Венозная кровь. Среди отказников были не только те, кто стремился в Израиль. Немало было и таких, кто хотел вырваться из СССР, а Израиль был единственным предлогом, который тогда можно было использовать. Я не отказывал в помощи и тем, кто откровенно говорил о желании попасть в какую-то другую страну, а не в Израиль, ибо мы понимали, что логика развития человеческого сознания такова, что у большинства людей сначала вызревает желание вырваться из Советского Союза, а лишь затем - желание жить в Израиле. Все ехали в Вену, а уже оттуда направлялись либо в Израиль, либо в Рим, в котором был пересыльный пункт для тех, кто выехал якобы в Израиль, но искал иное место. Там, в Риме, и ожидали псевдорепатрианты разрешения поехать туда, куда впустят.
Так в июне 1980 года появилось у меня стихотворение:
ВЕНОЗНАЯ КРОВЬ
"Каждому свое"
(написано на воротах Бухенвальда)
Кровь в венах - венозная тёмная кровь.
В ней нет кислорода, но легкие вновь
Насытят ее, и тельца кровяные
Подарят всем органам силы живые.
* * *
Народ - организм. И, как все организмы,
Подвержен процессам он метаболизма,
А предков традиции - тот кислород,
Которому жизнью обязан народ.
* * *
Без силы живительной этой в народе
Процесс отмиранья частиц происходит:
Из вальсов столицы красавицы-Вены
Два разных потока текут неизменно.
* * *
Нелегок народов истории ход,
Но лишь испытания строят народ.
Закона того след мы видим и тут -
На Рим все дороги к отходу ведут.
* * *
История знает подобный исход:
Когда из Египта спасался народ,
За сорок лет тяжких скитаний в пустыне
Народ возродился - и жив он поныне.
* * *
Машина отбора запущена вновь,
Она из отходов даст свежую кровь.
Из этой диаспоры вечный народ
С годами надежных сынов отберет.
* * *
Правдивость того, о чем сказано здесь,
Не меньше, хоть шлак удаляют не весь,
А все отходы метаболизма
Прележнейше служат... другим организмам.
Те, кто изображал из себя больших сионистов-патриотов Израиля, не собираясь в него ехать, вызывали презрение, когда комедию они разыгрывали для меня, опасаясь, что если они не хотят ехать в Израиль, то я не стану им помогать.
Собственно, чем я мог помочь? Прежде всего, когда ко мне приходил кто-то с вопросом, стоит ли ему подавать документы на выезд, я всегда говорил, что ему это делать не следует, его мотивы выезда недостаточны, если ему еще нужен такой совет. Гораздо чаще приходили за советом люди, получившие первый отказ. У меня при этом было две задачи. Во-первых, надо было помочь человеку психологически, дать ему почувствовать, как говорил Карлсон, живущий на крыше, что это - дело житейское, что ничего трагического не произошло, и можно продолжать жить полноценной жизнью. Во-вторых, люди узнавали от меня систему законов и правил, как внутригосударственных, так и международных, пути обжалования незаконного отказа и др. (на этом опыте я впоследствии написал "Юридическое пособие", которое мне инкриминировали на суде).
Нередко я помогал составить жалобу, заявление и т.п.
Пришедшие за советом обычно мне не врали, не строили из себя патриотов Израиля, и я знал, куда именно они хотят попасть. Но были и иные люди. К счастью, таких было совсем немного. Запомнился мне только один такой, фамилию которого я хорошо запомнил, но не хочу называть. Обозначим его как г-н Ш. Для него мне удалось найти ход, который позволил ему получить разрешение на выезд через пару недель после отказа. Это было еще до получения разрешения на выезд наших сыновей, т.е. в конце 1978 года или в самом начале 1979 года.
Надо сказать, что потом (не без влияния Вали) я перестал писать заявления для других людей, ибо я мог писать их только так, как писал бы я на их месте. Но человек может и должен поступать в соответствии со своей натурой. Поэтому после первого шага, сделанного в несвойственной ему манере, он самостоятельно продолжает совсем в ином стиле и поэтому портит весь первоначальный замысел. Слишком далеко идущая помощь может только навредить.
Прием одноразового действия. Описанный выше эпизод интересен сам по себе. Ш., парень лет тридцати, получил (вместе с женой и ребенком) отказ. В большом расстройстве он пришел ко мне с типовым вопросом: "Что теперь делать?"
В то время в Новосибирске проходила областная партийная конференция. Отказ в выезде зависел от начальника областного управления МВД генерала милиции Слонецкого. По должности он входил в бюро обкома компартии, так сказать, в высший областной партийный ареопаг. Во время партконференций всегда нежелательны какие-либо эксцессы, имеющие политический характер. Такой эксцесс я и решил создать. Его идею я изложил своему младшему сыну Александру, а он написал для Ш. текст заявления в президиум партконференции. В этом заявлении говорилось, что, вопреки действующим законам и международным обязательствам СССР, коммунист генерал Слонецкий препятствует его и его семьи выезду в Израиль с целью воссоединения семьи. (Только такой предлог и принимался официально, ибо кто же может по другой причине захотеть покинуть страну победившего социализма, где все нации счастливы?) Ш. просил в этом своем заявлении "обуздать коммуниста Слонецкого, который своими действиями подрывает международный авторитет Советского Союза". (Эту придурковатую формулировку я помню точно.) Свое заявление Ш. лично передал в президиум конференции.
Через короткое время в дверь Ш. постучалась работница ОВИРа и сообщила, что ему даны: разрешение на выезд и считанные дни на сборы. Нужно ли говорить, что Ш. был счастлив такой удачей.
Незадолго до его отъезда мне рассказали, что Ш. и не собирается ехать в Израиль. Это знали некоторые из отказников, но не имели представления, что он меня водит за нос.
Когда Ш. уезжал, то он через кого-то (сам он мне на глаза не показывался больше) передал мне памятный подарок - красивый охотничий нож. Этот подарок я не принял и сопроводил его возврат соответствующей запиской.
Аналогичная попытка проломать отказ в разрешении на выезд, последовавшая через несколько лет во время другой партконференции, была повторена, но успехом не увенчалась. Первый раз удался, так как ход был неожиданным, и у генерала Слонецкого не было времени получить от своего начальства разрешение не обращать внимания на такой демарш. Второй раз тот же генерал Слонецкий был уже готов к нему и имел иммунитет. Вообще, неожиданные ходы могли дать эффект только один раз, ибо ко второму разу чиновник уже вооружался хотя бы устным разрешением своего начальства не бояться нарушать законы и правила. И спокойно нарушал.
Юридическое пособие. Кто решил выехать из Советского Союза в те годы, если только он не надеялся на слепую удачу, должен был быть готовым к длительному противостоянию властям. Для этого надо было, как минимум, знать существующие законы, правила и манеру поведения чиновников, с которыми предстоит контактировать не по своей воле. Каждому познавать это на собственном опыте - очень тяжелый процесс, способный сломить тех, кто к нему не подготовлен заранее. Поэтому я решил написать такой документ, который бы облегчил процесс подачи документов на выезд и борьбу с незаконными отказами. Я назвал его "Правовые основы выезда из Советского Союза на постоянное жительство в другие государства. Юридическое пособие".
Следует рассказать о моей методике написания подобных документов. Их было немало, а судили меня только за шесть из них. Писал я их в такой форме, чтобы люди не боялись, что у них эти документы найдут.
Во-первых, документы начинались с указания моих имени, фамилии и домашнего адреса. Это означало, что если автор не побоялся их указать, значит, читать и иметь документ у себя - тем более не опасно.
Во-вторых, документ писался в максимально доступной мне корректной форме (за этим дополнительно следила Валя), и хотя я позволял себе писать с некоторым сарказмом, его изложение было выдержано в стиле, принятом в советских официальных бумагах и в публикуемой литературе. Последнее обстоятельство было настолько существенным, что самая крамольная из написанных мною брошюр ("Прозрачная книга" - ее мне инкриминировали на суде, но о ней будет рассказано ниже) была мною по открытой почте через все официальные рогатки отправлена во Францию, доставлена там адресату, а уже оттуда попала в Израиль, где и была издана.
В-третьих, написанный мною документ я заказной почтой с уведомлением о вручении отправлял в какую-либо подходящую для этого официальную инстанцию с сопроводительным письмом. Это давало документу некоторый официальный статус, формально исключая обвинение в его нелегальном распространении. Впрочем, советскому "правосудию" это не помешало отправить меня за решетку по статье, в которой распространение было необходимым элементом состава преступления.
Идею этого "Юрпособия" я взял у Владимира Яновича Альбрехта, автора отличного пособия "Как быть свидетелем". Его пособие было важнейшим подспорьем тому, кого "органы" брали в оборот. Когда человек не знал ни их и ни своих прав, не знал своих обязанностей по закону, а не со слов следователя или иного чиновника, то его было совсем легко запугать и сделать из него что угодно, даже сотрудника этих органов. Труд Альбрехта (он потом и сам прошел тюрьму и лагерь, сейчас он живет в США) был колоссально полезен и вызвал крайнюю звериную злобу в КГБ. При нашем знакомстве Альбрехт очень похвально отозвался о моем "Юрпособии".
"Юрпособие" я отправил в московское издательство юридической литературы с предложением издать его. Мне ответили, что приведенные мною юридические сведения имеются порознь в отдельных источниках. Поняв, что такая отговорка не убедительна, в своем письме издательство приписало: "а также в рукописях, ранее поступивших в редакцию". Опоздал мол, парень. Последнее меня устраивало, а сам ответ удостоверял, что рукопись не содержит крамолы, но просто запоздала. Иначе - издательство не упустило бы возможности разгромить это пособие. Надо сказать, что "самый справедливый суд в мире", т.е. советский суд, указанным обстоятельством впоследствии пренебрег, определяя мне меру наказания за преступление, которого не было.
"Юрпособие" я начал с изложения советских и международных законов о выезде человека из любого государства. Пришлось немало посидеть в научной библиотеке (кстати, в Новосибирске была прекрасная научная библиотека). В фондах этой библиотеки были не слишком доступные рядовому читателю документы. Ссылки на официально доступные юридические документы во многом уменьшали у читателя, потенциального "подаванца", страх не только при чтении этого пособия, но и при мысли: "А почему бы мне и не отправиться в Израиль, если это не противозаконно?"
Я потом получал глубокое удовлетворение, когда люди мне говорили, что именно мое "Юрпособие" помогло им осознать, что их желание вырваться из СССР - это не какое-то преступление, а вполне легитимное человеческое желание. Его осуществление гарантировано международными законами, законами Советского Союза и обязательствами страны, принятыми ею на себя в соответствии с ними. Осознав это, люди решались на выезд и начинали действовать.
Когда я был уже в Израиле, то один многолетний отказник, услышав мою фамилию, подошел, представился и поблагодарил меня за то, что обжалование последнего из его отказов он писал по рекомендациям моего "Юрпособия", что, как он считает, и решило дело в его пользу.
Я уверен, что ни одна из многих десятков моих публикаций (научных работ и изобретений) не принесла такой пользы людям, как "Юрпособие".
Ассоциация содействия дружбе народов СССР и Израиля. К какому-то юбилею Президиум Верховного Совета СССР (это вроде коллективного президента страны) наградил генерального секретаря компартии Израиля Меира Вильнера советским орденом Дружбы народов. В Советском Союзе громко и повсеместно провозглашался принцип дружбы народов СССР со всеми без исключения народами. Это было записано и в конституции страны, и в программе компартии СССР, правящей и единственной партии страны.
Я знал (по израильской газете "Наша страна"), что в Израиле под эгидой компартии активно работает общество дружбы народов Израиль-СССР. Попытался я найти аналогичное общество дружбы народов и в Советском Союзе. Оказалось, что такого нет, что в этом "братском рукопожатии" участвует только одна рука. Как всегда, это была еврейская рука. Лишь много позже, уже в Израиле, из опубликованных секретных ранее документах КПСС стало ясно, когда и сколько денег получала от советских властей компартия Вильнера, эта платная советская агентура. А мерзейший старец Меир Вильнер до недавней своей смерти получал высокую пенсию как член Кнессета многих созывов. Вот она - изнанка демократии. Впрочем, чему удивляться, когда израильское государственное социальное обеспечение выплачивает пенсию по утрате кормильца семье террориста-араба с израильским гражданством, погибшего во время теракта!!!
Установлено: нет в СССР общества дружбы с Израилем. Так его надо создать. Мною двигала та же мысль, которая в известном анекдоте заставляла озябшего старого петуха бежать за быстро убегающей молодой курицей: "Если не догоню, так хоть согреюсь". В данном случае это было: "Если не удастся создать предпосылки для хоть сколько-нибудь достоверной информации в СССР об Израиле, то надавлю на еще одну болезненную точку властей, чтобы дальнейшее удержание меня в отказе было им еще менее приятным".
Оказалось, что организация нового общества дружбы народов не может быть произведена по инициативе разрозненных граждан, а только по инициативе общественных организаций. С этой целью первую такую организацию я и еще несколько отказников решили создать в нашем городе. Так возникла Новосибирская ассоциация дружбы народов между СССР и Израилем. Это был конец 1979 - начало 1980 года.
Всё, что связано с созданием этой Ассоциацией, о том, как ее задавливали обком КПСС и местное КГБ, я описал в брошюре под прозрачным названием "Прозрачная книга. Сборник и обзор событий и документов в связи с попытками содействовать дружбе народов Советского Союза и Израиля" (Новосибирск, апрель-июнь 1980 года). Эта Прозрачная книга была отправлена мною в виде приложения к заявлению на имя секретаря ЦК КПСС Б.Н.Пономарева и в копии Меиру Вильнеру. От Вильнера я никакого ответа не ждал и не получил, а от ЦК КПСС косвенный ответ я получил в том виде, что эта книга и само создание Ассоциации инкриминировались мне как уголовное преступление, но об этом - ниже.
Попытки увольнения с работы. Директор моего НИИ Чабанов ожидал, что до конца 1980 года меня выпустят из страны, и у него не будет нужды меня увольнять. От этого процесса он не ожидал ничего приятного. Мне рассказывали, что когда ему предложили созвать собрание с осуждением меня, решившего покинуть страну победившего социализма ради капиталистического (будто бы) Израиля, то он сказал, что не берется гарантировать успех такого собрания, ибо я, по его словам, окажусь сильнее собрания. На вопрос гебиста, предлагавшего ему такое собрание организовать: "Как это может быть?", он ответил: "Вы же не можете ничего поделать с Сахаровым. Так и я ничего не смогу сделать с ним".
Так ли это было, или Чабанов кому-то так это изложил, не знаю, но похожий случай мне достоверно известен. Вот он.
Мы с Валей (напомню, что она в этот период работала в этом же НИИ) планировали осенью поехать по заранее купленным турпутевкам в отпуск в Узбекистан. Администрация института не захотела нам дать отпуск на время действия этих путевок (запланированное на лето время наших отпусков уже прошло), хотя никакой производственной необходимости в этом не было. Комитет профсоюзов, куда я обратился, стал на сторону администрации. Тогда мы, оставив заявление на имя намечавшейся профсоюзной конференции института, уехали "самовольно". Мы ожидали, что вернемся безработными, ибо администрация обязательно воспользуется таким поводом для нашего увольнения.
Каково же было наше удивление, когда, вернувшись из отпуска, узнали, что профсоюзная конференция института (в институте было более двух тысяч работников) не поддержала администрацию, и поэтому та не рискнула нас уволить.
Дело было так. На конференции после гневного выступления секретаря парторганизации института слово взял старший научный сотрудник и партгрупорг одного из отделов института Виктор Баклушин. Виктор, честный и прямой парень, немало лет проработал со мною, начав молодым специалистом или даже студентом-заочником. Он нередко спорил со мною по вопросам политическим, а я никогда не кривил душой. Даже не соглашаясь со мною, он уважал мое мнение. Нечего говорить об авторитете специалиста-профессионала, который я имел в его глазах.
Партийные боссы института ожидали, что начнется стандартная осуждающая речь, но Виктор сказал (мне это потом пересказали дословно):
"Товарищи! Посмотрите, кто сидит в президиуме этой конференции (тут он перечислил наиболее значимых лиц, начиная от заместителя директора института по научной работе Владимира Козина). Все они - ученики Феликса Давидовича Кочубиевского. Так неужели за 24 года непрерывной работы Феликс Давидович не заслужил права воспользоваться туристической путевкой, которую он не получил от профкома, а купил за свои деньги? Я считаю, - заключил он,- что профсоюз не защитил его права".
После такого выступления администрация ограничилась формальным выговором, который нам объявили. Но усилия уволить меня с работы почти непрерывно продолжались и, в конце концов, удались.
Письмо в "Вечерний Ташкент". Наша турпоездка в республики Средней Азии, которая чуть не стала поводом для нашего увольнения, вызвала к жизни еще один мой стихотворный опыт. В то время узбекская письменность базировалась на русском алфавите, хотя ни для кого не было секретом, что в тех краях письменность, основанная на арабском алфавите, существовала в те далекие времена, когда у славян никакой письменности еще не было.
Я имел некоторое представление о трудностях передачи звуков чужого языка алфавитом, созданным для другого языка. Так, в Китае моя фамилия, состоящая в русской транскрипции из 12 букв, записывалась семью иероглифами и звучала примерно так: "КО-ЦУ-БИ-Е-ФУ-СЫ-КИ". В книжном магазине Самарканда я попросил продавщицу-узбечку произнести фамилию известного писателя Садреддина Айни (так его имя и фамилия записывались на русском языке). Как это получилось, отражено ниже - в моем риторическом обращении к поэту Николаю Тихонову, известному своими стихотворениями восточной тематики.
ПОЭТУ-ВОСТОКОВЕДУ НИКОЛАЮ ТИХОНОВУ
Н.Тихонов, русский поэт-аксакал,
Немало стихов о Востоке слагал.
В Ташкенте поэту, не зная печали,
Узбеки-друзья пиалу наливали.
И вот я в Ташкенте. Но я - не поэт,
И в тогу казенную я не одет.
Красив этот город! И есть ли что краше,
Чем кружева ганча, фонтаны и чаши,
И тени столетних чинар на бульварах,
Где театр Навои и влюбленные пары?
Любая страна не могла б не гордиться,
Когда бы имела такую столицу!
Но что-то мешает мне лишь восхищаться
И тянет анализом строгим заняться.
Над чем хочешь думать, брюзгливый турист?
Ужели сей памятник дружбы не чист?
Ответов готовых давать не хочу,
И лучше в ответ я пока промолчу,
Но вместо ответа вопросы задам -
Вопросы в столетья ушедшим годам.
Душою народа всегда был язык,
К которому каждый, как к солнцу, привык.
Да, чукчей, нанайцев, эвенков-тунгусов
К перу приобщили друзья из урусов.
Естественно то, что и их алфавит
Из русского вышел - тут не до обид.
Но я не могу уяснить, отчего же
Узбекский букварь был декретом низложен?
Узбек уж веками поэтов читал,
А русского имени русский не знал:
Кирилл и Мефодий еще и не жили
И свой алфавит для славян не сложили;
Об Игоре "Слово" не сказано было,
А слово Ибн-Сины уж людям служило;
Москвы еще не было, черт всех возьми,
А алгебру создал уж Аль Хорезми,
И имя его - в нем новаторства ритм -
Коверкаем мы, говоря "Алгоритм"!
Нам гид разъяснил, что, мол, шрифт тот арабский
Орудием тьмы был, покорности рабской,
Повально неграмотен был сей народ -
Читал и писал он наоборот.
Допустим, гид прав. Почему ж молдаванин,
Писавший тем шрифтом, что и англичанин,
Примерно тогда же попал под декрет
И русского шрифта познал ясный свет?
Я был в Самарканде в музее Айни,
Который творил в наши славные дни.
Нетронутым стол Садреддина стоит,
На нем пожелтевший листочек лежит -
Писатель силен исторической связью,
И книги писал он арабскою вязью...
Музей призывал: "В лицо правде взгляни -
Айний ли он был или все же Айни?"
Культурной узбечке вопрос сей задал,
В ответ мелодичный я звук услыхал.
Ни то, ни другое... Но ясно одно,
Что буквам чужим так звучать не дано.
Пусть гиду умильно внимает москвич -
Ему не понять изуверство и дичь
Насильственных мер отторженья людей
От предков своих, от культуры своей;
Гвоздю не понять ощущений ноги -
Он мнит, что лишь крепит к ногам сапоги.
Хоть в светлой дали и сольются народы,
Но будет то делом добра и свободы,
А тот, кто, владея лишь властью земною,
Наследье отцов затемнил предо мною,
Какими бы целями ни прикрывался,
Убийцей культуры навеки остался.
Для всех беззаконий, у нас совершенных,
"Культ личности" - термин вполне разрешенный.
Что корень один у культуры и культа,
Известно извечно у главного пульта,
Известно и людям, как выи секутся,
Хотя и культурной зовут революцию.
Мы помним, как пели, и пели не раз:
"Сталин и Мао слушают нас...".
Мне близок вопрос этот горький узбекский,
Хоть я не узбек, а еврей, но - советский.
Народ мой, прошедший века и века,
Оставлен в стране моей без языка.
Нет, русский язык нам по-прежнему дан,
Кто лучше владеет им, чем Левитан?
Но в этой "чекушке от миллиарда"
Иврит не обрел прав хотя бы бастарда.
Есть идиш - удел стариков из галута,
Иврит же совсем запрещен почему-то.
"Дер Эмес" печатают шрифтом иврита,
Но предков культура евреям закрыта:
Ни в школах, ни в вузах иврит не изучишь,
А курсы откроишь, так "срок" свой получишь...
Получишь, конечно же, не за иврит -
Иосиф Бегун даже сам подтвердит:
Хоть нес он курсантам иврита богатство,
Но был осужден он лишь за... тунеядство.
...Отвлекся, ступив на больную я тему,
Но где взять талант на большую поэму?
Вернемся к узбекам, пока мы в их стане,
Ведь пишется все это в Узбекистане.
...Лет сорок иль больше прошло с того дня,
Как ссажен узбек с удалого коня,
Которым скакал по Корана страницам,
И книгам, хранимым, как ока зеница.
Газету прочесть сейчас может узбек,
Но волю читать потерял он вовек -
Прочтет он лишь то, что казенный толмач
Изложит ему. Хочешь - смейся иль плачь...
Скажите ж мне, Тихонов, так отчего же
Узбекский народ от себя отгорожен?
Ташкент-Янгиабад-Самарканд, сентябрь 1980 года
Это стихотворение с сопроводительным письмом я отправил из Новосибирска в газету "Вечерний Ташкент". Разумеется, я не предполагал, что оно будет там напечатано, но думал, что из редакции газеты оно разойдется самиздатом. Никакой отраженный сигнал ко мне не вернулся. Более того, оно не фигурировало даже на моем суде, в отличии, например, от моего письма в издательство "Политиздат", в котором я скромно предлагал издать сборник классических работ, направленных против антисемитизма. Из "Политиздата" мое письмо направили в КГБ, и в моем деле оно фигурировало.
Строки, в которых фигурировал Иосиф Бегун, я показал ему, когда был в Москве, а он еще не сел в третий раз, но за тунеядство успел уже отсидеть. Мы с ним зашли в какую-то забегаловку, и я ему показал этот текст. На моем экземпляре Иосиф радостно написал: "Подтверждаю" и расписался. Этот экземпляр, кажется, хранится где-то среди моего почти необозримого (из-за беспорядка в нем) архива.
Письмо в "Комсомольскую правду". В советской печати в то время стали появляться материалы о том, что этнические русские, являющиеся гражданами других стран, проявляют интерес к родине своих отцов и дедов, к изучению русского языка. В статье, помещенной в газете "Комсомольская правда", в весьма поощряющих интонациях говорилось о русских во Франции. Мне захотелось, чтобы на этой волне прозвучало и слово о евреях, вдали от родной земли верных своей исторической родине и национальным традициям. Недавно я нашел в своем архиве это письмо и приложение к нему. Вот они.
В редакцию газеты "Комсомольская Правда". г.Москва
От Кочубиевского Ф.Д., Новосибирск, 64, ул.Ватутина 75/1, кв.45
В "Комсомольской правде" от 28.01.1979 года был помещен материал об обществе "Родина", служащем интересам иностранцев русского происхождения. Журнал этого общества "Отчизна" освещает жизнь Советского Союза для тех, "...кто знает отчий дом лишь по рассказам старших, кинофильмам, книгам, газетным и журнальным публикациям".
Француз русского происхождения Б.Репин в этом журнале (цитирую по "Комсомолке") пишет:
"Наш долг - разъяснять истинное положение дел на нашей Родине, передавать добрые чувства к родной земле молодому поколению, родившемуся уже за рубежом, с раннего возраста учить детей и внуков родному языку и истории, стараться оградить их от дурного влияния антисоветской клеветы и дезинформации".
Искреннее сочувствие и глубокое уважение вызывает эта преданность своей исторической Родине иностранных граждан, пронесенная через несколько десятилетий. При этом люди остаются нормальными лояльными гражданами страны проживания.
Мне, еврею, эти чувства тем более понятны, что мой народ пронес их через два тысячелетия, не взирая на то, что наша историческая Родина на эти двадцать веков прекращала свое существование как самостоятельное государство. Не трудно проявлять привязанность к богатым и могущественным родственникам, к мощной мировой державе. Гораздо сложнее, когда объект привязанности необходимо возродить, когда он сам нуждается в помощи, служит предметом нападок и преднамеренных наветов...
Как это ни странно, но сегодня русскому Б.Репину в буржуазно-демократической Франции, мягко выражаясь, "значительно доступнее" удовлетворять свой интерес к Советскому Союзу, русскому языку и культуре, чем любому еврею в стране передовой социалистической демократии удовлетворять свой столь же естественный интерес к Государству Израиль и ко вновь возрожденному к жизни древнему языку иврит, к многотысячелетней культуре и истории еврейского народа.
Эта вынужденная оторванность от языка, истории и культуры своих предков, полное отсутствие нормальной информации о жизни Государства Израиль (ведь пресекаются даже попытки создать общество дружбы народов СССР-Израиль, хотя общество Израиль-СССР многие годы активно работает в Израиле) в немалой степени способствует желанию некоторых советских евреев уехать жить в Государство Израиль.
Трудно судить, насколько это авторам удалось, но по этим мотивам написана прилагаемая "Песня евреев-репатриантов". Наша семья, в полной мере оставаясь на позициях интернационализма, тем не менее, приняла решение переехать в Израиль. Дети и внучка авторов "Песни..." живут в Израиле уже более двух лет, все эти годы добиваемся разрешения на выезд и мы.
Если "Комсомолка" после публикации 28.01.79 утратила интерес к неисчерпаемой и благородной теме "Верность исторической Родине", то не сочтите за труд переслать это письмо и приложенную к нему "Песню..." в журнал "Отчизна", либо сообщите, пожалуйста, мне его адрес. Ведь то, что мы пишем - это одна из сторон многогранной жизни, освещаемой "Отчизной", и, из песни слова не выкинешь, она тоже будет интересна иностранцам русского происхождения. Кроме того, взаимное духовное обогащение различных народов включает в себя и то, что опыт одного из них помогает осмыслить и утвердить опыт другого: в этой трогательной привязанности иностранцев русского происхождения к России советские евреи могут почерпнуть дополнительное моральное подтверждение естественности и законности своего сегодняшнего интереса к языку, культуре и истории еврейского народа, к Государству Израиль; в то же время эти иностранцы русского происхождения в беспримерной в истории человечества многовековой верности евреев своей исторической Родине могут найти подтверждение тому, что их интерес к России - не надуманная тоска "загадочной русской души", а общечеловеческое качество, которое не может быть ни плохим, ни хорошим, ибо оно выше этих узких оценочных понятий.
Приложение: по тексту, на 2 стр., один экз.
30 августа 1981 года, г.Новосибирск
Спустя 21 год перечитал это письмо. И сегодня оно актуально. Не откажусь я и от сказанного об интернационализме, хотя мое еврейское самосознание за это время стало острее, а понятие интернационализма стало полнее, не таким примитивным, как оно было ранее.
Песня евреев репатриантов. Мы с Валей написали "Песню евреев-репатриантов", которую можно было петь на мотив "Гимна демократической молодежи". Вот она: