В кои - то веки мы все хотим пощупать и потрогать. Оттого и материю во главу угла ставим, забывая, что с высоты своего величия сама жизнь такие вензеля выводит, что глазам и ушам своим не поверишь, когда тебя, как из ведра жизнью ошпарит. И запоёшь, и закукуешь тогда, и по щучьему велению исполнения своих желаний запросишь.
Казалось, не велика беда, водил я дружбу с парнем с детских лет. Были как братья родные даже лучше. Друг друга понимали, обо все советовались, не разлей вода, были. Но возмужали. Не все же в штанишках коротеньких с лямочками бегать и в дудочку трубить. Нужно же и свои мозги по жизни так разворачивать, чтобы все на деле понять, что такое хорошо и что такое плохо. Да, и родным и близким своими проблемами заедать век не следует.
А то, как получается? Живешь, работаешь, работаешь, живешь, а на мир не то, что глазами стариков смотришь, а просто буквально из их рук и существуешь.
А родители, хотя и приобрели вид новый и запоминающийся, то есть стали видом как упыри и вурдалаки, но своей добротой сердца все продолжают нас окормлять и материально из трудностей выручать, что нам самим не то, что некогда, а просто по привычке уже не хочется что - то делать. "Нам с тобою думать неча, коли, думают вожди". Вот так и, получается, живем, живем, а хлеб не свой жуем.
А друг детства моего решил себя всему правильно начинать противопоставлять, чтобы от опеки родительской избавиться, да и самим собой становиться.
Но одно дело решить, а другое сделать. Для меня проблем не было, и быть не могло. Я в троечку облачился. Манжеты на выпуск. Галстук или бабочка при мне. Запонки с камешком. Ботинки модные фирмы "Campball". На концерты хожу. Музыку слушаю. Все при мне и душа от радости причисления ее к миру прекрасного тает. Языки изучаю. Думаю и читаю, все про поэтов и философов в России и не только серебряного века. Глубоко, одним словом, в мир интеллектуалов вхожу. Нравится.
А друг мой все наоборот. Глаза у него стали въедливые и хитрые, такие, словно он вам уже вот - вот по морде дать собирается и, вообще, думает, что вы о нём думаете, если вы даже вовсе о нем не думаете. Походка стала такой ковбойской, словно он только что промежность натер, соскочив с лошади без седла. Ботинки с узкими носами и кожан с металлом, короткая стрижка и волосы трехцветкой да пирсинг на пупе, а в ухе пара сережек. Толкается в барах, тусуется себе подобными и дорогими сигаретами пробивается, ну, а деньги, конечно, родители поставляют для быстротечного познания жизни и укоренения в собственном мнении.
Всегда он делает веселую мину при хорошей игре, а слова у него теперь на вес золота, словечки разные, необычные, и в словаре литературного языка отсутствующие вертятся и извиваются у него на языке так быстро, словно уже в следующее мгновение он собирается спать вечным сном и от того спешит неизвестно куда.
Но самое главное даже не в этом, а как раз в другом. Этот смехотворный тип, с которым мы были в детстве так близки, что даже мысли обо все имели одинаковые, этот орёл, вдруг решил за моей девушкой ухлестывать. И не смеха ради, а по серьезному, значит, решил на ней жениться.
А подруга моя, с которой у нас и общие интересы и в литературе, и музыке, и философии, замечаю я с некоторых пор, начинает вешаться моему другу на шею, а тот вешает всех собак на меня, если что не так, полагая, что все такие штучки в порядке вещей и называются своими именами и за такие поступки и морду бить следует, и всякие другие неординарные поступки совершать следует, демонстрируя выход из себя.
Но, не тут - то было. И бог меня силой не обидел, и сам я как коломенская верста ростом, трахну, так мало не покажется. Но не могу я ударить друга, даже если он мне всякие гадости устраивает. И на глазах моих девушка моя от меня к нему переметывается, глазки ему строит, на шею вешается, а на меня уже и ноль внимания, фунт презрения. Вот так дела - то начали оборачиваться.
А здесь узнаю. Отдалась она ему. И, радостная такая, бегает, словно весь мир для нее новым стал, а до этого и жизни никакой не было, и быть не могло.
Проходит месяц, другой, а друг мой не то, чтобы обязательства перед молодой женщиной выполнять не собирается, а просто, уже, начинает, подумывать, если, и, о браке, то гражданском, чего моя бывшая подруга себе и представить не могла. Мы ведь с ней все время говорили о преданной и чистой любви.
А друг мой начинает ко мне обращаться, и сообщает, что деньги, которыми его ссудили на свадьбу родители, случайно спустил в казино, а потому ему ближе к сердцу и душа гражданский брак, а прочие там штучки - вздрючки ему де и совсем не нравятся. Но вот, если бы я ему одолжил пару, другую, третью тысячу долларов, то бы готов не только что регистрировать свой брак законным путем, но даже и в церкви венчаться.
Поняв, как и зачем ветер дует, не стал я ему перечить и выделил из своих переводами и изданиями собственных стихов заработанных денег необходимую сумму, сказав только, что все расходы по свадьбе беру на себя. И ресторан, и лошадей, и его для свадьбы с головы до ног обуть хватит, и апартаменты для свадебной ночи им в гостинице пяти-звездной представят.
Друг мой немного закручинился, тепло сообщив мне, что не надеялся на такое отношение меня к нему, но если бы я дал ему немного еще и на карманные расходы баксов тонну, то есть тысячу значит, то ему было бы совсем как раз. И он в будущем горбатиться будет, чтобы мне это все отработать. О чем и клялся.
Я же прятал свой взор, полагая, что выдача мне долга будет делом долгим, а потому, даже на карандаш все эти долги не записывал, а только тратил и тратил свои деньги на их свадьбу, не думая о деньгах, не меряя взглядом траты и взлетая на воздух от их счастья. В чем не вру и не раскаиваюсь.
Свадьба прошла именно так красиво и интересно, как я себе в уме представлял. А затем еще я их отправил на Канары, чтобы счастье их стало еще крепче.
Только получилось не совсем так, как мне представлялось. Отгудела свадьба, отпыхтело любовное путешествие.
Через несколько месяцев, встречаю я свою бывшую подругу, а она как в воду опущена. И мимо меня проскользнуть норовит, будто и меня - то не помнит. Но я таких вещей не позволяю. Остановил, разговорил. И тут она мне сообщает, что живет плохо.
Не то, что денег не хватает, а просто, скучно ей как - то с мужем становится, нет смеха, нет радости в доме. Был, же свадьбы был, а затем испарился. Нет ей прежнего внимания, поклонения, желания угодить, не упускать из виду поручений, что она дает мужу по хозяйственной части, одним словом, брак их висит на волоске.
Как мог, так и уговаривал ее, утешал, говорил, что бытовые условия ее, конечно, давят, но еще не так сильно, как других. Но она все свое да свое. Тяжело, нет мочи, быт заедает до смерти. Тоска одна и ничего больше. И почувствовал тут я, что по-прежнему люблю ее их всех моих внутренних сил и мочи. Но виду не подавал. И тоской мое сердце сжималось. И, видно, не зря.
Выбросилась она через пару дней с балкона своей квартиры. И разбилась на смерть. Похороны и все такое. Это уже было потом. И только мать ее, значит, что я любил ее, и души в ней не чаял, позвала меня к себе и попросила взять на память что - либо из вещей покойной.
Взял я пару ночнушек, платьев, в которых она при мне ходила, и которые я помнил, и они стояли у меня перед глазами. А больше ничего не брал. Только с этой поры у меня идея родилась. Я в Атланту Американскую уеду, заключив фиктивный брак с чернокожей Джессикой, которая у нас в офисе русскому стажируется, а уде в Америке разведусь с ней, да и женюсь в штате Техас на вещах моей любимой. И здесь меня никто не отговорит.