У нашей власти тогда дело ещё до гормонии не дошло. Только она образовывалась. Хамелеоноблудие только еще проистекало между белыми, зелеными, желтыми и, само собой разумеется, красными. Худо - иудо проходило тогда между ними на жизнеболии и мордопьянии.
И если говорить, дорогие зловяне, не стихохульствуя, то как можно было отбрыкнуться от всех этих антант с их присными турками, японцами и думдомовской шпаной пребывающей в разгаре послегражданского демократо-зантропства, т.е. полного безвластия, когда одна ЧК, только единая и правоверная за все правильное боролась. Буржуазные маразлирики, власти нашей дорогой и драгоценной, предрекали вские недолгие гадости. Так, что даже Шкура, в Шкуро превратившийся, ухался против нас в походы, Но добропоряджочные первоконники вместе с Климом Ворошыловым да Семеном Буденным, а потом неоконфузившемся Фрунзе загнали мошонкостроителей Крыма да и выгнали из этого самого Крыма в Галлиполи да Константинополь.
У красных тогда вообразина тоже работала. Это белые в контразведке генерала Май - Маевского лобзадницей сильны были. А Фомин да Макаров, парняги молоденькие, устроили словопыт да всё в контразведку красноперых докладывали. Это они потом в одном лице, уже отсидки свои отсидев при дорогой Советской власти, вылились для молодшего поколения в одного героя фильма "Адьютант его превосходительства" - Павла Кольцова.
А Федор Фомин, завратник Крымского ЧК, отличился после Крымской катастрофы событий не только тем, что по пятьсот - шестьсот человек воображуек к стенке ставил, но и с тихой славой довел до личного вагона Феликса Дзер-жинского генерала Слащёва, разжалованного его супро-тивником бароном Врангелем, а теперь прибывшего вместе с каким - то ликомбезом, говорили будто моряком, Баткиным, Да. Многие усовещевали Слащёва - Крымского до краснохатки московской после поражения Врангеля податься. А все не выходило. А задумку эту со Слащевым из ЧК выдумали, - Дзержинский да его свояк Иосиф Уншлихт. Когда обсуждали это дело при Ильиче, вождь воздержался, поскольку его брательник еле ноги из Советского Крыма унес, когда там Слащев орудовал. После прибытия в Москву в пульман - вагоне председателя ЧК, Слащёв уже не боевой генерал, а преподаватель Академии и бывшим своим супротивникам лекции о Крымских операциях читает, спорят там они о тех писямистических событиях времен гражданской войны, а время через наплюрализм истекает. И тихо кукует сам генерал, сочи-няя свои научные труды по военному делу и проживая с женой во флигеле, охраняемой Академии, пока краском Лазарь Коленберг, 24 лет от роду , не ставит точку на его лбе из маузера.
Иное время начинало свою славянку, где случайно Герои взахлоп уходили из жизни: то адьютант Котовского, который скрывал Григория Ивановича в своем борделе от белых в Одессе, вдруг, его застрелил, то небезызвестный Камо, ехал, ехал на лисапеде, да под машину - то и попал, то Фрунзе на столе по ножом хирурга скончался, а в это время уже 1929г. Денежные знаки лагерей ОГПУ подписывает сам Георгий Бокий. А что Баткин? Загулял Баткин на все четыре стороны. Везет из - за кордона и белых генералов, полковников и другую честь и нечесть. И лордоворотам в Лондоне, Париже, Турции, Польше он свой сват и брат. Оседает в тех местах матросня - разбойница от ЧК, окапывается, мудократничает и всё мерзобразие западное чкгонит. А Баткин так уверовал в своё словопытие, что забывает обо всем да и начинает широко распродавать умыкнутое таможенниками на границе. И не дна ему и не покрышки становится. А это значит, что вагонолетие его идет к непобедному концу. И покрывается его судьба хаме-леновыми пятнами: "Получены весьма правдоподобные аген-турные сведения. Баткин перейдет на сторону Советской власти по заданию французской контрразведки. Москве эти сведения, повидимому, неизвестны. Предполагаю возможность для совместной провокационной работы Баткина . Считаю нуж-ным Баткина арестовать". Приговорили и всадили в его затылок пулю в январе 1923г. Чужой хамелеон никому не нужен.