Џ 2002 Олег Лапаев. Все права защищены
В этом странном и запутанном деле,
которое зовется жизнью, бывают такие
непонятные моменты и обстоятельства,
когда вся вселенная представляется
человеку одной большой злой шуткой,
хотя что в этой шутке остроумного,
он понимает весьма смутно и имеет
более чем достаточно оснований
подозревать, что осмеянным оказывается
Пылинки в солнечном луче...
Дальняя комната освещена ярко, а здесь полумрак и прохлада.
Что-то хрустит под ногой, и льется из крана вода.
Дальняя комната вся завалена бумагой, весь пол в бумагах, смятых и не смятых...
Фишер стоит в двери и весь колышится, как зной, как медуза, как желе на блюде, и кудри его золотой короной... Пылинки в солнечном луче.
Стивен!
Это кто-то зовет меня, но я не вижу никого, и только имя отдается в глубинах сердца моего, и только пятна световые ползут по стенам к потолку, и только воды низовые...
Вот именно. И только пить. Пить, есть и спать. Это все, что я могу, хочу и буду.
Пылинки в солнечном луче...
А Бизон уже спрашивал про тебя, гудит Фишер, продолжая колыхаться на свету, расплываясь при этом в широченной улыбке, но уши - то у него все равно просвечивают багровым, и я ничего не могу с собой поделать, я набираю воду в рот и опрыскиваю его уши. Уши шипят и брызгаются, Фишер недоволен, а я хохочу, потому что... Фишер докрасна раскаленными ушами доблестно прокладывает себе путь в сугробе, приближая час нашей решительной победы! Бизон? Что ты ему сказал? А надо было правду - приполз, мол, и брык! Готов.
Готов.
Нет, ребята, рано вы меня списываете в "готов", рано, мы еще повоюем, поборемся, знаете, как это там делается? Подумаешь, неделю не спал, я и еще неделю... Что? Ах, пылинки...
У тебя виски есть?
Это Фишер спрашивает Лилиан, конечно, не меня же ему спрашивать, что? Молчу, молчу. Но я молчу, так красноречиво тая под взором ваших воспаленных глаз, вздымаемых высоко к небу блестящими во тьме звездами печали, бережно хранимой и возносимой к небесам без тени страха пред томленьем слиянья бешеного тела с душою нежною и кроткой...
Это что, все мне?
Да что вы! Да нет, ребята, я же просто не смогу...это все...ну хватит же...хва...
Дай ему по спине, пусть откашляется.
Уже не надо.
Готов. Сплю.
--
Подъем! - Стивена похлопали по плечу.
Спасибо, но в другой раз. Сейчас на повестке дня совсем другие вопросы...
--
Вставай, скотина! - его тряхнули сильнее. - А то сейчас водой!
--
Что? - Стивен попытался сесть, не получилось, глаза тем более не открывались, но по команде "Подъем" следовало встать и мгновенно одеться, потому что команда "Подъем" зря не дается...
--
Вставай, соня, курорт окончен.
Это Фишер. Ну да, это Фишер, я же вернулся, вернулся и - ха-ха! - кое-что привез! Ну, да.
--
Сколько времени?
--
Семь вечера. И учти, что это уже завтрашний вечер.
--
Как это?
--
А так, что тебе дали поспать - ну, ты и поспал.
--
Сутки? - не поверил Стивен.
--
Тридцать один час. Абсолютный рекорд редакции.
--
Врешь ведь.
--
Чтоб я сдох! - поклялся Фишер. - Вчера пытались тебя будить, но ты заехал Бизону в нос, и он велел оставить тебя в покое. А сейчас позвонил и очень тебя хочет. Ночью бомбежка была - не слышал?
--
Ничего я не слышал... А мой материал?
--
Экстра! Ультра! Супериор! Он сам монтировал и был близок к оргазму, его просто успели вовремя отвлечь...
--
Но я голоден!
--
Он сказал, что все будет.
Бизон принял Стивена с распростертыми объятиями. Это на памяти Стивена еще никогда добром не кончалось. Всегда за этим следовало что-нибудь...м-м... экзотическое. А тут еще и тон разговора: и гениален-то у нас один Стивен Эллиман, и потери в личном составе агромадные, аж пять человек (двоих завалило при бомбежке, один стал заговариваться, и еще две машинистки не убереглись и забеременели), а учитывая, что задача под силу лишь подлинному таланту, так она грандиозна и значительна, тем более что через завесу секретности кое-что просачивается, и он, Бизон, глядишь, и плюнул бы на все и поехал сам, но - приказ есть приказ, он вынужден подчиняться... Стивен сразу понял, что дело нечисто, поэтому сидел тихо, в ударных местах кивал и думал, как это все обернется с Лилиан, - а надо ли, чтобы оно как-то оборачивалось? - и не таких видали, - а жаль...
--
Итак, - бодро продолжал Бизон, - группу будем формировать заново, потому что пополнение прибыло и следует пускать его в дело, а Джастин твой уже оперился и ему пора давать работать самому, возьмешь двух новеньких, я их тебе покажу, и еще должен приехать какой-то из министерства пропаганды - будет старшим. Сам понимаешь, что старшим он будет только формально, потому что - ну что чиновник может смыслить в наших делах? Остальное ты знаешь все, готовься, послезавтра - адью!
--
Я есть хочу, - сказал Стивен.
--
Тебя что, Фишер не накормил? Плохо. Бездельник. Рут! Рут! Где тебя черти носят? Накорми Эллимана, он у нас нынче герой. Ест он все, и помногу, но ты придумай ему что-нибудь повкуснее, чтобы только не обожрался, он мне живой нужен...
Рут увела Стивена в машбюро и там под стрекот десятка машинок соорудила ему гигантскую яичницу на сливочном масле. Пока Стивен ел, она сидела напротив и пригорюнясь смотрела на него. Рут было под шестьдесят, но и в эти года она оставалась машинисткой экстра-класса; ее подобрал где-то Фишер и пристроил в редакции в обход всех приказов и правил, никто не знает, как это ему удалось. Рут натаскивала девочек-машинисток, сама вкалывала наравне со всеми да еще умудрялась каким-то чудом обихаживать всех, до кого успевала дотянуться. Фишер ею страшно гордился.
--
Спасибо, Рут, - сказал Стивен, подчищая сковороду корочкой хлеба.
--
Что за несчастье, - сказала Рут и больше ничего не сказала, молча убрала со стола и молча ушла куда-то.
Новеньких Стивен нашел в канцелярии. Прелесть что за новенькие: бледные, коротко стриженые, курносые, угловатые, в коротеньких солдатских мундирчиках пятого срока носки с наспех нашитыми жесткими погонами с парадными золотыми офицерскими коронами. Стивен разыскал Харрингтона - тот, кот помойный, сговаривался с секретаршей - и погнал его за новой формой для пацанья. Переодетые, они преобразились, и Стивен стал улавливать кое-какие отличительные признаки: один чуть покрупнее, медлительнее, глаза голубые - лейтенант Уильямс; другой потоньше в талии, гибкий и быстрый, глаза темные, лицо и руки нервные - лейтенант Нашур. Стивен поставил их перед собой и толкнул речь.
--
Значит, так, - сказал он. - Вы поступили в мое распоряжение, и теперь я что захочу, то с вами и сделаю. Это ваше счастье. Я - майор Стивен Эллиман, по должности - режиссер - оператор, по сути - та ось, вокруг которой вертится все это заведение. Послезавтра мы с вами отбываем куда-то к черту на рога снимать то, не знаю что. Поэтому сегодня и завтра будете упражняться с аппаратурой. По службе я для вас "господин майор", вне службы и по вопросам ремесла - Стивен. Сейчас пойдете к майору Фишеру, он вас экипирует, в смысле - выдаст аппаратуру и пленку. Тренируйтесь. Я буду проверять. Можете идти.
Новоиспеченные хроникеры вразнобой повернулись и вышли.
--
Харрингтон! - позвал Стивен.
--
М-м?
--
Найди мне какие-нибудь ботинки и пары три носков.
--
Опять пропили?
--
Только подошву, верх решил оставить.
--
Беда мне с вами, господин майор, как огнем на вас все горит... Знаете, я тут одного интенданта раздоить хочу, у него несколько пар есть - видели, такие высокие, на крючках? Но нужен виски. А ботинки что надо, главное - крепкие.
--
Бутылки две ему хватит?
--
Бог с вами, одной за глаза будет. Виски - это же не для обмена, это же для смазки. Я вам тогда пока старые дам, разношенные, а завтра к вечеру принесу те. Хорошо?
--
Конечно.
--
Но все равно не пойму, как вы умудряетесь так обувь уродовать? Господин полковник за все время одну только пару износил, сейчас вторую носит...
--
Вот потому, Харрингтон, все и стремятся зарабатывать побольше корон - чем больше корон, тем меньше забот об обуви.
--
Ваша правда, господин майор, но все-таки как вы - ну никто так больше не может...
Харрингтон был пройдоха из пройдох - такой пройдоха, что Стивен даже его побаивался... ну, не то чтобы побаивался, а так - стеснение испытывал. Скажем, прямые обмены Харрингтон презирал как нечто примитивно-низменное, все комбинации его были многоходовыми и чрезвычайно сложными; пару раз он пытался растолковать Стивену смысл той или иной сделки, и Стивен приходил в состояние полнейшего обалдения перед хитросплетениями ходов и выгод, с точки зрения Харрингтона, совершенно простыми. Полезен же был Харрингтон чрезвычайно, так как мог все. Среди офицеров поначалу возникла мода заключать пари на Харрингтона, выдумывая самые невероятные предметы, якобы необходимые для редакции, но мода эта быстро прошла, исчерпав все ресурсы фантазии. Кажется, последним, что Харрингтон достал (в результате этого коллекция коньяков Бизона перешла в собственность Фишера), был не заполненный, но подписанный и испещренный печатями пропуск на территорию Императорского дворца.
--
Стивен! - раздалось над ухом, и, конечно, кулаком по хребту, и за плечи потрясли, и опять кулаком, уже под ребра - ну конечно, это был Хартман, кто же еще? - Стив, старина, сколько лет, сколько зим!
Хартман, откуда-то вылетевший чертиком, чтобы, ошарашив своим появлением, сгинуть - такая уж у него была натура. Когда-то они с Стивеном три дня болтались в море на сторожевике, Стивен ничего снять не смог, а Хартман сделал замечательный очерк, Стивен потом прочел его и посмеялся про себя: в очерке было все, кроме того, что было на самом деле. Там-то, на сторожевике, Хартман и ошеломил Стивена замечательной фразой о друзьях, а именно: "У меня этих друзей, - сказал он, - тысячи три, не меньше". - "А я?" - спросил тогда Стивен. "И ты, конечно", - сказал Хартман. "Понятно", - сказал Стивен; ему на самом деле все стало понятно. "Ты что, не веришь? - обиделся Хартман. - Да я для тебя все что угодно..." - "Спасибо, Хартман, - сказал Стивен. - Верю". Хартмана звали Роем, но все почему-то называли его только по фамилии.
--
Что ты здесь делаешь? - спросил Стивен.
--
Послали, - сказал Хартман. - Сказали, у вас тут что-то намечается. В смысле- отсюда поедете.
--
И ты с нами? - спросил Стивен.
--
Ага. Ты чем-то расстроен?
--
Не знаю, - сказал Стивен. - Нет, наверное. Просто устал. Вчера... нет - позавчера вернулся, хотел поработать здесь... Опять без меня монтируют. Ты бы дал кому-нибудь свои блокноты, чтобы они там все по-своему переставляли?
--
А никто не просит, - сказал Хартман. - Хорошо попросили бы если - может, и дал бы.
--
А меня вот гложет... Да нет, просто устал.
--
Когда ехать- то?
--
Не знаю. Приедет какой-то шишковатый из министерства, скажет.
--
Мне намекнули, - сказал Хартман, - что все это не на одну неделю и куда-то в тыл. Представляешь?
--
В ты-ыл? - недоверчиво протянул Стивен. - Что-то ты путаешь, старик.
--
Ничего я не путаю. Что я, нашего главного не знаю? Он когда губу вот так делает - то на передовую. А если вот так - то или флот, или тыл. Проверено.
--
Твои бы слова - да богу в уши, - сказал Стивен.
Он не знал, почему это невозможно, но это было действительно невозможно - войти к Бизону и сказать: "Знаешь, я страшно устал. Мне надо отдохнуть, потому что, если я не отдохну, я сломаюсь по-настоящему. Я очень устал". Странно, конечно, но он точно знал, что это невозможно, хотя никто и никогда не пытался этого сделать. Небеса бы обрушились, если бы кто-то попытался сказать это Бизону. Молния бы сорвалась с ясного неба...
--
...вечером, - сказал Хартман, это он приглашал на коньяк, и Стивен кивнул: "Хорошо", но вспомнил Лилиан и добавил: "Посмотрим". Хартман опять легко обиделся и легко распростился с обидой. "Да приду я, приду", - успокоил его Стивен, и, по своему чертикову обыкновению, Хартман пропал мгновенно - только пыль взметнулась над тропою, только стук копыт отдался эхом...
Новенькие занимались с аппаратурой, и Фишер, который маячил тут же, исподтишка показал Стивену большой палец.
Стивен лег, не разуваясь, задрал ноги на спинку кровати. Неизвестно еще, какими окажутся обещанные ботинки, а эти надо оставить себе: мягкие, легкие, нигде не давят, не трут и не хлябают... Он задремал и проснулся от голосов.
--
Потому что это дрянь, дрянь, дрянь! - шепотом кричал один из новичков. - Потому что мне страшно подумать, что будет, если мы победим!
--
А что будет? - говорил второй. - Ничего нового не будет. Зато наверняка объявят амнистию, и все твои драгоценные родственники...
--
Да разве в этом дело! Ты вдумайся: победит система, для которой главным в человеке является что? Ум? Совесть? Деловитость, может быть? Нет. Тупость, исполнительность и форма черепа. Все. Представляешь, что из этого получится лет через пятьдесят? Это же конец, конец...
--
Тихо ты, услышат.
--
Боишься? А представляешь целое поколение, которое всего боится? Прелесть, а ? А ведь они этого добиваются - и добьются. Каждый не от слов своих, не от дел - от мыслей вздрагивать будет! Не дай бог догадается кто! Хочешь такого?
--
Перестань, правда. Ну что - тебе ответ нужен? Так я не знаю ответа...
Ай да ребятки мне достались, подумал Стивен. Это что же с молодежью-то делается? А, Стивен?
Он встал, пошумел немного, чтобы не подумали чего, и вышел к ним, потягиваясь.
--
Вольно, мужики, - сказал он,предупреждая их позыв бросить камеры и встать. - Начинаем зачет. Итак, на время: зарядить камеры!
Мужики чуть суетились, но справились с этим делом вполне прилично.
--
Теперь пошли на натуру.
Стивен увел их в развалины неподалеку и заставил снимать друг друга, непрерывно перебегая и заботясь при этом о собственной безопасности. Чтобы создать кое-какие иллюзии, он щедрой рукой разбрасывал взрывпакеты и два раза пальнул шумовыми ракетами - есть такие, с сиреной; вторая из этих ракет заметалась рикошетами по двору и произвела впечатление на него самого. Потом, придерживая за пояса, чтобы не разбрелись и не попадали, он отвел ребят в лабораторию. Пленку проявили мигом, девочки-лаборантки были на высоте; тут же зарядили проектор и стали смотреть, что получилось. На экране что-то возникало и металось, обычно не в фокусе, три - четыре раза появлялся и пропадал человек с камерой в руках, невозможно было понять, кто именно, мелькали тени, дымки разрывов, стены, небо, упорно вновь и вновь появлялась в кадре торчащая из груды щебня балка с кроватной сеткой наверху...Вторая пленка была не лучше, только один кадр годился - это когда оператор снимал его самого с ракетницей в руках в момент выстрела: черненький дьявол, разбрасывая огонь и дым, рванулся прямо в объектив... Стивен несколько раз прокрутил это место. Дальше шла прежняя неразбериха, но это было хорошо.
--
Это хорошо, - сказал он. - Рука не дрогнула.
--
Не успел испугаться, - сказал темноглазый - Нашур.
--
Это хорошо, - повторил Стивен. - Рука должна быть твердой. Даже если снимаешь собственный расстрел.
Он гонял их по этому полигону еще трижды. Лучше не становилось, но это от усталости, к концу дня оба ног не переставляли, зато завтра, когда отоспятся, уже не будут вздрагивать и торопиться...
Лилиан как сквозь землю провалилась, он так и не нашел ее, и с оставшейся бутылкой виски Стивен заявился в гости. Хартман поселился у Маршалла, инженера-оптика; Маршалл занимал длинную, как вагон, комнату в полуподвале, свободное место у него было всегда, и постояльцам он был рад.
Посидели, выпили и виски, и коньяк, поговорили. Впрочем, говорили главным образом Маршалл и Хартман, Стивену все больше молчалось. Хартман красочно и с массой подробностей рассказывал, как ходил в смертный десант на Жопу Адмирала; Стивен хорошо помнил этот северный архипелаг из двух близлежащих островов, получивших такое прозвище за округлость, мягкую покатость и обширность. Прозвище настолько привилось, что даже в официальных документах после названия аббревиатурно пояснялось, что же конкретно имеется в виду. В позапрошлом году Стивен сам ходил туда в десант. Три дня морская пехота и гвардейцы выбивали из окопов маленький гарнизон; низкая облачность и дожди не давали действовать авиации. На четвертый день прояснилось, и над островами повисла целая авиадивизия. Вечером, когда там сгорело все, что могло гореть, гвардейцы пошли вперед. По ним не было сделано ни единого выстрела: бомбардировщики смешали с землей всех. Потом, выходит, архипелаг снова сдали, подумал Стивен без особой грусти. Сдали, опять взяли... Перепихалочки и потягушки - и вся война. Плевать.
Голоса, кажется, звучали громче, но Стивена почему-то не проняло, ему стало скучно, и он пошел опять искать Лилиан и опять не нашел. В его отсутствие Хартман и Маршалл заспорили о чем-то, дело дошло до взаимных оскорблений, и размахивания пистолетами. Маршалл выстрелил первым. Поняв, что наделал - пуля попала журналисту в лоб, он умер сразу же, - Маршалл сбежал. Его поймали через месяц и по приговору полевого суда повесили за дезертирство. Если бы он не убежал, максимум что грозило бы ему, -это передовая или три года тюрьмы.
--
Итак, господа офицеры, вы поступаете под команду человека штатского, так сказать, шпака...да; тем не менее господин министр счел возможным сделать такое, хотя это и не в традициях нашей доблестной армии. Позвольте представиться: Грег Гейз, первый советник министра. Мы с вами отправляемся в то место, откуда начнется наше победоносное шествие, наш марш в историю, наше, с позволения сказать, вознесение над всеми нынешними трудностями и неудачами. Экспедиция наша продлится около двух месяцев, и за это время мы станем свидетелями и участниками величайшего торжества нашего военно-инженерного гения, свидетелями и летописцами великого свершения наших доблестных войск - творцов и носителей нашей грядущей и неминуемой победы. Эта неминуемость нашей победы, думаю, сыграла свою роль, отрицательную, подчеркиваю, роль в деле торжества наших идеалов и нашего оружия, потому что вызвало расслабленность и заторможенность у некоторых наших солдат и офицеров, уверовавших в то, что победа, раз она неминуема, придет все равно - независимо от того, как ты воюешь. Нет, господа! Победа сама не придет! Победу надо добывать потом своим и кровью своей, ибо потоки пота и крови под ее фундамент - необходимое условие ее неминуемости! Его Императорское Величество просил лично передать вам, что всегда и во все времена герои на плечах своих поднимали и удерживали здание победы, и не стоит верить своим глазам, если вы ослепленные красотой этого здания, не видите, на чьих плечах оно держится. Но его Величество никогда не забывает этого, вот потому-то и встречают с таким подъемом на фронте и в тылу бессмертные речи Императора, как всегда, посвещенные бессмертным подвигам наших героев, достойных наследников ратной славы великих предков, сокрушивших Древний Рим, Вавилон, Византию, Сирию и Египет! Тех, кто пронес сквозь века и страны чистоту и беспредельную преданность идеалам гиперборейским, воплощенным издревле в великих атлантах: ГРАДОСЕ, САЛДИРЕ И АДАМАНТЕ! От самого Заратустры и до нашего дорогого Императора пролегла вечная дорога истины, и никому не удастся опорочить ее прямизну! По машинам!
Слава богу, все, подумал Стивен. Но силен советник. Без бумажки, а как по писаному. Редкость по нынешним временам. Все так боятся оговориться, что перестают говорить совсем, а только пишут. И слава богу, что у него своя машина. Что-то мне не хочется сводить с ним дорожное знакомство - все равно придется, я знаю, но потом... но как неохота!
--
Мужики! - в свою очередь обратился он с речью к своим. - Маршрута я не знаю, все засекречено до этого самого, следуем за лидером. Так вот: следить за воздухом в восемь глаз. Тип самолета не разбирать, сразу давать команду "Воздух!" - и из машины. Если есть кювет, то лучше всего в кювет. Нет кювета - отбегайте шагов на двадцать и - носом в землю. И не метаться. Вообще не шевелиться, пока все не закончится. Ясно?
--
А говорили, что у них авиации нет совсем, - сказал Нашур.
--
Кто говорил? - грустно спросил Стивен.
--
В газетах писали, и по радио тоже было, - сказал Нашур и Уильямс покивал - да, мол, я тоже слышал.
--
Ребята, - вздохнул Стивен, - это вам просто очень наврали. У них такие штурмовики, что дай вам бог успеть навалить в штаны. Усекли? Тогда вперед.
И они покатили.
Сначала новички, повергнутые Стивеном в состояние особой настороженности, глазели в небо так, что стали навертываться облака. Потом они скисли и задремали, будить их Стивен не стал, от полудремных наблюдателей толку было чуть. От наблюдателей вообще было толку немного, штурмовики, например, налетали на бреющем, и чтобы хоть как-то среагировать, времени не оставалось, все решалось на уровне везения-невезения: попадет-не попадет... Очень высоко прошли три девятки тяжелых бомбовозов, но рассмотреть, свои это или чужие, нельзя было даже в телеобъектив. Конечно, тяжелые бомбить дорогу не будут, не за такой малостью их посылают, однако... Утреннее солнце стояло справа-сзади, значит, едем на север, вдоль фронта, и до передовой здесь миль пятьдесят-шестьдесят. Навстречу сплошным потоком шли грузовики, то с пехотой в кузовах, то крытые брезентом, то с ящиками, бочками, бревнами и вообще всем, что только можно перевозить на машинах; прошла и колонна этих самых новейших и секретных до безумия установок: многоосные трейлеры волоклись за танками, у которых вместо башен торчали какие-то непонятные фиговины - и все под брезентом; говорили, что снаряд такой установки выжигает местность в радиусе мили. И перед колонной, и позади нее множество зенитных самоходок - наготове, с торчащими вверх стволами. Надо полагать, для штурмовиков эта колонна была бы крепким орешком - хотя и лакомым, конечно. И то, что их тащат днем...
Потом встречные машины перестали попадаться. Это был плохой признак. Очень плохой. Это значило, что впереди что-то случилось, а что еще может случиться на рокадном шоссе, кроме?..
Передвижение замедлилось, а потом и вовсе прекратилось. Господин Грег Гейз нервно расхаживал возле машины, поглядывая на часы. Как ток пробежало известие, что на перекресток впереди, милях в десяти от сюда, положили бомбовый ковер. Ясно было, что следует ждать налета. Машины поползли в стороны от дороги, полотно расчищалось, и некоторые, самые отчаянные и бесшабашные или те, кто ну никак не мог задерживаться и пережидать, тронулись потихоньку вперед. Господин Гейз был из отчаянных - то ли по характеру, то ли по свойственному штатским недомыслию. Он помахал рукой Стивену и полез в свою машину. Ох как надо было бы переждать, но черный "Лэнд-ровер" уже катился вперед, пробираясь между оставшимися по дороге машинами. "Ну дурак ", - сказал шофер Вэл. Стивен с ним согласился - молча, конечно, - но приказал следовать за начальством. Новички, почуяв, что дело серьезное, крутили головами с удвоенным усердием. Но первым заметил штурмовики все-таки Вэл. Это случилось, когда они почти подъехали к злополучному перекрестку, - стоял знак-указатель, что до него всего две мили и головным в колоннах следует подать звуковой сигнал...
Вэл не стал кричать "Воздух!" или как-то иначе выражать свое отношение к происходящему, - он просто газанул, круто вывернул руль вправо, перескочил через кювет и погнал к лесу. Эти триста ярдов они пролетели почти мигом, и тем не менее штурмовики успели раньше. Рев моторов и грохот пушечных очередей покрыл все на свете. Стивен и не заметил, как оказался на земле - зеленые угловатые самолеты наискось промелькнули над дорогой. Черный "Лэнд-ровер" перевернуло и подбросило, в мелкую щепу разнесло громадный крытый грузовик, обломки его долго и медленно падали сверху, а за дорогой взорвался и огромным чадным костром заполыхал бензовоз. "Сейчас вернутся, сейчас вернутся!" - кричал кто-то рядом. Штурмовики - эти же или другие - вновь пронеслись над дорогой, еще ниже, по самым головам, треща пулеметами, передние кромки их крыльев так и исходили короткими злыми язычками; загорелось еще несколько машин. Штурмовики на этот раз не пропали из виду, а, развернувшись и набрав высоту, спикировали на что-то, невидимое отсюда, и сбросили бомбы; потом еще раз развернулись и прошли опять над тем же местом, добивая из пушек и пулеметов то, что там еще оставалось. Наконец все стихло. Едва ли налет продолжался больше трех минут.
Отряхиваясь, Стивен поднялся. Звенело в ушах, поэтому казалось, что вокруг страшно тихо. Их мощный редакционный вэн стоял невредимый, и Вэл уже копался в кабине, что-то там приводя в порядок. Баттен, техник-лаборант, вылез из-под машины и, щурясь, глядел вверх. Уильямс и Нашур рука об руку шли к машине, Нашур прихрамывал, но легонько. Стивен вздохнул с облегчением - бог не выдал на этот раз. Он снова стал отряхиваться и только тут вспомнил о начальстве.
Черный "Лэнд-ровер" лежал колесами кверху, и одно еще вращалось. Стоял резкий бензиновый запах - бак разнесло, бензин вытек, но почему-то не загорелся. Таким мелочам Стивен привык не удивляться, ему пришлось насмотреться такого, во что уж точно нельзя было поверить: например, он как-то раз видел стоящего мертвеца. Снаряд авиапушки попал в мотор, мотор разнесло, а дальше взрывная волна и осколки ворвались в кабину... Ничего там нельзя было разобрать, в кабине, - кто есть кто. Стивен отошел от машины, и тут она загорелась. Что-то тлело, тлело - и дотлело до бензина. Вот и все. Приехали.
--
Зачем вы подожгли машину? - спросили сзади.
Стивен оглянулся. Это был невредимый, хотя и грязный донельзя господин Грег Гейз, - невредимый, грязный и во гневе.
--
Так зачем вы ее подожгли?
--
Скажите еще, что и налет я устроил, - сказал Стивен, не желая вдруг сдерживаться.
--
Я видел: вы подошли к машине, осмотрели ее, отошли - и она загорелась. Что, разве не так?
--
Все так, - сказал Стивен. - А что?
--
Так зачем вы ее подожгли?
--
Я не поджигал.
--
Вы же сами признались!
--
В чем?
--
В том, что поджигали!
--
Наоборот, я это категорически отрицаю.
--
Но вы подошли к машине, потом отошли, и она загорелась! Следовательно, вы ее подожгли, не так ли?
--
Разумеется, не так.
--
А как?
--
Я подошел к машине, осмотрел ее, отошел, и она загорелась.
--
Без причины?
--
Без причины даже лягушки не квакают.
--
Ну?
--
В смысле?
--
В смысле - я жду от вас признания.
--
В чем?
--
В том, что вы подожгли машину, принадлежащую министерству пропаганды.
--
Я же говорю, что не поджигал.
--
Что же она - сама загорелась?
--
Выходит, что так.
--
Эти басни вы будете рассказывать трибуналу!
--
Даже так?
--
Именно так!
--
Тогда, - сказал Стивен, медленно начиная сатанеть, - вам придется давать объяснения тому же трибуналу, поскольку это именно вы машину подорвали и теперь пытаетесь свалить вину на меня. Зачем вы подорвали совершенно исправную казенную машину?
О, к такой наглости господин Гейз не привык! Он стоял, глотая ртом воздух и багровея, и Стивен понял, что сейчас решается многое.
--
Пользуясь воздушным налетом, вы попытались сорвать выполнение чрезвычайно ответственного задания! Это саботаж, и я имею право расстрелять вас на месте! Как вы иначе объясните, что остались в живых? - резко изменив тон и перейдя с громов и молний на иезуитский полушепот, спросил Стивен и стал расстегивать кобуру, прекрасно зная, что заехал уже слишком далеко и обратной дороги нет. Это диктовалось не расчетом, а начисто расстроенными нервами, - умом-то он понимал, что это игра, но эмоции испытывал самые натуральные. Вполне могло дойти и до стрельбы - а если вспомнить несчастного Хартмана, то со стрельбой в этой редакции все было отлично, - но господин Грег Гейз, тоже, видимо, вспомнив несчастного Хартмана и понимая, что со стрельбой в этой редакции все отлично, вдруг выпустил лишний воздух, принял нормальную окраску и отступил на шаг, всем своим видом призывая к компромиссам.
--
Извините, - сказал он голосом, который мог бы показаться спокойным, если бы не остекленелое постоянство высоты звуков. - Вероятно, это недоразумение. Вполне возможно при нынешних обстоятельствах, когда действия быстры, а результаты трагичны. Я успел выпрыгнуть из машины за секунду до взрыва. Возможно, имело место самовозгорание.
На том и порешили.
Планшет с картой уцелел, и господин Гейз, на четыре пятых утративший свою неприступность, разложил карту. Да, от перекрестка их путь лежал на запад, потом на северо-запад и далее, до самого Плоскогорья. Стивена это не просто удивило - поразило. Плоскогорье - это место, забытое богом, а не то что людьми и тем более министерством пропаганды. Но - раз едем, значит, есть куда.
Да, но вот эти две мили до перекрестка и потом еще столько же от него - это было страшно. Танки пробили коридор в догорающих остовах грузовиков, но разгрести все, конечно, нечего было и думать, и стоило ли догадываться, на чем подпрыгивает машина? По обе стороны дороги горели грузовики, танки, бронетранспортеры --дым был настолько плотен и удушлив, что пришлось надеть противогазы, резина мигом раскалилась и жгла лицо... Надо полагать, здесь накрылась разом целая дивизия. И слава богу, что на перекрестке свернули влево: дальше рокада была загромождена разбитой техникой до отказа, видимо, основная каша только здесь и начиналась. И даже обломки бомбардировщиков, дымно полыхающие в нескольких местах, не меняли жуткого впечатления от этой бойни...
Долго ехали молча, новички были бледны, глаза Баттена бегали.
--
Останови, - сказал он вдруг Вэлу полузадушенно и полез из машины. Стивен думал, что его будет сейчас рвать, но Баттен просто сел на землю, упершись кулаками, и долго сидел так, потом полез обратно: - Поехали. Поехали... но как они нас... как они нас... а? Никогда бы не подумал... - Он замолчал.
--
То, что вы видели, - сказал господин Гейз, - это лишь эпизод великой битвы. Никогда победы не даются бескровно, а предатели не упускают случая всадить нож в спину. Все это, разумеется, результат предательства, как вы еще сможете объяснить такое? Но наша армия найдет в себе силы ответить достойно, причем в честном и открытом бою, а не предательски, трусливо и подло, как это сделали они.
Ему никто не ответил.
Вечером добрались до Грюнвальда, местности в отрогах Плоскогорья. Дорога здесь, за годы войны не ремонтировавшаяся, была почти непроезжей. Хотя и не было дождей, в отлогих местах колеи наполняла жидкая грязь, и Вэл часто врубал первую передачу и бешено работал рулем - только это и выручало. В темноте уже въехали в городок, нашли комендатуру и определились на ночлег, да не как-нибудь, а в гостиницу.
Гостиница была тиха и пуста, кроме них, постояльцев не было. Каждый получил ключ от отдельного номера, Вэл вернулся ненадолго к машине, а остальные разошлись спать. Новички не жались друг к другу больше, но выглядели такими сиротами, что Стивен сжалился и просидел с ними целый час отвлекая от грустных мыслей. Он помнил, и очень хорошо, это состояние полной потерянности, безысходности и черной грусти. На встряску, подобную сегодняшней, люди реагировали либо такой вот прострацией, либо идиотическим возбуждением. Стивен считал первое нормальным, а второе - проявлением интеллектуальной недостаточности. Господа офицеры, как он знал, придерживались противоположного мнения. Поэтому новички, которых в войсках задолбали бы до потери инстинкта самосохранения, приобрели в глазах Стивена... ну, скажем так: он стал к ним теплее относиться.
Коридоры гостиницы, устланные ковровыми дорожками, все равно были невообразимо гулки, и невозможно было побороть ощущение, что за тобой кто-то идет. Но то есть действительно кто-то шел, и нельзя было оборачиваться, потому что если обернешься, то лопнет что-то внутри, такое тугое и тонкое, - и все... Это снилось Стивену беспрерывно, наконец он встал, напился воды, отворил окно, выходящее во двор, и стал дышать холодным ночным воздухом. Стояла безумной прелести ночь. Близость гор давала себя знать, и звезды усевали небо тесно, плотно, ярко и четко. Воздух, чистый, без примесей звуков и запахов, пропускал их свет беспрепятственно, поэтому они не мигали, а горели ровно, уверенно, зная, что горят не без пользы. Общаться со звездами было просто.
Потом Стивен лег, уснул спокойно, и ему приснился я, автор. Я время от времени снюсь ему, не часто, но с самого детства - с тех самых пор, как я начал его придумывать. У нас с ним время идет по-разному, и там, где у меня год, у него - полжизни. Вот сейчас мы с ним ровесники. Но пройдет еще сколько-то времени, и начнется обратный процесс - я буду становиться старше, а он - будет по-прежнему оставаться тридцатилетним... Нет, вовсе не то, что вы подумали, - он останется жив, он выйдет почти невредим из той мясорубки, которая им вскоре всем предстоит; просто почему-то когда поставлена точка, автор и герой вдруг меняются местами... это будто проходишь сквозь зеркало... черт знает что. - Все это очень странно... Зря я, наверное, думаю обо всем этом. Глядя на меня, Стивен о многом догадывается, - говорят, я не умею скрывать свои мысли и на лице у меня все написано. Ну и пусть. Почему бы не разрешить неплохому человеку заглянуть в свое будущее, тем более что это будущее у него есть - а ведь этим могут похвастать очень немногие сверстники! Да, есть, - в этом будущем будет долгая, сложная и не слишком счастливая жизнь. Правда, Лилиан там не будет... почти не будет. Так уж получится. Нет, хорошо уже хотя бы то, что он останется жив. Он женится на вдове Хартмана - пока что вины по поводу Хартмана он не чувствует, но потом им овладеет необоримая идефикс: ведь не уйди он тогда, полупьяный, на поиски Лилиан, Хартман остался бы жив. Эта идефикс победит разум, и Стивен будет считать себя виновником гибели Хартмана и начнет искупать свою вину... Вдова Хартмана, женщина властная и недалекая, измучает его, отравит ему существование, и лишь в шестьдесят лет, овдовев, он почувствует себя человеком. К тому времени он станет владельцем солидного фотоателье и, просуществовав в такой ипостаси еще десять лет, семидесятилетним стариком возьмется за пустяковый частный заказ: проявить пленку какого-то любителя... молчу, молчу! Я и так сказал уже слишком много. Это будет не скоро: ему потребуется прожить всю жизнь, постоянно мечась между службой и домом, между нелюбимой женой и нечастыми любовницами, воспитывать детей, двух своих и одного - Хартмана... Согласен, Стивен? Не смеешь возразить... Ну, что же - быть посему.
В соседнем номере не спит господин Гейз. Вот этот - загадка для меня. Кто он, откуда взялся, кем был раньше, что его ждет? Не знаю. Сейчас он сидит и смотрит перед собой, губы его шевелятся, а глаза остры и внимательны, будто видят что-то - и не будто, они определенно что-то видят, потому что в них это что-то отражается, и если бы я мог заглянуть ему в глаза... Не могу. И не просите - не могу. Не могу я смотреть в глаза господину Грегу Гейзу. Не потому, что у него какой-то там особый взгляд... просто что-то вроде брезгливости, только на порядок сильнее... не могу, в общем. Извините.
Но что он там видит? Что-то ведь видит...
Шофер Вэлдорф, или просто Вэл, спит спокойно, он сегодня на совесть поработал, и надо отдохнуть перед завтрашней дорогой. У Вэла прекрасные нервы.
Баттен... извините, Баттен с женщиной, не будем подглядывать. Но когда и где он успел?! Ах, Баттен, ах, озорник! Такой увалень, тихоня, но ведь всегда все успевает - и без натуги, будто бы случайно. Характер, что вы хотите...
Новички спят беспокойно, Нашур разметался и будто бежит куда-то; Уильямс, наоборот, зарылся в подушку... ничего, ребята, привыкнете, все привыкают; ну, не то чтобы привыкают... притупляется восприятие. Вот так: шесть постояльцев гостиницы в маленьком городе... как он называется? Забыл... - в отрогах Плоскогорья, обширнейшего плато, рассеченного пополам Гросс-каньоном - тысячеярдовой ширины и такой же глубины речной долиной почти двести пятьдесят миль длинной; на западе он выходит к океану, на востоке теряется в горах, между хребтами САЛДИР и АДАМАНТ; противник занимает противоположный берег каньона, но, сами понимаете, ни о каких активных действиях речи пока быть не могло. Пока - пока не появился в поле зрения командования некий военный инженер Юнгман... Что? Ах, ночь прошла, и Стивен просыпается... доброе утро, Стивен. Думаю, я больше тебе не приснюсь, пока не закончится эта история. Хотя... кто знает?
А наверху была красота! Поднимались долго и утомительно, зато когда поднялись - о, это стоило трудов! Воздух пах снегом - это при полуденном солнце, при жаре, яростной, но легкой, свежей; дорога вилась по холмам, нетронуто - зеленым, между рощами низкорослых неизвестных деревьев, между заросшими бурьяном виноградниками; попадались ручьи и речки, через которые переезжали вброд, попадались озера, до неправдоподобия синие и холодные даже на взгляд. А потом все переменилось.
С земли будто содрали кожу. Здесь поработали и бульдозеры, и прочая гусеничная техника, дорога, теперь бетонная, шла по широченной глиняно-красной полосе, где все было перерыто и перемешано, где то справа, то слева возникали непонятные строения, явно брошенные, поодиночке и группами стояли заржавленные тягачи и трактора, полуразобранные грузовики, громоздилось всякое железо, бетон, валялись бревна, доски - все ненужное, неприкаянное, негодное, устрашающе многочисленное. Так примерно выглядит зона прорыва, когда армия уходит вперед, а тылам еще недосуг заняться разборкой лома. Потом дорога расширилась и стала прямой, как стрела, как посадочная полоса - да это и есть посадочная полоса, понял Стивен, резервная полоса для тяжелых бомбардировщиков. Хотел бы я знать, на что в такой глуши резервные полосы? Спросить, что ли? Он посмотрел на господина Гейза. Господин Гейз сидел прямо, придерживаясь за поручень, и всматривался в даль. Профиль его был острый, как бритва, глаза прищурены, а губы медленно шевелились - медленно и торжественно, будто он читал... нет, не молитву... заклинание?.. Именно заклинание. Стивену показалось вдруг, что в лицо брызнуло холодом, а самый свет солнца стал разряженным и призрачным. Тьфу, чертовщина! Ладно, они там, наверху, все на этом деле сдвинутые, но я-то! Я - нормальный, сравнительно разумный человек, вчера вогнавший этого проклятого колдуна в холодный пот - сегодня просто так, без причины боюсь задать ему вопрос. Именно боюсь. Ну и дела...
Но вскоре все стало ясно и без вопросов. По сторонам дороги вдали стали угадываться заводские корпуса, от них шли многочисленные и разнообразные "притоки" к шоссе, по притокам шли машины, и скоро на шоссе стало тесно до безобразия. Навстречу попадались главным образом тягачи с платформами на прицепе; по ходу обогнали несколько таких же, но груженных чем-то тяжелым и громоздким, но чем именно, непонятно - брезент. И вот так, в машинной толчее, в газойлевом чаду ехали миль шестьдесят, попадались регулировочные посты, палаточные городки, много чего попадалось, но Стивен утратил способность воспринимать что-либо - на него запах газойля действовал крайне угнетающе. Он не вполне очнулся, даже когда машина затормозила наконец перед свежим, желтеньким еще, щитовым домом, окруженным штабными машинами, сторожевыми вышками и колючей проволокой в два кола; проволока вдруг привлекла его внимание, он не сразу понял чем - потом только дошло, что она блестела этаким синеватым блеском. Хромированная колючка! Оригинально, черт возьми...
- Ждите меня здесь, - сказал господин Гейз и пошел к дому. Часовому он предъявил некий документ, и часовой вытянулся в струнку с такой истовостью, будто перед ним был по меньшей мере бригадный генерал. Господин Гейз зачем-то оглянулся на пороге, обвел глазами окружающий мир и вошел внутрь. Стивен расслабился. Голова болела, и рыжие круги ползли снизу вверх по внутренней стороне лба. Но посидеть тихо ему не дали: из двери пулей вылетел полковник, подбежал к их машине и потребовал:
- Майор Эллиман, следуйте за мной!
И далее уже обычным шагом повел Стивена туда, в недра дома, где что? Штаб? Резиденция? Короче, повел, - мимо часовых: часовых внешних, часовых внутренних, через просторный холл, битком набитым офицерами, - Стивен вытянулся на пороге и выбросил вперед правую руку, и эти блестящие офицеры повскакивали с мест и тоже приветствовали его имперским жестом: нет, не фронтовики вы, ребята, и говорить нечего, - ни один фронтовик вскакивать не станет, он приподнимется лениво и отмахнется, как от мухи, - за обитую кожей двойную дверь в кабинет с занавешенной картой на стене, со столом о трех тумбах и бронзовым имперским орлом --пресс-папье такое, что ли? - и трехкоронным генералом по ту сторону стола, и господином Гейзом по правую руку от генерала, и неким полковником в саперной форме (ох, и лицо у этого полковника!), и полковник-адъютант отошел на шаг влево, и Стивен четко, без излишнего усердия доложил:
--
Режиссер-оператор группы кинопрограммы майор Эллиман по вашему приказанию прибыл, господин генерал!
--
Вольно, - разрешил генерал, и Стивен встал вольно.
--
Майор еще не в курсе, Рон, - сказал господин Гейз, обращаясь к генералу.
--
Тогда сам и объясняй, - сказал генерал. - Ему же все делать придется, так, нет? Чтобы потом вопросов не возникало - выкладывай ему все.
--
Твоей картой можно воспользоваться?
--
Можно.
Так Стивен приобщился к военной и государственной тайне чрезвычайной важности. По ту сторону Гросс-каньона лежала территория врага, причем территория, войсками и инженерными сооружениями совсем не прикрываемая. Каньон практически непреодолим, это считалось за аксиому. Нет, в мирное время, конечно, можно было бы построить мост, обычный подвесной мост - но ведь для этого надо вести работы на обоих берегах. Только инженерный гений полковника Юнгмана - вот он стоит, познакомьтесь, вам вместе работать и работать - позволил решить эту задачу. Итак, подготовительные работы закончены полностью, завтра начнется непосредственно строительство моста; через двадцать три дня мост будет наведен, и наши доблестные бронетанковые и мотомеханизированные части, пройдя по нему, развернут победоносное наступление - поистине победоносное, потому что смотрите: все коммуникации врага перерезаются, и сама столица беззащитна, - да это просто удар кинжалом в мягкое брюхо! Это завершение не просто кампании, это завершение войны - победное завершение! И все это - благодаря вот этому мосту, стальной стреле, пронзившей пустоту над каньоном! Вам, майор, предстоит во всех деталях запечатлевать все этапы великого события. Разумеется, в общих чертах мы будем направлять вас и руководить вами, но и инициатива и предприимчивость ваши будут иметь колоссальное значение. Сейчас вы будете определены на жительство, и тотчас - за работу!
Стивен был не то чтобы ошеломлен, но озадачен. Ему, человеку как-никак с инженерным образованием - хотя тяжелое машиностроение и строительство - это, вероятно, не совсем одно и то же, - так вот, ему все это казалось безусловной технической ересью. Впрочем, чего не бывает? На месте разберемся.
На месте... Легко сказать - на месте; а попробуйте-ка, имея всего пару ног и рост шесть футов, обойти и обозреть стройплощадку на дне ущелья глубиной ярдов триста, если не больше, узкого, извилистого, загроможденного стальными фермами будущего моста, да тем более еще никуда и не пускают без предварительного допроса... Часа через четыре, умаявшись до последней степени, Стивен разыскал господина Грега Гейза и потребовал вертолет.
Господин Гейз сидел за пишущей машинкой в блиндаже, где расположилась киногруппа, и стучал по клавишам - хорошо стучал, быстро. В зубах у него была зажата дорогая сигара. Не переставая стучать и не разжимая зубов, он объяснил Стивену, что, согласно режиму секретности и повышенной бдительности на данном объекте, все летающие предметы автоматически считаются вражескими и подлежат уничтожению всеми возможными способами, в большинстве случаев - методом расстрела из зенитных орудий, которых здесь очень много. Ну а что касается постоянного и повсеместного пропуска, то пропуск будет, и немедленно, а пока Стивен может ознакомиться с первой частью сценария будущего фильма. Фильма? Сценарий? Я полагал, что мы будем делать хронику... я всегда считал, что сценарий для хроники... м-м...излишен, события сами... События никогда не идут сами, запомните это! За каждым событием в наше время непременно стоит ум и воля Императора - или злой ум и злая воля врага, - и мы, летописцы, не можем позволить себе увлечься кажущейся естественностью и спонтанной самотечностью событий! Читайте!
Стивен стал читать.
"Мост. Сценарий документального фильма. Часть I. Кадры фронтовой хроники: наши войска, напрягая все силы, отбивают атаки противника, нанося ему огромные потери в живой силе и технике. Карта военных действий, у карты военачальник. Задумывается, глядя на карту. Да, обстановка на фронте не радует... Инженер Юнгман склонился над расчетами. Ночь, но при свете свечей он продолжает свою работу. Глаза инженера блестят. Еще немного, еще одно усилие мысли... Есть!!! Он лихорадочно чертит чертеж, и мы видим, каким вдохновением горят его глаза. Закончив работу, он засыпает тут же, за столом, он счастлив. Следующий кадр: преодолевая волнение, инженер Юнгман докладывает Высшему военному совету свой проект; генералы встречают его недоверчиво, инженер нервничает, но вот трехкоронный генерал Чатсворт подходит к инженеру, жмет ему руку и похлопывает по плечу... И вот мощные бульдозеры прокладывают дорогу в горах, саперы взрывают скалы, и вот расчищено место, откуда начнется великое строительство. Вы видите сооружение, похожее на немыслимых размеров прокатный стан? Это и есть тот стапель, с которого и двинется вперед наш корабль победы! Настал торжественный день. Саперы, стоя в строю, принимают поздравления генерала Чатсворта; и вот они в одном порыве устремляются на свои рабочие места; взревели сервомоторы, засверкали огни сварки, и первая секция моста медленно, почти не заметно для глаза двинулась вперед - и повисла над бездной. А на стапеле уже следующая секция, саперы, вооруженные сварочными аппаратами, дружно пристыковывают ее к первой, превращая в единый сплошной монолит. Стальные тросы, натянутые, как струны Эоловой арфы, поддерживают это сооружение. Вот мы со стороны видим, как стальная стрела вынеслась над каньоном и солнечные лучи преломляются в паутине блестящих тросов над ней. Сапер, снимая защитный щиток, улыбается, смеется от души - он доволен своей работой, он вытирает рукавом пот со лба, и это честный счастливый пот. Бдительно несут службу зенитчики; солдаты и офицеры всматриваются в небо - неприятельский самолет! Огонь! В небе кучно возникают шарики разрывов, еще, еще - и, пылая, вражеский ас врезается в скалы. Обломки самолета - крупным планом. Еще обломки. И еще, и еще. Никто не прорвется к мосту!
ЧастьII. Блиндаж, саперы отдыхают. Кто-то читает письмо из дома, кто-то пишет. Приносят ужин, появляются фляги, один из них произносит тост: "За Императора! За победу!" - саперы чокаются фляжками и выпивают; потом приступают к ужину. Ночь. Саперы спят. Бдительно несет службу часовой. Шорох в темноте. "Стой! Стреляю!" Вспышка выстрела из темноты. Часовой, раненный в плечо, бросает гранату. Взрыв гранаты. Тревога! В отдалении вспыхивает и затихает стрельба. Темноту прорезают трассирующие пули. Взлетают осветительные ракеты. Приносят и складывают в ряд трупы вражеских диверсантов. Крупно - их мертвые лица. Это юноши лет восемнадцати-двадцати. Кто послал их на верную смерть? В глазах саперов мы читаем жалость к убитым юношам и ненависть к их настоящим убийцам. Надо скорей прекращать эту войну! И саперы с новыми силами принимаются за работу. Уже двести ярдов - длина моста..."
--
Я все понял, - сказал Стивен.
--
Не сомневался в вас, - сказал господин Гейз. - У вас великолепные данные.
Без камеры Стивен спустился вниз, к основным сооружениям. Стапель, понял он. Это стапель. Ничего себе... На прокатный стан это совершенно не похоже, господин Грег Гейз, наверное, и не видел никогда прокатного стана. Скорее всего это напоминает увеличенный раз в десять каркас товарного вагона... бог ты мой, вот это балки! Тавры два на три, не меньше. Стивен уважительно похлопал ладонью по глухому железу. И вмурованы прямо в скальное основание - на какую глубину, интересно? Что тут от прокатного стана, так это роллинги - по ним, надо думать, будут катиться фермы моста. Но какое же усилие потребуется, чтобы их выдвигать, сотни тонн, если не тысячи... если не тысячи... Вот оно что! Это такие гидроцилиндры - вашу душу... Даже сравнить не с чем. Ну, Юнгман, ну, инженер! Или вправду гений, или чокнутый. Впрочем, одно другому не мешает... одни глаза чего стоят...
--
Дайте свет! Репетируем сцену в штабе. Господа генералы, вокруг стола, пожалуйста. Вы заинтересованы, но недоверчивы... изображайте недоверие! Хорошо, вот так. Юнгман, говорите, доказывайте, горячитесь! Лицом работайте! Лицом, говорю! Хорошо! Рон, начинай. Ты раньше всех все понял - выходи вперед, жми ему руку, хлопни по плечу... хорошо. Юнгман, про лицо не забывай! Все! На исходные. Приготовились. Внимание. Мотор! Пошла съемка! Господа генералы... недоверчивость, недоверчивость изображайте... вот вы, слева, наклонитесь чуть вперед... достаточно. Юнгман, лицо! Играй лицом, скотина! Желваками играй! Стоп! Все сначала. На исходную. Внимание. Мотор! Пошла съемка! Генералы, недоверчивость, недо... отлично, источайте недоверчивость, так его, так! Отлично! Юнгман, что ты стоишь, как этот самый, ну же! Молодец! Давай! Хорошо, хорошо! Еще продержись немного... Рон, пошел! Чуть ко мне развернись, совсем немного, вот так, руку пожми, руку... Юнгман, лицо!!! Держи лицо! По плечу, да покрепче - отлично! Просто отлично! Все. Все пока свободны. Эллиман, пленки проявить, и на просмотр.
--
Ладно, Грег, хватит, - это говорит трехкоронный генерал Рон Чатсворт. Генерал устал от всего этого шума, треска, жары и необходимости делать что-то по указке, генералы этого ужасно не любят, они натерпелись за годы своего пути к генеральству от собственных генералов и теперь превыше всего ценят в себе право выбора между здравым смыслом и желанием своей левой ноги, - тем более трехкоронные генералы. - Хватит с нас на сегодня. Отсылай своих парней, и посидим с тобой, как прежде, помнишь, в Лондоне, в Брюсселе?
--
Все помню, старина, - говорит господин Гейз, и голос у него расслабленный и теплый; жестом он отсылает Стивена и оператора, и на сегодня рабочий день окончен.
Уже почти полночь, а небо светлое - север. Говорят, в июне здесь вообще не бывает темноты, только сумерки, и то не долго. Сейчас середина августа, и ночи наступают настоящие. Прохладно, но не потому, что земля остыла, просто небо здесь слишком близко, это от неба тянет холодом, а земля - земля еще очень даже ничего...
--
А что, - сказал Стивен неожиданно для себя, - не пойти ли нам на берег, да не посидеть ли? Что скажете?
--
Пойдемте, - сказал Нашур, - как ты, Алекс?
--
Как все - так и я, - сказал Уильямс. - Ты же знаешь.
--
Хотел удостовериться, - мягко сказал Нашур.
Стивен почувствовал в этой скупой переброске фразами некий подтекст, что-то недоспоренное, недоговоренное - и интонация какая-то странная... Но ведь дружные ребята, явно знакомы сто лет и понимают друг друга с полунамека.
--
Стоять! - раздался окрик. - Руки за голову! Пароль!
--
"Термит", - сказал Стивен.
--
"Тараскон", - сказали из темноты. - Кто такие?
--
Кино, - сказал Стивен. - Имеем пропуск повсюду.
--
Проходи, - часовой осветил их фонариком, мельком взглянул в пропуск, предъявленный Стивеном, и отступил в темноту.
--
Кто это там? - спросили издали.
--
Киношники, - ответил часовой.
--
Ну, эти пусть идут, - разрешили там.
Несколько саперов сидели и курили в этаком гроте, образованном скалой, бетонным навесом и какими-то металлоконструкциями. Ничего почти не освещая, тлел костерок, несчастный крохотный костерок времен тотальной светомаскировки.
--
Нас-то будете снимать? - спросил Стивена один из саперов - громадный парень с рубцом во всю щеку.
--
Само собой, - сказал Стивен. - Кого же еще, как не вас?
--
А говорят, актеров пришлют.
--
Да бросьте вы, какие актеры?
--
Да вот говорят, мол, актеров... Этель Розберг, говорят, тоже будет.
--
Документальное же кино, хроника, - сказал Стивен, чувствуя мимолетный холодок где-то в области души, ибо сценарий - сценарий-то уже пишется... - Не должно, - добавил он менее уверенно.
--
А этот... черный - он кто? - спросили опять.
--
Не знаю толком, - сказал Стивен. - По должности - советник министра пропаганды.
--
Так ведь мы не про должность...
--
Не про должность еще не знаю, - сказал Стивен.
--
Вот и мы тоже опасаемся...
А потом как-то неожиданно и беспричинно развеселились. Уильямс принялся рассказывать анекдоты, и вышло, что он был великим анекдотчиком, не достижимым ни по репертуару, ни по артистизму. Разошлись далеко за полночь, вполне довольные собой, обществом и времяпрепровождением.
--
Все, ребята, - сказал Стивен в блиндаже. - Завтра подъем до восхода, поэтому спать сразу и крепко.
--
Слушаюсь, господин майор, - ответил Нашур по-уставному, и Уильямс не выдержал, захихикал.
Эти два обормота засопели сразу, а Стивен долго еще ворочался - одолевали мысли, сомнения, планы, хотя и знал он совершенно точно, что грош цена любым его планам в означенных обстоятельствах. Потом он уснул и сразу же проснулся, но было уже утро - то есть начинало светать.
Ополоснувшись, Стивен растолкал молодежь и погнал их на видовку. Надо было снять немного видовки - пейзажи при низком солнце. На младших Стивен не слишком рассчитывал, поэтому накрутил все сам. Солнце встает. Плоскогорье освещено, а в каньоне мрак, глубокий и непроницаемый; с высоты снял стапель, там копошатся люди, маленькие такие муравьи; а на самом верху Стивен нашел кое-что не менее интересное: бурили скважины в скале, в них на растворе загоняли двутавры, а потом к этим двутаврам приваривали мощные лебедки и наматывали на барабаны тросы, интересные очень тросы, Стивен еще таких не видел: блестящие, ни пятнышка ржавчины, ни торчащей проволочки, хотя сами проволочки тонкие, едва ли не в волос толщиной; редуктор, электромотор, и кабель тянется вон в тот блиндаж, из которого выходит инженер Юнгман... Итак, инженер Юнгман в рабочей обстановке, в лучах восходящего солнца... есть.
--
Уже работаете, - сказал Юнгман. - Хорошо.
--
Когда же начнется? - спросил Стивен.
--
Через... - Юнгман посмотрел на часы. - Через пятьдесят минут. Пойдемте.
--
Инженер, - сказал Стивен. - Объясните мне суть дела. Я же должен знать, на что обращать внимание.
--
А вам не объясняли?
--
Только политический аспект.
--
Я думал, вы уже в курсе... Так вот: там, внизу, на стапеле, монтируются и свариваются фермы моста. Разумеется, никакая ферма, как бы прочна ни была, не сможет выдержать своего веса при наращивании ее длины. Поэтому мы должны ее поддерживать. Отсюда, как с естественного пилона, ферма и будет поддерживаться особо прочными стальными тросами. Каждый трос способен выдержать три четверти веса одного звена фермы моста., поэтому каждое из них будет поддерживаться как минимум двумя тросами. Поскольку на последних этапах строительства из-за нарастания тангенциального коэффициента нагрузка на тросы, поддерживающие концевое звено, будет в три с половиной раза превышать его истинный вес, концевое звено будет крепиться четырьмя парами тросов, избыток прочности потребуется для компенсации собственного веса тросов, на случай возникновения автоколебаний... ну и прочего. Далее количество тросов на звено будет уменьшаться, и на последнем звене их будет минимум два. Когда конечное звено упрется в противоположный берег, оно будет там зафиксировано, а затем, избирательно натягивая тросы и создавая сжимающее напряжение в ферме посредством домкратов, мы придадим мосту параболически-арочную форму, что позволит добиться его грузоподъемности в тысячу двести -тысячу четыреста тонн, то есть пустить по мосту колонну тяжелых танков с интервалом сорок ярдов либо колонну грузовиков с интервалом шесть с половиной - десять ярдов. Таким образом, при движении танков со скоростью шестнадцать миль в час, а грузовиков - двадцать две мили в час мы обеспечим переброску ударной танковой армии за четыре часа сорок минут. Я думаю, вам не надо объяснять, что произойдет при появлении в тылу противника ударной танковой армии?
--
Не надо, - сказал Стивен. - С этим мне все ясно.
Они спустились вниз на подъемнике, был тут, оказывается, и подъемник, и вовсе не обязательно было отсчитывать ногами полторы тысячи ступенек, - да ладно уж... Саперы были построены, господин Грег Гейз черным вороном прохаживался в отдалении, младшие операторы тратили пленку, изощряясь в выборе точек съемки, и время подходило к назначенному, а генерала все еще не было. Наконец, опоздав минут на десять, он возник, стоя в рост в своем "Хаммере", инженер Юнгман рявкнул: "Смирно! Р-равнение - на средину!" - и стал было рапортовать, но генерал отмахнулся от него, встав с ногами на сиденье, прокричал, надсаживаясь:
--
Орлы! Саперы! Вперед! Да не посрамим! По местам!
Строй распался, саперы быстро разбежались по местам, протрубили горн - и что-то началось. Началось незаметно, неявно, но движение, раз возникнув, перекидывалось на еще неподвижное, как невидимый глазу огонь, и вот медленно, с натугой, с тяжелым скрежетом растревоженного стоялого железа тронулась в стапеле, выдвигаясь из него клыкастой маской, насаженной на решетчатую шею, концевая ферма, та, которой предстояло проделать весь путь над пропастью и впиться в тугую скалистую плоть противоположного берега - вражеского берега, вражьего края... Поверху стапеля суетились саперы, цепляя тросы, пока еще свободно висящие, безвольные, тяжелые, - нет, уже натянулись, уже держат, уже звенят от натуги, тонкие и прямые. Генерал стоял неподвижно на сиденье своей машины, вскинув правую руку; Стивен поймал его в видоискатель и удивился - глаза генерала были плоскими, застывшими, подернутыми тиной. Манекен это был, а не человек, дешевый лупоглазый манекен, но тут манекен шевельнулся, глаза мигнули, сосредоточились на чем-то и вновь распялись - и Стивен понял, что генерал пьян с утра. Распоряжался всем инженер Юнгман, да и вряд ли могло быть иначе: его замысел, его саперы... Инженер мелькал везде, неутомимо и проворно, ненадолго задерживаясь на каких-то, видимо, особо ответственных участках, и понемногу начинало казаться, что их здесь очень много, этих инженеров Юнгманов.
Стивен старался побывать везде, было тесно и неудобно и никак не удавалось найти той точки, с которой можно бы было дать панораму событий, - да и не было, наверное, такой точки. Зато раз Стивен сделал чудесный портрет Юнгмана, тот что-то говорил, показывая рукой, и на этот раз не требовалось ему кричать: "Держи лицо", лицо и так было что надо: вставшие дыбом короткие седоватые волосы; обширный лоб с залысинами чуть не до темени, округлый, как каска, и, как каска, нависающий над лицом; развитые надбровные дуги то ли совсем без бровей, то ли с чрезвычайно светлыми бровями; а ниже - пещероподобные глазные впадины; какие-то неживые, жесткие и малоподвижные, как у черепахи, веки, но под этими веками глаза - яростные, страшные, быстрые; острые обтянутые скулы, острый нос, почти безгубый маленький рот и нежный девичий подбородок, решительно не имеющий никакого отношения к прочим участкам лица. Когда он говорил, почему-то казалось, что щеки у него тонкие, как пергамент - так они натягивались и сминались. Вообще инженер был быстр и экономен в движениях и, кажется, очень силен, хотя производил на первый взгляд впечатление хилости. Стивен потратил на него немало пленки и знал, что потратил очень не напрасно.
Наконец генерала увезли. В последний момент он потерял лицо, пытался спорить с адъютантом, хватался за кобуру и вдруг заплакал. Стивен видел, как Нашур, держа камеру у бедра, пытается снять этот эпизод.
В гудение механизмов, скрип и скрежет металла посторонний звук проникал тяжело и, проникнув, значение свое почти утрачивал; поэтому частый перебойный стук, напоминающий стук многих молотков в отдалении и вызывающий такое же мелкое и частое подрагивание под ногами, внимание на себя обратил не сразу. Только когда вокруг стали поднимать головы и указывать пальцами вверх, Стивен догадался, что бьют зенитки. Небо было рябое от разрывов, в кого стреляли, было неясно, потом среди белых, быстро темнеющих комочков сверкнул огонек, не погас и стал падать, рисуя длинную бессильную черту; зенитки перестали стрелять сразу - самолет был один. Он упал далеко за каньоном, даже звук взрыва не долетел сюда, лишь несколько минут спустя над скалами поднялся тонкий столб синего дыма. Сначала он поднимался вертикально, а потом резко переломился под прямым углом и потянулся на север - там, наверху, дул ветер.
--
Я это снял, - сказал Уильямс Стивену, вернее, не сказал, а прокричал на ухо.
--
Молодец, - крикнул в ответ Стивен.
Работы не прекращались и ночью, саперы сменяли друг друга, работая в две смены по двенадцать часов. Быт саперов снимать было фантастически трудно; они размещались поотделенно в таких тесных блиндажах, где повернуться с камерой было невероятно трудно. Поэтому по распоряжению генерала саперы в свободное от работы время соорудили декорацию: поставили просторный сруб без окон и без передней стены, внутри отделали его - не без фантазии, надо сказать: там были не только кровати, но и пара плетеных кресел, и аквариум, в котором плавала деревянная утка, и кинопроектор. Саперы изображали там фронтовой быт, а потом уходили спать в свои норы, неуютные, но почти не уязвимые при любой бомбежке.
Побывал Стивен и у зенитчиков. В районе строительства было собрано что-то около восьмисот стволов, из них половина в непосредственной близости от моста. Однажды там его застал налет, даже не то чтобы налет, просто пара истребителей на малой высоте пыталась прорваться к мосту, а может, это были свои, заблудившиеся; потом оказалось, что огонь вели только малокалиберные орудия - но от этого акустического удара он долго не мог опомниться.
--
Как вы не шалеете от этого? - спрашивал он потом.
--
Почему не шалеем? - отвечали ему. - Шалеем.
Весь район был запретен для полетов, летчики, конечно, знали это, но иногда или теряли ориентировку, или выбора не было - когда тянули на последнем... Не так давно, рассказывали ему, пришлось сбивать ну явно свой бомбардировщик: он шел на одном моторе - куда уж тут огибать... Ну, постарались, сбили чисто: по второму мотору, кабину не задели, экипаж выпрыгнул. Оказалось, в экипаже этом был командующий воздушной армией, генерал. Он тут же стал орать и требовать, чтобы ему под пистолет подвели того, кто стрелял, он ему растолкует, в бога душу, как ясным днем стрелять в самолет с имперскими опознавательными знаками. Он так шумел, что кто-то вслух засомневался, а надо ли было стрелять так аккуратно. От этого генерал еще больше раззадорился, стал требовать самого главного, кто у них тут есть, тогда вышел командир полка Хилл и голосом скорбным, но твердым сказал, что выполнял категорический приказ генерала Чатсворта, к коему генерала-летчика сейчас доставят. Генерал-летчик уехал, остальной экипаж накормили и положили спать, а на следующий день отправили восвояси. С генералом же летчиком произошла странная история: в штаб он вошел, а из штаба не вышел, и это абсолютно точно, потому что ребята с той батареи, что стоит там рядом, следили за этим зорко. Поэтому сейчас - со ссылками на шоферов и адъютантов - поговаривают, что генерал-летчик томится в подвале штаба, оборудованном под тюрьму; в том же подвале, но оборудованном под бордель, пьет по-черному с адъютантом генерала Чатсворта по особым поручениям майором Вельтом; в том же подвале преисполняется наслаждением посредством кинозвезды Этель Розберг; вынесен по частям в офицерских портфелях и сброшен то ли в каньон, то ли в нужник. И, надо сказать, это еще не самое странное, что происходит в штабе и вокруг него...
Мост был уже длиной около двухсот ярдов, когда случилась беда: лопнул один из гидроцилиндров домкратов. Струя масла под давлением триста атмосфер ударила в группу саперов, работавших на участке сварки, они собрались у трансформатора, что-то там не ладилось; пятерых рассекло, как сабельным ударом, остальные девятеро были ранены, покалечены, контужены, обожжены - трансформатор-то вспыхнул... Конечно, сработала блокировка, пожар погасили, масло теперь вытекало густой синей струей, нестрашной и безопасной, но работа остановилась. Запасной гидроцилиндр весил четыреста тонн, и установка его в такой теснине была мероприятием, мягко говоря, трудоемким. Нашур, дежуривший в то время, умудрился почти все снять, но господин Гейз пленку отобрал и тут же засветил, не вдаваясь в объяснения.