Родителям

  

   Бескудниковские хрущобы и я - почти ровестницы. Одна из них стала мне родным домом, там до сих пор живут мои родители, и всякий раз, когда я приезжаю в Москву, первым делом качу к ним.

   Раньше в этот медвежий угол столицы не удавалось заманить ни за какие коврижки ни таксистов, ни моих друзей из благополучных районов. Метро тоже категорически отказывалось туда ездить. Теперь, понятное дело, Бескудники хорошеют прямо на глазах. Метро, правда, как не было, так и нет, зато в начале бульвара вот уже лет пять городится соборчик - районный символ перестроечного разгуляя. Сменившиеся десять раз за сорок лет соседи обзавелись иномарками, для которых соорудили на месте детских площадок стоянки с вышками и овчарками. Вместо одних хрущоб поставили другие, надеюсь, более комфортабельные и надежные. Моя пятиэтажка еще держится, хоть порядком обветшала и потускнела. Как, впрочем, и я сама. Но если меня еще спасает макияж, то моему дому никая штукатурка уже не поможет, только и остается прятаться за разросшимися деревьями. Однако, что называется, при нашей бедности не будем терять нашей гордости - раздолбанная дощатая дверь озаботилась солидным кодовым замком, который в отличие от мусоропровода работает на удивление исправно. Мне, человеку постороннему, домой уже не попасть и приходится драть глотку как в детстве: "Ма-а-ма!"

   До того, как мама начнет угощать нас пирогами и грибами, я непременно выгляну в окно своей бывшей девичьей светелки: ну вот, еще один этаж в доме-двойнике напротив укрылся за зеленой стеной. Где-то там внизу, на втором этаже, в памяти так и остался мой одноклассник, прилежно спящий над учебниками накануне экзамена. И уже едва проглядывают сквозь листву все 35 кв.метров наших визави с последнего пятого этажа (того самого, который было неприлично предлагать для обмена)... А ведь когда-то мы с вами раскланивались за завтраком на своих пятиметровых кухнях, сверяли часы и вообще не держали друг от друга секретов. Где все? Куда сгинул гроза района Лапин с нашего первого этажа, неизменно икающий "здрастье" и придерживающий ногой дверь(соседи ж, едреныть!)... Где таксист Саша с третьего, однажды подхвативший меня за полночь у Белорусского вокзала и молча везший до самого дома, пока я не спохватилась: "Ах, Саша, ну надо же! Главное, я с таксистами всегда болтаю, а тут задумалась, не понятно о чем... как ты? Расскажи!" Где бабушки с колясками и дети, агукавшие в этих колясках... Где наконец "Феличита", щедро поливающая двор из раскрытых окон... Выросли, уехали, постарели, умерли, а те, кто есть, ждут-не дождутся переселения в новую квартиру. Разлетятся скоро по Марьиным рощам и Ховриным.

   Когда лет двадцать назад поползли первые слухи: дескать, "ломать будут пятиэтажки-то, только непонятно, доживем ли...", моя мама послала письмо в газету "Вечерняя Москва" с решительным вопросом, как долго протянут наши хибары, при строительстве названные "временным жильем" (с их помощью власти расселяли многочисленные коммуналки). Ответ был строг и лаконичен: "Сто лет". Пресса в который раз просчиталась. Выходит, немногим больше сорока. Еще, помню, злые языки болтали, будто архитектор, сотворивший эти чудо-бараки, повесился - ну это, скорей всего, вранье...

   -""-

   "Лучше два раза сгореть, чем один раз переехать", - вспоминает народ свою очередную мудрость, энергично пакуя коробки. Переехала и я, сменив не только район, но и город. И даже страну.

   Дому, в котором я живу сейчас, ровно сто лет. Свидетельством тому цифры, выбитые над входной дверью. И рядом имя архитектора. У него было замечательное имя - Lamoureux (букв.- влюбленный). Судя по этому строению, человек и впрямь был влюблен в свое дело. Каменные белые стены с барельефами а-ля рог изобилия, чугунные решетки с завитушками, крошечные балкончики для любителей герани - все, как полагается. Таких зданий много в Париже, они его краса и гордость. Каждая эпоха рождала новый стиль, новые постройки, новые фасады. Париж многолик - в одной книге я насчитала 19 архитектурных стилей, отметивших городские фасады. От средних веков уцелело всего два дома, зато сохранились более поздние постройки, пережившие масштабную реконструкцию, предпринятую префектом Османом в середине 19-го столетия. Вслед за барочными щедротами подоспели со своими выкрутасами ар-нуво и ар-деко, которых в свою очередь потеснили строгие четкие линии до- и послевоенных лет, а дальше пошло-поехало: урбанистический пейзаж и безликость спальных кварталов. Эти скучные однообразные блоки - примета любого современного города, но как знать, может, перевалив за сотню лет, и они обретут душу.

   Вот у моего дома душа точно есть. Расположился он, правда, не в самом Париже, а сразу за чертой окружной кольцевой дороги, в городишке Леваллуа-Перре. Это ближайший пригород на западе Парижа, по соседству с буржуазным Нейи, с одной стороны и разночинским Клиши, с другой. Когда-то здесь, вдоль берега Сены громоздились заводы "Ситроен". Тут вообще много чего было - я узнаю об этом из городского журнальчика, который раз в месяц бесплатно кидают в почтовый ящик. На соседней улице, например, был винный завод. Приятно. А чуть подальше - фабрика по изготовлению фортепиано. От какого-то разговорчивого таксиста я услышала, что не так давно Леваллуа был не город, а сплошной таксопарк (лепота!). О славном автомобильном прошлом напоминают многочисленные гаражи, мастерские и салоны, специализирующиеся теперь исключительно на шикарных машинах. Столько "Феррари" и "Лексусов", как на моей улице, я видела только в Москве. Но такого количества ветеринарных клиник и магазинов для кошек и собак не видела больше нигде. К чему это, я еще не разобралась.

   Наш дом не столь велик: при шести этажах всего один подъезд и по две квартиры на площадке. Его нынешняя хозяйка, мадам Келлер - уже третье поколение домовладельцев. Из всех моих знакомых и родственников это, пожалуй, единственный человек, который ни разу не переезжал. Мадам Келлер прожила в этом доме всю жизнь, отлучаясь лишь на вакансы в свою летнюю резиденцию на Вандее. Эта добродушная с виду старушка в перманентных кудряшках напоминает консьержку в собственных владениях. Сама ведет бухгалтерию, следит за порядком и подбирает жильцов. Меня привела к ней моя подруга Фабьен, судебный исполнитель. Она когда-то жила здесь и по старой дружбе помогла бывшей хозяйке уже в качестве официального лица освободить для нее (и для нас!) квартиру от злостных неплательщиков. Рекомендация Фабьен для мадам Келлер была решающей. Расчет простой и верный: она нас привела, она нас в случае чего и выселит. Во Франции это довольно затруднительная и долгая процедура, о чем я узнала, поработав в конторе у той же подруги с полгодика. Опыт общения с дебиторами-кредиторами меня вдохновил: если наступит такой черный день, когда мы больше не сможем платить за квартиру, года полтора в запасе у нас есть... до того, как придет Фабьен со слесарем и сменит замок. А пока ее поручительство избавило нас от трехмесячного залога и предоставления надежного гаранта.

   Ударив с мадам Келлер по рукам, я притащила ей банку черной икры, завернутую в чек за первый месяц.

   - Вау, настоящая кавьяр, - воскликнула владелица доходного дома в шесть этажей, - Я много слышала, и наконец-то увидела, и даже попробую...

   "Вот как надо вести хозяйство, а не тратить последние гроши на "Кензо" и устрицы!" - не преминул втихоря попенять мне муж без особой, впрочем, надежды на то, что с завтрашнего дня я возьмусь за ум.

   Квартира, которую мы предполагали занять, расположена прямо над хозяйскими аппартаментами, и, пользуясь благоприятной минутой, я выразила опасения: дескать, полы-то паркетные скрипучие, а мы-то поем и пляшем, еще гости у нас бывают шумноватые, да и вообще...

   - Ничего, - ласково заверила меня мадам Келлер, сверкнув стальным взглядом из-под очков, - купите тапочки. А что дети шумят, это даже приятно. Внесут в дом оживление...

   Тапочки мы купили и оживление внесли. Первым делом девчонки облюбовали маленький внутренний дворик. Дворики эти - тоже часть Парижа, неприметная, но неизменная. Обычно туда выходят окна спален и кухон, из которых хорошо видно лицемерие городской застройки. Глядишь, дом, вроде, тот же, только с этой стороны уже никаких выкрутасов, одни голые стены - весь выпендреж осел на фасаде. Даже в 16-м аррондисмане можно отхватить шикарную квартиру с видом на закрашенное окно собственного туалета, или убогую черную лестницу, или кухню соседей напротив. Зато внизу, если планировка позволяет, будет непременный садик, устроенный жильцами с "редшоссе". Наш дворик не так уж плох: тут тебе и солидный каштан, и скамейка для вздохов; баки для мусора скромно пристроились в уголке, по соседству с павильончиком артистического вида. Раньше какой-то предприниматель разводил в нем шиншилл, а теперь его снимает наш сосед сверху Стефан, и дворик тем самым перешел в его пользование. Девочки в такие тонкости влезать не стали и выбегают вниз поиграть. Пока их никто не гоняет, я радуюсь такой возможности. Парки, детские площадки - все это замечательно, но самостоятельная возня у помойки никому не повредит, я так считаю. К тому же мне отрадно вечерком заорать дурным голосом: "Дети! Домо-ой!", лишний раз напомнив соседям, что не они одни в доме живут. Правда, и без моих напоминаний зловещая угроза: "РУССКИЕ ИДУТ!" для жителей нашего района не пустой звук, а каждодневная реальность. Когда детки возвращаются из школы, их слышно за версту. Без припевок и приплясов дело не обходится, хоровое пение оживляет подъезд. Репертуар широк: от сольных партий Квазимодо и Аллы Пугачевой до Битлз, "Наутилиуса Пампилиуса" и французской эстрадной бла-бла-бла. Никогда не знаешь, что им взбредет в голову. Сегодня я услышала: "Ха-ха-ха, vous n'Йtes que des chiens !" - так, разучивается партия кормилицы Джульетты ("ха-ха-ха, вы всего лишь псы!" - надеюсь, соседи не приняли на свой счет), а вчера они самозабвенно горланили "Ляпис-Трубецкого": "Ау-ау-ау, я тебя все равно найду, ау-ау-ау, э-ге-гей!" Но, пожалуй, их самая большая удача - французская песенка про птичек:

   Dans la foret lointaine on entend le hibou

   Du haut de son grand chЙne

   On entend le cou-cou

   Дальше требуется перевести дух, и в тот момент, когда слушатель не ждет никакого подвоха, раздается мощное: куку-ибу, куку-ибу-куку-ибу-куку!

   Дети пребывают еще в том счастливом возрасте, когда не только пение, но любое искусство по плечу, будь то портрет Ван Гога с отрезанным ухом, Танец маленьких лебедей или словотворчество.

  -- Ну ты, кусок протухшего камамбера

   - А сама-то, толстая попа повешенного поросенка - любезничают они, между делом вываливая из портфелей свои поделки: стишки, гипсовых зверюшек, подушечки, вышитые подгулявшим крестиком, бесчисленные рисунки, гербарии и прочие дорогие родительскому сердцу шедёвры, большинство из которых полетит в помойку, но два-три осядут по углам вместе с пылью и украсят наш незатейливый интерьер.

   - У тебя прямо совсем московская квартира, - заметил один знакомый, оглядывая пестрый частокол корешков русских книг, чашки Ленинградского фарфорового завода и окурки от папирос "Прима ностальгия". Пусть, я не возражаю, хотя есть у нас кое-что, чего не найдешь ни в одном московском доме - чудесный камин столетней давности. Он придает комнате мещанский уют. По осени мы начинаем его топить, не тепла ради, а так, дрова пожечь. Иногда в ход идет дорогостоящее суррогатное полено из пресованного дерева и воска, обернутое в вощеную бумагу. Но это уже совсем баловство: ни треска от сухого дерева, ни запаха, ни углей. Раз в году является трубочист и на потеху детям прочищает дымоход. Вообще-то в Париже топить запрещено, но "мы ведь не в Париже, нам можно" - при мне объясняли наши соседи гостям, выразившим сомнения по поводу такого безрассудства.

  -- Правда, здесь можно? - удивлялилсь те, - а откуда вы знаете?

  -- Да, ГальЯ сказала.

   А ГальЯ знает, что говорит. И знает, что делает, когда заявляется привидением к Стефану в два часа ночи, прервав очередную гулянку и пуча глаза, ошарашивает бедного малого:

   - Так, одно из двух: или вы угомонитесь, или я сойду с ума. И эти ваши ботинки, в которых вы вечно ходите по квартире... Не мо-гуу больше это слы-ышать! Точно сойду с ума! Прям щас!

   - Неужели! Прям щас? - испуганно ахает Стефан вместо того, чтобы послать меня куда подальше, как это сделал бы Лапин, к которому, впрочем, я ни за что и не пошла бы. - Я же не знал, что нас так слышно!

   Теперь знаешь. Причем все: кто где спит, кто когда ложится и встает. Знание, как известно, сила, но без вмешательства мадам Келлер все равно не обошлось ("вы же понимаете, мадам, если Стефан будет и дальше гудеть по ночам, однажды мне придется вызвать полицию, а как не хочется это делать!"). И вот они, плоды победы: в час ночи шарахает входная дверь - Стефан идет! Он карабкается на цыпочках по скрипучей лестнице, вставляет ключ, открывает дверь, еще одно ба-бах... и мне на голову валятся его пудовые кроссовки, одна, вторая - бу-бум. Потом еще часик деликатных шорохов по разным углам, шум воды везде, где она есть, а там и долгожданное "бон нюи". Вообще этот парень давно заслужил "Лестницу в небо" на полную громкость с утра пораньше, но мадам Келлер жаль. Жду- не дождусь, когда она отправится в следующий раз на Вандею. Если, конечно, до того времени сама не уеду куда-нибудь.

   -""-

   С родительским домом мое нынешние жилье роднит не только демократичное отсутствие лифта, для меня это тоже временное пристанище. Рано или поздно я снова перееду. "Крошки мои, за мной!" - скомандую своим девчонками и они послушно потопают следом со своим рюкзачками, набитыми мишками, собачками и прочим нехитрым детским скарбом. Но еще какой-нибудь десяток лет, и мои шерочка с машерочкой пойдут своей дорогой. И куда бы ни занесла их жизнь, мне хочется, чтобы у них тоже был родительский дом - "начало начал", как пелось в старой советской песне. Такой, куда они всегда смогут приехать, где я буду сидеть у окошка и поджидать их с пирогами и грибами наперевес. Только где это будет? В Париже? В Москве? А может, под Можайском? В том доме, который построил их отец и где наперегонки с девочками шустро подрастают березки-сосёнки, посаженные их бабушкой и дедушкой...

   Ноябрь 2003

  

  

   <