Документ гнусного времени

Документ гнусного времени

Капитан (на фото старший лейтенент) Н.Н. Литинский []

Копия

Народному Комиссару Обороны СССР

От заключённого Тавдинского лагпункта СевУраллага

Литинского Николая Николаевича, рожд. 1897 года

Я, бывший командир батальона 13 стр[елкового] полка 5 с.д. [стрелковой дивизии - В. Л.], 30 апреля 1938 года был арестован в м. Боровуха (место квартирования полка) Особым отделом 5 с.д. и посажен в Полоцкую внутреннюю тюрьму НКВД. Никакого обвинения ни при аресте, ни в тюрьме мне предъявлено не было, и я не знал, за что арестован. 17-го мая я был вызван первый раз на допрос уполномоченным Особого отдела Злотовым, который дал мне лист бумаги и карандаш и сказал, чтобы я писал признание в своей контр-революционной деятельности. На мои уверения, что я никогда никакой к.-р. деятельностью не занимался, он не обращал никакого внимания, не предъявлял мне никаких обвинений и продолжал требовать какого-то "признания". В таком духе продолжался целый ряд допросов, причём эти допросы велись исключительно в ночное время с 22 часов до 6-7 часов утра. В конце концов Злотов, видя, что я не поддаюсь его воздействиям, стал водить меня на допрос к нач-ку Особого отдела Серякову и его помощнику Засыпкину. Все эти трое лиц впоследствии [были] арестованы и осуждены советским правосудием.

Допросы Серякова и Засыпкина заключались в том, что меня ставили в кабинете, всячески оскорбляли, ругали и издевались надо мной, угрожали и запугивали перспективами страшных пыток, если я не дам "признания" в своей к.-р. деятельности. Я, не зная за собой никаких преступлений перед Родиной и Советской властью, смело отвечал, что готов на всё и "признаваться" мне не в чем. Тогда Серяков постарался напомнить мне о недавно замученном на допросе до смерти начальнике Полоцкого военного госпиталя Мерц, который после страшных побоев и мучений на допросах умер в камере, где сидел и я. Серяков подтвердил, что и со мной будет то же самое, а им это стоит клочка бумажки для написания акта. Никаких обвинений мне также предъявлено не было. Так продолжалось почти два месяца.

Наконец, 27 июня 1938 г. утром я был вызван на допрос к Засыпкину. Когда меня привели к нему в кабинет, он в грубой форме потребовал, чтобы я немедленно писал признание в своей к.-р. деятельности, иначе будет плохо. Я повторил то же, что неоднократно повторял, что я никакой к.-р. деятельностью никогда не занимался, честно и добросовестно работал в РККА [Рабоче-Крестьянской Красной Армии - В.Л.] в течение 20 лет и что признаваться мне не в чем. Тогда Засыпкин подскочил ко мне и стал кричать на меня, грубо ругаться, махать кулаками перед лицом и всячески издеваться надо мной. Видя, что это не помогает, он приказал поднять и вытянуть руки вверх и сделать в таком положении 1000 раз глубоких приседаний и считать вслух. Эту мучительную процедуру я проделал только 100 раз и, совершенно измученный, не мог не только продолжать, но и подняться с пола. Тогда Засыпкин подскочил ко мне с бранью и стал бить меня кулаками и ногами, заставляя подняться. Кое-как мне это удалось, и Засыпкин приказал мне продолжать приседания, но уже не до 1000, а до 1800 раз. Я смог сделать ещё только 20 приседаний и, окончательно измученный, не смог уже подняться с пола. В это время в кабинет вошёл Серяков, схватил меня за плечи, поднял и представил к стене, чтобы я не упал. После этого он стал издеваться надо мной, угрожать мне поломать все кости, и грубо требовать признания в моих преступлениях. Я категорически отказался от всякой клеветы на самого себя и на других. Тогда он начал уговаривать меня по-хорошему написать "признание" в том, что я был завербован бывшим командиром полка Погоняйло (арестов. в 1937 году) в антисоветский заговор, что я, в свою очередь, якобы, завербовал туда несколько человек командиров и занимался вредительством в боевой подготовке своего батальона. Я с негодованием ответил ему, что никогда никем ни в какой заговор завербован не был, никого не вербовал и вредительством не занимался, что может подтвердить командование полка, т.к. мой батальон был лучшим в части, как по боевой подготовке, так и по всем остальным видам. Серяков стал говорить о том, что мне необходимо написать "признание", что по обстановке так нужно, что другого выхода нет, а это улучшит моё положение в тюрьме, что потом во всём этом разберутся, и что нет ничего страшного поработать немного в лагерях. На все его уговоры я отвечал, что клеветать на себя и других не буду. Тогда Серяков подскочил ко мне и харкнул несколько раз мне в лицо. Когда я вынул платок и хотел вытереть лицо, он не позволил мне и кулаком сильно ударил мне по руке. После этого он ещё несколько раз плюнул мне в лицо, всё время спрашивая: "Будешь писать?" Я отказался. Тогда он набросился на меня и стал бешено избивать меня по голове, по груди и по животу. Несколько раз он прерывал избиение, пил воду и снова набрасывался на меня. В конце концов я почувствовал, что от побоев начинаю терять сознание, мне стало всё совершенно безразлично, вспомнился Мерц, убитый на следствии, и я решил писать всё, что потребует Серяков, с тем, что на суде расскажу всю правду.

Я заявил Серякову, что согласен писать что угодно, и он сразу же прекратил меня избивать, усадил за столик, напоил газированной водой, дал закурить и успокоиться и положил передо мной бумагу и карандаш. Я сказал, что не знаю, о чём должен писать. Тогда Серяков подробно меня проинструктировал, что я должен написать о том, что меня бывший командир полка Погоняйло завербовал в заговор, обстоятельства вербовки, задания вредить в боевой подготовке, о том, что я в свою очередь завербовал ряд командиров, при чём Серяков подчеркнул, что фамилии надо писать тех, которые находится на воле. На это я снова возразил, что я никогда никого не вербовал и не буду втягивать в это дело невинных людей и клеветать на них. На это Серяков со словами: "Опять начинаешь?" сильно ударил меня кулаком по голове. Я больше не сопротивлялся и начал фантазировать, стараясь писать как можно правдоподобнее, чтобы не вызвать снова избиения. Несколько раз Серяков вносил поправки в мою писанину и заставлял переписывать. Когда я наконец уже под вечер кончил, Серяков отпустил меня в камеру, предупредив, что к ночи меня вызовет уполномоченный Злотов для окончательной отделки "показаний".

В течении ночи Злотов заставил меня снова переписать, значительно расширить и дополнить написанное мною днём. Я снова фантазировал над всякими подробностями, выдумывая так, чтобы было похоже на правду. Потом Злотов напил меня чаем с булками и колбасой, сказал, что сам обработает мои "показания" и, как он выразился, "обострит углы" и перепечатает их на машинке в форме вопросов и ответов., а через день вызовет меня подписать их.

29 июня я был вызван в кабинет Серякова, где уже сидел, кроме него, Засыпкин, Злотов и прокурор IV стр. корпуса Мильцын. Я хотел здесь же заявить прокурору о том, что меня силой вынудили дать вымышленные показания, что всё, что я написал, неправда, но грозный взгляд на меня Серякова заставил меня отказаться от моего намерения. Мои выдуманные показания в обработке Злотова были им зачитаны вслух, после чего я подписал их. Присутствующий при этом прокурор не задал мне ни одного вопроса. После этой процедуры Злотов увёл меня к себе в кабинет и там заставил меня подписать бумажку о предъявлении мне обвинения, причём он предупредил меня, чтобы я не ставил дату, т.к. он её поставит сам. Я понял, что мне предъявляется обвинение задним числом.

В конце июля я подписал протокол об окончании следствия, причём Злотов не дал мне ознакомиться с материалами дела.

В двадцатых числах сентября 1938 г. приехала какая-то комиссия, говорили, что по назначению из Москвы, которая вызывала арестованных командиров 5 с.д. и интересовалась, как велось следствие. В числе первых вызван был и я. Я рассказал председателю комиссии всю правду, как меня вынудили дать вымышленные показания, как избивали на допросах, и категорически отказался от этих вымышленных показаний. Комиссия записала это всё в блок-нот, и на этом дело кончилось.

5 октября 1938 года нас всех арестованных военнослужащих отправили в г. Смоленск. 15 ноября того же года меня судили Военным Трибуналом БОВО [Белорусского Особого Военного Округа. - В. Л.]. Суд продолжался не более 20 минут. Я сказал суду всю правду по своему делу, как был арестован, как велось следствие, и как меня вынудили дать вымышленные показания. Но трибунал под председательством бригвоенюриста Лернера, не смотря ни на что, и не требуя никаких свидетельских показаний, приговорил меня к расстрелу.

Я подал жалобу и 53 дня сидел в камере смертников, пока 7 января 1939 г. мне не объявили решения Военной комиссии Верх. Суда по моей жалобе о том, что приговор отменён, и дело передаётся на доследование и новое расследование. Доследование велось Особым отделом БОВО. Я снова категорически отказался от показаний, выбитых из меня в Полоцке, и подтвердил свою совершенную непричастность ни к какому заговору и невиновность в приписываемых мне преступлениях. Я настаивал на даче мне очной ставки с Погоняйло и другими лицами, показавшими на меня, т.е. из которых были выбиты показания так же, как и из меня. Но на все мои настойчивые ходатайства, и от следствия, и от прокурора БОВО последовал отказ в предоставлении мне очных ставок. Всё доследование велось следователем Ивановым в корректной форме и по правилам УПК [Уголовного Процессуального Кодекса - В. Л.]. В результате доследования 7-й пункт о моём вредительстве отпал.

7-го апреля 1939 г. я подписал протокол об окончании доследования, и моё дело было передано прокурору БОВО. 23-го мая мне сообщили, что моё дело снова возвращено в Особ. отдел. 19-го июня меня снова вызвал следователь Иванов и в присутствии пом. прокурора БОВО задал мне несколько незначительных вопросов по ходу дела. Затем помпрокурора немного побеседовал со мной и обещал, что моё дело на-днях будет рассмотрено Трибуналом. Я в третий раз подписал протокол об окончании доследования.

В дальнейшем моё дело Военный Трибунал БОВО не принял к рассмотрению и снова возвратил в особый отдел БОВО, т.к. материалов для суда не было и судить меня было не за что.

Последнее сообщение о возвращении моего дела вновь в Особый отдел я получил в сентябре 1939 г. и с тех пор ничего не знаю о движении моего дела.

В двадцатых числах декабря мне было объявлено постановление особого совещания НКВД - 5 лет ИТЛ [Исправительно-Трудовых Лагерей - В. Л.] за участие в антисоветском военном заговоре, а 7 февраля 1940 г. я был из смоленской тюрьмы направлен для отбытия срока в 6 отд. СевУраллага, ст. Тавда, где и нахожусь до настоящего времени.

Мой отец был дворянин, преподаватель, последнее время жизни до 1934 г. работал в Ленинграде в Военно-Медицинской Академии. Я летом 1917 г. окончил [Павловское - В. Л.] военное училище и стал прапорщиком. В этом звании я пробыл до демобилизации моей из старой армии, т.е. до марта 1918 г. А 1-го июня 1918 г. я добровольно поступил в Красную Армию, участвовал в гражданской войне на Восточном и Южном фронтах. После окончания войны со всей энергией и инициативой переключился на мирное строительство Красной Армии. Часто в тяжелых условиях, без учебных пособий и комсостава, не щадя ни сил, ни своего здоровья, я упорно работал над повышением и укреплением боевой подготовки своих подразделений, над воспитанием и обучением кр-цев [красноармейцев - В. Л.] и комсостава. Эта моя работа была отражена в аттестациях (с 1923 г.), приложенных по моему требованию к делу. За последние 7 лет моего командования батальоном я имел 12 ценных наград от командования дивизии, корпуса и Округа за подготовку батальона, за отличную подготовку кр-цев и комсостава, за инициативу, рационализацию и усовершенствования в деле боевой подготовки. Мой батальон был лучшим в дивизии, что может подтвердить как командование полка, так и командир дивизии Гусев, работающий в настоящее время в Москве.

Никогда ни в каких к.-р. организациях я не состоял, никогда никто не посмел завербовать меня в военный антисоветский заговор и никогда вредительством я не занимался. Честно и добросовестно работал, выполняя своё дело в течении 20 лет в РККА, не считаясь [ни] с личным отдыхом, ни с личными и семейными делами. И теперь за всё это меня искусственно сделали врагом народа, оклеветали, ошельмовали и выбросили из общества преданных Сов. власти людей. За что? Кому это надо? В чём причина? Мне совершенно не понятно, если не считать клейма моего дворянского происхождения. Но это "дворянство" было всегда лишь ненужной мишурой, т.к. мой отец бросил семью, когда я был ещё ребёнком. Моя мать, когда осталась одна без средств с четырьмя детьми на руках, стала уроками добывать средства к нашему существованию и так продолжала до своей старости, до тех пор, пока не дала нам образования и не поставила нас на ноги. Отец ничем никогда нам не помогал. Жизнь в постоянных лишениях и недостатках способствовала тому, что я сразу же после Октябрьского переворота твёрдо и сознательно стал на сторону Советской власти и оставался таким вплоть до моего ареста.

Я считаю свой арест и заключение в ИТЛ или грубой ошибкой или гнусной провокацией со стороны настоящих врагов Родины, народа и Сов. власти, пробравшихся в органы НКВД и срывавших и уничтожавших честных и невинных людей с ответственной работы и подрывавших мощь Красной Армии. Такими гнусными провокаторами и явились лица, которые арестовали меня и вели "следствие" в Полоцке - Серяков, Засыпкин и Злотов, которые впоследствии были арестованы сами и строго осуждены Советским правосудием.

Убедительно прошу Вашего ходатайства и содействия к скорейшему пересмотру моего дела, прошу тщательно разобраться в нём, установить мою невиновность и дать мне возможность продолжить мою честную и нужную работу в рядах РККА.

Прошу дать мне возможность ещё раз доказать мою сознательную и искреннюю преданность Родине и Сов. власти и готовность в любой момент отдать за неё свою жизнь.

10 августа 1940 г.

Подпись Литинский

[Не дали. Н.Н. Литинский умер в лагере в 1942 г. А мог бы доказать сознательную и искреннюю преданность Родине и отдать за неё свою жизнь где-нибудь на Курской дуге. А мог бы и дойти до Берлина. А так... Перевели на навоз, как и множество других преданных офицеров... Эх, дядя Коля, вот тут и подумаешь - а не лучше ли было податься к белым и погибнуть в бою с гнусной властью, правившей от имени "рабочих и крестьян"? Ведь, как сказал Бисмарк, "все революции на земле замышляются гениями, осуществляются фанатиками, а их плодами всегда пользуются прохвосты". - Вадим Литинский].

Комментарии: 11, последний от 06/12/2013. © Copyright Литинский Вадим Арпадович (vadimlit1@msn.com) Обновлено: 18/03/2015. 22k. Статистика. Статья: Россия Иллюстрации: 3 штук. Скачать FB2		Оценка: *7.157** Ваша оценка:

Литинский Вадим Арпадович: другие произведения.

Документ гнусного времени