Аннотация: Записки ЧОПовца. Весёлая книдка о скучной работе.
Все события и имена подлинные,
все совпадения не случайны.
Синтаксис, пунктуация, и иногда орфография-свои.
Вместо небольшого вступления.
Биографии у людей бывают разные. Что называется, буквально на любой вкус. Любопытное наблюдение, да? Погодите, их еще много будет впереди.
Так уж сложилось, что биография нашего современника почти всегда неразрывно связана с его трудовой, профессиональной деятельностью. Выведем за скобки такие приятные исключения, как наследные маркизы-рантье. Забудем пока про обладателей авторских прав на мультипликационных персонажей. Также не станем брать в расчет депутатов Государственной Думы и красавицу Ксению С. - нашу, как ее называют, Пэрис Хилтон. Остальным гражданам приходится, так или иначе, но работать. Они и работают. А куда им деваться?
Кто-то сорок лет фрезерует втулки на заводе "Серп и молот". Кто-то с очевидным риском для здоровья обучает бурых медведей в цирке ездить на велосипеде. Кто-то предпочел нелегкий удел торговца легкопромышленными товарами в розницу и мелким оптом. Кто-то, в соответствии с собственными, почти всегда весьма оригинальными представлениями о справедливости бурит и осваивает природные богатства Западной Сибири. Некоторые не бздя отправляются внутри космических аппаратов к неизведанным мирам, и их, храбрецов мне не понять никогда.
Перейдем к делу. Все до сих пор написанное к нему никакого отношения не имело.
1. Теперь немного предыстории.
О своем собственном трудовом пути, как и о биографии в целом, я пока каких-либо определенных выводов делать затрудняюсь. Говорить, что он весь из себя сияющий и искристый я, наверное, постеснялся бы. Но вот то, что он был разнообразен - это смело можно утверждать. Не серия о замечательных людях, но так... Словом, кое-что наскреблось за эти годы. Опустим, с вашего позволения, деяния предусмотренные Уголовным Кодексом, но на прочих остановимся поподробнее.
По молодости лет служил я столяром в Манеже. Строго говоря, сначала состоял на чернорабочей должности, но потом совершил-таки блестящую карьеру, пройдясь по головам завистников. Увольнялся я уже разрядным специалистом - рабочей косточкой и сознательным пролетарием. "Спят курганы темные" слыхали песню? Это, можно сказать, про меня.
Бродячим торговцем канцелярскими товарами я тоже работал. Пусть недолго, зато успешно: и план давал, и руководство меня крепко уважало. Между прочим, было за что. Трудно поверить, но каждый божий день умудрялся реализовывать населению по упаковке клеящего карандаша! Если кто-то думает, что это легко... Просто попытайтесь представить себе то количество бумаги, которое можно склеить двадцатью четырьмя клеями-карандашами. Листик выйдет площадью где-то примерно с Бородинскую панораму.
Пришлось мне, конечно, и сторожем побывать, куда уж без этого интеллигенту-самоучке. Причем на штрафной стоянке, где все как в комиксе про Токсического человека - и фантастично, и сказочно, и кот ученый там все ходил, сука, по цепи кругом.
Потом отведал я нелегкой охранно-постовой службы в Государственной Третьяковской Галерее. Два с лишним года удивительного, почти невозможного сочетания беспросветной скуки и неподдельного веселья.
Сразу после Третьяковки я с головой окунулся в сверкающий мир компьютерной литературы, да был довольно скоро отчислен за неуспеваемость и низкие производственные показатели. Не сдал норм ГТО, так сказать.
Теперь вот занимаюсь оформлением в широком смысле слова. Последнее время тщательно прорисовываю свиней породы дюрок. И в этом занятии, скромно замечу, достиг определенных высот.
Интересные ли это вещи, стоящие ли? - возможно спросите вы. Да как вам... Все равно, что бы я сейчас не сказал, я скажу это предвзято и субъективно. Никому ведь не хочется думать, что он за зря коптит небо. Наоборот, всякий человек пытается представить свое существование в как можно более выгодном свете. Мол, "нас бросала молодость в сабельный поход..." и все такое.
Потому и случилась эта история, записанная в поэтичной манере, но вместе с тем правдиво.
В Службу безопасности Государственной Третьяковской Галереи меня угораздило попасть совершенно случайно. Благодаря лишь определенному стечению обстоятельств и ничему более. Можно сказать, благодаря роковому стечению обстоятельств. А именно так.
Ни для кого не секрет, что у меня есть старинный дружок по фамилии Кулагин, а по имени Алексей Александрович. Если для кого-то это секретом являлось, то знайте же, есть у меня такой. Ну, так, примите к сведенью, что ли...
История наших сложных, а эпизодами и откровенно драматических взаимоотношений (чего стоят только его попытка прибить меня насмерть огромной доской, или покушение на убийство путем затопления в Борисовских прудах!) восходит к дремучим временам начала колонизации Орехово-Борисово. Получается, что за вычетом шести несознательных лет младенчества мы с Кулагиным были знакомы всю жизнь. То есть уже больше двадцати пяти лет. Четверть века, не шуточки.
Мы вместе посещали еще первый класс общеобразовательной школы. Потом последовательно второй, третий (причем с первого по третий люто враждовали, безжалостно стравливаемые неким Лёнтиком, интриганом масштаба Великих кардиналов), и так далее, вплоть до восьмого, после чего пути наши разошлись. Получив аттестат о неполном среднем образовании, Кулагин ступил на скользкий путь профессионально-технического обучения, определившись в техникум. Была, понимаете ли, у него мечта заветная - выучиться на трамвайного вагоновожатого. А я, заложив вираж "десятый класс - МИФИ - отчисление из МИФИ", вдруг с немалым удивлением обнаружил себя возле строгального станка в столярной мастерской при Манеже. На мне была потертая спецовка, руки крепко сжимали полукувалду, а сам я свободно изъяснялся на столярно-слесарном диалекте с неким Ромкой-сантехником.
Н-да... Ну так вот.
Одному в Манеже было скучновато. Ромка говорил только на смеси мата и татарского, русские слова употреблял крайне неохотно, и вообще собеседником являлся очень специфическим. Да и полукувалду эту проклятую, — основное средство манежного производства — устаешь таскать. Я стал задумываться о подмастерье. Хорошо бы, думаю, мне в подмогу взять какого-нибудь шустрого мальчишку.
После вереницы относительных неудач и горьких разочарований самым естественным образом всплыла кандидатура Кулагина. Он тогда, окончив техникум, болтался по улицам без дела. Шоковая терапия и "чикагская модель" не оставляли молодому специалисту ни единого шанса на сколько-нибудь приличное трудоустройство. Когда он приходил куда-то и показывал свой диплом робототехника, ему смеялись прямо в лицо. Натурально пропадал человек. Жизнь Кулагина стремительно катилась под откос, когда я из жалости подобрал его в канаве, отчистил от очисток и пристроил в Манеж, на штатную единицу слесаря.
Первый совместный производственный опыт, откровенно говоря, не задался. Такой покладистый в ореховском быту, Кулагин на поверку оказался сотрудником скверным. Он категорически не желал признавать мой авторитет руководителя и статус бригадира. Без году неделя, салага зеленый, он проявлял строптивость буквально во всем, даже в каких-то плевых, малюсеньких мелочах. Например, невзирая на мои указания, новый подмастерье упорно заколачивал по двадцать гвоздей на погонный метр прибиваемой поверхности, совершенно не считаясь при этом ни с соображениями экономии, ни с разумной достаточностью, ни со здравым смыслом. Никакие доводы, мольбы и даже угрозы на него не действовали - колотил, как перфоратор, и все тут. Хоть разбейся.
Привыкший к совсем другому поведению своих непосредственных подчиненных, я искренне страдал. Один раз, напившись портвейна, попытался было проучить непутевого дурака фуганком. В духе лучших мастеровых традиций, так сказать... Потом три часа пролежал связанным в ящике с опилками.
Манежная секретарша, прекрасная Кубышкина, наблюдая такое неповиновение, округляла глаза и едко иронизировала по поводу моих бригадирских способностей. Я имел определенные виды на эту Кубышкину, а потому проклинал упрямого осла Кулагина, который беззастенчиво крушил мою по крупицам собранную репутацию крутого парня. Причем, кажется, не в последнюю очередь именно из-за Кубышкиной. Подозреваю, что коварная секретарша и ему успевала делать какие-то знаки.
Под конец, правда, все встало на свои места. Я вернул себе законное положение в коллективе, возглавив профсоюзную борьбу против новой манежной администрации и нового главного инженера - клятвопреступника и самозванца Умного Боба. Но майн профсоюзный кампф продлилась не долго, и никак не успела отразиться на отношениях с прекрасной Кубышкиной. Кратковременное упоение славой народного трибуна и агитатора-главаря закончилось к обоюдному удовольствию сторон увольнением. Спасибо еще, что не по статье. Ну ладно, дело прошлое. Поминать старое - удел моральных карликов. Хотя заинтересованным лицам могу сообщить, что я ничего не забыл. А вообще... Вообще Манеж - это вполне самостоятельная и отдельная история. И ее вот так запросто, в двух словах не расскажешь.
Впрочем, некоторые детали упомянуть можно и нужно.
Служил там в пожарной охране (тогда еще в чине чуть ли не лейтенанта, и в должности чуть ли не подносящего) брандмейстер и огнеборец Костян Степанов. Помимо своей основной огнеборческой деятельности Костян имел одно милое увлечение для души. Он был самодеятельный музыкант и даже, не побоимся этого слова, автор-исполнитель собственных песен. Причем не особо обремененный честолюбивыми помыслами. Поигрывал там себе чего-то, и ни о чем таком не задумывался. Тщеславные мечтания были ему не то чтобы чужды, они просто не посещали его голову.
Кулагин же по совершенно непонятным причинам мнил себя как минимум вторым Джимом Мориссоном, ощущая в себе творческую потенцию чудовищной силы и сильнейший зуд в области копчика. Повторяю, как минимум. Меня лично такой суровый дисбаланс между кулагинскими грезами и реальностью расстраивал и изумлял одновременно.
На гитаре он и сейчас-то не мастер спорта, а в ту далекую пору уж и подавно, но вот такой он странный человек - это на первый взгляд существенное обстоятельство совершенно не мешало ему чувствовать себя аккурат в центре мировой музыкальной культуры, в самой ее соковой сердцевине, непосредственно в хрустящей кочерыжке. Так бывало и говаривал наш любезный: "А что Гребенщиков? Вчерашний день. Довольно мелок этот ваш БГ по сравнению со мной в перспективе!". Из всех классиков Кулагин более или менее признавал лишь Леннона, прочих же обещал заткнуть за пояс в самое ближайшее время. Я только хватал ртом воздух от такой наглости. Говорить я совершенно терял способность.
Прознав про то, что в Манеже, буквально у него под носом существует бард-куплетист и лауреат Грушинского фестиваля, Кулагин решил время даром не терять и срочно организовываться в коллектив, сколачивать вокально-инструментальный ансамбль из себя и пожарника.
И тут же накинулся на несчастного Костяна с редким остервенением.
Костян был полная психотипическая противоположность Кулагину. Склонный, скорее, даже к самоуничижению, он не грезил сценой, не мечтал жадно о славе, и не пугал соседей, просыпаясь вдруг посреди ночи с яростным воплем: "Я вас не слышу! Где ваши руки?".
От Кулагина Костян находился в боязливом недоумении. Он никак не мог уяснить чего от него нужно этому бесноватому манежному слесарю.
Насколько мне известно, пожарник отнекивался и отбрыкивался как только мог. Но надо знать Кулагина. Если Кулагину что-то от вас нужно, то лучше отдайте ему это по-хорошему, иначе все равно отдадите, только еще и нервы потеряете. Напор и страсть сделали свое дело. Рок-группа была-таки образована. Костян представлял собой как бы кучку сухих березовых полешек, а Кулагин с успехом исполнил партию трудногасимой шведской спички. Они сошлись, и синие ночи взвились костром народного творчества. Определенное количество музыкального дарования Костяна слились с безудержной кулагинской энергией, в результате чего коллектив под декадентским названием "Сорго" функционирует и поныне. Напомню справки ради, что сорго есть злаковая культура, из которой веники вяжут.
Спустя полгода Кулагин перебрался из Манежа в Центр Международной Торговли им. доктора Хаммера — монтировать в составе бригады бравых молодцов выставочные стенды. После истечения испытательного срока ему выдали чудесный шведский рабочий костюм с катафотами на карманах, набор необходимых инструментов и специальный ключ-трещотку. Что еще надо человеку? Ничего. В 91-ом году иметь ключ-трещотку было примерно так же престижно, как сейчас иметь личный истребитель.
Отживал Кулагин в ЦМТ, по его собственному признанию, просто немеренного бабла. Нет, правда, подтверждаю как свидетель: капиталисты платили жирняво, по расценкам РАБИСа, с какой-то нереальной северной надбавкой. Во всяком случае, и на первый лаковый "Стратакастер" хватило, и на богатые казацкие сапоги с вензелями, и на "сюртук наваринского пламени с дымом". Хватало даже на импортное пиво в банках, что по тем диким временам мог себе позволить далеко не каждый. Пиво в банках - это был такой пацанский знак качества, бесспорное доказательство успешности.
Мне оставалось только украдкой смахивать скупые слезы радости и гордости. Ведь это я выписал Алешке путевку в жизнь, не дал ему в трудный момент биографии пропасть под забором.
Да, в деньгах Кулагин тогда недостатка не испытывал. Он безумствовал и купался в роскоши. Апофеозом этого купания стала покупка в комиссионном магазине гигантского антикварного комода XIX века. Это был Царь-комод, самый большой из всех комодов, которых я когда-либо видел в жизни! Когда мы по лестнице затаскивали это чудовище к Кулагину на пятый этаж, я думал что сдохну. Одной только бронзы к изделию было прикручено пуда полтора, никак не меньше.
- Зачем тебе этот гроб, лишенец? Открой тайну, - чуть не плача спрашивал я Кулагина.
- Нравится, - коротко отвечал он, с нежностью поглаживая мебель.
Нормально, да? "Нравится"!
Единственное обстоятельство, омрачающее пребывание Кулагина в ЦМТ заключалось в том, что там надо было действительно много и тяжело вкалывать. А этого дела Алеша с детства не любил, он через это дело завсегда скучал. Упомянутая уже безудержная кулагинская энергия имеет одну интересную особенность: чем бы ни заниматься - лишь бы не работать. Парадокс? Возможно. Сутками тренькать на гитарке, извлекая поистине душераздирающие звуки, или носиться колбасой по всей Москве в поисках выгодного ангажемента для своей вениковской банды - это сколько угодно. Но вот трудиться? В прямом смысле слова? Нет уж, увольте, пожалуйста.
Кулагин вполне серьезно сетовал на то, что в столице, в отличие от столь любимого им Петрограда тотальное центральное отопление. В противном случае он мог пойти в кочегары, как Цой. Кочегар в котельной — это как раз по нему занятие.
В общем, когда командование Московского гарнизона перебросило Костяна бороть огонь в Третьяковку, Кулагин, не долго рассуждая, последовал за другом. Он с легкостью наплевал на свою прибыльную, но требующую слишком много усилий работенку. Костян там шепнул кому надо, и Боба нашего Дилана мгновенно зачислили в штат Службы безопасности "Курант". Трубадура чрезвычайно прельстил гибкий график работы: два дня служишь, а два дня отдыхаешь. Таким образом, появлялась масса времени для возделывания тучной нивы рок-движения. Весомая потеря в заработке нисколько не смущала Кулагина. Что ж, будущему гуру рок-н-ролла и духовному отцу нации как-то не пристало заботиться о презренном металле.
А вот я в описываемое время как раз такими заботами и печалился. Поставив крест на многообещающей карьере сторожа штрафной стоянки, и по обыкновению своему поболтавшись с полгодика в творческом отпуске, я чувствовал себя прекрасно. Однако потом, когда сбережения, накопленные на торговле ворованными запчастями иссякли, мной овладела некоторая задумчивость.
"У меня растут года, скоро мне семнадцать. Кем работать мне тогда, чем заниматься?" - вспоминались прочитанные когда-то в детстве строки поэта. А и вправду, чем?
Ситуацию неприятно усугубляли неодобрительные взгляды родственников, их печальные охи-вздохи, и безадресные, но искренние жалобы на мою непутевость. Дескать, "женщины уже в волейбол играют", некоторые одноклассники становятся коммерческими директорами, главными бухгалтерами и даже спекулянтами на рынке ГКО, а наш-то... Ы-ы-ы-ы! А-а-а-а-а! (это хоровой плач родственников).
Словом, трудоустройство становилось проблемой насущной. Надо было срочно куда-то приткнуть свой растущий организм.
В этом смысле очень кстати пришелся приезд Кулагина на историческую родину в Орехово. Выпорхнув из гнезда, дорогой друг тогда крепко обосновался на Фестивальной, где имел своей штаб-квартирой пентхаус на пятом этаже безобразной панельной хрущевки.
И ходил там к нему в гости на чай с баранками местный участковый милиционер по фамилии Видмидь. Видмидь этот, бывало, спрашивал, хитро прищурившись:
- Уж не вы ли есть тот самый знаменитый уклонист от воинского дела Кулагин? У меня тут и ориентировочка имеется из Таганского райвоенкомата.
- Что вы! - восклицал Кулагин, подливая участковому в чашку. - Вам покрепче, товарищ капитан?.. Это какая-то ошибка, уверяю вас! Это должно быть однофамилец... Я ветеран-пограничник, Заслуженный пулеметчик России!
- Да? А ведь похож! - не унимался Видмидь, грызя волчьими зубами гостевую баранку. - Побей меня бог, похож! И нос, и вообще...
- Да где же, помилуйте, "похож"! - убежденно возражал Кулагин, всплескивая руками. - Ничего общего! И нос особенно. Абсолютно, решительно другой нос. Извольте убедиться!
- Эх... - вздыхал Видмидь как бы в пространство. - Хорош чаёк, злой. На чабреце, да? Пробирает... Употел...
И менял тему:
- Эх, говорю. Эхе-хе-х.
- Что "эх, эхе-хе-х"? - фальшиво недоумевал Кулагин. - Это в каком же, простите, смысле?
- Это в таком смысле, - отвечал Видмидь ласково, - что служба у нашего брата участкового тяжелая. А оплачивается из рук вон плохо. Денежное довольствие совершенно недостаточное. Вот, взять к примеру брюки... Совсем обтрепались брюки, а ведь на носу холодное время года. Да и бекеша требует срочного ремонта.
- Вы моих брюк не видали! - слабым голосом стонал Кулагин. - А бекеша это вообще что?
- Бекеша-то? Это разновидность верхней одежды. Как бы наподобие тулупа, или дубленки по-вашему, - все так же ласково пояснял Видмидь, пряча лукавую усмешку в густых усах.
- А-а-а, дубленка... - Кулагин начинал, наконец, осознавать всю безрадостность своего положения. - Ну да, ну да, конечно... Как же это мне... Я собственно недавно уже покупал одну, только женскую. Но это же очень дорого, товарищ капитан! Помилосердствуйте...
Тщетно. Участковый был безжалостен как стальной капкан.
- Вот я и говорю то же самое, товарищ призывник Кулагин! - радостно подтверждал Видмидь. - Дороговизна ужасная, а служба у нашего брата участкового тяжелая!
Оборотень в погонах держал уклониста за горло намертво. Чаепитие обычно заканчивалось небольшим пожертвованием на облегчение участи "братьев участковых".
В начале лета, распираемый гордостью, Кулагин привез мне на прослушивание их первую "сорговскую" продукцию - три самые простые и незатейливые песенки, которые только можно себе представить. А я решил перестрелять всех зайцев разом, то есть, воспользовавшись оказией, просить его о протекции и рекомендации. Мне тоже вдруг с непреодолимой силою захотелось поступить на работу в Третьяковскую галерею. В конце концов, служить Отчизне на столь благородном поприще - что же может быть желаннее и прекраснее? Разве что, только собственная нефтяная скважина. Или сколько там всего дочек у Ельцина, а? Да нет, кажись, всех уже разобрали. Внучки? Сомнительно. Внучек? Неприемлемо, разрази меня гром...
Так что, первый и единственный пункт в повестке дня - Третьяковка.
Досадливо отмахнувшись от моих осторожных намеков ("Ах, ну что ты, старина, это же просто пара пустяков! Считай, что ты уже взят на котловое довольствие!"), Кулагин пожелал немедленно услышать самых положительных рецензий на ихнее творчество. Пристал прямо с ножом к горлу! Скрипя сердцем, пришлось согласиться. "Ладно, — говорю, — валяй, былинник речистый. Заслушаем твою симфонию".
Представление макси-сингла происходило у меня дома, на кухне. Усилием воли придав лицу выражение глубокой заинтересованности, я сел на стул. Напротив, с нарочито отсутствующим видом, но в действительности просто изнывая от нетерпения, примостился автор. Нас разделял стол и магнитофон.
Конечно, я прекрасно понимал, что мое ближайшее будущее напрямую зависит от степени восторженности откликов. И намеревался охарактеризовать "демку" настолько доброжелательно, насколько это будет вообще возможно. И даже лицемерно заготовил пару-тройку восклицаний из арсенала классиков: "Старик, эта штуковина будет посильней "Фауста" Гете!", "Нечеловеческая музыка!". Словом, был готов изо всех сил потворствовать тщеславию художника. Пролить, так сказать, сладкого бальзама лести на его тонкую нервную организацию. Я наивно полагал и как-то даже уверен был в том, что это будет совсем нетрудно. Ничего не вышло.
По мере прослушивания казавшаяся вначале находкой идея о "невольных криках восторга" сама собой незаметно умерла. Услышанное надежно отбило всякую охоту к каким-то бурным и радостным проявлениям. Скажу больше, подобные проявления были бы столь же неуместны, как джаз на похоронах члена Политбюро.
Нет, музычка была не то чтобы совсем уж плоха. Она была вообще... Cолянка из "Крематория", раннего "ДДТ" и жанра "туристическая песня", слегка приправленная Алексеем Глызиным. Хреновина получилась весьма пряная. Она била наповал как кувалда, как стенобитное орудие. Кроме того, я никак не ожидал, что Кулагин станет еще и сам петь, это стало самым настоящим сюрпризом. Прозвучали последние такты программной (как ее понимали сами "Сорго") румбы ча-ча-ча "Ритуал", и повисла неловкая пауза. Догадываясь, что от меня чего-то ждут, я, отводя взгляд, и рассеяно вращая рукой, начал примерно так:
- Ну в общем, старина... Знаешь... Я никогда особенно не любил самодеятельность.
Дальше был крик в течение получаса, взаимные язвительные остроты и даже обидные обзывательства. Кулагин обвинил меня в тенденциозности, зашоренности, эстетической инвалидности, амикошонстве (!) и даже в том, что де "алгеброй пытаюсь поверить гармонию". Он забыл меня обвинить только в том, что я ем христианских младенцев на завтрак. Грохнув дверью, гражданин Джим Мориссон уехал оскорбленным в самых своих лучших мориссоновских чувствах. Я же как был без работы, так и остался.
Повторное рандеву состоялось почти через месяц. Идея поступить на работу в Третьяковку стала навязчивой. Особого выбора у меня и не было, откровенно говоря. Отнюдь не всякая организация горела желанием принять на ставку такого завидного работничка - ленивое, тупое, необразованное ореховское полено.
Изучая списки вакансий, я читал и искренне удивлялся: в ком только не нуждалось бурно развивающееся народное хозяйство! И в том, и в этом, и в пятом, и в десятом... На работу приглашались повара, веб-дизайнеры, монтажники, бухгалтера, бетонщики, воспитатели детского сада, программисты, бизнес-помощники, преподаватели риторики, и так далее. Нужны были практически все, кроме "тупого ореховского полена". Таких специалистов почему-то не требовалось никому.
В общем, интересный компот получался. Как-то так по всему выходило, что не припрятано у меня в рукаве козырного туза для потенциального работодателя. Чтобы, значит, в решающий момент собеседования взять, да и бросить его на стол переговоров. Ха-ха, какие там тузы... О том, что придется показывать кому-нибудь свое богатое резюме с записями вроде "уволен с должности рабочий-столяр по собственному желанию" даже думать было больно.
"Или сейчас ты заломаешь Кулагина на Третьяковку, или придется-таки заняться валютным трейдингом", - сказал я сам себе с веселым отчаяньем штрафника, лезущего со связкой гранат под танк.
Сид Вишез-Кулагин, хвала небесам, почти совсем уже позабыл о неудачной презентации своего дебютного альбома, а потому согласился вернуться к этому наболевшему для меня вопросу.
Для затравки и разгончика, в качестве аперитива он принялся рассказывать про замечательное третьяковское житье-бытье. И чем дальше он рассказывал, тем сильнее загорались мои глаза.
Со слов старины Сида место казалось просто сказочным. Валгалла для погибших в бою викингов, рай на земле! Подробности, которыми он щедро удобрил свое гнусное вранье заставляли учащенно биться сердце и радостно шевелиться волосы на жопе.
В Третьяковке в любое время года и сухо и тепло (знаете, после штрафной стоянки это было в моих глазах уже решающим обстоятельством). Люди вокруг все культурные, обходительные (ни тебе пьяных водительских дебошей, ни ночных наездов коптевской братвы, ни внезапных ментовских облав). Сотрудники Службы безопасности рассекают по Третьяковке на пиджаках и при гаврилках (куда уж там ватным штанам и валенкам сторожа...).
Говоря о самой службе, необходимо, мол, отметить, что основана она на исключительно гуманистических принципах. Устал служить - кофейку попей в зимнем саду с фикусами и попугаями. Попил - в шахматишки перепихнись. Надоело - прикорни на диванчике в комнате психологической разгрузки. После смены - физкультурные эстафеты и футбол. Когда нет футбола - дружеская вечеринка в кругу коллег с омарами и консумацией. Если вдруг омаров не завезли - поэтический диспут и литературные чтения. Роман в стихах, а не работа!
Что же до материального вознаграждения, то зарплату составляют двести убитых енотов. Да, на первый взгляд, это не так много. Можно даже сказать, мало. Но, если честно, за такой санаторий надо бы еще с сотрудников деньги брать! Во всей России, может быть, только Чубайс имеет сопоставимые по комфортности условия труда. Правда, Чубайс-то в обмен на все на это дьяволу душу продал, а от меня таких жертв не требуется.
Кулагин сам не видел, но ему рассказывали, что когда по линии обмена опытом приезжала делегация охраны Лувра, то некоторые парижские коллеги, пораженные увиденным, плакали как маленькие дети. А один француз и вовсе устроил натуральную истерику. Он мертвой хваткой вцепился в перила лестницы и страшным голосом орал, что ни в какой Париж он больше не вернется, и что он хочет умереть здесь, в Третьяковке. И Кулагин непременно покажет мне глубокие борозды, оставшиеся на паркете от ногтей того француза - бедняга сопротивлялся до последнего даже когда его тащили за ноги к выходу.
В общем, двести грина за такую работу - вполне нормально, а желать большего - это уже, знаете ли, наглость. Наглость, переходящая в безумие.
Впрочем, Кулагин честно предупредил, что в зарплатной песне имеется одно "но". Возможны небольшие задержки с выплатами. Не-боль-ши-е.
- Ничего ужасного, поверь. Буквально на пару-тройку дней иной раз задержат... Но это вполне терпимо, - уверял меня Кулагин.
- Конечно, терпимо! - вскричал я. - Мы потерпеть готовые!
К слову сказать, и исключительно между строк. Описываемый разговор происходил в начале июля, стояла африканская жара, я ходил в шортах, томимый зноем и неясными порывами. Двадцатого числа, пройдя через невероятные испытания, мне удалось-таки устроиться на эту работу. А первые деньги в Третьяковке я получил, когда выпал снег, в середине ноября.
Кулагин, заклизми его в отверстие, тем временем прямо соловьем заливался:
- Скоро, - говорит, - все лицензии получим, будем со стволами ходить, как Чак Норрис в сериале "Техасский рейнджер".
- Блин! - сробел я. - А это обязательно?
- Да нет, ну что ты! - отвечает он, сообразив, что загнул лишнего. - По желанию.
Ох, ё-ё-ё... Зато, говорит, вообще - лепота и парадиз! Девки так и шмыгают, только вот разве что из штанов не выпрыгивают при виде бравых секьюрити.
- А сам-то, - спрашиваю, гаденько хихикая, - того-самого?
- Семерых! - небрежно бросил Кулагин.
И ни один ведь мускул не дрогнул на подлой роже!
Что уж там говорить, если начальник смены - выпускник МИФИ, без пяти минут кандидат наук, душа-человек.
"Ух, ты! - думаю с замиранием сердца. - Вот он мой большой шанс! Заветная собачья мечта...".
- Старина! - истово взмолился я. - Поспособствуй, замолви там словечко!
Старина подулся для порядка, припомнил мне пару моих собственных особо циничных шпилек про "сорговское" творчество, но все же обещал похлопотать.
- Да уж, ты похлопочи там, голубчик! Не забывай старика! - заискивал и лебезил я.
2. "Сектор чист! Заходим!"
Через несколько дней благодетель мой позвонил и передал короткие инструкции. Мне надлежало, одевшись во все самое лучшее, поутру подъехать к Третьяковке и занять позицию подле каменного изваяния основателя Галереи, а дальше положиться лишь на провидение, да на его кулагинскую ловкость и обходительность. Он, мол, старый пройдоха все устроит. В назначенный час я барражировал в условленном квадрате.
Было довольно рано, но уже жарко припекало солнышко. На фигурном заборе каслинского литья сидела пара случайных ворон. Из привратной будки на меня подозрительно пялился милиционер, поминутно переговариваясь с кем-то по рации. Я делал вид, что ничего странного не происходит, и с самым беззаботным видом разглядывал цветочную клумбу. Милиционер не верил в мою гражданскую непорочность ни на грамм, и со свойственной всем милиционерам бестактностью совершенно не скрывал этого. Наконец, когда я уже окончательно приготовился быть свинченным в участок, откуда-то из-за угла с чашкой в руке появился Алексей Александрович, друг сердечный.
Одет он был на мой вкус странно, даже крикливо. Довольно неплохой двубортный пиджак дорогого сукна дополняли какие-то убогие шаровары, немыслимая ядовито-голубая рубашонка и маленький черный галстук на резинке. Перехватив мой недоуменный взгляд, Кулагин не замедлил с разъяснениями:
- Из-за жары я облачился в слаксы. Тропический вариант униформы корпуса Роммеля, хе-хе.
Э, думаю, брат, ну ты загнул загогулину! Повидал я в жизни слаксов — и польских, и армянских, и кооперативных, и артельных, и всяких разных... Но то были просто всем слаксам слаксы! Домашние порты турецкого гастарбайтера на привале - вот что это было такое на самом деле. Вслух, естественно, я ничего говорить не стал, имея в виду пикантность ситуации.
То есть вообще ничего не говорить было бы невежливо - человек все-таки старался, наряжался в дивные материи, хотел быть прекрасным и актуальным. Поэтому с притворной (ох, весьма притворной!) завистью оглядев кулагинские штанцы-самостроки, я с чувством произнес:
- Э-э-э, шайтан... Да ты прямо казуал, блин. Иствикский красавец! - и этак выразительно-восторженно поцокал языком.
Лучшего и придумать было нельзя, так как нет для старины на свете более приятной вещи, чем вид завидующего ему меня. Сопровождаемый Кулагиным, я проник под своды ГТГ. Думал ли я, что в ближайшие два с половиной года буду входить в эти двери и выходить из них намного чаще большинства своих сограждан? Конечно, нет. Ан, так все и сложилось. Но погоди, нетерпеливый читатель, не торопи автора! Э... Ты еще вообще здесь, нетерпеливый читатель?
- Д-а-а... Внушаить... - вынужден был согласиться я.
Надо же, какая трогательная забота о достоянии республики!
Со временем мой восторг поубавился, конечно. Окончательно он сошел на нет уже следующим летом, которое выдалось исключительно теплым. В самый неподходящий момент главный холодильник Галереи вдруг сказал "прощай, прости" и сдох в страшных корчах. Половина финских кондиционеров из глупой механической солидарности тут же отказалась продолжать работу в такой невыносимой обстановке, а другая половина принципиально давала нагора лишь треть проектной мощности. Атмосфера прямо на глазах накалялась во всех смыслах.
Довольно скоро в Третьяковке можно было помидоры выращивать - все агротехнические условия тому вполне благоприятствовали. В масштабах художественной галереи приключилось глобальное потепление. И это было ужасно.
Температура в залах на втором этаже постепенно достигла +37 С* (да и на первом было не шибко лучше). По углам заклубился липкий туман. Еще немного и краски потекли бы с бесценных полотен на зашевелившийся паркетный пол.
Однако вот что интересно. Специально сформированная комиссия, поверхностно проинспектировав экспозицию, пришла к весьма странному умозаключению: "Ничего страшного, подумаешь! Да, тепло. Ну и что? Пар костей не ломит. Работать вполне можно, оснований для временного закрытия Галереи нет". После чего, заботливо поддерживая друг друга под руки, комиссары плотной группой устремились на воздух, прочь из пекла.
Это необъяснимо и дико, тем не менее, это факт - запускали по 100 (сто) человек в час, перекрыли половину залов ("иконы", например, закрыли в полном объеме), но работу Государственной Третьяковской Галереи не прекратили ни на минуту!
Причины такого неимоверного трудового порыва имели неожиданно пошлое, меркантильное происхождение. Дело в том, что нет посетителей - нет продажи билетов, нет продажи - нет и башлей. Мысль о возможной потере прибыли для администрации ГТГ была отчего-то невыносима. Как будто Галерея состояла на хозрасчете и самоокупаемости!
В результате по залам в полутьме (все электричество бросили на поддержание работоспособности остатков охладительной системы) бродили изнуренные духотой и жарой люди, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь на знакомых с детства "Богатырях". Особо глазастые с удовлетворением свидетельствовали, что коняга под Ильей Муромцем действительно каурой масти, а картина про медведей в целом совпадает с фантиком одноименной конфеты.
Редкий безумец отваживался на полную экскурсию по Галерее. Если такие все-таки находились, то специально для них на всякий случай в переулке дежурила "скорая". Третьяковка в те незабываемые дни напоминала ад по Гете и царицынские бани одновременно. То тут, то там с глухим стуком опадали в обморок бабушки-смотрительницы.
Не хватало только, чтобы кто-нибудь нацарапал гвоздем на мраморе Главной лестницы "Умираю, но не сдаюсь! Запнулся на Кипренском. Родина, прощай!".
Я же был вынужден шляться по зонам в прекрасном костюме тонкой шерсти, и утешаться лишь фантазией о правом боковом в челюсть директору Галереи, окажись он случайно тут. Ну да... Директор был вовсе не дурак сидеть в этой душегубке, и как нарочно отбыл с докладом на конференцию музейных работников в город Барселону. А что такое "зоны" я поясню позже.
Но это было все потом, через год, который еще надо было прожить. А пока я, внутренне робея, семенил вприпрыжку за Кулагиным по каким-то коридорам и лесенкам. Он на ходу предупредил меня, что перво-наперво мне предстоит собеседование с неким ЧП, чья должность называлась довольно двусмысленно - "зам. Генерального директора по службе и без.". Из последовавшей краткой характеристики ЧП я уяснил, что он дядя немного со странностями, настоящий такой остолоп. Реальность, впрочем, перекрыла самые смелые предположения. ЧП, он же человек с музыкальным именем Упорный Эдуард Константинович был и в самом деле поразительно, нереально туп.
Внешне он был довольно зауряден. Ловко перекинутые через внушительную лысину пряди волос песочного цвета, мощная нижняя челюсть, тяжелый взгляд маленьких глазок, которому Эдуард Константинович тщетно пытался придать выражение мудрой прозорливости, серая рубашка в крупную синюю полоску - вот, пожалуй, и все его особые приметы.
Гораздо более интересной штукой представляется, так сказать, мировоззрение ЧП, его жизненное кредо и понятие (эктрасвоебразное!) об устройстве вещей. Но сейчас не будем отклоняться от курса. Мировоззрение ЧП преспокойно подождет с красочными описаниями.
Выяснилось, что одновременно со мной должности сотрудника Службы безопасности явился соискать еще один кекс. Некто Пурдяев Рома, человек с усами. Намечалась такая здоровая конкуренция за место в основном составе. Пока ЧП собеседовал месье Пурдяева, я с немалой пользой коротал время в дежурном помещении.
Дежурка - небольшая каморка о трех столах - жила своей жизнью, мало обращая на меня внимание. В противоположном углу комнаты вяло протекала дискуссия о роли коммунизма в истории России. Один из спорщиков был огромный молодец в мохнатом пиджаке букле. Другой — сухощавый и чернявый, в черной цыганской рубахе с позументами — постоянно прибавлял веса своим жидким аргументам междометием-восклицанием "ёптить!". Они никак не могли договориться.
- Ты пойми, Федорыч, своей дурьей башкой-то,- терпеливо разъяснял детина, промокая вспотевший лоб платочком. - Вот если бы не коммунисты, то где бы ты был сейчас, а?
- Ну и где? - с вызовом спросил цыган. - Скажи!
- Да в манде, - все так же спокойно ответил детина. - Батрачил бы ты, Федорыч в своем Софрино на помещика. А он бы еще и жену твою драл. В бане.
Цыган Федорыч насупился:
- Серег, ты вот только жены моей не касайся, ёптить! Жена моя - это не твое дело.
Мне, признаться, пассаж про жену тоже показался излишним. Это как-то не аргумент. Причем здесь, собственно, коммунисты? Драть в бане чью-то жену можно и при коммунистах. Теоретически — даже вместе с коммунистами, было бы желание.
- А если бы не Сталин, - не обращая внимания, продолжал детина, - кто бы тогда войну выиграл, а? Царь вон тоже с немцами воевал в империалистическую. И что, выиграл царь?
- Ёптить, Сталин! Ну ты, Серег сказал... — Федорыч театрально взмахнул рукой, — как в лужу пёрнул! Войну выиграл Жуков, а не твой хер усатый! Это он потом все подшаманил!
Но Серега явно успел поднатореть в политических дебатах, и на словесную демократическую мишуру его было так легко не купить.
- Ну, правильно! — согласился он. — А Жуков он кто, левый эссер, что ли? Анархист-синдикалист?
- Чё? - растерялся Федорыч.
- В очё! - по-доброму улыбнулся гигант, и немедленно поставил шах и мат оппоненту: - Жуков же был тоже коммунист. А ты говоришь!
Тут я призадумался. Экие тут, понимаешь, страсти-мордасти и гражданское общество в миниатюре.
Справа от меня, за столом сидел бородатый мужчина и задумчиво ел китайскую лапшу из пластикового стаканчика. Взгляд его выражал полное безразличие к происходящему. Впрочем, мне он слабо улыбнулся и пробормотал что-то вроде: "Ну, ничего-ничего...".
Слева комично ушастый, практически наголо бритый юноша сосредоточенно мешал ложечкой кофе в красной кружке. Отхлебнув, он нашел уместным сообщить всей честной компании результаты дегустации:
- Не сладко! - очевидно полагая, что ей, компании бишь, будет безумно интересно это обстоятельство.
Ушастый поднялся со стула, неторопливо подошел к шкафу, и почерпнул из недр оного горсть рафинада. Кусков семь-восемь, никак не меньше. Поразмыслив лишь секунду, он высыпал весь этот сахар в кружку, после чего вновь очень тщательно перемешал кофе. Смотреть на него и оставаться равнодушным было невозможно. "Ё-моё, неужто он станет это пить?" - думал я с тревожным удивлением. За ушастым юношей не заржавело, не робкого десятка оказался парень. Однако, едва отведав получившейся бурдени, он, как показалось, даже с оттенком легкой обиды произнес:
- А теперь очень сладко!
Так как никто из присутствующих не обращал на эти коллизии ровным счетом никакого внимания, он обращался главным образом ко мне. Я, не зная как реагировать, сочувственно улыбался. Ситуация приобретала характер идиотского фарса. Намечавшуюся неловкость снял неожиданно появившийся Кулагин. Он, как крокодил замечтавшуюся на водопое газель утащил меня в Шишкинский зал с хрестоматийным семейством медведей в красном углу. Там был произведен последний инструктаж.
Осторожно оглядевшись по сторонам, Кулагин сказал мне самым загробным тоном:
- Учти, Фил, я был вынужден кое-что приврать про тебя.
Почувствовав неладное, я внутренне напрягся. За восемнадцать лет знакомства с Кулагиным я имел достаточно времени изучить эту его манеру "кое-что приврать", а потому невольно приготовился к наихудшему. Ну-ка, говорю, объяснимся, не сходя с этого места, любэзный друзь. Объяснения носили нерадостный для меня характер.
Оказалось, что я являюсь настолько серым, ничем не выдающимся, и даже заурядным типом, что Кулагину волей-неволей пришлось разрекламировать некоторые мои способности. Что характерно, по большей части несуществующие. В противном случае, уверял Кулагин, ни о каком принятии на службу не было бы и речи.
- У нас ведь охранное предприятие! - с неожиданным надрывом воскликнул он.
- Ну и что? - только и нашелся я.
Предположим, я в курсе. Предположим, я и в мыслях не имел наниматься в бурлацкую артель, или в кордебалет при варьете. У меня нет к этим ремеслам никаких талантов, да и желания тоже немного. Конечно, при определенных обстоятельствах фильдеперсовые чулки весьма волнуют мою молодую кровь, но напяливать их на себя я не собираюсь ни под каким видом. Впрочем, Кулагин успокоил меня, заверив, что ничего такого не понадобится. Он объяснил, что в ЗАО ЧОП "Курант" особо пристальное внимание уделяют уровню физического развития рекрутов.
- Смотри, - продолжал Кулагин. - Вот, например, я. Практически эталон сотрудника.
Я вдруг с неожиданной для себя завистью оглядел его крепкую, ладную фигуру пловца-спринтера. И широкие плечи, и грудная клетка "в напружку", и ноги, и оттопыренный хлястик - все выглядело в разрезе физподготовки первосортно. Я только и промолвил:
- Да... какой ты... эвон...
Кулагин был доволен и польщен. Второй раз в течение какого-то часа он заставил меня завидовать ему. Это больше, чем за всю предыдущую жизнь.
- Так вот! Я сказал, что и ты изрядный спортсмен. Разряд, член сборной, ну и вообще.
- Какой еще разряд... - прошептал я. - Какая еще, блять, сборная?
Действительно, мои отношения со спортом были довольно тесны, но не до такой же степени! Разрядами меня отродясь не жаловали. Если у меня и был какой-то разряд, то столярный...
- Такой! — твердо сказал Кулагин. — Кандидат в мастера.
- Твою налево... Ты совсем, что ли? Ты сдурел?! - завопил я.
- Пойми правильно, Фил... - задушевно проговорил Кулагин, положив мне руку на плечо и заглядывая в глаза. - Я не мог этого не сказать, об этом меня спросили в первую очередь!
- О чем "об этом"?
Кулагин разыграл короткую сценку в лицах:
- "Ну, как? - спрашивают. - Не подкачает твой кандидат в жарком деле?". А я им и отвечаю: "Будьте покойны, не подкачает. Это такой парень! Железобетон!".
Я слушал его, и мысли в моей голове роились самые разнообразные. Мерзавец ведь непременно наврал своему руководству чего-нибудь дикого, с выдумкой...
Скажем, будто ему удалось завербовать в третьяковскую охранку сверхчеловека, мастера рукопашного боя, единственного на всю Среднюю полосу хранителя секретов боевого гопака. И для подтверждения реноме мне предстоит контрольный поединок с давешним бугаем-коммунякой. А после блистательной победы (нокаутом, без шансов, в первом раунде!) - тут же, на месте открыть запись в кружок славяно-горицкой борьбы. Представив себя в горицких лаптях и славянских онучах, я горько усмехнулся...
Также не стоит сильно удивляться, если по кулагинской легенде я окажусь бывшим инструктором смертельных единоборств в какой-нибудь "Альфе" - "Бете". Или личным тренером генерала Коржакова, например. Или не знаю еще кем, но все равно крайне героической и смертельно опасной личностью. А заставили меня искать спокойной доли частного охранника только семь чеченских пуль, засевших в опасной близости от жизненно важных органов. "Ветеран на покое", знаете такую тему? Стало быть, как с меня писано.
- И в каких видах спорта я, по-вашему, преуспел, старина? - все же поинтересовался я.
- Футбол, - говорит, - акробатика на батуте, бег с барьерами на короткие дистанции.
Ну, это еще куда ни шло... Спасибо, что не гиревые ярмарочные забавы, не проламывание головой кирпичей на скорость. Хотя, конечно, тоже не сады Семирамиды. Если устроят проверку, то навряд ли я выбегу на стометровке из двенадцати секунд. Да и барьеры еще какие-то... Ладно, соврем что-нибудь, не впервой. Сошлемся на простреленную левую, толчковую.
- А батут тут у них есть? - озабочено осведомился я.
- Да ты что, откуда! - покрутил пальцем у виска Кулагин.
Тут я немного оттаял:
- Тогда еще вроде ничего...
Однако облегчение мое было недолгим. Кулагин сообщил, что я, кроме всего прочего, еще заявлен как специалист по радиоэлектронике, криптографии и лазерным технологиям.
- Ну, ёп тебя так! - кротко возмутился я. - Скотина, а лазеры-то тут причем?
Лазеры оказались тут при том, что такова была тема кандидатской диссертации начальника смены. И самый простой способ произвести на него благоприятное впечатление — непринужденная, раскованная беседа о лазерах. Этак, знаете ли, запросто: "Дифракция кристаллической решетки кадмия при предельно низких температурах (где t*< -275*) без сомнения оказывает решающее влияние на длину волны излучения. Не правда ли, коллега?".
Проклятая сволочь! Все пропало. Какая на хрен радиэлектроника, какая криптография... Что ж, прощайте, "мишки на дереве". Не ходить мне мимо вас в ослепительном галстуке, нарочно купленном позавчера во вьетнамском сэкондхэнде "Луччие одежды из ивропа". Прощайте и вы, не встреченные мной прекрасные девушки! Не увидеть вам небо в алмазах.
Я повторяю, Кулагин, проклятая сволочь, гори ты в аду!
Мой мысленный монолог был прерван появлением в зале третьего человека - уже знакомого мне бородатого парня из дежурки. Кулагин встрепенулся, подскочил со стула и заговорил вдруг излишне любезно:
- Позволь тебе, Феликс (Феликс - ! - прим. автора) представить начальника нашей смены - Шнырева Сергея Львовича!
И разве что только стойку на ушах при этом не сделал, жалкий лизоблюд!
- Дифракция кристаллической... - начал было я, но, смутившись под недоуменным взглядом Сергея Львовича, осекся.
- Что, простите? - спросил он.
- Ничего, - быстро ответил я. - Мечтаю поскорее смешаться с бодрыми массами служащих.
- Да? - казалось, начальник смены был приятно удивлен. - Ну, тогда пойдемте.
- Пойдемте.
Сергей Львович привел меня обратно в дежурку, где передал по эстафете ЧП, который в свою очередь пригласил меня в уютный холл с приглушенным светом и мягкой мебелью. Как-то все это было странно. Стали даже закрадываться всякие нехорошие подозрения. Может Кулагин им еще чего-нибудь про меня присочинил? Э-э-э, так дело не пойдет...
Конечно же, глупые опасения оказались совершенно напрасны. Никакого харазмента не случилось. Не было, видать, у ЗАО ЧОП такого в заводе, чтобы кандидатов трахать.
С ЧП я проканителился примерно минут десять. Нет нужды стараться дословно воспроизвести этот разговор, так как он не был наполнен никаким смыслом вообще. ЧП, очевидно подозревая во мне нечистого на руку проходимца, задавал какие-то дурацкие, постоянно повторяющиеся вопросы с гэбэшной подковырочкой. Я старался не волновать его попусту и отвечать на понятном ему языке, оперируя в основном словосочетаниями "так точно" и "никак нет". Правда, один раз все-таки не удержался и изящно ввернул "простите великодушно, но не извольте беспокоиться по столь малозначительному поводу". Услышав это, ЧП чуть с дивана не свалился.
На протяжении всего нашего общения Эдуард Константинович озабоченно посматривал то на меня, то в недра толстой кожаной папки, которую бережно держал на коленях. Сверяясь с ее содержимым, и изредка делая какие-то пометки, он как будто проверял искренность моих ответов. Иногда его лицо принимало настолько мрачное выражение, что даже как-то не по себе становилось. "Блять! Да что там у него на меня?" - волновался я все больше и больше.
Внезапно, в самый кульминационный момент собеседования Эдуард Константинович вдруг вскочил и, не сделав никаких пояснений, поспешно скрылся, почти убежал. Даже папку свою волшебную позабыл. Воспользовавшись моментом, я быстро приподнял тисненный клапан и заглянул в нее. Сожру, думаю, весь компромат к чертовой матери!
В папке лежала газета "Из рук - в руки". Фломастером было обведено несколько объявлений о продаже "сорок первых" "Москвичей". На полях имелся довольно неплохой по технике набросок: маленький веселый человечек с огромным хуем наперевес едет куда-то на лошадке. Наверное, в гости.
Н-да... дела...
Не успели смолкнуть шаги ЧП, как тут же (словно он нарочно ждал за углом) в холл зашел Ушастый. Наблюдая за дальнейшими действиями своего потенциального сослуживца, я испытал странное чувство, которое можно охарактеризовать как "тоскливое ожидание беды". Особо не рассуждая, Ушастый выключил свет, и со словами "а теперь - спать!" развалился на соседнем диване.
- Послушай, любезный... — начал было я.
- Заткнись, уёбок! — беззлобно отозвался Ушастый, ворочаясь на подушках.
Устроившись поуютнее, он:
Во-первых, победно пёрнул.
Во-вторых, пробормотал "хор-р-р-рошо...".
В-третьих, сразу захрапел.
На все про все у него ушло не более десяти секунд. Чудо-человек.
Я, до глубины души потрясенный подобной непосредственностью, остался сидеть в темноте и задумчивости. И было мне озарение: "Да они здесь все слегка ебанутые на голову!". Не исключено, что на этом озарения не прекратились бы. Возможно, уже следующее было бы такое: "Ну-ка, ходу отседова!". Но тут как раз подоспел ЧП, чем навсегда изменил мою судьбу.
Дойдя до середины холла, он резко остановился и строго спросил пространство:
- Почему в помещении темно? И чем здесь пахнет?
Пространство безмолвствовало. Я, честно говоря, тоже не сообразил что ответить, засим малодушно промолчал. Пока ЧП догадался повернуть выключатель, прошло некоторое время. Обнаружив меня и уже крепко спящего Ушастого, ЧП с неприкрытым удивлением спросил:
- Что вы тут делаете?
Это в каком же, простите, смысле "что вы тут делаете"? Он меня не узнает уже, что ли? Ах, ну да... Он же человечка рисовал.
- Целуемся, - элегантно пошутил я.
- То есть, как целуетесь?! - "зам. по службе и без." окаменел лицом.
"Пиздец!" - только и успел подумать я.
- Рогаткин! - это Ушастому, стало быть.
- А?! - подпрыгнул Ушастый. - Что?!
- Марш на пост! С тобой будем позже разбираться!
Эдуард Константинович был чрезвычайно взволнован.
- А вы, - это уже мне. - Вы нам не подходите!
Ушастый обиженно пробубнил про какой-то "резерв" и, нарочито шаркая ногами, затерялся в коридорах. ЧП стоял напротив, свирепо вращал глазами, и вероятно пытался просверлить во мне взглядом отверстие. Да, хорошего разговора о зачислении в штат "Куранта" не получилось, это уж как дважды два....
Поняв, что дельце не выгорело, я сокрушенно вздохнул и развел руками. Молчание становилось прямо-таки тягостным. Вдруг мимо, явно стараясь прошмыгнуть незамеченным, торопливо засеменил голенастый юнец в серой пиджачной паре. Его надежды были тщетны - от зоркого глаза ЧП не укрылась бы даже мышка-норушка, не то что этакий верзила.
- Гена! - громоподобно воззвал Эдуард Константинович.
Юнец вздрогнул и замер на полушаге, словно ожидая подзатыльника.
- Проводи товарища до выхода! - рявкнул ЧП.
- Пойдем, - прошелестел Гена и стремительно сорвался с места.
Я еле поспел за ним.
- Могу предложить вам пост в гостинице "Арктика"! - раскатистым эхом пронеслось мне вслед.
- Нет, спасибо! - в лад ему крикнул я, и уже вполголоса добавил: - Пошел ты на хер, козел, со своей "Арктикой"!
Юнец Гена повторно вздрогнул, словно епископ дублинский при слове "абортарий".
Так, а именно неудачей закончилась моя первая попытка пристроить своего миноносца в кильватер эскадры ЗАО ЧОП "Курант". Казалось, белоснежные гордые красавцы навсегда уходили прочь от меня в синюю океанскую дымку. Но...
3."Погодите, граф! Снимите сначала сапоги".
Но я был бы не я, если бы так легко сдался. Мою мрачную решимость укреплял целый ворох соображений. Во-первых, о том, что я поступаю на службу в Третьяковскую галерею было известно, образно выражаясь, уже каждой собаке в Орехово-Борисово. Во-вторых, многие из этих собак мне откровенно завидовали. Неудача стала бы для них роскошным, но вряд ли заслуженным подарком. В-третьих, как неожиданно выяснилось, всякая девушка была только рада завести знакомство с таким культурным и перспективным чемоданом (некоторые, представьте себе только, вообще напрямую заявляли о своем желании иметь от меня детей!). В-четвертых, только-только успокоились домочадцы, перестали наконец-то вздыхать, охать и жаловаться равнодушным богам на своего родственничка - асоциального разгильдяя и бездельника. И тут вдруг что-то типа фиаско. Немыслимо...
Все мосты за спиной дымились обугленными головешками, отступать было некуда.
Хвала небу, оно проявило благосклонность к скромным чаяниям простого паренька. Когда я сидел вечером за бутылкой молдавского красного и рассеянно пытался обдумывать ситуацию, неожиданно раздался телефонный звонок. Это оказался Кулагин.
Я, немного расстроенный давешней неудачей, тут же высказал ему некоторые претензии. Куда, говорю, ты привел меня, подлец? Их же там всех необходимо срочно показать врачу!
Кулагин не стал ввязываться в дискуссии. Он лишь слегка пожурил меня за поспешное бегство, после чего передал трубку Сергею Львовичу. Начальник смены был краток. На Упорного внимания не обращать, как будто и нет того Упорного в природе - это раз. Завтра непременно явиться повторно для представления ко двору Его Императорского Величества (рыло побрить, свежие трусцы-носцы на всякий случай) - это два. Хвост держать пистолетом ТТ с глушителем - это три. Все.
Благодарный порыв задушил во мне слова признательности.
Назавтра я с самого утра торчал у Третьяковки. Любезный Сергей Львович свел меня с неким Орленко, которому было поручено мое сопровождение до офиса ЗАО ЧОП "Курант" на "Дмитровской". В дороге мы мило беседовали о многочисленных недомоганиях упомянутого Орленко, а также немного о моем прошлом. Старик Орленко был сражен в самое сердце известием о том, что я до сих пор не женат, а также фактом моей неслужбы в армии. Он все покачивал седой головой, и приговаривал: "Ну ты, как я погляжу, и прохиндей, распиздячь тебя злоебуче в трехомудь!". Орленко был мудрый старик, он видел меня насквозь.
Так незаметно, за приятной беседой, мы подошли к типовой многоэтажной башне, украшенной пожухлой вывеской "Арктика". В ней, стало быть, и располагалась штаб-квартира загадочного человека Побегалова - Генерального директора, духовного лидера, и верховного божества ЗОА ЧОП "Курант". Впрочем, мне предстояло беседовать не самим Зевсом, а с его заместителем по кадровой части Насадным А. А.
Насадный А. А. оказался важным пареньком небольшого роста с непропорциональной его телосложению золотой цепью на шее и двухлитровой бутылью "Фанты" в руках. Он был утомлен солнцем и никак не выказал своей радости от встречи со мной. "Фанты", по крайней мере, не предложил. Мы поднялись на лифте в маленький номер, служивший пресловутым "офисом", где, сидя на кухне, я заполнил полагающиеся в таких случаях анкеты. Насадный очень внимательно прочитал про полное отсутствие моих родственников на оккупированных территориях, и вдруг серьезно промолвил: