Уже третий год подряд конкурс составлял там более пяти
человек на одно место.
Со мной вместе поехала моя мама Батшева. Она быстро освоилась с обстановкой и установила весьма любопытный факт. В предыдущие годы основное число абитуриентов, получали неуды по сочинению (русский язык и литература).
Мама окончила дореволюционную гимназию и много лет преподавала русский язык и литературу в средней школе.
Она приняла неординарное и, как в последствии
выяснилось, весьма разумное решение..
Дала мне лист копировальной бумаги, сказав,что когда буду писать окончательный, чистовой вариант,я должен подкладывать еще один чистый лист с копировальной бумагой. Благо, что каждый имел право брать со стола сколько угодно чистых листов.
Она проверила дома, копию сочинения, практически не нашла там ошибок.
Через два дня были вывешены списки, где у меня был проставлен "неуд".
Мама пошла в приемную комиссию и попросила показать моё сочинение. Ей без всяких оговорокпредставили мою работу, и она сразу же обнаружила грубый подлог. В 16-ти(!) местах были проставлены, затемперечеркнуты
знаки препинания. "Выправлены" буквы "о" на "а", "и" на "е" и т.д.
Тогда мама извлеклакопию моего сочинения, показала преподавателю и сказала, что идет в прокуратуру, где потребует официально провести графологическую экспертизу.
С преподавателем случилась истерика. Он хорошо
понимал, что сам уже не может ничего исправить и
побежал за деканом.
Последний, если я не ошибаюсьСойбельман, оказался необычайно толковым и остроумным человеком. Он задал моей маме один лишь вопрос. Хочет ли она, что бы её сын был зачислен в мединститут. Получив, естественно, утвердительный ответ, он заявил: " Считайте, что вопрос решен".
Затем, не без ехидства, пообещал, преподавателю русского
языка и литературы, что его в самое ближайшее время направят на куры повышения квалификации.
В дальнейшем Сойбельман нам преподавал химию и стал любимцем всех студентов. А что со мной?
Вскоре я увидал себя в списках, зачисленных в институт
2.Эвакуация.
22 июня 1941 я находился в Виннице.
Уже на следующий день зашел в учебную часть института и попросил проставить печати в моей зачетной книжке и выдать мне справку об окончании второго курса и переводе на третий
А это еще зачем, спросила меня зав. учебной части, неужели вы думаете, что до начала нового учебного года мы не разделаемся с немцами?
Я вдруг вспомнил, что маршал Семен Буденный как депутат Верховного Совета СССР по Шепетовскому избирательному округу выступал у нас в городе и
сказал примерно так, если на нас нападут немцы, то мы завтракать будем в Шепетовке, обедать - в Варшаве, а ужинать в Берлине.
Я с учениками нашей школы присутствовал на этом митинге и вместе со всеми аплодировал маршалу.
Между прочим, когда я приехал в Саратов, то у меня в первую очередь потребовали справку о переводе на третий курс Винницкого мединститута.
Родители были срочно эвакуированы в тыл вместе с автобронетанковыми мастерскими, где служил мой отец.
Я должен был приехать в Шепетовку взять дедушку
(Лернера Давида Пинхасовича) и бабушку (Нехаму Ароновну) и вместе с ними выехать в Бердичев, где жила их дочь и сестра моего отца - Ита Давыдовна.
Ёе муж (Марк Шура Исаакович) работал редактором Бердичевской городской газеты "Радянский шлях".
Дедушке было уже за семьдесят, он перенес тяжелую
операцию по поводу рака прямой кишки и требовал непрерывной посторонней помощи. У них был свой,
со всеми удобствами, большой дом и они наотрез отказались от поездки. Имело еще значение и то, что
дедушка помнил немцев периода империалистической войны и еще надеялся, что эта оккупация не надолго.
Уже прошло семьдесят лет, но я никогда не смогу себе простить того, что не был достаточно упорен и не принял всех мер, что бы их уговорить.
Они погибли в гетто.
Вечная и Светлая им память!
Известно, что во время войны вначале эвакуируют воинские части и военное имущество и лишь потом население. Я уезжал последним эшелоном, он отъехал
несколько километров, а затем более суток стоял в железнодорожном тупике.
Продвигались мы очень медленно, непрерывно пропуская, встречные воинские эшелоны.
На всем протяжении пути до Бердичева и дальше в
тыл нас непрерывно бомбили. Все покидали поезд и укрывались в канавах, на опушке леса и в других
мало надёжных укрытиях.
Когда мы подъехали к Белой Церкви, она вся была объята пламенем. Вскоре наш эшелон окружили жители города и пытались занять вагоны
Мест не было, тогда начали стаскивать тех, кто не мог оказать сопротивления.
По указанию начальника эшелона были наглухо закрыты все двери теплушек. Люди забирались на крыши и ступеньки вагонов, тамбура и тормозные площадки.
Во время остановок эшелона на станциях я пытался
выяснить у военных комендантов, куда проследовал состав с шепетовскими автобронетанковыми мастерскими, но тщетно.
Никто не мог сказать, куда направляется и наш состав.
Я уже смирился с тем, что навряд ли смогу вообще
когда - либо встретиться со своими родителями.
В один из дней, наш состав остановился на узловой железнодорожной станции ВАЛУЙКИ, расположенной в одноименном городе.
До 1992 года станция находилась на территории России, а затем вошла в состав Белгородского отделения Юго-Восточной железной дороги.
Мы стоим в тупике уже вторые сутки. И вдруг какая-то неодолимая сила потянула меня на станцию. Я не просто шел, а побежал и увидел на перроне маму и папу. Что бы их не напугать я прошел вперед и двинулся им навстречу. Первой меня заметила мама, она схватила папу за шею.
Он не понял в чем дело и решил, что ей плохо.
Затем мама бросилась ко мне, тогда уже и папа меня заметил.
Папа был в военной форме. а мама в плаще, одетом поверх ночной рубахи. Дело в том, в день погрузки в эшелон началась интенсивная бомбардировка Шепетовки,
мама выбежала из дома в плаще и больше уже домой не возвращалась.
У меня с собой тоже не было никаких вещей, я успел захватить лишь два альбома с семейными фотографиями инужные документы.
Я перебрался в эшелон к родителям и уже никогда с ними больше не расставался.
Мастерскиевначале разгрузили в Сталинграде, а затем их доукомплектовали и направили в Саратов.
Начальником АБТ мастерских был воентехник первого ранга Жук, военным комиссаром - старший политрук Вещебей.
Просто поразительно, как эти два человека буквально во всем напоминали героев фильма Чапаев, (1934 г.)
Бориса Бабочкина и Федора Клычкова.
Об этом совпадении мне вначале рассказал мой папа Михаил Давидович, а после того, как эти два антипода
стали постоянно бывать у нас дома я сам в этом убедился.
Создавалось впечатление, что Дмитрий Фурманов
образ комиссара писал с Вещебея, а Чапаева - с Жука.
Уже после войны, по просьбе папы,я навестил больного
Вещебея в Киеве и поделился своими наблюдениями.
И он вдруг мне признался, что действительно старался всегда походить на Фурманова.
Уже с первого августа 1941года я был зачислен на 3-й курс Саратовского мединститута.
А с 1-го сентября 1942 года, в связи с переводом отца, переехал в Самарканд и был зачислен на 4-й курс мединститута.
3. Первый прыжок с самолета.
Жизнь в Саратове делилась на три части: а)занятия в мединституте, б)парашютная школа Осоавиахима,
в)разгрузка барж на Волге по выходным дням, а иногда по вечерам и ночам, с оплатой за работу хлебом и продуктами, которые мы разгружали.
Ограничусь здесь лишь воспоминаниями о своем первом в жизни прыжке.
Спортивный аэродром Дубки был открыт, если я не ошибаюсь, еще за 9 - 10 лет до войны.
Занятия в школе состояли из общефизической подготовки, прыжков с вышки, обучения технике укладки парашютов, приемам управления ими в воздухе.
Дважды я проваливал зачет по укладке парашюта на время и чуть из-за этого не был отчислен.
Наступил долгожданный прыжок с самолета По-2.
Предстоит прыгать с высоты 600 метров.
Подогнал подвесную систему по своему росту, стал
в проем двери..смотрю вниз на землю отчетливо вижу выложенную на аэродроме букву "Т"и понимаю,что не смогу перебороть свой страх, трушу, нервы на пределе, неприятная дрожь во всем теле. И вдругвнезапно решаюсь. Прыгаю.
Дергаю вытяжное кольцо, меня встряхивает и болтает в воздухе, лечу вниз головой.
Земля вращается вокруг меня, затем резкий толчок,
разворачиваюсь по ветру и, заваливаюсь набок.
Нервное напряжение куда-то исчезло, и сменилась слабостью. Я счастлив, что жив.
В моей парашютной книжке появляется первая запись и мне вручается голубой нагрудный знак.
А где же романтика и какие-то особые ощущения?
Это потом, но не при первом прыжке. Может быть у других, но не у меня, во всяком случае.
4. Первое очень сильное увлечение и его эпилог
В парашютной школе появилась изумительно красивая, задорная, девушка и сразу влюбила в себя всех. Оказалось, она тоже живет, как и я на улице Аткарской. Мы вместе одним автобусом едим домой. Мне 20, ей 19. Уже через неделю первое свидание, походы в кино. Первый поцелуй.
Мы договорились в школе не афишировать наших отношений.
И вдруг в неё влюбляется наш инструктор. Этому "старику" 28 лет, через месяц они поженились.
Мы все осуждаем этот, на наш взгляд, неравный брак. Я потерял покой, страдаю, не сплю ночами.
В 1970 на конференции в Москве, встречаю своего товарища по парашютной школе и от него узнаю, что недалеко отсюда живет моя первая любовь.
Записываю её адрес и начинаю готовиться к встрече.
В то время в Москве открылись первые салоны художественной стрижки, несмотря на заоблачные цены, записываюсь на очередь, бегу в магазин покупаю модную рубаху и новый галстук. Беру шампанское, большой шоколадный торт и цветы.
Дверь открывает стройный, подтянутый генерал.
Захожу, появляется очень грузная, с двойным подбородком изаплывшими от жира глазами обрюзгшая дама ибросается меня обнимать.
Мне стоило огромных усилий изобразить на лице радость. Началось застолье.
Через какое- то время зашла в дом изумительно интересная девушка лет двадцати, как две капли воды похожая на мою первую любовь.
Знакомьтесь, это наша дочь, студентка первого московского мединститута.
Зря я встретил товарища по парашютной школе, точно зря.