Вечный огонь

Алон Лея Гринберг: другие произведения.

Вечный огонь

Сервер "Заграница": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]

Оставить комментарий © Copyright Алон Лея Гринберг Обновлено: 10/12/2008. 23k. Статистика. Статья: Израиль		Оценка: *4.324** Ваша оценка:
Аннотация: "Хотите знать, что такое хасидизм? - спрашивал.- Слушайте. Я расскажу вам. Один кузнец, мечтавший о собственном деле, купил наковальню, меха, молот и взялся за дело. Но вот беда: горн никак не разгорается. "Что же это такое? - спросил он старого кузнеца. Выслушал тот и сказал, вздохнув: "Всё есть у тебя для работы, кроме искры. Искра - это и есть хасидизм"...

За окном автобуса - освещённые солнцем поляны, густые леса, тянущиеся на много километров, поля с уже сжатой рожью и снопами соломы. В этих местах я никогда не бывала прежде. Детство и юность мои прошли в Прибалтике, да и в более поздние годы я жила далеко от Среднерусской полосы России. И вот теперь я приехала сюда израильской туристкой. По оставленной стране никогда не страдала ностальгией, с первых дней приняла и полюбила Израиль, но там прошла большая часть моей жизни, и неожиданная встреча с прошлым не могла не волновать. Всё мне казалось знакомым. Я понимала, что это обманчивое сходство. И всё же было чувство, что вот по этим тропам ходила в лагерные походы, в этих лесах собирала крупную, иссиня чёрную голубику, наполняла корзинку рыжими опятами, так вкусно потом приготовленными мамой. Всё вызывало неожиданный отклик: и рощица с белоствольными берёзами, и высокие осины с серо - зелёными стволами, и успевшая уже покраснеть рябина, и сочная, омытая дождями зелень, с жёлтыми любопытно глядящими на мир цветами. Наверное, это встреча с самой собой, длинноногой восторженной девчонкой, влюблённой в природу и радующейся каждому новому дню.

За окном автобуса - Россия. Внутри - тёплая израильская обстановка. И хотя туристы не только из Израиля, впечатление большой семьи, в которой чувствуешь себя легко и свободно. Кто-то слушает урок Талмуда, кто-то читает, кто-то, подобно мне, не отводит глаз от пейзажа за окном, предаваясь воспоминаниям.

Россия, Белоруссия, Украина. Мы едем по местам, где когда-то зародился хасидизм. Уже в Израиле я открыла для себя мир хасидских Учителей, мудрецов, цадиков, имена которых для меня сегодня полны значения и смысла. Помню, каким откровением стала книга Эли Визеля "Рассыпанные искры". Я часто возвращалась к ней и, читая с болью и горечью, думала о том, как долго от нас скрывали всё, что могло пробудить чувство гордости за свой народ. Хасидизм - лишь частица этого прошлого, но сколько же в нём духовного света, как прекрасны образы людей, которые стояли во главе еврейских общин. Поездка приблизила ко мне то время, со всеми его противоречиями, исканиями, порой враждебностью к новому, но глубокой и искренней верой. Пламя, которое разжёг Баал Шем Тов, разгорелось, и тысячи искр взвились в тёмное небо, чтобы потом из каждой искры загорелось пламя.

Лучше, чем Бешт, никто не определил хасидизм. Он, как всегда, в притче отразил суть.

"Хотите знать, что такое хасидизм? - спрашивал.- Слушайте. Я расскажу вам. Один кузнец, мечтавший о собственном деле, купил наковальню, меха, молот и взялся за дело. Но вот беда: горн никак не разгорается. "Что же это такое? - спросил он старого кузнеца. Выслушал тот и сказал, вздохнув: "Всё есть у тебя для работы, кроме искры. Искра - это и есть хасидизм"...

Печаль и благость разлиты в воздухе. Тишина и покой. Нет той яркости красок, к которой мы привыкли в Израиле. Природа наложила свой отпечаток на жизнь цадика. Длинные прогулки по лесам, когда он оставался один на один с небом. Ранние сумерки. Долгие вечера. Вспоминаю слова Шая Агнон: "Облака, покрывающие лик солнца, убывают, а солнце прибывает."

Вчера было часом закатной молитвы, сегодня стало часом полуденной, в тот час, что вчера пробуждались, сегодня уже собираются на молитву". Это о восприятии времени религиозным человеком: не за часами, а за солнцем следит он. Где бы ни жил, в какой части света ни находился - с молитвы начинает свой день, ею завершает. Солнце и звёзды помогают ему в исполнении заповедей.

Сколько километров пути исходили наши мудрецы и праведники в полях и лесах, сколько молитв обратили к Всевышнему. За нас, евреев. В минуты такого одиночества написал раби Нахман из Бреслава свою "Песню трав": "Если бы человеку дано было услышать песнопение и славословие трав, он услышал бы, как каждая травинка поёт песнь Всевышнему." Он любил тишину и хасидам своим говорил, чтобы шли молиться в поле. Сам он исходил эти места вдоль и поперёк. Поднимался на самую высокую вершину и там, в лощине, в раздумьях проводил долгие часы. Бывало, сидел на берегу реки, заросшей осокой и тростником, предавшись созерцанию. А вокруг - никого. Только лес. И шёпот деревьев, и голоса птиц.

И представилось мне, что ожили хасидские дворы, наполнились голосами, и сотни молодых хасидов вновь заторопились в Бейт-Мидраш по притихшим улицам. Так перед твоим мысленным взором оживает старое фото. И уводит далеко от реальности. Вот тройка разномастных лошадей, запряженных в повозку с Бештом, у которого не было своего хасидского двора, и он, как часто бывало, вновь отправился в путь. Его ждали. Его всегда ждали. В кожухе, повязанном кушаком, с неизменным кучером Алексеем или любимым учеником Цви Гершем Сойфером. Кучер дремлет на облучке, а лошади сами несут седоков по просёлочной дороге. Может быть, это и была та самая тройка лошадей, о которой сложил свою притчу Баал Шем Тов? Лошади как лошади, вот только почему не слышно их ржание? Который час в дороге, а не издали ни звука. "Ослабь поводья," - крикнул проезжавший мимо крестьянин. И тотчас заржали лошади, и понеслась тройка легко и весело.

Эту историю вспоминают, когда рассказывают, как Яаков Йосеф из Полонного, долгое время не признававший Бешта, был покорён им, став одним из его самых преданных хасидов. При первой встрече рассказал ему Бал Шем Тов свою притчу. Услышав её, он разрыдался. Понял скрытую в ней мысль: душе нужна свобода, чтобы она ощущала мир вокруг, чтобы звучала, как струна, трепетала от красоты, от обилия красок... Видно скована была его душа, закрыта для радости... Слова Баал Шем Това коснулись её сокровенных глубин, и она раскрылась навстречу им.

Исраэль Баал Шем Тов - Владеющий благим именем - изменил еврейский мир. Сила его веры была так глубока, влияние личности так сильно, что он захватывал каждого, кто однажды его слышал. Из легенд и притч, правды и вымысла вырисовывается образ человека, который пришёл в наш мир, хорошо осознавая свою миссию. Семь лет он жил в Карпатских горах, его дух возносился к небу, но мысли были о тех, кто внизу. Он придёт к ним и принесёт им добрую весть: "Только живя в радости, человек исполняет волю Творца. Тора - не тяжкий камень, сгибающий спину еврея, а драгоценный сапфир, освещающий его путь. Тора дана людям, а не ангелам и не требует от них совершенства." Он обратился не к разуму человека, но к его чувству. И этот язык был ближе и понятней простому народу, чем язык книжной мудрости. Он учил измученного, исстрадавшегося еврея отринуть печаль, подарить душе свободу и радость. Ты узнаёшь его мысли в изречениях многих хасидских цадиков. Разве не о том же сказал раби Нахман из Бреслава в словах, ставших израильской песней, которую поют и в радости и в горе: "Весь мир только узкий мост. И главное - ничего не бояться."

Много легенд сложено о Баал Шем Тове. Его образ словно окутан дымкой тумана: где-то на грани реальности и вымысла. Но вот мы в Меджибоже. И моя рука касается надгробья, на котором резцом по камню вырезано его имя. И предания обретают реальность. А вот и могила Баруха, его такого властолюбивого внука, у которого не всегда получалось быть похожим на деда... Вплотную к погребальному скелепу приблизилось древнее еврейское кладбище. И надписи на камне трогают своей наивной простотой. Но в них - главное: давал ли цдаку, учил ли Тору, почитал ли родителей, был ли справедлив...Те же человеческие ценности, которым мы верны сегодня. Те же надписи на древнем кладбище в Цфате и на совсем свежих могильных камнях на Масличной горе...

Когда я думаю о судьбе учения Баал Шем Това, видятся мне не Карпаты, а гора Мерон, высоко вознёсшаяся над всей округой. Опускаются сумерки, и она прячется в синеватом свете. В древнем Израиле на её вершине зажигали костёр, чтобы передать весть о рождении нового месяца. И в окрестных горах Галилеи похватывали эту весть, чтобы нести дальше. Первым, кто принял эстафету Бешта, был Дов Бер из Межерича. Только после него и благодаря ему, учение Бешта найдёт истинных своих последователей. Лишь избранные становились учениками Великого Магида. Он говорил, что они подобны благородным свечам, их нужно зажечь, и они загорятся чистым пламенем. И было у него триста учеников, тридцать девять из них стали лидерами хасидских династии. Но вглядываясь из нашего далека в его образ, ощущаешь трагизм одиночества. Подобно горе возвышался Магид над своим окружением, и некому было помочь ему на выбранном им пути.

Его предсмертные слова были обращены к хасидам: "Держитесь вместе, будьте всегда вместе, всегда".

Его назвали Великим Магидом. Великим Проповедником. В истории хасидизма нет второго, кто бы был коронован таким именем.

Но у меня есть свой любимый образ. Ученик Магида из Межерича Леви Ицхак из Бердичева не возглавил династию, у него не было последователей, как у других хасидских цадиков, он был раввином Бердичева, и после его смерти община не пригласила другого раввина, оставшись верной его памяти. Так и идёт это имя рядом с именем города: Леви Ицхак из Бердичева. Да и мог ли кто-то другой наследовать Леви Ицхаку? Так жить бедами общины и радоваться каждому маленькому чуду? Раздавать всё своё жалованье, оставаясь нищим. Бегать из богадельни в сиротский приют, из деревни в деревню, отдавая без остатка тепло своей души?

Время оказалось не властно над его образом. Он стал ещё ярче, любимей, ближе, будто и сегодня Леви Ицхак с нами, чтобы и за нас просить в бесконечных своих молитвах. Бердичевский раби славился своей учёностью, знанием Талмуда, глубокой религиозностью, у него были ученики, но не потому стал одним из любимейших хасидских цадиков и героем многих поэтических и прозаических произведений. Сутью его личности была любовь к людям. Вокруг было много страдания, и когда душа его не могла вынести чужую боль, он обращался к Богу: защищал перед Ним евреев, напоминал об их верности Всевышнему, требовал сострадания. Его бесконечная любовь к людям давала ему на это право.

Слабый физически, теряющий сознание после долгой молитвы, Леви Ицхак выглядит совсем иначе, когда стоит перед Богом. Сила его духа возвышала его: "Если еврей видит на земле филактерии, он спешит поднять и поцеловать их. Написано, что мы - твой тфилин. Неужели Ты никогда не поднимешь нас к Себе?"

Кому ещё дана была такая страстность и такой жар, чтобы искать справедливости и требовать ответа у самого Бога?

Он покоится в Бердичеве. На старом еврейском кладбище. Глубокой ночью пробирались мы по тропинке к месту его захоронения, могилы прятались в тени деревьев и казалось: это не кладбище, но лес, в который мы забрели случайно. Но вот и охель. Каменное строение с полусферической крышей, под которой покоится праведник, на иврите называют "охель". В русском языке нет адекватного понятия. Шатёр, погребальный склеп - каждое из этих слов имеет свой определённый оттенок, и ни одно из них не передаёт того, что для еврея значит охель. Слово это ведёт вглубь нашей памяти. Раскинув шатры, кочевали наши предки по незнакомой, лишёной влаги земле. Охель - напоминание о жизни, тепле, доме. Почему же, когда уходит праведник, возводят над его могилой охель? Потому что охель символизирует мистическую связь поколений. В охеле мы словно ощущаем присутствие цадика, как будто стены удерживают его дух. А быть может, здесь, в этих стенах, наша душа в состоянии религиозного порыва готова к такой встрече?

Спускались сумерки, сгущалась тьма, отметая всё лишнее от взгляда, приходило чувство сосредоточенности... На могилу Леви Ицхака приезжают евреи со всего мира с верой: как он защищал нас при жизни, так продолжает защищать и сейчас. Не случайно ведь из всех хасидских цадиков только его мы называем Заступник. Обрела ли его душа покой или она по - прежнему страдает за своих братьев евреев, которые никогда не знали лёгкой доли?

Август. На пороге осень. Кое-где деревья уже сбросили листву. Тянутся поля, колодезные срубы, деревянные домики. Запомнились названия деревень: Федино, Урюпино, Сафроново. Пошёл резкий и сильный дождь. Пасмурно и по-осеннему холодно. Рано темнеет. Мы неподалёку от Смоленска. Об этих местах писал Симонов в своих стихах, посвящённых Суркову: "Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины, как шли бесконечные злые дожди... " Кажется, ничто не изменилось с тех пор, те же холодные злые дожди, те же бревенчатые домики, срубы, те же крытые тёсом крыши... А мне вспоминается другое время и другая судьба. Жил неподалёку от этих мест еврейский мыслитель и философ. Когда он был ещё мальчиком и ему едва исполнилось тринадцать, раввин записал в протоколе еврейской общины: "Удивительный учёный, танна. "Сравнение с таннаями, великими законоучителями, жившими в первом и втором веках, подчёркивает его особую одарённость. И имя отражало его суть: Шнеур - два света. Шнеур Залман Шнеерсон или, как впоследствии хасиды называли его, - Алтер Ребе - Старый Ребе.

Его хасидский двор находился в местечке Ляды Могилёвской губернии, куда он переехал из Лиозно. Когда Наполеон приблизилась к Лядам, рабби Шнеур Залман присоединился к обозу отступающей русской армии и покинул свой дом. Его взгляду открывалось то, что не дано было увидеть никому другому. Ещё в 1800 году он предсказал поражение и гибель Наполеона, но пока тот побеждал, приближаясь к Москве. И Старый Ребе приказал домочадцам срочно собираться в дорогу. "Лучше умереть, чем жить под властью Наполеона, - сказал он. - Уехав, я не увижу страдания моего народа". Он знал, что Наполеон будет наступать, а затем отступать через Белоруссию, и тяжелее всего придётся евреям. И об этом - плакал.

Морозы набирали силу, а беженцы не могли найти пристанища. Из деревни в деревню перебирались они по тем же дорогам, по которым сейчас едем мы. На телегах, с маленькими детьми, с трудом добывая молоко и хлеб. Везде их проклинали и отовсюду гнали. Они проехали через рязанские деревни, миновали Тамбов, Орёл, почти добрались до Курска. Остановились в деревне Пены Полтавской губернии. Рабби Шнеур Залман умирал. Стоял лютый мороз, хасиды за окном читали псалмы. Последнее его слово было подобно выдоху: "Гадяч" - имя города, где его похоронят.

В Гадяч мы приехали ночью. И по цепочке шли к могиле цадика. Почва была глинистая, недавно прошёл дождь, и трудно было идти.

Незадолго до поездки, я работала над очерком о писателе Цви Прегерзоне. В свой роман "Вечный огонь", написанный, как и все его произведения, на иврите, Прегерзон вплёл предание о Шнеуре Залмане из Ляд, связав с последними мгновениями его земной жизни. "В час выхода святой души Старого Ребе поднялось на кладбище в Гадяче, в лесу на берегу Псёла, маленькое пламя. Мерцало это пламя днём и ночью, и буйный ветер вырывался из леса и бросался на него, и комья снега обрушивались, но оно попрежнему горело, и никакая сила в мире не могла погасить его," - писал он.

Шумят кроны деревьев. Поёт свою тихую песню Псёл. На кладбище в Гадяче попала в засаду оставшаяся в живых группа евреев. Эсэсовцы заперли их в склепе, чтобы наутро расстрелять. Пьяные голоса доносятся до несчастных, приговорённых к смерти людей. Тают часы, приближая рассвет. Кто-то молится, кто-то читает псалмы. Ночью служка, поддерживающий огонь лампады на могиле, услышал голос. Ему казалось, что звук заполнил собою всё пространство. Он никогда не слышал голос раби, но знал: это его голос: "Я не могу вынести страдания. Мера Яакова - мера жалости. Открой пещеру под свечой вечности"...Так соединились мистика и реальность. Пещера под могилой, разверзшаяся в час похорон Старого Ребе, привела ещё недавно обречённых на смерть людей - к берегу реки, а оттуда - через лес - к партизанам...

Образ Шнеура Залмана, талмудиста и философа, посвятившего главный труд своей жизни - книгу "Танья" ("Учение"- по арамейски) исследованию еврейской души, её связи с Божественной основой, помог писателю раскрыть мысли о вечности народа, его духовной силе, проявившейся в период самых страшных испытаний. Вечный огонь - символ, взятый из философии иудаизма, уподобившей еврейскую душу в её устремлённости к Божественному началу, горящей свече, пламя которой всё время рвётся ввысь. Роман "Вечный огонь" был опубликован в Израиле под псевдонимом "А.Цфони" незадолго до смерти писателя, просидевшего за свою любовь к ивриту семь лет в сталинских лагерях и тюрьмах. Но пришёл час, и его настоящее имя узнал и ивритский и русский читатель...

Могла ли я предугадать, что меня когда-нибудь занесёт в эти края и однажды, августовской ночью, стоя у могилы Шнеура Залмана, вознесу тихую молитву за себя и своих близких, и в молчании ночи ко мне пробьётся дыхание Псёла, а потом при свете луны, склонившись над разбитыми памятниками, буду разглядывать эпитафии на надгробных камнях, отброшенных взрывной волной от давно опустевших могил.

Глубоки наши еврейские корни в этой земле. Оглянись назад: погромы, ненависть, гонения, войны...Но мы продолжали хранить ей верность... Они разбросились вдали друг от друга, могилы еврейских мудрецов и праведников, навсегда оставшихся здесь. По-разному выглядели места их упокоения в России, Белоруссии, Украине и у нас, в Израиле.

Но была жива всё та же традиция, всё так же горяча молитва на могиле праведника, все так же сильна надежда на его помощь.

Меджибож, Любавичи, Гадяч, Бердичев, Умань.

Любавичи остались в моей памяти зелёным островком с омытой дождём травой. Ноги тонули в этой траве, их кусала крапива, пока мы бежали через поле к домику из красного кирпича со светлой куполообразной крышей. Деревья, окружившие охель, тянулись высоко вверх, и были как великаны на страже. А я думала о большом и сильном роде праведников и мудрецов, который подобно поросли могучего дерева, пустил свои корни в духовную почву, оставив в ней свой глубокий след. Старый Ребе провозгласил источником веры - разум, созерцательное мышление, подчеркнув его власть над чувством. Это учение стало интеллектуальным стволом хасидизма. Он сам дал ему название: Хабад - абревеатура от хохма, бина, даат -мудрость, понимание, знание.

Первым его последователем стал сын Дов Бер, перенесший свою резиденцию из разрушенных войной с Наполеоном Ляд в Любавичи. Ему на смену пришёл внук Старого Ребе Менахем Мендл, известный как Цемах Цедек (Поросль Благочестия) по названию написанной им книги. Они сформировались под сенью могучего интеллекта Шнеура Залмана, впитали его философию и продолжали в своих трудах развивать его мысли, но первоосновой оставалось учение Баал Шем Това.

Сегодня в Любавичах две могилы: Цемах Цедека и его младшего сына Шмуэля Шахна, четвёртого цаддика династии Шнеерсонов. Когда-то Любавичи жили своим цадиком. Сотни евреев приезжали, чтобы увидеть праведника и получить благословение. О святости и мудрости рода Шнеерсонов ходили легенды. В 1987 году Шалом Дов Бер - создал в Любавичах первую иешиву, а чуть позже через своих посланников основал иешиву в Хевроне.

Семь цадиков Любавичской ветви, и каждый оставил свою память на земле. Они жили и боролись во время самых тяжёлых испытаний, выпавших на долю еврейского народа. Им дано было осветить тьму, направить еврейскую мысль к национальным истокам. Шла гражданская война. Началось тяжёлое преследование религиозных евреев: гонение, аресты, расстрелы. В 1927 году Йосеф Ицхак, шестой цадик этой династии, был арестован и приговорён к расстрелу, и только чудо спасло его. Вернувшись из тюрьмы, он написал: "Помимо обычных вех жизни, данных каждому человеку - детства, отрочества, зрелости и старости - Всевышний представляет на жизненном пути особые моменты, когда сурово испытывается его натура и природа и резко выделяются скрытые способности, когда душа поднимается на новые высоты, порываясь осознать конечную цель человеческой жизни".

Эти слова не только об одной судьбе, они о жизни всего народа, его душе, силе его противостояния.

Есть люди, которые поражают своей духовной мощью. Когда мы говорим о двадцатом веке, неизменно возникает образ Любавичского ребе Менахема Мендла Шнеерсона, величайшего мудреца, философа, учёного, унаследовавшего всё лучшее от своих предков. Глубоко и полно отразил Цви Прегерзон мысль о преемственности поколений: "Нелегко было вести этот народ по дороге тяжёлых испытаний, по страшной дороге, забрасываемой камнями. В каждом поколении вставали люди, которые знали тайны управления кораблём с берега одного поколения к другому. Вся их сила была в Книгах, в стоящих за ними поколениях и в дерзости их сердец".

Когда Любавичский ребе покинул наш мир, в Израиле была атмосфера всеобщей потери, ощущение того, что ушло из нашей жизни что-то большое, частица света, которое долгое время был так естественен, что казалось ему не будет конца. Многие вспоминали его предсказания перед войной в Персидском заливе, когда он успокоил всех словами, что Эрец Исраэль вне опасности. Зато позже, когда война закончилась и пришло чувство облегчения, прозвучало грозное предупреждение: "Эрец Исраэль в опасности." Начиналась интифада, унёсшая сотни человеческих жизней... Предвидение праведника было из иного, неведомого простым смертным источника. Когда над нами властвовала ночь, им подобно пророкам, дано было увидеть рассвет...

Путешествуя по местам, ставшим родиной хасидизма, вспомнила я своего далёкого предка Михла Велвла Дубнова из Мстиславля Могилёвской губернии. От него и пошёл род моего деда Абрама Дубнова. Мог ли он, живший немногим более двух столетий назад, представить, что его потомки окажутся на земле Эрец Исраэль, в самом Иерусалиме? Только оглядываясь на прошлое, понимаешь, сколько чудес произошло с нами. Мы живы. И мы вернулись на свою землю, в свой потерянный и вновь обретённый дом.

За окном автобуса всё те же леса, поляны, луга, речки, озёрца, какими увиделись в первый день моей с ними встречи... Но сейчас я далека от них. Памятники Хмельницкому, пролившему немало еврейской крови, разрушенные еврейские кладбища, редкие памятники расстрелянным евреям, сброшенным в ямы, шахты, во рвы - всё стоит перед глазами. Нет, никогда не возродиться этим местам. Только память осталась от былых хасидских дворов. Только память о тех, кто жил здесь. Они влачили нищенское существование, грозный окрик парица постоянно висел над ними, но они оставили нам в наследие высокую духовность: зажгли искру хасидизма. И она не погасла, потому что последующие поколения подхватили её. И горит эта искра не на барских дворах, не под злобное улюлюканье ненавидящих взглядов, а у себя дома, в Иерусалиме, о котором веками мечтали наши предки.

И я понимаю: то была встреча с моим далёким прошлым, с самой собой, с истоком души, который я в себе ощутила.

Оставить комментарий © Copyright Алон Лея Гринберг Обновлено: 10/12/2008. 23k. Статистика. Статья: Израиль	Оценка: *4.324** Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта

"Заграница"

Путевые заметки

Это наша кнопка