Аннотация: “Не ревнуй злодеям,не завидуй
делающим беззаконие,ибо они как трава,
скоро будут подкошены...”
Пс.,36,1.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Выйдя с похвальным листом из училища, Сосо (уже Коба среди товарищей) не боялся своей головы, своего ума, но пове-дение его среди учащих,то-есть,учителей,попрежнему было при-мерным и показательным.Тяжелое это дело в голове иметь одно,а поведения быть другого. Даже если очень захотеть,-не каждому дано. А тем более юноше пятнадцати лет. В это время мыслей казалось бы никаких. То-есть ,они конечно есть,но еще детские, а не серьезные, еще взятые из учебников да навеянные строгими голосами учителей да наставников.
Но не тут-то было.Коба имел свое мнение обо всем про-исходящем. И это мнение было твердым. Такая форма внут-реннего резонерства свойственна обычно детям из интелли-гентских кругов, где обучаются даже и музыке. И в совершенстве с детства изучают там всякие языки. Но здесь дело совсем другое. Совсем иное. Здесь горец-герой встал в душе юноши,но не мужа,встал во весь рост и навсегда.Встал во всей своей народной простоте. От бесприютной домашней забитости и внутреннего упорства и сопротивления, обеспеченного строптивой кровью пращуров, от симптомов лютой ненависти,пережитой в результате инфекционной болезни, возникло чувство внутренней правды, которая изначально всегда проста.И поэтому он,Коба,как носитель этой правды является ее выразителем. И будет выра-зителем такой правды до конца своих дней. Эта "правда" должна была найти выход из него самого. Она должна была излиться на окружающих. Которые способны были ее постигнуть.Те,кто не понял "его правды"-все без исключения его враги. Хотя этого они еще пока и сами не знают. Поэтому пока они еще могут быть его друзьями. Но обстоятельства жизни все поставят на место. И это важно. Потому что правильно. И душа юноши, имеющего такие установки, становится кремнистой и не податливой. Предсто-ящие суровые обстоятельства жизни, только отверждают ее для принятия будущих единственно правильных решений,про которые говорят:"Его ведет Судьба".Но судьба ли?
В Тифлисе духовная семинария не поразила Кобу своим убожеством. Да и как поразить. Если более бедной была их комната в Гори. Да и горийское духовное училище не блистало чистотой комнат.И запахи постных блюд настраивали желудки на иное восприятие пищи, чем пища духовная.
Учились за страх, а совесть оставляли про запас. Если пот-ребуется. На всякий случай. Однако о таких случаях история умалчивает. Главное Кеке уже не было рядом. И его уже не могли смущать ее молящие глаза с явным и бесконечным стра-данием, смотревшими на него. А это уже была воля. Последние начала, связывавшие его с домом, с правилами поведения грузин-ского родства, рассеялись как дым в атмосфере на половину взрослых и развитых ребят, панически боявшихся только верста-ния в солдаты.
Ученики находились на полном обеспечении семинарии. И подчинялись круглосуточно его распорядку. Редко кто из учеником ходил по помещениям в одиночку. Принцип "стаи" поощрялся самими условиями жизни семинаристов. Это был своего рода принцип "коллективного руководства". Своя небольшая стая проверенных и преданных Кобе семинаристов у него уже была. "Второй Сосо",Капанадзе и Гоги вместе с Кобой поступили в тифлисскую семинарию.
Когда семинарские монахи оставляли учащихся без присмот-ра, серые классы, грязные окна семинарских комнат сотрясались от стона голосов полных энергии и задора. Появление нед-ремлющего ока свирепого инспектора монаха Абашидзе прев-ращало весь этот зверинец молодых павианов в немую груду дурно пахнущих тел, внимающих гипнотическим пассам своего удава.
Удав был неповоротлив, но зол, холоден и бесстрашен. При необходимости пускал в дело кулаки. Или избивал жертву до полусмерти в своем кабинете. Откуда не раз и не два слышались душераздирающие крики его несчастных. Он запретил публичное истязание другим учащим семинарии. И меру наказания и способ его исполнения взял на себя.
-Господь простит,-была его обычная фраза.
-Кого Господь любит, того и наказует, - добавлял он любезно.
И методично и садистски наказывал семинариста, обладая недюженной силой и громадной властью в стенах семинарии.
Бутырский по сравнению с ним был разве что ангел, спус-тившийся с небес для проповеди слова Господня среди учащихся тифлисской семинарии.
В семинарских комнатах было душно, когда на улицах города было прохладно. В семинарских комнатах была настоящая под-вальная холодина, когда на улицах пели птицы, дул ветерок и стояло сияние земного цветения, способного растопить алкание и злобу.
Прежде всего семинаристы делились по кастовости на мест-ных, тифлисских, и прочий сброд, появившийся из других городов Грузии, где были духовные училища. Местные смотрели презрительно на прочий сброд. А "сброд" отвечал местным тем же, добавляя к своей ненависти еще и крепкие русские выра-жения, которые без особого труда усваиваются всеми почему-то иноязычным, не русским населением.
Удивителен русский язык."Он и всесильный, и могучий ,и прекрасный",он являет твердость и ласковость всех языков:от итальянского,французского до немецкого, но он обладает такой мощью лексики от "матери" и от "отца", которой не обладает никакой другой язык в мире. Эта удивительно душистая помесь существительных,прилагательных и глаголов вместе,то-есть пред-метов,их качеств и действий в одном лице есть язык,почему-то понимаемый скотиной. Наверное,от страха за свою собственную жизнь. Которая коротка.
Эта душистая лексика страха и скотского содержания в стенах семинарских классов, спален и даже самой святыни, пахнущей постной кашей и несвежей жареной рыбой,-семи-нарской столовой, не говоря уже о храме, где запах ладана смешивался с самой бедностью в ее неприкрытом виде, прони-зывала весь смысл содержания семинариста.
Старшие дежурные, старшие спальные...,старшие над млад-шими, учащие на учащимися -сложная иерархия внтурисеми-нарских отношений заключалась в подсматривании, подслуши-вании,слежке гласной и негласной. Эта была система, унаследо-ванная от старой бурсы и смягченная успехами цивилизации русского языка на литературном поприще.
Существовала как бы забота о подрастающем поколении бу-дущих священослужителей. И как бы такой заботы и не сущест-вовало. Существовали как бы благие намерения. И как бы эти благие намерения рассыпались впрах от совместного бессилия преодолеть трудности жизни текущего момента, который всегда оставался быстро текущим, никогда не останавливался,но в своей занудности, бестолковости и беспринципности делать "хорошо", а получается всегда почему-то "плохо", все эти благие намерения и составляли смысл безалаберной жизни семинарии. То-есть от-сутствие смысла пребывания в ней.
Хотя смысл-то на самом деле был. В результате окончания такой семинарии и получения через шесть лет, по окончании бо-гословского курса, новых возможностей в жизни.
Шагание по лестнице жизни...По ступеням должностей,кото-рые, хотя и редко, но открывались перед убогим сословием из деревень и весей. И многие находили в этом свое призвание. Многие, но не Коба. У этого был свой мир ценностей, возни-кавших в его зрении в форме действий и представлений, в которых учеба уже не являлась чем-то необходимым и само собой разумеющимся. Чем проще и яснее, тем лучше и дальше. Чем дальше, тем проще. Чем проще, тем ближе к правде. А "правда" выписывадась в его сердце как русский колобок. Но, который и от лисицы уйдет. И в воде не утонет. И в огне не сгорит.
Училищные инструкции требовали распорядка работы для учащихся. А распорядок всегда бюрократия. То-есть такое сос-тояние дела, когда дело должно делать, но при определенных обстоятельствах можно его и не делать. Старшие спальные должны внимательно следить за порядком в спальнях семи-наристов,помогать тем кто лишь недавно переступил порог семинарии. Но это дело можно поставить и на практичекую ногу. Что и делали спальные. Они не только заставляли застилать постели за себя. Но и по многу раз до прихода дежурного, выделяемого из монашествующей братии, издевались над новичками,требуя от них многократного перестилания постели. Такой порядок вещей считался естественным и не под-вергался сомнению в его справедливости. К слову надо сказать,что Коба на втором году обучения назначенный спаль-ным дежурным так сумел организовать это дело,что за счи-танные секунды все самостоятельно быстро и красиво застилали свои постели. Что вызывало восхищение даже у дежурных монахов из преподавателей. От исполнителей не требовалось никаких подношений Кобе. А только честное и беспрекословное подчинение и не только,когда он исполнял свою семинарскую должность. А, вообще, когда он того требовал. Эта удивительная способность Кобы захватывать силу и волю окружающих его семинаристов, превращая их в колесики и винтики исполнения "общественных поручений", а вовсе не поручений самого Кобы, как считали окружающие, прославила его в семинарии уже в первый год обучения. И он стал известен даже самому свирепому Абашидзе. Который с этих пор внимательно, злорадно и подоз-рительно стал, не глядя на самого Кобу, приглядываться к долговязому семинаристу.
Что же касается самого Кобы,то он превратил бюрократи-ческие замашки семинаристов в своего рода коллективное вы-полнение семинаристами механических операций. О которых теперь они даже и не задумывались. Они просто делали. И это был процесс бездумного исполнения. Автоматизм, спасавший многих от выполнения кучи мелких обязательств перед "стар-шими" . Они уже не платили им "дани" в форме завтраков, обедов,булок,кусков колбасы и других видов подачек,искони су-ществовавших в семинарии.
Такое положение дела не могло пройти бесследно для самого Кобы. Налаживание им "производства поведения" семинаристов между занятиями вызвало кучу негодования среди старших по курсу. Мнения разделились. "Меньшинство" было за Кобу. А терявшее дармовые завтраки и обеды составили большинство. Так возникла "большая склока". Которая и была доведена до сведения Кобы в форме "черной метки"-продолговатой бумаж-ки,окрашенной в черный цвет и означавшей скорую физическую расплату за нарушение неписаных законов семинарии. Коба как и всегда ответил на такое внимание "старших" презрительной улыбкой и виртуозными ругательствами в полголоса. Он уже давно понял,что дело не в "истине", но "правде" . А "правда" -это победа и торжество над собственными врагами. И они имеют гораздо большую цену,чем какая-то там "истина".
События развивались молниеносно. На занятиях по "житиям святых"- инспектор Абашидзе,который сам считал себя одним из столпов агиографии,сурово произнес:
Сильвестр Джибладзе был главой "большевиков"против Кобы.
Он считал,что только "чистые грузины",а "не какие-то осе-тино-грузинские выродки" должны изменять законы семинарии.
Сильвестр числился прекрасным студентом с большим бу-дущим. У него был один, но существенный недостаток для семи-нарии. Он был слишком "чистым грузином". И слишком часто подчеркивал это свое мнимое превосходство перед другими семи-наристами. Рука об руку с этим недостатком, которое мнилось самим Джибладзе как достоинство, шел второй не менее значительный. Это была вспыльчивость.За которой уже и сам начальник переставал быть начальником. И авторитетов в такой момент у вспылившего Джибладзе уже не было и быть не могло.
Джибладзе начал с места в карьер:
-Великомученик Евстафий по крещении Плакида, бывший военоначальником при императорах Тите и Траяне,творил дела милосердия.
Абашидзе,любивший полные ответы по его предмету и неу-коснительно требовавший исполнения буквы жития сказал:
-Джиблазде! Сегодня 20 сентября. День поминовения кого? Святого! Поэтому как следует говорить?!
-Святой великомученик Евстафий...,снова начал Джибладзе,-...на быстром коне,охотясь на оленя, увидел между его рогами сияющий Крест.И услышал глас:"Зачем ты гонишь меня, Плакида?"
-И Плакида спросил:"Кто Ты,Господи,говорящий со мною?"-добавил Абашидзе.-А что ответил ему олень?
-Я-Исус Христос,Бог,воплотвшийся ради спасения людей и претерпевший вольные страдания и Крестную смерть,- бодро отвечал Джибладзе.
И тут происходит совсем непредвиденное. Семинарст Девда-риани,который перед занятием о чем-то содержательно разгова-ривал с Кобой и учтиво кивал ему головой, а в этом Гогохия мог поклясться со всей определенностью.И который в "большой склоке" принимал участие на стороне Кобы,обратился с вопросом к Абашидзе.
-Господин инспектор! Извините,что я перебиваю ответ семи-нариста Джибладзе. Вы же позволяете задавать вопросы во время своего занятия! У меня вопрос к Джибладзе.
Монах Абашидзе, поощрявший перекрестные вопросы между семинаристами, хмуро кивнул Девдариани.
Девдариани начал официально как это было принято на уро-ках Абашидзе.
-Скажите семинарист Джибладзе,скажите! Святой великому-ченик Евстафий увидел оленя за свои добрые дела как римля-нин? А если бы я сотворил такие же добрые дела как святой великомученик Евстафий? Я бы тоже сподобился чуду?
Девдариани был абхаз. И часто к месту и не к месту под-вергался осмеянию со стороны Джиблазе именно за свое не гру-зинское происхождение.
Но Девдариани знал,что Абашидзе выходец из Сухумского мо-настыря. И гордится своим сухумским прошлым. И он не даст его в обиду. Поэтому так смело задал щекотливый вопрос.
Джибладзе покраснел. Зрачки его глаз расширились. Но будучи крайне убежденным в собственной точке зрения на роль грузинской нации ответил,не учитывая настроения Абашидзе:
- Абхазы не грузины,хотя эллин - грек Ясон и пришел на их земли. Римляне считали себя эллинами и совершили много богоугодных дел. Абхазы не способны творить добрые дела. Они должны смиряться. А там как Богу угодно...
Но только он успел произнести эти слова, весь класс как завороженный смотрел уже не на Джибладзе,а на Абашидзе. Глаза которого налились кровью. Абашидзе стоял возле Джиб-ладзе и уже почти шипел ему в лицо:
-А ты чистый грузин? Ты дрянь! Господь само смирение! Для него все люди равны! А ты - чистый грузин -дрянь! -повторил Абашидзе.
Но в тот самый момент,когда Абашидзе повторял эти слова, ярость охватила Джибладзе. И он что есть силы, со всего размаха ладонью ударяет Абашидзе по лицу.
Класс замер только на секунду. В следующее мгновение Абашидзе,вывернув руку семинаристу уже волок его к себе в кабинет. Где раздавались только удары. И гробовое молчание избиваемого.
Уже на следующий день Джибладзе был исключен с позором из стен учебного заведения. И стал героем в стенах семинарии.
Но что удивительно! "Большая склока " против Кобы сама собой распалась. И даже "большевики" стали прислушиваться к его, Кобы, советам. А сам Коба среди своих "меньшевиков" говорил грубоватым голосом:
-Эти самые склоки имеют положительную сторону. Они ведут к монолитному руководству.
И действительно, в семинарии больше не образовывалось против Кобы никаких склок. И это было совсем удивительно. А сам Коба среди бывших "большевиков" получил кличку "кинто".
Что означает плут, циник, способный на все или почти на все человек.
Поскольку уже многие из сподвижников Кобы имели право не только носить усы, но и не брить бороды,то,само собой,такие достижения в области внешних форм лица сопровождались и достойным возлиянием грузинского красного вина в питейных заведениях Тифлиса. Такое самообразование лица семинариста от его природы,с одной стороны,а с другой поднятие собственного авторитета путем принятия от полноты души одного, другого рога красного вина, делало семинаристов сторонниками нерегламенти-руемого чтения светской литературы как способа духовного роста.
Дело в том, что дни семинарии проходили до простого моно-тонно и однообразно. Жизнь проявляла себя вставанием в семь утра. Протухшие кислой капустой и тухлыми яйцами спальни семинаристов являли собой по утрам предел бодрости и моло-дости,с одной стороны, бившей ключом из тел семинаристов,а с другой уныния долготы дня, который нужно посвятить занятиям в классах.
Утренние молитвы читались наскоро под строгим надзором монахов,наблюдавших за семинаристами с глухой безразличной ненавистью.
Чаепитие напоминало мелкий колокольный звон,исходивший от беспрерывного стука металлических кружек о здоровые мо-лодые зубы учащихся с ненавистью вспоминавших о следущем этапе экзекуции - занятиях в классных комнатах.
Коба уже усвоил, что занятие в классных комнатах дело вы-нужденное, но по содержанию тоскливое и бесполезное. Он уже умел писать,читать. И мог научить этому трудному, но интерес-ному занятию других. И мог это сделать без посторонней по-мощи. А все ведь остальное зависело от самого себя. Как ты себя сам образуешь. Ну не слушать же до конца эти бесконечные глупости о Боге, вдалбливаемые в головы учеников суетными преподавателями. Да преподаватели читали свой предмет по книжке, которую можно, если уж очень зохочется, взять в семи-нарской библиотеке. Но хотелось все меньше. То-есть учиться вовсе не хотелось. А хотелось заниматься тем,что было самому интересно.
А интересным становилось то,что было уже за стенами семинарии,куда попасть-то было не просто,то-есть очень трудно. Ведь впереди после классов была снова молитва. А только потом чаще всего постный или с вкушением рыбы обед. По мере того как сами преподаватели-монахи становились более упитанными, а физически слабые семинаристы покидали семинарию для клад-бища, все более привлекали Кобу отлучки из каменного мешка семинарии между тремя и пятью часами. Такие отлучки были позволены уставом семинарии. Затем ворота семинарского общежительного дома закрывались. И начиналась мучительная по своей суетности и унылому однообразию перекличка.
Поэтому как только начинались свободные часы, Коба вместе со своими сторонниками отправлялся по тифлисским питейным заведениям промышлять радостями жизни, коллективным упот-реблением красного сухого вина,которое нравилось ему все больше и больше. Не потому что он любил напиваться. Вовсе нет. Он пил много,не пьянея. Сказывалась внутренняя закваска покойного Безо. Он за Сосо выпил больше,чем следовало теперь выпить его сыну. Да совсем и не это интересовало Кобу. Вино было приятно на вкус,терпко. Совсем другое было интересно. Друзья его напивались,иногда,до положения риз.То-есть,напи-вались по- свински. И было даже очень небеынтересно наблю-дать не только за их поведением в пьяном состоянии, но,главное,за их разговорами. И Кобе это доставляло безгра-ничную внутреннюю радость. Он даже не менялся в лице,если его сподвижник как-то начинал его поучать или ругать. Или вообще высказываться на всякие злободневные темы, в которых его личный авторитет тем или иным путем затрагивался. И на него,этот самый авторитет наносились не слишком уж яркие краски. Или,наоборот, сказители слишком превозносили его достоинства.И в том,и в другом случае он становился весьма, весьма внимательным к оратору,всячески побуждая его к выска-зываниям,высказываниям детски откровенным.
Потому что он чувствовал,он знал и вся его душа трепетала от этого внутреннего знания,что откровенность - это "прямое зло". Будь то в хорошем или совсем плохом смысле. Если чело-век говорит как он считает правду откровенно или так же от-кровенно лжет. То и другое есть умысел. То-есть-зло! Во время принятия на грудь очередного рога, Коба больше молчал, и в этом он видел еще одно свое преимущество перед другими. Другие говорили. И своим разговором наносили себе прямым или косвенным путем вред. "Во-первых,-размышлял он,-среди семи-наристов присутствуют наушники. Это,во-первых. Во-вторых, говорящий высказывает публично свою точку зрения. И это плохо. Такая точка зрения должна иметь цель. Но,скорее всего, она бесцельна. Потому что подогревается вином и откровенным внутренним состоянием говорящего. А это еще хуже. Она рас-крывает внутреннее содержание говорящего. И если такой гово-рящий его друг, то он может стать и врагом. Если так говорит часто и откровенно." Поэтому сам Коба вел застольные бесе-ды,если ему самому случалось говорить только в рамках доз-воленного своего рода "цензурой" семинарии. Его высказывания относительно монахов и преподавателей семинарии были всегда продуманы и нейтральны по своему содержанию. Так что у слушающих даже создавалось,иногда,впечатление,что и сам Коба мог быть наушником. Но,конечно,этого не могло быть.Потому что не могло быть никогда.После одной из таких попоек, во вре-мя которой Коба в трактире, вдруг, вновь встретился за столом с Сильвестром Джибладзе,который,хотя и был вышиблен за оп-леуху Абашидзе из семинарии,но находился в Тифлисе,после та-кой попойки Коба кое-что для себя понял. А понял он то,что с Джибладзе нужно дружить. Он за стенами семинарии. Он ему не соперник. Но его ребята тянутся к этому герою от семинарии. Ну не каждый же ухитряется дать оплеуху инспектору! Поэтому он герой. Но этот герой возглавлял "большевиков" против Кобы. Теперь для них он никто. Но для Кобы может быть полезен. Но полезным он может стать только в том случае, если Коба станет называть его "как бы учителем". При этом "как бы" можно иног-да, только иногда, опускать. И тогда можно будет понять,что представляют собой новые друзья Джибладзе: Ной Джардония и Николай Чхеидзе. Которые и деньги имеют на посещение вин-ных погребов Тифлиса,а они,как говорят,получают эти деньги из кассы рабочих железнодорожных мастерских от слесаря Кали-нина. У рабочих, несмотря на их бедность, денег много больше, чем у семинаристов. Если они дают,а не берут деньги,значит деньги у них еще есть. А друзья Кобы любят деньги. Для Кобы же они зло. Но без денег не бывает коллектива.