Она дожила до сорока лет, ни разу по-настоящему не влюбившись. По крайней мере, так она сама говорила.
Говорила она это, разумеется, не мужу. Мужу она каждый день напевала совсем другое, бесконечные вариации на тему "как я тебя люблю". Конечно, она лгала, но что ей оставалось делать?
Кате перевалило на пятый десяток, и она ясно понимала, что этот муж (то ли седьмой, то ли восьмой по счету, если учитывать, как мужей, всех "постоянных" любовников, с которыми она прожила под одной крышей хотя бы год) будет, скорее всего, последним ее мужем. А точнее - должен стать ее последним мужем, она не собиралась больше искать принца на белом коне. Пусть она и не любила Эдика, как муж он ее вполне устраивал.
Он хорошо зарабатывал, что позволяло Кате работать лишь время от времени, и все заработанное складывать в свой карман. Он любил ее слепо и преданно, закрывал глаза на все ее проказы, это был первый ее муж, насчет которого она была полностью уверена, что по своей воле он никогда от нее не уйдет. Наконец, сорок лет это уже такой возраст для женщины, когда некоторые мечты нужно просто забыть, когда любая синица в руке становится в сто раз дороже прекрасного журавля в далеком небе.
В общем, мужем она дорожила, и поставила себе за правило не изменять ему, даже платонических романов не заводить. Вообще забыть, что на свете есть другие мужики - никакого флирта, никакого кокетства, ни-че-го. И вот уже года три подряд она твердо соблюдала этот обет.
2
Эта твердость давалось ей нелегко, данный обет полностью противоречил ее склонностям и привычкам. В ее жизни было столько мужчин, помимо "постоянных", что она сама сбилась со счету.
Что с того, что она никого из них не любила? Она любила сам процесс "любви", любила его во всех вариантах, от развернутого, который мог продолжаться недели и месяцы, до предельно сокращенного, который вмещался в одну только ночь. Ей нравились букеты роз и робкие признания, но так же нравились и наглые приставания на улице; ей были по душе и стеснительные очкарики, и хладнокровные джентльмены, и нахальные жлобы, нравились красавцы и уроды, и даже калеки - у одного из ее любовников не было ноги, у другого глаза, а еще один был и вовсе глухонемым. Единственное, что требовалось от очередного претендента на ее благосклонность, это влюбиться в Катю искренне и страстно, пусть и ненадолго. Если она признавала страсть неподдельной, то все теперь зависело лишь от бойкости претендента: у каждого из них были шансы оказаться в ее постели уже через час после знакомства, хотя некоторые об этом и не догадывались. Она никого не любила, но никого и не боялась, она была храброй женщиной и, может быть, поэтому ей поразительно везло - ни разу она не подцепила дурной болезни, никогда не случалось так, чтобы ночь, проведенная с практически незнакомым мужиком, обернулась побоями или еще какой неприятностью.
В общем, воспоминания о мужчинах у нее остались самые хорошие - и вот уже три года в ее жизни не было никаких мужчин, кроме Эдика.
Да, Эдик ее вполне устраивал как муж, но она ведь привыкла иметь не только мужа. Откровенно говоря, ей уже обрыдла эта спокойная, обеспеченная жизнь верной жены, но никаких возможностей что-то изменить она не видела.
И она стала попивать - все чаще и чаще.
3
Пить ей не следовало, она сама это прекрасно знала. Выпить она всегда любила, и могла выпить довольно много без видимых последствий. Беда была в том, что время от времени на нее находил какой-то морок, превращавший опьянение в безумие.
Когда это случалось, ее тянуло на приключения самого дикого свойства. Она могла грохнуть о пол сервиз, подраться с лучшей подругой, выйти на улицу и дать пинка случайному прохожему. Или, наоборот, продемонстрировать ему голую грудь и пригласить совокупиться прямо тут же, на тротуаре. Конечно, это была лишь шутка - прохожий неизменно шарахался и стремительно уносил ноги, а она дико хохотала ему вслед. Только шутки эти попахивали очень дурно, утренние воспоминания о них вызывали у Кати истерику. Она рыдала, каялась, просила у всех прощения, клялась, что больше никогда в жизни...
Вот только клятвы эти были пустые, она ведь сама не знала, когда, по какой причине накатывает на нее безумие - с равным успехом оно могло вернуться и через год, и через неделю.
Впрочем, последние года два с ней этого не случалось, и она решила, что "с возрастом прошло". Тем не менее, пила с опаской, старалась знать меру, и вообще прикладывалась к бутылке лишь тогда, когда Эдика дома не было. Эдик работал на "скорой помощи", то в дневную смену, то в ночную; и вот когда он уходил в ночь, Катя доставала бутылку, выпивала ровно столько, чтобы душа успокоилась, и ложилась спать. Конечно, если случалось какое-то торжество, если их, скажем, приглашали в ресторан отметить чей-то день рождения, то она пила открыто, на глазах у мужа. Но к этому Эдик относился спокойно: куда же деваться, все пьют, не будешь пить - обидишь друзей. Да и вообще, пьяное безумие к Кате больше не возвращалось, и он тоже успокоился.
Так тянулось с год, до тех самых пор, пока не пришел день рождения самого Эдика. Ему стукнуло сорок пять - юбилей, черт побери! - и было решено, что это надо отметить с размахом.
4
На день рождения Катя подарила Эдику новую машину. Не совсем, правда, подарила, и не совсем новую, но тем не менее...
Им все равно нужно было менять машину, старая уже дышала на ладан. Вот Катя и расстаралась, что было совсем не просто, учитывая ограниченные ресурсы и пристрастие Эдика к шикарным и престижным тачкам. Она нашла Cadillac DeVille, ему уже шел пятый годок, но он был чистенький, блестящий, с небольшим пробегом - в общем, совсем как новый. Кроме того, устроив ожесточенный торг, она сбила цену на целых три тысячи, что самому Эдику никогда бы не удалось, торговаться он не умел. Ну и, наконец, она выложила из своего кармана четыре тысячи, половину первого платежа. Вторую половину уже добавил Эдик, ему же предстояло выплачивать в рассрочку и оставшиеся восемь тысяч. Но все равно Катины заслуги в приобретении этого роскошного средства передвижения были несомненны, и Эдик охотно признал "кадиллак" ее подарком.
5
Праздновали юбилей в русском ресторане. Кроме знакомых лиц - старые друзья, старые подруги - были и лица незнакомые. Эдик пригласил на торжество товарищей по бригаде, поляка Казимира и негра по имени Барни.
Казимиру русские кабаки были не в новинку, поэтому он по сторонам не смотрел, а сосредоточил свое внимание на Кате. Конечно, Кате это было приятно, это доказывало, что, по крайней мере, тут, за столом, она самая красивая. К тому же Казимир был младше ее, но, кажется, думал, что он старше. Катя, действительно, выглядела гораздо моложе своих сорока, и то, что Казимир, видимо, всерьез считал, что ей лет тридцать, очень ей льстило. Но сам по себе Казимир ей был не интересен - обычный гусар, который, встретив более-менее привлекательную женщину, начинает охмурять ее просто по привычке.
Гораздо больше ее заинтересовал Барни, который сидел с нею рядом. С черными Катя прежде близко не общалась, ей было любопытно. Барни оказался очень симпатичным парнем, да к тому же он был высокий, широкоплечий - мощная такая "машина" - и вот ему-то как раз было не больше тридцати. Но особенно ее увлекла его непосредственность и открытость, она даже предположить не могла, что взрослый человек может так себя вести - бесхитростно, несолидно, абсолютно расковано. Барни не скрывал изумления, с которым смотрел на русский разгул, задавал наивные вопросы - и весело смеялся, осознав, что его вопрос был глуп. Он как будто ничего не скрывал, рассказывал о себе прямо и просто, и через пару часов Кате стало казаться, что она знает о Барни все, словно они всю жизнь провели вместе, словно она обрела брата, с которым можно говорить о чем угодно, делиться любыми горестями и печалями, он все поймет и все простит.
Она вытащила его танцевать - сам Барни этого не предлагал, он так и сказал Кате, что ему неудобно приглашать ее на глазах у мужа. Удобно или нет, но во время танца она ощутила его эрекцию, осторожно прижалась бедром - господи, какой же у него был большой, это чувствовалось даже через одежду! К столу она вернулась совершенно одуревшая, выпила водки, и сказала себе, что все, хватит, никаких больше танцев, нечего зря нервы в струну вытягивать. Но этого обещания, данного себе самой, Катя не сдержала, станцевала с Барни еще несколько раз; а когда уже расходились, не выдержала, поцеловала его в щеку, коварно рассудив, что поцелуй этот легко можно списать на "пьяную бабу".
Впрочем, списывать не пришлось, Эдик все видел, но отнесся к происшествию с полным равнодушием.
6
На следующий день она проснулась поздно, Эдик уже ушел. У него в этот день был выходной, но он довольно часто тратил свои выходные на то, чтобы заработать лишние две-три сотни долларов. Помимо медицины, он неплохо разбирался в сантехнике, работа для него всегда находилась.
Катя встала с постели, забралась под душ и долго стояла под теплыми струями, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Как-то странно она себя чувствовала, и не могла понять, то ли это похмелье, то ли грипп у нее начинается. Под ложечкой сосало, голова была мутной и неприятно легкой, болезненно ныли виски, и все чудилось, что она что-то потеряла или забыла, чего-то очень важного не хватает. А чего именно? "Да, Господи, я же просто жрать хочу! - вдруг поняла она. - Вчера с этой пьянкой и с этим Барни почти ничего ведь не ела. А тут еще похмелье, вот и мутит. Поесть надо, и все дела".
Катя выбралась из-под душа, обмотала волосы полотенцем, накинула халат и отправилась на кухню. Включила кофейник, достала из холодильника сыр, хлеб, ветчину - и тут увидела на столе мобильник Эдика. Эдик редко забывал мобильник дома, просто вчера, видать, тоже выпил лишнего, в голове тараканы скачут, вот и забыл. Здорово!
Несколько секунд Катя смотрела на мобильник, пытаясь сообразить, почему оплошность мужа так ее обрадовала. А потом - так и не сообразив - взяла мобильник в руки, выбрала опцию "телефонная книжка" и легко нашла номер некоего Барни Брансона. Тогда она пошла в спальню, где лежал ее собственный мобильник, и забила в него номер Барни, обозначив его шифром "браток". Вернулась в кухню, осторожно положила телефон мужа в точности туда, откуда взяла, села на стул и вздохнула так, словно только что закончила нелегкую, но чрезвычайно важную работу.
7
Позвонила она Барни только через неделю.
Во-первых, нужно было дождаться, когда у Барни будет выходной, ведь он работал с Эдиком на одной машине, и звонить в рабочее время было невозможно. А во-вторых, всю эту неделю ее мутило и ломало, словно она действительно подхватила какой-то зловредный грипп. Она не понимала, зачем украла телефон Барни, почему ей нужно ему звонить.
Кто такой этот Барни? Такой же "парамедик" как ее муж, нечто среднее между фельдшером и санитаром. Те же сорок тысяч в год - за вычетом налогов остается шесть сотен в неделю. Так Эдик хоть на стороне подрабатывает, а Барни вряд ли. Кроме того, разноцветные браки почти всегда оказываются несчастливыми, она об этом много раз слышала. И с чего она взяла, что будет какой-то брак, вообще хоть что-то будет? Наверняка у Барни есть жена, дети, такая дружная черная семья. Нафиг ему сдалась какая-то белая дурочка, с которой он познакомился в безумном русском кабаке? Да и ей самой - ей-то нафиг сдался какой-то черный, у которого всех достоинств только что большой член, белозубая улыбка и чарующая речь? Что она будет с ним делать, в Гарлем жить пойдет? Что за бред, она, наверное, точно заболела, надо или к врачу идти, или напиться в доску - короче говоря, лечиться надо, вот и все.
И Катя стала лечиться - напилась раз, напилась другой, а на третий день пить не стала. Вместо того, чтобы лечиться, она позвонила Барни.
8
Больше всего она боялась, что трубку возьмет его жена, или кто-то еще из дружной черной семьи, которую она себе вообразила. Но трубку взял сам Барни (ну конечно, дура, ведь это же его мобильник!), и, услышав его голос, Катя растерялась, сразу забыла все, что приготовилась ему сказать. Поэтому начала она просто и тупо:
- Привет, Барни, это Катя. Ты помнишь меня?
- Помню, я сразу узнал твой голос, - ответил Барни. - Что случилось, Катя?
В голове у нее по-прежнему было пусто, и ничего не оставалось, как быть простой до конца:
- Нам надо увидеться, Барни. Надо поговорить.
- Да? - Барни замолчал на мгновенье, и Кате подумалось, что за это мгновение он понял все: зачем она ему звонит, чего добивается, что творится в ее душе.
- Ну хорошо, раз надо, так надо, - сказал Барни. - Когда?
- Сегодня можно?
- Можно. А где?
- Мне все равно.
- Хорошо, где ты живешь?
- Да прямо рядом с больницей. Ну, где вы с Эдиком работаете
- Прекрасно. Знаешь, там недалеко, через улицу, скверик есть, скамейки у входа стоят?
- Знаю, конечно.
- Подойди туда без четверти три, я подъеду, подберу тебя. А там уже решим, что дальше. Годиться?
- Годиться!
- Ну, до встречи.
Катя отложила мобильник, упала на кровать, закрыла глаза. Ее захлестнула волна дикой, бессмысленной радости - никогда она такого не испытывала, разве что после дозы "винта", которым изредка баловалась лет двадцать назад.
Но долго кайфовать было нельзя, у нее оставалось не более часа на то, чтобы сделать себя ослепительной и неотразимой. Если это у нее получиться, радости будет еще больше.
9
Ей было хорошо на переднем сиденье серебристого "лексуса", в котором приехал Барни. А приехал он не один, рядом с ним сидел сухой, подтянутый седовласый мужчина лет пятидесяти. Белый. Как только машина остановилась, мужчина вышел, придержал дверцу, улыбнулся какой-то необычайно доброй улыбкой, и жестом пригласил Катю занять его место.
- Катя, познакомься, это Лоренс, - сказал Барни. - Лоренс, это Катя.
- Приятно познакомиться, - сказал Лоренс.
- Мне тоже, - ответила Катя, и они обменялись рукопожатием.
- Ну, пока, - сказал Лоренс.
- Ты дойдешь? - спросил Барни.
- Шутишь? Тут каких-то два шага.
- Ладно, удачи тебе сегодня.
Лоренс пошел в сторону больницы, а Катя спросила:
- Кто это такой?
- Лоренс? Он хирургом в больнице работает.
Катя удивилась: хирург и парамедик - это же небо и земля, совсем разные социальные уровни, муж давно ей это объяснил. Как они вообще умудрились познакомиться, тем более, что хирург - белый, а парамедик - черный? Пусть расизм в Америке вне закона, но в частной жизни белые с черными почти не пересекаются. А они ведь не просто познакомились, Барни держится с этим Лоренсом как со старым приятелем...
Ладно, решила Катя, в этом я потом разберусь, и спросила у Барни, куда они едут.
- Ко мне домой, это недалеко. Ты не против?
- Совсем не против. Ты что, один живешь?
- Я у друга живу. Но сегодня его не будет.
Они уже выехали на Оушен-парквей, оттуда Барни свернул на авеню "Н", потом в тупиковую улочку, заросшую вековыми деревьями, и запарковал машину перед домом, который напоминал миниатюрный дворец.
- Вот и приехали, - сказал Барни. - Здесь я живу.
Катя открыла рот - ничего себе устроился черный парамедик! Только тут до нее дошло, что новенький "лексус", в котором приехал Барни, стоит раза в три дороже, чем роскошный "кадиллак", который она подарила мужу.
10
Они вошли в дом, а дальше все было как-то странно.
Барни провел ее в гостиную, усадил на диван, спросил, что она будет пить. Кате было все равно, что пить, в голове опять было пусто, коленки дрожали. Барни поставил на столик два бокала и бутылку мадеры, сел рядом, сказал что-то вроде "ну рассказывай, что там у тебя", но говорить ей не дал, сам заговорил о каких-то пустяках, о сущей ерунде. Он нес откровенный вздор, и Катя поняла, что он прекрасно знает все, что она хотела ему сказать, и что говорить этого не надо, потому, что и так все понятно. Она слушала его молча, маленькими глотками отпивая вино, но скоро и это стало не нужно, потому, что Барни обнял ее и стал целовать, одновременно быстро и ловко раздевая ее и себя; а потом подхватил Катю на руки и понес в спальню.
И там, в спальне, на широченной кровати, тоже все было как в тумане, и неизвестно, сколько это длилось, сколько раз повторялось, это потом уже, когда они успокоились, Катя вспомнила, что где-то читала, что настоящий кайф не может быть долгим или коротким, он вне времени, когда приходит кайф, время исчезает. Она лежала, уютно пристроив голову на плече у Барни, он обнимал ее за плечи, а другой рукой почесывал, как кошку, за ухом, и это тоже было восхитительно, она чуть не заснула. Но все же не заснула и спросила:
- Друг у тебя, наверное, очень богатый?
- Богатый, - согласился Барни. - Он вообще золото, а не человек - богатый, умный, добрый.
- А чем он занимается?
- Я же тебе говорил, он хирург. Один из лучших хирургов в мире. Тысяч пятьдесят за операцию получает, а оперирует как минимум раз в неделю. На него и очередь еще стоит.
- Постой, постой... Ты этого Лоренса имеешь в виду?
- Ну а кого еще?
- Так это он - твой друг?
- А что, это не заметно?
- В том-то и дело, что заметно... Я все голову ломала, как это вы нашли друг друга...
- А, вот ты о чем, - засмеялся Барни. - Белый-черный, старый-молодой, хирург-санитар... Вся эта социальная чушь... Ты просто не туда смотрела. Мы же оба "голубые", а тут уж полное равенство, тут имеет значение только любовь.
- Что?! - подскочила Катя.
- Ну, я-то бисексуал, а Лоренс - чисто "голубой". Он мне не только не друг, но и жена.
11
Катя молча встала с кровати, прошла в гостиную и стала одеваться. Барни вышел следом, очень быстро, опередив Катю, оделся, и встал у входной двери, прислонившись к стене.
- Не надо меня ждать, - сказала Катя зло. - Я сама до дому доберусь.
- Не дури, никуда я тебя одну не отпущу в таком состоянии.
- В каком таком состоянии?
- Неважно, в каком. Какая тебе разница, кто тебя повезет? Можешь сесть на заднее сиденье и думать, что едешь в такси.
- Ну спасибо, мистер таксист.
Она все же села на переднее сиденье, но всю дорогу молчала. А о чем было говорить? Кате очень хотелось назвать Барни подлецом, но почему, собственно, он подлец? Разве он сделал ей что-то плохое? Он сделал с ней только то, чего она сама хотела. А, кроме того, она же знала, что он женат, и что меняется от того, что жена оказалась мужчиной? В конце концов, это Америка, здесь это в порядке вещей. Кто Кате виноват, что она до сих пор не избавилась от дикарских предрассудков? Мужчина, женщина, да хоть коза, - какая разница, ведь ей было так хорошо с Барни, ведь она его любила!
Впервые в жизни Катя призналась себе в том, что она влюблена, влюблена по уши, до умопомешательства, и черт знает каких усилий ей стоило не расплакаться прямо в машине. Она вышла, не попрощавшись, чуть ли не бегом кинулась домой, а там первым делом достала из бара бутылку водки и выпила чуть ли не полный стакан. Только тогда ей немного полегчало, она переоделась в домашнее, налила второй стакан, потом третий... В общем, когда Эдик вернулся со своей шабашки, Катя была уже настолько пьяна, что муж даже не сразу ее нашел - было только восемь часов вечера, а она уже спала мертвым сном, зарывшись под одеяло.
12
Проснулась Катя ни свет, ни заря, и сразу занялась хозяйством.
"Душа болит" - много раз она слышала эти слова, но всегда ей казалось, что это так, метафора. Теперь она узнала, что это такое, что это действительно очень больно, почти невыносимо. От боли хотелось кричать, и только движение, физические усилия, приносили какое-то облегчение. Она устроила большую стирку, вычистила до блеска ванную и кухню, вымыла полы. Потом сбегала в магазин, и стала готовить - котлеты, салаты, борщ, словно собиралась накормить целый взвод. Когда муж проснулся, его ждал роскошный завтрак, а вернее, обед, потому что он проснулся только в полдень.
У Эдика сегодня был почти настоящий выходной - в том смысле, что он не собирался идти на подработку. В восемь вечера начиналась его смена на "скорой", поэтому он выспался всласть и намерен был провести остаток дня "в кругу семьи", что подразумевало интенсивные занятия сексом. Эдик очень любил это дело, а вот Кате совсем не хотелось секса, во всяком случае, не с мужем. Но деваться было некуда, и она решила, что раз так, то нужно хотя бы выпить, под хмельком будет не так тяжело исполнять супружеский долг. Она наврала мужу, что вчера напилась на радостях с подругой, которой давний любовник предложил, наконец, вступить в законный брак, что у нее голова болит, и усевшись с ним завтракать-обедать, выставила на стол бутылку виски.
Эдик выпил лишь пару глотков, все же ему предстояло на работу идти, да и Катя держалась в рамках. Она накидала в стакан льда, разбавила виски газировкой, в общем, сделала очень приличную витрину. А за витриной выпила полстакана, когда ходила в гостиную за бутылкой, и потом нашла еще пару моментов, чтобы тайком от мужа увеличить дозу. Когда Эдик затащил ее в постель, ей было уже глубоко наплевать, муж ее любит, или кто другой, она еле удерживалась от желания заснуть, так что занятия сексом прошли вполне благополучно. В конце концов, она все-таки уснула, и проспала до половины восьмого - едва-едва успела проводить Эдика на работу.
13
Как только Эдик ушел, Катя взяла из бара бутылку водки, наполнила стакан и села на телефон - ей нужно было выговориться. Она обзвонила всех подруг, всем рассказала вчерашнее свое приключение, и всем слегка наврала, утаив, что жена Барни оказалась мужчиной.
На этот раз, однако, ложь ей ничуть не помогла, наоборот имела самые отрицательные последствия: подруги ей совсем не сочувствовали, вообще не понимали, из-за чего она расстраивается. Велика важность, жена! Нет мужчин без недостатков, а наличие жены - далеко не самый худший из них. Ведь не собирается же она выходить замуж за черного? А раз у него есть жена, так тем и лучше, он тоже не будет приставать к ней с матримониальными предложениями. Знаешь, Катька, они же страсть как любят жениться на белых, а добром это не кончается, ты хоть дело Симпсона вспомни. Вот черный любовник - это другое дело. Говорят...
К этому "говорят" весь разговор, в конце концов, и сводился. Катя прекрасно знала, что "попробовать черного" - излюбленная фантазия очень многих белых женщин, она сама была такая, а то с чего бы она связывалась... И вот она оказалась первопроходцем в этой области, подруги не то что интересовались, а прямо-таки требовали полного отчета: где, как, длина, толщина, частота, продолжительность, скорость. Узнав же романтические подробности - серебристый "лексус", роскошный дом, дорогое вино, на руках отнес в постель - стонали от зависти, и ни о каком сочувствии тут не могло быть и речи.
Убив на эту болтовню часа три, Катя бросила трубку - бесполезно. Никто не хотел ее понимать, она была одна в этом проклятом мире - несчастная, обманутая, покинутая. Суки, стервы! Пусть забирают себе этого козла Барни, пусть забирают всех черных, белых, голубых, пусть катятся с ними куда подальше, она обойдется без них. Она сама от них уйдет, вот сейчас сядет в свой скромный "кадиллак" и уедет, нафиг ей не нужны все эти крутые "лексусы"...
Катя взяла в руки бутылку - она была уже пуста на две трети, в ней осталось водки приема на два. Мало? А мы возьмем другую, что у нас, бутылок не хватит? Она налила себе еще полстакана, выпила, прихватила из бара бутылку коньяка (водки больше не нашлось) и стала со всей серьезностью готовиться к бегству. Уложила коньяк и остатки водки в пластиковый пакет, туда же сунула бутылку пепси, сделал два бутерброда с ветчиной, не забыла и баночку маринованных грибов. Что еще? Ах, да, нужно взять вилку, не руками же грибы есть! Она кинула в пакет вилку, взяла ключи от "кадиллака", и как была, в домашних шлепанцах, в халатике, надетом на голое тело, вышла из дому.
14
"Кадиллак" был на месте, Эдик пошел на работу пешком - идти ему было всего ничего. Катя кинула пакет на правое сиденье, села за руль и выехала на улицу. Куда ехать? А наплевать, лишь бы подальше отсюда.
Она благополучно проехала несколько кварталов и почувствовала, что халат ей мешает, в нем жарко. Ну так снять его, чего же мучаться! Она остановила машину прямо посреди улицы, и сзади немедленно загудели - улица была узкая, с односторонним движением, "кадиллак" полностью перекрыл дорогу. Катя вышла из машины, показала кукиш фарам, гудящим сзади, и сняла халат.
Гудки немедленно прекратились.
Катя, довольно ухмыльнувшись, села за руль, вытащила из пакета бутылку с водкой, поискала стакан. Сообразила, что вот стакан-то она забыла, выругала себя за эту недоработку, и сделала несколько глотков прямо из горлышка. Потом перевела рычаг коробки передач на задний ход и утопила акселератор до пола.
Колеса завизжали, крутясь на месте, из-под них повалил дым, затем "кадиллак" рванулся, как бешеный конь, - удар, лязг, фары сзади погасли, только подголовник спас Катю от перелома шейных позвонков.
- Я что-то не туда заехала, - сказала она вслух, перевела рычаг на "полный вперед", и опять дала полный газ.
"Кадиллак" вновь завизжал колесами, его багажник сцепился с капотом задней машины, он не мог вырваться. Катя поняла это, и стала усердно помогать железному коню, выворачивая руль то вправо, то влево. Это вроде бы помогло, "кадиллак" выкрутился из объятий своей жертвы, бросился вперед, вылетел на перекресток, и врезался в задок джипа, только что свернувшего в улицу напротив. Этот удар был еще сильнее, с громким хлопком вылетел мешок безопасности, крепко ударил Катю в нос и прижал ее к спинке сиденья.
Катя дождалась, пока мешок опадет, рассмеялась, нашарила на полу слетевший на пол пакет, вытащила бутылку с водкой. Вокруг уже выли и квакали сирены, крутились мигалки, к Катиной машине бежали менты.
Увидев их, Катя заперла двери и приложилась к бутылке.
15
- Мэм, откройте дверь! Выйдете из машины! - кричал глупый мент, дергая за ручку.
Катя показывала менту кукиш и допивала водку. Покончив с этим делом, она откупорила коньяк, и тут подошел, наконец, какой-то специалист, что сделал, замки щелкнули и дверь распахнулась.
Глупый мент попытался ухватить Катю за руку, но она увернулась, повалилась на спину, и лягнула его в живот. Мент поймал ее ногу, тогда она лягнула другой, но и эту ногу тоже кто-то поймал, и вот так, за ноги, Катю потащили из машины. Она еще цеплялась за что-то, пыталась отбиваться бутылкой, но и бутылку у нее отобрали. Подхватили под руки, уложили на жесткие носилки-доску, которые уже поднесли парамедики, пристегнули ремнями руки и ноги, накрыли ее обнаженное тело простыней. У Кати осталось мало средств для сопротивления этому гнусному насилию, только кусаться да плеваться. Однако эти гады предчувствовали, что она будет кусаться, в зубы ей не давались, и тогда она плюнула - и попала в мента, попала! Она хотела повторить этот победоносный опыт, но тут над ней склонились два лица, белое и черное.
- Катя, Катя, ты что, успокойся, родная! - сказало белое лицо по-русски, и Катя увидела, что это Эдик.
Черное лицо ей тоже было знакомо - это было лицо Барни. "Я спятила", - подумала Катя, и закрыла глаза. Ей не пришло в голову, что бригады "скорой" (целых четыре штуки, по машине на каждого пострадавшего) приехали из ближайшей больницы, и неудивительно, что среди них оказалась та, в которой несли ночную вахту Эдик и Барни.
16
Когда Катя очнулось, за окном уже светало. Она лежала на больничной кровати, руки и ноги были пристегнуты к поручням, в ногах сидел на стуле полисмен.
- Как дела? - спросил он, увидев, что Катя открыла глаза.
- Спасибо, паршиво, - ответила Катя с отвращением.
На душе у нее кошки скребли, она знала, что сделала вчера что-то ужасное, вот только не помнила, что именно.
Полисмен встал, вытащил из кармана свой мобильник и сказал в трубку:
- Привет. Да, она проснулась. Давай, давай, вроде все в порядке.
Через пять минут у кровати появился Эдик. Полисмен отошел к окну, отвернулся, и Эдик поцеловал Катю в щеку.
- Как дела, Катюша?
- Эдик, что я вчера натворила?
- Ну... Ты неплохо поработала: две разбитых машины, не считая нашей, трое раненых, не считая тебя, да еще с полицейскими подралась.
- Господи! "Кадиллаку" конец?
- Ну, где-то так. Дешевле выбросить, чем ремонтировать.
- Господи боже мой! Что мне за все это будет?
- Да много чего могло бы быть. Ты сама посуди: пьянка за рулем, открытый алкоголь в машине, две аварии, трое пострадавших, сопротивление полиции...
- Года три дадут?
- Вряд ли. По деньгам влетим крепко, но сидеть ты не будешь. Они обещали, что запишут тебе "мелкое хулиганство", и все.
- С чего это они такие добрые?
- Ну... В общем, Барни позвонил Андерсону, поднял его среди ночи. Тот приехал, поговорил с пострадавшими - там раны-то никакие, царапины да синяки...
- Какому Андерсону?
- Кать, ну ты темная. Лоренс Андерсон, наш ведущий хирург, его же вся Америка знает. Его морда с экранов не сходит - то он султана какого-то с того света вытащит, то короля африканского... Короче, Андерсон их уболтал, что они в суд подавать не будут, рассчитаемся по-свойски. А уж ментов после этого и убалтывать не пришлось, мы ж тут все типа друзья, годами вместе работаем. В общем, в собачнике тебя подержат пару дней, да и выпустят.
- Где же мы деньги такие возьмем?
- Страховка-то есть, машины и синяки им покроет. А по десять штук сверху, что в суд не подавали, это уже занимать придется.
- Да кто нам тридцать штук займет?
- Ну... Барни сказал, что найдет мне эти деньги.
- А у Барни откуда? - спросила Катя, вовремя сообразив, что она должна быть "не в курсе".
- Вообще-то, все немного не так. Андерсон потому и уболтал их легко, что пообещал: он сам им заплатит, лично. Для него это вообще не деньги. А уж мы будем с Андерсоном рассчитываться.
- А нафига Андерсону это надо?
- Ты, Кать, просто не в курсе... Андерсон для Барни все, что хочешь, сделает.
- Почему?
- Почему, почему... Потому, что любит. Я просто говорить тебе не хотел, они ведь "голубые", уже лет пять живут вместе. Муж и жена.
- Мамочки... И все это знают?
- А они и не скрывают особенно.
- А зачем Барни на "скорой" работает, если у него муж миллионер?
- Не муж, а жена. А зачем он работает, ты у него сама спроси, когда опять танцевать с ним будешь.
- Эдик, ну что ты, ну я же пьяная была...
- А то я не видел, что пьяная... Кончай пить, Катя, на этот раз вроде обошлось, а в другой раз может и не обойтись. Тебе что, жить надоело?
Катя молча смотрела на мужа. Невысокий, полноватый, сутулый, с Барни, конечно, не сравнишь. И эти грустные еврейские глаза... Единственный человек на Земле, который ее любит и никогда не оставит. Барни, видишь ли, позвонил Лоренсу... Барни сначала посмотрел в эти глаза, а потом уж позвонил.
Все-таки я его люблю, подумала Катя.
Она всегда лгала, произнося эти слова, но сегодня ей казалось, что это правда.