Аннотация: Жизнь и путешествия по стране, где нас теперь нет...
Саша Кузнецов
"След Любви"
три азиатских рассказа
Вторые сутки за окном вагона неслась беспрерывная панорама и лишь на станциях на пять, десять минут, невидимый киномеханик перезаряжал плёнку и поезд пробивал еще сотню километров в статичном пейзаже, упирающимся рельсами в горизонт. Когда изображение в окне вагона останавливалось, жизнь за стеклом проявлялась лишь в беспорядочном перемещении персонажей, суетившихся вокруг замерших на жаре, седобородых истуканчиков в ватных чапанах - продавцов ржавых болтов М10х12, вентилей с остатками зелёной масляной краски, гаек, кранов, хозяйственного мыла и других, никому не нужных предметов. Местные аксакалы сидели в ряд, в трёх метрах от железной дороги, никого не зазывая, но переставляя время от времени, с места на место, свой товар на тряпочках, постеленных на земле.
Из съестного я купил лишь буханку чёрного хлеба, да консервированную рыбу у женщины в цветастом платье, с лицом коричневым, испещрённым морщинами, словно выжженный солнцем такыр.
На третьи сутки ландшафт слегка ожил - пески мы проехали ночью. Появились низкорослые деревья и редкие кишлаки. На станциях, пассажиров, выходящих из душных вагонов "на воздух", обдавало сухим жаром. Взмахнув рукой, я увидел её обжаренной, будто в гриле и больше не выходил до конца пути, наступившего-таки к вечеру четвёртого дня.
Я уехал от себя, от родительского дома и государства, пытавшегося призвать меня в армию после отчисления из института - они меня просто выгнали. Сейчас я знаю, что подсознательно создавал эту ситуацию сам, но духу не хватало бросить институт, а так - вот мол, не сдал математику, хотя вместо подготовки к экзамену я ходил по барам и кафе - искал встреч с девушками, вернувшись с "шабашки" под видом студенческого стройотряда с полными карманами денег, заработанных трудом шофёра на разбитой, с дощатым кузовом, ГАЗ-51. Возил по пыльным дорогам Казахстана московских юношей, строивших коровник. А вечером к дояркам, накидав в кузов полосатых матрасов - не пригодились, слишком быстро все упились портвейна и вдвоём с другом мы везли "стройотряд" обратно по степи, держась столбов вдоль дороги, и при этом он норовил помочь мне, переключая скорости.
В этой азиатской стране, куда я вернулся, когда-то работал мой отец и мы несколько лет жили здесь. В шесть лет я бегал босиком по двору с ключом на шее, обжигая ноги плавящимся асфальтом. Всячески хулиганил: поджигал мусор в подвале, воевал с мальчишками, вешал кошек и бросался бутылками с карбидом, а это просто настоящая бомба.
Под окнами была зона за огромным забором из неструганых досок - сквозь щели пробивались пыльные лучи солнца. Ленивые, разморенные зэки сомнамбулически перемещались по стройке и лишь с утра, хапанув чифира, проявляли признаки жизни, посверкивая огромным осколком зеркала на наш дом - на балконе молодая женщина развешивала ослепительно белые простыни. Потом меня сдали в школу, а потом и в бассейн. Цвет голубой воды, подсиненный хлоркой, длинный школьный коридор, говорящие тени на киноэкране летнего кинотеатра под открытым чёрным небом - вот те неясные блики памяти, что хранил я много лет, а теперь привёз в город моего детства, сверять с реальностью.
В чемодане лежало рекомендательное письмо начальнику участка механизации в МСУ-79 треста "Промэлектромонтаж", а в кармане семьдесят рублей, выданных смущённым отцом на Казанском вокзале. Извини, я больше не могу ничего сделать...
Меня встретили и отвезли не в гостиницу - к себе домой. Прожив неделю на раскладушке у гостеприимной татарской семьи, я переехал в общежитие. Профессиональные права, полученные в подмосковной школе, позволили мне водить новый УАЗик, небольшой грузовичёк. Но оказалось, что он предназначен быть поджопником начальнику строительного участка - надо было с утра до вечера возить пожилого мужчину из немцев, усвоившему, за время жизни в Узбекистане все местные обычаи - ждать его возле базаров, где происходили деловые встречи с шашлыком и бесконечным зелёным чаем в многочисленных чайханах. Постоянно опаздывая - однажды за мной в общагу даже мастера прислали - я продержался от силы три месяца и уволился.
Настала свобода и её спутник - голод. Из общаги выселили так быстро, что пару ночей я приходил туда переночевать и, обнаружив свою металлическую койку занятой, укладывался на пыльный биллиардный стол прямо в шикарной австрийской тройке из чистой шерсти, ведь приходил я из молодёжного кафе "Флора". В те благословенные времена, денег, выданных мне отцом на Казанском вокзале, хватило надолго, ведь ужин из салата, пельменей и бутылки сухого вина, обходился мне в пять рублей с мелочью.
Пришлось обратиться в гостиницу и утром я проснулся без всякого желания вставать. Не понимая, чем заполнить желудок, я мысленно предлагал тем ребятам, что вставили мне его при рождении, самим и позаботиться о хлебе насущном, но как я не закатывал глаза к небу, икра не намазывалась, а кофе не являлся в мой номер на втором этаже гостиницы "Сармыш", одноимённой с горным ущельем, где некогда местным учителем истории были обнаружены древние наскальные рисунки с такими же голодными юношами, гоняющимися за ... Тут я решил спуститься в кафе.
Прохладный зал с каменным полом и белыми скатертями на сервированных столах, до отказа заполнен крепкими юношами, поедающими свои "комплексные" обеды, махнув перед этим стакан сметаны. Сборная команда Советского Союза по плаванию в перерывах между тренировками. А подавала им симпатичная девушка в белом переднике. Присев у самых дверей, я спросил салат из капусты. Когда самодовольные спортсмены схлынули, я быстро разговорил официантку и мы подружились. Конечно, я зашёл с козырей: Москва, то сё, вот живу в гостинице, приходи в гости и тому подобное.
Ещё была надежда, заглянув на почту, получить посылку от мамы и я отправился через парк с летним кинотеатром, куда бегал в детстве за билетами для родителей. Помню как-то пацаны меня обманули, утверждая, что могут порвать и склеить мой рубль с помощью десятикопеечной монеты, каким-то чудом прижав её к двум половинкам жёлтой банкноты с портретом Ленина. Конечно, я остался с рваным рублём и весь в слезах побрёл домой.
Теперь стеклянный павильон "Ветерок" торговал мороженым в бумажных стаканчиках, а рядом на свежем воздухе старик с добрым узбекским лицом обжаривал в большом казане рыбу. Выйдя на огромную площадь, пышущую жаром, укатанного в асфальт пространства возле стадиона, я свернул под деревья, где должен быть - я помнил, арык вдоль тротуара. Держась в тени деревьев, мимо танцплощадки я вышел на улицу Толстого, к нашему жёлтому, четырёхэтажному, чирчикскому дому, ведь панели для него везли из города Чирчик, что под Ташкентом.
Зона во дворе превратилась в несколько пятиэтажек среди деревьев, насаженных трудолюбивыми дехканами, роющими арыки в сухой земле для мутной воды из реки Зарафшан. Люди, как могли спасали город от пустынной степи, раскинувшейся до самых гор, где за цементным заводом торчит вершина Пикушка - к её подножию мы в детстве ходили за черепахами. А однажды в нашем дворе появился полудохлый варан со светлым пузом, песчаного цвета и размером с небольшого крокодильчика.
Почта. В большом прохладном зале, стеклянной стеной открывающим улицу, изнурённую солнцем, тихо и безлюдно. Невзрачная девчушка, скрытая деревянным барьером, что-то корябала ручкой с металлическим пером на жёлтых бланках. Она нашла извещение на моё имя, а посылку в фанерном ящике, с адресом на крышке шариковой ручкой почерком мамы, вынесла симпатичная, крепкого сложения девушка, лет двадцати двух, трёх. Было в ней что-то мальчишечье, то ли короткая стрижка с попыткой высветлить тёмные волосы, то ли угловатые плечи, не худенькие, а всё же - некий отличный от других, пластический рисунок движений и нос с горбинкой при белой коже. Макс, как мы потом её звали - фамилия была Максимова - оказалась бойкой и, прощаясь, я уже знал: сегодня в "Фархаде", дворце культуры - дискотека.
Вечером я стоял у входа в огромный, действительно дворец, выстроенный ленинградскими архитекторами. Огромная скульптурная фигура персонажа поэмы Алишера Навои, с киркой в мускулистых руках, взмахнув, высекла мощную струю фонтана, изливающуюся в длинный мраморный бассейн. В небе уже появились близкие звёзды, а я ещё стоял - билетов не было. Тут вышла, встречая знакомых, высокая стройная блондинка и, увидев меня, слоняющегося в одиночестве, пригласила наверх и даже за свой стол. Она была с подругой, а её муж руководил программой, сидя за пультом и показывая слайды на большом экране. Потом он подсел и мы познакомились: Лена училась на заочном в московском институте культуры, а Наиль, постарше, высокий и темноволосый - бывший музыкант. Я танцевал с девушками по очереди и чувствовал себя уверенно, будучи одет по тогдашней моде: югославские туфли "на платформе" и джинсовая куртка - редкие здесь отголоски московской моды. Муж с женой обсуждали программу и Лена поправляла ему "ошибки речи". Он нервничал, всё это напоминало семейную свару и я направился в бар. Макса не было среди танцующих и, прогуливаясь по длинному балкону, куда все выходили покурить, я поглядывал, выискивая почтальоншу. Она появилась с подругой, загорелой, чуть выше меня и с длинными кудрями цвета скошенного поля. Слегка ленивые движения крупного тела, придавали ей уверенную самодостаточность. Звали их Ирами... Сухое вино лилось рекой, его обильно выдавала буфетчица под ритмичное громыхание музыки в стиле "диско". У ребят были неплохие концертные колонки в рост человека. Они пульсировали нижними частотами так, что говорить, слыша друг друга, можно было лишь на балконе. Выяснилось, что девочки живут дома и после прогулки к озеру на окраине города, ввиду химического комбината, пылающего ярким факелом из высокой трубы в чёрном небе, мы остались с Черновой одни. Постояв в подъезде, она не позволила ничего такого и поднялась на третий этаж, а я поплёлся в гостиницу.
Наутро передо мной ясно обозначилась проблема армии, приближался осенний призыв. Я никак не мог представить себя, беспрекословно выполняющим команды безграмотного прапорщика и марширующим в толпе одинаково одетых людей. В воспалённом воображении вставали картинки, знакомые по рассказам бывалых. А что если меня пошлют чистить сортир? А вдруг у меня будет пистолет и меня оскорбят "деды"? Страшно подумать. Надо было устраиваться на работу с "бронью", а это только в Комбинат, добывающий здесь уран и золото. Позвонив отцу из почтового отделения, я заручился обещанием помощи через его коллегу в тресте "Югпроммонтаж" и слегка успокоившись, позавтракал бутербродом с проперченным шпигом из посылки. За окном уже вовсю пекло.
Познакомившись намедни с дискотечником Наилем, я решил навестить его и расспросить на предмет жилья. Пройдя по раскалённой улице Узбекистанской, где был старый район двухэтажных коттеджей, построенных для первых переселенцев в конце пятидесятых, я попал в оазис в центре города. Разросшиеся виноградники прикрывали крылечки с верандами и весь тротуар вдоль домов на шесть квартир. Среди домов разбиты сады с фруктовыми деревьями и огородами, в тени беседки и топчаны по местному обычаю. Топчан - это такой дощатый помост где-нибудь в уголке, на котором можно, застелив его мягкими матрасиками (курпача), чудно возлежать под густым зелёным покровом из виноградных листьев, увешанного тут и там огромными сочными гроздьями под матовым слоем пыли. Земля орошалась из шлангов, протянутых с кухни, но душная тень не спасала от жары. По другую сторону улицы - четырёхэтажные дома галерейного типа. Это изобретение ленинградских архитекторов специально для южного климата: вдоль всего дома галереи, на которые выходят двери квартир. Но прохладно лишь в подъезде. Поднявшись на третий этаж, я постучал в дверь. Рядом в окне отодвинулась занавеска и мелькнуло бородатое лицо Наиля. Открыв в одних трусах, он объяснил это неравной борьбой с температурой окружающей среды. Будучи татарином, он выражал свои мысли слегка витиевато. В темноте и относительной прохладе, созданной с помощью штор и одеял, он показал мне несколько слайдочек, как он их любовно называл. Его жена - Алёша, была на работе в библиотеке дворца культуры. Угостив меня дыней, он вспомнил о знакомой своей тёти, что уехала жить в Россию и может сдать однокомнатную квартиру на улице Толстого, рядом с восьмиэтажками общаги. Это была удача.
К вечеру в дискотечной комнате, Наиль мотал плёнки с магнитофона "Ростов" на магнитофон "Маяк", проверяя микрофоны, а подтянувшиеся к семи часам помощники, продвинутые юноши из "хороших семей", перебирали слайды и таскали аппаратуру во внутренний дворик с фонтаном - по второму этажу стеклянные стены библиотеки и комнаты творческих коллективов. Когда стемнело, всё это великолепие под звёздным небом засверкало огнями цветных прожекторов цветомузыки. Работало кафе и сухое вино не иссякало. Появились Иры и Алёша с подругой, что танцевала в программе, а потом мы сдвинули два стола и размножали деньги, бросая на стол кто рубль, кто три, а кто и пять. Но не десять - это было много. Макс круто веселилась, подружившись с Виктором, вернувшимся из Москвы, где он бросил МИФИ. Они с Алёшей выплясывали под "Би Джис", диско-группу, последний альбом которой он привёз с собой, а Макс, ревнуя, просила у меня ключ от квартиры тётки. Он уже был у меня в кармане и я строил планы на Чернову, что была сегодня не в джинсах - в платье с открытой загорелой спиной.
Когда всё утащили наверх, праздник продолжался до глубокой ночи. Мы с Черновой спустились во дворик к фонтану и целовались, сидя на краю бассейна, устланного мраморными плитами. От них шло тепло, накопленное камнем за день, а прохлада брызг сводила с ума. Ирка решила искупаться и кинув возле меня лёгкие трусики, спряталась за скульптурной фигурой в центре неглубокого бассейнчика. И вовремя: стеклянные двери раскрылись и появился сторож, пожилой узбек. А это что? - ткнул он коричневым пальцем в кружевное белое облачко, лежавшее на мокром тёмном мраморе возле меня. А это сверху скинули - нашёлся я, переводя опасность туда, где сверкали всполохи красного цвета и пели, врубленные на полную мощность, колонки: "Субботним вечером" - хит модной группы молотил по два удара в секунду всеми барабанами и бас-гитарами, многократно усиленными электричеством.
Бродя по тёмным улочкам всей компанией, мы зашли в ресторан, где Наиль прикупил объедок, утверждая, что это нетронутые гостями остатки банкета, аккуратно для него упакованные приятелем официантом. В соседнем дворе он знал праздничное место и повёл всех туда. Это был маленький круглый бассейн, бортик его доставал лишь до колен. В детстве мы купались в таких лягушатниках прямо возле дома.
Звёзды спустились на крыши домов - я лежал на дне бассейна и, подняв руку, мог дотянуться до стоящей на бортике бутылки болгарского сухого вина. Чернова больше не купалась.
Когда все разошлись, я проводил её к дому и обнял сзади, прижав к себе. Смотри, там мужик на балконе. Он же нас видит... Я целовал её шею, пахнущую детством и не смог остановиться. Пусть смотрит.
Наутро я раскрыл холодильник - на меня дохнуло затхлостью могильной прохлады. Попив воды из-под крана, я отправился на почту, в надежде позвонить домой и занять денег у Макса. Вчера она рассказывала, что назначена начальником отделения, так как её любовник - большой узбек из управления. Максимова энергично таскала и взвешивала на огромных весах бандероли, упакованные в серую ткань, облепленную сургучными печатями. Мама продиктовала по телефону имя-отчество директора ремонтно-механического завода горно-металлургического комбината имени 50-летия Октября - всё это я честно записал. Намечалась работа с бронью, а это главное, пока я смогу выбраться из Азии и восстановиться в институт. Макс денег не дала, но обещала меня вечером покормить.
До завода пришлось ехать на автобусе, обливаясь потом. Мне чудилось, что влага выходит из меня вместе с вином. Автобус выбрался из города, где лесозащитная полоса силилась прикрыть людей от песков. Вдали высилась труба над химкомбинатом. Это был "лисий хвост" - ядовито-оранжевый дым шёл из неё всегда, но утверждали, что учтена роза ветров, при этом, как известно, ветер дует куда хочет.
Возле кольца круглого перекрёстка я вышел на плавящийся под колёсами грузовиков асфальт и по обочине, вдоль следов, оставленных протекторами машин, стараясь не наступать на чёрную гудроновую массу, посыпанную мелким щебнем, доплёлся до проходной. Директора не было и секретарша, сидевшая под кондиционером "Апшерон", по виду - хозяйка производства, солидная, вся в золоте и с крашеной каштановой башней на голове, записала мои данные, выспросив кто да что. Когда я всё выложил, её лицо несколько смягчилось и она посоветовала мне завтра быть к началу рабочего дня, в восемь.
Дома я пытался заснуть, борясь с жарой. С детства я помнил, что душ надо принимать не холодный, а наоборот, горячий, а чай пить не чёрный, а зелёный. Всё это я проделал несколько раз и даже накрылся влажной простыней, которая тут же стала тёплой и противной. Представил бабаёв в ватных чапанах целыми днями сидящих на рынке. Может быть мне надеть махровый халат? Перестав бороться, я тут же уснул.
Стук в дверь. Макс принесла ещё тёплых мантов на тарелке из фольги, покрытой застывшим жиром, и бутылку сухого. Разговорились. Что-то про почту, какие-то фантазии, не помню. Потом она сказала, что у них рядом девочка сидит на сберкассе, а в столе у неё ржавый револьвер. Я принялся фантазировать про ограбление, а она вдруг рассказала реальную историю. Как-то на собрании в управлении им докладывали, что группа армянских мошенников по всей стране подкладывала неоплаченные переводы на телеграфе, получая деньги в других городах по подложным паспортам. Нам хватит тысяч сорок, а паспорта мы украдём.
На следующий день я вышел на работу в бригаду "светиков". Как оказалось, это была блатная должность: время от времени менять лампочки в цехах и помещениях довольно большого завода. Забивая козла в домино, мы ждали вызова в небольшой мастерской с верстаком и металлическими стеллажами до потолка, где лежали коробки с люминесцентными лампами. Вход был с улицы, что давало независимость от мастера, а бригадиром - парень лет двадцати двух, ходивший всегда в чистой спецовке и джинсах. Сын начальника городской футбольной команды "Заравшан", игравшей во второй лиге. В прошлом году Андрея выгнали из МИСИ, где он учился на том же факультете, что и я. Мы быстро сошлись. Интерес к рок-н-роллу позволил нам направить нашу энергию на создание дискотеки при заводском комитете комсомола. Целыми днями мы обсуждали свои планы, а младший помощник толок на верстаке кукнар. Мотая запрокинутой головой, он проглатывал измельчённые маковые головки, размешанные с чаем и медленными тягучими словами успокаивал себя: "Да-а-а, ништяяк..." Когда мы шли по вызову, он плавно перемещался за нами с коробкой лампочек накаливания для кабинетов управления. В литейном цеху меняли лампы дневного освещения, перемещаясь на козловом кране под крышей, с внешней стороны раскалённой солнцем, а снизу, полуторатонной доменной печью, плавящей металл. Мокрые и чумазые мы шли в душ. За вредность нам давали молоко.
День за днём я приезжал к восьми часам, вставая по будильнику. Это был железный механизм "Севан", выигранный мной в детстве на соревнованиях по плаванию. Однажды, получив отгул за работу в субботний день, я устроил праздник. Потом, как-то внезапно уснув, я вскочил по звонку затемно, спросонья кинулся в другую сторону - лбом о стену и ринулся на остановку. Приближалась зима, темно, народу в автобусе немного. Ну, думаю, не опоздаю. Наша комната была ещё заперта и я пошёл в цех, но и там слонялись два, три электромеханика. На круглых часах над дверью кабинета мастера было около восьми. Спрашиваю, одиноко копающегося у верстака слесаря: А чего нет никого? Так ведь, говорит, уже почти восемь... И тут на меня снизошло - ведь это вечер! Я уехал домой досыпать.
Андрей Саидович, главный светик, был парень не промах. Слегка восточной внешности в папу, но достаточно образованный - в маму учительницу. Он всё поглядывал на Чернову. И как-то, покурив анаши под любимый нами "PINC FLOYD", улетел на обратную сторону Луны и, вернувшись, попросил: "Слушай, давай я - Чернову, а?" Я так же плавал в тёплом жолтом растворе, несущим меня по течению Великой Реки и ответил: "Да бери, жалко что ли?" Но тут же включились мозги и я разработал сценарий: он приглашает её домой, я неожиданно прихожу в гости и ...
Ночью пришёл пьяный Наиль, разбудив меня мелодичным свистом лабухов: "До-ре-ми-до-ре-до!" И хотя это на их профессиональном слэнге: "А пошёл ты на..." - всё же служило нам весёлым позывным. Я вышел на балкон, звякнув батареей скопившихся бутылок. С ним была давешняя плясунья из дискотеки. Я долго ждал их, но они пропали и вновь уснув, я вскочил от грохота вышибаемой двери. Оказалось, что они утомились стучать костяшками пальцев и принялись долбить ногами, устало прислонившись к моей многострадальной двери, где уже и так была дырка от старого замка, но не там где вставили новый, а слева возле косяка - просто перевернули дверь наоборот. Мы лениво поругались - в руках у них были длинные жёлтые бутылки вина "Cotnari", купленные с огромным трудом у сторожа ресторана - татарин там когда-то работал, сшибая "парнос", как они называли деньги за объявление песен с поздравлениями. Причём слово это произносилось с ударением на первом слоге. Наилю было под тридцать и мы относились к нему с уважением, ведь он когда-то даже слесарем работал на горно-металлургическом заводе, кидая совковой лопатой урановую руду, падавшую с транспортёра - кормил семью, ведь у них с Алёшей росла дочь.
Девица его рухнула на диван, по-домашнему свернувшись, положила руки под голову и уснула. Долго мы беседовали за жизнь и под утро решили, мол, зачем создавать друг другу проблемы с дискотеками, давай работать вместе во дворце культуры. Так я стал диск-жокеем.
Через несколько дней я вёл программу, выкрикивая: "Посмотрите на экран!" - когда там появлялось огромное потустороннее лицо Мика Джаггера, что-то орущего по-английски. Дальше я импровизировал, отталкиваясь лишь от приблизительного перевода названия песни, ведь у нас не было даже музыкальных журналов - польский был за счастье. И когда однажды в ресторане пьяненький кагэбэшник спрашивал где я беру информацию, долго не мог поверить, что нигде - просто рассказываю, что придёт в голову, отталкиваясь лишь от названия песни.
Андрей танцевал с Черновой. Когда расходились, шепнул мне: "Завтра в два часа приходи ко мне". А назавтра было воскресенье.
Его дом стоял прямо напротив дворца культуры и слыл самым крутым. Это был комплекс из трёх зданий с магазинами, кафе, фотоателье и кассой "Аэрофлота" внизу. О двухэтажных квартирах говорил весь город, но в подъезде воняло от мусоропровода и лифт был загажен. Андрей открыл через минуту после звонка, сказав сдавленным голосом: "Ты её только не бей, а то соседи услышат". Я прошёл в комнату и у дивана под деревянной лестницей, ведущей наверх, увидел Чернову, натягивающую джинсы. Молча посмотрев в её бархатные от пушистых ресниц, глаза, я вышел на балкон, где драматично закурил, якобы переживая измену. Зачем я это придумал?
А через несколько дней её родители уехали в Ростов. А мы c Андреем Саидовичем пришли в гости. А обе Иры нас уже ждали. Комнат было две. Мы с Черновой, после некоторых возлияний покинули гостиную и упали на девичий диван, покрытый коричневым ковром. И, как старые друзья, закончили быстро. Я встал, сохраняя мужественность, вышел к ним и сказал: "Дрюня, тебя там Чернова ждёт" - а сам лёг на такой же разложенный диван и Макс в одних шерстяных носках оказалась верхом. С ней что-то случилось, она была на грани. Глаза её потемнели, лоб вспотел, она дрожала всем телом. Я попытался её успокоить, но она выскочила на балкон и исчезла за перилами. Чернова с Андреем, слыша мои вопли и одеваясь на ходу, кинулись за ней. Она была на соседнем балконе. Ирка её оттуда выудила. Потом был "разбор полётов", ведь Чернова мечтала поступить в Ташкентское училище стюардесс - с её длинными ногами...
Получив "зарплату" (заработанную плату), я пришёл домой пораньше в праздничном настроении. Телефона у меня не было и я притащил с работы старенький аппарат, мечтая запараллелиться к соседскому. И это мне удалось, но звонить можно было лишь когда соседей нет дома, ведь у них бы затренькало. Быстренько приняв ванну, я замочил все грязные носки в ведре, приоделся в новенькие джинсы фирмы "Texas", присланные из дому и направился в поисках праздника к Наилю. Выйдя к кинотеатру "Узбекистан", куда мы в детстве лазили через пожарную лестницу на фильм "Фанфан-тюльпан" (дети до шестнадцати не допускаются), я присел на удобную деревянную скамью напротив входа, разглядывая афиши, написанные местным художником на огромных холстах, вставленных в трёхметровые металлические рамы. Шёл индийский фильм и все, составленные в один ряд, крашеные зелёной масляной краской скамьи, были полны узбеков - юношей в тюбетейках и девушек в национальных платьях. Откуда-то несло сладким дымком травы, недалеко сидела местная компания с кассетным магнитофоном на коленях и, не стесняясь, и не боясь, курила в очередь "косяк". Чуть дальше пили из горлышка "Советское шампанское". Это меня больше поразило. Ведь дома его покупали лишь в день рождения и новый год. А тут, присев напротив друзей на корточки, приблатнённый паренёк пил не поперхнувшись, этот благородный напиток, словно лимонад. Стрельнув сигарету, я полюбовался на толпы кинозрителей, будто взбродившая протоплазма, непрерывным потоком выходившие из-за угла, где была касса. Через раскрытые стеклянные двери, кинолюбители перемещались в большой прозрачный вестибюль, где работал буфет - толкались в очередь за пирожными. Хорошо, что там работают кондиционеры. Огромные лица индийских героев, в конце фильма сыгравших свадьбу, как я прочёл в намалёванной кистью аннотации в углу колоритной живописи, были какими-то грустными. И тут я понял, зачем всё это произошло у нас с Ирками. Я просто боялся влюбиться в Чернову и остаться здесь навсегда. "Восток нас пожрёт" - подумал я, поднимаясь на уютную галерею третьего этажа к моим новым друзьям.
"Игра"
26 марта выпал снег, а уже расцвели деревья и мы собирались в горы за тюльпанами. К полудню всё растаяло, но отменив поездку, мы уже не могли остановить движущийся праздник и пошли на базар вместе с Ирками, а Вита готовил нашу квартиру: застелил прожжёный диван спортивным шёлковым знаменем "Трудовые резервы", выкраденным со стадиона и выкинул полиэтиленовый мешок с моими носками, ведь они давно кисли в ведре и уже взбродили так, что была опасность возникновения новой агрессивной среды. Когда мы пришли, он показал на дерево за балконом - пакет застрял на ветке напротив окна и висел там, пока юные мичуринцы не состригли его по весне вместе с ветками. Пустые бутылки он сложил на антресоли., ведь всю зиму мы, не открывая балконную дверь, бросали газеты и пустую посуду через форточку.
Со смехом ввалились Алёша с подругой Мариной, они вместе репетировали новый танец, привезённый из Москвы после сессии в институте культуры. И теперь, возбуждённые своим творчеством и весной, подчеркнутую выпавшим снегом, побросали пакеты в угол и весело делились впечатлениями о моей двери, недавно перевёрнутой дырками от замков в другую сторону так, что новый замок справа, как бы повторял старый слева и возникала путаница, преодолеть которую они пытались, не в силах преодолеть эту загадку. А я выгружал из классической сетчатой авоськи какие-то голые мясные тельца, сильно смахивающие на зародышей, оказавшиеся барагушем. Бабай на базаре объяснил нам, что молодые барашки, нескольких дней от роду, пожаренные с луком в казане и присыпанные зеленью - это вах, вах, вах... счастье. Старик причмокнул губами, будто пробуя нестареющую жизнь на вкус и, удовлетворённо спрятав деньги под тряпку, достал кисет, закидывая под язык щепоть зелёного насвая.
Вита появился у меня сразу после нового года. Получив распределение после политехнического института где-то в России, он как "молодой специалист", был направлен отрабатывать своё распределение на наш завод. Защитив диплом на все пятёрки, он имел право выбора и, увидев в списке город Навои, решил ехать ко мне, ведь мы подружились ещё в Подмосковье, когда по окончании школы провели десять дней на острове с байдаркой.
В десятом классе он был небольшого роста, а теперь вдруг подрос и уже после второй бутылки пристально разглядывал девушек своими голубыми глазами, слегка водянистыми, будто размытая акварель. Выпив, он становился другим. Заливисто хохотал, так же внезапно смолкая. Ожидая приезда жены, часто ночевал у меня после второй смены, будучи прописанным в общежитии в далёком седьмом микрорайоне.
Вита уже жарил барагуш, а я подливал ему в стакан белого вина. Магнитофон пел про "Адвоката Вселенной в мировой борьбе Добра и Зла", а дверь не успевала закрываться - пришёл нервный Наиль и сразу попросил налить ему полный стакан сухого. Что-то у него не ладилось с директором дворца культуры, подчиняющейся руководству Комбината. Кто-то доложил в горком партии о якобы оргиях, происходящих у неё под носом. Эта женщина вызывала всеобщее уважение, ведь она, не имея ставок для дискотеки, как-то умудрялась офрмлять нас сантехниками, электриками и сторожами на полставки, а мы скидываясь в общий котёл, покупали магнитофоны, плёнку и шили костюмы для девочек. Конечно, затраты росли и Наилю приходилось держать "мёртвых душ", за здоровье которых мы и решили выпить.
Развеселившись, я фонтанировал идеи, включив магнитофон на запись. Теперь мне пришла мысль создать "Партию Авангардно-Революционного Направления Анархо-Сюрреалистическую". И "парнос" ресторанных лабухов превратил в "ПАРНАС". Руководителем я, шутя без удержу, назначил Наиля, сам согласившись на роль идеолога; министром почт, телеграфов и телефонов - Макса, а Вита министром безопасности. Девушки молча поедали мясо, тающее во рту.
Появился Витян с ключами от папиной машины. Новая модель "Жигули-2106" сверкала бликами на солнце и мы с Наилем составили группу захвата, отправившись в военный городок за напитками. Нас везли на машине! И мы были главными (!!)
Вернувшись, мы застали мою квартирку полной народу. Прибавились Ирки и Паша-строитель, не помню как он к нам прибился, но пользы от него было много - вскоре у меня появилась новая, так никогда и не выкрашенная дверь.
К вечеру все оказались в "Сармыше". В углу ресторана, стилизованного под грот, за шторами из массивного бамбука, под зазывные объявления музыкантов: "А сейчас поздравляем с днём рождения и дарим эту песню!", мы всячески веселились, пока не кончились деньги. В разгар веселья пришла третья жена Лешего и, сняв туфель, замахнулась на него, а он, в стиле фильмов про войну кинулся на каменный пол, прикрыв голову руками, будто на учениях, а голосом подражая звукам разрывов снарядов. Потом он успокоил Люду и пригласил за наш стол, где она примостилась по соседству с его подружкой. Все знали историю их любви, лейтмотивом которой в наших рассказах были слова молодой грузинки: Мнэ с тобой и на лезвии кынжала нэ тэсно! -сказанные ею, когда Леший спросил не тесно ли ей с ним на маленькой кушетке в квартире Наиля, где он с ней примостился.
Вскоре музыканты занесли инструменты в свою каморку, где укурили меня в хлам местной анашой. С молодой здоровой жадностью я втягивал полные лёгкие марихуаны, задерживая дым, пока хватало дыхания. Помню, оставшись один, я шёл по диагонали через площадь возле ЦУМа (центральный универсальный магазин), среди фонтанов и высоких мраморных клумб со странными деревьями - тутовник рос корнями к небу, а я напевал во всю глотку "Джулай монинг" моей любимой группы "Юрай хип". Остановил меня резкий удар в лоб. Сидя на земле, я увидел перед лицом развёрнутое удостоверение сотрудника КГБ. Две бандитские морды что-то говорили, а потом исчезли во тьме. Потом я узнал, что это спекулянты лесом и бензином, а удостоверение фальшивое.
Утром я решил начать новую жизнь.
Всё постирал, вымыл, выкинул и вытер, поменял лампочки и снова лёг спать.
Работа на заводе, была в общем-то не в тягость, но забор с колючей проволокой вокруг и строгая проходная, давили на психику. Особенно попытки записывать и лишать премии, покидающих завод раньше пяти. Приходилось лезть по крыше автотранспортного цеха, потом по забору и прыгать с двухметровой высоты - режимное предприятие. До двадцати семи, когда выдавали по возрасту военный билет, было ещё далеко - я решил поступить в местный институт и подыскать себе работу для белых людей. Вечернее отделение Навоинского филиала Ташкентского политеха славилось тем, что бесплатно туда поступить было трудно, это вам не Москва. И папа вновь выручил: друзья познакомили его в столице с деканом, часто бывавшим там по своим делам и на экзамене по математике, которого я боялся больше всего, когда я переговаривался вполголоса с соседом по столу, пытаясь выяснить решение, ко мне подошёл преподаватель из узбекской интеллигенции и строго так потребовал пересесть назад. Я обмер. Ничего себе, думаю, "по блату" поступаю. Папа рассказал мне, что в ресторане "Дубрава" на 50-ом километре Киевского шоссе, где он угощал декана молочным поросёнком, было сказано по-восточному мудро: "Дети моих друзей будут учиться бесплатно!" Так вот, идёт этот грозный "препод" мимо и на мой стол белым голубем падает листок с решением. Сочинение я написал на пять самостоятельно, за это никогда не переживал, а вот математику даже в Москве списывал у медалистки, случайно познакомившись перед экзаменом. Первый год я по вечерам, после работы ходил в институт. Второй уже изредка, а вот на третьем приходилось мне всячески выкручиваться, чтобы получить зачёты: таскать и подключать станки в лаборатории, когда работал электриком, привозить машину металлического уголка, будучи к тому времени инженером отдела снабжения. Познакомившись с молодым ассистентом кафедры теоретической механики, я за лабораторную работу давал ему ключ от квартиры, куда он приходил с невестой, таская в её сумочке простыню. Но после того, как я ни разу не появился в течение года в институте, меня оставили на второй год! Вы когда-нибудь слышали о таком? Никакой академки, ничего не оформлял, просто пришёл к Амону Каримовичу, дай Бог ему здоровья, жалобно заныл и он меня выгнал: Пойди побрейся, потом придёшь. На следующий день забрал зачётку и через некоторое время я опять учился на том же курсе второй раз.
Перебравшись на Опытный завод треста "Югпроммонтаж", с утра я был занят поездками по оформлению снабжения всяческими материалами, а во второй половине дня мог себе позволить сбежать пораньше. Один день в неделю я даже преподавал слесарное дело мальчикам в школе. Переписав книжку, я с умным видом, что-то рисуя на доске, читал им из тетради, давал задание и отпускал с миром, а сам был весь день дома. Называлось это - санитарный день. После того, как мои прокисшие носки висели до весны на дереве за окном, пока их не состригли вместе с ветками местные мичуринцы из домоуправления, я всё стирал вовремя и сам - просить об этом моих подруг мне казалось неудобным. Я лишь просил их расписаться на обоях, проставив дату посещения.
Макс заходила в обеденный перерыв и мы развивали нашу афёру о подложных переводах. Надо будет выкрасть у кого-то паспорт, переделать на меня и разъезжать по разным городам, получая деньги. Тысяч сорок нам хватит. А информация сойдётся на всесоюзный компьютер только к концу года.
Чернова подружилась с Арканом, мастером спорта по боксу и от нашей кампании отошла. Потом он сел в тюрьму, а когда вышел, то женился на ней и они, родив ребёнка, переехали в Ростов-на-Дону.
Как-то ночью меня разбудил стук в дверь. Вита сбежал со второй смены из своего механосборочного цеха и мне, голому, пришлось идти открывать. Тем вечером ко мне неожиданно пришла девица, познакомились мы за общим столом в кабаке - она была чьей-то знакомой. У нас ничего не было, никаких намёков, флирта тем более. И вдруг стучит. Чуть не с порога прямым текстом говорит, что вот мол, девушка я и хочу стать женщиной прямо сейчас. Ну, что бы вы сделали на моём месте? "Скорую" бы вызвали? А тут ещё Вита притащился какой-то сам не свой. Пошли, говорит, на улицу, погуляем. Вышли мы с ним во двор, а он предлагает сесть на качели. Сидим, как два идиота, качаемся, поскрипывая среди ночи. Оказывается, в квартире возможно прослушивание, а здесь можно говорить... Ну и рассказывает: предложили ему пойти работать в КГБ. Не стучать, говорит, а поехать учиться аж в Высшую школу в Минск. В ту пору возобновилась борьба с нарушением законности и подбирались даже к секретарю обкома партии, начав с председателей колхозов. У одного из них, вызвав в городской комитет для разговора, в машине, в ящиках для винограда нашли пачки денег. Народ говорил: Да это он им и привёз. Воспылала душа комсомольца чистой ненавистью к свиньям, что объедались шашлыками три раза в день, пока мы голодные бродили по городу.
Однажды нам повезло - пригласили на свадьбу. Плохо представляя себе невесту или жениха, мы так наелись, что не смогли даже как следует выпить, а добравшись до квартиры, долго и тупо лежали, дожидаясь освобождения. Вита понимал, с детства воспитанный книжками про Дзержинского, что контрразведка - это очень интересно, не то, что на заводе работать. И решил сдаваться. Тем более анкета хорошая - папа работал в управлении делами ЦК КПСС, правда инженером-сантехником.
Магнитофонной плёнки с записью наших партийных игр я больше не видел. Её нигде не было, а Макс вдруг вышла замуж и родила двойню - успокоилась. Встречая меня на улице как-то странно опускала глаза и не здоровалась. Вита говорил, что её фотографию показывали ему в КГБ и спрашивали где Саша берёт информацию для дискотеки.
"Похождения дезертира"
Пока мы с Наилем шли к женской общаге в седьмом микрорайоне, он ругался на семейную жизнь, а я смотрел вокруг и видел мокрый асфальт в жёлтых бликах фонарей, сравнивая с кадрами наших слайдов - дождливый зимний город среди пустынных пространств Средней Азии. Превращаясь в свои воспоминания, мы удалялись в темноту за пустырём - там была наша цель с погашенными огнями. Общежитие химкомбината. Женское, конечно.
Вахтёрша, бдительная вохра, шуганула нас и мы полезли по зарешёченным балконам первого этажа - на второй. Перевалившись через перила, я пробрался среди развешенного белья по балкону, к раскрытой двери на кухню, неожиданно встретив там мужика. Благодушно разъяснив, что мне не сюда, он вывел меня к выходу из квартиры. Общежитие было в обычном доме и я оказался в одном из подъездов. Не зная куда мне дальше, спустился вниз, прошёл мимо той же вохры, стараясь не поднимать лица, но дверь была заперта и ей пришлось проснуться, чтобы проводить меня проклятиями.
Шёл дождь. Наиля нигде не было и меня понесло на другой конец города, к Южному переулку со старенькими трёхэтажными домами, где жила, помню, официантка из гостиницы "Сармыш". В её подъезде у батареи отопления грелась девушка. Пройдя мимо, я поднялся на второй этаж и постучал. Сонный мужской голос из-за двери, спугнул меня и спустившись вниз, я остановился перед дверью подъезда. За ней шумел дождь, а в темноте слышался запах мокрой одежды, подсыхающей у батареи. Худенькая девушка небольшого роста, внешне напоминала юную пленницу Кавказа. У неё был даже небольшой акцент. Снимаю здесь комнату, а хозяйка вот уехала, ключа не оставила... Я придумал зайти с ней к товарищу: заводскому другу, тут недалеко, через два, три дома. Она послушно побрела за мной. Приятель был кузнец. Сидя возле пресса, ухавшего многотонным молотом, он брал тяжёлыми щипцами, катившуюся по желобу, раскалённую металлическую болванку и подсовывал на наковальню. Нажав педаль, бухал с трёх сторон, изготовляя неровный шар, и кидал в контейнер. Шары, остывая, отправлялись в грузовиках на золотоизвлекательную фабрику, где помещались в огромный барабан механической мельницы, превращая многочисленным вращением и грохотом, горную руду в пульпу, разбавленную водой. Из неё добывали золото, переплавленное в слитки девятьсот девяносто девятой пробы, оно грузилось в бронированные вагоны и уезжало в брежневские закрома нашей необъятной родины. Вот такой у меня был женатый друг. Но он не открыл.
В подъезде мы обнимались, греясь друг о друга. Прижавшись к её спине, я убеждал, что друг скоро придёт и мы всё-равно ляжем вместе, ведь у него можно спать только на полу. Я так не хочу... - услышал я и развернул её лицом к себе. Она молчала и мы поцеловались. Пуговка на её джинсах легко расстегнулась.
Потом я пошёл стрельнуть сигарету и не вернулся. Лил сильнейший южный дождь, я шёл босиком и был счастлив, это точно.
По городу разнеслась весть об отмене брони. С быстротой чумы, новость заставляла народ разбегаться по больницам. Витян лёг в венерическую лечебницу, но под прицелом автоматов был отправлен в армию. Какой-то безумный переломал себе руку о бетонный столб - бесполезно. Саидович покинул мирную жизнь, оставив жену с ребёнком, предварительно продав телевизор с заводской дискотеки. Или наоборот: продав телевизор, чтобы не сесть в тюрьму, пошёл в армию. Жилка предпринимателя ещё в МИСИ не давала ему покоя - продавал пластиковые пакеты по три рубля штука. Такие красивые, с портретами девиц, ну помните, они тогда были только контрабандные или из "Берёзки".
Я пошёл на приём к онкологу и вырезал себе бородавку на ляжке, что были у меня на правой ноге в большом количестве, с рождения. Думаю, это результат взрыва в Челябинске-40, где Курчатов делал атомную бомбу, а за год до моего рождения рванули ядерные отходы.
Хирург был знаком с начальником, у которого я работал, а у него был брат в Москве, тоже хирург. Его разыскал мой папа, все они созвонились и мне неделю за неделей продляли бюллетень, но государственный военный вирус захватывал всё вокруг и я попросился в командировку в самый дальний город Комбината - Уч-кудук.
Пыльный "Икарус" три часа шёл по раскалённой пустыне через пески. На остановке возле Горячего ключа ко мне в окно заглянул верблюд с болтом в носу для привязывания. Он ронял пенную слюну на плавленый асфальт, обнажая длинные жёлтые зубы. Наверное, жуёт насвай, подумал я. Перевалив горный хребет мы закусили в городе Заравшан горячими самсами на рынке: Один лук... Пачиму один лук? Много лук! Ещё два часа мы преодолевали песчаные пространства, догоняя миражи на асфальте и наконец, показались чёрные и синие горы с плоскими вершинами - отвалы урановой руды. Петляя между ними, словно в лунном пейзаже, мы выбрались к нескольким пятиэтажкам. Лишь небольшой участок пыльной зелени окружал коттеджи первопроходцев рядом с бассейном, а вокруг - лишь пески, да зоны.
Утром возле дома, где мне выделили комнату, останавливался грузовик, собирая людей на работу. Определившись механиком, я должен был поставить башенный кран в строгой зоне, где строили новый цех по кислотному выщелачиванию урана - что-то вроде этого. Зэки встретили меня радушно: Пощекотись насчёт новой спецухи, рукавички выпиши, чаю подгони, а кран мы тебе поставим. Каждый день слушая байки и запивая их чифиром под плов из собаки, я и не заметил, как металлический конструктор башенного крана гордо вознёсся над пустыней. Но повестка достала меня и здесь. Отдел кадров отзывал в город.
И вот, последний призыв, весной мне стукнет 27 - непризывной возраст. Голый, убитый горем, с перебинтованной ляжкой и красной папкой личного дела под мышкой, я стоял перед военными людьми. Рассматривался вопрос об отсрочке. Врач исправно продлял бюллетень. Дело отложили до второй комиссии.
Совершенно опустошённый грозящей бедой, я плыл по течению реки. Она вынесла меня после дискотеки с Наилем и его другом Лешим - бородатым, длинноволосым, кривоногим и пьяным художником из Бахчисарая, в какие-то гости. Молодая, компактная блондинка с ребёнком в одной комнате, а мы в другой, задвинув шторы - было утро - беседовали за искусство, потом уже только с Лешим - была ночь - он спал на одном диване, а стриженая желтоволосая, отправив ребёнка к маме, на другом, где оказался и я - был день за шторами - Леший изредка просыпался и советовал, как нам лучше устроиться - диспетчер, блин. На третий день я вспомнил, что хочу купить модные ботинки из натуральной кожи с замочком - есть в старом городе - а сдачу, сгоряча пообещал я, мы потратим на восстановление сил. Леший, был и остался, старше меня лет на десять и это важно. В магазине он убеждал меня, чёрт красноречивый, что обувь мне в пору, хоть и была она на размер или два больше: Не ссы, будут велики - перекуплю. Завернули дефицит и пошли искать пиво. В забегаловке на автовокзале спал на скамейке пьяный старый человек, а мы душевно пили кислое чимкентское из мутных поллитровых банок, под рассказы бродячего художника про Планерское и вдову Волошина, про горы и море, и ни слова за искусство!! - на этих словах он пьяно ударил сильным кулаком, привычым к плотницкому труду, по столу - банки одновременно подпрыгнули.
Вторая комиссия довела меня до нервного истощения. Я не мог спать и хотя была надежда на третью, последнюю, всю ночь мотался из угла в угол, пытаясь читать журнал "Новый мир". Жена Наиля работала в библиотеке и снабжала литературой, объясняя мне, что такое реализм. И тут вдруг, уже часа в два, проходя мимо стеллажа со стареньким телевизором, выброшенным мамой приятеля, я увидел как он качнулся, придержал рукой, подумав: Опять соседку сверху ебут, но тут же понял вдруг - землетрясение. По лестнице подъезда топот ног. Выскакиваю за дверь - впереди меня бежит сосед в семейных трусах и только за ним жена в ночной рубашке с двумя пацанами. На улице люди. Я постоял, успокоился и пошёл одеваться, все знали, что толчки ещё будут. Собрав документы, я вышел. До утра мы гуляли с Витом по городу. Подальше от девятиэтажек сидели люди. Говорят, шесть баллов. Меньше, чем ташкентское землетрясение. Наутро под крышей одого из девятиэтажных домов рабочие скрепляли металлическими полосами длинную трещину.
Алёша меня навещала после каждой репетиции. Разглядывая её аппетитные коленки, я слушал про книжки и Москву. Она была женой моего друга... Вскоре Наиля всё таки выгнали из дворца культуры по доносу юного дискотечника и суд делил теперь наши магнитофоны. Стукач потом сам стал вести дискотеку в клубе строителей. А на суде даже пожилой кореец в мантии недоумевал почему тот не подал в товарищеский суд, зачем уголовный. Отец Алёны помог, да и амнистия подоспела к олимпиаде восьмидесятого года, а то сидел бы Наиль в тюрьме. В зале суда я так выступал с места, что меня удалили. Татарин перешёл работать в ресторан, замещая ансамбль в их выходные дни. Он так же поздравлял Сэфиков и Саидов, собирая "парнос" - много денег, по тем временам сто, сто двадцать за вечер - это целое состояние, позволявшее кутить ежедневно.
Закрутив роман с танцовщицей, он гулял с ней по всему городу, а жена привезла с очередной сессии фотографию своего интеллигентного столичного друга и поставила дома на книжную полку - семейная жизнь Наиля и Алёши дала трещину.
Произошла третья комиссия. Со мной был Саид из горкома комсомола, он хорошо знал военного хирурга и врач, улыбаясь добрым узбекским лицом, спросил, хочу ли я в армию (?!), и дал отсрочку. Всё! Надо было уезжать. Я взял отпуск и, забыв про рыбок в трёхлитровой банке, что недавно купил, но прихватив с собой пакет анаши для москвичей, взлетел на "ЯК-40" над жарким маревом бетонной полосы. Вдали остались трубы заводов. Пока мы набирали высоту, я обливался потом. Девушка, что сидела рядом, предложила платок и мы познакомились. Пересадка в Ташкенте, мой самолёт утром, а её ещё позже. Ночью, гуляя по парку возле аэропорта, мы прислонились к дереву и она ответила на мои призывы, мы целовались и я поднял её на руки, прислонив спиной к дереву, но тут из темени кустов выскочил человек и, наставив на меня пистолет, вежливо спросил документы. Недалеко кого-то убили. Но я успел. Девушка недовольно подошла с мсеталлической трубе из которой брызгала вода, присела как-то сверху, а я умылся. Лететь нам было в разные стороны.
В самолёте, устроившись поспать, я прикрыл глаза и услышал по громкой трансляции голос стюардессы: Чей большой чёрный чемодан раскрылся и не закрывается? Пройдите, пожалуйста, к трапу! Обмерев, ведь завёрнутый в свитер, целлофановый пакет с марихуаной, лежал в дальнем углу этого пластмассового чёрного чемодана, купленного мной на отпускные перед самым отъездом - я поднялся и пошёл навстречу судьбе.