Всю последнюю неделю хлестал дождь. Изредка прорывался снег, мокрой кашей ложился на раскисшую землю и сразу же таял, растворялся в мутных лужах и топкой слякоти. Все уже смирились с тем, что придется встречать Новый год в сырости. Но вечером 30 декабря похолодало, а 31-го утром снег пушисто покрывал землю, и в воздухе кружились, порхали мириады снежинок. Ближе к полудню снегопад утих, вскоре небо очистилось, выглянуло солнце, засияло, заискрилось в ослепительных сугробах, в ветках деревьев, облепленных снегом. Стало тихо и радостно, как и должно быть перед Новым годом.
В тот день я поссорился с Надей. Как случилось и кто виноват - не о том речь. Но новогодняя ночь, которую мы так ждали, теперь обещала лишь холод и пустоту.
Я шел домой, яростно вспоминая недавний разговор, находя язвительные и остроумные ответы, которые не пришли мне в голову в нужный момент, и ничего не видя перед собой кроме надиного лица, раскрасневшегося от злости.
Уже стемнело, и желтые пятна фонарей выхватывали из тьмы кляксы изрытого следами снега, а над ними ехидно улыбалась рогатая луна, подмигивая мне с утыканного звездами неба.
У моего подъезда стояло белое изваяние: соседские детишки слепили снежную бабу. Я прошел уже мимо, но случайный взгляд зацепился за что-то и потянул обратно, не отпуская от этой странной фигуры. Вдруг я увидел под слоем снега силуэт - или показалось - и осторожно стал лепить холодную, податливую массу. Охваченный возбуждением, я не чувствовал холода, и руки мои стали такими горячими, что от них поднимался пар.
Работа продвигалась споро, и по мере того, как выявлялись из снежной глыбы все новые черты, отступала, таяла обида, растворялась злость, душу наполнило радостное умиротворение.
Отступив на пару шагов, я посмотрел на создание рук своих. Передо мной стояла Снегурочка. Она обратила ко мне белое лицо и смотрела и тихой полуулыбкой.
Я устало вздохнул. Дело сделано, можно идти домой.
В телевизоре веселились клоуны. Некоторое время я смотрел на них пустыми глазами, потом задремал. Открыв глаза, увидел, что до Нового года осталось всего несколько минут. Мне захотелось еще раз посмотреть на Снегурочку.
Набросив куртку и нахлобучив шапку, я выскочил из подъезда и остановился в недоумении. Снегурочки не было. Под фонарем лежала бесформенная куча снега. Стало так обидно, что выступили слезы: поднялась же у кого-то рука на мое снежное чудо! И тут я заметил девушку, стоящую неподалеку. Она молча смотрела на меня огромными синими глазами, и прядка светлых волос, выбившихся из-под шапочки, вздрагивала от легкого ветерка. Вся она была белой-белой: белая шапочка, белые сапожки, только глаза синели под черными ресницами, да розовели чуть тронутые помадой губки.
- Я ждала тебя, - хрустально прозвучал в ночной тишине ее голос. - Пойдем. - И протянула руку в белой варежке с вышитой синей снежинкой.
Так не бывает, подумал я, взял ее за руку, и мы пошли в новогоднюю ночь, сияющую разноцветием огней, миганием елочных фонариков за притемненными окнами.
Мы шли по лунному снегу, как по серебристым облакам. Безлюдные улицы раскрывались нам навстречу, и весь город, весь мир принадлежали нам двоим.
- Как тебя зовут, - спросил я.
- А как бы ты хотел? - рассмеялась она.
- Я буду звать тебя Снегурочкой.
Она обдала меня синевой глаз и улыбнулась:
- Вот и прекрасно.
О чем мы говорили?
Сейчас трудно вспомнить, еще труднее рассказать. Разговор перескакивал с одного на другое, порой мы просто шли и молчали, и молчание было нам не в тягость, потому что наши души соприкоснулись и слились воедино, незримые нити связали нас, и не было силы, способной разорвать эту связь.
Как-то незаметно мы оказались у моего подъезда.
- Мне пора, - грустно сказала Снегурочка.
- Как, уже? - вздрогнул я. - Я провожу тебя.
- Не надо, - она покачала головой.
- Но почему? - я не мог отпустить ее, не мог допустить, что вот сейчас она уйдет и исчезнет навсегда.
Снегурочка молчала, взгляд ее синих глаз пронизывал насквозь. Я сжимал ее руки, чувствуя холод даже сквозь варежки.
- Замерзла?
Она улыбнулась и покачала головой. Я снял варежки, поднес тонкие пальчики к своим губам, подышал на них и прикоснулся поцелуем. Снегурочка вздрогнула, словно хотела что-то сказать, но я склонился к ней и слова умерли, не родившись.
- Не надо... - выдохнула Снегурочка, но губы ее приоткрылись и устремились к моим.
Холод пронизал меня до самого сердца, но столько было в нем тепла, что, кажется, всех льдов Арктики и Антарктики, вместе взятых, не хватило бы, чтоб остудить его. Я целовал губы, глаза, старался согреть ее своим теплом, но она вдруг спрятала лицо на моей груди и затихла. Несколько секунд стояли неподвижно, потом Снегурочка отстранилась и прошептала:
- Иди...
- Ты придешь? - спросил я, не веря, что эта встреча может оказаться последней.
- Не знаю, - голос ее дрожал.
- Но мы увидимся? - во мне кричало отчаяние.
- Надеюсь.
Она отступила на шаг и сказала:
- Иди и, прошу тебя, не оглядывайся. Если хочешь, чтоб мы встретились, не оглядывайся! Ну, иди же!
Столько боли было в ее голосе, что я повернулся и шагнул в темноту подъезда.
Я не оглянулся.
Квартира встретила одиночеством. Не включая свет, я повалился на диван, уткнулся в подушку и замер. Хотелось выть от тоски и бессилия. В конце концов, я провалился в тяжелый сон.
Снилось мне, будто я вхожу в огромный зал, полный искрящегося льда. Посреди зала на ледяном кресле восседает высокий старик с длинной белой бородой. Его глаза пронзительно смотрят из-под кустистых бровей. Перед ним стоит моя Снегурочка, а вокруг нее... Господи, такое может присниться только в кошмарном сне. Дикие, невообразимые чудовища, пауки с рыбьими головами, какие-то мохнатые клубки с глазами на тонких стебельках... И вся эта нечисть суетилась, прыгала, тыкала клешнями, щупальцами в Снегурочку и хохотала, хохотала...
- Тихо! - молвил старик.
Все замерли, и он произнес сурово:
- Что ты можешь сказать в свое оправдание?
Снегурочка молчала. Какой-то рыбопаук радостно завопил:
- Ей холодно! Смотрите, она замерзает!
И снова буйное веселье химер. Снегурочка стояла неподвижно, но заметно было, как ее бьет озноб.
- Да, именно этого я и боялся, - грустно сказал старик, и в его голосе не было прежней строгости. - Ты очеловечилась!
- Очеловечилась, очеловечилась!.. - подхватили твари, а одна из них подняла свои клешни и выкрикнула:
- Смерть ей! Заморозить ее!
- Уймитесь, - прикрикнул старик и молвил Снегурочке:
- Что же мне с тобой делать?
- Отпусти меня, - едва выговорила она.
- Не отпускай ее, не отпускай, - суетились химеры. - Заморозить ее! Смерть ей!
- Молчать! - рявкнул старик, и химеры разлетелись по углам. - Отпустить, говоришь? Да будет так! - Старик поднял руку, в которой сверкнул прозрачный жезл. Вспыхнуло голубое сияние, и все исчезло.
Я лежал, уткнувшись в подушку, и сон таял, удалялся в небытие. Вся минувшая ночь была призрачной и нереальной. "Приснится же такое!", - подумал я. Новогоднее солнце залило светом комнату. Спать уже не хотелось.
Я накинул куртку и выглянул из подъезда. Слепленная мною Снегурочка развалилась, видимо, расстрелянная снежками какой-то подгулявшей компанией. Жаль было ее, но со мной оставался мой сон, самый чудесный сон, какой только может присниться. Я сунул руку в карман, нащупал что-то пушистое, извлек и остолбенел. На моей ладони лежали варежки с вышитыми голубыми снежинками.
...Шли дни. Все свободное время я бродил по городу, вглядываясь в лица прохожих, ища, не мелькнет ли где белая шубка. Напрасно. Звонила Надя, что-то говорила, но я не стал слушать и положил трубку.
Январь близился к концу. Боль притупилась, стала привычной. Однажды поздно вечером я возвращался домой после очередных безуспешных поисков. Вот и мой дом. Завернул за угол и замер. Все во мне перевернулось. У подъезда, на том же месте, что и в новогоднюю ночь, стояла Снегурочка.
Все еще не веря, на дрожащих ногах я подошел к ней и достал из кармана варежки, с которыми не расставался.
- Возьми... Ты забыла... - ком в горле не позволил продолжить, сказать ей все, о чем думал в своих бесконечных поисках.
Снегурочка протянула руки, и снова, как в ту ночь, я грел ее пальчики своим дыханием, а потом нашел ее губы.