Аннотация: Собакам не дано любить по-человечьему,
Им всем уже давно у нас учиться нечему. -
Андрей Козловский
КИНОПРИНЦ
Быль
Собакам не дано любить по-человечьему,
Им всем уже давно у нас учиться нечему.
Андрей Козловский
Хорошо бы начать эту историю издалека, когда комок бело-розовых кудряшек с черной пуговицей носа и можжевеловыми ягодками глаз был извлечен женой из-за пазухи и опущен на пол. Ни до, ни после того не встречал я живого существа столь поразительно похожего на игрушку. Комок чуть присел, медленно поднял на нас, длинных, глаза, и сотворил лужу диаметром в четыре часа терпения. После чего степенно съел здоровенную миску пшенной каши с мясом и повалился на бок. Существо приняло имя Айва (с ударением на первом слоге для простоты окликания) и на восемь лет стало членом нашей, по преимуществу двуногой, стаи.
Хорошо бы рассказать все те милые случаи, коими полна жизнь растущего в любви организма (и как-нибудь я найду время), но сейчас для нас существенно лишь то, что в положенный срок Айва обратилась в резвую блондинку-пуделиху с локонами по всему телу, весьма довольную собой и окружающей действительностью, хоть и не без толики стервозности (о чем лучше расспросить старенькую кроткую терьериху Лоту из квартиры напротив). Она пулей вылетала из подъезда, громко гавкая городу и миру:”А вот и я, радуйтесь!” - и бросалась наперегонки с другими такими же энтузиастами, заворачивая столь крутые виражи, что порой центробежная сила швыряла ее кувырком в бурьян. На поводок же ее брали лишь тогда, когда нужно было перейти улицу.
Впрочем, было еще одно исключение, отлично известное собакам женского пола и их владельцам. Время короткого поводка и повышенной бдительности. Увы, приручение есть форма несвободы как для питомца, так и для хозяина, и контроль породности и рождаемости - не самая светлая ее сторона.
В описываемый момент это была наша первая или вторая течка, переживаемая в непонятном смущении, беспричинной тоске. Айва еще не была “развязана” и мы гуляли (простите за каламбур) в связке медленным шагом, подолгу замирая над какой-нибудь уж совершенно занюханной травинкой. Или тщательно осматривая горизонт: я - в поиске потенциальной угрозы, она - в плохо осознаваемом предчувствии кинопринца, с которым так упоительно будет носиться по пустырю, который познакомит ее со своей стаей, а то и в нашу жить перейдет - места и каши у нас хватит.
Он объявился на периферии как-то незаметно - большой, кудлатой черной шерсти пес. Беспородный и, должно быть, бесхозный, смахивающий на нестриженного ризеншнауцера. Однако забитую и полубольную дворнягу он напоминал мало, скорее походил на недавно сбежавшего от хозяев. Впрочем, мезальянс был столь очевиден, что явление это внимания не привлекло. Он болтался по границе наших жизненных интересов, изображая или находясь то ли в легкой посторонней озабоченности, то ли в поэтической задумчивости. Когда же нам пришло время отправляться домой, остался на пустыре.
На другой день мы увидели его вновь и затем уже встречали в каждую нашу прогулку. Он не наглел, не лез понюхаться, не сверлил взглядом, не задирал поминутно лапу и вообще лишь слегка обозначал свое присутствие где-то на краю обзора и сознания. И, признаться, не враз я сообразил, что теперь нас окружает обширная мертвая зона, которую прочие собаки обходят стороной. И он тому причиной.
Вообще-то, к большим собакам мы относимся настороженно и, встретив, уступаем дорожку. Но тут вскоре произошел показательный случай. Мы уже шли домой, когда навстречу попалась, знакомая и не слишком дружественная немецкая овчарка. Удивительно, овчарка потащила хозяина куда-то вбок, косясь нам за спину. Я оглянулся - черный пес провожал нас. Он тихо-тихо рычал и скалился, но смотрел при этом не на овчарку, а на человека...
Мы попытались сменить маршрут прогулок, но пропустив раз, он начал встречать нас уже у подъезда, появляясь из какого-то укрытия. С собаками теперь проблем не возникало - по причине их отсутствия на нашем пути, а людей мы и сами старались обойти стороной, и не однажды я слышал позади глухое ворчание и молил бога, чтобы всем нам хватило мудрости и выдержки. Дело начало принимать дурной оборот.
Надо сказать, что жили мы тогда на первом этаже очень длинного дома, ближе к середине, и наша лоджия располагалась на противоположной ко входу в подъезд стороне. Супруге моей пришло в голову блестящее решение проблемы: мы стали выходить гулять и возвращаться через лоджию, передавая Айву с рук на руки. Спортивная гимнастика, чудачество при всем честном народе, конечно, но это сработало. Пару дней прошли спокойно.
На третий день, отправляясь утром на работу, я на мгновение почувствовал, что что-то мешает мне распахнуть дверь квартиры, и, выйдя, обнаружил черного пса. Судя по всему, он провел ночь на коврике перед дверью. Я посмотрел на него в обалдении, но не отыскал каких-либо ответных эмоций: он просто стоял и, кажется, даже глядел в сторону.
До института мне ходу всего ничего, и я зашагал неспешно, размышляя над сложившейся ситуацией, как вдруг услышал сзади знакомое низкое рычание. Пес шел в двух шагах за мной, предупреждая встречного прохожего о серьезности своих намерений. Он охранял меня!
Кем я был для него? Какую часть своей любви защищал он, в буквальном смысле рискуя своей шкурой? Не могу подобрать что-либо похожее из человеческих отношений.
На проходной он отстал, но вечером опять был на коврике перед дверью и с того дня уже вставал с него только чтобы впустить или выпустить кого-либо из квартиры. Каким-то образом, видимо по запахам, идущим изнутри, он прекрасно знал всех здесь живущих и вел себя с нами с горделивой вежливостью. Прочим же приходилось только ежиться под его тяжелым недвусмысленным взглядом.
Мы не знали что делать. С ним пробовали говорить, открывали дверь подъезда и жестами предлагали уматывать на улицу. Дети, кажется, пытались его подкормить, но еда и питье остались нетронутыми. Применить же силу не поднималась рука. Оставалось только ждать, когда либо закончится трудный период нашей собаки, либо иссякнет воля пришлого пса.
Начали жаловаться соседи: часть почтовых ящиков оказалась в охраняемой зоне. Друзья не могли добраться до нашего звонка. Многие вообще боялись войти в наш подъезд. Кто-то подкинул явную отраву, но пес-то ничего не ел. Как-то в поздний час за дверью раздался мощный, но кратковременный шум, вопли. Мы выскочили. На носу нашего караульного появилась свежая глубокая царапина, а на полу валялись ломаные палки и веревка.
Напряжение нарастало. Теперь уже всякий крадущийся по стенке к лифту получал весомый заряд ненависти в виде вздыбленного загривка, перебирания лапами, грозного оскала и непременного рычания. Но, вроде, до крови дело не доходило. Нервы у обеих сторон понемногу начали отказывать. Пошли обращения к властям. Пришел участковый. Сразиться врукопашную посчитал ниже своего достоинства, а стрелять в тесном помещении с бетонными стенами не решился. Но участковый вызвал собачников, и лишенный маневра, никак не желавший сдвинуться с места пес свою последнюю битву проиграл. Я говорю “последнюю”, поскольку абсолютно уверен, что будь на то хоть малейший шанс, он бы вернулся. Но больше мы его так никогда и не увидели.
А что же Айва, спросите вы? Да тут все развивалось как нельзя лучше, и через год нянчил я целую кучу белоснежных кутят от чистопородного папаши. Впрочем, он быстро стерся из памяти, а вот черный пес так и стоит перед глазами.