов оружия массового поражения - Ирак, потенциально Северная Корея.

Иногда к этому списку добавляют также угрозу терроризма, исходящего от данного государства или с его территории; необходимость обеспечения доступа к жизненно важным для мировой экономики источникам сырья и энергии; необходимость обеспечения права национальных меньшинств на самоопределение вплоть до отделения; необходимость ограничения торговли оружием и т.д.

Можно говорить о нескольких дополнительных факторах, определяющих решение об интервенции:

-- масштабы трагедии, количество жертв среди мирного населения;

-- степень риска для миротворческих сил, оценка возможных потерь;

-- шансы на быструю стабилизацию обстановки в зоне конфликта;

-- реакция на конфликт со стороны мирового общественного мнения (выраженная в характере и масштабах освещения конфликта средствами массовой информации);

-- способность или неспособность региональных организаций безопасности взять на себя основное бремя миротворчества;

-- наличие или отсутствие финансовых ресурсов для проведения операций.

В любом случае оценка ситуации в Северной Корее и вывод о том, что в стране произошел политический и социальный коллапс, оправдывающий иностранное вмешательство, не могут быть внутренним делом Южной Кореи; эти вопросы должны стать предметом обсуждения в Совете Безопасности ООН.

Кроме того, кто-то должен определить мандат сил, вводимых на территорию суверенного государства. Это тем более важно в случае, если силы по восстановлению закона и правопорядка на территории КНДР будут состоять исключительно или преимущественно из подразделений южнокорейской армии (разумеется, в идеальном случае такие силы должны включать военнослужащих из государств, не имеющих непосредственного отношения к корейской проблеме и ее историческим корням; участие подразделений РК, США, КНР или России в принципе нежелательно. Но даже если в конечном итоге эти силы окажутся преимущественно южнокорейскими, крайне важно придать им видимость международного контингента). Восстановление закона и правопорядка на территории КНДР не должно превратиться в механизм воздействия на политические ориентации населения Севера, навязывания северным корейцам какой-то модели развития или рекламы идеи объединения с Югом. Соблазну такого рода будет очень трудно противостоять в случае, если миротворческие силы будут целиком южнокорейскими и их мандат будет определяться Сеулом в одностороннем порядке.

Мандат миротворческих сил, как представляется, должен быть ограничен преимущественно оказанием гуманитарной помощи населению Севера. Однако, как показывает опыт большинства миротворческих операций, гуманитарная помощь предоставляется не всему населению страны-объекта, а лишь тем, кого в Объединенных Нациях считали жертвами (понятие "мирного населения", которым часто руководствовались в распределении гуманитарной помощи, в условиях экономического коллапса, массовых беспорядков или гражданской войны нередко оказывается пустой абстракцией). Сами механизмы распределения помощи, равно как и география ее распределения, отражали избирательный подход миротворческих сил к сторонам конфликта. Но, как несложно догадаться, оказание гуманитарной помощи населению КНДР на избирательной основе способно изменить весь ход внутреннего конфликта, изменить соотношение сил в Северной Корее и, таким образом, существенным образом повлиять на будущее этой страны.

Кроме того, организация доставки и распределения гуманитарной помощи требует военного прикрытия, а отражение попыток ее расхищения предполагает готовность к ведению боевых действий. Возникает необходимость обеспечения эскалационного доминирования на каждом этапе проведения операции, что требует все новых и новых контингентов войск. Таким образом, начавшись как операции по оказанию гуманитарной помощи, действия миротворческих сил на территории КНДР могут приобрести характер масштабной вооруженной интервенции (как это было, например, в Сомали). Ясно, что многосторонние механизмы определения мандата миротворческих сил и его возможного пересмотра по мере изменения обстановки на Севере предпочтительны по сравнению с односторонними решениями Сеула.

Наконец, многосторонние механизмы могли бы сыграть существенную роль в мониторинге последующего политического развития Северной Кореи. Это не означает, что мировое сообщество должно противостоять стремлению корейцев к объединению; вопрос в том, чтобы выявить таковое стремление, не оказывая политического или иного давления на население страны. Как минимум, необходимо, чтобы первые демократические выборы на Севере проходили под наблюдением международных организаций. Если такие выборы приведут к власти политические партии, выступающие за скорейшее объединение, то новое правительство Севера сможет самостоятельно обсудить с Югом условия и сроки объединения.

Конечно, все вышесказанное относится лишь к одному, возможно, далеко не самому вероятному варианту объединения Кореи. Тем не менее полностью исключить такой вариант нельзя, к нему надо готовиться заранее. И роль России, как постоянного члена Совета Безопасности ООН, при этом варианте окажется весьма заметной.

Б.В.Синицын

ПЕРСПЕКТИВЫ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ РОССИИ И КОРЕИ

90-е годы стали важным этапом на пути развития и интенсификации межкорейского диалога. Последние семь лет были насыщены событиями, которые временами приобретали драматический характер. Вряд ли целесообразно все их перечислять. Коротко остановимся на главном.

Во-первых, в декабре 1991 г. в Сеуле было подписано Соглашение о примирении и ненападении, сотрудничестве и обмене между Севером и Югом. В этом Соглашении особо отмечалось, что отношения между КНДР и Республикой Корея не обычные межгосударственные, а временно сложившиеся в ходе продвижения к воссоединению. Стороны взяли на себя обязательство отказаться от военно-политической конфронтации, обеспечить разрядку и мир, содействовать общенациональным интересам. Было решено сформировать Совместную военную комиссию Севера и Юга по разработке мер военного доверия. Соглашение предусматривало экономическое сотрудничество, прежде всего в освоении ресурсов, товарообмене, совместных инвестициях с целью пропорционального развития национальной экономики и повышения благосостояния всей корейской нации. Было выражено намерение сторон обеспечить свободное передвижение и контакты людей, переписку, встречи, воссоединение разделенных семей и родственников. Предлагалось также восстановить прерванные железнодорожные и шоссейные дороги, открыть водные и воздушные пути.

Тогда же, в декабре 1991 г., была принята Совместная декларация о безъядерном статусе Корейского полуострова, которая провозглашала, что Север и Юг отказываются от испытаний, разработки, производства, приема, владения, складирования, размещения и применения ядерного оружия. Обе стороны заявили, что не располагают сооружениями для ядерной переработки и конденсации урана.

Оба указанных документа имеют историческое значение. Впервые Север и Юг официально признали друг друга, взяли обязательство нормализовать отношения, укреплять мир на Корейском полуострове, создавать условия, приближающие объединение страны.

Если оценить не только обязательства сторон, но и сам дух указанных документов, то возникает ощущение достигнутого важного компромисса. По-видимому, и Север и Юг близко подошли к осознанию того, что институциональные рамки сближения позиций должны предусматривать формальное равенство партнеров вне зависимости от их военных и экономических позиций, а также сохранение существующих на Севере и Юге политических систем.

Однако старое мышление оказалось очень живучим. И Сеул, и Вашингтон вскоре усомнились в целесообразности заключенного Соглашения. Нельзя ли использовать трудности Пхеньяна в связи с обвальным сокращением связей с бывшим СССР? На свет была извлечена ядерная проблема. Север обвинили в том, что он накопляет ядерный плутоний и ведет разработку ядерного оружия.

Между тем инспекции Международного Агентства по ядерной энергии (МАГАТЭ) не обнаружили каких-либо нарушений Договора о нераспространении ядерного оружия, который Пхеньян подписал в январе 1992 г. Не вдаваясь в драматические перипетии беспрецедентного давления на КНДР со стороны Вашингтона и Сеула, скажем, что они в конечном счете осознали неправомерность своих домогательств. В результате, к неудовольствию Сеула, в октябре 1994 г., т.е. через два года после возбуждения обвинений против КНДР, было подписано Рамочное соглашение между КНДР и США о строительстве на Севере двух легководных атомных реакторов взамен графитовых.

Во-вторых, еще до окончательного решения ядерной проблемы были достигнуты договоренности о встрече 20 июля 1994 г. двух президентов, Севера и Юга. Однако этой встрече не суждено было состояться. Весь мир откликнулся на сообщение о кончине Ким Ир Сена. Лишь администрация Южной Кореи не сочла возможным выразить соболезнование и сделать это своим согражданам. В результате была упущена возможность примирения, налаживания взаимопонимания с новым руководством КНДР. Как бы ни относиться к личности Ким Ир Сена, он был незаурядным руководителем. Просто он стал жертвой конкретных обстоятельств, а точнее, жесткой конфронтации двух великих держав. Несомненно в Сеуле это понимали, но личные амбиции все-таки возобладали.

В-третьих, позиции России в отношении Кореи за последние семь лет претерпели существенные изменения. В 1991 г. СССР был единственным государством мира, которое сумело на деле реализовать давно назревшую потребность фактического признания двух Корей. В этот период СССР был единственной страной, которая имела возможность прямого общения с руководством Севера и Юга. Это обстоятельство заставило США, Китай, Японию наверстывать упущенное с целью восстановления баланса интересов.

После распада СССР приоритетными принципами новой внешней политики России стали деидеологизация внешней политики, создание пояса добрососедства по периметру границ РФ и СНГ, поиск путей и возможностей для интеграции РФ в АТЭР и АТЭС.

Применительно к КНДР, а также к Вьетнаму и Монголии, реализация указанных установок происходила в соответствии с крылатой фразой премьера РФ В.С.Черномырдина: "Хотели как лучше, а получилось как всегда".

Верный принцип деидеологизации обернулся идеологической нетерпимостью, дистанцированием РФ от КНДР, свертыванием политических, экономических и культурных контактов. Трудно понять близорукость тогдашнего МИДа РФ, который в данном случае полностью проигнорировал установку на создание пояса добрососедства. Судя по всему, Москва стремилась подыграть Сеулу в надежде на полномасштабное экономическое сотрудничество и, в частности получение крупных кредитов. В пользу этого утверждения свидетельствует тот факт, что Россия инициировала пересмотр Договора о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи от 1961 г. Россия выступила за отмену статьи, предусматривающей оказание военной помощи КНДР в случае неспровоцированной агрессии. Подчеркнем, именно неспровоцированной агрессии. А вот Китай продлил действие идентичного договора между КНР и КНДР на пять лет. И не слышно, чтобы Сеул официально и неофициально выражал претензии. В результате нарушается баланс сил на Корейском полуострове, обострились проблемы безопасности для КНДР. В самом деле, Договор о взаимной обороне между США и РК пока еще не отменен, а американские войска дислоцированы в Южной Корее.

Со своей стороны Сеул добился всего, что хотел: дипломатического признания со стороны Москвы и Пекина, ослабив объективно позиции Пхеньяна в диалоге с Сеулом, Вашингтоном, Токио; завязал дозированные экономические связи с РФ, направляя усилия на экономическое сотрудничество с КНР.

Что касается России, то она фактически поменяла на Корейском полуострове одного партнера на другого. В результате такой, мягко говоря, несбалансированной политики Россия практически утратила свое влияние в КНДР, почти потеряв своего традиционного партнера и соседа, что идет вразрез с национально-государственными интересами России закрепиться в Тихоокеанском регионе и влиять на развитие политического диалога Север - Юг.

Как следствие утраты своего влияния на КНДР Россия стала для других заинтересованных держав как бы лишним фактором (а может быть, и помехой) в деле урегулирования ситуации на Корейском полуострове. Наглядным свидетельством этому является предложение Вашингтона и Сеула о проведении четырехсторонних переговоров (США, РК, КНДР, КНР) по проблемам замены Временного соглашения о перемирии на Корейском полуострове на Договор о мире. Это предложение содержит некоторые конструктивные элементы, но оттесняет Россию от участия в политических решениях Корейского вопроса.

Такое развитие событий предвидеть было не трудно. В то время как РФ придерживалась прозападной ориентации по ядерной проблеме, США перехватили инициативу, начав переговоры с КНДР, которые завершились осенью 1994 г. подписанием уже упоминавшегося Рамочного соглашения о строительстве легководных реакторов на Севере. В выигрыше оказались США, КНР, КНДР, которая сумела одержать дипломатическую победу. А Россия и РК оказались неготовы к такому повороту событий.

По мере того, как эйфория в отношениях между Москвой и Сеулом стала идти на убыль, в российском руководстве стали осознавать ущербность проводимого курса в отношении КНДР. В результате началась существенная корректировка дипломатических и политических установок. С конца 1994 г. российская дипломатия взяла курс на восстановление сбалансированности корейского направления внешней политики Москвы, на вывод отношений с КНДР из тупика. Весной 1996 г. в Пхеньяне состоялось первое заседание Межправительственной комиссии по торгово-экономическому и научно-техническому сотрудничеству между РФ и КНДР. Осенью того же года между МИД двух стран был подписан план дипломатических обменов на 1997-1998 гг.

В нынешней обстановке новые приоритеты России на корейском полуострове состоят в следующем:

-- Предотвращение возникновения кризисных ситуаций, не говоря уже о вооруженных конфликтах, упрочение политической и военной стабильности.

-- Поддержание и развитие сбалансированных и разносторонних отношений с Севером и Югом, углубление взаимовыгодного экономического и других видов сотрудничества.

-- Содействие конструктивному диалогу и сближению Севера и Юга Кореи с целью обеспечить мирное сосуществование двух корейских государств как этап на пути к мирному объединению.

-- Поиск взаимопонимания с США, КНР и Японией ради выработки взаимоприемлемых решений международных аспектов корейской проблемы.

Проблема объединения Кореи и Россия

Расстановка сил на Корейском полуострове такова, что не приходится рассчитывать на поступательно-динамичное сближение сторон. Чтобы стимулировать этот процесс, необходимо, прежде всего, сосредоточиться на проблеме обеспечения равной безопасности Севера и Юга. До тех пор, пока одна сторона будет чувствовать себя в меньшей безопасности, чем другая, ощущать зависимость своего положения в этой области, недоверие и подозрительность будут серьезно тормозить контакты и позитивные сдвиги в других сферах взаимодействия и при определенных обстоятельствах вполне возможно замораживание последнего. Поэтому очень важно, чтобы Север и Юг имели хотя бы формальные гарантии недопущения военного конфликта. Такие политические и психологические гарантии могли дать Россия, США, КНР, Япония, выступая под эгидой ООН.

Не случайно КНДР постоянно настаивает на выводе американских вооруженных сил, дислоцированных в Южной Корее, что неизменно вызывает негативную реакцию Сеула. Между тем, в апреле текущего года министр обороны США Уильям Коэн заявил в Сеуле, что США связаны обязательством не покидать территорию Южной Кореи даже после объединения страны. В этой связи вряд ли оправданы нападки на Пхеньян по поводу содержания миллионной армии. Правящая элита КНДР не пойдет на самоубийственный вооруженный конфликт. Армия - это гарант безопасности КНДР, а также гарант выживания политической элиты в условиях экономического недомогания страны. На наш взгляд, без обеспечения равной безопасности сторон создание условий для мирного сосуществования КНДР и РК как объективной предпосылки объединения Кореи будет сопряжено с огромными трудностями, если вообще будет возможно. Как следствие, внутриполитическая обстановка на Севере будет эволюционировать в сторону нарастания страхов, что, конечно, не будет способствовать ослаблению военно-политической напряженности. Как ни парадоксально, но обе стороны, выработав концептуальные, во многом схожие подходы к объединению страны, не сформулировали свое видение обеспечения безопасности.

Судя по концептуальным подходам к объединению Кореи, обе стороны исходят из того, что формальному объединению в форме конфедерации или корейского содружества будет предшествовать сравнительно длительный этап мирного сосуществования двух общественно-политических и социально-экономических систем. Исходя из сегодняшних реалий можно предположить, что продолжительность этого этапа составит не менее 20-25 лет, причем формально объединение вовсе не обязательно будет означать завершение фактического объединения. Последнее можно будет считать осуществленным, когда произойдет общественно-политическая и социально-экономическая интеграция, т.е. конвергенция двух систем, что реально лишь в отдаленной перспективе. Наиболее вероятно, что трансформация формального объединения в фактическое произойдет уже при жизни будущего поколения корейской нации.

Однако предположим, что формальное объединение состоялось. Чтобы попытаться спрогнозировать дальнейший ход событий, по-видимому, целесообразно представить себе, хотя бы в общих чертах, с каким багажом придут к этому рубежу Север и Юг, каковы будут результаты периода мирного сосуществования.

В КНДР политические и социально-экономические реформы неизбежны. Правящая элита будет медленно, осторожно адаптироваться к новым реалиям с таким расчетом, чтобы удержать за собой ключевые посты и властные полномочия. Поэтому для них главная задача заключается в том, чтобы в ходе реформ обеспечить политические и экономические условия своего выживания не только в ближайшей перспективе, но и после объединения страны. Такой сценарий весьма вероятен, учитывая, что среди правящей элиты (как и в обществе в целом) традиционно очень сильны семейно-клановые, корпоративные и земляческие связи, для которых характерно широкая разветвленность. Гибко реагируя на социальные запросы отдельных слоев общества, она вполне в состоянии контролировать все властные структуры, время от времени внося коррективы в кадровый состав. Возможно также, что пхеньянское руководство возьмет на вооружение опыт бывших советских республик Средней Азии. Сравнительно быстро и достаточно легко влиятельные кланы этих республик полностью или частично расстались с социалистической символикой и, поделив ключевые посты, закрепились у власти. Не исключен и другой сценарий. В течение десятилетий в КНДР складывался "кланово-директивный" характер политического руководства и управления хозяйственной жизнью. Ким Ир Сен постоянно укреплял позиции своего клана, расставляя родственников на ключевых постах, тащя их как карточную колоду, то приближая, то отдаляя и даже наказывая. Репрессивные меры применялись в отношении сторонников клана Кима, самих являвшихся членами других менее влиятельных кланов. Поэтому не исключено, что уязвленные родственники станут интриговать внутри правящего клана, а попавшие в опалу партийно-государственные чиновники, а также армейские чины (главным образом их дети) захотят взять реванш. Как следствие возникнет ожесточенная закулисная свара и всем группировкам будет уже не до реформ. В этом случае даже косметическая либерализация режима будет отложена на неопределенный срок.

Наконец, еще один сценарий политической трансформации пхеньянского режима, вероятность которого нельзя не учитывать. В КНДР как-то незаметно возник новый средний класс. В ходе индустриализации появлялись все новые и новые профессии, выросли ряды научно-технической интеллигенции, появилось новое поколение управленцев-менеджеров совместных предприятий, среднее звено госаппарата значительно увеличило число номенклатурных работников. Общество в социальном плане стало более дифференцированным, дробным, мозаичным. Немало представителей этого нового среднего класса, особенно те, кто побывали за рубежом (работа, учеба), критически относятся к нынешней административно-командной системе. По-видимому, знакомство с ценностными ориентациями западного общества и с механизмами функционирования западной демократии оказало на них сильное влияние. По мере того как КНДР вынуждена будет открывать двери в международное сообщество, роль и влияние нового среднего класса будут возрастать. Поэтому и новые корейцы при определенных обстоятельствах могут стать носителями идей гражданского общества и катализатором демократических перемен.

Неэффективная затратная экономика Севера, выживающая в основном за счет эксплуатации дешевой рабочей силы, устаревшая технология, изношенное оборудование, дефицит энергоснабжения, узость экспортной базы, слабые и вялые внешнеэкономические связи обрекают хозяйство КНДР на деградацию. Технократы-прагматики осознают, что вывести страну из кризисного состояния можно лишь создав иную модель социально-экономического развития.

В ближайшей перспективе (десять лет) будет осваиваться китайский опыт. Приоритетная задача в этой период будет состоять в том, чтобы привлечь иностранный капитал, в том числе из Южной Кореи. Этот процесс начался в начале 90-х гг., но идет вяло, так как инвестиционный климат в КНДР не соответствует международным стандартам. Привлечение иностранного капитала на указанном отрезке времени будет преследовать следующие цели:

-- создание совместных предприятий (а также со 100% долей иностранного капитала), продукция которых будет насыщать внутренний рынок товарами широкого потребления с расчетом на стабилизацию жизненного уровня населения;

-- укрепление и реконструкция производственной инфраструктуры;

-- внедрение новых технологий;

-- налаживание экспортного производства путем создания свободных торгово-экономических зон.

Таким путем КНДР намеревается интенсифицировать свои внешнеэкономические связи.

В долгосрочном плане интенсификация торгово-экономических и научно-технических связей будет использована как предпосылка к созданию экспорт-ориентированной модели развития, воспроизводящей элементы южно-корейского образца. (А может быть, и очень схожей с ней.) Объективно это наиболее вероятный вариант, так как при скудости ресурсов, пожалуй, единственный шанс выйти из кризиса состоит в том, чтобы, опираясь на внешнее финансирование, задействовать дешевую рабочую силу (увели-чивая ее за счет сокращения армии) и выйти из экономической (а также политической) "полуизоляции".

В пользу этого тезиса свидетельствует возникновение в КНДР еще в середине 80-х годов крупных торгово-промышленных компаний. Они оснащены современным оборудованием, приобретенным за счет средств корейцев, проживающих в Японии, мобилизуют наиболее квалифицированную рабочую силу и инженерно-технический персонал. Руководство комплектуется из наиболее грамотных технократов-прагматиков. По своим структурно-функциональным параметрам, методам государственного финансирования, предоставления различных льгот они очень схожи с крупными монополистическими объединениями "ЧЭБОЛЬ" в пору их формирования в 60 - 70-е годы. Достаточно уверенно можно полагать, что правящая элита намерена с помощью этих рычагов интенсифицировать внешнеэкономический обмен, увеличить темпы роста экономики, укрепить экономическую базу страны (не забывая о своем собственном благополучии) с таким расчетом, чтобы к моменту объединения выложить свои козыри.

Среди научных кругов российских корееведов существует мнение, что главный парадокс социально-экономической эволюции КНДР состоит в том, что правящая элита будет вынуждена осуществлять такие рыночные реформы, которые объективно будут содействовать эрозии существующей системы. В принципе развитие такой тенденции можно рассматривать как позитивное явление, так как это будет способствовать сближению социально-экономических структур Севера и Юга. В Южной Корее также накопилось немало сложных проблем. Однако их решение в отличие от Севера связано с выходом Юга на качественно новый уровень развития путем реформ, которые не затрагивают фундаментальные основы социально-экономи-ческой системы и призваны адаптировать механизм функционирования к новым вызовам международного сообщества.

В 90-е годы в Южной Корее происходили важные социально-политические перемены, которые можно рассматривать как предпосылки перехода на более высокую ступень развития:

-- продолжался отход от авторитаризма к демократическому обществу "закона и порядка", как гласит официально сформулированный курс администрации. Свидетельство этому чистка в армии и лишение военных права вмешиваться в политическую жизнь страны; нашумевший судебный процесс над двумя бывшими президентами, а также сыном ныне действующего президента;

-- началась структурная и технологическая модернизация экономики с целью повышения ее конкурентоспособности; страна стала 29-м членом Всемирной торговой организации (ВТО) и Организации экономического сотрудничества (ОЭСР), элитарного Парижского клуба индустриального развития государств;

-- возросла социально-политическая мобильность различных слоев населения, которые с определенными оговорками в основном поддержали мероприятия администрации по борьбе с коррупцией, непотизмом и т.п.

В отличие от малой предсказуемости разворота событий на Севере южнокорейская администрация опубликовала амбициозную программу "глобализации страны", реализация которой приведет к созданию "Новой Кореи". Глобализация - это программа углубленной интеграции РК в международное сообщество в области политики, экономики, культуры с целью выхода на международные стандарты и превращения Республики Корея к концу второго десятилетия следующего столетия в один из ведущих центров азиатско-тихоокеанского региона (АТР). Для этого необходимо:

-- корейские политические, экономические, образовательные, культурные институты следует реформировать в соответствии с требованиями "глобализации";

-- нация должна выработать политику, которая гармонизирует с глобальными тенденциями в сфере конкуренции и сотрудничества, а также вырастить талантливое поколение, способное осуществить эту политику и создать прочную базу для объединения Кореи;

-- Республика Корея должна построить общество, которое ценит духовное начало и добродетель не менее материального достатка;

-- повышение жизненного уровня населения, отвечающего стандартам передовых государств;

-- Республика Корея должна играть видную роль на международной арене и внести свой вклад в решение таких проблем, как ядерная угроза, экология, бедность, права человека.

Нам остается оценить насколько эта программа реалистична. Учитывая, что ее реализация не затрагивает фундаментальных основ социально-экономической системы, а последняя не раз демонстрировала высокую степень саморегуляции, наличие богатого опыта деловых кругов в адаптации к меняющимся условиям, то эта программа в общих чертах не выглядит авантюрной, хотя в ней прослеживаются элементы популизма.

Успехи и неудачи социально-экономической эволюции Южной Кореи, а также Северной Кореи будут в немалой степени зависеть от того, в какой мере та и другая сторона сумеют реализовать свой внутренний потенциал и от изменений в геополитической обстановке. Южнокорейская экономика переживает не самые лучшие времена. Участились циклические спады производства вследствие снижения конкурентоспособности южнокорейской продукции на внешних рынках из-за роста издержек производства, увеличения цен на импортные товары, технологического отставания. Определенные издержки для экономики Юга неизбежны в связи со вступлением в ВТО и ОЭСР (открытие внутреннего рынка для иностранной продукции, капиталов и услуг).

Если военно-политическая конфронтация на Корейском полуострове не пойдет на убыль, то непременно крупные средства будут отвлекаться на оборонные нужды. В случае, если диалог Север-Юг войдет в нормальное русло, то сразу возникнет вопрос о той цене, которую придется заплатить за воссоединение Севера и Юга, а также кто будет платить. Как само собой разумеющееся, считается, что основное бремя расходов ляжет на Южную Корею. Сумеет ли она справиться с этой проблемой в одиночку ? По имеющимся оценкам потребуется не менее 300 млрд. долларов инвестиций только для того, чтобы уровень производства не Севере достиг 40 % объема производства на Юге. Потребуется 12 лет, чтобы удовлетворить потребности при условии ежегодных инвестиций в размере четвертой части капиталовложений в основные фонды от общей суммы южнокорейских внутренних инвестиций. Это означает отвлечение крупных средств от жизненно необходимой для РК структурной перестройки, обеспечения научно-технического прогресса. Вряд ли деловые круги Южной Кореи захотят ради неясной перспективы объединения отказаться от амбициозных планов глобализации. Нельзя сбрасывать со счетов и настроение населения Юга. Согласится ли оно на неизбежное сдерживание роста (а может, и замораживание) своего благосостояния? Очевидно, что Южная Корея не в состоянии справиться с этой проблемой и потребуются другие, дополнительные источники внешнего финансирования. Таким образом, проблема экономического взаимодействия приобретает международный аспект.

Каковы же источники международного донорского капитала? Главные партнеры РК - США и Япония, а также Китай - рассматривают Южную Корею как опасного конкурента на мировом рынке и вовсе не заинтересованы в появлении "второй Японии". Создание единого корейского государства укрепит экономический потенциал последнего и поэтому воссоединение Кореи будет встречено деловыми кругами без энтузиазма. Однако соображения политической целесообразности (нормализация обстановки на Корейском полуострове, поведенческая предсказуемость единой Кореи) наверняка одержит верх. Даже Китай, которому выгодно в настоящее время сохранить социалистический форпост в Северо-Восточной Азии, сочтет нецелесообразным оказывать противодействие объединительным тенденциям. Поэтому если средства по государственной линии будут выделены, потянутся и частные инвесторы.

Наконец, источником поступлений могут быть и станут различные международные организации. Вопрос в том, в каком объеме внешние вливания обеспечат финансирование интеграционного процесса. Маловероятно, что последует обильный приток денежных средств. Предположительно, что ежегодные инъекции в экономику Севера могут составить 3-4 млрд. долларов (южнокорейский капитал и внешние поступления). За счет этих средств начнется реконструкция "лежащего" аграрного сектора КНДР, перенос на Север трудоинтенсивных производств и так называемой точечной технологии в расчете на использование дешевой рабочей силы. В свою очередь Юг сосредоточится на производстве высокотехнологичной продукции. Такое разделение труда сохранится длительное время.

Следует предвидеть, что геополитическая обстановка в Юго-Восточной Азии будет довольно быстро изменяться.

-- Пхеньян нормализует отношения с Токио и Вашингтоном, что усилит его позиции в международном сообществе и в отношениях с Сеулом.

-- На основе быстрого экономического роста возрастут имперские амбиции Китая, что усилит опасения Сеула и Токио по поводу возможной торговой экспансии КНР.

-- Япония в отношениях с Россией отойдет от принципа "не ставить экономику впереди политики", и проблема "возвращенных территорий" не будет мешать активизации торгово-экономических связей между Москвой и Токио.

-- США по-прежнему будут сохранять преимущественное влияние на Сеул и будут стремиться к укреплению своего дипломатического и иного присутствия (инвестиций) в КНДР.

-- Россия выйдет из вялотекущего экономического кризиса и добьется умеренных, но устойчивых темпов роста. Как следствие откроются благоприятные возможности наладить взаимовыгодное трехстороннее сотрудничество РФ - КНДР - РК. Такое сотрудничество отвечает национальным интересам России, ибо:

-- обеспечит локализацию возможных конфликтных ситуаций на Корейском полуострове;

-- и Север, и Юг могли бы стать важными экономическими партнерами РФ, особенно для ее Дальневосточного региона. Это повлияло бы на баланс взаимоотношений Москвы и Токио.

Для Севера и Юга приоритетными формами экономического взаимодействия останутся развитие межкорейского сотрудничества и участия в многосторонних программах: Туманган и его части свободной торгово-экономической зоны Раджин-Сонбон. Поэтому Россия будет искать ниши, где интересы России, Северной и Южной Кореи могут совпадать.

Это развитие российского Дальнего Востока, без которого Россия не сможет играть сколько-нибудь заметную роль в азиатско-тихоокеанском регионе. Южная и Северная Корея заинтересованы в активизации экономических контактов с Дальневосточным регионом -- это поставки продукции, рабочей силы, производственная кооперация. Российские предприниматели могли бы содействовать вводу в строй или нормализации работы объектов, построенных в КНДР при помощи СССР, но при условии финансирования южнокорейскими партнерами.

Перспективно налаживание работы так называемых компенсационных предприятий в КНДР. Продукция этих объектов ориентирована на сбыт и может найти сбыт в России и СНГ. Вполне возможно материально-техническое и финансовое соучастие (при ведущей роли южнокорейского капитала) российских фирм в реконструкции этих объектов с последующей их совместной эксплуатацией в расчете на мировой рынок. Многообещающими представляются так называемые давальческие операции. Поставляя в КНДР из России и РК сырье, оборудование, можно было бы наладить производство товаров широкого потребления, которые нашли бы сбыт в России и СНГ.

При условии финансирования со стороны Южной Кореи, а также поставок техники можно было бы шире использовать трудовые ресурсы КНДР в Дальневосточном регионе России, прежде всего, в разработке месторождений полезных ископаемых, заготовке и переработке древесины, сборке различных электронных изделий и т.п.

Еще одна перспективная сфера трехстороннего взаимодействия - это научно-техническое сотрудничество. По сравнению с Южной Кореей не только Россия, но и КНДР идут впереди по уровню развития фундаментальных наук (физика, математика, атомная энергия). Со своей стороны Южная Корея имеет позитивный опыт быстрого внедрения научных разработок в производство.

В заключение представим себе, что формальное объединение по формуле "одна страна - две системы" произошло. Какие проблемы придется решать корейскому сообществу?

-- Политические системы останутся несовместимыми и поэтому общенациональные органы управления - Совет президентов, Совет министров, Совет парламентариев с большим трудом будут достигать консенсуса.

-- В области экономики придется решать трудные проблемы накопления "ресурсов объединения" с таким расчетом, чтобы воссоединение не противоречило интересам экономической безопасности единой Кореи.

-- Южнокорейский госаппарат, монополистические круги и представители иностранного капитала, которые определяют темпы, глубину и основные направления эволюции южнокорейского общества будут стремиться к тому, чтобы навязать свое видение конвергенции двух систем, т.е. выступать с позиции силы. В свою очередь, партийно-государственная элита Севера окажет противодействие этим политикам. В результате неизбежно возникнет брожение, возрастет социальная напряженность между различными слоями населения, что может породить новую волну взаимного недоверия.

-- В области экономики Север не сможет обогнать Юг по уровню экономического развития и вследствие этого придется решать проблему накопления "ресурсов объединения", т.е. слияния двух социально-экономических систем не должно идти вразрез с интересами экономической безопасности единой страны. Поэтому инвестиции в северную экономику окажутся дозированными, а уровень благосостояния северян ниже, чем у южан. Это еще один источник напряженности, который может вызвать массовую миграцию северян на Юг. Последствия окажутся непредсказуемыми.

-- В социальном плане проблема будет состоять в том, как добиться выравнивания уровня трудовой мотивации и бытовой ориентации.

-- В социально-психологическом аспекте возникнет проблема совместимости северян и южан. Корея предстанет единой нацией, но единой культуры к моменту воссоединения не возникнет. Немецкий опыт показывает, что спустя восемь лет после объединения западные немцы считают восточных неполноценными представителями нации, а немцев-выходцев из России вообще рассматривают как инородцев.

-- В научных кругах существует мнение, что если полная интеграция двух систем будет прервана возникновением социальной напряженности, социальных конфликтов, будет порождать взаимную неприязнь, то может быть лучше, чтобы судьба единой корейской нации решалась следующим поколением корейцев.

СЕКЦИЯ 3.

ПРОБЛЕМЫ МЕЖДУНАРОДНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ И ИНТЕГРАЦИИ В АТР

Ю.Е.Федоров

ЯДЕРНОЕ НЕРАСПРОСТРАНЕНИЕ И МЕЖДУНАРОДНАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ НА КОРЕЙСКОМ ПОЛУОСТРОВЕ

Обретение КНДР ядерного оружия может до предела обострить и без того напряженную обстановку на Корейском полуострове и в Северо-Восточной Азии в целом. Оно, как предполагают многие эксперты, стимулирует ядерную программу Японии в военной области, дестабилизирует отношения между двумя корейскими государствами, придаст внешней и военной политике КНДР еще больший милитаристский характер. При этом, как показывает кризис 1992-94 годов, даже продвижение в сторону нуклеаризации Северной Кореи порождает весьма опасную напряженность.

События первой половины 90-х годов ставят много вопросов. Два из них, как представляется, имеют особое значение. Можно ли считать, что соглашения между КНДР и США, образование КЕДО и начало ее деятельности свели к минимуму перспективу приобретения КНДР ядерного оружия? Каковы были мотивы руководства КНДР, сначала демонстративно спровоцировавшего кризис, а затем круто изменившего свою линию и взявшего курс на компромиссное решение проблемы?

Ядерная программа Северной Кореи

Первые практические шаги Северной Кореи в ядерной области относятся к середине 50 годов. Итоги войны на Корейском полуострове стимулировали интерес Пхеньяна, как, впрочем, и Пекина, к ядерному оружию. В 1956 году было заключено первое соглашение о сотрудничестве в области мирного использования ядерной энергии. Оно предполагало, в частности, подготовку корейских специалистов в области ядерной физики и техники в советских ВУЗах и научных центрах. В 1963 году началось строительство ядерного центра в Йонбене, а в 1986 году там был введен в действие небольшой исследовательский графитовый реактор электрической мощностью 5 МВТ, поставленный из СССР, непосредственным продуктом деятельности которого является плутоний. По разным оценкам, он может производить от 1,8 до 5 килограммов плутония в год¹ и, следовательно, к 1993 году КНДР могла иметь достаточно этого материала для производства нескольких ядерных взрывных устройств первого поколения.

В 1984 году в Йонбене было начато строительство по советской технологии еще одного газографитового реактора мощностью 50 МВТ, а в 1989 году - строительство реактора такого же типа, но большей мощности - 200 МВТ в районе Тхончена. После своего вступления в строй, который планировался в 1995-96 годах, они могли бы производить до 50 килограммов плутония в год². Наиболее тревожащим признаком военной ориентированности северокорейской ядерной программы, свидетельствующим о ее военной направленности, было наличие установок по выделению плутония из отработанного реакторного топлива.

В 1985 году Пхеньян достигнул договоренность с бывшим СССР относительно поставки в КНДР двух энергетических реакторов мощностью 2 000 МВТ каждый. В качестве условия такого соглашения со стороны СССР было выдвинуто требование о присоединении КНДР к Договору о нераспространении ядерного оружия (ДНАО). КНДР присоединилась к этому Договору в 1985 году, начались подготовительные работы по строительству указанных реакторов, однако до самого краха СССР в 1991 году они так и не были поставлены из Советского Союза.

К концу 80-х годов военный характер ядерной программы КНДР не вызывал сомнений. В российской печати, например, была опубликована записка бывшего председателя КГБ СССР В.Крючкова, который в 1990 году докладывал Политбюро ЦК КПСС, что в Йонбене "... завершена разработка первого атомного взрывного устройства. Его испытание в настоящее время не планируется в интересах сокрытия от мировой общественности и контролирующих международных организаций самого факта производства в КНДР атомного оружия"³. Впрочем, несмотря на столь недвусмысленные выводы и оценки советской разведки, бывший Советский Союз продолжал сотрудничество с КНДР в ядерной области. К аналогичным выводам пришли в это время эксперты и других государств.

На вооружении северокорейских военно-воздушных сил в первой половине 90-х годов насчитывалось до 200 самолетов ударной фронтовой авиации (J-5, J-6, J-7, Миг-23 и Миг-29), способных нести тактические ядерные боезаряды, а также отдельный ракетный полк, оснащенный ракетами СКАД северокорейской модификации дальностью до 300-340 километров⁴. Кроме того, в мае 1993 года в КНДР было произведено испытание баллистической ракеты "Нодонг-1" дальностью около 1000 километров с боевой нагрузкой 800-1000 килограмм. Ее разработка началась в 1988 году и велась с финансовой помощью Ирана и Ливии, а принятие на вооружение ожидается в 1997-98 годах. Появились также сообщения о разработке ракеты "Нодонг-2" с дальностью 1500-2000 километров. Отличительной особенностью северокорейских ракет является незначительная точность. Их КВО варьируется от 500 до 2000 метров. Это означает, что их практическое использование наиболее вероятно именно с ядерными боевыми головными частями.

О военной направленности северокорейской ядерной программы свидетельствовали также высказывания некоторых видных деятелей КНДР. Так, известно заявление посла КНДР в Индии Кан Чан Суна, который заявил: "Наши ядерные силы, в случае их создания, будут предназначены прежде всего для сдерживания Японии"⁵. Более того, как отмечает российский исследователь генерал-майор В.Белоус, "известно, что в 1991 году во время переговоров Москвы с Сеулом об установлении дипломатических отношений, министр иностранных дел КНДР заявил, что если СССР признает Республику Корея, то Пхеньян активизирует свою военную ядерную программу"⁶.

Ядерные силы, даже крайне примитивные, могут служить средством удерживания США от активных действий против КНДР в гипотетическом конфликте на Корейском полуострове. Поэтому можно предположить, что в случае приобретения КНДР ядерного оружия увеличится вероятность ее агрессивных действий против Республики Корея.

Отношения КНДР с МАГАТЭ и кризис 1992-94 годов

Весьма показательны также отношения КНДР и МАГАТЭ. Как уже отмечалось, в 1985 году под давлением СССР Северная Корея присоединилась к ДНЯО. Согласно правилам, в течение 18 месяцев после присоединения Пхеньян должен был предоставить в МАГАТЭ список ядерных объектов и материалов, а также заключить соглашение об инспекциях (так называемое facility attachment). КНДР не выполнила это условие. После демарша со стороны МАГАТЭ руководство Северной Кореи заявило, что агентство прислало "неверные формы" составления списка ядерных объектов. КНДР была предоставлена отсрочка еще на 18 месяцев для подготовки необходимой документации и заключения соглашения об инспекциях. Однако проволочки продолжались вплоть до января 1992 года, когда, наконец, было заключено соглашение об инспекциях.

В 1992 году начался острый кризис в отношениях между КНДР и МАГАТЭ, перешедший вскоре в радикальное обострение обстановки на Корейском полуострове и вокруг него. Согласно представленным КНДР сведениям о ее ядерных материалах, она располагала 90 граммами плутония, полученного в результате единовременной акции в 1990 году. Однако анализ образца этого плутония показал, что он накапливался в результате регулярной деятельности по переработке реакторного топлива в течение нескольких лет. На основе этого анализа МАГАТЭ потребовало проведения "специальных инспекций" двух объектов по хранению отработанного ядерного топлива, где, как предполагалось по данным спутниковой разведки, находились установки по выделению плутония. Это требование МАГАТЭ не было выполнено КНДР⁷.

В ответ на требования МАГАТЭ 12 марта 1993 года КНДР заявила о своем намерении выйти из ДНЯО, причем в качестве последнего срока было указано 12 июня 1993 года. В апреле 1993 года Совет управляющих МАГАТЭ заявил, что Северная Корея нарушила Договор о нераспространении и выразил намерение обратиться в Совет безопасности ООН с просьбой о применении санкций против Пхеньяна. В это время была испытана ракета "Нодонг-1", что еще более обострило ситуацию на полуострове.

В марте 1993 года начались весьма интенсивные американо-северокорейские переговоры, завершившиеся 11 июня 1993 года подписанием совместного заявления. В нем говорилось, что Северная Корея "приостанавливает" свое намерение выйти из ДНЯО, было выражено намерение заменить северокорейские газографитовые реакторы на реакторы на "легкой воде", не дающие в процессе своей работы плутоний, причем США высказали намерение создать для этой цели международный консорциум.

Однако это соглашение не означало конца кризиса. КНДР потребовала некоего "особого статуса временного отказа от участия", что, как можно предположить, давало возможность не допустить инспекторов МАГАТЭ на объект по переработке реакторного топлива. В феврале 1994 года инспектора не смогли проверить этот объект, что подкрепило предположения, что находящийся там плутоний перерабатывается для использования в военных целях. В итоге, 21 марта 1994 года Совет управляющих МАГАТЭ проинформировал Совет безопасности ООН, что КНДР не выполняет своих обязательств по Договору о нераспространении. Это означало, что там ведется подготовка к созданию ядерного оружия. Однако в результате позиции Китая СБ ООН не смог принять решения о санкциях против Северной Кореи и лишь призвал ее "позволить инспекторам МАГАТЭ завершить свою работу"⁸.

Дальнейшее обострение конфликта произошло в мае 1994 года, когда в Йонбене началась разгрузка ядерного реактора без присутствия инспекторов МАГАТЭ. Совет управляющих вновь обратился к СБ ООН, заявив, что КНДР уклоняется от своих обязательств по Договору. В ответ 13 июня 1994 года Пхеньян объявил о своем отказе от участия в ДНЯО. Поскольку Совет безопасности как и ранее в силу позиции КНР оказался не в состоянии принять решение о санкциях, то США заявили о намерении введения санкций в одностороннем порядке, в том числе на коллективной основе с участием Южной Кореи, Японии и других государств. О своем возможном участии в санкциях заявила и Россия. В Южную Корею были доставлены ракеты ПВО "Пэтриот", а к берегам Северной Кореи была направлена авианосная группа американского ВМФ во главе с авианосцем "Китти Хок". Кризис приобрел, таким образом, четко выраженное военное измерение. Он был разрешен только в октябре 1994 года в результате посреднической миссии бывшего президента США Дж. Картера, который посетил лидера КНДР Ким Ир Сена и согласовал принципиальные вопросы соглашения, которое было заключено 21 октября 1994 года в Женеве.

"Рамочное соглашение" КНДР-США и его выполнение

Содержание "рамочного соглашения" сводится к следующим пунктам:

-- КНДР отказывается от своей военной программы; выводит из эксплуатации реактор мощностью 5 МВТ в Йонбене; прекращает строительство двух газографитовых реакторов; останавливает работу объекта по переработке отработанного реакторного топлива и прекращает строительство более крупного объекта аналогичного назначения. Переработанное топливо будет храниться на условиях, подлежащих дополнительному согласованию экспертами США и КНДР. Взамен этих объектов в КНДР будут построены два новых легководных реактора мощностью 1000 МВТ каждый; КНДР остается участником ДНЯО и обязуется не препятствовать инспекциям, проводимым в рамках этого Договора. К моменту завершения строительства легководных реакторов должны быть демонтированы имеющийся и строящиеся газографитовые реакторы и объект по переработке реакторного топлива.

-- США во время "переходного периода" обязались поставлять КНДР нефть в объеме около 500 000 тонн в год (на сумму 5 миллионов долларов); организовать международный консорциум по строительству двух указанных реакторов; снять экономические и политические санкции.

За "рамочным соглашением" последовали новые переговоры, в ходе которых были решены многие проблемы, конкретизирующие и уточняющие октябрьские договоренности 1994 года. Так, 9 марта 1995 года была создана КЕДО (Korean Peninsula Energy Development Organization), в состав которой вошли США, Япония и Южная Корея. Летом 1995 года в Куала-Лумпуре был решен вопрос о типе реакторов и поставщике - таковым избрана Южная Корея. В декабре 1995 года было подписано соглашение, которое определяет масштаб помощи для строительства двух легководных реакторов, соответствующую инфраструктуру и запасные части, условия возмещения КНДР средств, затраченных на постройку реакторов. Согласованы условия для работы в КНДР южнокорейских специалистов и рабочих, занятых на строительстве реакторов. Они не будут подпадать под действие ее законов. Определен исполнитель проекта - Южнокорейская Энергетическая Компания (КЕПКО). Общая стоимость контракта оценивается в 4-4,5 миллиарда долларов. Основные средства для его выполнения должны предоставить Япония и Южная Корея. КНДР будет выплачивать свой долг без процентов в течение двадцати лет, причем первые выплаты предстоят только через три года после завершения строительства реакторов.

По первоначальным планам выполнение соглашения должно быть завершено в 2003 году. Однако уже сейчас ясно, что эти сроки будут сдвинуты. Так, на 1997 год намечается лишь строительство небольшого городка, подведение подъездных путей, выравнивание площадки под строительство.

Эти соглашение и договоренности, на первый взгляд, успешно решают проблемы нераспространения ядерного оружия на Корейском полуострове. Однако крайне двусмысленными являются положения, касающиеся возобновления "специальных инспекций" МАГАТЭ на объектах по хранению и переработке реакторного топлива. Согласно заключенному в декабре 1995 года соглашению они начинаются не немедленно, но тогда, когда "значительная часть" легководных реакторов будет построена. Определено также, что, собственно, означает формулировка "значительная часть" - изготовление основных компонентов первого реактора; доставка неядерных компонентов АЭС, включая турбины и генераторы; доведение строительства зданий до такого состояния, когда может начаться монтаж ядерного оборудования; изготовление и доставка основных компонентов второго реактора⁹. На практике это означает, что осуществление "специальных инспекций" объектов по хранению и переработке реакторного топлива станет возможным только через пять-шесть лет, то есть в 2002-2003 годах.

Позиция России в отношении соглашений КНДР-США

Сразу после заключения соглашения от 21 октября 1994 года Россия выразила свое позитивное отношение к нему и готовность содействовать в урегулировании северокорейской ядерной проблемы. Российские дипломаты утверждали, что особое внимание привлекает идея создания широкого международного консорциума. Было ясно дано понять, что Москва рассчитывает получить контракт на поставку в КНДР новых легководных реакторов и других технологий и оборудования. Особое внимание обращалось на то, что именно российской стороной были выполнены работы по выбору и первоначальной подготовке площадок, на которых должны быть построены новые АЭС.

Однако такое благожелательное отношение существенно изменилось после того, как выяснилось, что работы будут выполняться южнокорейской стороной, а участие в КЕДО предполагает, что страна-участник должна сама финансировать работы, которые ее фирмы выполняют в рамках того проекта. Как только выяснилось, что Россия не получит сколько-нибудь выгодных и крупных контрактов, заместитель министра иностранных дел Российской Федерации А.Панов заявил: "Мы пока не входим (в КЕДО - Ю.Ф.), поскольку нам не ясно, что мы там будем делать"¹⁰.

Особенно жесткими были заявления руководителей российского Министерства по атомной энергии. Так, весной 1996 года министр В.Михайлов заявил: "В Северной Корее представители МАГАТЭ нашли четыре грамма плутония, и то не оружейного. В результате за четыре грамма плутония будут платить корейцам 4 миллиарда долларов. ... То есть строить АЭС. Любопытно, что на той же площадке, которую в свое время выбрала Россия. Нам же Северная Корея осталась должна 10 миллионов долларов. ... Россия слишком много вложила, чтобы подготовить колоссальную атомную индустрию в Северной Корее, подготовила специалистов, выбрала несколько площадок для строительства атомных станций. ... Я надеюсь, что все-таки россиян пригласят в КЕДО, пусть на уровне зампредседателя ...с тем, чтобы совместно решить, какие объемы работ может выполнить Россия, какие - другие страны"¹¹.

Это высказывание примечательно в нескольких отношениях. Во-первых, видный российский руководитель открыто признал, что "колоссальная атомная индустрия" КНДР - прежде всего военной направленности - создавалась со значительной помощью бывшего СССР. Во-вторых, фактически неверно упоминание о том, что плутоний не может использоваться для целей оружия. Дело в том, что получаемый обычно в реакторах плутоний имеет примерно шестидесятипроцентное обогащение по делящемуся изотопу 239. Действительно, во взрывных устройствах используется плутоний, обогащенный по изотопу 239 до девяноста процентов. Однако проведенные в начале 90-х годов эксперименты подтвердили, что взрывное устройство, хотя и менее эффективное, можно изготовить и из 60-процентного плутония. В-третьих, наконец, непонятно, почему Россия рассчитывала на занятие руководящего поста в КЕДО.

В 1997 году, когда выяснилось, что амбиции Минатома безосновательны, Михайлов раздраженно заявил, что "Мы оказались вытесненными с рынка Северной Кореи"¹². Раздражение российского Министерства по атомной энергии, в целом, понятно. Россия, действительно, не получила весьма выгодных контрактов. После этого московские специалисты стали обращать особое внимание на негативные аспекты соглашений между Пхеньяном и Вашингтоном. Говорилось, причем не без оснований, что это оно расшатывает режим нераспространения и создает опасный прецедент, ибо диктаторы поняли, что можно путем шантажа выторговать себе крупные политические и экономические поблажки в обмен на обещание выполнять свои же международные обязательства. Но, думается, такая позиция обусловлена не только нереализованными надеждами на выгодные контракты. Она связана также с общим ослаблением позиций России на Корейском полуострове, проявившимся, в частности, в том, что Москва не включена в группу КНР - КНДР - Республика Корея - США, которая должна обсуждать пути урегулирования корейской проблемы в целом. Это означает, на мой взгляд, что не удалось реализовать стратегию укрепления позиций в Северо-Восточной Азии путем балансирования между двумя корейскими государствами.

Перспективы безопасности на Корейском полуострове в свете "ядерных" соглашений США - КНДР

Достигнутые договоренности, как представляется, смогли предотвратить крайне опасное развитие событий в первой половине 90-х годов, грозящее военным столкновением. Удалось снизить остроту противостояния и, если не нейтрализовать полностью перспективу обретения Северной Кореей ядерного оружия, то, по крайней мере, создать у Пхеньяна стимулы для того, чтобы отказаться от нее. Вместе с тем ситуация остается достаточно сложной.

Интересна оценка складывающейся обстановки видным американским специалистом В.Гилинским. "Обе стороны, - писал он, - рассчитывают на то, что время играет в их пользу. Северная Корея использовала ядерную проблему, чтобы вырваться из экономической и политической изоляции, которая угрожала ее существованию. Соединенные Штаты полагают, что четыре миллиарда долларов является небольшой ценой для того, чтобы избежать военного конфликта до тех пор, пока Северная Корея не развалится, особенно, поскольку реакторы и большинство денег предоставляет Южная Корея"¹³.

Стратегия Пхеньяна, как представляется, была на самом деле беспроигрышной. Если международное сообщество оказалось бы достаточно мягкотелым и закрыло глаза на приобретение КНДР ядерного оружия, то ее потенциал в региональной системе международных отношений существенно возрастал бы, появилось бы мощное средство для давления на Южную Корею, Японию, США и Россию. Но если ядерные амбиции встретили бы жесткое сопротивление, как оно и произошло, то всегда можно было бы пойти на компромисс и отказаться от них, выторговав себе максимум уступок. Проблема заключалась в таком случае в том, чтобы как можно более точно выбрать момент заключения соглашений с тем, чтобы не спровоцировать США на жесткие меры и, одновременно, довести остроту ситуации до предела и получить наибольший выигрыш.

Другой аспект этой проблемы точно подметил директор КЕДО посол С.В.Босворт. "Период напряженной стабильности сменился периодом все возрастающей нестабильности. Этому есть две причины. Во-первых, с окончанием "холодной войны" завершилась внешняя поддержка КНДР со стороны бывшего СССР и Китая. Во-вторых, Южная Корея достигла необычного экономического подъема, который привел к укреплению ее политических позиций. Юг стал доминировать во всех отношениях: на политической арене, в экономических отношениях, по степени международного влияния и регионального воздействия. Единственный аргумент, который остался за Севером, - военная мощь. Однако я соглашусь с теми, кто полагает, что применение этой силы может стать смертельным для режима"¹⁴. В Пхеньяне, видимо, также понимают опасность прямого применения военной силы и развязывания конфликта. Однако там нашли способ успешного манипулирования своей ядерной программой в политических и экономических целях.

При этом, по сути дела, еще в течение 5-6 лет КНДР может продолжать реализовывать ядерную программу, поскольку "специальные инспекции" МАГАТЭ начнутся только после выполнения значительного объема работ по сооружению новых реакторов. В техническом плане, видимо, главная задача северокорейских ядерщиков - не нарабатывать новый плутоний, но обогащать уже имеющиеся его запасы, отрабатывать и совершенствовать электронные компоненты боеголовок и решать другие проблемы, которые не поддаются контролю со стороны МАГАТЭ. Если в КНДР действительно накоплено несколько десятков килограммов плутония, то, по крайней мере, часть его можно утаить при складировании и затем утилизации ядерных отходов, поскольку нет четких данных о том, сколько такого плутония было наработано за десять лет. Кроме того, нельзя исключать, что в силу тех или иных политических соображений Пхеньян может повторить сценарий, не без успеха разыгранный в 1992-94 годах.

ИСТОЧНИКИ

1. Ядерный контроль.- Январь 1997 - 25. - С. 12; Victor Gilinsky. Coping with North Korea's Nuclear Program. - June 30, 1996. - P.1.

2. Eric Arnett. Implications of the Comprehensive Test Ban Nuclear Modernization and Proliferation. - ISODARCO. 17 April 1997. P.17.

3. Цитировано по: В. Белоус. Ракетно-ядерная программа Северной Кореи. Ядерный контроль. - 25. Январь 1997. С.12-13.

4. Military Balance, 1994/95. London: IISS. 1994. P. 178-179.

5. Ядерный контроль.-Февраль 1997. 26. С.20.

6. В. Белоус. Указ. соч. С. 16.

7. SIPRI Yearbook, 1995. London: Oxford University Press. 1995. P. 653.

8. Ibid. P. 653.

9. Victor Gilinsky. Op cit. P. 11.

10. Ядерный контроль. 6. Июнь 1995. С. 12-13.

11. Ядерный контроль. 17. Май 1996. С. 3.

12. Ядерный контроль. 28. Апрель 1997. С. 17.

13. Victor Gilinsky. Op cit. P. 1.

14. Ядерный контроль. 25. Январь 1997. С. 11.

А.Д.Богатуров

КОРЕЙСКИЙ ПОЛУОСТРОВ В ТРЕУГОЛЬНИКЕ РОССИЯ - КИТАЙ - ЯПОНИЯ

Современная ситуация в отношениях России с Японией и Китаем создает сложности для проведения адекватной политики в отношении Корейского полуострова. Это связано как с изменением роли Японии в региональных отношениях, так и с новой ролью КНР в региональном контексте. К модернизации отношений с Токио американскую администрацию понуждает ряд обстоятельств. Прежде всего - не ослабевающее с конца 80-х гг. давление со стороны конгресса и общественного мнения США, требующих возложить на Японию гораздо более значительную, чем сегодня, долю финансового бремени по обеспечению американского военного присутствия в АТР и выполнению в рамках стратегической системы США тех, в основном вспомогательных, функций, которые ей делегируются или могут быть делегированы в будущем. Экономическим основанием для таких требований служит ссылка на огромные возможности Японии как второй экономической державы мира, психологическим - убежденность (далеко не всегда обоснованная) в том, что Япония несправедливо пользуется имеющейся у нее благодаря американским гарантиям возможность экономить на военных расходах в ущерб американским экономическим интересам в то время, как США из-за непомерного военного бремени вынуждены перенапрягать свое национальное хозяйство. Особенно сильно эмоциональный фон японо-американских отношений "перегревают" экономические успехи Токио на фоне менее впечатляющих темпов роста экономического могущества США.

Американцев раздражает ставшее заметным японское экономическое присутствие в Соединенных Штатах, бьющее в глаза расточительство японских "нувориш", скупающих недвижимость в крупных американских городах (Нью-Йорке, Сан-Франциско) и на престижных курортах (Гавайи). Газеты не устают напоминать читателям о том, что токийская фондовая биржа перехватила первенство в нью-йоркской. Постоянным рефреном публикаций остается указание на то, что Япония слишком много продает и слишком мало покупает - в самом деле, ежегодно японские фирмы покупают за рубежом товаров на сумму, составляющую 3,1% ВНП страны, в то время как средний показатель для государств "группы семи" составляет 7,4%. В результате Япония постоянно имеет огромное положительное сальдо внешней торговли, составившее в 1993 г. 130 млрд. долл., из которых 50 млрд. пришлось на торговлю с США. Не прекращаются упреки в закрытости японского рынка и скрытом протекционизме внешнеторговой политики Токио. Наконец, возмущаются по поводу невероятной сложности для иностранных инвесторов пробиться в японскую экономическую сферу: до сих пор иностранные инвестиции в Японии остаются на уровне 0,7% - при показателе 28,6% для США и 38,5% для стран Западной Европы.

Вместе с тем, понуждая Токио к принятию большей доли ответственности, США вынуждены считаться с реальностью: Япония, которую американские средства массовой информации упрекают в "безбилетном проезде" за счет американских стратегических гарантий, на самом деле тратит около 5 млрд. долл. ежегодно только для оплаты содержания американских баз на своей территории (1). Не так удивительно, что японская сторона считает американские упреки несправедливыми, и возрастающая часть японского истэблишмента начинает полагать, что, став крупнейшим финансовым спонсором американской стратегической системы в АТР, Япония не может до бесконечности оставаться "политическим карликом", лишенным права голоса в ключевых военно-политических вопросах региональной обстановки. И хотя мало кто в Японии решается открыто называть анахронизмом японскую конституцию, зафиксировавшую отказ Токио от силы как средства решения международных споров, вопрос о пересмотре подходов к обеспечению национальной безопасности страны, что так или иначе неизбежно подразумевает ревизию договора безопасности с США, в 90-х годах звучит в публикациях и политических дебатах несравненно чаще, чем даже в 80-х.

Настроения в пользу пересмотра отношений во многом связаны и с изменением роли России в региональной политике. Исторически японо-американский союз складывался как рассчитанный одновременно на противодействие Советскому Союзу и Китаю, сплоченным, как считалось, в единый фронт на базе советско-китайского союзного договора 1950 г., а так же любой иной потенциальной угрозе для Японии, которая могла бы исходить, как имелось в виду, со стороны одного из коммунистических государств региона - например, со стороны КНДР, в случае развязывания нового конфликта в Корее.

В дальнейшем направленность союза менялась. Антикитайский его компонент стал вымываться по мере американо-китайской и японо-китайской нормализаций в 70-х годах. В итоге к середине 80-х гг. главными гипотетическими противниками США и Японии остались, по сути дела, СССР и КНДР. Затем улучшение советско-американских отношений в годы "перестройки" и, в особенности, распад Советского Союза нанесли еще более основательный удар по союзу Вашингтона и Токио, поскольку устранение советской угрозы подорвало прежнюю психологическую основу американо-японского стратегического партнерства. Потребовалось найти новое обоснование необходимости его сохранения - если не в принципе, то во всяком случае в той форме, в какой оно существовало в последние десятилетия.

Сколько бы американские и японские политики не говорили о своем позитивном отношении к изменениям в России, исчезновение "опасности с севера" во многом лишило убедительности устойчивую систему негласных политических и экономических увязок, которые существовали в американо-японских двусторонних отношениях (2). Американская сторона стала обвинять Токио в экономической экспансии на рынки США еще с 70-х гг., достигнув пика в конце 80-х и 90-х. Как отмечалось, критика в адрес Японии обычно идет со стороны конгресса и средств массовой информации, в то время, как администрация, особенно министерство обороны и государственный департамент, стремятся приглушить ее и не допустить осложнения межгосударственных отношений. При этом сторонники примирительного подхода к Токио привыкли ссылаться на необходимость проявлять терпимость к Японии как к важнейшему стратегическому партнеру США в противостоянии с Советским Союзом.

Для японской стороны, которая тоже обычно стремилась подчеркнуть свои опасения в отношении СССР и размеры "опасности с севера" с целью оттенить собственное значение для американской конфронтационной стратегии, этот тезис был одним из наиболее удобных средств убедить американских партнеров быть снисходительнее к деятельности японских компаний в США, тем более, что, строго говоря, Соединенные Штаты в конечном счете от нее выигрывали. Как бы то ни было, "советская угроза" служила средством частично отвлечь внимание американского общественного мнения от критики тех аспектов экономической активности Японии, которые оно находило несправедливыми.

Сегодня на фоне слабости России увязка стратегической значимости партнерства с Японией о необходимости терпимости к японскому экономическому проникновению перестала казаться убедительной в глазах американского истэблишмента, значительная часть которого стремится сосредоточиться на внутренних проблемах США, прежде всего экономических, скептически относится к сохранению американских обязательств за рубежом в прежнем объеме. Соответственно давление на Токио возрастает, шансы японской стороны убедить Вашингтон быть терпимее к внешнеторговой практике Японии сокращаются.

Пожалуй, любопытно в этой связи мнение китайского исследователя Ли Цзинцзы, который, конечно, несколько сгущая краски, пишет:" Япония вступила в соперничество с США за лидерство в АТР. В каком-то смысле Япония после холодной войны переняла у Советского Союза ту роль, которую во время холодной войны играл он сам. На место прежних советско-американских отношений пришли отношения японо-американские. Несомненно, характер тех и других не одинаков. Советско-американские были отношениями между врагами, японо-американские - одновременно отношения и противников-конкурентов, и сотрудников-партнеров" (3).

Видя бессмысленность попыток реанимировать старую формулу взаимоотношений, представители японской элиты, в свою очередь, начинают тоже испытывать скептицизм в отношении преимуществ сохранения стратегических отношений с США в неизменном виде. В рассуждениях японской стороны появляются новые акценты: конечно, когда-то практика партнерства позволяла Японии экономить на военных расходах и высвобождать средства, остро необходимые для экономической поддержки японской промышленности и прорыва на преимущественные позиции в международном разделении труда; однако вместе с тем полная зависимость от американских стратегических гарантий в какой-то мере травмировала японское национальное сознание. Сегодня Япония стала богатой страной, роль экономии на оборонных затратах стала для нее меньше, зато существенно выросла самооценка, сознание своей готовности к выполнению более заметной и менее зависимой от США международной роли. Соответственно, выросли сомнения в оправданности отказа от военной силы хотя бы как атрибута международного статуса великой державы, добиваться которого у Японии есть основания. Возникает ситуация, когда по обе стороны океана нарастает неудовлетворенность, которая может быть предпосылкой более или менее серьезной модернизации системы партнерства.

Сложность, однако, состоит в том, что ни США, ни большая часть стран региона не хотели бы ее проведения в слишком радикальной форме. Как отмечают Алан Ромберг и Вильям Кроу, "хотя торговля с Японией и, особенно, японские инвестиции всюду желанны, многих смущает вероятность установления в регионе японского преобладания. Даже японское экономическое присутствие может стать поводом для подозрений, если будет складываться впечатление, что США решили предоставить Японии свободу рук в экономической сфере" (4).

Практически все государства Восточной Азии от России и Китая до Южной Кореи и Брунея рассматривают японо-американский союз как средство предотвращения развития Японии по пути превращения в мощную военную державу. При этом многие зарубежные обозреватели полагают, что даже имеющиеся формы американского контроля над военной политикой Токио не достаточно надежны, чтобы в полной мере исключить появление полностью несвязанной в военном отношении Японии (5).

Японские военные расходы остаются на довольно низком уровне относительно размеров ВНП страны, не превышая с 1991 г. 0,95% его величины (6). Однако по абсолютным размерам военных затрат - 35,94 млрд. долл. (на 1992 г.) Япония входила в шестерку стран мира с самым большим оборонным бюджетом, уступая только США, Франции, Германии, Великобритании и России (39,68 млрд. долл.)(7). Американские эксперты признают, что "японская угроза" объективно выступает фактором нестабильности в азиатско-тихоокеанском районе уже только потому, что независимо от реальной мощи японских "сил самообороны" и их приспособленности для наступательных боевых действий "все соседи Японии, к сожалению, в той или иной степени озабочены потенциалом военной опасности со стороны Токио" (8).

При этом большинство специалистов избегает безосновательно обвинять Японию в экспансионистских амбициях. В расчет принимаются ее собственные естественные озабоченности, среди которых, например, британский ученый Р.Купер в первую очередь называет связанную с возможностью "движения событий в Китае в неблагоприятном направлении". Если бы такой сценарий в самом деле стал осуществляться, полагает автор, японскому правительству просто пришлось бы "прибегнуть к защитной модернизации" своей военной политики (9).

Возможно, нет ничего удивительного в том, что несколько ободряюще звучащий для поборников "сильной Японии" вывод, приведенный выше, сошел с экрана компьютера, принадлежащего именно британскому эксперту. Судя по доступным нам публикациям, американские коллеги Р.Купера предпочитают выражаться по поводу перспектив наращивания японской военной мощи осторожнее.

Но в самом деле необычно, что ее благожелательные оценки могут звучать и со стороны Австралии - страны, подобно США, познавшей ударную силу японской военной машины на практике в годы второй мировой войны. И все же факт: Джеймс Ричардсон, профессор Австралийского национального университета, анализируя в одной из своих работ тему военных озабоченностей Токио в контексте необходимости укреплять международный режим нераспространения ядерного оружия, продвинулся к почти революционному для западной стратегической мысли выводу. Он заключил, что с учетом прочности демократической традиции в японской политике, даже если бы Япония в самом деле стала ядерной державой, "то считать это подрывом режима нераспространения не было бы необходимости" (10).

По всей видимости, радикализм австралийского коллеги пока не типичен. Но он отражает широту разброса мнений, которые существуют в мире по поводу будущего военной политики Токио и японо-американского стратегического партнерства. Расходясь в оценках и выводах, политологи многих стран в целом так или иначе фиксируют то, что, рискнув, можно было бы назвать моральным устареванием союза Японии и США в той форме, как он развивался в первые сорок пять лет своего существования. Нравится это или нет, есть основания ожидать, что ревизия двусторонних военно-политических отношений последует, и избегая опасной поспешности в практических действиях, надо все же обдумывать возможности для канализации процесса модернизации в русло умеренных изменений, которые позволили бы Японии играть искомую ей более заметную мирополитическую роль, оставаясь одновременно "плотно" включенной в систему достаточно конкретных и прочных международных обязательств. Стоит согласиться с мнением Т.Вилборна: "Соединенным Штатам важно поддерживать любые предложения, которые, хочется верить, могут последовать от стран Северо-Восточной Азии для создания региональных структур, в рамках которых стратегические функции Японии удалось бы легализовать и одновременно ограничить" (11).

Появление китайского вызова потенциально тревожно для Японии так же, как и для США, по всей видимости, может отчасти обеспечить обеим державам тот синтезирующий стратегический интерес, вымывание которого вслед за распадом СССР подорвало моральную готовность Токио и Вашингтона крепить их стратегическое партнерство, не взирая на экономические трения. Во всяком случае, по мнению весьма квалифицированных обозревателей из Японского общества в Нью-Йорке, способность КНР подорвать устойчивость восточно-азиатской структуры "столь очевидна, что на практике для США и Японии вопрос состоит только в том, примут ли они этот вызов вместе или порознь" (12).

Подобно тому, как Китай способен оказаться фактором, облегчающим приспособление японо-американского союза к новым международным условиям после исчезновения советской угрозы, внешнеполитический курс КНДР и ее стремление к обладанию ядерным оружием являются силой, придающей устойчивость стратегическому партнерству Вашингтона с Южной Кореей.

На протяжении пяти десятилетий США заботились о повышении способности Сеула вооруженным путем противостоять преобладающему в количественном выражении давлению сухопутных сил и обычных вооружений КНДР. Параллельно США пытались воздействовать на авторитарные правительства страны с целью убедить их провести экономические преобразования и умеренные либеральные реформы для создания в стране гражданского общества и перехода к демократической системе управления.

В результате этих усилий в Южной Корее к 90-м годам было создано более или менее устойчивое гражданское правительство, механизм легитимной передачи власти на основе результатов демократических выборов. Обществу удается предохранять себя от крупных социальных взрывов и поддерживать приемлемый баланс в отношениях между политически активной частью гражданского населения и сохраняющими достаточно большое влияние военными. Главный итог прошедших десятилетий видится в возникновении в стране стабильной социально-политической структуры, отсутствие которой было одним из основных источников потрясений на полуострове в 40-е - 70-е годы.

В настоящее время нестабильность в Корее в основном связана с положением в КНДР. Смерть 8 июля 1994 г. Ким Ир Сена, почти 50 лет железной рукой сдерживавшего естественные устремления северокорейцев к более благополучной и свободной жизни, и переход власти к его сыну Ким Чен Иру, как представляется, может стать предпосылкой достаточно серьезных изменений на Севере. Начавшаяся смена поколений в высшем руководстве партии и государства неизбежно будет сопряжена с разработкой более или менее консервативной программы преобразований северокорейского общества ради преодоления тяжелого экономического кризиса, в котором оно находится. От темпов, направленности и успеха этих преобразований может в решающей степени зависеть то, удастся ли в ближайшие годы сохранить на полуострове де-факто существующую "конфронтационную стабильность в миниатюре".

Ключевыми для анализа ситуации являются вопросы о том, устоит ли режим КНДР (под руководством Ким Чен Ира или другого партийного руководителя) или он падет, открыв путь к стихийному объединению обеих частей страны. Сообразно тому, внешним державам, включая США, Китай и Россию, предстоит решить: к чему стремиться, в каком случае региональная стабильность пострадает больше - при резком скачке к объединению или же в случае сохранения нынешнего режима на Севере при условии его постепенной эволюции по пути умеренно-консервативного самореформирования, например, в духе начального этапа китайских реформ.

В последние десятилетия политика США и правительств Южной Кореи, вопреки мнению южнокорейских прагматиков и либералов, была направлена на дестабилизацию КНДР. Конечно, северокорейская сторона давала основания для недоверия ее политике. Но постоянное давление на Пхеньян при помощи систематического военного устрашения, изоляции КНДР в международных отношениях, нагнетания страхов вокруг возможной ядерной угрозы со стороны Северной Кореи, было контрпродуктивным. При дряхлости Ким Ир Сена и его возрастной интеллектуальной ригидности оно только повышало вероятность непредсказуемого. Психология "осажденной крепости", развившаяся в КНДР, имела своей оборотной стороной "синдром вылазки" - желание упреждающим ударом устранить угрозу постоянно ожидаемого нападения с юга. Вряд ли конфликт 1993-1994 гг. вокруг ядерной программы КНДР можно корректно проанализировать в отрыве от этого политико-психологического фона и специфики личных мотиваций северокорейского вождя, лучший анализ которых дан в новейшей работе работающего в США молодого российского специалиста Александра Мансурова, выделяющейся среди десятков статей о северокорейской внешней политике свежестью интерпретаций и реализмом суждений (13).

По данным южнокорейских экспертов, КНДР намеревалась приступить к разработке атомной бомбы еще в июне 1955 г. и обращалась с соответствующей просьбой о содействии к СССР (14). Соглашение о сотрудничестве в мирном использовании атомной энергии между Москвой и Пхеньяном было подписано в том же году. В 1959 г. в его развитие была достигнута договоренность о поставке в КНДР первого экспериментального реактора мощностью 2-4 МВТ , который в самом деле был смонтирован в 1965 г. и еще через год приступил к работе, сразу же будучи поставленным под контроль МАГАТЭ. В 1974 г. КНДР официально вступила в эту организацию, но не заключила с ней соглашения о проведении регулярных инспекций.

Одновременно северокорейские специалисты, к тому времени подготовленные в советских ВУЗах, вернулись в Северную Корею, где их силами стала осуществляться отдельная программа создания собственного северокорейского реактора, а затем и предприятия для проведения полного цикла переработки атомного топлива (завод по обогащению, центр по переработке отработанного топлива с целью извлечения из него плутония). В 1985 г. КНДР присоединилась к Договору о нераспространении ядерного оружия, а через год, в 1986 г., в строй был сдан первый собственный северокорейский реактор, оказавшийся вне контроля МАГАТЭ ввиду того, что соглашение с этой организацией все еще не было заключено Пхеньяном. Из переработанного этим реактором топлива, по мнению экспертов, между 1989 г. и 1991 г. и было извлечено некоторое количество плутония, который КНДР могла использовать в военных целях. С середины 80-х гг. в стране началось строительство двух новых, более мощных реакторов - на 15 и 200 МВТ.

Стратегически с 50-х годов Пхеньян сделал ставку на создание мощных обычных вооруженных сил. По обычным вооружениям соотношение сил на полуострове оставалось на протяжении многих лет в пользу севера. Однако с годами роли стали меняться. Экономический расцвет Южной Кореи позволил ей стабильно наращивать военный бюджет и повышать боеготовность своей армии. В КНДР кризисное состояние хозяйства парализовало способность Пхеньяна обеспечивать соответствующий прирост своих силовых возможностей. Теперь уже Север сосредоточился на ядерной программе, пытаясь компенсировать свое отставание от Юга по обычным вооружениям (15).

Вместе с тем правительство КНДР было в курсе того, что Южная Корея в 70-х годах весьма активно работала над программой создания собственного ядерного оружия, которое, как по мнению А.Мансурова, полагал Ким Ир Сен до того, было, так сказать, по негласному взаимопониманию противостоящих сторон, исключено из конфронтации между Севером и Югом. К тому времени Пхеньян уже имел основания сомневаться в действенности ядерных гарантий СССР, который по крайней мере дважды - во время Тайваньского кризиса 1958 г. и Карибского кризиса 1962 г. демонстрировал свое нежелание вступать в общий конфликт с США из-за своих периферийных союзников. В этой ситуации и было принято политическое решение о форсировании ядерной программы северян.

Ситуация не стала лучше после того, как в самом конце 70-х гг. США вынудили южнокорейское правительство Пак Чжон Хи отказаться от программы создания собственной атомной бомбы, взамен разместив на территории Южной Кореи американское ядерное оружие. В дополнение для устрашения КНДР было также решено с 1977 г. ежегодно проводить крупномасштабные американо-южнокорейские учения "Тим спирит", которые были сразу же расценены северокорейскими специалистами как наступательные по своему характеру, что только усилило подозрения Пхеньяна.

Пытаясь предупредить встречную эскалацию гонки вооружений, в сентябре 1991 г. президент США Джордж Буш заявил о намерении вывести с территории Южной Кореи все американское ядерное оружие наземного базирования. Через несколько месяцев после этого, 13 декабря 1991 г. КНДР и Республика Корея подписали Соглашение о примирении, ненападении, обмене и сотрудничестве, в соответствии с которым они обязались уважать политические системы друг друга и открыть постоянно действующие миссии связи в обеих столицах. Соединенные Штаты приветствовали этот шаг, но выразили свою обеспокоенность по поводу отсутствия в Соглашении указания на конкретные меры для предупреждения ядерной гонки на Корейском п-ве. С учетом мнения Вашингтона 30 декабря 1991 г. КНДР и Южная Корея подписали специальную Декларацию о безъядерной зоне в Корее и договорились о проведении взаимных инспекций ядерных объектов в обеих частях страны. В январе 1992 г. КНДР также подписала Соглашение о гарантиях с МАГАТЭ, в соответствии с которым на ее территории была проведена первая международная инспекция.

Однако в ходе этой инспекции был получен материал, который дал основания для сомнений в мирном характере северокорейской ядерной программы. Международные эксперты попытались провести дополнительные исследования и проверки на ряде других северокорейских объектов. В этом им было отказано. Вслед за тем Пхеньян отказался разрешить и инспекцию южнокорейской стороны, запрос о проведении которой Сеул сделал в соответствии с Декларацией о создании безъядерной зоны. В результате, к июню 1992 г. возник тупик: международная общественность широко обсуждала вопрос о стремлении КНДР к обладанию ядерным оружием, а Пхеньян упорно отказывался допустить в страну инспекторов, чтобы развеять подозрения. Одновременно Соединенные Штаты и Южная Корея пытались продолжить тактику военного устрашения Севера. В частности, были возобновлены традиционно сильно беспокоящие КНДР американо-южнокорейские военные маневры "Тим спирит". Реагируя на их проведение, в апреле 1993 г. Пхеньян заявил о своем выходе из Договора о нераспространении ядерного оружия.

В июне 1993 г. в Женеве США и КНДР впервые приступили к обсуждению ядерного вопроса. Им удалось достигнуть договоренности, в соответствии с которой Северная Корея заявила о замораживании своего решения о выходе из Договора о нераспространении, а в ответ администрация США обязалась не применять против КНДР ядерного оружия и не угрожать его применением.

В феврале 1994 г. Пхеньян разрешил провести на своей территории еще одну инспекцию МАГАТЭ. Но эта инспекция была сочтена экспертами недостаточной, а разрешить провести дополнительные северокорейская сторона снова отказалась. Весной 1994 г. вопреки крайне бурным протестам Пхеньяна вновь были проведены маневры "Тим спирит". В ответ КНДР прервала американо-северокорейский диалог в Женеве.

Дело дошло до того, что весной и летом 1994 г. в печать стали поступать сообщения о том, что администрация Б.Клинтона рассматривает вопрос о нанесении упреждающих ударов по ядерным объектам КНДР. Параллельно весной 1994 г. США поставили Южной Корее ракеты "Пэтриот", предназначенные для отражения возможных атак со стороны Севера. В Сеуле жители раскупали лапшу и консервы и делали запасы в бомбоубежищах. По мнению экспертов, события приобретали драматический оборот, когда бывший президент США Джимми Картер по согласованию с администрацией отправился в КНДР, где он в течение трех дней вел напряженные переговоры непосредственно с Ким Ир Сеном, убедив его в конце концов продолжить официальные обсуждения с США. Опасный момент был пройден, напряженность перестала возрастать, а затем смерть Ким Ир Сена даже разрядила обстановку.

После двух туров возобновившихся американо-северокорейских переговоров в Женеве в августе и октябре 1994 г. был достигнут компромисс, в соответствии с которым КНДР обязалась заморозить строительство двух почти готовых графитовых реакторов с тем, чтобы в дальнейшем их демонтировать и воздержаться от переработки 8 тыс. т отработанного топлива, из которого может быть извлечен оружейный плутоний, а Соединенные Штаты обещали оказать Пхеньяну содействие в сооружении двух легководных реакторов, работающих на топливе с коэффициентом обогащения ниже того, что бывает необходим для производства ядерного оружия. Фактически США окажут КНДР содействие в получении помощи на сумму около 8 млрд. долл., большая часть которой поступит из Японии и Южной Кореи. Одновременно США обязались не применять против КНДР ядерного оружия и согласились на открытие в Вашингтоне и Пхеньяне миссий связи (16).

Новая ситуация на Севере, повышающая вероятность объединения обеих частей страны, вынуждает США во многом по-новому оценивать перспективы своего присутствия в Корее. В случае лавинообразного нарастания объединительной волны со стороны Севера, она может полностью разрушить структуру внешних отношений обоих корейских государств и поставит под сомнение будущее американо-южнокорейского альянса. Какой станет внешняя политика единой Кореи, в которой относительно благополучное, образованное и привыкшее к зависимости от США население будет составлять только половину общего числа избирателей?

Сегодня большинство южнокорейских аналитиков сходится на том, что идеологией будущего единого корейского государства будет национализм. Типично в этом смысле рассуждение молодого южнокорейского аналитика: "Несмотря на тенденции к интернационализации, современная эпоха может быть определена как эпоха национализма. Следовательно, необходимо, чтобы объединенное государство строилось на национализме". По мысли автора, это должен быть, как он отмечает, "открытый национализм", то есть национализм, совместимый с взаимозависимостью мира, региональной интеграцией и интернационализацией под эгидой международного сотрудничества и всеобщего мира (17). Такая картина кажется слишком гармоничной, чтобы казаться убедительной. На практике будет не так-то просто обеспечить преобладание в единой Корее умеренно-либеральной идеологии хотя бы потому, что средние слои, тяготеющие к ней, не смогут образовать в ней сколько-нибудь устойчивого большинства. В той же мере, как корейский национализм может развиться в радикальной форме - в которой он 50 лет культивируется на Севере - единая Корея может оказаться гораздо более антиамериканской, чем Южная, хотя, вероятно, и не столь антиамериканской, как Северная.

Не ясно, какими могут оказаться отношения объединенной Кореи с другим американским союзником - Японией. Токио и Сеул последние тридцать лет, конечно, соединяло американское влияние и общая неприязнь к коммунизму. Но в случае объединения японской стороне, возможно, во многом придется заново проходить трудный путь преодоления исторических предубеждений, подогреваемых не решенным территориальным спором и вопросом о негласном ущемлении прав полумиллионного корейского меньшинства в Японии.

Наконец, нет определенности и в вопросе о корейской атомной бомбе. По мнению многих западных обозревателей, южнокорейская сторона, испытывая серьезные опасения в отношении появления ядерного оружия у северян, была бы не против того, чтобы оно было в распоряжении единой Кореи. Хотя южнокорейские политики хранят по этому поводу молчание, американские эксперты склонны рассматривать такую перспективу как достаточно реалистичную (18).

В такой ситуации интересам США отвечало бы эволюционное развитие корейской ситуации, исключающее внезапное нарушение статус-кво между двумя корейскими государствами. Стабилизацию положения на полуострове стоит связывать прежде всего с преодолением изоляции Пхеньяна и поиском возможностей убедить его приступить к самореформированию при поддержке внешнего мира.

Новый подход России к проблемам Корейского полуострова, который стал складываться с конца 80-х годов, был неоднозначным и для региональной стабильности по своим последствиям. С одной стороны, нормализация отношений с Республикой Корея и заключение российско-южнокорейского договора (ноябрь 1992 г.) были крупным успехом молодой российской дипломатии и означали косвенное, опосредованное подключение Российской Федерации к американской стратегической системе в АТР. С другой - идеологически мотивированный и неоправданно резкий отказ от попыток сохранить потенциал для влияния на внешнюю политику КНДР, несмотря на тоталитарный, репрессивный характер северокорейского режима, в целом оказал дестабилизирующее воздействие на ситуацию.

Лишившись даже и символической поддержки Москвы и столкнувшись с нарастанием стремления Пекина отказаться от односторонней поддержки КНДР в пользу равноудаленных отношений с обоими корейскими государствами, Пхеньян продемонстрировал в 1993-1994 гг. весь набор холерических защитных реакций (синдром "мыши в углу"), наиболее опасной из которых было приостановление членства КНДР в Договоре о нераспространении ядерного оружия и форсирование разработок собственной атомной бомбы. Международное сообщество в целом, так же, как и новое руководство КНДР, принявшее власть летом 1994 г. после смерти Ким Ир Сена, дипломатически оказалось в крайне сложном положении во многом вследствие той изоляции, в котором Пхеньян оказался не в последнюю очередь из-за недооценки Москвой важности российско-северокорейских отношений.

Подписание в ноябре 1992 г. Договора о дружбе и сотрудничестве с Южной Кореей нарушило структурированность региональной подсистемы по принципу разделения всех блоков двусторонних отношений на "промосковские" и "проамериканские", которые автоматически считались "антимосковскими" - и были таковыми на самом деле. На сегодняшний день российско-южнокорейский договор остается единственным договорно-правовым "якорем" политики России в регионе, что, конечно, не свидетельствует о прочности и устойчивости ее позиций в Восточной Азии.

Если нормализация отношений с Югом была активом российской политики, то замораживание связей с Севером - ее явным просчетом. Ухудшение отношений с КНДР привело к выталкиванию Москвы из корейского процесса и перехвата инициативы Соединенными Штатами, Китаем и даже Японией. Более того, наметившиеся вскоре после заключения российско-южнокорейского договора разочарование и недоумения в связи с быстрым падением интереса южнокорейцев к экономическому сотрудничеству с Москвой тоже во многом было результатом того, что Сеул, не без удивления, обнаружил, что Россия фактически утратила способность влиять на режим Ким Ир Сена, тогда как расчет на использование этого влияния в интересах Юга был одним из главных стимулов движения Сеула к нормализации отношений с Москвой.

Смена руководства в КНДР, как представляется, как минимум дает повод для активизации российской политики в отношении этой страны с тем, чтобы по возможности восстановить в ней свои политические позиции. В этом смысле первоочередное значение могло бы иметь заключение нового политического договора с Пхеньяном, который, исключая автоматическое вовлечение России в возможный конфликт на стороне КНДР, одновременно мог бы дать северокорейскому режиму разумные политические гарантии его безопасности против, например, беспокоящих его попыток силового свержения из вне.

Разумные лимиты промедления в этом вопросе давно исчерпаны. Дело доходит уже до того, что западные эксперты, по понятным причинам традиционно подозрительные к российско-северокорейским, приходят к выводам, все еще кажущимся крамольным большей части российских либеральных политиков о том, что соглашения по вопросам безопасности между Северной Кореей, с одной стороны, и Китаем и Россией, с другой, связывают воедино ткань существующих двусторонних подсистем отношений безопасности в Восточной Азии. Хотя в прошлом на них взирали с беспокойством, эти соглашения с КНДР могли бы играть конструктивную роль в будущем, особенно, если бы они могли стать подстраховкой мер доверия, о которых, возможно, удалось бы договориться в результате возобновления диалога Севера и Юга или Севера и США.

Улучшение отношений с обеими Кореями при, вполне возможно, опережающем сотрудничестве с Южной могли бы, хотя только отчасти, компенсировать отсутствие конструктивных отношений России с Японией, неудовлетворенность которой не может, конечно, изолировать Россию от АТР, но вполне в состоянии помешать ей приобрести позитивную политико-военную роль в региональной подсистеме партнерства с США.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. U. Lehner. The Asia Factor in US - Japan Relations, p. 8.

2. Анализ политико-психологического аспекта американо-японских противоречий в экономической и стратегической областях представлен в докторской диссертации М.Г.Носова "Японский фактор во внешней политике США" (М.: ИСКАН, 1990).

3. Li Jinguie. The Impact of the Breakup of the Soviet Union on Europe and Asia. - В кн.: China and Germany - Different Answers..., р. 31.

4. William Crowe, Alan Romberg. Rethinking Security in the Pacific. // Foreign Affairs. Vol. 70, # 2 (Spring 1991), р. 129.

5. David Youtz, Paul Milford. А Northeast Asian Security Regime. Institute of East West Studies. Pub1ic Policy Papers, # 5. New York: Praeger, 1992, р. 18.

6. Кокусай хикаку кэйдзай еран. 1995, с. 82.

7. Там же.

8. Thomas Wilborn. Japan's Self-Defence Forces: What Dangers the Northeast Asia? Strategic Studies Institute. Мау 1, 1994, р. 29.

9. R.Cooper. Ор. cit., р. 19.

10. J.Richardson. Asia-Pacific: the Саsе of Geopolitical Optimism, р. 34.

11. Thomas Wilborn. Japan's Self-Defence Forces, р. 29.

12. U.Lehner. 0p.cit., р. 8.

13. Alexandre Mansourov. The Origins, Evolution and Future of the North Korean Nuclear Program. 11 Korea and World Affairs. Vol. 19, # 1 (Spring 1995), р. 40-66, особ. р. 45-51.

14. James Fallows. Korea's Bomb and the Panic Gap. // Thee National Interest, М 38 (Winter 1994/95), р. 42.

15. Sang Нооn Park. North Korea and the Challenge to the US-South Korean Alliance. // Surviva1. Vol. 36, # 2 (Summer 1994), р. 90.

16. Byung-Jon Ahn. The Маn Who Would Ве Kim. // Foreign Affairs. Vol. 73, # 6 (November/December 1994), р. 101.

17. Byung-Duck Hwang. Ideology of а United Korea. // RINU Newsletter (Research Institute for National Unification), March 1995. Vol. 4, # 1, р. 8.

18. James Fallows. Korea's Bomb and the Panic Gар. // The National Interest, # 38 (Winter 1994/95), р. 40-45.

Т.С.Аникина

ПРОГНОЗ РАЗВИТИЯ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИТУАЦИИ В АТР И ПЕРСПЕКТИВЫ РОССИЙСКО-КОРЕЙСКИХ ОТНОШЕНИЙ

На пороге ХХI в. практически все российские и зарубежные эксперты сходятся во мнении, что роль Азиатско-Тихоокеанского региона в мировой экономике и международных отношениях возросла, возрастает и будет неизменно возрастать в будущем. Экономические прогнозы достаточно единодушно предсказывают быстрое развитие большинства государств региона, и даже неизбежное превращение некоторых из них новые центры силы. Политическое же будущее Тихоокеанской зоны менее определенно. Нельзя исключать неожиданных поворотов событий, способных вызвать долгосрочные изменения в системе и структуре международных отношений как в масштабах региона, так и , возможно, выходящих за его пределы. Так же еще десять лет назад никто не мог предвидеть распада СССР и острого кризиса, поразившего новые независимые государства, в том числе и саму Российскую Федерацию.

Между тем наряду с прочими, и эти события привели к серьезным изменениям в расстановке сил и, соответственно, в самой политической ситуации в данном регионе, а прежде всего в его северо-восточной зоне. Важно отметить, однако, что контуры тех перемен в регионе, которые повлек и еще повлечет за собой крах СССР, определились еще далеко не полностью. Не оформилась до сих форм и долгосрочная стратегическая линия России в АТР. Тем не менее точно так же, как нет полной ясности относительно перспектив развития внутренней ситуации в самой РФ в ближайшие годы, нет возможности со всей определенностью предсказать победу того или иного направления внешнеполитической активности в регионе. Ясно одно: масштабы реального влияния России на процессы в этом районе мира существенно сократились по сравнению с советским периодом и продолжают сокращаться.

В руководстве РФ, в политических, деловых и научных кругах существуют различные, порой кардинальным образом противоречащие друг другу подходы к формированию российской политики на "восточном" направлении. В значительной мере это касается и курса в отношении государств Корейского полуострова. Одна группа политической и интеллектуальной элиты полагает необходимым и соответствующим интересам страны продолжение традиционного советского курса на поддержку, хотя теперь, скорее, в неявной форме, КНДР. Другая - выступает за ориентацию на преимущественное развитие отношений с Республикой Корея. Третья - полагает, что умелое лавирование между двумя корейскими государствами в наибольшей мере соответствует интересам России, укрепляет ее возможности оказывать оперативное воздействие на развитие ситуации на полуострове, а также способствует возрождению значимости российского присутствия в Северо-Восточной Азии.

Похоже, однако, что в обозримом будущем развитие как политических отношений в АТР, так и военно-стратегической обстановки в целом будет определяться прежде всего взаимодействием трех центров силы - Японии, США и Китая. Несовпадение национальных интересов и стратегическое соперничество между ними как уже неоднократно проявлявшееся в прошлом, так и находящееся в латентном состоянии может вновь привести к противостоянию. Последнее особенно касается двусторонних отношений между Китаем и США, Китаем и Японией, США и Японией, Японией и Россией, поскольку в основе противоречий между ними лежит в той или иной степени основанное на реальных возможностях стремление к региональному лидерству.

Причем, если США пытаются взять на себя роль рулевого любого международно значимого процесса в самом регионе, будь то посредничество в переговорах или военные учения, то Япония скорее стремится действовать в качестве регионального представителя на международном уровне, используя АТР как ступеньку на пути к статусу не только мировой экономической, но и политической державы. При этом нельзя исключать и превращения Японии в перспективе в военный центр силы, особенно если напряженность на Корейском полуострове или в других районах Северо-Восточной Азии (включая российский Дальний Восток) выйдет за пределы нынешней сбалансированности.

Очевидно, что чем большее значение АТР будет приобретать в мировом балансе экономических и политических потенциалов, тем в большей степени взаимоотношения бывших, настоящих и будущих центров военной мощи, экономической силы, политического влияния в регионе не только будут сообщать дополнительный импульс ему самому, но и окажутся способными оказывать масштабное воздействие на международные процессы. Вместе с тем, принимая во внимание явные и скрытые противоречия между основными центрами силы в АТР, не следует все же переоценивать их способности радикальным образом изменить ситуацию в регионе.

Так, например, в среднесрочной перспективе нет, видимо, оснований для серьезных перемен в нынешней модели отношений между Японией и США. Помимо оформленного Договором безопасности военно-политического партнерства, эти страны сцементированы и постоянно растущей экономической взаимозависимостью, что в целом пока не вступает в неразрешимые противоречия с интересами обеих сторон. В этом контексте резкое наращивание Японией своей военной мощи представляется возможным только в тех случаях, если США по той или иной причине сочтут необходимым и выгодным свернуть свое военное присутствие в регионе, или произойдет заметное усиление экспансионистского начала во внешнеполитическом курсе КНР. Однако и тот, и другой сценарий в настоящее время маловероятны.

Тем не менее, роль Китая в регионе будет неуклонно возрастать. В основе этого лежит прежде всего безусловно успешное развитие китайской экономики в последние годы и ее огромный потенциал. По расчетам экспертов ООН, уже сейчас КНР занимает по объему ВНП третье место в мире (по китайским расчетам, ориентированным на получение внешней помощи в качестве развивающегося государства, - восьмое), но к 2010 году опередит Японию, а к 2020 г. - догонит США. В случае реализации подобных прогнозов следует ожидать не просто постепенного усиления влияния Китая в Азиатско-тихоокеанском регионе, но превращения его в перспективе в политический фактор подлинно глобального масштаба.

В международных делах китайское руководство неизменно ориентируется только на собственные интересы, проводит весьма искусную политику, целенаправленно укрепляет свои позиции и влияние на международной арене. Поэтому уже сейчас многие государства АТР смотрят на КНР как на наиболее вероятного лидера. Предпосылки для выполнения этим государством такой роли вполне реальны. В частности, начинают вырисовываться контуры "единого Китая" - мощного государства, каким он способен стать после недавнего перехода под его юрисдикцию Гонконга и, хотя и крайне гипотетического, но все же довольно часто упоминаемого возможного объединения КНР и Тайваня. Не следует упускать из виду и консолидирующую роль китайской диаспоры в странах Тихоокеанского региона, ряды которой постоянно пополняются за счет нелегальной эмиграции. Если же этот процесс будет легализован, то Китай способен "выбросить" в мир сразу до 60 млн. человек.

В обозримом будущем можно ожидать некоторых колебаний политической и военной роли Японии в регионе, которые, однако, вряд ли окажутся столь существенными, что повлекут за собой заметные сдвиги во взаимоотношениях Токио с государствами региона, включая и российско-японские отношения. Действительно, как показали события 1993-1994 годов, перемены в японской внутриполитической жизни, в том числе утрата Либерально-демократической партией своего многолетнего лидерства, отнюдь не способствовали радикальным изменениям во внешней политике страны. Придя к власти, социал-демократы, вопреки своим же программным установкам, продолжили курс прежнего японского руководства. Неизменной осталась и его главная цель - добиться для Японии в мировой политической иерархии статуса, адекватного ее экономической роли. Последним веянием на этом направлении стала концепция "Евразийской дипломатии под углом зрения с Тихого океана", с которой в июле 1997 года выступил японский премьер-министр Рютаро Хасимото. В ней прямо отражены стремления Токио расширить горизонты своей внешнеполитической активности и распространить ее через азиатские страны и Россию на Европу, вплоть до Атлантики.

По сути дела, уже сделана заявка на начало соперничества с США на всем пространстве Евразии. Для создания его базы японское руководство фактически готово к пересмотру статей конституции, ограничивающих милитаризацию страны: уже принято решение об использовании воинских подразделений Японии за пределами ее территории, хотя речь идет пока только о миротворческих операциях; военный бюджет страны, оставаясь по-прежнему в пределах 1% ВВП, в абсолютных цифрах уступает только американскому; при супервысоком уровне технологий разработка и начало производства в самые короткие сроки современных видов вооружений для японской экономики не являются проблемой. Кроме того, в целях приобретения веса на международной арене была начата и продолжается кампания за предоставление Японии места в Совете Безопасности ООН.

В перспективе продолжение этих и подобных усилий японской стороны способны привести к серьезным и, нельзя исключать, принципиальным изменениям в АТР. В случае успешной реализации всех планов Токио, уже в конце текущего - начале будущего века в Тихоокеанском регионе окончательно оформится амбициозная военная держава мирового уровня, что безусловно разрушит сложившийся здесь баланс сил. Во-первых, может коренным образом измениться характер японо-американского сотрудничества, когда Япония уже не удовлетвориться подчиненной ролью в этом альянсе и будет решительно претендовать на равноправие с США. В этом случае неизбежны не только экономические, но и политические противоречия между двумя странами, что усилит их соперничество в мире в целом, а в АТР - особенно.

Во-вторых, усиление Японии может стимулировать в странах региона, где еще сохранилась память о ее агрессии в ходе первой, второй мировой и корейской войн, стремление к объединению на антияпонских позициях. Вполне вероятно, что при дальнейшем ослаблении российского влияния в АТР, во главе этого движения может оказаться Китай.

Наконец, в-третьих, с учетом уже имеющихся российского, китайского, американского и растущего корейского военных потенциалов на Дальнем Востоке и на Тихом океане, наращивание Японией своей политической и военной мощи способно повысить милитаризованность региона до опасного уровня. И это при том, что существует достаточно поводов, в том числе территориальных претензий между государствами АТР, для начала вооруженных столкновений между ними. Таким образом, есть опасения в том, что в обозримом будущем этот район может стать очередным конфликтным очагом мирового масштаба. Эти условия приходится учитывать при анализе перспектив российско-корейских отношений.

На рубеже веков отношения между Российской Федерацией и обоими корейскими государствами будут определяться целым рядом новых моментов. С одной стороны, с окончанием холодной войны и началом демократических преобразований в России практически сошел на нет идеологический фактор российской внешней политики. Как следствие, исчезла необходимость своеобразного "вкусового" выбора между Сеулом и Пхеньяном, для российского руководства более реальной стала свобода внешнеполитического маневрирования на полуострове в соответствии со своими национальными интересами. Однако оборотной стороной этого процесса стала необходимость поиска сбалансированного подхода к развитию ситуации во взаимоотношениях двух корейских государств, что оказывается особенно сложным в условиях, когда в самой России пока нет четкого и разделяемого представителями различных политических сил представлений о том, в чем собственно эти интересы заключаются.

Как бы парадоксально это не звучало, но с окончанием "холодной войны" и ослаблением российских позиций на Дальнем Востоке обстановка на Корейском полуострове стала менее стабильной и контролируемой. Пока еще рано делать выводы о том, удастся ли США или другим странам региона заменить Советский Союз в плане влияния на руководство Северной Кореи как в контексте отношений Пхеньяна и Сеула, так и с точки зрения взаимодействий обоих государств с другими странами азиатско-тихоокеан-ского региона.

В то же время, нельзя полностью исключать, что в своем стремлении укрепиться на стратегически важном направлении, те или иные участники политического процесса в регионе, в том числе и Россия, все чаще будут разыгрывать "корейскую карту". В этом плане прежде всего обращает на себя внимание роль корейского фактора в современных и будущих отношениях в четырехугольнике США - Россия - Япония - Китай.

Важную роль в региональном развитии бесспорно будет играть ситуация в Северной Корее. После смерти Ким Ир Сена экспертами обсуждались две наиболее вероятные тенденции будущего развития КНДР, способные изменить соотношение сил в регионе. Первая - определенное ослабление тоталитарного режима и начало некоего "перестроечного" процесса. Вторая - продолжение или даже ужесточение прежнего курса внутри страны и на международной арене. Выбор направления во многом зависит и будет зависеть в ближайшее время как от пока еще не вполне оформившейся позиции (и влиятельности!) Ким Чен Ира, так и от соотношения сил различных группировок северокорейской военной и политической элиты.

Не следует полностью исключать и ту роль, которую Запад и соседи по Тихоокеанскому региону способны сыграть в окончательном оформлении внешнеполитического курса нынешнего руководства Северной Кореи. Если правящая верхушка Пхеньяна получит от Вашингтона и Сеула гарантии сохранения своих интересов и позиций в условиях смягчения внутреннего и его внешнеполитической линии, а в перспективе - объединения двух корейских государств, то это может способствовать реализации первой из указанных выше тенденций. И наоборот, отсутствие какой-либо договоренности с упомянутыми выше внешними силами способно ужесточить режим в Пхеньяне.

Характер обстановки на Корейском полуострове во многом будет определяться также действенностью консолидирующих факторов, призванных стимулировать процесс объединения корейских государств в обозримом будущем. Пример Германии показывает, что стремление к национальному единению может оказаться превалирующим даже над социально-политическими различиями. Не случайно на Юге достаточно часто раздаются голоса против жесткой политики в отношении Северной Кореи как унижающей "единую корейскую нацию", а также призывающие, вопреки давлению США, к непрерывному и терпеливому диалогу с Пхеньяном.

Таким образом, если руководству двух государств удастся найти такие пути объединения, которые на начальном этапе не затронут существо их режимов, то возможность движения к созданию в обозримом будущем единого корейского государства может стать вполне реальной.

Сохранение на Севере жесткого режима, враждебного внешнему миру, но внутренне слабого, как бы "замкнутого на самого себя", безусловно, является важнейшим тормозом на пути объединения двух корейских государств на национальной основе. Анализируя позицию на Корейском полуострове в целом, приходится признать, что почти полувековая вражда и выбор различных путей социально-политического развития не могли не оставить глубоких корней. Поэтому вряд ли можно ожидать скорого и единодушного преодоления напряженности и недоверия. Естественно предположить, что на фоне общего улучшения политического климата на полуострове, будут как откаты назад, так и прорывы в преодолении враждебности и определенного отчуждения. Однако столь же ожидаемым может быть и отсутствие резких поворотов в ситуации на Корейском полуострове.

При любом развитии событий на полуострове Россия, самоустранившись или будучи отстраненной от активного участия в процессе, уже очень скоро может столкнуться с появлением на ее восточных, слабо защищенных и удаленных от центра границах нового регионального центра силы. Тем самым будет предопределена окончательная утрата Россией реальных рычагов влияния на политику северокорейского руководства, толчок которой был дан как нарастанием кризисных явлений на российской дальневосточной периферии, так и в целом изменением стратегического курса на мировой арене после распада СССР.

Наконец, вполне объяснимо, что ослабление влияния Москвы на международном уровне подтолкнуло северокорейское руководство к прямому диалогу с Вашингтоном и к сложной, многоходовой игре вокруг ядерной программы, в том числе и к требованию определенных уступок за обещание не выходить из Договора о нераспространении ядерного оружия.

Кроме того, не следует исключать, что утратой Россией своих позиций в Северной Корее может в любой момент воспользоваться Пекин, тем более, что на международном уровне его политика в отношении Пхеньяна оставалась неизменно лояльной. В этой связи вполне возможен новый альянс Китая и КНДР, которые имеют не только параллельные экономические, территориальные интересы и цели на российском Дальнем Востоке, но и реальные возможности для их достижения.

Вместе с тем, положительная тенденция к активизации отношений Российской Федерации с Южной Кореей еще не достигла оптимального уровня. Равноправному и взаимовыгодному партнерству в значительной мере препятствует российская задолженность Республике Корея. Тем более не приходится рассчитывать на продекларированные в Договоре 1991 года, но далекие от практического осуществления союзнические отношения Москвы и Сеула. Исходя из этого, и в интересах собственной безопасности в этом регионе, России ни в коем случае нельзя содействовать Пхеньяну в реализации его ядерной программы или в возможных попытках сорвать достигнутые соглашения.

В этом отношении российские интересы, по сути дела, совпадают с заявленными позициями других государств, в том числе находящихся или тяготеющих к АТР. Однако идея международной конференции по Корейскому полуострову в ближайшем будущем с позиций Москвы бесперспективна, поскольку России для отстаивания своих интересов еще предстоит не только попытаться восстановить утраченное влияние, но и просто сформулировать эти самые интересы. Конечно, в условиях нестабильности внутренней ситуации в самой России, а также существования экономических и, в меньшей степени, политических и социальных предпосылок для сепаратистских настроений на российском Дальнем Востоке, Москва может выбрать путь дипломатического лавирования между Сеулом и Пхеньяном. Однако такая политика может обернуться сокращением позиций России как на Севере, так и на Юге.

Марк Хонг

ДЕМОКРАТИЯ В АЗИИ

Данная работа выражает личную точку зрения Его Превосходительства посла М.Хонга и не отражает позицию правительства Сингапура.

Коммунизм или демократия? Такой жесткий выбор стоял перед народами Азии в первые годы после окончания второй мировой войны. Ожесточенная борьба между силами коммунистического крыла и некоммунистическими партиями началась в Китае в 30-е и 40-е годы, на Корейском полуострове - в 50-е годы, а в Юго-Восточной Азии и Индокитае - в 60-е и 70-е годы нашего столетия. Это был действительно очень серьезный вызов. На сегодняшний день в Азии много стран, которые выбрали для себя политический плюрализм и свободную рыночною систему. В мире осталось только четыре коммунистические страны, из них три страны Азиатского региона выбрали свободную рыночною систему и, в определенной степени, экономические реформы. В Азиатском регионе демократия имеет полный триумф. Но особенно интересен тот факт, что жители Азии сами определяют и обсуждают что означает демократия и как она определяется в азиатском контексте.¹ Запад, особенно Соединенные Штаты Америки, является активными заинтересованным участником этих продолжающихся дебатов, пропагандируя западное осмысление и западную версию демократии и прав человека.

Сейчас демократия стала повсеместным общественным благом. Провозглашенная в Греции и получившая дальнейшее распространение в Европе и Северной Америке, распространенная по всему миру деколонизацией, поразившая молодые страны силой и изобилием эффективной, свободной от демократии рыночной системы, могущая завоевать свободу, процветание и стабильность при правильном ее применении, демократия сейчас является принадлежностью каждого. Жители Азии понимают, что в независимости от серьезных недостатков, которыми обладает Демократия, они имеют самый драгоценный дар - возможность менять своих лидеров мирным способом. Западные страны больше не имеют прерогативы утверждать, что только они являются подлинными демократами. Жители Азиатского региона могут пытаться применять различные формы демократии, но они в не меньшей степени демократичны, чем любая западная страна. Современное поколение, поддерживаемое быстрыми и высокими темпами экономического роста, теперь имеет возможность дальнейшего развития демократии для удовлетворения своих потребностей, условий и ценностей.

Азиатские ценности

Ценности предопределяют национальные политические системы. Демократия являет собой политическую систему, равно как и идеологию. Ценности формируют и влияют на политические системы, которые, если они плодотворны, должны точно отражать ценностный базис. Чтобы показать на примере отношения между азиатскими ценностями и азиатской демократией, исследуем (позднее мы определим понятия "азиатские ценности" и "азиатская демократия") три значимые азиатские ценности: упор на образование; упор на семью и сообщество; консенсусный подход. Мы все согласны и понимаем, что эти ценности применимы не только у нас и могут быть названы и западными ценностями. Но именно азиатскими их делает то, что особая важность и акцент придается этим трем составляющим и их дальнейшему развитию в Азии. В других странах, например некоторых странах Запада, большее внимание уделяется индивидуальному подходу и особую значимость приобретают права, нежели обязанности.

Образование

Во-первых, образование в Азии рассматривается как инструмент к социально-экономическому продвижению. Здесь повсеместно чувствуется "образовательный голод", особенно в странах, где образование ценят и уважают. Азиатские семьи жертвуют даже необходимым, чтобы посредством образования обеспечить своим детям лучшее будущее. Для того чтобы отразить акцент на образование, такие политические системы, как Демократия, должны обеспечить равенство возможностей, нежели равенство результатов. При коммунизме результат заключается в равенстве всех в бесклассовом обществе. При демократии все равны на исходном этапе, а результаты различны в зависимости от сообразительности и личных достижений. Так, азиатская Демократия включает поощрения на образование, в частности бесплатное общее образование для всех людей.

Семья и община

Во-вторых, все страны Азии придают большую значимость семье и общине, нежели индивидуалам. Это стало результатом социально-экономических факторов. Большинство стран Азии ориентированы на сельское хозяйство, бедны и перенаселены. При таких обстоятельствах семья становится наиболее эффективным источником выживания. Индивидуал научился сочетать свои интересы и потребности с интересами семьи. Например, бедная семья зачастую собирает воедино свои скудные сбережения, чтобы дать образование своему наиболее одаренному члену семьи, с тем, чтобы выучившись, он/она, в свою очередь, помогли им. Успех, так же как и обязанности, делят с семьёй и общиной. Обязанность семьи - присматривать за младенцами и стариками. Нация, перенесённая в плоскость политических систем, рассматривается как более крупная община. Глава нации рассматривается как патриарх, чья власть уважается и который принимает решения за всю нацию. Подобные черты часто различимы в азиатской демократии. В Японии император - божественный глава. В Китае лидер страны является патриархальным Председателем. На Западе демократия основана на политическом плюрализме, на том, что различные партии выдвигают разные программы и политические курсы. В западной политике продвижение общества обусловлено столкновением противоречащих друг другу идей. Азиатская демократия, в отличие от нее, учитывает разные факторы. Лидирующие партии, такие как партия ИПК в Индии, ЛДП в Японии, Национальный Фронт в Малайзии и "Голкар" в Индонезии, отражают и национальные интересы. Оппозиционные партии считаются конструктивной оппозицией и отличаются только оттенками и незначительными деталями. Считается, что все политические партии должны работать на благо общины или для национальных интересов, чтобы получить большую поддержку.

Согласие и обсуждение

Еще одной типичной азиатской чертой является желание и поиск гармонии. Японская пословица гласит, что "торчащий гвоздь будет забит". Поиск "ва" (по-японски "гармония") выражается и индонезийскими словами "мусуавара" и "муфакат", что означает "согласие и консультация". В конфуцианской философии ² поиск "золотой середины" означает те же понятия. На Западе, однако, действует правило преобладающего большинства. Так, западная демократия выделяет принцип "50% + 1", независимо от того, является ли это референдумом по таким противоречивым вопросам, как смертный приговор, или результатом выборов. Одним изменением к системе большинства является система пропорционального представительства, благодаря которой партии представлены в парламенте пропорционально их избирательной поддержке. Поиск компромисса и согласия в азиатской демократии лучше всего можно показать на примере Японии, где решение принимается посредством длительных обсуждений при поддержке почти всех участников дискуссии. В Сингапуре референдум был использован один раз в 1963 году по вопросу о единстве с Малайзией. Зачастую правительство стремится достичь национального согласия посредством министерских выступлений, специальных парламентских комитетов, общественных слушаний, издании правительственных документов, членов парламента при обсуждении проблем на встречах с избирателями. Сингапурское правительство также пытается формировать общественное мнение и достигать согласия и понимания путем введения не пользующихся популярностью, но необходимых мер, например ограничений на владение автомобилем. Такими способами страны Азии изменяют демократию, приспосабливая ее к своим потребностям и нравам. Демократия в сельской местности осуществляется так: возглавляющий собрание должен обсудить вопрос со своими односельчанами и прийти к единому соглашению.

С моей точки зрения, азиатская демократия в данный момент является адаптацией либо президентской демократии по-американски, либо парламентской демократии образца британского Вестминстера, с определенными характерными чертами, например денежной политикой, влиянием законных интересов, таких как голосование в сельской местности или землевладение и т.д. В идеале демократия по-азиатски должна быть сочетанием политического плюрализма, свободных и справедливых выборов, экономического либерализма (свободной рыночной системы), а также социальной дисциплины или ответственности. В отличие от этого, на Западе вместо социальной дисциплины и ответственности большее внимание уделялось индивидуальным правам. В Сингапуре политическая система основана на синтезе политического плюрализма, свободных и справедливых выборах, экономической свободе и социальной дисциплине, индивидуальных правах и ответственности, а также единстве общины.

Три составляющих прогресса

За последние 200 лет крупные революции изменили судьбу человечества. Во-первых, американская и французская революции подняли знамена свободы, равенства и братства. Эти зародышевые события ознаменовали начало отказа от своевольного правления монархов и положили начало правам человека на Западе. Они начали политическое освобождение Человека. Следующая революция, начатая Адамом Смитом и другими апостолами свободного рынка, послужила началом экономического освобождения Человека. Затем возник вопрос: если человек свободен и является хозяином своей политической и экономической судьбы, то что же побудит его пойти против анархии и эгоизма? Ответ следующий: социальная ответственность и дисциплина - черты, особо выделяемые азиатским обществом. Когда есть политическая свобода, экономический выбор, социальная ответственность и дисциплина, мы будем иметь устойчивое, прогрессивное и здоровое общество. Без социальной опоры и морального компаса человек будет существовать в хаосе и анархии. С этими составляющими Сингапур строит жизнеспособное общество и государство нации. Третья великая революция - это происходящая сейчас экономическая и политическая трансформация в Азии, и самым большим вкладом станет включение социальной дисциплины и ответственности в формулу политического плюрализма и экономической свободы.

Демократия в Сингапуре

Перед независимым Сингапуром вставали проблемы создания нации, развития экономики и общества, поддержания своей независимости. Также было важно выбрать систему - коммунизм или демократию. Такие задачи стояли перед поколением, поднявшим борьбу за независимость. Правительство, возглавлявшее Сингапур в начале своей истории, сделало правильный выбор: демократия и свободный рынок. Суровая реальность города-государства без ресурсов, с небольшим внутренним рынком заставила принять еще одно решение: сотрудничество с иностранными многонациональными компаниями. В 1960-70-х годах это стало экономической ересью среди развивающихся стран, но это доказало существование эффективного механизма для достижения модернизации и индустриализации.

Правильный выбор политической и экономической системы в Сингапуре увеличил ВНП на душу населения с 500 амер. долл. в 1965 году до 25.000 амер. долл. в 1995 году и позволил создать один из самых высоких темпов социально-экономического роста в мире - в среднем 8% годовых. Вот еще несколько составляющих формулы успеха Сингапура: хорошее управление, социальная справедливость, равенство возможностей, открытость миру, система отбора по оценкам, согласие между расами, религиями и культурами, сотрудничество между правительством, трудом и работодателями. За 32 года независимости правительство Сингапура регулярно получало народный мандат посредством свободных и честных выборов. В процессе своего развития Сингапур развивал подход к демократии, системе ценностей и социально-экономическому развитию. И он был не единственной страной Юго-Восточной Азии, которая проводила бы подобную политику своего развития. Другие страны блока АСЕАН делали то же, да так успешно, что страны АСЕАН как блок сейчас представляют один из самых быстрорастущих регионов мира со своим собственным подходом к демократии, адаптированным для их культур, историй и национальных характеристик.

Многообразие демократии

Профессор Стэнфордского Университета Дональд Эммерсон в своей статье "Регион и упрямство: еще раз о демократии глазами Юго-Восточной Азии" (Pacific Review, Vol. 8, 2, 1995 г.) объяснил, что существуют совершенно пригодные к применению, хотя и различные, подходы к демократии. По его словам, "среди развивающихся демократий баланс между индивидуалами и общинами, правами и обязанностями, свободой и порядком будет различаться в пространстве и меняться со временем как следствие различающихся и меняющихся условий. Т.к. либерализм означает индивидуальную свободу, а демократия означает правление большинства, либеральная демократия сама по себе изобилует внутренним напряжением между потенциалом для беспорядка, даже анархии среди неукротимых индивидуальных свобод, и потенциалом для порядка, даже диктатуры среди правления большинства. Демократия - это не церковь и не мечеть. Это совокупность экспериментов. Ни один из них не предопределяет в экономическом или культурном отношении успех или неудачу. Чем увереннее мы чувствуем себя, будучи учениками и сторонниками демократии, с двусмысленностью, случайностями и различием, тем более реалистичными и выполнимыми будут наши описания и предписания". Другими словами, профессор Эммерсон доказывает, что демократия подобна салату или, говоря языком Юго-Восточной Азии, блюду с рисом. Салаты могут состоять из разных компонентов и вс равно будут считаться салатами. Также и демократия. Но нужно учесть и ключевые, незаменимые элементы: свободные и справедливые выборы, подотчетность, мирный переход власти, гражданский контроль, цивилизованное общество, слово закона и т.д. И пока Сингапур владеет всеми этими ключевыми элементами, считая и несколько национальных нововведений, мы будем считаться страной демократии. Наш путь к демократии и развитию может отличаться от других стран, но это не означает, что Сингапур менее привержен идеям демократии. Как сказал Президент ЮАР Нельсон Мандела, выступая с лекцией в Сингапуре в марте этого года, "демократия может иметь столько же определений, сколько здесь людей".

Черты сингапурской демократии

Политические институты Сингапура сконструированы подобно демократии английского Вестминстера, которые мы наследовали как бывшая английская колония. Некоторые главные политические институты Сингапура включают следующие аспекты: однопалатную законодательную власть, подобно Израилю и Новой Зеландии; регулярные (1 раз в 4 года), свободные и справедливые выборы с тайным голосованием и обязательным участием в выборах; " Партию Народного Действия" (партию власти), а также 22 оппозиционные партии; систему избирательных округов с одним кандидатом, а также "избирательные округа группового представительства"; победу в один голос; победу большинства; избирательную систему (т.е. это не партийные списки кандидатов или пропорциональное голосование). Сингапур продолжает совершенствовать и улучшать свою политическую систему. Так, в марте 1997 года, назначены первые мэры периода постнезависимости, которые возглавляют Советы по развитию общин. Эти органы мобилизуют силы местных общин для самоуправления и решения проблем вместо того, чтобы полагаться все время на правительство. Здесь следует обратить особое внимание на такие факторы, как уверенность в себе и самоуправление.

Определение демократии

Современное определение демократии таково: "Правительство народа, в котором верховная власть принадлежит народу и осуществляется напрямую им или избирательными агентами по праву свободной избирательной системы". Более известно определение, данное Авраамом Линкольном: "правительство народа, народом и для народа". Такое краткое определение, данное президентом Линкольном, может быть дополнено следующими принципами сингапурской демократии:

Некоторые принципы сингапурской демократии

1) Принцип подотчетности действий министров и правительства в Парламенте.

2) Народ, в лице Парламента, является источником законов; принцип власти закона является основным и важен для того, чтобы предотвратить произвол правительства и обеспечить равенство перед законом; для исполнения честных законов необходима независимая и беспристрастная юридическая власть.

3) Это принцип хорошего управления, который обеспечивает общественное благосостояние ³. Именно качество управления, а не наличие ресурсов или экономическая среда, в конечном итоге, объясняет неудачу или успех страны.⁴

4) Это принцип обратной связи.⁵ Для лучшего понимания правительством интересов и чувств народа были созданы различные механизмы, чтобы правительство пристально наблюдало за настроением и интересами масс. Подобные механизмы включают письма редактору, встречу членов парламента и министров со своими избирателями и гражданами, во время прогулок устраивают чаепития и другие встречи для выяснения настроений трудящихся и объяснения возможно непопулярных, но необходимых для политики мер.

5) Принцип гражданского правления (избираемые политики), а не военной диктатуры. Власть исходит не от винтовки, а от политического влияния.

6) Это принцип коммуникации. Правительство предпринимает усилия через парламент, посредством документов (Книги "Белые Бумаги"), выступления министров, через средства массовой информации, работу специальных парламентских комитетов и т.д., для объяснения проводимой политики. Важно создать социальные обязательства ⁶ между народом и правительством, ради существовали Доверия и Поддержки. Если демократия должна быть совместима с успешным развитием, то выполнение социально-экономической политики должно основываться на способности государства получить народную поддержку.

Западная демократия и хорошее управление

Здесь было бы, наверное, интересно обсудить связь между демократией и хорошим управлением. Обозреватели отмечают, что демократия в западном стиле не является единственной моделью хорошего управления. Хинтон Рут в своей книге "Маленькие страны, большие уроки: управление и становление Восточной Азии" исследует отношения между демократией и хорошим управлением и приводит следующие аргументы: во-первых, примеры быстрого экономического развития, опирающиеся на хорошее управление, где политические структуры сильно отличаются от западных моделей, существуют в Восточной Азии.

Во-вторых, хорошее управление включает не только прекрасную политическую формулировку, но также эффективное выполнение, эффективные механизмы для коммуникации между государством и частным сектором, сильные институты и нейтральную, технократичную гражданскую службу. В-третьих, распределяемый рост выгоден гражданам и укрепляет законность правительства. В-четвертых, Хинтон утверждает, что доказательства, полученные на примере Азии, предполагают: хорошее управление не зависит от типа режима. По его словам, "потенциал демократий Азии для последовательной и подотчетной формулировки политики и ее следованию не зависит от процесса, определяющего государственную преемственность". В-пятых, Хинтон отмечает, что когда-то мир можно было разделить на автократию и демократию, но в случае Восточной Азии эти категории несовместимы. Он также добавляет, что многие демократии слабы в отношении защиты прав, и многие автократии преуспели в этом отношении. В-шестых, по его словам, "переход от доверия на уровне семьи к доверию на уровне власти является критическим для процветания открытого общества в условиях демократических институтов. Такое доверие нельзя приобрести просто введением выборов. Недостающим звеном между либеральной политикой и либеральной экономикой является уровень институализации и степень, до которой политический суверенитет и экономическое владение различимы правилами, практикой и нормами". Автор приводит цепь сложных аргументов, но его главный смысл заключается в том, что демократия западного образца не является единственной моделью хорошего управления, как показывают примеры с Восточной Азией.

Почему мы верим в демократию

Сингапур верит в демократию. Мы признательны за то, что он охраняет нас от тирании и злоупотребления властью. Мы признательны за распространение идей равенства всех граждан. Мы признательны за власть демократии и ее сочетание со свободным рынком. Эта сильная комбинация освобождает творческое мышление, инициативу и создают богатство. Мы унаследовали английскую демократическую систему, которую мы приспособили к нашим условиям, и мы удовлетворены тем, что именно демократия является эффективной, дисциплинированной, гибкой и подходящей. Мы верим, что демократия связана исключительно со свободой выбора: выбора своей собственной системы и правительства. Мы создали дисциплинированную, прагматичную, осуществляющую опеку и посредничество, форму правительства, которое принесло нашему народу мир, процветание, справедливость, равенство, гармонию и свободу. Этот выбор свободно обеспечивался в восьми общих выборах, которые проходили в период с 1965 по 1997 годы. Так же как мы были свободны в выборе, в том, чтобы развиваться и стать хозяином своей судьбы, мы уважаем право на выбор других стран и народов, на дальнейшее развитие и право на то, что они также являются хозяевами своих систем и судеб.

Форма сингапурской демократии

Какова форма сингапурской демократии и е отличительные черты? Это подход, основанный на посредничестве и опке, где граждан стараются заинтересовать в подходе к своей стране, а правительство, выбираемое по строгому отбору, служит опекуном и проводит политику на благо всей страны. Такой подход сходен с "гражданским республиканским" подходом, описанным в книге Юргена Хабермаса "Добавления к речи о теории права и демократии" (MИТ Пресс, 1996). По словам господина Хабермаса, гражданский республиканский подход к политике заключается в том, что он не защищает наши эгоистичные интересы, а является попыткой выбрать и выполнить наши общие идеалы. Соответственно, гражданские республиканцы видят политические права не как отрицательный, сдерживающий правительство фактор, а как побуждающее участие в гражданской практике, посредством которой граждане становятся творцами своих общин (т.е. посредниками). Господин Хабермас утверждает, что идеально задуманная демократия - это процесс, при помощи которого люди не выполняют то, чему они отдали свои предпочтения, а совещаются и обдумывают, какие ценности выбрать и какой выбор лучше всего сделать. По общему признанию, это является идеальным определением демократии, но фактически это то, чего с таким трудом пытается сделать правительство. Оно пытается повысить образовательный уровень жителей Сингапура всенародными и упорными обсуждениями новой политики, объяснениями всех "за" и "против", взвешиванием всех затрат и т.д., иначе говоря, функцией опекуна. В этом отношении Сингапур превращается в новую, новаторскую форму демократии. По моему мнению, существует четкая и другая форма сингапурской демократии со своими сущностными ценностями, которые будут приведены позднее. Подробное описание сингапурской демократии, а также вклад Сингапура в развитие демократии даны в Приложении.

В конце концов, если политическая система Сингапура не сможет улучшить жизнь своих граждан, она не продержится долго и будет быстро и решительно низложена. Это лакмусовая бумажка для сингапурской демократии. Но наша ситуация всегда будет ограничена нашей уязвимостью и расовыми и религиозными особенностями нашего региона. Сингапур уважает различия между странами и понимает, что каждая страна должна принять свою собственную форму демократии. Однако должны присутствовать и основные элементы демократии. Более того, Сингапур подчеркивает необходимость баланса между правами и обязанностями: индивидуума, избирателя и общества. По моему мнению, сингапурская демократия внесла вклад в поиск и продвижение азиатской демократии, демонстрируя жизнеспособность отличной от западной вестминстерской формы парламентской демократии. В частности, чистая политика, честное и эффективное управление, а также предотвращение денежной политики - вот черты, вызывающие интерес к сингапурской модели.

Азиатские ценности

Период, наступивший после окончания "холодной войны" и падения Советского коммунизма, ознаменовался крупными дебатами. Так, сейчас обсуждаются вопросы о конце истории, столкновении цивилизаций, о проблеме "азиатские ценности и западные ценности", а также роли демократии и правах человека. Это ожидается при переходе от одной эры к другой. На пороге XXI века мир обсуждает научное обоснование наших действий в будущем. Много споров и между приверженцами западных ценностей и теми, кто поддерживает идеи азиатских ценностей.⁷ И это не просто абстрактные дебаты, а противовес идей с реальными политическими последствиями. Страны Азии озабочены разрушением семьи и ценностей из-за стремительного социально-экономического развития, процессов модернизации и индустриализации, а также влияния материализма. В противовес подобным разрушающим тенденциям в Сингапуре были предприняты определенные меры и приняты законы, например "Закон о содержании родителей".⁸

Существует много мнений относительно того, являются ли азиатские ценности особенными для Азии и действительно ли они привносят дополнения к экономическому развитию и успеху. В то время как многие из азиатских ценностей можно встретить в других обществах, именно особый акцент и роль, накладываемая на такие ценности странами Азии, делают их действительно азиатскими и особенными. Споры вокруг азиатских ценностей важны, ибо они включают и такие крупные аспекты, как организация общества.⁹ Они имеют также внутренние и внешние аспекты, ибо они относятся к отношениям власти внутри государства и между государствами. Говоря философски, спор сосредоточился на правильном балансе между соответственными правами общины и индивидуалами. То, как страны рассматривают права человека, частично объясняется в национальных мифах.

Национальные мифы

По словам Питера Шварца в его книге "Искусство долгих точек зрения", национальные мифы являются моделями и образцами поведения, верований, восприятий, которые разделяют все люди. Истории и их значения, которые разделяют многие, часто выражаются мифами. Американская мечта воплощает в себе сеть чувств и верований, хорошо известных американцам и многим другим. Процессы коренных изменений, капитализм, демократия, такие ценности, как индивидуальность и материализм, являются частью американского мифа. Другие американские ценности включают индивидуальность, свободу, привкус власти, популизм, эгалитаризм, а также предоставление свободы действий.

В Азии тоже существуют национальные мифы. Так, Питер Шварц определил уверенность в себе и жизнерадостность как части японского национального мифа. Прочие важные его элементы включают такие ценности, как гармония, совместная усердная работа, согласие. Уникальность Японии - также часть этого мифа. Интересно отметить, что каждая нация подчеркивает свою уникальность и индивидуальность. И это соответствует действительности, так как с различных точек зрения каждая страна является непохожей на другие.

Как же влияет национальный миф на права человека? Национальный миф является суммой восприятий, ценностей и верований, которые определяют отношение людей к правам человека. Когда в обществе основными ценностями являются индивидуалистические, права личности превалируют над обязанностями по отношению к семье, общине или обществу. В случае, когда общество ценит общественное выше индивидуального, обязанности личности превалируют над правами. В Сингапуре стремятся к сохранению баланса между правами и обязанностями личности и общества. Мы осознаем, что Запад придает чрезмерное значение правам личности и недостаточно большое внимание уделяет обязанностям. Это основное различие между национальными мифами, которое подчеркивает различный подход к правам человека на Западе, с одной стороны, и в странах Азии, исламских и других, отличных от западного, обществах, с другой.

Ненужный спор

Исследования Дэвида Хитчкока показывают,¹⁰ что существует ощутимая разница в предпочтениях и приоритетах жителей Азии и американцев, которым задавались вопросы о важности различных социальных ценностей. Я позволю себе высказать убеждение, что фактически сходство во мнениях по этим вопросам больше, чем различия. По моему мнению, существуют три ключевых момента в споре о правах человека.

-- Жители Азии ценят демократию и права человека так же высоко, как и Запад. Однако у них иной подход к таким проблемам, например, большее внимание уделяется экономическим правам человека (работа) или гражданским правам (личная безопасность), а также основным нуждам (право на чистую воду и воздух). Несмотря на то, что США и страны Азии могут иметь различные взгляды на отдельные аспекты демократии и прав человека, мы должны работать вместе, чтобы выработать сбалансированный подход к правам общества и ответственности личности.

-- Права должны уравновешиваться ответственностью, если общество стремится развивать и поддерживать единство личности и общества. Слишком большой приоритет личности ведет к анархии и разобщенности. Переоценивание роли общества и государства приводит к конформизму, бесплодности и пассивности. Цель состоит в нахождении и поддержании правильного баланса. Я полагаю, что индивидуум в любом обществе должен вести себя более ответственно в таких областях, как защита окружающей среды, сохранение ресурсов, социальное поведение, содействие в соблюдении законности и поддержании порядка, гражданская лояльность.

-- Хотя многие из так называемых "азиатских ценностей" можно найти также и в остальных обществах, именно их роль и значение, которое придается им азиатскими странами, определяют их специфику. Кроме того, такие ценности могут рассматриваться как присущие Азии, т.к. во многих западных странах они исчезли или вышли из моды, несмотря на попытки вновь открыть и ввести старые западные ценности. В-третьих, хотя такие ценности, как любовь к родителям, являются всеобщими, азиатский подход является отличным. Это происходит из-за различного значения, которое придается личности. На Западе личность имеет приоритетное значение. В Азии личность также имеет важное значение, но в контексте семьи и общества. Это различие оказывает определяющее влияние на семейные, общественные и социальные отношения. Надо отметить, что на эти ценности может оказывать влияние модернизация Азии, но, что не менее важно, страны Азии стараются сохранить эту систему ценностей и сделать ее совместимой с модернизацией.

Я полагаю, что права человека будут продолжать развиваться и адаптироваться к новым требованиям. Например, новое право, названное правом на достойное жилье, было провозглашено в Стамбуле в июне 1996. Несмотря на то, что в теории все люди должны пользоваться правами человека, действительность сильно отличается в развивающихся и отсталых странах. Наконец, с моей точки зрения, Запад, возможно, наделяет личность настолько значительными правами, что правам общества не придается должного значения. Так, преступник рассматривается скорее как "жертва общества", нежели как нарушитель закона.

Ценности в Сингапуре

В Сингапуре нижеперечисленные ценности были официально определены как базовые: приоритет нации перед общиной, а общества - перед личностью; семя как базовый элемент общества; забота и поддержка обществом личности, консенсус вместо вражды, гармония рас и религий.

Остальные элементы сингапурского национального мифа включают: равенство возможностей (когда личности предоставляются самые основные права человека), осознание уязвимости, развитое чувство национальной идентификации, чувствительности к посягательствам на его независимость и суверенитет и критике его институтов. Премьер-министр Го Чок Тонг определил участие, консенсус и компромисс как ключевые элементы философии своего правительства. Остальные элементы включают дисциплину, многорасовость, открытость, а также создание такой общественной системы, при которой положение человека в обществе определяется его способностями.

Факторы экономического давления

Когда перенаселение вызывает огромные и постоянно растущие потребности в экономических ресурсах, что происходит в настоящее время в Восточной Азии и других странах и через несколько десятилетий будет происходить во всем мире, роль личности, роль команды и общества вызывают пристальное внимание. В определенных областях, таких как предпринимательство и руководство, личность все еще играет ключевую роль. В остальных сферах, таких как защита окружающей среды и доступ к ограниченным ресурсам (пища, вода, энергия), группа или общество должны иметь приоритет в осуществлении доступа, распределения, охраны. Япония является хорошим примером того, как люди постепенно вырабатывают стратегию поведения индивидуума и общества, чтобы сохранять баланс между перенаселенностью и неадекватной ресурсной базой. Если говорить об индивидууме, средний японец является настолько же хорошим работником, как и любой другой, но именно японская работа в команде создает разницу с превосходными результатами. Сравните это с первостепенным значением, придаваемым личности на Западе. Мир будущего, однако, будет больше походить на перенаселенную Японию, чем на богатый ресурсами и пространствами Запад.

Реформы в сфере государственных пособий

Другой пример расхождений и различий между Азией и Западом - это отношение к государственным пособиям. В Сингапуре придерживаются практики минимальных государственных пособий, осуществляя субсидирование только в сфере образования, здравоохранения и жилищного строительства. Мы пытаемся поддерживать баланс между индивидуальной ответственностью и поддержкой общества, например, в сфере здравоохранения. В Европе такие страны, как Германия и Франция, начали осознавать, что чересчур щедрые государственные пособия стали непозволительной роскошью и являются экономическим тормозом для повышения производительности и конкурентоспособности. Это новое отношение было продемонстрировано президентом Ж.Шираком в его речи, посвященной первой годовщине его президентства. Он заявил, что "Франция должна перейти от культуры содействия к культуре ответственности. В стране, где обращение за помощью к государству - "вторая натура", мы должны произвести революцию мышления". В США президент Б.Клинтон подписал Билль о государственных пособиях, означавший прекращение выплат федеральных пособий малообеспеченным американцам, и ограничение срока льготы пятью годами и вынуждающий получателей пособия работать.

Различные приоритеты

Каким же образом изменение представлений о семье и помощи государства влияет на разницу во взглядах на права человека? Мой ответ: такие тенденции помогают уменьшить разрыв. В Азии модернизация и социально-экономическое развитие предоставляют личности большее социальное пространство и роль. На Западе продолжающаяся реструктуризация государственного субсидирования приведет к тому, что семья и община будут играть большую роль в выполнении некоторых функций, ранее осуществлявшихся государством, например, в области здравоохранения. Жители Азии так же заботятся о правах человека, как и Запад, но акценты и подход различны. В Сингапуре, как и во многих других развивающихся странах, придается так же много значения правам человека в экономической сфере, как и политическим, и гражданским правам. Страны Азии находятся на различных уровнях развития, и каждый уровень имеет свои приоритеты: строительство государственности, модернизация, социально-экономическое развитие. В Азии права человека включают право на жилище, на работу и право на личную безопасность в обществе. Многие люди на Западе, страдающие из-за высокой безработицы и преступности, могли бы согласиться с этим подходом.

Таким образом, существует много областей, в которых мы можем сотрудничать, чтобы выработать собственный, тихоокеанский путь развития, который соответствовал бы требованиям будущего столетия, и достичь согласия по вопросам прав человека с целью восстановления баланса в сторону увеличения индивидуальной ответственности. Фактически, защищая азиатские ценности, в Сингапуре стараются преодолеть слишком большую концентрацию на правах личности и уделять больше внимания семье и обществу. Разговор об азиатских ценностях не ставит своей целью закрыть глаза на притеснения в Восточной Азии или обеспечить философское обоснование или поддержку для тоталитарных режимов. По существу, азиатские ценности связаны с ответственностью и подотчетностью обществу и государству. Сингапур стремится к новому порядку сочетания индивидуального и общественного в тихоокеанском регионе, при котором примерно одинаковое значение придается как личности, так и обществу; равное внимание уделяется правам и ответственности; экономические права человека имеют такой же вес, как и политические; демократия уравновешивается дисциплиной. Этот гармоничный баланс может стать приемлемым сочетанием для мира будущего, перенаселенного и постоянно испытывающего стресс.

Заключение

Спор об азиатских ценностях и азиатской демократии может внести свой вклад в глобальный спор о демократии, ценностях и человеческих правах, демонстрируя следующее.

а) Разнообразие подходов существует и является нормальным. Не существует неизбежности имитации западных моделей, но нет и конфликта. Азия может выработать свою собственную систему, соответствующую ее нуждам и условиям.

б) Необходимо восстановить баланс между личностью и семьей/общиной, чтобы оздоровить общество и избежать беззакония и отчуждения.

в) Демократия может развиваться на базе консенсусного подхода к строительству государственности.

г) Введение социальной дисциплины и ответственности в практику демократии и уделение ей большого внимания делает Азию демократией иной модели. Пример Южной Кореи, в которой два бывших президента привлечены к суду за коррупцию, показывает, что по меньшей мере одна из демократических стран Азии настаивает на публичной ответственности своих руководителей.

д) В будущем демократии в Азии предстоит решать такие острые проблемы, как монетарная политика, скупка избирательных голосов, политическая коррупция и недостаточное понимание массами сложностей демократической системы. Остальные проблемы включают необходимость строительства гражданского общества, национальных институтов, наличия компетентного и честного руководства, свободных, но ответственных средств массовой информации, честного и беспристрастного судопроизводства, уважения к роли закона.

ПРИЛОЖЕНИЕ

ЭЛЕМЕНТЫ СИНГАПУРСКОЙ ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ

Поддержка народа

Волеизъявление народа происходит путем свободных, справедливых, регулярных, честных, конкурентных, многопартийных выборов. С момента ввода самоуправления в 1959 году всеобщие выборы в Сингапуре проводились девять раз, в среднем с интервалом в 4 года. С момента провозглашения независимости в 1965 году, правящая партия на семи всеобщих выборах завоевала самый высокий процент голосов - 84,4% - в 1968 году и самый низкий - 59,3% - в 1991 году. Правительство прилагает значительные усилия, чтобы постоянно осуществлять связь с народом и разъяснять причины принятия непопулярных мер, таких как меры по контролю населения. В 60-х годах, когда страна столкнулась с серией кризисов, связь между правительством и народом была особенно интенсивной. Правительство в полной мере осознает важность национального единства и необходимость в народной поддержке.

Правление большинства, права меньшинства

В Сингапуре правящая партия выигрывала все выборы с момента провозглашения самоуправления в 1959 году, при этом минимальный процент отданных за нее голосов составил 59%. Так как голосование является обязательным и тайным, мандат на управление страной приходит непосредственно из избирательных урн путем получения поддержки большинства избирателей. С другой стороны, так как Сингапур является многоэтническим, правящая партия сделала одним из важнейших задач приобретение поддержки меньшинств и уделяет большое внимание их чувствам. Существуют встроенные гарантии, которые позволяют быть уверенными в том, что основная нация (сингапурские китайцы) не нарушает прав меньшинства. Представительство меньшинства в парламенте обеспечивается системой избирательных округов групповых представительств (при которой многонациональные команды борются за группы избирательных округов).

Гарантии прав человека

Конституция провозглашает основные свободы, включая право на свободу слова, собраний и организаций (Статья 14), равенства (Статья 12), свободу религии (Статья 15), защиты от незаконного задержания (Статья 9). Они сходны с положениями Всеобщей Декларации Прав Человека. Существуют установленные исключения для целей безопасности и общественного порядка. Тем не менее в Сингапуре нет официального Билля о Правах, устанавливающего специфические права человека. Существует Женская Хартия, в которой провозглашаются права женщин Сингапура. Более того, Сингапур соблюдает Всеобщую Декларацию по Правам Человека и Венскую Декларацию Прав Человека. Как и многие другие развивающиеся страны, Сингапур придает экономическим правам такое же значение, как политическим и гражданским правам. В целом мы полагаем, что лучшей защитой прав человека является хорошее руководство. Согласно оценке Мирового Экономического Форума, Сингапур был назван одной из стран с наиболее компетентным правительством. Определенные институты, такие как сильная система правосудия, роль законности, Президентский Совет по Правам Меньшинств, системы внутренних проверок - все это также помогает защитить права человека и предупредить их нарушение. Что же касается свободы выражения личности, она приветствуется в русле конструктивного спора. Граждане, которые хотят претворить эмоции в действия, приглашаются к участию в нормальной политической деятельности. Оппозиция ради оппозиции не является разумной в обществе, где мало возможностей и резервов для ошибок.

Равенство и законность

В Сингапуре все равны перед законом и рассматриваются правительством на равных основаниях. Существует бесплатная юридическая помощь для тех малообеспеченных слоев, которые не могут позволить себе частного адвоката, в некоторых гражданских делах (в основном семейных), но не в случае уголовных дел. Судьям гарантирована независимость через гарантии срока пребывания в должности и монополию судебных властей. Образование, здравоохранение, жилищные услуги доступны для всех независимо от социального положения или экономического статуса. Сингапур - одна из немногих развивающихся стран, которые достигли быстрого экономического роста при социальном равенстве. Соблюдение законности возможно благодаря превосходной системе правосудия, которая была оценена Мировым Экономическим Форумом как лучшая в Азии и занимающая девятое место в мире. Полиция чрезвычайно дисциплинированна. Все различия основываются исключительно на способностях и таланте. Как сказал Томас Джефферсон, люди должны продвигаться в зависимости от их качеств и таланта, но не от рождения. Сингапур придает особое значение меритократии и равенству для его четырех наций, языков, религий и культур.

Конституционные ограничения, налагаемые на правительство

Сингапур не использует американскую систему проверок и балансов, которая, в случае злоупотребления ими, может привести к конституционному тупику. Ограничения на власть правительства налагаются путем отделения системы судопроизводства от остальных ветвей власти. Другим ограничителем является принцип подотчетности министерств парламенту. Третий ограничитель - существование системы контроля, направленной против коррупции, и эффективного контроля за соблюдением законодательства. Законность, возможно, является одним из лучших гарантов свободы и демократии. Четвертый ограничитель - это честное и требовательное правительство и личный пример честности и порядочности, демонстрируемый руководством. (Как третий, так и четвертый факторы не являются конституционными ограничениями в строгом смысле слова, но отмечаются как сдерживающие факторы против злоупотребления властью.) Пятым ограничителем является необходимость приходить к власти через регулярные, свободные и честные выборы, которая ограничивает возможность злоупотребления властью. Шестой фактор - основные свободы, провозглашенные в Конституции, которые также обеспечивают конституционное ограничение власти правительства. Седьмой ограничитель - выборы Президента, который обладает определенными полномочиями, что является еще одним примером следования принципу разделения власти.

Социально-экономический и политический плюрализм

В Сингапуре существует 23 политические партии, две или три из которых являются лидирующими. Оппозиция выиграла около одной трети голосов на прошлых всеобщих выборах, но вследствие "системы назначений в соответствии с последними результатами", в настоящее время ей принадлежат три из восьмидесяти трех мест в парламенте по результатам выборов в январе 1997. В отношении социально-экономического плюрализма существует равенство возможностей для всех этнических групп. Наименее обеспеченные получают специальную поддержку в результате осуществления целенаправленных усилий. Состояние или род занятий не зависит от этнической принадлежности и религии. Правительство прилагает огромные усилия, чтобы создать единую национальную идентичность жителя Сингапура на базе различных этнических и религиозных групп, в то же время рассматривая этнические, культурные и религиозные различия как позитивное многообразие.

Роль средств массовой информации

Правительство Сингапура стремится к тому, чтобы пресса была свободной, но в то же время ответственной и конструктивной. На Западе роль прессы подобна сторожевому псу, призванному охранять честность политиков, предупреждать злоупотребление властью и сдерживать коррупцию. При демократической системе роль прессы как распространителя информации и создателя общественного мнения является очень важной для нормального политического процесса. Пресса в Сингапуре призвана играть конструктивную роль в строительстве государственности. Эта роль не является ролью оппонента; как на Западе, пресса не занимается и постоянным очернительством общественных институтов и руководства. Этот процесс подтачивает уважение и доверие общества к этим институтам и руководству. Общественные дискуссии поощряются с точки зрения конструктивной критики. Ограничения четко определены: те, кто считает, что им есть что сказать, и способен к сотрудничеству, приглашаются к участию в политике.

Политическая стабильность

В Сингапуре очень высоко ценят политическую стабильность. В стране осознают важность политической стабильности для национального развития, экономического развития, привлечения иностранных инвестиций. Демократия не может процветать в атмосфере конфликтов или хаоса. Она может развиваться при наличии стабильности, порядка и дисциплины. Анархия, беспорядки, этнические конфликты являются препятствиями для демократии. В Сингапуре сильная правящая партия находится у власти с 1965 года. Это обеспечивает политическую стабильность, прогнозируемость, основу для долгосрочного планирования. Процесс смены руководства тщательно планировался и был осуществлен путем передачи полномочий первого Премьер-министра, господина Ли Куан Ю, его преемнику, господину Го Чок Тонг, в 1990 году.

Некоррумпированное правительство

Сингапур признан мировым сообществом одной из стран с наименее коррумпированным правительством и обществом. Эффективная система контроля над коррупцией, система выплаты конкурентоспособных зарплат министрам и высокопоставленным чиновникам позволяют создать порядочное и компетентное правительство. При наличии такого правительства демократическая система не дискредитируется и рассматривается как эффективная система, приносящая хорошие результаты. Следовательно, имеется наилучшая и сильнейшая поддержка для демократии.

Достойное руководство

Это существенный элемент с точки зрения национального и социально-экономического развития, формирования добросовестного и имеющего незапятнанную репутацию правительства, защиты и развития индивидуальных прав и социальной помощи и управления эффективной демократической системой. Когда руководители продажны и продвигают, и защищают свои собственные интересы, они способны нарушить принципы демократии, чтобы остаться у власти. Хорошие руководители улучшают демократическую систему и не боятся отчитываться перед народом, как в Парламенте, так и во время выборов. Сингапуру посчастливилось обрести сильных и выдающихся руководителей с момента провозглашения независимости. Прилагаются непрерывные и интенсивные усилия для выявления потенциальных лидеров; кроме того, существует эффективная система обучения будущих руководителей.

Сильные государственные институты и гражданское общество

Демократия процветает, когда существуют сильные государственные институты и эффективное гражданское общество. В Сингапуре существуют развитые государственные институты, такие как система правосудия, активные местные и иностранные средства массовой информации, общественные организации (например, городские советы). Правительство уделяет особенное внимание защите репутации и чести государственных институтов, предусматривающей привлечение к судебной ответственности за неоправданные обвинения и клевету. Правительство готово в случае необходимости возбудить судебное разбирательство, с целью защиты репутации, независимости и чести судебных институтов, а также репутации руководства. Примеры включают женские организации, экологические организации, различные политические группы (SINDA, MENDAKI), клановые объединения, городские советы и т.д.

Отчетность

Другим ключевым элементом демократии является периодическое предоставление народу отчетов руководства об использовании своих полномочий и управлении активами страны. Они охватывают такие проблемы, как злоупотребление властью, кумовство, коррупция, некомпетентность в управлении, прозрачность и связи. В Сингапуре придерживаются стиля демократии британского Вестминстера, при котором министры обязаны отчитываться в парламенте о своих действиях в политике перед оппозицией и общественностью, равно как и перед избирателями во время всеобщих выборов. Единственное изменение, внесенное Сингапуром, состоит в назначении членов парламента, призванных поднять уровень дебатов в парламенте и рассматривать различные точки зрения, оставаясь на нейтральной и беспристрастной позиции.

Отсутствие коррупции в политике

Сингапур избежал основного бича демократии - коррупции в политике. Практика скупки голосов и подкупа министров, кумовство, патронаж негативно сказываются на практике и репутации демократии. Сингапур предотвратил коррупцию в политике с помощью ограничения денежных пожертвований частных лиц на политические цели, запрещения скупки голосов, обеспечения прозрачности информации о партийных финансах. Так как период проведения предвыборной кампании очень короток, затраты на осуществление политического процесса невысоки, особенно в случае небольшого и компактного города-государства. Очевидно, что проведение политических кампаний во время выборов - очень дорогостоящее мероприятие. Политическим партиям и кандидатам необходимы средства для участия в выборах, и в процессе сбора средств они подвергаются влиянию лоббистов и поддерживающих их финансовых кругов. Во время всеобщих выборов 1997 года расходы правящей партии (ПАП) составили 1.7 млн. сингапурских долларов (по сравнению с $876.000 в 1991 году), в то время как расходы оппозиции составили 10.000 сингапурских долларов в расчете на один избирательный округ, при этом общая сумма составила $250.000.

Вклад Сингапура в демократию

Став независимым, Сингапур унаследовал британскую парламентскую систему, британскую законодательную систему, английский язык и определенные традиции. На протяжении тридцати лет Сингапур развивал свою собственную демократическую систему, главные характеристики которой были описаны выше. Сингапур развил упорядоченную, практичную, основанную на доверии форму демократии, ключевые черты которой включают принцип отчетности, долгосрочное планирование и некоррумпированное правительство. Некоторые перемены и инновации, введенные в Сингапуре, включают в себя слебующее:

а) Обязательное голосование, имеющее целью реализацию гражданами своего права и обязанности участвовать в голосовании.

б) Групповое представительство избирательных округов, за которые борются команды кандидатов, один из которых должен быть представителем меньшинства. Цель этой системы - гарантия того, что меньшинства будут адекватно представлены в парламенте.

в) Назначение определенных членов парламента, призванных поднять уровень дебатов в парламенте и рассматривать мнения с нейтральной, беспристрастной позиции.

г) Меры по предотвращению коррупции в политике.

д) Судебное разбирательство по фактам клеветнических утвержде-ний, что заставляет политиков избегать необоснованных заявлений. Это помогает улучшить атмосферу и продуктивность общественных дебатов, свести к минимуму клеветнические заявления и т.д.

е) Меры против политики общественной и религиозной нетерпимости и розни - в том числе превентивное задержание, применяемое разумно и в минимальных размерах в соответствии с Законом о внутренней безопасности. Принятие Закона о гармонии религий содействует обеспечению религиозной терпимости.

ж) Избираемый Президент, обладающий определенными полномочиями (например, действуя в соответствии с рекомендациями Советников Президента, Президент имеет право вето на назначение высших государственных чиновников, а также на бюджет правительства, если он опасается сокращения резервов, созданных предыдущим правительством) и выступающий в роли конечного гаранта против злоупотреблений властью.

з) Создание официального механизма "обратной связи", который позволяет отслеживать реакцию населения и его взгляды на проводимую политику.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Следует особо отметить, что ни одна страна Азиатского региона не имеет locus standi, если говорить за все страны и в наименьшей степени затрагивать такие абстрактные, сложные и многогранные вопросы, как демократия и права человека. Но жители Азии обладают ответственностью и должной смелостью при обсуждении своих взглядов и в формировании консенсуса по этим вопросам.

2. Профессор Гарвардского университета Ту Уей Минг изучил проблему связей между демократией и конфуцианством. Он утверждал, что они несовместимы. Он также указал, что демократические институты противостоят таким конфуцианским идеям, как главенство семьи, вездесущее правительство, предпочтение общины, основанной на доверии, нежели на противоречии идей. (См. статью Ту Уей Минга "Когда конфуцианство сталкивается с демократией".) Ту Уей Минг далее утверждал, что для примирения демократии и конфуцианства восточно-азиатской демократии необходимо сделать упор на такие факторы, как моральная честность лидеров, личная ответственность, индивидуал как центр нескольких взаимоотношений, чувство общественного блага, уважение прав индивидуалов и меньшинств.

3. Бывший премьер-министр Сингапура Ли Куан Ю перечислил следующие шесть принципов хорошего управления, основанного на 30-летнем опыте политики и правительства: посылать ясные сигналы, проводить последовательную политику, поддерживать чистое правительство, заслужить уважение, а не популярность; приносить благо людям, бороться за удачу.

4. В книге Лал и Минт "Политическая экономика бедности, равенства и роста" (Кларендон Пресс) авторы указали, что для развития их экономики и правительства необходимы три основные цели: обеспечить такие основные общественные блага, как безопасность жизни и имущества при достаточно сносном уровне налогообложения; обеспечить фискальную и денежную стабильность, разрешить гражданам пользоваться достижениями мировой экономики.

5. Формальное Подразделение обратной связи, образованное в Министерстве по делам общин, наблюдает и привлекает к участию всё больше народа в процесс принятия решений в национальном масштабе. По мере того, как Сингапур приобретает всё большее влияние, потребности, надежды и интересы его граждан становятся всё более высокими.

6. Премьер-министр Сингапура Го Чок Тонг в своей речи в прошлом году, посвящнной Национальному Дню,объяснил всю важность социальных обязательств: "В истории Сингапура главы общин играли важную роль в их развитии. При английском колониальном режиме общины должны были кормить себя, устраивать детей в школы, делать пожертвования бедным, содержать госпитали, основанные на добровольной основе для помощи бедным, а также дома для бездетных стариков. Между лидерами клана и его членами существовали обязательства. Они полностью противоположны кланам западных обществ. Мы должны укрепить эти традиционные и естественные узы между общинами, а также и социальную прослойку. Западные страны ослабили свою социальную сплочнность из-за того, что их правительства брали на себя заботы родителей, семей, всех альтруистов и удачников в общине о пожилых, бедных и нуждающихся в помощи. Все получатели государственных благ не преисполнены благодарностью или чувством ответственности ни государству, ни государственным чиновникам, оплачивающим льготы. Наоборот, они считают что помощь им положена и считают е своим правом".

7. Журнал "Экономист" (13 июля 1996 года) сообщает, что некоторые представители стран Азии утверждают, что "ваша идея демократии основана на концепции индивидуализма, которую мы не разделяем, ибо наша история и культура - другие. В определении поведения людей огромное значение имеет концепция семьи".

8. "Цель экономического успеха должна быть сбалансирована здоровым чувством ценностей и заботой друг о друге. Сингапур настолько мал, что мы можем поддерживать наше благосостояние лишь стремительным движением вперд. Мы понимаем, что слишком частое выделение материального благосостояния может деформировать систему ценностей людей. Отсюда и наш новый призыв к сохранению ценностей, к доброте, милосердию и невидимой цепи отношений, связывающей воедино людей и Сингапур". Речь премьер-министра Сингапура Го Чок Тонга в Федера-ции торгово-промышленных палат Сингапура 11 мая 1996 года.

9. Филипп Элдридж в своей статье "Права человека и демократия в Индонезии и Малайзии" (Contemporary SouthEast Asia. Vol. 18, 3, декабрь 1996 г.) объясняет, что "протагонисты азиатских ценностей видят западное понимание прав человека и демократии как ассоциацию с господствующей либерально-индивидуалистической идеологией. И наоборот, официальные азиатские концепции демократии связаны с пониманием прав человека, делающим упор на экономическом развитии, гармонии, национальном единстве и автономии. Суть разногласий при определении прав человека в этом контексте сводится к двум аспектам. Первый аспект относится к приоритету, связанному с гражданским и политическим относительно экономических, социальных и культурных прав. Схожий спор сводится к следующему: должны ли права человека рассматриваться как всеобщие или относительные. Отдавая должное уважение демократии, сторонники азиатских ценностей настаивают на том, что их опасения больше сводятся к форме и интерпретации, нежели к принципу демократии как таковому, который, в свою очередь, считается законным. Появился вариант подхода к теме азиатских ценностей в контексте азиатского ренессанса. Такой подход делает упор на вкладе азиатской цивилизации в фонд всеобщих ценностей.

10. Американское определение азиатских ценностей. В своем отчете, озаглавленном "Азиатские ценности и США: насколько серьезен конфликт", Дэвид Хитчкок перечислил "нормы Востока: чрезвычайно важную роль семьи, почтительное отношение к властям, общинность и сотрудничество: приоритет стабильности в обществе над индивидуальными желаниями; стремление к образованию; самодисциплина и отказ от удовлетворения собственных желаний во имя семьи и общества; терпимость; бережливость; уважение к порядку, государству и пожилым людям." На Западе жителей Азии привлекает следующее: наука, технология, бизнес, общественное управление, современная капиталистическая экономика, концепция контрактов, равные возможности, равенство, законность, рациональность, управление временем, открытое обсуждение, равные права для женщин, разделение власти, свобода слова, демократия, открытость для новых идей, уверенность в себе, политический плюрализм, отстаивание своих прав, соци-альная мобильность (страница 4). "В списке социальных ценностей жителями Азии были отмечены следующие шесть наиболее важных ценностей (в порядке убывания приоритетности): общественный порядок, гармония, отчетность представителей власти, открытость для новых идей, свобода выражения и уважение к властям. Наиболее важные ценности, выбранные американцами, в порядке убывания приоритетов: свобода выражения, личная свобода, права личности, решение проблем путем открытого обсуждения, самостоятельность, отчетность представителей власти." Разница в предпочтениях оказалась наибольшей по следующим пунктам: общественный порядок (71% респондентов в Азии против 11% в Америке); личная свобода (82% среди американцев против 32% среди жителей Азии) и индивидуальные права (78% среди американцев против 29% среди жителей Азии)" (страница 22).

Комментарии: 4, последний от 25/10/2019. © Copyright Торкунов А.В. (han1000@yandex.ru) Обновлено: 17/02/2009. 374k. Статистика. Обзор: Скачать FB2		Оценка: *6.705** Ваша оценка:

Торкунов А.В.: другие произведения.

Россия и Корея в меняющемся мире. (Материалы научно-практической конференции)