Привет из Минска! Три часа ночи. Супруга спит в другой комнате, а мне не спится. Сегодня (т.е. вчера) вечером звонили вам и, наверное, трудно было узнать по телефону наши осипшие голоса.
Попытался было улечься спать, но сразу, как только ложусь, начинаю чихать и кашлять. Чтобы не мешать спать супруге, ушел в другую комнату, сел за компьютер. Но вдохновение не приходит, ему мешает, очевидно, инфекция. Назло этой заразе решил написать вам письмо.
За то короткое время, что мы у вас провели, вы стали нам почти что родными. Понравились нам - оба такие небольшие, уютные и добрые. (Не обижайтесь только, это у меня шутки такие - издержки туристско-альпинистского прошлого). Хоть у меня и есть родня в Израиле - два двоюродных брата, сыновья двух братьев моего отца, но я с ними как-то не поддерживаю контактов. Так уж получилось, что жизнь разбросала всех нас далеко друг от друга.
Мои старики практически всю свою трудовую жизнь провели в скитаниях по Магаданской области. А область была огромная, ведь раньше она включала в себя и Чукотку тоже. Я, например, из-за постоянных переездов, учился в семи разных школах. Причем в одной - Тенькинской - два раза: во втором классе и с середины десятого до окончания одиннадцатого. И когда учился там во второй раз, то среди одноклассников не было ни одного из тех, вместе с кем учился раньше. Очень динамично все жили в тех краях, постоянно переезжая с места на место.
Побывал я там всюду - от Тикси, маленького поселка на берегу Северного Ледовитого, где уже кончается Чукотка и начинается Якутия, и где самолеты-истребители, словно с палубы авианосца, стартуют с прижатого сопками к океану аэродрома, вновь и вновь оглушая привычных ко всему этому жителей Заполярья мощным ревом реактивных двигателей, до Армани - поселка на юге области, где всегда была изумительная рыбалка а берега залива истоптаны добродушными, обожравшимися лососиной, медведями.
В тех краях, для того, чтобы запастись на зиму красной икрой достаточно сесть в лодку и выйти, во время нереста, в лиман, где повсюду звонко шлепают по поверхности воды рыбины, покусанные нерпой, сытые и ленивые особи которой гуляют в устье реки. Остается просто брать руками из воды эту недоеденную морским зверем рыбу и выпускать из нее зрелую икру прямо себе в лодку.
В то время в Армань не было проложено еще постоянной дороги и сообщение с Магаданом было возможно только по зимнику - временной дороге, которую зимой прокладывали по руслу замерзшей реки, -- а также морем или по воздуху, на небольшом биплане "Ан-2", который приятно и плавно летел сначала над морем, чтобы потом, над сопками, вымотать напрочь душу бросками вверх-вниз-в-стороны, чуть ли не кувыркаясь в волнах восходящих и нисходящих воздушных потоков.
Один мой дядька, отец Миши - нынешнего профессора Тель-Авивского Университета, живет сейчас в Америке вместе со своим старшим сыном Ильей, тоже математиком. Дядька после войны послужил какое-то время (был, кажется, старлеем) на Курилах, потом ухитрился демобилизоваться из армии и поступил на мехмат Московского Университета. Мне, хоть я еще был достаточно маленьким, запомнилось, как мы, будучи в отпуске, приходили к нему в гости, в общагу, которая тогда тоже находилась в том знаменитом здании со шпилем, и он водил нас на тот самый балкон, который расположен на самом верху, под звездой. Там дул сильнейший ветер, а вид открывался такой, что я, тогда еще ребенок, до сих пор не могу забыть возникшего в душе ощущения материализовавшегося чуда. Следующий - и пока последний - раз я видел дядьку и его семью в Калининграде, куда он, после окончания МГУ, был направлен работать.
А первая наша с ним встреча - встреча, благодаря которой я остался в живых, произошла в дальневосточном порту Находка. Мне шел тогда второй год и поэтому я знаю обо всем только из рассказов родителей. Я написал об этом случае в небольшой повести "Этимология стиха. Птичка", которая вывешена в Интернете, и еще, под другим названием и сильно испорченная редактором, напечатана в журнале "Мир Севера", который издается "Литературной Россией".
В Калининграде мой дядька работал в Институте океанологии, много раз бывал в кругосветных плаваниях, увлеченно рассчитывал во время этих экзотических морских путешествий океанические течения (в то время персональных компьютеров, подобных нынешним, еще не существовало, но на научно-исследовательских кораблях были оборудованы большие машинные залы с мощными, по тем временам, электронно-вычислительными машинами). Кроме того, он преподавал в Калининградском высшем морском училище. Сейчас это морской университет. Где-то в интернете мне попадался сайт этого университета. Там высказывается предложение пригласить Кривелевича из Америки обратно в Калининград для того, чтобы, с его помощью, поднять качество преподавания до хорошего современного уровня.
А его сына Михаила, тель-авивского профессора, в интернете полно. Он там прямо-таки в огромных количествах присутствует. С заголовками типа "Тель-Авив -- столица математиков". Но меня он, к сожалению, почти не помнит. Я позвонил ему однажды по телефону, позаимствованному на его интернет-сайте. Он с трудом вспомнил, кто я такой, но деликатно сказал, что был бы очень рад нашей встрече. Мы договорились созваниваться иногда, но решительных движений ни с его, ни с моей стороны так пока и не последовало.
Помню, однажды приехал, вместе со своей молодой женой, в гости к дядьке в Калининград. От Минска до Калининграда недалеко, вот мы и сели одним прекрасным вечером на поезд, а ранним утром он уже встречал нас на перроне красивого, по-немецки аккуратного, Калининградского вокзала.
Его семья мне очень понравилась. Приятный в общении, обладающий хорошим чувством юмора, дядька, доброжелательная и улыбчивая его жена, тетя Соня (она, к сожалению, уже умерла там, в Америке), исключительно деликатный и предельно тактичный старший сын, Илья (в то время студент-математик), смешной и симпатичный Мишка, которому было тогда где-то 11 лет.
Мишка был в то время чем-то вроде кандидата в мастера по шахматам. И когда я, набравшись наглости, предлагал ему сыграть в шахматы, он, из уважения к взрослому дяде, соглашался. Но играть со мной ему было не интересно. Держа на коленях игрушечного медведя, он, почти не задумываясь, делал десяток-другой ходов и потом, когда я, с умным видом, делал очередной свой ход, он, со словами: "Это был плохой ход" безжалостно громил мои, с таким трудом выстроенные, шахматные порядки, после чего терял ко мне, как шахматисту, всякий интерес. Помню, что меня это очень задевало. И заставляло, несмотря на очевидное неравенство шахматных сил, делать безрассудные попытки реванша.
С тех пор я ни с кем из них ни разу не виделся. Миша, окончив школу, поступил учиться в Москву, в Институт нефти и газа. Но, окончив этот институт, он не пошел, как ни странно, в олигархи, а женился, уехал вместе с семьей жены в Израиль и стал профессором математики. А дядька, вместе с Ильей и тетей Соней уехал вскоре в США.
Еще один двоюродный брат, Анатолий, - врач. Живет где-то в Кармиэле. Это сын другого моего дядьки, отставного военного, ветерана ВОВ, который в 16 лет поступил на ускоренные артиллерийские курсы и прошел всю войну практически без ранений, получив при этом множество различных наград. После войны он какое-то время продолжал служить артиллеристом, потом поступил в Военно-политическую Академию имени Ленина и, окончив ее, стал замполитом. Служил он на Дальнем Востоке. Делал нормальную военную карьеру. И был уже подполковником, замполитом десантного полка, когда жене его, тете Броне, захотелось переехать в Минск. Она оформила множество медицинских справок, утверждающих, что дальневосточный климат вреден для ее здоровья, а минский очень полезен. Работала тетя Броня медсестрой, так что проблем с получением нужных справок у нее никогда не возникало. И заставила дядьку подать рапорт о переводе в Минск. Тот, как и полагается бравому вояке, был подкаблучником. Его не отпускали, но он, подталкиваемый супругой, подавал новые и новые рапорта и добился, наконец, перевода замполитом в пехотный полк, расположенный рядом с Минском.
Хотя этим переводом был поставлен жирный крест на дядькиной военной карьере - в армии не любят подобных штучек, и он остался навсегда подполковником, - тетя Броня была очень довольна. Оказывается, она всю жизнь почему-то мечтала жить в Минске.
А я в то время был лейтенантом. Моя воинская часть находилась в лесу, неподалеку от Минска, и относилась к Минскому гарнизону. Однажды, когда я приехал в гарнизонный дом офицеров на какие-то идеологические занятия, проводивший эти занятия полковник из политуправления округа спросил меня, не родственник ли мне замполит полка из Уручья, тоже Кривелевич. Но я тогда еще ничего не знал о дядькином переводе.
Шло время, Анатолий окончил мединститут и работал врачом "скорой помощи". Дядька вышел в отставку. Они обзавелись хорошей квартирой в Минске, и у общительной тети Брони появилось большое количество подруг. Она работала в районной поликлинике процедурной сестрой, вела занятия по лечебной физкультуре и дружила со многими из своих подопечных.
Толик женился на, медсестре из его экипажа "скорой помощи" и уехал, вместе с ней и ее родителями, в Израиль. Еще до того, как он женился на, мы с ним крепко рассорились. Это произошло на моей свадьбе. Моя невеста очень понравилась Толику и он позволил себе поступки, которые я не мог расценить иначе, как непорядочные. Дитя сопок, я всерьез намеревался настучать ему по лицу. Меня удержали, но наши с ним отношения оказались с тех пор безнадежно испорченными.
Наступил день, когда тетя Броня решила, вместе с дядькой, уехать к Толику в Израиль. Дядька сопротивлялся. Но тетя Броня начала закатывать ему "домашние концерты", обзывала "большевиком" и прочими плохими словами. И, конечно же, дядькино сопротивление было сломлено. Он покорился неизбежному и они уехали. Со своими ветеранскими регалиями дядька в Израиле был чрезвычайно уважаемым человеком. Имел фантастическую пенсию и массу различных льгот. С его помощью Толик быстро обзавелся хорошим собственным домом и прочим хозяйством.
Но увы, климат Израиля не оказал на здоровье Брониславы Евсеевны какого-либо благотворного воздействия. Скорее наоборот. И, однажды, она, выйдя во двор, вдруг закричала, что ей плохо. Когда к ней подбежали, все было кончено -- она уже не дышала. Дядька, оставшись без нее, затосковал. Писал оттуда, из Израиля, какие-то сумбурные, наполненные пронзительной тоской письма, которые невозможно было даже читать без боли. И долго не протянул. Тоже умер.
Недавно на меня вышел некий отставник, бывший военный врач, служивший на Дальнем Востоке, в Совгавани. Он разыскивал моего тезку, Бориса Кривелевича, с которым вместе учился когда-то в Ленинградской Военно-морской медицинской Академии. Потом оказалось, что тот, выйдя в отставку, живет, вместе с дочкой, также врачом, кандидатом наук, недалеко от нас, в Гомеле. Но я с ними не знаком.
Есть у меня еще один дядька, младший брат отца. Но я с ним тоже почти не знаком. Он геолог. Всю жизнь искал воду в пустынях иностранных государств типа Монголии. Поменял несколько жен и мест проживания. Сейчас живет где-то под Ленинградом (терпеть не могу названия "Санкт-Петербург", которым выпендрился Собчак, мог же назвать город как-нибудь по человечески, Петроградом, например).
Да, имеется еще племянник, тоже Анатолий. Это сын моего младшего брата Сергея, физика, доцента Ярославского Университета. Толик раньше был известным яхтсменом, учился в аспирантуре. Потом все бросил, развелся с женой , женился заново и уехал с новой женой в Англию. Там сейчас работает системным администратором. Попался однажды мне в Интернете еще какой-то Кривелевич, носящий, как и мой американский кузен, имя Илья. Он сфотографирован, в составе группы сотрудников некого подмосковного Института океанологии, на берегу большого озера с труднопроизносимым названием, затерянного где-то в лесах Бразилии. Не знаю, существуют ли между ним и мной какие-нибудь родственные связи, но то, что он, как и мой американский дядька, является океанологом, наводит на размышления.
Продолжает жизнь разбрасывать по Земле Кривелевичей.