Липков Лев: другие произведения.

Средства транспорта нс острове Котельном

Сервер "Заграница": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 2, последний от 04/08/2015.
  • © Copyright Липков Лев (lipkovl@shaw.ca)
  • Обновлено: 04/08/2015. 134k. Статистика.
  • Рассказ: Канада
  • Иллюстрации: 7 штук.
  • Скачать FB2
    • Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:

    Лев Липков

    СРЕДСТВА ТРАНСПОРТА

    НА ОСТРОВЕ КОТЕЛЬНОМ

    РАССКАЗ

    0x01 graphic

    Калгари, Канада, 1999-2000

       Вадиму Литинскому
      
      

    НАЧАЛО

      
       ....Все, о чем я хочу рассказать, началось апрельским днем 1972 года, когда АН-2 развернулся, обдав нас тучей снега, проскользил в дальний конец полосы, взревел и пролетел мимо нас, набирая высоту. Я проводил его глазами, пока он не растаял в белесом бледно-голубом небе, и потом огляделся вокруг. Впереди меня лежала белая замерзшая бухта. Слева и справа, до горизонта - белые округлые холмы с черными мазками каменистых россыпей. Ровный напористый ветер гнал снег по мерзлому песку прибрежной косы и уже заметал поспешно выброшенные с самолета ящики и мешки с нашим полевым снаряжением? трепал брезенты и капюшоны наших курток. Вдали угадывались полузанесенные снегом низкие бараки местного аэропорта.
      
       0x01 graphic
       Нас было шестеро тогда, высаженных на берегу острова Котельного - первый десант большой экспедиции, которая должна была начать геофизическую съемку Новосибирских островов. Шесть человек, много поработавших в тайге, но никогда не бывавших в Арктике. В тайге, когда тебя выбрасывают где-то, можно не торопиться ставить лагерь. Там было время походить кругом и, не торопясь, выбрать самое лучшее место, где поставить палатки - чтобы было и близко к воде, но и не слишком близко, чтобы не затопило вдруг, чтобы было в тени, и чтобы рядом были дрова, и чтобы было закрыто от ветра. Здесь, на острове Котельном, выбора не было и надо было спешить. Здесь было холодно, очень холодно и, кроме того, ветрено и неуютно. Надо было скорее поставить палатку, хотя бы одну, даже не по всем правилам, наспех, в палатке поставить печку, залить бачок соляркой, разжечь, набить чайник снегом, поставить на печку и уж потом, внутри,? можно спокойно закурить и подумать о том, как быть, и что делать дальше.
       Оказалось, что на холоде и на ветру человек работает и думает медленнее. Оказалось, что требуется определенное усилие воли, чтобы заставить себя совершить пустяковое, но нужное действие - например, пристегнуть капюшон к куртке. Оказалось, что палатки, выданные нам со склада, предназначались для летней жаркой тайги и имели на боковых стенках огромные окна, затянутые сеткой для доступа свежего воздуха и для защиты от комаров, и эти окна нам тут же пришлось наглухо зашивать. Оказалось, что железные колья для растяжек были слишком коротки и не вбивались достаточно глубоко в промерзшую гальку и не позволяли хорошо натянуть палатки. Оказалось, что трое из нас ненавидят все это и с первым же самолетом собираются наза,? на материк. Но несмотря ни на что, уже через два часа мы сидели вокруг печки и пили чай. Так это начиналось. Потом было много всякого...
      

    ОСТРОВ КОТЕЛЬНЫЙ

      
       Никто толком не знает, откуда пошло это название. По одной легенде, казаки, в первый раз высаживаясь на нем триста с чем-то лет тому назад, нашли на берегу котел, оставленный неизвестно кем до них. По другой, не менее правдоподобной, казаки, наоборот, забыли на берегу, в спешке покидая остров, свой собственный котел. Как было на самом деле, никто не знает, однако достаточно уверенно можно сказать? что лет двести лет тому назад казак Ляхов глядел на север с побережья и "усмотрел землицу", пересек пролив на собаках и открыл остров Большой Ляховский. И пошло одно за другим. С этого острова уже кто-то другой "усмотрел" на севере остров Малый Ляховский? а с него - остров Котельный, к северу от Малого Ляховского. На этом цепочка остановилась. Но много людей верило, как верил каюр Санников в начале прошлого века, что есть земля и дальше к северу. Он сказал, что видел отдаленные синие горы с северного конца Котельного. И не только сказал, но и запряг собак и понесся туда, на север, но его не пустила туда Великая Сибирская Полынья - полоса почти постоянно открытой воды вдоль излома морского дна. После летали самолеты и дирижабли, ломали лед ледоколы и крались под ним атомные подлодки, но никто ничего не нашел. А жаль... Но что-то же видел каюр Санников!? Такие люди не врут...
       Так что остров Котельный остался на карте без северного соседа. Но и то, что на карте называется островом Котельным - вовсе не остров? а только часть еще большего острова. То, что называется островом Котельным, составляет его западную часть. Восточная часть называется остров Фаддеевский? в честь какого-то неизвестного Фаддея, и этот остров Фаддеевский, как вы уже догадались, тоже не остров. А между ними находится Земля Бунге - плоский, как стол, песчаный пляж длиной и шириной по сто километров. едва поднимающийся над уровнем моря, настолько низкий, что зимой, под снегом, выглядит, как замерзшее море. Из-за этой низины и произошла путаница со островами, потому что первопроходцы решили, что это - пролив, а Котельный и Фаддеевский - настоящие острова. Когда разобрались, что к чему, было уже поздно, потому что названия утвердились на картах. К счастью, хватило ума (это было до революции) ничего не менять. Так все и осталось - Остров Котельный, Земля Бунге, Остров Фадеевский.
       Каждый? кто жил или работал на Новосибирских островах, скажет и не соврет, что Котельный - лучший остров архипелага. И действительно, там было все, что нужно для хорошей жизни в Арктике. Вам нужен аэропорт - пожалуйте на западный берегв Темп, куда летают самолеты. Не очень часто, но летают. А это значит - письма, газеты, кино, водка и иногда, но очень, очень редко, даже высшее в Арктике лакомство - пиво! Вам надоело сидеть одному в своей прокопченой избушке или палатке и хочется общения - есть две постоянные полярные станции - Санникова и Темп, отправляйтесь туда с бутылкой, поговорите со всезнающими радистами, обменяйте книги, поспите на чистых простынях, посмотрите новые фильмы. Вам нужны патроны для охоты - есть рота ПВО с радаром, так что берите бутылку водки и навестите командира этой роты. Вам нужны песцовые шкурки - есть местные охотники, опять же берите водку, и - к ним. Нужна рыба - берите яшик водки и двигайте на восток, туда, где кончается остров Котельный и начинается Земля Бунге и где протекает река Балыктах, в которой ловятся огромные лососи. Кончилось мясо - садитесь на вездеход, берите сколько есть водки, и - на охоту, слава богу, оленей на острове полно.
       Но вы уже, наверное обратили внимание что я все время подчеркиваю - для того, чтобы насладиться всеми благами и прелестями острова Котельного, нужно иметь две вещи: водку и средство передвижения. И если водку на острове, худо-бедно, постаравшись, можно было достать, то с транспортом дело обстояло очень плохо. Об этом я и хочу рассказать.
      

    ТЕМП

      
       У всех более или менее постоянных поселений в Советской Арктике, будь то полярные станции, военные посты или аэропорты, есть несколько постоянных примет. Это огромные пирамиды пустых железных бочек из-под горючего, заброшенные ветряки с навечно застывшыми лопастями и обглоданные скелеты машин, тракторов и вездеходов. Аэропорт острова Котельного не был исключением из этого правила. Взлетная полоса на галечной косе, отделявшей мелкую лагуну от бухты, два низких барака, гараж, мастерска,? антенны с растяжками и обозначенные выше приметы - вот и весь аэропорт. Назывался он Темп, от близлежащей полярной станци, которая, в свою очередь подхватила имя от соседнего якутского охотничего поселения Темпа.
       Аэропортик вел спокойную жизнь, принимая и отправляя все три вида самолетов, работавших на Севере: АН-2, ЛИ-2 и ИЛ-14, летавших туда совсем нечасто, может раза два в месяц, если есть погодa, так что каждая посадка была событием. Самолеты доствляли почту, водку, отдохнувших загорелых сменщиков, газеты недельной давности и фильмы, увозя полярников и охотников в отпуск на материк, рыбу из реки Балыктах и туши местных оленей. После отлета самолета обратно на материк, бурная деятельность, вызванная прилетом, быстро сменялась привычным покоем. Каждый вечер, после ужина, в столовой, виноват, в кают-компании, согласно священной традиции полярников, разворачивалась простыня и крутился фильм. Непогода закрывала аэрпортик по неделям кряду, и иногда экипажи самолетов застревали там, дурели от безделья и пили круто.
       В те начальные послевоенные годы в Темпе был всего один трактор, который оттаскивал и подтаскивал на стальном листе грузы к самолетам и бочки с горючим для заправки. Потом появился второй, побольше и помощнее. Наличие уже двух машин давало возможность населению аэропортика? с одобрения и по поручению начальника, отправляться на охоту за оленями. Эти поездки требовали железного здоровья и нервов - попробуйте протрястись трое суток в тесной железной коробке с подвеской чуть-чуть мягче чем у телеги, спать под грохот дизеля, дышать его же перегаром, а в перерывах ползать на брюхе по сырой тундре, подкрадываясь к осторожным зверям. Однако стойкая ненависть к мясной тушенке, которая вырабатывалась у любого полярника очень быстро, заставлялa их переносить любые трудности.
       Однажды, ранней весной, начальник аэропорта послал на большом тракторе двоих - тракториста и рабочего - в разведку, не появились ли олени. Мужики пересекли лагуну по льду, поднялись на близлежащие сопки и мотались по ним часов двенадцать и, не заметив никаких оленей, двинулись назад, домой. Самый короткий путь опять же лежал через лагуну, которую они пересекли на пути в сопки, но обратном пути им не повезло и, примерно в полукилометре от аэрпорта, трактор провалился сквозь лед. Лагуна была неглубокой, - метра полтора от силы, поэтому трактор сел на дно и мирно заглох - было достаточно глубоко, чтобы залить двигатель. Незадачливые охотники поставили коробку передач на нейтраль, чтобы можно было потом выташить машину на буксире, вылезли на лед и поплелись в аэропорт, таща на себе карабины и спальные мешки. Добравшись до бараков, они сообщили о происшествии начальнику и предложили свой план решения проблемы - начальник, с одной стороны, как заинтересованная сторона и официальное лицо, пославшее их на разведку, дает им пол-ящика водки (шесть бутылок), а они, как исполнители, с другой стороны, обязуются тот трактор вытащить и вернуть к жизни. Однако переговоры быстро зашли в тупик. Начальник, с одной стороны, был, по какой-то причине, в поганом и упрямом настроении и сказал, что водки не даст. Мужики, с другой стороны, были тоже не в лучезарном расположении духа и прямо сказали, что без водки не будут вытаскивать трактор из лагуны. И, как это иногда случается в жизни, обе стороны уперлись на своем и упирались долго, в течении всей зимы. А там настала весна и в лагуне поднялась вода. А потом настало лето, лед растаял вообще, трактор просел глубже в оттаявший донный ил и проблема извлечения трактора из лагуны отпала сама собой.
       Короче говоря, через несколько лет, когда мы впервые появились в Темпе апрельским ветренным днем, трактор все еще торчал в лагуне. Он уже был ничей и был списан по акту и снят с подотчета аэропорта. Наши водители прицепили к нему длинный трос, а когда лед растаял, выдернули его на косу вездеходами, за неделю перебрали двигатель и заменили электропроводку, а потом, после непродолжтельных переговоров, обменяли его начальнику аэропорта на ящик водки и нужные запчасти к нашим вездеходам.
       Долгое время аэропорт Темп, как средоточие полярной жизни на острове, не знал конкуренции. Однако, в разгар холодной войны? в конце шестидесятых? на острове появились военные. Они выбрали самое унылое место на и без того не очень-то радостном острове? в провале между двумя сопками и построили там казармы для роты ПВО (противовоздушная оборона)? на вершину одной из сопок водрузили радиолокатор? а на обрыве у моря свалили в кучу всякий железный и электронный хлам и воткнули в него железную мачту. Эта куча называлась "ложная цель", и создавалась она для обмана противника и приведения в его в полное замешательство. После чего в навигацию ссадили на берег роту молодых солдатиков и заперли их в этих казармах на два года. Без отпусков. Как в тюрьме строгого режима? только не по приговору? а по призыву Родины.... Прибыли и жены офицеров и поселились в бараке рядом с казармой? где на лейтенаната с женой полагалась клетушка в двенадцать квадратных метров с крошечной передней? она же кладовка? с общей кухней в одном конце длинного коридора и с общей уборной - в другом.
       ...Я часто бывал в этой роте ПВО, которую население Котельного стало называть не иначе как "вояки" ("...Поехали к воякам...", или "...У вояк есть запчасти.."). И каждый раз мне было до боли жалко этих бледных молодых парней, знавших только триста метров тундры от казармы до локатора, видевших солнце три месяца в году и евших только крупу и консервы все эти два года службы. Даже хлеб они ели полусырым - командир роты запретил выдавать сахар пекарю, поскольку боялся, что тот, имея доступ также и к дрожжам, будет ставить брагу. Возможно, что командир не знал, что без сахара дрожжи не подойдут и тесто не будет пышным и ноздреватым и не пропечется в их примитивной печке. Возможно, но мало вероятно. А скорее всего - знал и все равно не давал, так как сырой внутри хлеб был меньшим злом для военной службы, чем бражка ...
       Из средств транспорта в распоряжении командира сначала был тоже только трактор? так что никаких особых преимуществ перед конкурирующей органзацией - аэропортом - у военных не было. Однако году в семидесятом, после многочисленных рапортов вышестоящему командованию, у вояк появился грузовик ЗИЛ-150 для перевозки грузов из аэропорта зимой - летом никакая автомашина не прошла бы и пяти метров по оттаявшей тундре. Кроме того, была еще одна проблема. Дело в том, что, как я уже говорил, рота ПВО размещалась на северной стороне лагуны, километрах в четырех от аэропортика. Как и всякая нормальная лагуна, она отделялясь от моря уже упомянутой косой. Коса была длинная, прямая, как дамба, и галечная, так что и по ней можно было лихо ездить даже на машине. Но, к сожалению, коса не была сплошной. В ее северной части имелась "прорва": проем шириной метров в двадцать, через который вся лишняя вода из лагуны уходила в море - летом сонно и спокойно, со слабым течением, а весной, в паводок - с ревом, пеной и водоворотами. Из-за этой "прорвы " никому, ни воякоам в аэропорт, ни аэропортовцам к воякам, летом напрямую проехать было невозможно. А поскольку воякам аэропорт был нужен чаще, то они соорудили из бочек и досок плот, натянули через прорву трос и достигали другого берега, перебирая трос руками. У этой переправы была интересная особенность - почти каждый год ее надо было строить заново, потому что кто-нибудь, глубокой осенью последним переправляясь через готовую замерзнуть прорву, обязательно ленился вытаскивать плотик на берег, он вмерзал в лед, а весной его уносило в море бурным и неожиданным, как всегда в Арктике, паводком.
       Зато зимой проблем не было никаких. Стоило только замерзнуть лагуне, а она быстро промерзала до самого дна, как вояки, с одной стороны, и аэропортовцы, с другой, быстро накатывали тракторами зимник и размечали его вешками с красными флажками - на случай пурги. И уже не существовало никаких серъезных препятствий, кроме очень уж плохой погоды, чтобы не поехать друг к другу в гости и не распить бутылочку -другую -пятую - десятую.
       После долгих переговоров и писания множества бумаг, настала очередь аэропорта обзавестись своей машиной. В очередную навигацию с борта сухогруза был снят и доставлен на барже в аэропорт другой ЗИЛ-150, но теперь в виде бензозаправщика, то-есть с цистерной вместо кузова. Аэропортовцы очень гордились этой машиной и любили лихо подлетать к только что приземлившемуся самолету и, как полагается по авиационным законам, первым делом его быстро заправить. Какое облегчение было от этой машины рабочим аэропорта, поймет каждый, кому приходилось часами качать ручную помпу - и это в лучшем случае, а в худшем - подавать наверх ведро с бензином, на морозе и с ветерком, при этом, естественно, проливая себе бензин на руки и зашиворот и зная, что пролитый на руку бензин зимой - вернейший путь к сильному обморожению. Так что бензозаправщик пришелся очень кстати и был всеми любим и охраняем.
       Однажды зимой, примерно, за год до нас, в аэропорт пришла радиограмма, что в Темп вышел борт. На жаргоне полярников это просто означало, что в Темп вылетел самолет и надо приготовиться его встречать. Борт, то-есть самолет Ли-2, русская версия бессмертного ДиСи-3 (последний Ли-2 еще летал в Арктике в начале восьмидесятых годов), прибыл благополучно и привез обычный набор - почту, старые газеты, фильмы, трех солдатиков в роту и, конечно же, водку. Водки было много - запасали к Новому году. Поэтому, позвонив воякам, чтобы высылали машину забрать все, что им причиталось, начальник аэропорта обсудил ситуацию с летчиками и закрыл аэропорт по погодным условиям "до двадцати четырех Москвы", то-есть на сутки. И аэропортик загудел.
       Серъезно гудели в основном избранные, наиболее важные люди: начальник, главный механик, радист и летчики. Остальныe же пролетарии - водители, повара и пара рабочих, гудели так себе, по бутылке на рыло и под запись в книгу забора (это такая книга, куда заносилось все, взятое работником со склада - сапоги, спецовка, ватники, курево и прочее, с последующим удержанием из зарплаты). Элита же не испытывала ограничений в количестве, а расходы на выпитое начальник потом очень хитро распределял так, что главный механик и радист или ничего не платили, или платили мало, много меньше реально выпитого. А летчики вообще пили всегда даром. Так уж заведено было в Арктике, что пилоты считались наиболее важными людьми, от которых зависело столько много, что только идиот или зеленый новичок мог спрашивать с них деньги за водку или вообще портить с ними отношения любым другим способом. Если все же такое случалось, то самолеты к такому идиоту начинали плохо летать, потому что командир экипажа в Арктике, несмотря на строгие правила, в конце концов решал сам, когда и куда ему лететь. И если план полета на день, составленный командиром его отряда, включал полет к геологам, у которых он всегда в подарок получал рыбу и оленьи ляжки, а потом к буровикам, где однажды он ночевал и не был приглашен к столу, то горе буровикам - после полета к геологам или портилась погода, или занемогал второй пилот или в самолете обнаруживались мелкие неполадки... Но надо отдать должное - "сан-рейсы", когда кто-то серъезно заболевал, ломал кости или начинал рожать, эти же летчики выполняли безотказно и моментально вылетали куда угодно, к кому угодно, когда угодно и в какую угодно погоду.
       Так вот, все гудели, и в разгар гудежа вспомнили, что забыли позвать командира роты. Позвонили, но тот сказал, что его машина уже ушла. Главный механик сказал, что друга в беде не оставит и сам привезет его на своем бензозаправщике, быстро оделся, выдернул бензозаправщик из теплого гаража и унесся по зимнику вдоль косы на север, к воякам.
       Один из пилотов, еще не шатаясь, но уже и не совсем твердый на ногах, вышел вскоре из прокуренной каюты в гальюн, отлить, а потом решил выглянуть наружу и глотнуть свежего воздуха. Ночь была прекрасна и кристально холодна, вокруг луны светилось морозное кольцо, перечеркнутое крестом, четыре ложные луны размыто туманились на пересечении креста с кольцом. Над северными сопками медленно росли и переливались призрачные полосы северного сияния.
       Пилот проводил глазами красные хвостовые огни бензозаправшика, прыгавшие навстречу ярким фарам машины вояк, шедшей навстречу, и повернулся, поеживаясь, обратно в дом. Открывая дверь, он услышал с севера глухой удар, оглянулся, и уже не увидел ни фар, ни хвостовых огней.
       Вот так. Две машины, единственные на острове общей площадью в семь тысяч квадратных километров, столкнулись лоб в лоб при ясной погоде (как говорили пилоты в Арктике - "видимость миллион на миллион"). Крик и мат, последовавший за столкновением, стоял страшный и не утихал в течении нескольких часов, обвинения летали взад и вперед. Но потом решили, что выпивка должна продолжаться несмотря ни на что, а все остальное - потом.
       Через сутки, заполненные то мертвым сном, то просыпанием от головной боли и повторным похмелением, пьянка затихла сама собой. Отпившись молоком, которое специально для этой цели развел из порошка мудрый повар, прошедший через это много, много раз, заинтересованные стороны составили два акта, один для аэропорта, другой для вояк и растащили тракторами покалеченные машины по соответствующим гаражам.
       По горячим следам этого печального происшествия, начальник аэропорта и механик еще были полны благих намерений починить машину как можно скорее. Но потом, как и в истории с трактором в лагуне, трудовой энтузиазм быстро иссяк. То ли слишком серьезны были повреждения, то ли не хотелось возбуждать подозрения властей на материке длинным списком необходимых запчастей, то ли опять возникла проблема водочной оплаты сверхурочных - точная причина падения интереса к ремонту машины неизвестна. Скорее всего, было просто на все наплевать. Но так или иначе, покореженный бензозаправщик долго торчал у гаража, постепенно лишаясь нужных для других целей частей, сидений, приборов и прочего.
       Это происшествие как бы ознаменовало конец автомашинного периода истории транспорта на острове Котельном и начало другого периода, который можно назвать вездеходным.

    ГЕРКА

      
       Имя Герасима Жарикова или просто Герки, как он был известен на острове, тесно связано с недавней историей острова Котельного вообще, и с вездеходным периодом, в частности. Собственно, этот период с него и начался.
       При каких точно обстоятельствах Герка появился на острове где-то году в шестьдесят восьмом, никто толком не знал. Мне он рассказал, что он родом из Баку, там вырос, и оттуда и загремел в армию. Как известно, части Советской армии никогда не пополнялись призывниками из того места, где эти части распологались, а, напротив, солдаты в Таджикистан поступали из Архангельска, а солдаты, например, в Белоруссию - из Тюменской области. Делалось это не из-за стремления армии лучше ознакомить молодых людей с географией родной страны, а по чисто гуманитарным соображениям: если будет восстание или другие народные беспорядки, по возможности избавить молодых людей от необходимости стрелять в членов своей семьи или в знакомых - солдатики ведь могут и отказаться (при этом допускалось, что стрелять по незнакомым никто не откажется). Так что было вполне логично, что Герка, родом из Баку, оказался в Тикси, на берегу Ледовитого океана, где и провел все два года в авиации, летая стрелком-радистом на стратегических бомбардировщиках.
       Потом он демобилизовался, получил в Тикси все положенные бумаги и деньги и, как это часто бывает на севере, нашел собутыльников и крепко загудел в единственном Тиксинском ресторане. Настолько крепко, что через три дня проснулся черт знает где, в каком-то бараке, у каких-то блядей, в грязи и, естественно, без копейки денег. Там его судьба свела с каким-то полупьяным якутом, который шатался по бараку и приставал к блядям. Те от него отмахивались, но он не унимался и пытался заинтересовать их сексом, говоря: "Думаес куй нет? Куй есть. Токко сибко мяккий оннако...". Этот якут оказался охотником с острова Котельного. Он привез кучу песцов на продажу. Продал всех и, как это часто бывает на севере, загудел и оказался в том же положении и в том же бараке, что и Герка. Якуту ничего не оставалось, как тащится в аэрпорт и с первым бортом лететь обратно в Темп. А тут подвернулся Герка...
       ...По молодости я категорически отрицал роль провидения или предопределенности и считал, что все в моей жизни зависит от меня самого. Пожив немного больше и столкнувшись с некоторыми непонятными мне вещами и совпадениями, я был вынужден признаться сам себе, что все же есть какие-то тайные силы, судьба, или, вообще говоря, какая-то направленность событий. Но не желая полностью отказываться от моей собственной роли, я стал считать, что все это действует только до определенного момента, до какой-то точки в пространстве и времени, а дальше судьба, или что там есть, как бы говорит "Все, я привела тебя до этой развилки. А уж куда идти дальше и что делать - дело твое. Теперь все зависит от тебя, и как ты решишь, так тебе и будет". Так было со мной осенним днем двадцать лет назад, когда мне надо было решать - оставаться в России или бросать все к чертям и бежать без оглядки. Я понял что настал тот момент, когда судьба довела меня до распутья, похлопала по плечу, и бросила одного. И уже нельзя было надеяться, что все как-то образуется само собой или кто-то другой решит за меня. Нет, надо было решать самому и брать дело в свои руки. И я решил и побежал без оглядки. В Канаду...
       Так было и с Геркой. Когда тот якут предложил ему улететь на остров Котельный и стать охотником, Герка понял, что он на развилке. Через полчаса они уже ловили левака в аэропорт, а на следующий день летели с попутным Ан-2 в Темп.
       К своему удивлению, Герка влился в новую жизнь очень легко и быстро. Сперва он был как-бы помощником того якута и набирался опыта. Надо было научится трем очень важным вещам. Во-первых, как ездить на собаках. Во-вторых, как строить ловушки для песцов (так называмые "пасти"). И в третьих - как не заблудиться в однообразной тундре и не замерзнуть. Все эти три премудрости он постигал в течении первой зимы. Летом он сам записался в Тикси как охотник, получил участок и набрал в местной фактории всего необходимого для жизни и охоты - продукты, капканы, инструменты, карабины с патронами, рыболовные сети, лекарства, рацию и прочее. Все это он брал без денег, в долг, под будущие песцовые шкурки, которые он должен был сдавать на ту же факторию. Все записывалось в долговую книгу, и было ясно всякому здравомыслящему человеку, что за все это добро не рассчитаться за всю жизнь, даже при условии очень удачной охоты. Но Герку это нисколько не волновало, ибо подведение итогов и отдача долгов находились еще в очень отдаленном будущем. Кроме того, так же, по уши в долгах, жили все охотники, и русские, и якуты, и никто особенно не убивался по этому поводу, а каждый год снова набирали все самое новое и дорогое.
       Герка решил охотиться один. Первым делом он должен был построить избушку, чтобы жить. Он нашел сухое место в устье ручья, впадающего в море, где было нанесено много плавника - основного строительного и отопительного материала на острове и работал круглыми сутками, благо солнце не садилось совсем. Готовая Геркина избушка немного возвышалась над землей и вообще напоминала землянку времен войны - ряды наклоненных к центру бревен, накатная крыша, фанерная дверь, открывающаяся внутрь избушки (все двери в Арктике сделаны так - меньше откапывать снаружи после пурги), окошко с ладошку и слои глины и дерна для удержания тепла. Герка, как человек служивший в авиации и приобщенный к техническому прогрессу, решил использовать приобретенные знания для устройства своего быта. Так, его печка, хоть и была сделана из обрезанной железной бочки, была универсальной и могла пожирать все виды топлива, доступные на острове: дрова, солярку, старые резиновые сапоги, тротиловые шашки и уголь (кстати, на острове было месторожденьице угля и даже были планы его разрабатывать для поддержания навигации). Печка была поставлена так низко, что едва выдавалась над полом, зато быстро нагревала избушку. Процесс зажигания этой печки был не для слабонервных. Сперва внутрь, на заготовленные заранее сухие дрова, выливалось поллитра безина. Потом туда кидалась зажженная газета. После этого от печки надо было отскакивать в сторону, потому что раздавался оглушительный взрыв и пламя било во все щели. Пламя взрыва, улетающее в трубу, уносило и воздух из избушки, создавая там временный вакуум, из-за чего дверь сама по себе открывалась внутрь, а потом, когда ваккуум заполнялся, с грохотом захлопывалась обратно. После этого снаружи, как по команде, тоскуя по недоступному им теплу, снаружи начинали выть собаки. И только затем, под вибрирующее гудение пламени, по избушке быстро начинало разливаться тепло, и можно было поставить чайник со снегом, откинуть капюшон и закурить...
       Кроме того, Герка наладил рацию и поставил высокую антенну на веревочных растяжках, так что у него была хоть-какая-то связь с внешним миром и он мог дать знать о себе, если что-то с ним случится. Сверх этого, на верхушку антенны он повесил красный фонарь, снятый втихую со взлетной полосы в Темпе, спаял примитивную мигалку, соединил ее с батареей и подключил к фонарю. Фонарь мигал и показывал Герке дорогу домой в темноте и холоде полярной ночи.
       Кроме избушки, Герке надо было раскидать капканы и построить дюжину песцовых ловушек. Ловушка, или пасть, как она была известна по всей Сибири, всегда ставилась на бугорках, потому что лемминги, основная еда песцов, только там рыли свои норки и песцы, бегая по тундре в поисках еды, не пропускали ни одного бугорка. Охотники изобрели пасти еще до появления стальных капканов, поэтому они делалсь целиком из дерева. Строить пасть можно было в Арктике только летом, когда оттаивает земля. Кроме того, вся постройка должна выветриться за лето от малейшего запаха человека - иначе песец, любопытный, но очень осторожный зверек, не пойдет в пасть.
       Сперва на бугорке прокапывалась узкая слепая канавка с наклоненными внутрь стенками. Стенки укреплялись палочками или дощечками, а сверху вдоль канавки неуравновешенно кладется тяжелое бревно одним концом на поперечную палочку снаружи канавки так, что не будучи подпертой на другом конце, оно бы свалилось внутрь канавки. Поэтому когда охотник "заряжал" пасть, он подпирал другой конец бревна колышком, а к колышку привязывал наживку из мороженого мяса.
       Пасти заряжались в январе, когда шкурка песца становилась густой и белой, при этом охотнику надо было делать все возможное, чтобы не оставить после себя запаха - он одевал специальный халат и перчатки, которые висели всегда снаружи, на ветру. Песец чуял наживку, и чтобы достать ее, залезал головой внутрь пасти, дергал за наживку, выдергивал колышек из гнезда и тяжелое бревно падало на него. Поскольку по дну канавка делалась едва шире бревна, зверек не мог вылезти из-под бревна и, через полчаса бешеной, но безнадежной борьбы, уставал и замерзал. Охотник на собаках объезжал пасти, вынимал дохлых песцов и заряжал пасти снова. Вот и вся премудрость.
       Капканная охота была менее хлопотная - летом бросил капкан в тундру, привязал его цепочкой к вбитому рядом колышку, запомнил место, зимой зарядил наживку - и собирай себе песцов. Однако песцы, как правило, хуже шли в капканы, чем в пасти. Кроме того, капканы портили шкуру.
       Лето в Арктике - это короткая вспышка света, воды и жизни, когда солнце не заходит и когда никто не спит. За шесть - восемь недель новое поколение птиц должно научиться летать, оленята - окрепнуть на ногах, волчата - научиться убивать, лемминги - наплодить два помета маленьких мохнатых грызунчиков. А охотник, если конечно, он серьезно относится к охоте - настроить пастей, раскидать лабазы (так в Сибири называют временные склады продуктов, расположенные так, чтобы меньше таскать с собой), запастись топливом. Не успел - в конце августа светлый день укорачивается до пяти часов, в начале сентября тундра промерзает до железобетонной прочности, а в середине сентября жди пурги, и пропала зимняя охота.
       И Герка сутками не спал, вместе со всей Арктикой. Он видел, как вся тундра была усеяна процветающими колониями леммингов и знал, что, как следствие, будет много песцов. Он не ошибся. Охота была удачной и к весне у него было около ста первосортных шкурок, теоретической стоимостью около двадцати тысяч рублей - по тем временам, вполне приличная сумма. В то же время, ближе к весне, Герка, как человек практичный, стал задавать себе вопрос: а нет ли более легкого, чем этот лошадиный труд, способа зарабатывать деньги на острове Котельном? В отличие от своих якутских собратьев по охоте, Герка любил читать и часто брал книги из библиотек полярных станций. Однажды он прочитал книгу про золотую лихорадку на Юконе - Клондайк, Доусон Сити, Кармак, Эльдорадо - и быстро обнаружил, что гораздо больше людей тогда разбогатело, варя кофе на Чилкутском перевале и жаря блины в Доусон Сити, чем долбя шурфы в мерзлоте и промывая тонны грязи в поисках золота. Герка быстро сузил круг возможных вариантов до одного - ему был нужен транспорт. Имея в своем распоряжении средство передвижения, Герка сию же минуту превратился бы в очень важного человека, этакого короля тундры, потому, что он мог предложить охотникам делать для них самую тяжелую работу - развозить бревна для пастей, завозить им продукты, раскидывать по тундре лабазы, охотится круглый год на оленей и снабжать охотников мясом. За все эти услуги охотники расплачивались бы с ним песцами, которых он, Герка, уже как настоящий охотник, сдавал бы на факторию государству.
       Тогда в Советской Арктике существовало, да и продолжает существовать сейчас, только два главных вида наземного транспорта - трактор и вездеход. . Это на севере Канады я смог увидеть множество разнообразных машин - от гигантских грузовиков Формост или Нодуелл до крошечных гусеничных таратаек на одного или двух человек, способных зимой (летом всякая езда по тундре в Канаде запрещена) проехать куда угодно. Трактор Герку не устраивал из-за медленности хода и необходимости таскать за собой сани - иначе негде было бы везти предназначенные охотникам грузы. Нет, Герку устраивал только вездеход, который мог обеспечить ему быстрое и комфортабельное передвижение по острову круглый год. Однако, к сожалению, вездоходов на острове тогда не было совсем, а трактора были у вояк и в Темпе, в аэропорту. Поэтому трезво смотрящий на вещи Герка решил иметь дело с тем, что есть, и стал искать подходы к начальнику части и к начальнику Темпа, предлагая сложные схемы совместных предприятий и дележа доходов. К его разочарованию, никто из потенциальных партнеров на сговор с Геркой не пошел. Оба начальника, слушая Геркины сладкие речи, нутром чувствовали, что, согласись они с ним, их трактора будут пропадать часто и надолго в таинственных Геркиных поездках по всему архипелагу, а им самим придется сочинять оправдания, когда нечем будет возить грузы с самолетов или кораблей в навигацию. Раздосадованный Герка уже настроился лететь в Тикси, где он собирался сдать песцов, как следует погулять, а заодно и поспрошать знаюших людей насчет какого-нибудь списанного вездехода, ржавеюшего у кого-нибудь на задворках, которого можно было в навигацию переправить на остров и затем, отремонтировав, пустить в дело. Он уже совсем было упаковался, как тут пришла интересная новость: на остров прибывает экспедиция топографов со своим транспортом и начальник аэропорта получил указание расчистить в бухте ледовую посадочную полосу длиной два километра для приема больших транспортных самолетов Ан-12 в лыжном варианте. Герка понял, что события принимают интересный поворот и что в Тикси ему лучше пока не лететь.
       Он сам принимал очень активное участие в расчистке и разметки полосы и стоял со всеми работниками у ее начала, когда серебристый самолет с четырьмя моторами, похожий на пузатую чайку, пробил низкие слоистые облака над морем, сделал круг над Темпом, нацелился и плавно сел на лед короткими, растущими из брюха лапами. Самолет проскользил в дальний конец полосы, развернулся и покатил в обратную сторону, где его ждали. Прилетевшие представились начальнику аэропорта - им предстояло построить на острове целую сеть железных пирамидальных вышек и точно определить их координаты, для чего попозже на остров прибудет вертолет, а пока они привезли с собой два вездехода. И действительно, у самолета раскрылись задние двери, опустился наклонный трап и на лед, один за одним, выкатились два вездехода ГАЗ-47, выкрашенные в защитный зеленоватый цвет...
       Сейчас я бы не стал без смеха глядеть на эти машины, от которых, как, безнадежно устаревших, отказалась армия и сняла их с вооружения. Маленькие, тесные, с хилым двигателем мощностью всего в шестьдесят лошадиных сил, они могли разогнаться до тридцати киломеров в час на дороге с твердым покрытием, да и то под горку, а по тундре и снегу, для которых они и были предназначены, с натужным ревом ползли со скоростью в шесть-семь. В железный и неотапливаемый кузовок с трудом садилось, по инструкции, на две боковые скамейки всего лишь восемь человек. Но это сейчас, а тогда...
       А тогда это было для населения Острова Котельного вообще, и для Герки в частности, чудом техники. На этой машине можно было ехать куда угодно и когда угодно. Для двоих было место в теплой кабине. В кузов, при всей его тесноте, можно было набить больше тонны всякого добра, а если снять брезентовую крышу, то и больше. Корме того, вездеход мог держаться на воде, если в его корпусе не было дырок, и на нем можно было пересекать ручьи, реки и лагуны. Словом, решались все проблемы жизни и работы в Арктике. И Герка решил, что правдами или неправдами, но один вездеход будет его.
       Его мечте суждено было сбыться скорее, чем он думал. В мае к топографам прилетел вертолет и они начали летать по острову, высаживая строительные бригады, которые строили железные пирамиды на вершинах сопок. Начальство обосновалось в Темпе и руководило оттуда всеми работами по радио, как и полагается Начальству. Герка, етественно, крутился вокруг, устанавливая нужные связи и готовя почву к переговорам о судьбе одного из вездеходов. В конце июня вдруг потеплело, быстро начал таять снег, лагуна стала заполняться водой и в один солнечный день и, как всегда, непредсказуемо, прорвало "прорву" и вода с ревом хлынула в море Лаптевых, в очередной раз унося с собой многострадальный плотик и нарушая сообщение между ротой ПВО и аэропортом. А тут как раз топографам чего-то понадобилось от вояк, и Герка предложил свои услуги сгонять к воякам на вездеходе, уверяя, что переправится через прорву без проблем. Вездеход с водителем и Геркой в кабине лихо подлетел к прорве по калечной косе и сполз в воду, следуя Геркиным командам. Герка правильно рассчитал, куда сильное течение вынесет машину, когда она пересечет прорву. Но Герка не мог предвидеть, что сильное течение подмыло галечный берег и он стал настолько крутым, что вездеход, хоть и сумел зацепиться гусеницами за берег, не смог на него выбраться. Положение быстро стало очень нехорошим: сильное течение развернуло вездеход и, вращая по часовой стрелке, понесло его к выходу из лагуны в море.
       Газуя до предела и взбивая воду бешенно летящими гусеницами, им удалось еще раз приткнуть вездеход к берегу и они поняли, что если и сейчас не получится выбраться на берег и вездеход опять понесет, то со следующим полным оборотом они уже окажутся в море. Вездеход ревел, но все было напрасно - берег был слишком крут. И когда машина начала свой роковой оборот, оба, - и водитель, и Герка, - не сговариваясь, выскочили на берег. Совсем уже неуправляемый вездеход, беспомощно вертясь, выплыл из лагуны, уткнулся в край ледяного поля, накренился под напором воды, уходящей под лед, зачерпнул воды и медленно затонул. Герка понял, что настал его звездный час. Он быстро засек в уме место погружения вездехода по отношению к береговым приметам, и они поплелись к воякам доложить о происшествии по телефону в Темп а заодно и найти способ перебраться обратно через прорву.
       Как и в случае с двумя столкнувшимися автомашинами, разговор по телефону вылился в полчаса матерного лая, взаимных обвинений и угроз удержать стоимость вездехода из зарплаты этих двух неудачливых раздолбаев. Но спустя два дня, когда Герка и вездеходчик построили новый плотик и перебрались на аэропортовскую сторону прорвы, Герка имел длинный разговор с начальником топографической партии и вскоре был составлена комиссия по списанию вездехода, о чем и был составлен акт, который начинался сакраментальной фразой всех советских актов "Настоящий акт составлен в том...". Смысл акта же состоял в том, что вездеход утонул и покоится на дне моря, откуда его достать невозможно, а потому вездеход уже партии не принадлежит. И вообще никому не принадлежит. Этого Герка и добивался.
       Топографы честно трудились на острове все лето и понастроили штук десять пирамид. В начале сентября за ними прилетел большой вертолет и забрал их всех в Тикси, оставив двух работяг на зимовку в Темпе - охранять оставленное там до следующго лета. В Темпе стало снова тихо и Герка приступил к к воплощению своей мечты.
       Море Лаптевых в этой части освобождается ото льда к середине августа и остается чистым до ноября, после чего постепенно замерзает снова. Вода в море не нагревается выше десяти градусов в самое теплое время, а в сентябре стоит где-то около пяти-шести. Герка подготовил все очень тщательно. Он поплавал с напарником вдоль и поперек на надувной резиновой лодке, разглядел сквозь воду очертания вездехода, отметил место буем, определил глубину, которая не превышала там четырех метров и расстояние от берега - тридцать метров. Выбрав спокойный безветренный день, Герка пригнал от вояк на косу трактор с длинным толстым канатом, развел на берегу два костра, загрузил бутылку водки и конец каната на лодку и поплыл к бую, поддерживаемый напутственными криками зрителей на обеих сторонах прорвы. Там он разделся догола, натерся салом, одел подштанники и рубаху, заранее пропитанные тем же салом, взял конец каната с петлей и с воплем кинулся в ледяную воду. Его не было секунд тридцать, в течение которых он нашел буксирный крюк, открыл защелку, надел петлю каната и захлопнул защелку обратно, после чего он вылетел на поверхность, был втянут в лодку, угощен стаканом водки и накрыт одеялом. Добравшись до берега, Герка дал команду и трактор стал пятиться назад. Канат натянулся и, под радостные вопли трясущегося от холода Герки, на косу был вытащен вездеход.
       Три месяца Герка работал над вездеходом, круглыми сутками не вылезая из гаража, меняя электрическую проводку, начисто разъеденную соленой морской водой, перебирая двигатель, коробку передач и бортовые трансмиссии. И настал день, когда Герка осторожно выехал из гаража? взревел мотором? повертелся на месте? испробуя работу бортовых фрикционов и? клацая стальными траками? понесся в тундру на испытание свого собственного вездехода. Так сбылась его мечта и он стал королем тундры.
       Как и подобает королю? первым делом он стал знакомиться с подвластной ему территорией за пределами той узкой прибрежной полосы? к которой он был привязан? имея только собак в качестве средства передвижения. Теперь весь огромный остров был в его распоряжении. Герка и так-то был любопытен? как кот? вечно стараясь залезть в удаленные уголки острова в поисках чего-нибудь необычного? а тут уже для него не было никаких ограничений. Весь остаток светлого времени он носился по острову? как угорелый? разбрасывая лабазы и завозя топливо в те самые разнообразные точки на острове? которые Герка считал стратегически важными. И он-таки знал? что делает. Один из его складов возник в центре острова? недалеко от выхода на поверхность угольных пластов? так что он? если решит там задержаться? мог жечь уголь в печке? не жалея. Другой лабаз он выкинул на реку Балыктах? там? где сопки острова неожиданно обрывались к плоской песчаной пустыне Земли Бунге - здесь хорошо ловились серебристые лососи. Третье место было выбрано с таким расчетом? что ни одно стадо оленей не пройдет мимо. И так далее.
       А когда началась зима? то наш король уже проводил совсем немного времени со своей собачей упряжкой? проверяя свои собственные пасти. Гораздо больше времени он проводил? объезжая охотничьи избушки и заключая договора с охотниками на подвозку дров? продуктов и прочего необходимого? принимая в качестве оплаты за тяжкий труд белоснежные шкурки песцов. А когда нечего было возить? то Герка просто приезжал в гости к охотникам? но не ко всем подряд? а предпочитая охотников-якутов.
       В Арктике гостям всегда рады. Стоит просидеть в тесной и темной избушке два-три месяца в полярной мгле? никого не видя? кроме своих собак и жены, если она есть? чтобы оценить тот момент? когда собаки вдруг забеспокоятся и начнут повизгивать? и охотник выйдет из избушки? чтобы разобраться? что к чему? и в мертвой морозной тишине различит далекий натуженный вой мотора? а потом на горизонте запляшут фары вездехода? такие ослепительно яркие в черноте полярной ночи. И якут крикнет жене, чтобы готовилась к гостям? и та кинется разжигать печь? а потом? с топором? в холодные сени - рубить мороженую оленину и доставать из мешков мороженых рыб. А сам еще постоит наружи? глядя на сопки? призрачно освещенные полярным сиянием? жадно потягивая папироску? покрикивая на собак и прикыдывая? сколько еще времени понадобится вездеходу? чтобы добраться досюда.
       Типичный Геркин визит начинался чинно и благородно. Хозяйка суетилась у плиты? кидала мясо в кастрюлю? строгала строганину и бегала с чайником наружу за снегом. Хозяин с гостем степенно усаживались за стол и обменивались новостями и планами? причем хозяин обычно подчеркивал? что песцы ныне в цене и что он? охотник? не собирается отдавать их даром. Потом Герка? как-бы невзначай? доставал бутылку спирта и разводил его точно пополам водой? так что из одной бутылки спирта крепостью девяносто шесть градусов выходило две бутылки водки крепостью сорок восемь градусов. Первый стакан чинно шел под строганину? пока не она растаяла (ибо каждый знает? что нет ничего хуже растаявшей мороженой рыбы)? а затем поспевало мясо? которое по северным правилам? варится в кипятке пять минут и подается полусырым? хотя и горячим? и дальше все шло под мясо. После первой бутылки на стол утверждалась вторая? а когда и ей приходил конец? Герка делал вид что? мол? все? праздник кончился и сидел? спокойно покуривая? вел беседу и ждал? когда спирт впитается в организм хозяина-якута и начнет там свою разрушающую работу.
       Герка прекрасно знал? как знали и все в Арктике? что у всех северных народностей? включая якутов? нет никаких защитных организмов против "огненной воды". И эвены? и чукчи? и ханты? и ненцы? все они? хлебнув водки? не могут остановится? пока не не выпьют все? что есть, и если водки есть много? то много и будет выпито. А когда не будет водки? будет выпито все? что отдаленно пахнет спиртом? как это случилось на одной фактории на Колыме? где эвены выпили все флаконы чешского средства от комаров? и когда мы вышли на эту факторию из тайги? ее начальник валялся у нас в ногах? умоляя поделится с ним нашими запасами - комариный сезон наступал через неделю. Из-за этого же по всему северному побережью Сибири? Чукотки и Камчатки объявлялся сухой закон на все лето? когда шла навигация и рыбная путина - иначе бы весь Север встал. Водку? доставленную на судах? тут же запирали в складах под семью замками и достать ее в это время можно было только по очень большому блату. Зато когда уходил последний караван и сухой закон отменялся? на побережьях начинался кромешный ад. Помню? как мы выбрались из тундры в прибрежный чукотский поселок и шли между домами по грязи? в которой валялись пьяные чукчи. Из одного домика выползла? держась за притолоку? растрепанная чукчанка со слюной на подбородке и пошатываясь? долго смотрела на нас? как на пришельцев из другого мира. "...Спидиська приехала..." - пробормотала она. "Ебаса привезли... " - и осела у порога....
       Так что Герка сидел и ждал. Якут? конечно? не выдерживал первым и говорил? что надо еще немного выпить? однако. На что Герка возражал? что спирт у него? есть? однако? но ему надо еще к охотнику Ефиму заехать? а потом на остров Бельковский к Николаю? так что надо так рассчитать? чтобы всем хватило? однако. Но его собутыльник? уже распаленный? и зная? что водка у Герки есть? доказывал? что "на другой стойбисе пирта не давай? ему кушай давай? ему кушай нету". А Герка мотал головой отрицательно и бил костью о стол? вытряхая мозг. Но якут уже ковылял на кривых ногах в сени? копался там в мешках и? вернувшись? кидал на стол белоснежную пышную шкурку песца. Герка со знанием дела пропускал шкурку черз пальцы? оценивая качество меха и лез в кабину вездехода за бутылкой. И уже тихонько начинала плакать в углу избушки полупьяненькая якутка-жена? зная наперед? что предстоит и чем кончится дело. А дело кончится? конечно же? долгой пьянкой? в ходе которой якут-охотник будет слезливо и сопливо пьян? будет давать уже двух песцов за бутылку? будет лезть за винтовкой стрелять плохих людей? вмажет в глаз пытающейся остановить его жене? продаст Герке шкуру белого медведя за канистру бензина и бутылку спирта и? в конце концов? уснет в углу на полу? уснет и Герка? и жена охотника? погаснет печка? и в избушке станет холодно и темно? будет пахнуть спиртом? куревом и блевотиной...
       Так или иначе? но Геркины дела пошли круто в гору. На его счету в Тикси появились десятки тысяч рублей? его долговая книга на фактории пополниласль многими дорогими вещами - аккумуляторы? электрический генератор для их зарадки? охотничьи карабины с оптическими прицелами и довольно мощная радиостанция. Он даже умудрился выторговать у полярной станции принадлежащий ей вполне приличный домик сборной конструкции на северной стороне лагуны? недалеко от вояк и обосновался там с европейским комфортом. Отсюда он отправлялся в далекие поездки по всему архипелагу и привозил туда свою добычу. Кроме песцов? у него в домике можно было видеть огромный бивень мамонта? который Герка вырубил топором из вечной мерзлоты? на что ушло? по его рассказам? целых два дня. По его рассказам? он также нашел старый погреб? в котором еще до революции охотники складывали бивни перед отправкой их на "материк" - тогда бивней было на острове так много? что их вывозили баржами и продавали за хорошие деньги - и что в этом погребе хранится сотни бивней? но погреб залит водой и теперь там лед? и нужно только пару шашек тола? чтобы взорвать лед и тогда можно будет разбогатеть на одних только бивнях. А еще он утверждал? что в домике у него хранилась бутылка из-под Советского Шампанского? доверху наполненная золотым песком и самородками? которые он намыл в одному ему известном месте и он многим предлагал организовать старательскую артель по добыче золота. Он оставил эти планы только после того? как ему объяснили? что песок в его бутылке не золото? а никому ненужный пирит - так называемое "золото дураков". Герка был сильно разочарован? но не надолго? и подался с напарником на остров Новая Сибирь? откуда вернулся через пару месяцев? полный рассказов о чудесах на острове? где было много песцов? горели подземные пласты углей? согревая землю так? что можно было греть ноги и руки в самые страшные холода? как его напарник все-таки умудрился отморозить себе пальцы на ногах? началась гангрена и ему пришлось рубить пару пальцев топором. Герка был счастлив ? возвращаясь после странствий и приключений в свой домик? моясь в горячей воде? слушая радио и читая книги из библиотеки аэропорта при электрическом свете. Так длилось пару лет.
       А потом вездеход сгорел. Ночью? когда Герка пил с командиром роты. Оба были пьяны настолько? что никто из них ничего не помнил и не слышал. Только утром? разлепив глаза? Герка с ужасом увидел рядом с домом? на пригорке? дымящийся каркас.
       Пометавшись и поматерившись с полчаса? он понял? что вездеход подпалил кто-то из русских охотников? которые давно таили на него злобу? завидовали? пару раз побили его по пьяному делу и? в конце концов? решили унять удачливого конкурента чисто по-русски - огнем. Герка понял? что вездеход уже не восстановить? и что царствование короля тундры окончилось бесповоротно. Он также понял? что нет худа без добра и через пару дней составил акт о пожаре. Комиссия в составе начальника аэропорта? главного механика и командира роты ПВО своими подписями засвидетельствовала? что вместе с вездеходом сгорели три карабина? радиостанция? аккумуляторы? генератор? пуховые спальные мешки? палатки? несметное количество продуктов. Акт был отослан в Тикси и стоимость этих дорогих предметов? которые? на самом деле? и не думали гореть? а лежали в Геркином доме? была списана с Геркиного счета. Члены Комиссии забрали себе кто что хотел - кто карабин? кто спальный мешок. А сам Герка? как рыбак у синего моря? вернулся опять к своим собакам и стал простым охотником? как раньше. И снова на Котельном стало тихо. Пока не появились мы.

    ПЕРЕГОН

      
       Мы - это геофизики Научно-Исследовательского Института Геологии Арктики? или? просто НИИГА? что на Мойке? дом 120? в Санкт Петербурге? тогда еще Ленинграде. Для работы на острове нам нужно было три вездехода? но денег на большой самолет для перебороски их в Темп? как это сделали топографы? в Институте не было. Это означало? что вездеходы надо было гнать на остров своим ходом. От поселка Чокурдах по тундре? потом через пролив на остров Большой Ляховский? мимо Малого Ляховского? через другой пролив на южный конец Котельного и? уже по Котельному в Темп. Всего лишь700 километров...
       Наш караван вышел из Чокурдаха в сердине мая? когда уже не так холодно и светло круглые сутки. С утра было ясно и снег сверкал под солнцем? но только мы оставили позади последние лачуги Чокурдаха и его обширную свалку и выкатили в открытую тундру? как на нас навалился густой туман. Это было очень некстати? потому что очень важно точно найти свое место на карте и взять верный курс именно в самом начале пути? а я видел только чахлые кустики карликовой полярной березки под самым носом вездехода? а дальше все исчезало в тумане. Я вел караван по спидометру и компасу. Это означало? что каждые пятнадцать-двадцать минут я останавливал вездеход? записывал цифры спидометра? выскакивал из кабины? отходил от вездехода метров на десять? чтобы его железная масса не влияла на стрелку компаса? и определял направление? куда ехать. В ясную погоду нужно было только посмотреть? куда указывал компас и заметить какую-нибудь примету вдалеке - холмик? кустик? облако в небе? и жать на эту примету без остановки. В тумане я не мог этого сделать? поэтому в промежутках между остановками мне приходилось выдерживать курс? используя все известные мне трюки. Помогало? что в Арктике ветер дует неделями с завидным постоянством и гонит снег в одном и том же направлении и я старался направлять вездеход под нужным углом к поземке. Иногда удавалось разглядеть через туманную пелену призрачный блеклый солнечный круг? и тогда я держал его? опять же? под нужным углом? мысленно перемещая солнце по пятнадцать градусов в час к западу. Иногда просто доверялся отточенной за многие годы полевой жизни способности чувствовать какое-то неудобство и беспокойство? когда шел или ехал не туда. От постоянного всматривания в туман и отсутствия четкой линии горизонта? временами мне казалось? что вездеход переворачивается на спину и едет вверх ногами. Тогда я наливал себе еще кофе в крышечку от термоса и закуривал очередную? несчитанную? сигарету.
       ... Промелькнула тень чего-то живого? затем другая. Я решил? что это олени? метрах в пятидесяти от нас? и знаком приказал водителю замереть - никто на севере? если не сумасшедший? не упустит возможности убить оленя? потому что это мясо? а значит - жизнь. Схватив карабин? я выкатился из кабины в снег и стал прицеливаться с колена. Что-то в этих оленях смущало меня: они выглядели как-то ненормально. Я пристально вгляделся - две куропатки? не шевелясь? сидели на кочке в трех метрах от меня. Я плюнул и полез обратно в кабину? в очередной раз поражаясь тому? как можно ошибиться с размерами и расстояниями в тумане.
       Мы вышли на берег пролива Лаптева через три дня после того? как покинули Чокурдах. Мы остановились у самой кромки берегового обрыва. Было раннее утро и все вокруг было затянуто? не туманом? нет? а той особенной арктической морозной мглой? когда воздух густо насыщен крошечными ледяными кристалликами. Нам некуда было спешить? и я решил подождать? надеясь? что восходяшее солнце разгонит морозную муть и улучшит видимость. Мы с удовольствием разожгли хороший костер из плавника и? усевшись вокруг него? по святой традиции всякого бродячего и полевого народа? пили чай? курили и разговаривали. Прошло часа два. Неожиданно мгла расступилась? превратилась в низко висящую облачность? и в ней вдруг появились разрывы? сквозь которые прогладывало бледно-голубое небо. В одно из таких окошек прорвалось справа от нас восходящее солнце и? по какому-то оптическому волшебству? залило все - и снег тундры? и лед пролива? и нижние кромки облаков - густо насыщенным розовым светом. Все замолчали. Этот призрачный розовый мир просуществовал минут десять? потом медленно исчез вместе с тающими в небе облаками.
       Розовый свет погас? зато перед нами открылась ледяная равнина пролива ? сплошь? до самого горизонта? истыканная зубастыми торосами.
      
       0x08 graphic
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       А там? далеко на севере? где лед сливался с небом? мы увидели нашу цель - округлую снежную вершину самой высокой горы на острове Большом Ляховском? призрачно вырастающей из дрожащего миражного воздуха. Наверное, где-то здесь? или в другом, очень похожем, месте, стоял двести лет назад вольный казак Ляхов со своей бандой лихих людей и пристально смотрел на этот же пролив и на эту же вершину? зная? что она не мираж? что там - неизвестная новая земля. Все было так же, как сейчас - тот же обрывистый уступ тундровой равнины, тот же заснеженный пляж с бревнами плавника, тот же пролив, те же торосы. Только, вместо сдержанно урчащих вездеходов, рядом с ними нервно повизгивали упряжные собаки. И одеты эти люди были по другому. Лучше нас. Не в ватники? валенки с галошами или вечно непросыхающие тяжелые унты? а легкие и теплые меха. И? наверное? так же? как и тот казак тогда, я махнул рукой? и машины осторожно спустились на лед.
       Нам надо было пересечь пролив шириной около шестидесяти километров. Мы крутились на льду в поисках прохода между торосами? но теперь, при ясной погоде? мне было гораздо легче? потому что я всегдa видел перед собой эту снежную вершину и мне не надо было выскакивать с компасом из вездехода? а просто? перевалив через очердную гряду? развернуть машину носом в нужном направлении. Теперь трудности были другие - найти ровный лед или? по крайней мере? такое место в грядах ломаного голубого льда? через которое могли бы пробраться наши вездеходы. Но как бы я ни старался? то у одной? то у другой машины стальные гусеницы сходили с направляющих катков и они? что называется? "разувались". Иногда стальные звенья гусениц не выдерживали нагрузки и лопались? когда вездеход повисал на острой грани льдины? как на острие ножа. Иногдя машины застревали в глубоких снежных заносах между торосами. Зато? вырвавшись на ровный лед? водители? со вздохом облегчения? втыкали четвертую передачу и летели вперед со скорость аж тридцать километров в час? пока не утыкались в очередную гряду. Как бы там ни было? но через восемь часов мы выкатились на южный берег острова Большого Ляховского? прямо у домиков полярной станции? у подножия той самой снежной горы.
       Мы провели на полярной станции целый день? отсыпаясь на мягких кроватях с постельным бельем? обедая в кают-компании? играя в нарды (после шахмат - самая популярная игра на Севере) и просматривая старые газеты и журналы. Водители повозились немного с машинами? но не обнаружили никаких серьезных неприятностей? так что "утром" мы снова были в пути. Мы обогнули гору с востока и? пересекая остров наискосок к северо-западу? буквально мчались по тундре? выбирая наиболее болотистые места? в которых? к счастью? не было недостатка на острове? и которые? почти непроходимые летом? были для нас сейчас? как бетонное шоссе. Всякий уважающий себя штурман должен знать в любой момент? где он находится? поэтому я? несмотря? на отличную видимость? держал палец на карте и только успевал записывать в блокнот показания спидометра у самых приметных ориентиров.
       Через несколько часов мы стояли на северном берегу острова и снова смотрели на другой уже пролив? теперь названный в честь каюра Санникова? который отделял остров Большой Ляховский от острова Котельного. Выглядел этот пролив совершенно также, как тот? что мы пересекли вчера - те же синевато-зеленые торосы? тот же снег и бледно-голубое небо над ним. Наверное, все замерзшие проливы в Арктике выглядят одинаково. Еще один костер? еще один чайник с крепкой заваркой? хлеб с мясной тушенкой? еще один взгляд на компас - с этого низменного берега на горизонте не проглядывались сопки Котельного? а я хотел попасть точно на самую южную оконечность острова? где находилась другая полярная станция - и мы опять двинулись на север? так же осторожно? но все же чуть-чуть быстрее? чем накануне - все-таки чему-то научились? приобрели некоторый опыт и лучше соображали? куда можно соваться? а кудa нельзя. Ясная погода тоже помогала? потому что я мог использовать солнце в качестве компаса. Хотя солнце в это время года уже не садится? но все же в ночные часы спускается низко-низко? становится явно холоднее и почти всегда сгущается туман. Так произошло и с нами? но уже совсем недалеко от острова. Водители занервничали из-за врожденной шоферской ненависти к езде в тумане? но я был спокоен - мой внутренний компас говорил мне? что мы на правильном пути? и когда спидометер показал? что до берега остается пять километров? я остановил машины и сказал всем об этом. Народ повесел.
       Мы достигли берега острова с ошибкой в пятьсот метров. Но туман был настолько густ? что я не мог точно определиться? где именно мы вылезли на берег и в какой стороне находится полярная станция Санникова? где я собирался дать всем? и себе тоже? отдых на пару дней. Чтобы не жечь зря бензин? шарахаясь в тумане по незнакомому острову? я велел заглушить моторы и под пристальные взгляды мужиков? уже догадывающихся? что к чему? полез в кузов? где? в страшной тесноте? среди бочек с бензином? умудрился открыть навесной замок на моем командирском вьючном ящике и извлек оттуда четыре бутылки водки. Моментально появились хлеб и тушенка и водка забулькала в кружки. Самое трудное - переход через ледяные проливы - было позади.
       Дальше все было просто. Отоспавшись на кроватях полярной станции и поев нормально сваренных супов и тушеной оленины? я расплатился с начальником станции за его гостеприимство самым дорогим подарком на острове: я позволил ему сфотографировать мою топографическую карту- пятикилометровку? залепив дурацкий штамп "Секретно " в верхнем правом углу. Нам? геофизикам и геологам? эти карты выдавались секретным отделом института под строжайшие расписки и запреты не показывать их никому? а у простых же смертных? кто постоянно жил и работал на островах? в тундре? таких карт не было никогда и как они обходились без них? я до сих пор не представляю себе. Потом мы двинулись вдоль берега на север.
       ...Я остановил свой вездеход на скалистом обрыве? у высокого черного креста на могиле врача экспедиции Толля? умершего на Котельном.
      
       0x01 graphic
      
       Я стоял рядом с крестом и смотрел на запад, в мглистую ледяную вечность замерзшего моря. Как и тогда? в начале перегона на южном берегу пролива Лаптева? я думал о тех людях? которые были здесь? на этом месте? но уже только семьдесят лет назад? укладывали камни над телом врача? а потом, утвердив на могилой крест, стояли? сняв ненадолго шапки или откинув капюшоны и смотрели туда же? в ту же мглу. Я не знал? кто они были? как выглядели? как были одеты. Я только знал наверняка? что так же? как сейчас? тогда дул несильный? но напористый холодный. ветер. Я мог быть в этом совершенно уверен потому? что ветер в Арктике дует всегда. И если? как в той игре в ассоциaции? когда называют что-нибудь и надо быстро назвать связанное с этим в памяти слово? спросить меня - "Арктика"? я отвечу - "Ветер". Не снег? не лед ? не холод - ветер. Ветер в Арктике дует всегда? днями и неделями в одном и том же направлении? летом и зимой? то умеренно? то сильно, то ураганно, но всегда. Стоило только разбить лагерь? как ветер начинал свою свистящую заунывную песню в растяжках палаток? в мачтах антенн и в печных трубах? хлопал брезентами и стелил вдоль тундры черно-коричневый дым от горящей в печах солярки. Рожденные ветром и связанные с ним звуки становились настолько привычным сопровождением полярной жизни? что их переставали замечать? но зато когда ветер вдруг стихал и звуки умирали? становилось немного не по себе от наступившей тишины. Но это обычно длилось недолго - может? час или два? потом ветер задувал с той же силой? но уже с другой стороны? и звуки вознкали снова. Такие перемены ветров? как правило? ни к чему хорошему не приводили и заканчивались или снегом, или затяжными туманами и дождями.
       Вот и сейчас? в этот обычный полярный майский день тысяча девятьсот семьдесят третьего года? ветер посвистывал в перекладинах православного похоронного креста и попутно доносил до меня заглушенное урчание и тепло двигателя вездехода? работающего на холостых оборотах. Это вернуло меня обратно в настоящее. Надо было двигаться дальше. Темп уже был недалеко. Относительно недалеко, по сравнению с тем что мы уже прошли.
       Я много раз ловил себя на том, что стоит поставить на карте точку и, тем самым, обозначить место, куда надо добраться любым доступным способом, пешком ли, на лошадях, на оленях, на вездеходе, как эта точка приобретала таинственную силу притяжения и я стремился добраться до этой точки, прекрасно зная, что это просто точка на карте и ничего такого особенного там нет - ни избушки, ни палаток, ни еды. Но все равно ты уже вовлечен в процесс достижения цели, смотришь на карту и с удовольствием отмечаешь уменьшающееся расстояние. Так и сейчас. Я прекрасно знал, что в Темпе меня ничего такого не ждет, кроме тяжелой работы по обживанию заброшенного с осени лагеря, новсе же, когда сопки вдруг расступились и я увидел перед собой белую плоскость замерзшей лагуны, прочерченную темной полосой галечной косы, похороненные в снегу бараки, радиомачты и неподвижный ветряк аэропорта, я вздохнул с облегчением. Передо мной была та самая точка на карте, к которой я стремился. Перегон закончился и все было хорошо.

    ОХОТА

      
       Не успели мы откопать входы палаток от двухметровых снежных заносов и разжечь печки? как в наш лагерь прикатили гости? и не кто-нибудь просто так? а сам начальник аэропорта и капитан - командир роты ПВО? уже оповещенные о нашем перегоне радистами из Чокурдаха. Я был польщен и удивлен таким вниманием к простым геофизикам и сперва отнес это за счет смертельной скуки полярной ночи и зимы? когда рад кому и чему угодно. Но после короткого знакомства и обмена новостями на столе появились две бутылки водки? и я понял? что дело было не в радости от появления на острове новых людей и созерцания моей персоны, а в чем-то более серьезном. Так и оказалось.
       Наступала весна и жители Арктики вступали в самое трудное время? когда нервы натягивались до предела от однообразия полярной ночи? постоянного созерцания одних и тех же лиц? слушания одних и тех же историй, смотрения одних и тех же фильмов и поедания одной и той же еды. А тут? в это самое время? следуя вечному зову? к Темпу подходили многосотенные стада оленей и всем так хотелось кровавых отбивных в три пальца толщиной? быстро поджаренной вырезки? свежей печенки с луком на щипящей сковороде? и жирного ароматного супа с кусками нежной отварной оленины и мозговыми костями. Да и просто вырваться в тундру и поездить по свежему? нетронутому? чистому снегу? не загаженному мазутом и собаками! Но? как следует из всего уже сказанного в этом рассказе? для этого нужны были средства передвижения? а с ними-то? как уже говорилось.... Короче говоря? мои гости обрадовались не моему лично появлению на острове? а тому? что я умудрился притащить сюда вездеходы? и нужен им был не столько я? сколько две моих лучших машины с водителями. Поэтому и была водка на столе.
       Отказать было невозможно? да и было бы просто неумно - нельзя в Арктике пренебрегать связами с людьми? имеющими доступ к авиации? топливу и запасным частям а я не мог знать? в каком положении я окажусь и что мне понадобится уже хотя бы через неделю. Так что? отоспавшись сутки после перегона и поверхностно проверив состояние машин и уровни различных жидкостей в них? мы подобрали в аэропорту двух мужиков? назначенных начальником на охоту и? под их руководством? проскочили мимо вмерзшего в лед трактора? пересекли лагуну и взобрались на противоположный берег. Там мы проехали мимо покинутого домика? рядом с которым стоял скелет сгоревшего вездехода? - остатки Геркиной славы - выкатились на наезженную дорогу и через два километра остановились у Контрольно-Пропускного Пункта роты ПВО острова Котельного. Ничего более дурацкого? чем этот КПП? я не видел в своей жизни. Посреди холмистой тундры на белом снегу стояла полосатая будочка с длинной наклонной черно-белой полосатой палкой? наклонно торчащей над бугристой дорогой? и больше ничего - никакого забора? никакой колючей проволоки? чтобы как-то отметить границу территории роты? которую следовало охранять. Просто будочка посередине тундры. Но в будочке? как и полагагется на всяком уважающем себя КПП? сидел молоденький солдатик-часовой в овчинном тулупе. Он спросил нас? кто мы такие и сверившись с бумажкой на стене будочки? махнул нам рукой. Мы послушно двинулись к видневшимся вдали баракам.
       У самого длинного барака? в котором жили все офицеры? нас ждал уже знакомый мне по недавнему визиту командир части и еше двое? один с усами? другой с золотым зубом? все одетые в пятнистые бушлаты. У каждого подмышкой торчал СКС - самозарядный карабин Симонова? предмет моей мечты. Нам? полевикам? выдавали старые? военных времен? карабины со сбитыми прицелами и настолько изношенным стволами? что иногда пулю можно было просто засунуть в дуло. А тут в руках офицеров сверкали вороненой сталью новехонькие? только что из пирамиды и вылизанные солдатами срочной службы? безотказные и удобные машины для стрельбы и убийства. Наверное? моя зависть была написана у меня на лице? потому что командир кивнул офицеру? офицер кивнул еще кому-то? тот сбегал куда-то? и мне вручили СКС.
       Командовали охотой? как наиболее сведущие? мужики из аэропорта. Они забились вдвоем в кабину? а я? с удовольствием уступив ответственность? забился в кузов вместе с остальными охотниками. Мы курили? хватались друг за друга на поворотах, подлетали под потолок на ухабах и старались не разговаривать из-за боязни окусить себе язык.
       Неожиданно мотор взревел еще громче и водитель круто взял вправо? от чего мы все рухнули на левый борт? потом понесся круто вверх? послав нас к задней стенке? а потом? со скрежетом поменяв передачу? наклонился вперед и помчался вниз по склону? кинув нас на переднюю стенку? отделявшую кузов от мотора. В завершение этих костоломных маневров вездеход неожиданно резко затормозил и в кузове прозвучал условленный гудок. Откинув брезентовый полог? мы? как могли быстро? вывалились из кузова в снег.
       Вездеход стоял в пологом распадке между двумя сопками? в пойме небольшого ручейка? отмеченного жалкими побегами низкорослой полярной березки. Среди этих кустиков? метрах в пятидесяти от нас? стояло недвижимо небольшое стадо оленей? голов десять - пятнадцать? в полной растерянности остолбенело уставившись на нас. С лязгом откинулся люк в крыше кабины? откуда и прогремел первый выстрел? странно приглушенный? как бы вполголоса - как я понял потом? так звучали все эти карабины - и началась пальба. Олени метнулись сперва влево? потом вправо. Что-то в их поведении показалось мне не совсем обычным - они делали все слишком медленно. Что-то было не так и в них самих? они выглядили как-то не совсем так... И тут то до меня дошло? что это все были важенки? беременные важенки? на сносях? нашедшие этот распадок с кустикми? чтобы тут рожать - уже было пора? наступала весна...
       Я стрелял вместе со всеми? как ошалелый? не отпуская спускового крючка и ведя ствол слева направо? отмечая про себя очередное попадание? когда пуля била важенку в бок и оленья шерсть взлетала серым облачком в воздух? пока вдруг в прорези моего прицела не показалась чья-то шапка-ушанка. Каким-то чудом мой палец замер на курке. Еще секунда? и я бы в клочья разнес ту голову? на которой эта шапка была надета. Как потом оказалось? у меня, из всей обоймы, оставался как раз один патрон. Важенки метались с одной стороны распадка на другую и падали одна за другой. Спасения для них не было. Краем глаза я увидел? что одна из оставшихся в живых метнулась вверх по склону? стараясь выскочить из этой западни. Я повел стволом и выстрелом перебил ей переднюю левую ногу. Важенка рухнула мордой в снег? но тут же вскочила и? на трех ногах? рванулась дальше? а перебитая нога болталась на бегу? как тряпка. Золотозубый офицер с колена уложил ее на склоне. Стрельба стихла. Ни одна важенка? а их было всего двенадцать? не ушла.
       Мы ходили среди мертвых тел и добивали еще живых - офицеры и аэропортовцы - из карабинов? а мы с водителем? по привычке экономить патроны - старым верным охотничьим способом - острием ножа в основание черепа? там где он соединялся с шеей. Только легкая дрожь? затем судороги в откинутых ногах? и глаза животного останавливались и быстро затягивались мутной пленкой. Азарт охоты? как всегда в такой обстановке? резко спал и мы пили чай из термосов? курили? и обсуждали? что делать дальше. Я настаивал? что надо ободрать и разделать туши прямо сейчас? пока они теплые и шкура снимается легко? потому что я по опыту знал? как тяжело это будет делать потом? когда мороз спаяет это все в закаменевшую мороженную глыбу. По две туши на человека - у нас бы это не заняло более двух часов. Но капитан только пожал плечами:
      -- Чего там ... солдаты в кухонном наряде разделают. А мы только вот пыжиков достанем. Это же надо? так повезло - все важенки с пыжами. -
       На лице капитана была написана неподдельная радость. Затем вдруг как бы облачко наплыло на его счастливое лицо и он спросил? не нужны ли нам самим пыжи? на которых я с вездеходчиком? как участники охоты и хозяева вездехода? имели полные права. Я вопросительно поглядел на водителя. Тот отрицательно помотал головой.
      -- Нет - сказал я - Пыжи нам не нужны? а вот мясо возьмем. Две туши. И еще - если уж брюхи пороть? то надо брать сейчас заодно вырезку и печенку. А то пока ваши солдатики все разделают? мои ребята слюной изойдут. -
       Капитан и другие два офицера были явно довольны тем? что мы отказались от пыжиков - они явно хотели заполучить их всех.
       Мы взялись за дело. Быстро надрезались животы у самых задних? ног? в надрез просовывались два пальца тыльной стороной вверх? на них клался нож острием вверх? чтобы не пропороть кишки и не запачкать мясо пометом? и быстрым движением вдоль средней линии вспарывался весь живот до солнечного сплетения? затем? с усилием? надрезалась мягкая грудинка до горла? обнажался? перерезался и завязывался узлом пищевод? туша поворачивалась на бок и на снег вываливались дымяшиеся внутренности. Потом быстрым движением вспарывалась матка и на снег летел уже мертвый? но еще теплый? пыжик - совсем готовый к самостоятельной жизни олененок? со сложенными аккуратно ножками? готовый уже через три часа после родов стоять, неловко ходить и даже бегать? покрытый густой шелковистой светло-коричневой волнистой шерсткой? которая, родись он, защитила бы его от мороза и ветра? и которая теперь предназначалась на шапки? - словом, уже совсем готовый появиться на свет? и родившийся бы? опоздай мы с охотой на сутки или промахни мы мимо этого распадка? но вместо этого убитый вместе с матерью...
       Потом вдоль обеих сторон хребта изнутри туши отделялась нежнейшая и вкуснейшая вырезка? а из кучи теплых кишок извлекалась темнобордовая печенка? от которой я тут же отрезал кусок и отправлял себе в рот. Научившись этому от эвенов и чукчей? я не упускал случая есть сырую печенку на каждой охоте? восполняя недостаток витаминов в типичной полевой диете, состоявшей из крупы? консервов и сухофруктов. Я также любил? расщепив ножную кость? высасывать оттуда сырой костный мозг? но сейчас для этого не было времени.
       Через полчаса вся работа была окончена и весь снег в распадке был запятнан кровью и завален уже замерзшими потрохами. Оленьи туши? теперь уже худые и плоские? без круглых набрякших животов? с остекленевшими глазами и вывалившимися языками? были закинуты в вездеход? мы уселись снаружи на решетки двигателя? уцепились за что могли и понеслись обратно. Трясясь по замороженной тундре? я почувствовал на какое-то короткое время слабые укоры совести? вызванные нашим варварством и этим массовым убийством беззащитных важенок. Но все это быстро прошло? похороненное соображениями о пользе установленных контактов с военными и о неизбежности такого безобразия? которое я все равно? даже если и хотел? не смог бы остановить? и которое случилось бы рано или поздно и без моего участия. Успокоив себя таким образом? я весь соосредоточился на том? как прикурить во время такой трясучей езды и при этом не свалиться под гусеницы? потому что нужны были обе руки? чтобы защитить спичку от ветра.
       Я? по наивности? рассчитывал? что мы быстро разгрузим туши? заберем свою долю и вернемся в лагерь. Но я очень ошибался и в лагерь я попал только через сутки. В офицерском бараке все было готово? стол уже был накрыт? плита полыхала огнем? ждали только нас. Вырезки и печенки полетели в тазы? их подхватили офицерские жены? заскворчили сковороды с луком? на столе со стуком выросли бутылки и уже пошла первая за удачную охоту? потом вторая за геофизиков? потом третья за доблестную Советскую Армию? потом четвертая за прекрасных дам? потом пятая за вездеходчиков? потом.... Я помню? что катастрофически быстро пьянел. Это было так не похоже на меня? я всегда был очень крепок на хмель. Но тут -то ли сказался многодневный перегон с его постоянным напряжением? то ли охота? то ли все вместе? - я просто расслабился и? что называется? поплыл. Помню? что кончился спирт и в ход пошла скороспелая бражка? которая приготовлялась в стиральной машине? куда за несколько часов до употребления загружались в нужной пропорции вода? сахар и дрожжи? нажималась кнопка, машина начинала вертеться и изготовляла вроде бы некрепкий продукт? но который? соединяясь с выпитым ранее? приводил к быстрому и совершенно безобразному опьянению? что, кстати, от этого продукта и требовалось. Напиток сильно отдавал неперебродившими дрожжами, но так и было задумано, чтобы процесс брожения и переработки сахара в алкоголь происходил бы замедленно в желудке потребителя. Пойло было жуткое, но это никого не останавливало и мы хлестали его кружку за кружкой. После этого все помешалось в пьяном беспорядке - мы орали песни? чего-то доказывали друг-другу? кто-то тискал чью-то хихикающую жену? кто-то лез ко мне целоваться? мой водитель во время выяснений отношений вдруг замолк и сполз под стол? капитан? держась за стул и еле держась на ногах? объявил? что на расположение роты ПВО наступает противник, и мы занимаем оборону? для чего всем идти стрелять из счетверенных зенитных пулеметов? и кто-то действительно пошел с ним и я слышал короткие пулементные очереди и дикий хохот в промежутках между ними? потом мне самому что-то вступило в голову, и я вдруг собрался куда-то ехать на вездеходе и на мне повисли? чтобы удержать? а я все рвался? и вынес всех в коридор...
       ...Я проснулся в каком то чулане? накрытый овчинным тулупом? с тупой головной болью и сильной жаждой в рту? такой сильной? что челюсти свело? как судорогой. Я пошел по темному заледеневшему коридору, натыкаясь на груды какого-то хлама и, в поисках воды, толкал двери наугад, но все они были заперты - там, наверное, жили семейные офицеры, которых жены сумели оттащить от стола и запереть по комнатам. Единственной незапертой была дверь в накуренную комнату, где на полу спали трое или четверо, а за столом сидели мой вездеходчик, двое из аэропорта и еше кто-то, и глушили вчерашнюю бражку-скороспелку. Увидев меня, все страшно обрадовались и протянули мне кружку с бражкой, но от одного ее сивушного духа мои кишки повело наизнанку, и я вцепился в литровую банку со снеговой водой, стоявшую на столе. Утоление жажды возымело, кроме прямого, еще и побочный эффект - вода разбавила загустевшую и насыщенную алкоголем кровь, та забегала быстрее, добралась до головы - и я, не выпив не капли, снова опьянел. Проснулся аппетит и я вцепился в холодные остатки вчерашнего мясного пиршества. Потом загремела входная дверь и к нам ввалился командир роты в обнимку с только что приехавшим через лагуну начальником аэропорта, которому тоже захотелось жареной печенки и вырезки, и который привез спирт, и все началось сначала...
       Пьянка затянулась, как и полагается в Арктике, то затихая, то вспыхивая с новой силой. Я понял, что если я останусь, то буду гудеть со всеми уже до мертвецкого состояния, чего я уже давно, со студенческих лет, не достигал. Но мои защитные механизмы, которые которые меня никогда не подводили и отделяли меня от моих неотвратимо спивающихся друзей, сработали и сейчас, и дождавшись, когда народ малость скис и притих в очередной раз, я растолкал водителя и мы двинули назад, в наш лагерь на косе. Надо было начинать то, ради чего я сюда прикатил - геофизическую сьемку острова Котельного.
      

    РАБОТА

      
       Наша работа с виду была на удивление проста. Нам нужно было возить по острову гравиметры - такие очень чувствительные и дорогие приборы для измерения силы тяжести, похожие на узкие высокие молочные бидоны на трех ножках. Я должен был, давая указания водителю, ехать на вездеходе строго по прямой или, как это научно называлось - "по профилю". Каждые два километра я останавливал машину и нажимал кнопку сигнала в кузов. Заслышав сигнал, оттуда вываливались два моих помощника-оператора с гравиметрами, ставили их на подставки, крутили разные винтики и смотрели в микроскоп, измеряя отклонения в силе тяжести. На это уходило минут пять-десять. Потом ребята залезали обратно в кузов и давали сигнал мне в кабину, что все готово и можно ехать дальше, до следующей остановки через два километра.. Докатив таким образом до конца намеченного профиля, надо было повернуть под прямым углом, проехать пять километров, и начать ехать в противоположном направлении по другому профилю, который шел параллельно предыдущему, опять же строго по прямой, и опять же останавливаясь каждые два километра. Вот вроде бы и вся нехитрая работа. По плану надо было сделать 700 замеров, и если делать по двадцать-двадцать пять замеров в день, то будет всего месяц работы без пьянки и выходных- и домой, на материк, к женам, бабам и друзьям. На самом же деле? все было не так-то просто.
       Всем известно, что везде, а в Арктике - особенно, для того, чтобы успешно перелететь из одного места в другое на самолете, нужно чтобы одновременно, и в одном и том же месте, сошлись бы в наличии три необходимые и достаточные условия - самолет в работающем состоянии, пилот в трезвом состоянии и погода в минимально приемлемом состоянии. Чаще же всего получается так, как рассказывал один якут-охотник про свое возвращение с материка на остров: "Сизу в Тикси. День сизу, два сизу, неделя сизу - самолетка ест, пилотка ест, погодка нет. Ессе неделя сизу - погодка ест, пилотка ест, самолетка нет. Потом сизу - погодка ест, самолетка ест, пилотка нет - пошла пирта пить, биляд такой, сибко пьяный был, оннако... ". И нам тоже, как этому охотнику, нужно было совпадение трех условий для успешной работы,.
       Во-первых? тоже была важна погода. Не потому, что мы собирались летать на наших вездеходах, а потому что я должен был, во время езды, в любой момент очень точно знать где я нахожусь? так, чтобы когда я давал команду на остановку? я смог бы нанести его на карту с точностью до пятидесяти метров, иначе все наши замеры никуда бы не годились. Для этого нужно было вести вездеход строго по заданному курсу? что? в свою очередь? требовало безошибочной ориентировки на местности, поэтому даже в хорошую погоду я не спускал глаз с карты или аэрофотоснимка? все время записывал показания спидометра и то и дело выскакивал из кабины проверить компасом направление. Густые туманы, косые дожди и снежные заряды делали все это невозможным и мы часто вынуждены были сидеть в лагере, пережидая непогоду.
       Во-вторых, нужно было, чтобы исправно работали наши на редкость капризные приборы, которые, как люди с неустойчивой психикой, выходящие из себя по малейшим пустякам, сильно реагировали на любые внешние изменения. Например, из-за свой чувствительности, они не любили ветра, а ветер, как я уже говорил, дует в Арктике всегда. Кроме того, они не любили тряски. И если мы как-то могли уберечь их от колебаний температуры или от ветра, то уж спасти их от тряски мы никак не могли. В результате приборы то и дело начинали показывать какую-то ерунду и надо было останавливать всякую работу и приводить их в порядок. В довершение ко всему, в течении каждого рабочего дня нужно было каждые пятнадцать минут измерять давление, температуру и влажность воздуха, иначе вся наша работа пошла бы насмарку.
       И, хоть и в-третьих, но самое главное, нужно было, чтобы работали наши вездеходы, потому что, как вы уже поняли, вся наша работа сводилась к тому, чтобы провезти приборы во все нужные места, для чего нужно было отмахать по всему острову Котельному, в общей сложности, где-то около двух с половиной тысяч километров. Вот тут и начинались все наши проблемы, потому что наши машины то и дело выходили из строя. Как мы потом подсчитали, на каждый рабочий день, в среднем, приходилось три дня починок, проверок, ожидания запчастей и прочих уважительных причин, так что мы быстро, уже в первые недели работы поняли, что наш полевой сезон будет гораздо длиннее того теоретически вычисленного месяца.
       Списанные по возрасту из армии вездеходы, перед тем, как попасть в наши руки, уже отработали все мыслимые и немыслимые сроки и давно уже подлежали полному уничтожению. Но замены им не было и поэтому, в начале каждого сезона их латали, заваривали дырявые корпуса, перебирали двигатели и заменяли рассыпающиеся от старости провода. Но машины все равно ломались, и чем дальше, тем чаще. И при этом поломки, по известному фундаментальному закону, случались неожиданно и, конечно, в самых неподходящих местах.
       Мы боялись этих поломок, как огня. И когда среди надрывного воя маломощного и постоянно перегруженного мотора раздавались вдруг какие-то чужеродные механические стуки и хрусты или когда двигатель начинал чихать, сбиваться с ритма и затем совсем замолкал, и когда водитель втыкал нейтральную передачу, выключал зажигание и, плюнув с досадой, произносил что-нибудь вроде: "Все, пиздец, приехали! ", - мы все тут же понимали, что нам предстоит прогулка пешком обратно в лагерь. По одной простой причине - ни на одном из наших вездеходов не было радио. Поэтому мы никак не могли дать знать нашему другому отряду или тем, кто остался в лагере, где мы и что с нами случилось. И вместо того, чтобы сидеть в вездеходе, где можно было, по крайней мере, укрыться от ветра, жарить на сковороде оленье мясо, варить крепкий чай, курить и расказывать разные полевые истории в ожидании прибытия другого вездехода, мы перематывали портянки, облегчали одежду, вешали на спину приборы (их надо было обязательно притащить обратно в лагерь, иначе вся работа, сделанная до поломки, была бы впустую) и понуро плелись вдоль следов своих же гусениц обратно.
       Было замечено, что оба наших вездехода редко когда ломались ближе чем десять километров от лагеря. Чтобы пройти даже эти десять километров в тундре, по кочкарнику или по вязкому суглинку, при постоянном холодном ветре, без остановок ( все равно не на что присесть, да и опасно - можно задремать и не проснуться), уходило не меньше трех часов. Сидящие в лагере повар и наблюдатель за давлением и температурой обычно приблизительно знали, когда ожидать нас обратно. И когда проходило несколько часов позже обозначенного часа, они уже знали, что случилась очередная гадость и что надо ждать, когда на горизонте появятся очертания плетущихся друг за другом изможденных геофизиков, отвыкших, в отличие от геологов, от пешей работы и, завидев их, раздувать печку и заваривать свежий чай.
       Один раз мне чрезвычайно повезло. Мы поднимались на вершину сопки, где топографы еще годом раньше нас построили стальную треногу, под которой мне надо было взять замеры нашими приборами. Подбираясь ближе, я разглядел у подножия вышки, на фоне темнеющего предснежного неба, светлое пятно палатки и черную ниточку дыма, стелющегося из трубы вдоль заиндевелой тундры. Когда до палатки оставалось всего около километра, мой вездеход неожиданно "потерял искру "(ударение на "у ", если по- шоферски ) и встал, как вкопанный. Но уже через пятнадцать минут мы сидели в тепле и пили чай с ребятами из Москвы, которых забросили сюда пару недель назад для определения координат этих пирамид. У них, конечно же, было радио и мы быстро связались с Темпом и сообщили на нашу базу об очередной поломке. Завхоз, поматерившись, обещал упасть к москвичам в ноги и умолить их прислать вертолет с запасным "трамблером ", который, как выяснил водитель, просто рассыпался на куски от старости. Вскоре нашлись желаюшие расписать "пульку ", просто так, под интерес. Я отклонил предложение, нашел томик Соловьева про эпоху Бирона и стал читать, развалясь на раскладушке, но очень скоро, разморенный теплом и убаюканный монтонным бубнением преферансистов: "... пас... в бубнах.... вист... пас...открываемся ... торчу, как лом в говне..." - медленно уплыл в небытие, далеко, и надолго...Между прочим, от этой палатки до нашего лагеря было километров двадцать и не будь там москвичей , нам бы предстояло топать эти километры по тундре. Так что вот как повезло.
       Больше такого везения мне не было. Недели через две, в самом конце августа, когда уже было видно, что осень заканчивается и скоро наступит зима, я перебрасывал лагерь на восток, туда, где кончался остров Котельный и начиналась Земля Бунге. Вездеход, как всегда на переездах, был так набит нашим полевым барахлом, едой и горючим, что наш несчастный повар, по прозвищу Астматик - он курил без передышки, хрипел и едва мог ходить, - еле умещался в кузове в очень скрюченном состоянии. Я решил ехать вдоль попутной реки, вода в которой резко упала с наступлением холодов и можно было довольно резво бежать вперед на четвертой даже передаче по галечным косам и мелким перекатам. Так было длиннее, чем напрямую по тундре, но зато быстрее и легче для машины и меня, потому что вдоль реки легче ориентироваться. Я расслабился, поудобнее устроился в тесной кабинке, покуривал себе и спокойно поглядывал по сторонам.
       Приключения начались незадолго после того, как мы проехали приметные известняковые скалы, окрашенные низким солнцем в розовато-серый цвет, у подножия которых раньше летом стояли геологи, а теперь валялись консервные банки и прочий хлам покинутых лагерей. Я поставил точку на карте и, по привычке, записал показания спидометра. Поглядев на водителя Васю, я заметил, что он как-то необычно бледен. Через некоторое время водитель стал зеленым и весь покрылся потом. Прошло минут десять и он стал уже синим, остановил вездеход, выкатился из кабины и скрючился на корточках, открыв рот и выпучив на меня глаза. Я с тревогой смотрел на него, перебирая в уме мой жалкие познания в медицине и вспоминая, какие лекарства есть у меня в аптечке.
       Потом, когда беднягу немного отпустило, выяснилось следующее. Накануне перед переездом, когда я устроил день отдыха и сборов, Вася тоже решил не терять времени даром и заварил в бидончике бражку-скороспелку, используя свою собственную "заначку" сахара и дрожжей. Он не спал почти всю ночь, поддерживал огонь в печурке, чтобы бражке было тепло, переворачивал бидончик с боку на бок и, для ускорения процесса, энергично его взбалтывал. Но все равно бражка не поспела и к моменту отъезда представляла собой мутную сладкую жидкость с сильнейшим запахом дрожжей. Но не таков был мой вездеходчик Вася, чтобы позволить пропасть такому товару с потенциальным содержанием алкоголя. Не зная, где еще представится случай, он выпил весь бидончик. А потом надо было отправляться в путь. И случилось неизбежное - от тряски и тепла процесс брожения и ферментации алкоголя из сахара и дрожжей начался, и очень активно, у него в брюхе. Известно, что при этом выделяется много углекислого газа ( в нормальных условиях любители браги отводят эти газы через трубочку в воду, где они бурлят и булькают, откуда и пошло - бормотуха). А у него трубочки не было и газы расперли его желудок и кишки и начались сильнейшие боли. Так что диагноз был установлен - бормотушечные газы. Из ближайших к такому диагнозу лекарств у меня было только слабительное - пурген.. А поскольку много времени ждать я не мог, я скормил бедному Васе целую пригоршню этого пургена и мы уселись пить чай, который ему тоже должен облегчить его страдания.
       Где-то минут через двадцать Васе, как говорят на шоферском жаргоне, "пробило прокладку". Он бросил кружку и на полусогнутых ногах засеменил мелкими шажками в тундру, где и уселся орлом со спущенными штанами на кочке и сидел там с полчаса. Потом он сказал, что ему легче, но что он настолько слаб, что не может вести вездеход. Астматик сполоснул кружки и, кряхтя и бурля легкими, залез в свое тесное гнездо в кузове, Вася занял мое место, я уселся на место водителя, завел мотор, воткнул передачу и мы покатили дальше на восток.
       Прошло еше два часа после Васиного приступа, а мы все бодро клацали траками по долине реки и я с удовлетворением записывал спидометер на каждом приметном ориентире, отмечая наше упорное продвижение вперед. Мотор надежно и равномерно гудел. Вася задремал в облегчении. Вдруг машину резко повело влево. Я потянул за правый рычаг и прибавил газу, чтобы развернуть машину вправо. Вместо этого вездеход просто встал. Вася проснулся и внимательно глядел на меня. Я проверил передачу - рычаг был на третьей передаче. Я воткнул первую передачу и пустил машину вперед. Ее снова повело влево. Я открыл дверь, и, глядя на левую гусеницу, я снова потянул за правый рычаг. Как только я это сделал, левая гусеница замерла и не двигалась. Мотор работал, но гусеница не двигалась. "Все, пиздец, приехали! " - сказал я и полез из кабины.
       Полетела так называемая левая бортовая передача - такая коробка а шестернями, передающими вращение от мотора на большое зубчатое колесо, которое тянет этими зубцами стальную гусеницу. Эта коробка, хоть и целая с виду, был раскалена на ощупь и от нее несло паленым металлом. В ней, как потом оказалось, не было ни капли масла. Вася, занятый бражкой-скороспелкой, забыл проверить и долить. Так просто. Вездеход теперь мог двигаться только по кругу, против часовой стрелки.
       Я сидел в кабине и шагал циркулем по карте, измеряя расстояния. В моей машине радио нет, на помощь не позвать. Надо идти. Запчасти есть только на Темпе. Туда, на запад, сто двадцать километров. До точки назначения, на восток, куда мы шли и где стояли наши сейсморазведчики - пятьдесят километров. Там нет запчастей, но зато есть радио и можно связаться с Темпом. Решение принято. Идти надо одному, в нарушение всех правил безопасности, но Астматик не прошел бы и километра, а Вася будет нужен здесь - устанавливать новую бортовую, когда привезут. Идти надо налегке - спальный мешок из собачьего меха весил пять килограмм, самая маленькая палатка в нашем снаряжении - двенадцать килограм, да и все равно ее не на чем будет растянуть, не тащить же с собой деревянные каркасы и колья. Карта, компас, спички, нож, карабин, две запасных обоймы, пара банок тушенки, банка сгушенного молока, булка хлеба, кусок масла, пачка чая, две пачки сигарет. Термоса нет ни у кого, мой - разбился еше на перегоне. Мы поставили палатку на косе, зажгли печку и поели хлеба с консервами. Я отдохнул на раскладушке с полчаса, затем напился крепчайшего чаю, надел рюкзак, забросил на спину карабин, и зашагал вдоль реки неспешным геологическим шагом на восток, в густевшие сумерки. Мне предстояло шагать таким шагом, не менее пятнадцати часов, так что спешить было некуда.
       Первые двадцать километров я шел по долине той же реки, постепенно подбираясь к ее истокам. По твердой пойме идти было легко и я покрывал около четырех километров за час. День кончался и сумерки становились все серее. Я знал, что в конце августа полной темноты еще не будет, но с почти полным заходом солнца обязательно надо ждать ухудшения погоды. Так и оказалось. Когда солнце завалилось за сопочную гряду, через полчаса наплыл полупрозрачный туман, а потом, со встречным ветром, пошел моросящий дождик. Мой ватник с брезентовым верхом и штаны стали намокать и заметно прибавили в весе. Но, к счастью, скоро похолодало и моя одежда покрылась ледяной коркой и мне стало гораздо теплее.
       Так, похрустывая своей обледеневшей одеждой, я мерно отшагивал километры вверх по реке, которая, приближаясь к своим истокам, постепенно превращалась в узкий ручеек. Потом и он пропал и я стал подниматься на вододраздел. Идти стало труднее - под ногами уже была не твердая галька, а суглинистая тундра, еще не отвердевшая от морозов, и сапоги в ней тонули и обрастали комом желтоватой грязи. Прошло семь часов безостановочной ходьбы, и я почувствовал, что пора отдохнуть, поесть и перекурить, пока я не устал совсем. В голой тундре, где нельзя развести огонь и погреться у костра, нужно стараться, по мере возможности, не доводить себя до измождения - у обессиленного человека уже нет внутренней энергии, чтобы противостоять внешнему холоду. Наступает дремота, потом сон, потом - смерть. Десять лет назад, на Чукотке, после двух дней поисков, мы нашли тело заблудившегося геолога в трех километров от лагеря. Он сидел на своем рюкзаке у скалы на склоне сопки, с потухшей папиросой в руках. С этого места он мог отчетливо видеть палатки и, скорее всего, после двух дней блуждания в тумане, обрадовался и присел отдохнуть. Это случилось в середине августа и температура была чуть выше нуля. Просто целый день шел ледяной дождь...
       Полусидя на карабине и полустоя на ногах (чтобы не было слишком удобно и не расслабиться), я укрылся от ветра за земляным бугром, выпученным из вечной мерзлоты, и поел холодной тушенки и хлеба, густо политого сгущеным молоком, а потом с наслаждением закурил долгожданную сигарету. Я был доволен своим продвижением. Все шло по плану. Единственное, что осложняло мой дальнейший путь - на этот кусок у меня не было карты и я только приблизительно знал, где находится лагерь сейсмиков. Но это не пугало меня - компас и солнце приведут меня в долину другой реки, текущей на восток, а эта река и приведет меня к лагерю. Стало светлеть. Напористый ветерок покачивал обледеневшие бледно-желтые полярные маки на земляном бугре и посвистывал в дуле карабина. Из-за соседнего бугра выскочил начинающий белеть песец. Выгнув спину, он как-то боком подбежал ко мне на безопасное, по его мнению, расстояние и искоса уставился на меня, очевидно оценивая свои шансы на сытный мясной обед. Я щелчком запустил в него свой окурок и песец, подпрыгнув, убежал за бугор. Мне пора было двигать дальше.
       Еще через три часа, когда солнце поднялось над горизонтом и превратило туман в низко висящие облака, я перевалил через пологий водораздел и зашагал по болотистой пойме реки Драгоценной, что отделяла остров Котельный от Земли Бунге. Река была названа так местными охотникам, находившими на ее берегах спиральные раковины аммонитов юрского периода, возрастом около ста миллионов лет, но так хорошо сохранившиеся, что умельцы из них делали красивые перламутровые украшения. Стало намного теплее, ледяная корка на моем ватнике растаяла и от него повалил пар. Я не чувствовал себя очень уж усталым, но после бессонной ночи, в тепле наступившего дня и под мерный ритм ходьбы, меня потянуло в сон. Я гнал его сигаретами и усилием воли, зная, что впереди мне еще предстоит по крайней мере четыре часа ходьбы.
       Вскоре, через пару часов, мне все чаще стали попадаться свежие следы вездехода, которым я обрадовался, как радуется человек, вышедший на рельсы железной дороги после долгого блуждания в лесу. Для меня эти следы были как бы верным признаком близкого жилья и что я на правильном пути. Потом я наткнулся на деревянный ящик из-под динамита, который взрывали наши сейсмики для получения отраженного эха от глубинных слоев Земли. Это был настоящий подарок. Я устроился в уютном углублении берегового откоса, разбил ящик прикладом карабина, достал из презерватива спичечный коробок, развел аккуратный костерок и вскипятил кружку воды, в которой и заварил долгожданный чай, по крепости приближавшийся к легендарному лагерному "чифиру " - (пачка чая на кружку холодной воды, и медленно вываривать, накрыв шапкой или рукавицей, пока не закипит). Тут уж я позвололил себе расслабиться, подбросил в огонь еще немного дощечек, и задремал под треск костерка, положив под голову рюкзак.
       Холодный ветерок разбудил меня через полчаса. Костер догорел. Откуда-то в долину натянулся туман, через который просвечивал желтый негреющий солнечный круг. Я сложил остатки дощечек и недоеденные консервы в рюкзак, накатал презерватив на спичечный коробок, спрятал его в сумку и двинулся дальше вдоль реки. Через пять минут туман рассеялся и в километре от меня я увидел что-то тонкое, темное и прямое, как прутик, торчащее над отдаленным бугром. Я пригляделся. Это была радиоантенна. Там был лагерь. Я жег костер, варил чай и дремал в километре от него...
       Как я потом определил, я отмахал сорок километров за двенадцать часов. На конец августа, это был рекорд нашей экспедиции. Через неделю мое достижение едва не было побито моими напарниками на Земле Бунге.

    ЗЕМЛЯ БУНГЕ

      
       Ничего страннее и мистичнее этой Земли я не видел больше никогда и нигде на земном шаре. Около десяти тысяч лет тому назад, мелкое море между островом Котельным и островом Фаддеевским отступило и обнажило свое дно, которое превратилось в совершенно плоскую песчаную пустыню шириной по сто километров с севера на юг и с запада на восток. Единственными заметными приметами на ней были только жалкие пучки травы, растущие на кочках высотой не выше колена, и настолько плоска была эта пустыня, что даже эти кочки виднелись за несколько километров. Много лет спустя я работал в пустыне на юге Аравийского полустрова и даже заглянул краем глаза в адское пекло знаменитой Руб-Аль-Хали, самой страшной пустыни на Земле. Но я никогда не испытывал там такого чувства полнейшей оторванности от всей остальной панеты, беспомощности и обнаженной беззащитности, как я почувствовал тогда, торча, словно вошь на простыне, открытый всем ветрам, посреди песков Земли Бунге.
      
      
       0x01 graphic
       Нас было четверо в вездеходе, кроме меня и моего вездеходчика Васи Тузова, когда мы отправились на пересечение Земли Бунге. Вася Тузов любил поговорить, но всегда говорил только о двух предметах, которые он, нужно отдать ему должное, знал в совершенстве: выпивка и бляди. Причем последние, по его словам, не давали ему ни прохода, ни езды, и из-за них-то он так мало зарабатывал, работая шофером-дальнобойщиком, потому что он проводил больше времени, лежа на них, чем за баранкой. Кстати, одно время он подхалтуривал, клея обои в Пулковской обсерватории и там очаровал своими рассказами братьев Стругацких, вписавших его, под именем шофера Тузика, в один из своих романов. Боря, тонкий и образованный интеллигент, читал нам Пастернака и внутренне страдал от неудобств и грубости полевой жизни, которую давно бы бросил, если бы не районный коэффициент к зарплате и полевое довольствие. Старый полярный волк (старше всех нас лет на семь) и начальник нашей партии, умнейший и остроумнейший Вадим, кроме геофизики, еще был в диссидентах и рассказывал нам такое про всякие темные советские дела, что волосы становились дыбом на наших немытых головах и спинах.
       Мы вышли из того же лагеря, куда я притащился пешком неделю назад. Кроме обычных полевых вещей, наш вездеход еще был набит и бидонами с водой, потому что на Земле Бунге, как и полагается настоящей пустыне, совсем не было воды, даже самой маленькой, лужицы, особенно в ее центральной части. Мы успешно, хотя и медленнее, чем рассчитывали (из-за сырого песка, в котором вязли гусеницы), пересекли Землю Бунге с запада на восток по размеченному заранее профилю, отдохнули немного и взяв, немного к северу, начали обратный путь на запад, домой, в лагерь.
       Неожиданно резко похолодало, влажный песок замерз и, буквально на наших глазах, Земля Бунге преобразилась. Вместо скучной желтовато-бурой песчаной равнины перед нами лежало необъятное ледяное зеркало, сверкающее под заходящим на западе солнцем. Песок стал твердым, как бетон, и наши гусеницы не оставляли на нем никаких следов. Можно было лететь вперед, и мы полетели, с давно забытой скоростью, аж под сорок километров в час, навстречу темно-серым, с позолоченной каемкой, облакам, висящим над плоским, резко очерченным горизонтом пустыни. Глядя в зеркало заднего вида, я нашел одинокую яркую звезду на темнеющем восточном горизонте и только подправлял водителя, махая ладонью влево-вправо, стараясь держать эту звезду в одном и том же положении и раздражаясь от необходимости останавливаться каждые два километра - работа еще была далеко не окончена.
       После одной из таких остановок, когда Боря закончил свои замеры и забрался обратно в кузов, я дал знак Васе, что можно ехать дальше. Вася завел мотор, но еще не тронувшись с места, вдруг постучал по прибору, показывающим давление масла, тут же выключил мотор и произнес сакраментальную фразу: "Все, пиздец, приехали! ". Датчик давления масла стоял на нуле. Через минуту-другую работы двигатель раскалился бы от трения и его вращяющиеся части заклинились бы в мертвой хватке друг с другом., Зная, что изношенный старый двигатель поглощяет масло, как кот сметану, Вася приготовил запасную канистру с маслом, но забыл взять ее с собой и она осталась в лагере. От этого места до лагеря было точно сорок восемь километров.
       Короткое совещание закончилось очевидным решением. Надо идти. Васю оставлять одного нельзя. Боря и Вадим прекрасно понимали, что теперь, после того, что я только что отмахал свои сорок километров, настала их очередь топать вдоль пустыни. По ним было видно, что большого удовольствия они от этого не испытывали и, будучи геофизиками чистой воды и не имея той закалки, которую я получил на геологической работе, когда пятнадцать-двадцать километров ходьбы в день по таежным горам считалось обычным делом, в глубине души ждали что я предложу свои услуги. Но я не имел ни малейшего желания это делать.
       План действий был прост. Им было нужно идти на запад, и я настоял на том, чтобы они взяли немного левее и вышли бы на наши собственные следы, которые теперь, после похолодания, были заморожены в песке до весны, и идти вдоль следов, никуда не сворачивая. Тогда, если даже случись что, их будут искать вдоль свежих следов. По нашим расчетам, учитывая плоскую и твердую дорогу, до лагеря было ходу часов тринадцать-четырнадцать, от силы - пятнадцать. Накинув пару часов на отдых и сборы, Вадим (Боря страдал острой формой топографического кретинизма и совершенно не мог ориентироваться на местности) должен будет взять вездеход сейсмиков и вернуться с маслом к нам с Васей, на что уйдет еще часа два. Итого, выручка могла придти за нами часов через двадцать, для круглого счета - через сутки. На случай непредвиденных обстоятельств, я сказал, что буду сидеть с Васей здесь, в вездеходе, три дня, пока не кончится мясо, обогреваясь бензиновой плиткой и свечками ( за воду я не волновался, надеясь на снегопад). Если через три дня за нами никто не приедет, пойдем сами, если позволит погода. Впрочем, если погода не позволит, все равно пойдем, потому что жрать будет нечего.
       Мы нажарили Боре и Вадиму толстых кусков оленины в дорогу и они зашагали на запад. Вася и я тщательно натянули ослабший брезент над кузовом и постарались законопатить все щели, какие могли, чтобы удержать как можно больше тепла в кузове, в котором нам теперь предстояло провести неизвестно сколько времени. Прошло что-то около часа с тех пор как Боря и Вадим начали свой путь, но настолько плоской была Земля Бунге , что я все еще отчетливо видел их силуэты на фоне заката.
       Мы сидели в кузове при свете свечи и кипятили чай на бензиновой плитке. Вася начал длинную историю про то, как он гнал КАМАЗ в Киев и как взял попутчицу, и как у нее не было денег заплатить, и как она предложила вместо денег себя, и как он свернул на проселочную дорогу, и как ... Воздух в кузове нагрелся, но это была какая-то нездоровая, спертая теплота и я полез наружу, на свежий воздух , и стал ходить кругами вокруг вездехода, проветривая голову. На третьем кругу я увидел, как на горизонте сверкнули два ярких огня. Это были фары вездехода, идушего к нам.
       Потом Боря рассказал, что, пройдя километров десять уже по своим старым следам, Вадим стал натирать ногу и они уселись отдохнуть и перемотать портянки. Там-то они и увидели фары идущего им навстречу вездехода, который вел наш главный геофизик Алексей, дорабатывать третий, и последний, профиль через Землю Бунге. Он катил себе вдоль оставленных нами следов и был до чрезвычайности удивлен, когда в один момент в лучах фар, вместо однообразного моря замерзшего песка и редких кочек , вдруг запрыгали и замахали руками две человеческие фигуры. Так повезло Боре и Вадиму и так мой рекорд остался непобитым.
       Наши неприятности с вездеходами не ограничивались тем, что они ломались. Они еще иногда и тонули, когда надо было пересекать всякие речки и озерца. Теоретически, как машины военные, они могли держаться на воде и даже двигаться вперед, используя, вместо винтa, загребное движение гусениц. Но, опять же, здесь вступал в силу полярный закон, требующий одновременного совпадения нескольких условий . Только в отличие от авиации, где этот закон требовал совпадения погодки, самолетки и пилотки , для успешной переправы на наших вездеходах нужны были - недырявый корпус, штиль и отлогие берега.
       Важность отсутствия дырок в корпусе пояснять не надо, но редко какой из наших вездеходов, особенно после перегонов и езды с грузом раза в три больше допускаемого, их не имел бы. Ветер, особенно поперечный, мешал, потому что разводил волны, которые захлестывали воду в кузов и еще потому, что если он дул вдоль реки, то постепенно, но неумолимо разворачивал вездеход вокруг центра тяжести так, что машина в конце концов оказывалась плывущей носом против ветра и вдоль реки, а не поперек, как нужно. Если берег был крутой при спуске на воду, то вездеход нырял сразу носом в воду и заливал свечи, от чего мотор сразу же глох, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
      
       0x01 graphic
       Отлогий же выезд на противополжный берег был важен потому, что вездеход, который на суше мог преодолеть разнообразные преграды, на воде становился довольно беспомощным, становился легче из-за закона Архимеда и не мог хорошо зацепиться гусеницами за илистое дно полярных рек.
       В моем случае, а я тонул с вездеходом дважды, подводили берега. Один раз виноват был мой вездеходчик - он лихо подлетел к реке и, не останавливаясь, ухнул в воду с бережка, который с виду выглядел не таким уж плохим, но оказался крутым, как стена траншеи. Вода хлынула через капот на мотор, мотор, естественно заглох, и вездеход сел носом на дно безымянной речки на острове Котельном. Через несколько секунд я уже сидел по пояс в ледяной воде. Второй раз виноват был я сам, потому что не рассчитал крутизну противоположного берега и беззаботно махнул рукой водителю - мол, давай, смело, вперед. Мы благополучно пересекли реку шириной метров двадцать, не больше. Однако, подплывая к берегу, я почувствовал неладное - наплывающий на нас берег оказался крутым глинистым откосом. Вездеход уткнулся носом в мель, послав переднюю волну мутной воды на глинстый склон, обильно смочив и без того скользкую глину, вездеходчик поддал газу, но гусеницы не могли как следует зацепиться , а только вертелись и рыли себе канавы. Нос вездехода задирался все выше, а задняя часть кузова, наоборот, опускалась все ниже, пока вода, естественно, не хлынула через задний борт в кузов, откуда раздались истошные крики моих операторов.
       Главный геофизик Алексей, после встречи с нами на Земле Бунге, утонул более серъезно. Поделившись с нами маслом для двигателя, он вышел на третий профиль и стал двигаться на запад вдогонку за нами. В надвигающейся темноте он уткнулся в заливчик единственного пресноводного озера на Земле Бунге - заливчик был шириной метров двести, если поперек, но длиной с пару километров, если его огибать. Алексей решил, что, судя по плоскотине окружающей территории, озеро будет неглубоким и вездеход пересечет заливчик вброд. Он дал команду вперед и машина, клацая гусеницами, медленно пошла в воду. Метров сто они действительно прошли по дну, не всплывая, н затем вдруг дно пошло вниз и вездеход всплыл и закачался на воде, движимый вперед бегущими гусеницами. . "Назад! " - заорал Алексей, ясно помня, что в правом борту вездехода, как у Титаника, зияла полуметровая шель, пропоротая в металле еше в начале сезона. Водитель дал задний ход и прибавил газу, но пока это поступательное движение погасло и вездеход стал сдавать назад, вода уже отяжелила вездеход так, что он стал плавно погружаться и к моменту, когда все, наполовину мокрые, хлюпая в ледяной воде, выбрались на крышу, он сел на дно на глубине около двух метров.
       Утром, когда сейсмики, случайно заметившие темную точку посередине водной глади, и с риском утопить и их собственный вездеход, подплыли к утонувшей машине, они увидели следующую картину,. На крыше вездехода, в двадцати сантиметрах от воды, за обледенвшим валиком, сложенным из мокрых спальных мешков и рюкзаков, лежали, тесно обнявшись, трое полуживых от холода людей в покрытой льдом одежде. Алексей потом признался, что он уже прощался с жизнью и прикинул, что они замерзнут насмерть через шесть-восемь часов, если не придет помощь...
       Но несмотря на все поломки, потопления, починки, длительные вынужденные прогулки по тундре, пережидания непогоды и прочие неприятности, мы продолжали носиться по тундре по сетке два на пять километров. Мы исчиркали весь остров гусеничными следами и отметили все наши лагеря пустыми бочками из-под бензина и солярки и всем тем, что оставляют за собой покинувшие лагерь люди. Мы продолжали делать свое дело, несмотря на то, что зима уже завладела островом и весь доступный нам мир снова стал черно-белым. Солнце теперь очень редко проглядывало через низко нависающие слоистые облака и светлого времени оставалось все меньше и меньше. Ртуть в термометре уверенно держалась на первой десятке градусов ниже нуля и печки в наших палатках, тонким слоем брезента отделявших нас от коченеющей Арктики, горели безостановочно. Только раскалив эти печки докрасна, можно было согреть небольшое пространство вокруг них, но уже в трех шагах, где стояли наши раскладушки, мы держали, пряча от голодных песцов, наши запасы мороженой оленины, и она там не оттаивала. Раскалить же печки можно было только полностью открыв топливный краник так, чтобы солярка текла на пламя непрерывной струйкой. Из-за этого наши запасы солярки быстро истощались и к середине сентября кончились совсем. Поставленные перед выбором - или замерзать, или рисковать сгореть - мы стали жечь в наших печурках авиационный бензин, несколько бочек которого оставалось разбросанными по тундре еще с весны, когда мы делали облеты острова на вертолете.. Сперва мы были очень осторожны, но потом, когда поняли, что на таких холодах бензин не образует опасных взрывчатых паров, осмелели и стали жечь его без оглядки.
       .... Имея на своем счету что-то около двадцати полевых сезонов на горах Тянь-Шаня, на Камчатке, на Колыме и в Арктике, я не переставал, да и и не перестаю сейчас, удивляться таинству превращения пустующего пространства в обжитое место. Стоит только натянуть палатки, поставить и затопить печку, затащить внутрь мешки с "гнидниками" ( так мы называли свое личное барахло) и надуть резиновые надувные матрацы, как кусочек тундры, совершенно ничем не отличающийся от миллионов других таких кусочков, вдруг неожиданно приобретал совершенно другое качество. Он становился домом. И когда заканчивался дневной маршрут, был взят последний замер и на карту поставлена последняя точка, я махал водителю рукой в нужном направлении, откидывалса на спинку сидения и говорил: "Домой!". И мы лязгали гусеницами в густеюще темноте, зная, что скоро увидим вдалеке светящийся изнутри полупрозрачный кубик палатки и двигающийся силуэт нашего напарника, исполняющего сегодня неблагодарную работу повара. В палатке будет тесно, все будет пропитано смешанным запахом солярки, волглой одежды и жареного мяса, но будет тепло и светло, и можно будет снять ватник и унты и развалиться на раскладушке с кружкой горячего чая и закурить - словом, можно будет делать все, что делают дома. Но на следующее холодное утро палатка будет снята и сложена, все будет упаковано по мешкам и ящикам и заброшено в кузов вездехода. Потом снег быстро заметет квадратный кусочек земли, на котором стояла палатка и который я еще вчера называл домом, и это место снова вернется в свое вечно пустое состояние. А мы тронемся к следующему лагерю, где это таинство превращения повторится опять...
       С каждым днем работать становилось все тяжелее - к концу сентября светлого времени оставалось всего четыре часа. Чтобы выполнить свою дневную норму, я покидал лагерь рано утром в полной темноте. Даже днем сейчас было очень трудно ориентироваться на однообразно заснеженной тундре, но когда это надо было делать еще и при свете фар, то процесс выяснения, где же я все-таки нахожусь, превращался в настоящую головоломку. Кроме того, кончались продукты, особенно чай и сахар, запасы которого были подорваны еще в начале сезона усиленным браговарением. Но самое главное - все мы чувствовали, что наш вездеход был близок к тому, чтобы буквально развалиться на части. Сварные швы , которые держали все вместе, от старости и сильных перегузок, расходились то тут, то там, и мы ничего не могли с этим поделать. Сидя в кабине, я с тревогой наблюдал, как двигалась и скрипела крыша, а пол выгибался буграми у меня под ногами.
       В один из редких тихих и солнечных дней, мы повстречались с отрядом сейсмиков, которые закончили работу на Земле Бунге и по их словам, возвращались в Темп. Это меня несколько смутило, потому, что, судя по тому, куда смотрел носом их вездеход, они шли в прямо противоположном направлении обратно на восток, на Землю Бунге, о чем я и информировал их начальника Жору. Тот немало удивился, так как был в полной уверенности, что едет в Темп, на запад. Но быстрый взгляд на компас убедил его в моей правоте, и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, счастливые сейсмики понеслись в правильном теперь направлении, рассчитывая прибыть в Темп часа через четыре, а я с завистью проводил их глазами, пока они не исчезли за склоном сопки. Это был последний вездеход, не считая моего, из тех трех, что я привел на остров весной, который еще мог самостоятельно передвигаться. Машина, на которой утонул Алексей, была намертво поставлена на вечную стоянку в Темпе из-за отсутствия запасных частей.
       Через день настала очередь моего вездехода. Был пасмурный день и вечный полярный ветер гнал снег нам навстречу. Мы переваливали через низкую каменистую гряду и когда вездеход, зависнув на мгновение на остром хребте, клюнул носом вниз под откос, неожиданно с треском вылетело и рассыпалось на мелкие кусочки ветровое стекло. Я знал, что этим рано или поздно кончится, потому что кабина уже давно ходила ходуном по всем швам и на каждом бугорке ее перекашивало вкривь и вкось, но все равно от неожиданности я сперва не понял, что произошло, и какое-то время неподвижно сидел, обсыпанный осколками стекла. Потом я пришел в себя и долго матерился от досады. Мне предстояло докончить дневную работу а потом вести машину назад в лагерь на расстоянии двадцати километров, против встречного ветра со снегом в лицо при морозе около пятнадцати ниже нуля. Наматерившись досыта, я успокоился и дал команду двигать домой. Вася Тузов смотрел на меня с состраданием, как я прикрывал ладонью лицо и искал нужные приметы сквозь растопыренные пальцы. В кабине было достаточно тепло от работаюшего двигателя и я не боялся обморозиться, но снег сек лицо, как песком и выбивал слезы из глаз.
       Как оказалось, это было только началом наших бед. Когда мы закончили последний замер уже в густеющей мгле и вышли в знакомую долинку, в конце которой стоял наш лагерь, я расслабился немного, потому что Вася уже знал дорогу и нашел бы лагерь и без моей помощи. Я нагнул голову внутрь кабины и спрятал голову в ладони, страраясь успокоить боль в насеченных снегом глазах. Потом Вася похлопал меня по плечу. Я подумал, что он хочет проверить правильно ли он едет и я снова стал таращиться в снег, теперь еще более слепящий в свете фар. Но Вася снова похлопал меня по плечу и ткнул пальцем в амперметр на приборной доске, показывающий состояние аккумулятора и работу генератора, который давал ток для зарядки этой батареи. Стрелка прибора упала влево и сидела там мертво, не двигаясь и не реагируя на увеличение оборотов двигателя. "Генератору пиздец, начальник." - поставил диагноз опытный Вася. Я похолодел. Это означало, что мотор берет ток из батареи, чтобы поддерживать свою работу, но никакого тока от мертвого генератора в батарею не поступает и рано или поздно она "сдохнет", двигатель потеряет зажигание, и настанет долгая тишина...
       Я велел Васе гнать машину в лагерь как можно быстрее, и он послушно нажал на газ. Слава богу, что хоть мотор работал нормально, в баках было полно бензина и запасная канистра с маслом была в этот раз с собой. Я снова спрятал лицо от ветра и стал думать, что же делать дальше. Первым делом надо было добраться до лагеря. Потом сразу же, пока все там не завалились спать, надо будет связаться по рации с Темпом и сказать, чтобы утром содрали генератор, вынули стекло из любой бездействующей машины и отправили бы Жорин вездеход, который уже сутки как должен был придти в Темп, к нам в лагерь на выручку. Если не удастся связаться сейчас, надо связаться утром, причем мотора не глушить всю ночь - никто не знал, сколько жизни осталось в батарее и смогли бы мы завести его потом. Если не удастся связаться утром - бросить лагерь и всем жать в Темп, пока не спалили весь бензин.
       До лагеря мы добрались без приключений и я сразу же, оставив мотор на холостых оборотах, кинулся к рации. Было десять часов вечера. Весь мой отряд сбился в кучку у микрофона и внимательно слушал. Темп ответил почти сразу. Я быстро обьяснил положение дел со стеклом и генератором и Темп нам очень посочувствовал. Потом я растолковал, что откуда надо содрать, и Темп сказал, что непременно так и сделают. Но когда я велел выслать к нам Жорин вездеход рано, очень рано утром, в эфире наступило тягостное молчание. А дальше у нас произошел довольно странный разговор:
      -- Темп, Темп! Почему молчите? Как меня слышите? Прием! - вопросил я.
      -- Слышу вас хорошо. Прием - без малейшего восторга ответил Темп.
      -- Повторяю. Завтра рано утром, повторяю, рано утром, отправьте Жорин вездеход с запасными частями ко мне в лагерь. Лагерь находится на реке Каменной в десяти километрах вверх от впадения в нее ручья Болотного. Как поняли? Прием! -
      -- Вас понял. Лагерь находится на реке Каменной в десяти километрах вверх от впадения в нее ручья Болотного. Прием. -
      -- Повторяю. Завтра рано утром, повторяю, рано утром, отправьте Жорин вездеход с запасными частями ко мне в лагерь в указанное место. Как поняли? Прием! -
      -- Вас понял. Но Жорин вездеход выслать не могу. Его нет. Прием.- загадочно ответил Темп.
      -- Не понял, не понял! Я встретил Жору вчера в маршруте. Он шел в Темп. Не совсем точно, но шел в Темп. Прием. -
      -- Вездеход пришел в Темп. Но сейчас его нет. Прием. -
      -- Не понял! Он ушел из Темпа?. Если утвердительно, то куда и когда вернется? Прием. -
       Темп помолчал немного и ответил:
      -- Вездеход в Темпе. Но его нет. Не могу его выслать к вам. Его нет. Конец связи. -
       В эфире наступила тишина. Мы все остолбенело смотрели друг на друга и никто ничего не понимал. Было ясно, что на Темпе произошло что-то такое неприятное, о чем не следовало говорить открытым текстом в эфире. Нам стало ясно только одно - помощи из Темпа не будет.
       Я обессиленно сел на раскладушку. Я вдруг почувствовал, что у меня не стало больше ни сил, ни воли бороться с проблемами, которые как-то вдруг стали набрасываться на меня со всех сторон. Я понял, что все случившееся - это знак того, что приходит конец нашей работе и нашему пребыванию на острове. Надо было принимать решение. И я его принял. Мы убираемся отсюда, и не утром, а прямо сейчас, и убираемся к чертям собачьим. То-есть - в Темп. Работать больше было нельзя.
       Не глуша мотора, при свете фар, под наклонно секущим снегопадом, мы кинулись собирать лагерь, безжалостно выбрасывая в снег все лишнее и полу- поломаное, от чего раньше не решались избавиться, зная, что замены этому не будет. Работали все, кроме Васи, который был освобожден от всего, сидел в кабине и поддерживал обороты чуть больше холостых, чтобы только, не дай бог, не заглох бы мотор. Иначе надо было бы ставить лагерь опять, сидеть в нем и ждать вертолета для аварийной эвакуации. Пешком идти было нельзя - пятьдесят километров по снегу и в мороз означали почти верную смерть. Около полуночи мы залили последний бензин из бочек в баки вездехода, ребята устроились как могли - кто в кузове, кто снаружи, цепляясь за растяжки и кутаясь в брезенты и спальные мешки - и мы тронулись на запад.
       На рассвете следующего дня мы выкатились на восточный берег лагуны. Я смотрел на еще далекие, но уже доступные, уютные домашние дымки наших палаток и просто физически чувствовал как исчезает напряжение последних недель. Теперь все было позади. Мы спустились вниз и, обогнув лагуну, вышли на прибрежную косу.
       На подходе к большой шатровой палатке сейсмиков я увидел остов сгоревшего дотла вездехода. Я сперва решил, что кто-то с какой-то таинственной целью перетащил сюда остов Геркиного вездехода, сгоревшего незадолго до нашего появления на острове, но потом я различил знакомые, хотя и искаженные огнем почти до неузнаваемости, очертания алюминиевых стоек и блоков сейсмической станции, которую я сам помогал весной устанавливать в кузове. Получалось, что этот обгоревший железный скелет и был Жориным вездеходом, который в Темпе, но которого нет, как мне пытались объяснить по радио.
       Как мне потом рассказали, Жора прибыл в Темп часов через шесть после встречи с нами, незначительно блуданув еще пару раз по дороге. Его прихода ждали с нетерпением, потому что брага, поставленная его ребятями, безвылазно сидящими в Темпе, уже поспела и переспела и становилась очень крепкой, но горькой. Поэтому стол был накрыт в одночасье и сорок литров бражки шли по кружкам и глоткам без остановки. Все знают, что даже в нормальных условиях питье браги производит какое-то особенно дурное и тяжелое опьянение. А здесь, после долгого воздержания, когда организм очищается и отвыкает от алкоголя, при плохой, консервно-тушеночной закуске и недостатке овощей и витаминов, это сивушное пойло ударило всем по мозгам с такой силой, что все переросло в какое-то дикое непотребство. Не прошло и часа, как начались всеобщее выяснение отношений, слезливые объяснения в любви, претензии к начальству, выяснение, кто мудак, а кто нет, и все такое, обычное для полевой пьянки. Уже кто-то кого-то бил в углу палатки, когда раздался истошный вопль: "Вездеход горит!!". Все вылетели наружу. Белое ослепительное пламя било свечой вертикально вверх, выхватывая из арктической тьмы ярко освешенный круг, в котором беспомощно метались и падали в снег безнадежно пьяные люди, и кто-то продолжал бить кого-то, но уже в снегу. Потом рванули бензиновые баки и все кинулись врассыпную. О том, чтобы спасти вездеход, не могло быть и речи. Сгорело все, что было внутри, вся станция, фотолаборатория, оружие, палатки. По счастью, перед тем как сесть за стол, Жора вытащил из вездехода и занес в палатку все папки с результатами- а то сгорели бы и они и пропала бы работа всего сезона и Жору бы ждали серъезные неприятности, даже, вполне вероятно, - суд.
       Никто так и не узнал, кто поджег вездеход. Подозрение пало на взрывника по прозвищу Редиска, которого случайно нашли, мертвецки пьяного, в снегу за палаткой. Он лежал лицом вниз, и в его ватных штанах на заду была дымящаяся дыра, а на самой заднице - сильный ожог. Было решено, что он, набравшись бражки до изумления, за каким-то чертом открыл дверцу кабины, закурил, уронил окурок на сидение, залез туда сам, сел на окурок и заснул а когда его штаны прогорели до мяса на заднице, проснулся от боли, и вылез на свежий воздух, где и спокойно заснул почти-что насмерть, а огонь продолжал свое дело в пропитанном маслом сидении, пока не вырвался наружу.
       Так это было, или не так, никто не знал и не узнает. Все равно нашему присутствию на острове, а заодно и средствам транспорта на острове Котельном, подошел конец.
      

    КОНЕЦ

      
       Я все-таки доделал оставшиеся маршруты, работая из Темпа. Я доделал их только потому, что надо было выполнить план на все сто процентов, иначе экспедиция лишалась бы денежной премии.
       Я вернулся из последнего маршута в самом конце сентября и кто-то сфоторграфировал меня вместе с другим геофизиком, как только я вылез и кабины.
      
      
       0x01 graphic
      
       Эта фотография и сейчас висит у меня на стене в моем канадском доме - усталые заплывшие глаза, черная борода, баул через плечо, карабин подмышкой, резиновые сапоги, снег на галечной косе и палатка на заднем фоне. Тогда я не знал, что это будет моя последняя фотография на острове Котельном, в Советской Арктике, в моей стране. Тогда я был просто очень усталым и очень хотел домой, в Ленинград.
       А потом за нами прилетел Ли-2 и мы все с радостью забились в пустой грузовой отсек, где было почти так же холодно, как и на открытом воздухе. Но это уже было неважно - мы летели на материк. Мы устроились, как могли, на своих мешках и баулах, самолет оторвался от земли, под крылом промелькнули наши заброшенные палатки, ближние сопки острова утонули в морозном тумане и под крылом зачернела ледяная вода моря Лаптевых. Мы с облегчением, несмотря на строжайший запрет, дружно закурили, отметив долгожданный конец сезона и начало длинного, постепенного возвращения в цивилизацию.
       Глядя, как неимоверно быстро и легко пролетают под крылом те самые места, где я еще несколько дней назад тащился с черепашьей скоростью в натуженно ревущем вездеходе, я искренне радовался, что все уже позади и не испытывал ни малейшего сожаления, что расстаюсь с этим чужим и холодным пространством, где я умудрился благополучно выжить. Но я тогда и не подозревал, что этот холодный и неприветливый мир незаметно, ненастойчиво и негласно, внедрился в меня и пустил во мне невидимые, но цепкие корни. Уже потом, отогревшись в семейном тепле и уюте, вернувшись к своему столу в институте и втянувшись в упорядоченную нормализованную городскую жизнь, стал ловить себя на том, что все чаще и чаще вспоминаю все, что было тогда со мной на острове Котельном, но уже без плохого, без усталости, опасности и беспомощности, без холода и неудобств. Просто вдруг реальность отступала в сторону и наплывали вдруг голубые торосы и снега пролива Лаптева, тонущие в розовом свете, долгие, нежно окрашенные закаты или зеркально сверкающие замороженные пески Земли Бунге. Постепенно я понял, что просто люблю этот необъяснимо красивый, полупризрачный, молчаливый и застенчивый мир.
       Мы наделали тогда много вреда. Мы ворвались в этот мир со своими ревущими машинами, носились по острову взад и вперед, ранили тундру стальными гусеницами, набросали пустых бочек, убили сотни оленей и загубили десятки нерожденных еще, и, доломав свои несчастные вездеходы, исчезли, как будто нас там и не было. С тех пор прошло почти тридцать лет. Примерно столько, сколько нужно, чтобы заросли следы наших вездеходов на тундре - моя любимая Арктика очень долго залечивает раны, которые ей так легко нанести.
       Я не знаю, что там происходит сейчас. Может быть, за недостатком денег в обнищавшей стране, закрылись все полярные станции и уже негде отдохнуть после тяжелого перегона. Может быть, за ненадобностью, убрали с острова роту ПВО, может быть, опустели и промерзли насквозь бараки аэропортика в Темпе и не с кем выпить теперь в теплой кают-компании и посмотреть старый фильм под завывание пурги. Не знаю. И нисколько не пожалею, если это действительно так. Потому что мы там не нужны. Там нужно только, чтобы стало тихо и все вернулось в свое изначальное, вечное состояние. Пусть моя любимая Арктика крепко и спокойно спит.
       Я не знаю, вернусь ли я когда-нибудь в те места. Скорее всего - не вернусь никогда. А ведь из Канады так близко, только махнуть через Северный Полюс, но все никак не получается, все не пускает судьба, а время уходит. Но если вдруг получится так, что я вернусь, то обещаю, что все будет по другому. Обещаю, что не буду там носиться по тундре, шуметь и мусорить. Обещаю, что войду осторожно, чтобы только не разбудить мою любимую, и тихо сяду где-нибудь в уголке. Мне уже ничего особенного не надо, я буду только сидеть и смотреть, надеясь, что вот-вот снова загорится над проливом тот розовый свет, как много, много лет назад. Скорее всего, я этого не дождусь. Тогда я осторожно, стараясь не шуметь, уйду обратно, откуда пришел. И уже навсегда.
       1
      
      
       2
      
      
      
      
  • Комментарии: 2, последний от 04/08/2015.
  • © Copyright Липков Лев (lipkovl@shaw.ca)
  • Обновлено: 04/08/2015. 134k. Статистика.
  • Рассказ: Канада
    • Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта
    "Заграница"
    Путевые заметки
    Это наша кнопка