Аннотация: ... будь прокляты во веки веков, те, кто хочет поделить нас на "белых" и "красных"... Или выкрасить нас ещё в какой-нибудь цвет!
Михаил Лезинский
ПРОЩАЛЬНЫЕ ГУДКИ НАД ГРАФСКОЙ ПРИСТАНЬЮ
Этот очерк перепечатан в журнале "ГАЛИЛЕЯ", главным редактором которого, всемирно известный поэт, драматург, создатель " Анекдотов о Рабиновиче", писавший для Аркадия Райкина монологи и сценки - Марк Азов.
Он же предварил мой очерк небольшим предисловием.
Вот это предисловие от Марка Азова!
Ещё в 1966 году - это был год отъезда в Израиль - Михаила Лезинского за его литературные очерки, связанные с поэтами и прозаиками, ушедшими на врангелевских кораблях из Севастополя в Бизерту, наградили юбилейным
знаком - "БИЗЕРТСКИЙ КРЕСТ".
Юбилейный знак "БИЗЕРТСКИЙ КРЕСТ" выпущен в связи с 75-летием окончания гражданской войны в Крыму и отходом Черноморского флота в изгнание, в канун 300-летия российского флота.
Одна из наиболее драматических страниц истории российского флота связана с тунисским портом Бизерта, где нашли прибежище 33 российских корабля. И именно в Бизерте российский императорский флот прекратил своё существование, спустив в 1924 году, казалось - навсегда, андреевский флаг.
Наградной знак "БИЗЕРТСКИЙ КРЕСТ" выпущен в 300 экземплярах и представляет собою аналог наградного знака "БИЗЕРТСКИЙ КРЕСТ" , учреждённого П.Н. Врангелем для награждения российских моряков, для кого порт Бизерта оказался не просто прибежищем, но и символом судьбы России и Черноморского флота.
Современный "БИЗЕРТСКИЙ КРЕСТ" вручается гражданам России и других государств "За вклад в раскрытие белых страниц истории Российского флота и Отечества".
Михаил Лезинский сообщает широкому читателю малоизвестные факты из жизни прекрасных поэтесс Лидии Девель-Алексеевой и Ирины Кнорринг, Гайто Газданова и Владимира Смоленского...
Михаил Лезинский вернул из небытия истинного автора слов широко известной песни "Раскинулось море широко" и открыл автора музыки к романсу "Утро туманное, утро седое...", павшего при первой обороне Севастополя.
Один из лучших очерков Михаила Лезинского "Прощальные гудки над Графской пристанью" опубликован в "Крымском альбоме" (совместное издание "Феодосия-Москва") с предисловиями академика Дмитрия Лихачёва и поэта Бориса Чичибабина, а это говорит о многом
А сейчас - перенесусь в Севастополь.
+++ +++ +++
Я люблю севастопольского поэта и прозаика Вячеслава Шерешева, скучаю, когда долго не общаюсь с ним, но при коротких встречах он выводит меня из себя своей дотошностью, скрупулёзностью, - это в наш-то быстротекущий век! - выводит из себя теми самыми человеческими свойствами, от которых мы хотим избавиться в быстроистекающей жизни.
Слава Шерешев, - по многолетнему знакомству мне разрешается так его называть! - войдёт в поэтическую севастополиану стихотворением, которому журналист газеты "Слава Севастополя" Дмитрий Ткаченко,- да будет ему пухом каменистая земля крымская! - приладил песенные крылья, и я - тому единственный свидетель, как Дмитрий Ткаченко, подыгрывая себе на балалайке, старался сочинить и запомнить рождающуюся мелодию, - нот он не знал, - а Слава Шерешев подыскивал нужные слова. И слова, и мелодия этой песни, знаковые - с неё начинаются многие документальные фильмы о Севастополе и,которую поют до сих пор!У многих севастопольцев, - и не только севастопольцев,слова и мелодия этой песни, - на слуху:
Севастопольские розы
Розы, пахнущие морем, -
В них непролитые слёзы,
В них войны минувшей горе...
Песня, превратившаяся в гимн Севастополя! И пели эту песню-гимн не только на официальных мероприятиях, - её исполнял на официозах Ансамбль песни и пляски Черноморского флота! - но и крымских шалманах, и забегаловках, что говорит о её популярности больше, чем официальное признание.
А сейчас, когда я сказал несколько добрых слов о члене Союза писателей, - на его краснокожем билете всё ещё значится СССР! - Славе Шерешеве, перейду к собственной персоне, которая мне тоже более или менее знакома.
Много лет я занимаюсь "севастополианой", то есть, составляю "досье" на поэтов и прозаиков, в судьбе которых был Севастополь. И мне кажется, - какое идиотское самомнение! - что я знаю обо всех творческих личностях, кто хоть однажды побывал в нашем городе или писал о Севастополе, так что нового писателя, да ещё знаменитого, хоть и в "определённых кругах" , для пополнения этой "севастополианы" отыскать нелегко. А вот Слава Шерешев - вновь вернёмся к нему! - развеял мои иллюзии на этот счёт.
Однажды я посетил шерешевскую трёхкомнатную берлогу. А "берлогой" я её называю потому, что Слава, как медведь, проводит в ней дни и ночи. Но, в отличие от медведя, он и летом старается не высовывать носа. Славу редко можно увидеть в общественных местах, он кустарь-одиночка, книжный червь, поедающий печатную продукцию в огромном количестве, что мешает ему самому писать. Но, если применить спортивную терминологию, то его писательский рейтинг самый высокий. Только мы, рядом живущие, - "сплошные гении"! - понимаем это в последнюю очередь.
Так вот, этот "ведьмедь" своим скрипучим, вечно недовольным, голосом, продекламировал замечательные стихи, которые, могу поклясться, слышал впервые:
Всё, во что мы верили,не верили, -
Уплывает, словно на конвейере,
С кровью сердца и с лица земли.
Или это мы летим неистово,
Или это нас волна несёт?
Так порою отплывают пристани,
А стоит идущий пароход.
- Ничего не скажешь, стихи самой высокой пробы. Только почему ты мне их прочитал, Вячеслав Иванович?
Слава ухмыльнулся - ох уж эта мне улыбка всеядного Мефистофеля!Да я не только этих стихов не знаю, но и множество других! Незнанием в наш далекопродвинутый век, в век всеобщей грамотности и компьютеризации всего мира, трудно кого-либо удивить!
- Не злись, это как раз по твоей части. Имею сильное подозрение: пристань в стихах не просто поэтический образ, а конкретно наша севастопольская! Графская!
- ? - немая сцена из гоголевского "Ревизора".
- Не делай удивлённые глаза - Графская! Та самая,которая не однажды звучала в твоих рассказах и очерках!Стихи эти вышли из-под пера Лидии Алексеевой и в твоей "севастополиане" засверкают настоящим алмазом. Согласен?
- С алмазом - да! Но при чём здесь старые калоши?
- При том! Алексеева - псевдоним, настоящая её фамилия Девель. Говорит тебе что-нибудь эта фамилия?
И подлинная фамилия мне ни о чём не говорила. Если человек невежда, то это надолго. Почти навсегда. Слава пояснил:
- Лидия Девель до самого 1920 года жила в Севастополе, неподалеку от Графской пристани. Её отец - француз! Обрусевший француз!С генералом Врангелем на "ты". И должность при нём занимал не маленькую - полковник генерального штаба... Да ты, когда в своём документальном рассказе о Владимире Маяковском, рассказывал и о Врангеле!Неужто прошёл мимо этой фамилии? Так вот напоминаю то, о чём ты сам знаешь и о чём писал неоднократно: в кровавом ноябре 1920 года полковник генерального штаба со своей семьёй на на дрендоуте "ГЕНЕРАЛ КОРНИЛОВ" - на нём находися барон Пётр Николаевич Врангель и его свита - навсегда покинул Севастополь. А этот корабль, как тебе прекрасно известно, как раз и отошёл именно от Графской пристани. Понятно изъясняюсь?..
- Да уж куда понятней!..
Конечно, я многое знал... Знал, что, покидая "остров Крым", врангелевцы увели с собою два линкора, два крейсера, 10 эсминцев, четыре подводных лодки, 12 тральщиков, 119 транспортов и вспомогательных судов... И с этими кораблями ушла не только Лидия Алексеева-Девель, но и Владимир Смоленский, Ирина Кнорринг, Александр Вертинский, Гайто Газданов...
Если Александр Вертинский после многочисленных гастролей по всему, как бы сегодня сказали, дальнему зарубежью, вернулся на свою историческую родину, то остальные - только своими книгами.
Из четверых, названных Шерешевым, двух я "знал" хорошо: Александра Вертинского - встречался с ним в жизни, конечно, как рядовой зритель, и его неповторимый голос до сих пор звучит не только в моих ушах, но и доносится с долгоиграющих пластинок, ныне - с дискет!
Больше того, в альманахе " Крымский альбом" посмертные , неизвестные до сего времени, воспоминания и автографы великого лицедея Александра Вертинского и мой очерк напечатаны под одной шапкой - " МЫ УХОДИЛИ ЗА МОРЕ С ВРАНГЕЛЕМ" . Но тогда, в Севастополе, я об этом не знал. Да и вообще не знал, что такой сборник появится - горбачёвская перестройка ещё не наступила, а хрущёвская оттепель отморозила сознание, хотя уже кое-что появлялось. Об этом "кое-что" и вёлся разговор со Славой Шерешевым,
На минуту подумалось: как бы развился талант молодых поэтов и прозаиков, не уйди они на этих, - или других! - кораблях в чужедальние края? Ответ, увы, напрашивается один: были бы расстреляны точно так же, как муж и друг Анны Ахматовой Николай Гумилёв, как тысячи других, поверивших на слово революционному командованию, обещавших, что ни один волос не упадёт с головы оставшихся. Была, была в Севастополе своя Варфоломеевская ночь!
Стоит ли говорить, что после шерешевского сообщения , вплотную занялся судьбою поэтов и прозаиков, знаменитых в зарубежье и неизвестных в СССР?!
Но сегодня, сидя за компьютером в Израиле и, перепечатывая свой же очерк для новой книги, я его не копирую , просто вынужденно и с болью сердечной, дрожащею рукою, вычёркиваю имена достойнейших по единственному принципу - связи их с Францией... Я пропускаю строки о прекрасной поэтессе Лидии Девель-Алексеевой, хотя и буду возращаться к её стихам, и перехожу, сразу к Ирине Кнорринг - когда она покидала Севастополь, была ещё Ирочкой, хотя и была несколько старше Лидии Девель-Алексеевой.
Нет, не поднимается рука для невольного сокращения - книга пишется не один день и появились новые для меня факты, которые мешают мне это сделать и, о которых я сообщу позднее!
И так - Лидия Девель-Алексеева.
Трудны оказалались эмигрантские дороги севастопольской девчонки, - было ей в ту тяжёлую пору всего одиннадцать лет!
Пишу "трудны" больше по привычке, но не только, ещё и потому, что нелегко жить вдали от своей Родины, хоть и была та родина не матерью, а злой мачехой...
Дрендоут "Корнилов" отшвартовался в Константинополе, но не надолго - не нужна была им там орава голодных вооружённых из Совдепии, да и разместить их всех не было никакой возможности. "Корнилов" ушёл в Бизерту, а Девели остались в Константинополе. Но не задержались в этом шумном городе, он просто стал первым городом в эмигрантской жизни бывшего полковника генерального штаба. Уже вскорости Девели перебрались в Белград. В этом городе они прожили достаточно долго.
У меня нет данных - сколько!? Но достаточно для того, чтобы Лидия успела вырасти, закончить русско-сербскую гимназию, выйти замуж, окончить филологический факультет Белградского университета, поработать преподавателем сербского языка и быть участницей сразу нескольких литературных кружков, - "Нового Арзамаса" и "Национального Союза русской молодёжи"...
Пишу и волнуюсь. Дело в том, что я теоретически познакомился с литературными кружками зарубежья, - их десятки в одном городе, и многие - для молодых начинающих поэтов и прозаиков. А Севастопольское городское литобъединение, единственное объединение всевозрастное, основанное в 1938 году Алексеем Новиковым-Прибоем и Иосифом Уткиным, не имеет своего помещения и влачит жалкое существование. И спасибо библиотеке имени Льва Толстого за то, что приютила бедных литераторов под своим гостеприимным крылом.
Но это крик души, просто отклонение от темы и к Лидии Девель-Алексеевой отношения не имеет. Просто гложет зависть, хотя зависть чувство и не хорошее!..
Выделенные фразы, увы, принадлежат тоже мне. Сегодня я, находясь почти в тех же условиях, что и Лидия Девель, не стал бы завидовать множеству литературных объединений - их в сегодняшнем Израиле, где я нахожусь, тоже предостаточно! Я и сам руковожу литературным объединением "Рыжий дельфин", что в Хайфе. Но от количества литобъединений больше поэтов плюс прозаиков "хороших и разных" не становится! Вот один из тех случаев, когда количество не переходит в качество!
В сорок четвёртом году пути-дороги привели Лидию Девель в Австрию, и там её интернировали, долгих пять лет мыкалась по австрийским лагерям для перемещённых лиц, пока ей не разрешили въезд в страну разноязычных свободных людей - в Америку. И Девель, взявшая себе фамилию Алексеева, прибывает в Нью-Йорк. Временно! Но, нет ничего прочнее и долговечнее, чем временное! Лидия Девель-Алексеева прожила и проработала несколько десятков лет, до самой смерти.
Умерла Лидия Девель-Алексеева 27 октября 1989 года и похоронена на русском кладбище Новое Дивеево в окрестностях Нью-Йорка - где только не обнаруживаются могилы севастопольцев!
Сегодня я бы написал: россиян. Бывших россиян!
Стихи Лидия Алексеева писала всю свою сознательную жизнь. Вячеслав Шерешев выдвинул даже версию, что Лидия Девель и Анна Ахматова ( в то время Анечка Горенко!) встречались и читали друг другу стихи. Во всяком случае, родство душ просматривается. Вот на последней фразе я задержусь.
Дело в том, что подготавливая мой очерк для печати в "Галилее", главный редактор Марк Азов "созвонился" с очень уважаемым мною и им критиком-литературоведом и дал прочесть мой очерк. Критик - литературовед рекомендал убрать связь Анны Ахматовой с Лидочкой Девель, дескать, разница по возрасту!
Мы с Азовым - люди законопослушные, не прошла версия и не надо! Вычеркнули её как класс! Но сегодня я так бы не поступил и у меня есть доказательства, увы, не мною добытые, но тем не менее... Их я "накопал" в превосходном очерке Ирины Петровой "ДВА ПОЭТА ИЗ РОДА ГОРЕНКО". В нём есть и прямое указание на меня:
" Впервые на родство душ двух поэтов, не зная, судя по всему, об их...родстве, указал на страницах "Крымского альбома 1996" (Феодосия-Москва. Издательский дом "Коктебель"), Михаил Лезинский в работе "Прощальные гудки над Графской пристанью".
Ирина Петрова совершила ещё один настоящий подвиг - издала книгу Лидии Алексеевой "Солнцем позолоченное детство" за свой счёт! Мы то, пишущие, знаем, какой "свой счёт" может быть у литератора, занимающегося исследованием, стиранием белых пятен Истории!
Когда выйдет моя книжка, над которой я сейчас тружусь и, которая будет называться "Запоздалое открытие Европы" - - я непременно пошлю то, что выйдет из-под моего пера, талантливому человеку Ирине Петровой с благодарностью за невольную поддержку!..
В том же расстрельном двадцатом, на корабле отчаливала от Графской пристани и будущая поэтесса Ирочка Кнорринг. Она бежала от смерти, она уже успела повидать, как гибнут ни в чём не повинные люди. И живя в Париже, восемнадцатилетняя девушка напишет:
Как он спокоен, говорит и шутит,
Бессмысленный убийца без вины,
Он, оглушенный грохотом орудий,
Случайное чудовище войны.
Как дерзок он, как рассуждает ловко,
Не знающий ни ласки, ни любви,
А ведь плеча касался ствол винтовки,
И руки перепачканы в крови.
О, этот смелый взгляд непониманья
И молодой, задорно-дерзкий смех!
Как будто убивать по приказанью
Не преступленье, не позор, не грех!
Помните, Слава Шерешев выдвинул версию о том, что Анна Ахматова, была знакома с Лидией Девель-Алексеевой и, что девчонками они встречались в Севастополе? Сегодня эта версия ещё более доказательна!
Так вот, я думаю, что и с Ириной Кнорринг она была знакома с севастопольских времён. Потому , как только рукопись стихов появилась в Союзе, Анна Ахматова тут же попросила определённых лиц ( я пишу "определённых" потому, что рукопись тайно была завезена в СССР) познакомить её с этими стихами. А, познакомившись, тут же написала:
" По своему высокому качеству и мастерству, даже неожиданному в поэте, оторванном от стихии языка, стихи Ирины Кнорринг заслуживают увидеть свет. Она находит слова, которым нельзя не верить. Ей душно на Западе. Для неё судьба поэта тесно связана с судьбой родины, далеко и даже, может быть, не совсем понятной. Это простые, хорошие, честные стихи".
Слово Анны Ахматовой во все времена многого стоило, и в шестидесятых годах была предпринята попытка издать "сочинения белоэмигрантки из Парижа".
Это была фантастически дерзкая операция и первое издание сборника могло стоить должности многим людям, и, тем не менее, казахский поэт, он же главный редактор издательства Аманжол Шамкенов подписал сборник к изданию. Он сделал то, что не мог позволить себе другой прекраснейший поэт Александр Твардовский, когда его попросили напечатать стихи в "Новом мире" . И первая книга Ирины Кнорринг была издана в Алма-Ате в 1967 году на самом излёте хрущёвской оттепели, в издательстве "Жажушы"
В начале семидесятых годов составитель "Дня поэзии" Борис Слуцкий попытался "тиснуть" пару стихов в этой всесоюзной поэтической книге, но цензура, которую удалось "провести" в Алма-Ате, в Москве была на страже. Больше того, стихи талантливой поэтессы были напечатаны - огромный цикл с предисловием в журнале "ПРОСТОР" - по тем советским временам, не было такой библиотеки в Союзе, которая бы не выписывала для себя, выходящий в Казахстане этот журнал - там, зачастую, печаталась та запретная литература, которая создала бы честь любому журналу, выходящему в СССР!
А напечататься на Родине, в России для Ирины было пределом мечтаний.
Я верю в Россию. Пройдут года,
Быть может совсем немного,
И я, озираясь вернусь туда
Далёкой ночной дорогой...
Вернулась. Книгами. И снова всё та же Алма-Ата протянула ей руку, и стихи "севастопольской девчонки" были отпечатаны в типографии Института физики высоких энергий АН Республики Казахстан - сборник стихов Ирины Кнорринг под названием "После всего" "доплыл" до Графской пристани. И в моей севастополиане появилось новое имя.
Наверное, несмотря на мою жестокую судьбу, Бог меня всё-таки любит, хоть я и не верю в него - это от моего дурного атеистического советского воспитания! В журнале "Простор", в том самом, каким я зачитывался в советские годы, находя его во всех севастопольских библиотеках, недавно появилась моя маленькая повесть "Тайная миссия графини де Ла Мотт" и, подготавливая её к печати, знаток французской истории и стихов Ирины Кнорринг указал мне на многие ошибки, связанные с Людовиками, и с происхождением самой де Ла Мотт, которая фигурировала во многих романах Александра Дюма-отца...
Дельные, а главное, точные замечания! И ещё я подумал: кто этот человек, связанный с журналом "Простор", так хорошо знающий историю Франции! И фамилия его лично для меня ничего не говорила: "Игорь Софиев".
А, оказалось, это сын двух поэтов, осетина Юрия Софиева и ... Ирины Кнорринг.
"Полная фамилия его отца - Кули Бен-Софиев-оглы. Постепенно все приставки отпали, но фамилия Бен - Софиев держалась ещё и во Франции. На могиле Ирины Николаевны , надпись: "Ирина Кнорринг Бен-Софиева" - напишет мне его супруга Надежда Чернова, прекрасная поэтесса .
Больше того, Надежда Чернова, - наряду с фотографиями! - прислала мне свой сборник стихов "Только о любви", где я вычитал стихотворение "Ставший небом", посвящённое отцу своего мужа Юрию Софиеву. Вот эти строки:
Потомок седьмого нагиба
У мудрого Шамиля
Стал небом полуденным,
Ибо
Ему непривычна земля.
Он сам по себе в этом мире,
Сторонний и тем, и другим -
В холодной парижской квартире
И в юрте, под сводом тугим.
С озёр к нему кинется Леда,
Полыни придут на поклон,
Но нет, не отыщется следа -
Он в небе давно растворён.
И думать не страшно, сгорая,
О том, когда все отлетим,
Ведь небо - от края до края -
Пронзил он дыханьем своим.
Это ли не проделки Бога? Или - Сатаны?!
Больше того, Игорь Софиев очень удивился, что я писал о его матери по своим "раскопкам" и прислал мне ту самую книгу "После всего" на которую я ссылался, не видя её! И прислал так же свои собственные воспоминания об Отце и Матери.
Скажу прямо, честные и жестокие воспоминания, совсем не такие, как привыкли "вспоминать" литературоведы советской закалки, а потому насквозь фальшивые. С беспощадной прямотой, ничто не лакируя и не полируя, в своих "Монпарнасских снах" он пишет:
" Отношения матери с отцом были в общем-то довольно сложными. Отец имел всегда большой успех у женщин и, надо сказать, часто этим пользовался. Мать же будучи серьёзно больной, чувствовала может быть какую-то свою неполноценность...Эти настроения она выплеснула в своём стихотворении
Я - человек второго сорта
Без "широты и глубины"
И для чего, какого чёрта,
Такие люди рождены?..
В начале 30-х годов мать как-то отошла от активной литературно-общественной жизни. Она перестала посещать и даже порвала с "Союзом молодых", то ли вследствии каких-то личных обид, то ли из-за своей болезни, которая всё больше давала о себе знать...
Мать, несомненно, очень любила отца, но и очень страдала из-за этой любви. Отец после работы ( он одно время работал на предприятии по мытью витрин парижских магазинов - работал в основном утром и рано возвращался домой) чуть ли не каждый вечер уходил на какое-нибудь собрание или просто на встречу с друзьями-литераторами в каком-нибудь монпарнасском кафе.
Это слово "Монпарнас" я постоянно слышал с самого раннего детства. В моём воображении оно ассоциировалось с таинственным и невероятно привлекательным местом, где собирались какие-то Ходасевичи, Адамовичи, Бунины, Мережковские ... и многие, многие другие. Все эти имена присутствовали как какой-то звуковой фон в течение всего моего детства, лишь потом они превратились для меня в значимые фигуры ...Монпарнас находился в 10-ти минутах от нашего дома..."
Я рассматриваю фотографию : у окна с котом Бубулем - Ирина Кнорринг. Красивая женщина, придерживая пушистого зверька, с печалью в глазах, всматривается вдаль - там за стеклом - Монпарнас! Оттуда, поздно ночью возвращается её талантливый супруг Юрий Софиев, слегка пьяненкий, поддерживаемый очередной красоткой. Горе и слёзы Ирины Кнорринг выливаются в стихи:
Снова - ночь. И лето снова
(Сколько грустных лет!)
Я в прокуренной столовой
Потушила свет.
Папироса. Пламя спички.
Мрак и тишина.
И покорно, по привычке
Встала у окна.
Сколько здесь минут усталых
Молча протекло!
Сколько боли отражало
Тёмное стекло.
Сколько слов и строчек чётких
И ночей без сна
Отражалось у решётки
Этого окна.
В отдаленье -
Гул Парижа
(По ночам - слышней!)
Я ведь только мир и вижу,
Что в моём окне.
Вижу лицу ночную,
Скучные дома,
Жизнь бесцветную,
Пустую,
Как и я сама.
И когда тоски суровой
Мне не превозмочь,
Я люблю окно в столовой,
Тишину и ночь.
Прислонясь к оконной раме
В темноте ночной,
Бестолковыми стихами
Говорю с тобой.
И всегда тепло и просто
Отвечают мне
Наши камни, наши звёзды
И цветы в окне.
Предоставлю слово снова сыну Юрия Софиева и Ирине Кнорринг:
" Мать, конечно, знала, что отец ей изменяет. На этой почве у них часто возникали скандалы, доходящие иногда до разрыва...Мне кажется, что и отец очень любил мать. У меня на всю жизнь осталось в памяти, как спустя несколько дней после её смерти, уже после суеты похорон, мы с отцом сидели в той же самой столовой, и он, всегда очень сдержанный, как-то даже по-печёрински ироничный, вдруг зарыдал как ребёнок, с надрывом, не стесняясь меня. Это единственный раз в жизни, когда я видел отца плачущим. И тогда, да и в последствии, в мои зрелые годы, он несколько раз повторял, что моя мать была единственной женщиной, которую он по-настоящему любил...И стихи отца - памяти матери - написанные вскоре после её смерти в 1943 году:.."
Ничего не вернёшь, ничего не поправишь,
Ничего не расскажешь и не объяснишь
Ни к чему болтовня о " сиянье и славе"
Даже не вовсе не где-то там ... вовсе не спишь.
Без следа. Без надежды на отклик и встречу.
Только книги и вещи живое хранят.
Эта рана - её никогда не залечишь -
Беззащитная голая совесть моя.
И над жизнью твоей - так нелепо истлевшей,
И над жизнью моей, уж не нашей весной,
Веет ветер, с далёких морей залетевший,
Плющ зелёный и розы на глине осевшей
Крест дубовый, сколоченный верной рукой.
Поражаюсь сходству наших судеб. Не таланту, - талант всегда индивидуален! - а именно сходству наших житейских дорог, совпадающих один к одному.
Владимиру Смоленскому повезло больше чем Лидии Девель-Алексеевой, больше чем Ирине Кнорринг - его книги появились на свет и сразу же были отмечены! Первая книга стихов "Закат", которая появилась в 1931 году , сразу же привлекла внимание двух великих - Ивана Бунина и Владимира Ходасевича, - а они были придирчивыми критиками, ревностно относящиеся к печатному слову.
Владимир Смоленский скончался в 1961 году. Его книги ещё не появились на крымском горизонте, и, в ожидании их, приведу ещё одно стихотворение, чтобы знали, какого поэта нам ещё предстоит открыть:
Осталось немного - мириады в прозрачной пустыне,
Далёкие звёзды и несколько тоненьких книг,
Осталась мечта, что тоской называется ныне,
Остался до смерти короткий и призрачный миг.
Но всё-таки что-то осталось от жизни безумной,
От дней и ночей, от бессониц, от яви и снов,
Есть Бог надо мной, справедливый, печальный, разумный
И Агнец заколот для трапезы блудных сынов.
Из нашей мансарды, из лютого холода ночи,
Из боли и холода, страха, позора и зла
Приду я на пир и увижу отцовские очи
И где-нибудь сяду у самого края стола.
Рыдающая муза сопровождала поэтов всю их жизнь, мечта о возращении не покидала до конца дней своих. И Лидия Девель-Алексеева, и Ирина Кнорринг, и Владимир Смоленский возвратятся - возвратились! - своими книгами не сегодня, так завтра.Но их нога, - в прямом значении этого слова! - больше не ступит на севастопольскую землю...