Аннотация: Ехали, ехали и приехали. В страну обетованную
ЧТОНАШАЖИЗНЬ?ИГРА
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ (пока)
ПУТИ В СТРАНУ ОБЕТОВАННУЮ-1
Еще в конце 70-х мои родители начали готовиться к отъезду. Но не в Израиль. В Америку. Учили английский при помощи приходящего на дом студента, собирали и отправляли в Бруклин книги. К тому времени отцовские сестры с семьями уже были там. Мы с мужем раздумывали, колебались. Наш энтузиазм поугас, а затем и вовсе сошел на нет после услышанных драматических историй об отказах. Кого-то из знакомых отца не выпустили, у кого-то из знакомых мужа не пропустили средней ценности музыкальный инструмент. Отец имел "секретность", грозящую минимум пятью годами отказа, муж, скрипач от Бога, не представлял себе, как он сможет продолжить карьеру в чужой стране, имея в руках жалкую фабричную "деревяшку". Об Израиле никто всерьез не думал.
Прошло несколько лет. Родился второй сын. У меня была приличная работа. Муж - концертмейстер солидного оркестра, брат - начинающий врач, отец - уважаемый, почетный пенсионер. Мама тоже вышла на пенсию. И вскоре скончалась. Ей было всего 57 лет, она даже не успела насладиться своей свободой. Ее смерть своей внезапностью сразила нас. Однажды на рассвете в нашей квартире (а мы тогда жили в одном здании с родителями) раздался звонок. Я открыла, и мой брат буквально упал вовнутрь, теряя сознание от горя. Этой ночью мама скончалась в больнице у него на руках. Отец рухнул в одночасье. Он продолжал функционировать автоматически, но глаза потухли. Мама была для него всем. Брат женился на финке и уехал в Финляндию. Мы купили четырехкомнатную кооперативную квартиру в новом районе, у каждого появилась своя комната, в 10-метровом коридоре мальчишки гоняли мяч. Отец приезжал в гости раз в неделю, с гордостью привозил свои "инвалидные" подарки: гречку, разные консервы. Дети вели с дедом светские беседы. Тогда все вылилось в один поток: перестройка, гласность, выпрямление спин, свобода высказывания, развязанные руки и языки, "Память", поездки за границу. Вот здесь, во время моего первого в жизни высовывания носа за границу, все и созрело.
ПУТИ В СТРАНУ ОБЕТОВАННУЮ-2
Летом 1989 года я со старшим сыном Толиком отправилась в Финляндию в гости к брату. Он жил в пригороде Хельсинки. Встретил нас на вокзале, мы отправились гулять по центру финской столицы. И за эти два часа во мне свершился переворот. Надо сказать, что я никогда не страдала излишней приверженностью к стереотипам, стремилась жить с прямой (даже в физическом смысле) спиной, сопротивлялась всяким ограничениям, постоянно бунтовала. Моя бабушка называла меня "девочка наоборот". Эти два часа внутри меня шла тяжелая работа. Я ощутила ярость вперемешку с чувством дикого унижения. Почему, думала я, мы живем в таком дремучем отстойнике? Почему я, чтобы элементарно прокормить своих детей, должна отстаивать часы в очередях, доставая эти проклятые продукты? Почему, за что, на что я должна гробить свою жизнь? Нет, я не потеряла сознание в супермаркете. Стискивала зубы, не глядела по сторонам, держала себя в руках, чтобы не казаться жалкой. Но в тот же день написала и отправила родственникам два письма: одно в Израиль, другое - в Нью-Йорк.
Брат взял отпуск, и мы много ходили пешком по Хельсинки. Саша показывал мне чудеса капитализма: выемку денег из банка посредством кредитной карточки, оплату покупок с помощью той же карточки, толстые телефонные справочники, свободно лежащие в каждом автомате. Чистые улицы, аккуратные дома, порядок на дорогах. Полупустые автобусы, яркие витрины, множество красочных витрин. Не говоря уже о немыслимом изобилии в магазинах. Но не это купило меня. А люди. Свободные люди ходили по улицам с расстегнутыми лицами. Смотрели в глаза ясным взглядом. Глаза, лица улыбались. А ведь это были финны, известные своей тугостью на контакт. Крестьяне, люди, близкие к земле. Не чета породистой и замкнутой питерской интеллигенции. Однажды вечером мы пошли в пивнушку. Возле выхода толкалась кучка парней, те, кто был потрезвее, волокли под руки пьяного в доску приятеля. Тот висел у них на руках, бессмысленно улыбаясь. Тут же шились дружелюбные полицейские. Я внутренне съежилась, представила себе вопли, мордобой, озверелые хари. Ничего близкого. Не было даже ругани, сказал брат, уже полностью понимавший финский.
Назавтра мы с сыном отправились в город. Ему в тот день исполнилось 16 лет. Мы принялись за дело истово и серьезно: вооружились фотоаппаратом, картой с отмеченными объектами, взяли деньги для покупки магнитофона. Гуляя по одной из улиц, мы увидели в витрине магазинчика объявление на русском языке: "Зайдите к нам и получите бесплатно библию". Как тут не соблазниться! Мы зашли, увидели вожделенные книги, украшения с символами трех главных мировых религий. Я заговорила с дамой, стоящей за прилавком, по-английски. Она спросила, откуда мы и, услышав ответ, помрачнела: не любят в Финляндии русских. Но книгу дала. Я взяла в руки Ветхий завет на двух языках и стала перелистывать с наслаждением. Она переводила взгляд с меня на сына и вдруг нерешительно произнесла: "Вы похожи на еврейку". Услышав утвердительный ответ, она вспыхнула от радости, схватила нас за руки и повлекла в следующую комнату. Там нас окружили еще несколько восторженных дам, потекла светская беседа. После того, как я сообщила, что мы намереваемся эмигрировать в Израиль, радость наших хозяек усилилась, улыбки стали еще шире, на столе появились лакомства. Был задан вопрос о возрасте молодого человека. С нормальной материнской гордостью я заявила, что сегодня у него день рождения. Тут в комнате возник мужчина, видимо, слышавший все. Он вынул из витрины серебряную цепочку с магендавидом и надел ее Толику на шею. Счастливые, взволнованные, с двумя святыми книгами в руках, мы вышли наружу. Было тепло, и Толик расстегнул рубашку. Магендавид сверкал у него на груди. Прохожие, шедшие навстречу, улыбались, одна женщина неожиданно произнесла "Шалом". Мы были на вершине счастья.
ПУТИ В СТРАНУ ОБЕТОВАННУЮ-3
Вернулись в Ленинград, и потекла прежняя жизнь: школа, работа, ожидание вызова. Однажды в ноябре младший сын, которому тогда было восемь лет, вернулся из школы в синяках. "В чем дело? - Меня побили мои друзья Женька и Витька. Они сказали: за то, что я еврей". Леня больше в школу не ходил. Учительница, изящная холеная отставная балерина, элегантно развела руками: мол, "не могу ничего сделать. Да ведь ничего не случилось, обычные детские разборки". Спустя две недели, когда Леня уже сидел дома, она позвонила, поинтересовалась, как дела.
- Все в порядке, но Леня больше в школу не придет.
- Почему? Он что, болен?
- Нет.
- А, поня-атно. Ах, я вас поздравляю!
Поздравлять было рано. Вызова не было, и раньше января я его не ждала. С Леней понемногу занималась сама по школьной программе. А по городу ползли слухи о неприятных инцидентах с евреями. Где-то подожгли почтовый ящик, кому-то взломали дверь, кого-то избили. Однажды поздним вечером под Новый год раздался звонок в дверь. Муж открыл. Соседи тоже открыли, ведь звонки потревожили всех. На пороге тамбура, куда выходили двери трех квартир, стоял какой-то мужичонка с блокнотом в руках. Пристально вглядевшись во всех, он указал карандашом на мужа: "Еврей? Как фамилия?" Не дождавшись ответа - мы просто опешили - он поставил в блокноте крест против номера нашей квартиры и исчез.
После Нового года, в дни школьных каникул, муж снова поехал с Толиком в Финляндию. Спустя два дня в гости к нам пришла Рая, добрая знакомая:
- Слушай, Марина, мой зять, работающий грузчиком, велел, чтобы я тебя предупредила: сегодня ночью грузчики пойдут громить евреев в вашем районе. Ты прямо сейчас вместе с Ленечкой идешь ко мне ночевать.
Я тотчас же позвонила своему отцу, устроила и ему ночлег у друзей. Тут раздался телефонный звонок, на другом конце был мой муж:
- Марина, мы слышали здесь по радио, что через газету "Вечерний Ленинград" лицам еврейской национальности было предложено в вечерние часы оставаться дома. Мы понимаем, что это пахнет погромами. Срочно бери Леньку и иди ночевать к Рае.
А Рая - вот она. Так в напряжении, тревоге, неопределенности, ночевках у знакомых, в гадостных чувствах, прошло несколько дней. Муж вернулся домой, а Толик остался у брата в Финляндии. "И он не вернется", - категорически ответил Миша на мой вопрос. Тем временем мой брат прислал нам гостевые вызовы, потому что уехать обычным путем мы пока еще не могли. Мы начали готовиться к отъезду. Друзьям, соседям, знакомым, родственникам, кроме самых близких, мы говорили, что съездим на несколько недель в Финляндию, пока угроза не уменьшится. Но кое-кто, конечно, догадался. Кое-кому мы отдали на сохранение книги, альбомы репродукций, и эта "кое-кто" начисто пропала после нашего отъезда. Миша, оставшийся еще на некоторое время, так и не смог к ней дозвониться. И на телефонные звонки Мишиного брата Гриши (в течение последующего полугода) она тоже не отвечала.
Официальные вызовы в Израиль прибыли за день до нашего отъезда. Но они уже были нам не нужны. Отъезжали мы по частям. Сперва отправилась в дорогу я с Леней, за нами отец, а Миша завершал исход. Мы с Ленечкой приехали на Финляндский вокзал и на перроне встретились с Таней, моей самой близкой подругой. Она была посвящена в наши планы и пришла проводить нас в дальний путь. Принесла в коробочке из-под торта домашний пирог и сунула мне в карман поздравительную открытку: ведь через месяц у меня день рождения. Мы простились со слезами на глазах, поезд тронулся. На финской границе в купе вошли несколько пограничников в форме, окружили нас, сзади маячила толстая морда одного из проводников.
- Что у вас в коробке?
- Пироги.
- А что в пирогах?
- Начинка, наверное. Не знаю, я их еще не разрезала, есть их мы будем потом. Хотите попробовать? Пожалуйста, ломайте!
Он, видно, понял иронию, оставил в покое пироги. Но конверт вскрыть не постеснялся, открытку вынул и прочел. Затем были вскрыты наши сумки, детский Ленечкин рюкзачок он вытряс на сиденье и стал перебирать штопаные колготки. На вязаный свитер я нацепила единственную фамильную драгоценность - прабабушкину золотую брошь в форме змейки с маленькими бриллиантиками и глазками-сапфирами. Заявила о ней в декларации, но очень боялась, что мне ее "завернут". Во время пути свитер сняла, он валялся на сиденьи. Таможенник, глядя в декларацию, потребовал предъявить брошь. Я подняла свитер, вывернула его и показала небрежно нацепленную брошь:
- Я тут написала "золотая", но в этом не уверена - на ней даже пробы нет.
- Да, похоже, какая-то кустарная работа.
Это ее и спасло. А брошь эту моя бабушка Сима Лившиц получила в подарок на свадьбу от своей свекрови, Раисы Качуриной, в 1924-м году. Затем она передала брошь по наследству маме. Мама надевала ее в самых торжественных случаях, в том числе на нашу свадьбу. Здесь, в Израиле, я подобрала под нее кольцо тоже в форме змейки. Не верю я ни в чудеса, ни в приметы, ни даже в гороскоп, но что- то есть...
***Вот только дочери нет у меня. Значит, брошь перейдет к невестке. А вместе с ней и к внучке.***
ПУТИ В СТРАНУ ОБЕТОВАННУЮ-4
Через неделю после нас в Хельсинки приехал мой отец, а за ним и муж. Семья воссоединилась. Толик, пока мы выбирались из России, сидел у брата в квартире, читал словари и разговорники, "хватал" на лету финский и шведский языки. Нас поразил рассказ моего мужа о его приключениях на границе. Миша уезжал последним и решил взять с собой все, что смог. Это была в основном посуда: фарфоровые расписные тарелки и хрустальные бокалы. Два тяжелых чемодана привлекли внимание пограничников, тем более, что одет он был в курточку на рыбьем меху, чтобы легче было тащить:
- На финской границе всех моих попутчиков выставили из купе и начали меня трясти. Открыли чемоданы, раздели до трусов, стали меня расспрашивать, почему я везу такие странные вещи и в таком количестве. Я стоял на своем: это все подарки. Но офицер-пограничник не успокоился. Весь поезд ждал, пока он соединится по связи с начальством. Наконец дозвонился: "Ничего не понимаю, какой-то подозрительный, странный пассажир, даже спиртного не везет". Тем не менее таможня дала добро. Но я пережил немало неприятных минут.
После прибытия в Хельсинки мы отправились в израильское посольство. На дверях красовалась табличка "Израиль" - ясно, на иврите. Буква "Ш", "шин", стала первой, которую я узнала на иврите. Мы изложили нашу историю, попросили отправить нас на ПМЖ в Израиль и получили положительный ответ. С краснокожими советскими паспортинами мы приземлились в "Бен-Гурионе". В нашем самолете мы стали единственными репатриантами, все остальные были либо израильтянами, либо туристами. Местом жительства выбрали Хайфу, где у отца были родственники. Да так и остались в северной столице. А наш кот остался у соседей по лестничной клетке. Взять мы его, естественно, не могли. Когда наш Ленечка, в 9 лет сменивший страну навсегда, понял, что кота больше не увидит, он еще полгода плакал по ночам в подушку. И долго не мог нам простить того, что мы не сообщили ему, что больше не вернемся.
ИВРИТ И ЛЮБОВЬ
Потекли олимовские будни. Съемная квартира, походы в Сохнут, устройство в ульпан, направление детей в школы, поиски подходящей среды. Нам, конечно, повезло: мой двоюродный брат помог с поисками квартиры, соседи, бывшие москвичи, рьяно взялись за нашу акклиматизацию, и даже служащие банка вмешались. Один сообщил мужу о конкурсе в Хайфский симфонический оркестр, другая порекомендовала школы для мальчишек. Начался иврит. Как я боялась этого языка там, дома! Здесь, в первые же дни, его звучание напомнило мне французский. Зайдя к соседям, москвичам-"ватикам", в то время, когда по телевизору передавали новости, я услышала слово "хадашот" и перевела его. Вслух. Соседка переглянулась с мужем и сказала: "Эта справится с ивритом".
Начали ходить в ульпан. Именно ходить, пешком, для экономии денег и для моциона. Это занимало 40 минут в один конец. Но мой муж быстро "сошел на нет" в своей учебе. Он начал работать в оркестре, репетиции в основном были по утрам, и он пропускал почти все занятия. Зато я училась за двоих. Надо было нашей милейшей Малке что-то врать, ведь мы учились "за страх" - за деньги, и я изощрялась, делала домашние заготовки, сочиняла всякие небылицы. После первых занятий в голове был полный мрак, ничего не понимала, не запоминала. На одном из уроков Малка сумела объяснить, что в иврите есть система корней. Кто-то из группы радостно принялся рисовать на доске русское слово "работа" и его производные. С этого момента меня словно прорвало. Купила словари, обложилась газетами и сидела за ивритом по 12-14 часов. Выходила во двор и просила соседских детей исправить ошибки. Ехала в автобусе и специально подсаживалась к "нерусскому", чтобы поговорить, спросить какое-либо слово, выражение. Мои мужчины терпеливо сносили мой психоз, за что я полна признательности.
НОВЫЕ УЧЕНИКИ
Месяца через два после нашего вселения в квартиру на Старой Ромеме меня познакомили с одной местной дамой, живущей по соседству. Она знала с десяток слов по-русски, одно из них - "прическа". Она поставила меня перед фактом: ты должна к осени освоить иврит настолько, чтобы начать обучать мою старшую дочь игре на фортепиано. Это еще более подстегнуло мою мотивацию к изучению языка. Перед тем, как начать заниматься с девочкой, я отправилась к учительнице музыки, "ватичкой" из алии 70-х. Мы составили практический словарь учителя игры на фортепиано. С этой тетрадкой я ходила на уроки и предупредила маму и дочку, что они будут длиться дольше обычного - с поправкой на "толмачество". Когда-нибудь я поделюсь своим опытом обучения музыке и игре на фортепиано, который приобрела здесь. Но рассказать о важнейшем принципе, да еще познанном на своей шкуре, обязана здесь и сейчас. Моя вторая ученица была вполне средненькой девочкой, занималась, как практически все, спустя рукава. В соответствии со своими впитанными в плоть и кровь установками я отметила ее результаты, сказав "неплохо". Как мне говорила Эсфирь Марковна, что являлось высшей похвалой. Девочка, услышав это "ло ра", вспыхнула, залилась слезами, выбежала из комнаты. Через секунду в комнату ворвалась разъяренная мамаша с криком: "Как ты посмела такое сказать моей девочке?! Ноги твоей здесь больше не будет!". И не было. Так я усвоила: местных детей надо ТОЛЬКО ХВАЛИТЬ. Правда, мы пошли обходным путем. После обязательных букетов похвал я продолжаю: "А теперь давай исправлять ошибки и вообще работать". Так оно идет себе потихоньку.
***Воспитание детей в Израиле - очень болезненная тема. Мне и этим приходилось заниматься, а не только музыкой. Поделюсь. С годами...***
ПЯТЬ ЛЕТ МУЗЫКИ
После того, как я без малого четыре года проработала руководителем клуба пенсионеров, мне посчастливилось устроиться на работу по специальности: преподавать игру на фортепиано \ органе и теорию музыки в "Юношеском оркестре" в Тират-Кармель, маленьком городке возле Хайфы. Принял меня на работу директор, "ватик" из наших прежних стран, который удовлетворился видом моего диплома Ленинградской Государственной Консерватории - оригиналом, а не переводом на иврит. Пять лет я работала там, вела занятия в группах и индивидуально. Ученики были самые разные. Само это место - сложное, там живут люди не самые устроенные. Но как-то сложилось, что ко мне в класс попали несколько очень хороших детей (в смысле - способных). Мальчик Лиор на втором году играл "Турецкое рондо" Моцарта, девочка Мор тоже занималась старательно. Меня приглашали на бар- и бат-мицвы, поздравляли с праздниками. В 1998 году (уже был другой директор, из местных) трое из 12-ти моих детей поступили в хайфскую среднюю школу искусств "Реут". Тем самым я подписала себе приговор. К лету 1999 года меня уволили. Кстати, тут недавно мой муж недавно напомнил мне слова Петра Великого: "Подчиненный перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство...". Указ Петра 1 от 09.12.1709 г. Супер-актуально!!
И все же почти пять лет я работала в любимом деле. Платили мало, и от уборок я не отказалась. После 4-6 часов полов, уборных, окон, кухонь, лестниц я бежала на маршрутное такси и ехала в Тират-Кармель. Уже в такси спина распрямлялась, дыхание выравнивалось, глаза сверкали. Потому что впереди меня ждали еще 4-5 часов преподавания. Отдых после трудного дня.
ИВРИТ И ВОЙНА
Войну в Персидском заливе я вспоминаю как один из удивительных эпизодов в нашей жизни. Мы жили в Израиле уже 9 месяцев. Мой отец, живший вместе с нами, за неделю до войны отправился погостить к родным в Америку, и мы остались своей семьей, как будто никуда не уезжали, в такой же четырехкомнатной квартире. Возня с противогазами, клейкими лентами, сиденье в "хедер атум" казались странной игрой, абстрактным театром. Семья наша в этот период сцементировалась, сплотилась еще больше, мальчишки заботились друг о друге, вместе беспокоились за кота (ну, какой-никакой кот всегда был у нас в семье), которого так и не удалось ни разу загнать в комнату. Но для меня самым чудом был иврит. Я его ела, пила, дышала им и спала с ним. Глотала его с экрана телевизора, впитывала из радиоприемника, из газет, из общих разговоров. И здорово продвинула.
МОЕМ-ЧИСТИМ
Эту главу я пишу, как ни странно, вот сейчас, в 2008 году. Около четырех лет назад я прекратила свою работу уборщицы, которая была у меня основной. А воспоминания, как получилось, никому не понадобились. Но знать это надо. И не только мне. Словом, еще учась в ульпане, я, как, кстати, и некоторые другие наши дамы, искала подработки. Параллельно к двум-трем ученикам. Пожалуй, даже не столько из-за денег (муж работал, отец получал приличную пенсию, мы имели олимовские льготы), сколько из-за неумения сидеть под яблоней и ждать, пока яблочко дозреет и упадет в рот. Именно поэтому я ходила к Лене в школу и сидела на уроках учительницы Ноги, добирая иврит. Именно поэтому она и еще кто-то рекомендовали меня в качестве куратора по работе с новыми репатриантами в местном культурном центре. Именно поэтому, смею надеяться, мне присвоили в 1991 году звание "лучшей женщины-активистки" района Старая Ромема, и я получила диплом из рук тогдашнего мэра Хайфы Арье Гурэля. У которого, кстати, взяла интервью лет через 10 после этого.
Уборками квартир я начала подрабатывать с 1992 года. В Неве-Шаанане у одной пожилой дамы, которая угощала меня и не удерживала "на ковре" положенные 4 часа, а отпускала, когда квартира становилась чистой. Как-то попала я к одной "ватичке", из бывших наших. Та платила мне самый нижний порог. О стакане чая нечего было и мечтать. Ее полы были устланы огромными тяжеленными китайскими коврами, которые я, вычистив, скатывала в углу в свиток. Она сказала:
- А вот моя предыдущая работница, Лена, подымала коврик на плечо, бежала с ним вниз, во дворик, где выбивала.
- Ну, я этого делать не буду. Я не Лена, я Марина.
Но, когда эта дама потребовала от меня вымыть окна снаружи, с ней было покончено. От меня требовалось сесть на неширокий подоконник, высунуться наружу (высокий пятый этаж на горе над оврагом) и так, перекосившись, мыть стекло. Я сказала:
- Мне еще рано кончать жизнь самоубийством, я нужна своей семье.
Самый продолжительный "никайон" длился 12 лет, до момента моего устройства на работу в качестве "девушки по сопровождению" (примерно так называется на иврите моя должность). С 2004 года я работаю водителем и компаньонкой инвалида израильских войн, слепого музыканта. Но об этом позже. Убирала я двухэтажную квартиру, половину виллы по сути, в районе Кармелия. Хозяева, владельцы квартиры, люди с хорошим образованием из средне-высшего звена, платили мне честно, повышали оплату, доплачивали отпуск. Относились ко мне идеально. Я была не просто уборщицей, а желанной гостьей на ежегодной песенной посиделке-"кумзице" у костра. Хозяин, пенсионер компании "Рафаэль", помогал мне с ивритом, вычитывал и правил мои писания. Мы беседовали на разные темы - когда приходилось. Квартиру я за несколько месяцев привела в порядок, разгребла все углы, и оставалось лишь поддерживать в чистоте. Ковров не было, но были огромные, во всю стену, окна, которые я мыла каждый раз. И все же работа не была слишком пыльной. Но... когда моя служба у них закончилась, прекратились и неформальные отношения. Были и другие нюансы, но об этом мне не хочется говорить.
СКАЗКА ОПОСЛЯ
...Мы живем в Израиле четырнадцатый год (с 1990, так что сегодня - уже 19-й). Как и все, кто приехал в 90-м, справили бар-мицву своей алии. Много прожито, много пережито нашей семьей за эти годы. Появились могилы родных на кладбище. Выросли, возмужали, прошли армию и много приключений наши дети. Для того, чтобы выжить, приходится радикально менять свои привычки, постоянно наращивать знания. Для того, чтобы выжить, удержаться на плаву, мы, как мыши, упавшие в стакан со сметаной, бьем лапками, сбиваем масло. Угнетают многие вещи. Там мы знали, что можем помочь своим детям - путем дружеских или родственных связей. Здесь нет ни связей, ни тех друзей. Более того, в наследство своим детям мы оставим заложенную под машканту квартиру - то есть только долги. И это угнетает. С другой, стороны, наши взрослые дети нами если не гордятся, то уж не стыдятся нас. Ведь мы ухитрились сохранить семью и даже еще больше сплотиться. Мы с мужем, оба вместе и каждый в отдельности, не только сохранили свои культурные ценности, но и приумножили их. Я к тому же удвоила свой внешний мир - не только тем, что выучила новый язык, но и тем, что со всеми потрохами влезла в совершенно другую, незнаемую, нежданную знаковую среду. Это стоило большой потери крови, но стоило того. Жизнь у нас здесь напряженная, в другом, ускоренном ритме. И я считаю год, прожитый после иммиграции, за три - как на войне. А себя считаю родившейся заново. Нет, я не отмежевываюсь от того, что было там - там было все: детство, юность, любовь, дети, родители, друзья, музыка, учеба, работа. Но там не было другого - все происходящее вокруг меня не трогало. Оно было мое, но не совсем. Там гостями были мы, пришельцами в чужом монастыре, из которого наконец нас попросили. А здесь... мы пришли в свой монастырь. И принесли в него свой устав. Пусть даже это кому-то не нравится.
Здесь все перемешалось. До такой степени, что вдруг из меня выперли стихи на русском. Давно не грешила этим, поэтическое высказывание идет у меня в основном на иврите. Но это не поэзия, это исповедь. Слова вырвались у меня спонтанно в праздничный вечер, когда я сидела и смотрела старый израильский фильм. Простой, как жизнь. Сложный, как жизнь. Теплый, жаркий, горячий, примитивный, крученый, перченый, соленый. Я очень люблю все это.
5 мая 2003, 55 лет стране Израиля
Я люблю тебя, Израиль, я люблю тебя в себе,
Все, что знаю и не знаю, все мое, в одной судьбе.
Я люблю тебя, Израиль, ненавижу, проклинаю,
Ты - мое несчастье, счастье, горе, радость, торжество.
Все обманно, все прекрасно, грубость, ругань, Ершалаим,
Пот и слезы, кровь и воды, жизнь и небо, холм Нево.
Я люблю тебя, Израиль, всех твоих, чужих евреев,
И себя, еврейку тоже, и своих детей, отцов.
Ты во мне, мне больно, тошно, я тобой беременею,
Что-то роды задержались, видно, плод во мне усох.
Я люблю тебя, Израиль, все так плохо, все так жарко,
Тут мозги хамсины плавят, и жулье вокруг цветет.
Там сидели мы рабами у котлов с горячим мясом,
Но вставал из заклейменья пестротканый мой народ...
На фото: мои одноклассники в 2008 году, 40 лет по окончании 203-й школы в Ленинграде
![[]](/img/m/marina_j/grafoman-1-4/shkola203-2008-vse2.jpg)