Я вновь и вновь возвращаюсь к небольшой этой книге, всматриваюсь в фотографии дорогого мне человека, который совсем недавно ушёл от нас.
Александра Павловна Кильштейн долго болела, но можно было поднять телефонную трубку и услышать её тихий, такой тёплый голос, и как всегда после разговора с ней обещать себе, что уж на этот раз я обязательно приеду, что уже больше нельзя откладывать... И всё таки... и всё-таки опоздать. И придти в знакомый и близкий дом уже без неё. И вдруг почувствовать, насколько здесь всё было наполнено ею, дышало ею, было выражением её вкуса, интеллекта, души. И испытать чувство невыразимой печали ...
Она была журналистом, писателем. Её статьи, рассказы, очерки были не просто хорошо написаны, в них ощущалось биение её сердца, её благородство и доброта.
Познакомившись с ней лично, я почувствовала, как щедра она на совет и внимание, как обогащает дружба с ней. Я знала, что она работает над большим романом, что писать ей всё трудней и трудней, потому что она совсем слаба. И в последний наш телефонный разговор, поздравляя с праздником Пурим, уговаривала хотя бы надиктовать концовку, чтобы мы знали судьбу её героев. Но и это ей уже было не по силам. Она сказала дочери: "Мои герои покинули меня".
У меня в руках книга её рассказов "Случайный попутчик" с дарственной надписью, которая мне особенно дорога: в них память об Александре Павловне.
Эта книга о взлёте человеческой души, о тех мгновениях, когда проявляется всё её величие. Они приходят совсем нежданно, ты их не ждёшь среди обычных будней. Они подобны вспышке молнии, внезапно изменяющей мир вокруг. Казалось, ещё минуту назад всё тонуло во тьме, будто растворялось в ней, и вдруг яркая вспышка молнии возвращает окружающим предметам их обычные очертания, словно выхватывая из небытия. Так что-то внезапно врывается в жизнь человека, проявляя его истинный потенциал, его суть.
Эти рассказы я знала по первой публикации в журнале "Алеф", где их автор, Александра Кильштейн, проработала двенадцать лет, последние пять лет - ответственным редактором. Они появлялись на страницах журнала, среди материалов, затрагивающих насущные проблемы нашей жизни, и выделялись своей особой духовностью, вызывали, как напишет в предисловии к её книге Григорий Канович, "смешанное чувство восхищения и грусти". Он был один из тех, кто убеждал её собрать рассказы "под одной крышей" и был рад, что смог убедить её. Но вот они появились вместе, и оттого родилось чувство необыкновенной встречи, вызывающей в твоей душе раздумья о жизни, боль, которую всякий раз испытываешь, столкнувшись с человеческой жестокостью, но главное - чувство глубокой благодарности автору за минуты духовного возвышения, подаренные тебе её книгой.
Каждый рассказ мне дорог и памятен по-своему. Я люблю её рассказ "Покинутая", и мне кажется, что я вижу эту старую женщину с седыми волосами, спрятанными под цветастым платочком, её тяжёлые натруженные руки, которые в эти мгновения, наверное, впервые в жизни остались без работы и лежали на коленях в каком-то напряжённом ожидании, готовые по первому знаку вскинуться, ожить, заторопиться. Женщина ждала, одиноко сидя на скамейке в чужом городе, ждала детей, сначала спокойно, потом, по мере того, как уходил день, тревога закралась в её сердце.
Стало темнеть, а детей всё не было, она начала плакать, рыдания становились всё громче. Конечно, с детьми что-то случилось. Боже мой, конечно же, их уже нет в живых, иначе они давно были бы здесь. Ведь они усадили её и велели ждать их. Это было утром. С тех пор прошёл целый день, а дети не пришли. Но истинная боль, от которой сердце становится одной сплошной раной, а слёзы остаются невыплаканными, пришла позже. Когда она узнала, что дети бросили её в Вене и улетели в Америку. Бросили, как бросают собачку, отведя подальше от дома и привязав к скамейке...
В полдень следующего дня самолёт Вена-Лод отвозил её в Израиль. Но если бы мы остались наедине с этой старой женщиной в минуты отчаяния, мы бы ничего не узнали о ней. Показав всю силу её горя, автор сумела создать ситуацию, в которой душа человека проявляет себя. И в неожиданной концовке рассказа лаконично и выразительно раскрывается материнское сердце, его безграничная способность прощать.
Есть в этой книге рассказы, в которых противостояние сил достигает такого накала, что, кажется, душа героя не выдержит. Она находится на какой-то последней грани напряжения. Подобно пламени свечи под сильным порывом ветра. Ещё мгновение, и оно опадёт, погаснет. Но вот пламя заколебалось, потом выпрямилось, заиграло вновь и, кажется, стало лишь ещё ярче.
Такую ассоциацию будит рассказ "Кровь для генерала". Сюжет рассказа прост. Идёт война, и главврач военного госпиталя требует от восемнадцатилетней еврейской девушки, студентки филфака, постоянно дежурившей в госпитале, сдать кровь для немецкого генерала. Первый, такой естественный порыв: "Нет, ни за что..." И вновь: "Ни за что не дам кровь фашисту! Пускай подыхает!"
Перелом в этой душевной борьбе произошёл неожиданно, и он передан с такой психологической тонкостью, которая свидетельствует об истинном мастерстве автора. Вот он тот миг, тот звёздный час в человеческой жизни, когда победив ненависть к врагу, девушка принимает решение, против которого всё в ней протестует. Она даст кровь немецкому генералу, потому что, кроме неё, нет донора с такой группой крови, а он должен жить. Жить, чтобы заговорить, чтобы дать показания, от которых зависит успех на целом участке фронта. И она ложится на операционный стол...
Но душе героини, пережившей потрясение, суждено было ещё одно испытание: встреча с генералом Фердинандом фон Вальтером месяц спустя после переливания крови, которая спасла ему жизнь. Этот фрагмент передаёт противостояние двух сил, двух идеологий.
"Прищурив холодные, стального блеска глаза с белесыми ресницами, он внимательно разглядывал меня...
- Мне очень приятно, что я получил кровь от столь прелестной особы, - генерал чуть усмехнулся. - Фройляйн похожа на валькирию - такие же золотистые косы, белая кожа и формы...
Милые наши раненые! Какой райской музыкой казался мне ваш самый похабный мат, как наивны были ваши самые грубые попытки ухаживания в сравнении с этим наглым насмешливым и раздевающим взглядом!
- Впрочем, фройляйн, конечно, представления не имеет об эпосе Нибелунгов, о том, что такое валькирия. У вас этого не учат.
Презрительная улыбка скривила его губы.
Враг! Передо мной был враг - самоуверенный, циничный, преисполненный чувства собственного превосходства над выходившими его людьми.
Вся кровь бросилась мне в лицо, и, глядя в эти холодные стальные глаза, я сказала, задыхаясь:
- Я не валькирия. Не Брунгильда и не Кримгильда! К вашему сведению, я -еврейка, господин генерал. Мою кровь влили вам, и теперь в ваших арийских венах течёт еврейская кровь!
И, не помня себя, поспешно выбежала из палаты."
После публикации в журнале "Алеф" рассказа "Третье чудо" на имя Александры Кильштейн пришло письмо из Америки с просьбой сообщить адрес её героя, сапожника Шимона из Ашдода, уверяя, что, наконец-то, они нашли своего родственника. Всё совпадало: и судьба, и характер. И тогда Александра Павловна ответила, что автор имеет право на художественный вымысел.
Я спросила её однажды, как она пишет свои диалоги. Она ответила: "Я не начинаю писать, пока мой герой не заговорит. Я слышу его слова, интонацию его фраз."
Так она услышала и Бориса из рассказа "Расстрел дезертира". Она спросила его: "Боря, вы были на войне?" Он обиделся: "А почему же я там не был?"
Этой чисто одесской интонацией он ответил на её вопрос, а потом словно растворились краски сегодняшнего дня, и мы вместе с Борисом вернулись в его военное прошлое. Прошлое... Почему оно так держит нас, почему не уходит совсем, а возвращается, проступая из-под настоящего, подобно старой краске, пробивающейся на холсте сквозь наслоения свежих мазков.
Армия отступала, и, оставив Ростов, солдаты разместились в небольшой станице. И вот тогда пережил Борис минуты, которым дано было либо возвысить человека, либо оставить в его душе чувство позора и вины, которое не стирает время. Борис получил приказ расстрелять дезертира. Стояла осень, краски были светлы и ярки. Два паренька, два солдата стояли друг против друга, и один по приказу командира должен был расстрелять другого. А тот, тихий и робкий, всё твердил: "Ведь не убегал я... Только мамку повидать хотел...". Ему было восемнадцать. "Лицо его было совершенно белое, даже губы так побелели, что совершенно не выделялись на лице... С ужасом представлял я себе страшную картину: вот сейчас этот худенький, голубоглазый солдатик по мановению моей руки рухнет на землю среди стеблей подсолнухов. А если я промахнусь, если не сразу? Хлынет кровь... он будет кричать... И какое я имею право отнять у него жизнь? Кто я такой?"
И вновь всё отступило куда-то. Осталась только душа человека. Ты чувствуешь борьбу, которая происходит в ней, тончайшие переходы от одного состояния к другому. Что перевесит в этих колебаниях: страх за свою жизнь, такой естественный, такой понятный, или сострадание к человеку? Силы добра и зла, наши постояннвые спутники на жизненном пути, снова вступили в противостояние...
...Эта книга - очень еврейская. Не потому, конечно, что у других народов нет минут высокой духовности. Но только в еврейской судьбе могут произойти подобные ситуации. Только нас сопровождала эта никогда не утихающая ненависть, только нам дано было спасать свою жизнь ценой таких необычных испытаний. У каждого народа свои герои. Но только у нас, евреев, мог быть этот старик из украинского местечка, который всю жизнь учил Тору, пальцы его привыкли бережно листать страницы священных книг, и потому он не мог удержать лопату, которой дожен был копать себе могилу. Она всё время падала из его рук. В глазах немецких солдат и офицеров он был смешон, этот старый бородатый еврей, и они пинали его сапогами и прикладами. Но какую огромную духовность излучает этот беспомощный старик с искажённым болью лицом...
"Каждый человек, придя в этот мир, должен однажды уйти из него". Эти слова сказал он в минуты, когда в местечко вошли немцы. В нём не было страха. Он думал о жизни и смерти. И о том, что пришёл час подвести итоги.
И возвращаясь к этому образу, я думаю об Александре Павловне Кильштейн. Его устами она выразила свой взгляд на жизнь, на главное в ней: каждый человек, придя в этот мир, однажды уйдёт из него. И главное: сохранить чистоту своей души. В своих героев она воплотила лучшие свои черты. И тот, кто знал её близко, хорошо чувствовал это.
