Мельман Нелли Яковлевна: другие произведения.

Только факты

Сервер "Заграница": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 2, последний от 23/06/2015.
  • © Copyright Мельман Нелли Яковлевна (Melmanneli@netscape.com)
  • Обновлено: 17/02/2009. 229k. Статистика.
  • Обзор: США
    • Оценка: 2.00*3  Ваша оценка:

      
      
      

    НЕЛЛИ МЕЛЬМАН

      
      
      
      
      
      
       ТОЛЬКО ФАКТЫ
      

    Антисемитизм на пути
    к образованию и науке

       2008
       Вашингтон,США
      
      
       ПОСВЯЩАЕТСЯ
       ПРЕОДОЛЕВАЮЩИМ
       АНТИСЕМИТИЗМ
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

    ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

      
      

    Мы время — время уходящее.

    M. Пруст

      
       П
       ериоды жизни общества описывают не только историки. Ярким и объективным дополнением являются судьбы людей, живших в тот или иной исторический период.
       История бывшего Советского Союза писалась, переписывалась и переписывается в соответствии с указаниями власть предержащих. Поэтому фактические данные, в том числе касающиеся антисеми­тиз­ма, должны помочь объективной оценке всего происходившего и происходящего.
      
      
       Об антисемитизме, в частности, в царской и советской империях написано много. К большому сожалению, пока не определены его причины. Естественно, это затрудняет борьбу со страшным злом.
       Я, как и многие другие, не сторонник разделения антисемитизма на государственный и бытовой. Если действительно нет государственного антисемитизма, то в такой стране не будет и бытового. Это не просто, но возможно осуществить.
       Кажется парадоксом, что при наличие государственного и бытового антисемитизма в царской и советской империях, некоторым евреям удавалось успешно работать в различных областях техники, медицины, искусства и других отраслях.
       Полагаю правомерным выделить три группы евреев в преодолении антисемитизма на их пути к образованию и науке.
       К первой группе следует отнести евреев, которые, зная бесперспективность своей жизни, довольствуются малым, ни к чему не стре­­­мятся, с трудом выживают. Тем не менее, антисемитизм, в той либо иной степени, их преследует на любом социальном уровне. Директор магазина предпочитает принять на работу не еврея, а директор завода на должность охранника не примет еврея, а предпочтет кого-нибудь из национальных кадров.
       Вторая группа более способных евреев делает все возможное для осуществления своей мечты в образовании, науке, искусстве. Они неустанно трудятся, делают многочисленные попытки "прор­ваться". И, если антисемитизм оказывается непреодолим, прекраща­ют борьбу и останавливаются на достигнутом уровне. Кто может сказать, что в результате этого потеряли страны и, возможно, мир в целом!
       Третью группу составляют способные, одаренные, неутомимые евреи, которым в той либо иной степени удается реализоваться. Такие люди обычно идут на большие личные жертвы, включая эмиграцию. Oни стараются не выпячивать свой высокий профес­сиональный уровень и эрудицию, должны проявлять большую терпимость, быть, подчас, и дипломатами.
       Нельзя не отметить тот факт, что одаренные и способные евреи иногда бывают незаменимы в ведущих областях и анти­се­мит­ской власти приходится мириться с их "пятым пунктом" ("инвалидностью 5-й группы"). Они добросовестно и неутомимо трудятся, щедро делятся своими знаниями и опытом.
       Кроме того, евреи, достигнув определенного уровня в науке и практике, обретают своих "праведников". Действия таких людей определяются не только "нужностью" еврея, а подчас и высокой моралью, глубокой порядочностью, интеллигентностью.
       Не претендуя на приоритет и оригинальность, я обозначила подобную ситуацию, как "расплачиваться мозгами".
       Нельзя не отметить положительного воздействия различных слу­­чайных благоприятных обстоятельств, ниспосланных, как мне ду­ма­ется, свыше.
       История не забудет М. Е. Салтыкова-Щедрина, Эмиля Золя, А. Франса, В. Короленко, Н. Толстого, М. Горького, Н. Бердяева и дру­гих борцов с антисемитизмом.
       Таким людям приходится многим рисковать, подвергаться преследованиям, оскорблениям. Несмотря на это, большинство из них не изменяет свои убеждения.
       Слава и глубокая благодарность Вам!!!
       Знакомый профессор — американский еврей как-то сказал: "Нам хорошо известен антисемитизм на всех уровнях в царской и советской империях. Как же получилось, что большинство иммигрантов последней волны имеют высшее образование, некоторые и ученую степень?" Я ему ответила примерно то, что сказала своей дочке до поступления в медицинский институт.
       Продвигаться на профессиональном уровне могли только способные и целеустремленные евреи, которые для того, чтобы получить "А", должны были работать на "А+". Я не имела в виду тех, кто для достижения своих целей менял фамилию и национальность. Оценить однозначно такие поступки невозможно. Мне показалось, что американец был удовлетворен и повторил наш разговор гостям.
       Царская и затем советская империи занимали и занимают ведущее место в эмиграции евреев из-за антисемитизма. В некоторых случаях имел значение и низкий уровень материальной базы для научных исследований и жизнеобеспечения.
       Нельзя не отметить, что для ученых царской России в преодолении антисемитизма было несколько больше возможностей, чем в советское время. Это проявлялось, прежде всего, высокой принципиальностью и меньшей боязнью.
       Рассказывали, что видный физиолог-еврей работал в киевском университете. Когда пришло время получить звание профессора, ему предложили принять христианство. Он с вызовом ответил: "Если вам нужен профессор — берите меня, если православный — пригласите моего кучера Ивана". Приняли профессора.
       Нельзя, хотя бы кратко, не вспомнить каких людей потеряла Россия, в частности, в области медицины и биологии.
       В 1887 году в возрасте 42 лет покинул Россию всемирно известный ученый, будущий лауреат Нобелевской премии Илья Ильич Мечников. С его помощью удалось эмигрировать евреям, труды которых получили всемирную известность. Это создатель противочумной вакцины В. Хавкин, крупный микробиолог А. Безредко, биохимик М. Вайнберг и другие.
       В 1910 году эмигрировал из Украины будущий лауреат Нобелевской премии Залман Ваксман, открывший стрептомицин, который спас жизнь миллионам больных туберкулезом.
       Семья иммигрантов из России дала миру лауреата Нобелевской премии Джона Солка создателя вакцины против полиомиелита.
       Этот список можно продолжать долго.
       С 80-х годов ушедшего столетия массовую эмиграцию способных людей из Советского Союза, преимущественно евреев, кто-то удачно обозначил термином "утечка мозгов". Оптимисты-шутники на­­зывают указанное явление "Консервация мозгов". Попытки остано­­вить процесс пока безуспешны.
       Не безынтересно, что многие иммигранты различных исторических периодов поддерживали и поддерживают связи со страной исхода, старались и стараются всячески ей помочь.
       Приехав в 1989 году в США, пыталась и я наладить деловые свя­­зи с киевскими коллегами. К сожалению, не получилось. В меру своих возможностей оказывала материальную помощь нуждающимся.
       Все изложенные в этой книге проявления антисемитизма это собственные наблюдения и достоверно известные случаи.
      
      
      

    НЕКОТОРЫЕ СВЕДЕНИЯ О РОДОСЛОВНОЙ

      
      

    "Умершие живут столько, сколько о них помнят,
    они часть нас и мы их помним".

    Поминальная молитва

      

    Краткое вступление

      
       С
       трашным законам Советской империи все, в том числе и евреи, "обязаны" потерей родственных связей как с ушед­шими поколениями, так и со своими сверстниками.
       Октябрьский переворот сместил акценты, разделив всех на "плохих бывших" и "хороших настоящих". В связи с этим опасно было проявлять интерес и поддерживать отношения с кем-либо, не зная в какую "классификационную группу" кто попал. И если извест­но, что это "плохие бывшие", то само по себе становилось опас­ным признание и общение с ними.
       Некоторые сведения о родословной мамы я получала от бабушки Енты, с которой жила всю сознательную жизнь до момента ее смерти в 1966 году.
       Далеко не все мне известно о родословной папы. Она берет начало от поколения его родителей. К сожалению, очень редко приходилось с ними общаться. Бабушка Ита и дедушка Дувид расстреляны немецкими фашистами в Бабьем Яре (Киев), когда мне было 15 лет.
       Нужно отметить, что интерес к своей родословной в последние десятилетия во всем мире активизировался. Публикуются статьи и монографии, проходят конференции, симпозиумы и т. п. Создана боль­­шая компьютерная база такой информации.
       К большому сожалению, выходцы из бывшего Советского Союза, как правило, очень плохо информированные о своих предках, не могут полноценно использовать эти уникальные материалы. Тем не менее, такое начинание заслуживает самой высокой оценки.
       Мне стала особенно понятна необходимость информации о по­ко­лениях своей родословной, после того как в Торонто (Канада) в августе 2001 года, я и дочь Алла присутствовали на традиционной встрече нескольких поколений родословной моего мужа — Каминкеров.
       Нельзя не отметить с какой скрупулезностью и настойчивостью на протяжении долгих лет проводится восстановление родословной. Этим занимается масса очень занятых людей самого различного воз­раста, пола и социального положения.
       На великолепно организованной встрече присутствовало свыше двухсот родственников в возрасте от двух недель до 86 лет. Царило необыкновенное тепло и дружелюбие. Все друг друга уважительно называли "causen" (кузен).
       В отличие от четырех человек из бывшего Советского Союза (мы с дочерью, племянница и племянник мужа), все остальные — из США, Канады, Израиля, Франции, Аргентины и т. д. — знали в деталях свою родословную почти 200-летней давности. Меня охватила "белая зависть" и я решила предпринять кое-какие шаги, расширившие мои знания о родословной родителей. В этом мне помогли родственники, с которыми удалось установить контакт, несмотря на трудности в связи с массовой эмиграцией евреев из бывшего Советского Союза. Как всегда, многое основывалось на благоприятных случайностях.
      

    Родословная мамы

      
       Отец моей бабушки Енты Нухим Шпун родился примерно в 40-е годы XIX столетия в местечке Шаргород Винницкой области. Он погиб после травм, полученных во время еврейского погрома. Бабушка Ента говорила, что ему "отбили почки и он мочился кровью". Его первая жена умерла в молодом возрасте, оставив трех малолетних детей, в том числе мою двухгодовалую бабушку.
       Второе поколение от первого брака: Ента, Сура, Герш имели начальное школьное образование. Сестры после замужества занимались домашним хозяйством, брат работал в небольшом магазине.
       Третье поколение: Бетя и Исаак Гельман, Володя и Исаак Шпун, Сруль и Гитя Бениковы. Бетя закончила гимназию. Исаак Гельман, Гитя и Сруль Бениковы имели среднее образование. Володя и Исаак Шпун, переехав в Москву до войны, получили высшее инженерное образование.
       Четвертое поколение: Нелли и Иосиф Мельман, Рита Гельман, Инна Шпун, Гриша Шпун закончили высшие учебные заведения вскоре после войны в Киеве, Москве, Ленинграде. Ося имеет среднее техническое образование.
       Пятое поколение: Алла Каминкер — врач, Миша и Саша Хит­рик — инженеры, Ян — техник, Петя и Рома Белоноговы-Шпун учатся в школе в Германии.
       Шестое поколение: Оля Каминкер-Шапиро студентка университета в США, Роберт, Женя и Зина Хитрик — школьники в США. Женя и Тимоти Мельман учатся в средней и начальной школе в Израиле.

    0x08 graphic

       0x08 graphic
       Счастливой случайностью оказалась встреча в США с внучкой Нухима Шпуна Таней Шпун-Дашевской. Она дочь сводного брата моей бабушки Енты. Мы не встречались свыше 50 лет. Таня взяла на себя труд восстановить родословную потомков Нухима Шпуна от второго брака.
       От второй жены у Нухима Шпуна было девять детей. Все родились в Винницкой области (Шаргород, Тульчин).
       Голда и Шмил до и сразу же после революции эмигрировали в Аргентину, Арон — в Палестину. Связи с ними никогда не было.
       Рива Шпун-Оксман с семьей погибли в Холокосте (Бар и Шаргород Винницкой области).
       Таким образом, из девяти детей Нухима Шпуна — второе поколение — дальнейшая судьба известна только пятерых.
       Второе поколение: Катя Шпун-Файнштейн, Рахиль Шпун-Лем­берг занимались домашним хозяйством, Моисей Шпун работал в торговле. Туня и Роза получили среднее образование.
       Третье поколение: Филип и Рузя Файнштейн, Таня Шпун-Да­шев­ская — врачи. Наум Шпун — техник, Иосиф Шпун-Лемберг — инженер.
       Нина Шпун-Блитман — архитектор, работает в Москве. Михаил Шпун-Тригуб — техник в Москве.
       Четвертое поколение: Алла Дашевская-Аронова, Лена Дашевская-Эстрайх — учителя. Миша и Илья Файнштейн в подростковом возрасте эмигрировали в США. Иосиф и Неля Лемберг — инженеры.
       Пятое поколение: Саша, Игорь, Ира Ароновы получили высшее образование в США. Анна и Яков Эстрайх живут и учатся в Лондоне (Англия). Данил и Оля Сухаревы — инженеры, живут в Москве.
      

    Родословная папы

      
       Отец Дувид Юдкович родился в 1867 году в местечке Тульчин Винницкой области. Примерно в те же годы родилась мама Ита в местечке Шаргород Винницкой области. Родители имели начальное еврейское образование.
       Второе поколение: Наум и Яня, родившиеся в начале ХХ столетия, получили инженерное образование. Нина, Ева, Ривека имели сред­нее образование. Старший брат Израиль, родившийся в 1893 го­ду, по разным причинам ограничился начальным образованием.
       Мне известно, что из шести детей, умерших в молодом возрасте, брат Моисей и сестра Надя были очень способные дети.
       Третье поколение: Абраша Бердичевский, Рива, Нелли Мельман — врачи. Соня и Петя Мельман закончили технические институты. Стелла Мельман по семейным обстоятельствам после окончания школы не смогла продолжить образование.
       Четвертое поколение: Нелли и Марк Горовские получили специальность историка в киевском университете, Алла Каминкер закончила мединститут в Киеве, Ян — киевский судостроительный техникум. Сережа Мельман стал инженером в США.
       Пятое поколение: Саша Горовская закончила институт гражданских инженеров в Киеве. Оля Горовская учится в университете в Израиле, Ника Горовская школьница в Киеве; Оля Каминкер-Шапиро, Женя и Тимоти Мельман учатся в США и Израиле. Аллан, Конрад-Яков, Бренд-Зарс родились в США.
       Шестое поколение: Женя Горовский-Шрамко школьник в США.
       К большому сожалению, общая тенденция к снижению деторождения не обеспечила нас большим количеством продолжателей рода Мельман.
       Я как-то поинтересовалась происхождением фамилии Мельман. Наиболее вероятный ее смысл — учитель, ученый (от слова "меламед").
       Я очень верю, что настоящие и будующие поколения продолжат и углублят сведения о нашей родословной. Дай, Бог!
      

    Какое удовольствие для всех нас быть вместе.

    (Псалм 133)

      

    Об антисемитизме в жизни поколений
    нашей родосло    вной

      

    Евреи добиваются превосходства
    только потому, что им отказано в равенстве

    М. Нордау

      
       Нельзя не отметить сравнительно высокий процент лиц с высшим образованием в третьем и четвертом поколениях нашей родословной. В основном оно получено в довоенные и ранние послевоенные годы. В то время поступление евреев в высшие учебные заведения не так ограничивалось, как в последующие годы.
       Среди известных мне родственников три доктора наук (Ф. Файн­штейн, Н. Мельман, Ф. Горовский). Четыре человека стали кандидатами наук.
       В последующие годы для евреев стало практически невозможным поступление в институты высокого ранга (МГУ, мединституты и т. п.). Очень большие трудности возникали и на пути в науку.
       Было известно два способа не допускать евреев в высшие и средние учебные заведения — либо под любым предлогом не принять документы, либо, если это не удавалось, "провалить" на вступительных экзаменах.
       Для евреев, желающих поступить в высшее учебное заведение, иногда имели значение заслуги их родителей, родственников.
       Муж моей двоюродной сестры Стеллы Мельман Ф. Горовский прошел очень тернистый путь. Стал доктором исторических наук, работал на кафедре марксизма-ленинизма Киевского политехнического института. Не знаю при каких обстоятельствах, его заметили партийные деятели высокого ранга. Он стал их постоянным консультантом по национальному вопросу и систематическим помощником. Только благодаря этому дочь Нелли, закончившая школу с золотой медалью, и сын Марк смогли поступить на исторический факультет Киевского университета с интервалом в три года. Каждый из них был единственным евреем на 100 студентов их курса на факультете.
       Нелли с отличием окончила университет, но устроиться на работу не могла. Ей прямым текстом говорили, что евреи на педагогических должностях не могут работать. Кроме того, нужно быть членом партии, а для вступления в её ряды для евреев был лимит. Ничего не изменилось и после защиты кандидатской диссертации. И только с помощью влиятельных связей папы, ей удалось получить преподавательскую должность в авиационном институте.
       Дочь Нелли Горовской Саша Кац была переведена из Кировоградского политехнического института в киевский только после изменения фамилии на мамину. Об этом Нелли категорически предупредили еще до подачи документов.
       Сын Риты Гельман Миша, кончивший школу с золотой медалью, для поступления в институт должен был пройти собеседование. Собеседование проходило успешно. В конце беседы "объяснили", что Миша не может быть принят, т. к. "в английской группе мест нет, а немецкого языка он не знает". В коридоре встретил рыдающую девочку-еврейку, которую не приняли, т. к. она знала немецкий, но "в немецкой группе мест нет, а английского она не знает". Пришлось поступить в менее престижный институт.
       Отказали в приеме документов в МГУ зятю Тани Шпун Мише Аронову — золотому медалисту, очень способному человеку. После окончания с отличием другого института, не приняли заявление в аспирантуру.
       Некоторые способные евреи, зная бесперспективность поступления в элитные вузы, даже не делали попыток. Поступали куда было возможно наперекор своим желаниям и способностям.
       Геннадий Эстрайх, муж младшей дочери Тани Шпун Лены, способный лингвист, дома с помощью папы изучил идиш. Но учиться ему пришлось в техническом вузе. Работая рядовым инженером, начал сотрудничать с единственным в Советским Союзом еврейском журнале. В годы перестройки закончил докторантуру в Оксфордском университете (Англия) и получил английское гражданство. Сейчас он журналист, видный специалист в области "Идишкайт", работает по приглашениям в различных странах (Германия, Латвия, США и др.)
       Муж Тани Шпун — Ефим Абрамович Дашевский — до войны закончил в Москве Высшую партийную школу, затем аспирантуру. Успешно работал там же преподавателем. Вскоре после войны ему предложено было оставить работу "по собственному желанию". Высококвалифицированный специалист в течение года не мог найти работу. Все это оказало отрицательное влияние на состояния здоровья, перенес три инфаркта миокарда и умер в сравнительно молодом возрасте.
       К настоящему времени подавляющее большинство родственников известных мне поколений живут в США, Израиле, Германии, Англии, Австралии.
       Дай, Бог! чтобы настоящие и последующие поколения не испытывали антисемитизма.
      
      
      
      
      
      
      

    жизнь И СУДЬБА МОЕГО ОТЦА

      
      

    "...евреи подкупают меня своей стойкостью
     в борьбе за жизнь, своей неугасающей верой,
    умной любовью к детям, раб    оте".

    М. Горький

      

    Детство, образование

      
       Ж
       изнь и судьба поколения моего незабываемого папочки, как и последующих поколений, во многом аналогичны у многих евреев царской империи и бывшего Советского Со­юза. Папу беспредельно уважали и любили коллеги, родные, друзья.
       Яков Давидович Мельман родился 13 октября 1902 года в местеч­ке Шаргород Винницкой области в многодетной семье мелкого торговца. Блестяще сдав экзамены, согласно существующей для евре­ев нормы, поступил в Могелев-Подольскую гимназию. Для еврея недостаточно сдать экзамен, нужно явиться на занятия со своей партой. Это было непросто для большой бедной семьи.
       После успешного окончания гимназии, несмотря на родительский запрет, обусловленный тяжелым материальным положением семьи, уехал в Киев для продолжения образования. Его примеру последовали старший брат Наум и младшая сестра Нина.
       Приходилось систематически выполнять неквалифицированную работу, а также давать уроки студентам и сдавать за них экзамены.
       Наконец совершилась мечта и Яня поступил на химико-техноло­ги­ческий факультет Киевского политехнического института. Но вскоре был исключен из института как сын буржуя, т. к. родители 12-детной семьи были владельцами маленькой бакалейной лавки.
       В последующие годы неоднократно исключался из института в связи с "неблагонадежностью". После невероятных усилий восстанавливался. Поэтому учеба растянулась. В 1930 году, наконец, успеш­но закончил институт.
       Вспоминаю, как перед сном я устраивалась на спинке стула, на котором папа сидел за столом в прокуренной комнате. Он брал меня на руки, над умывальником выливал себе на голову кувшин холодной воды, после чего разрешал себе поиграть с дочкой.

    Этапы профессиональной деятельности

      
       После окончания института был направлен инженером на небольшой стекольный завода в поселок Мерефа Харьковской области. Вскоре мама и я поехали на новое место жительства папы. Ужасающие производственные и бытовые условия заставили отца, после окончания необходимого срока по распределению, искать другую работу.
       Высокие деловые и профессиональные качества позволили найти более интересную работу — должность главного инженера стеколь­ного завода в поселке Броница Житомирской области.
       С приходом папы, работа завода значительно улучшилась. Характерологические особенности: коммуникабельность, доброта, умение сочувствовать, желание всем и всегда помочь снискали отцу большой авторитет и любовь.
       Расположение поселка на старой границе с Польшей, определило "необходимость" присутствия большого количества сотрудников КГБ. У отца и всей семьи сложились с ними дружеские отношения, т. к. это была единственная прослойка относительно образованных людей.
       Вскоре все омрачилось повальными арестами сотрудников пограничных застав и завода. Среди арестованных преобладали евреи и поляки. Этому предшествовала так называемая чистка партии, т. е. исключение из ее рядов "неблагонадежных" людей. Оценить, что происходит я, естественно, не могла. Помню, как каждый раз после такого "мероприятия", родители долго не могли уснуть, обсуждая шепотом услышанное.
       В связи со всем происходящим, друзья настоятельно советовали папе переехать на работу в другое место. Я помню его страдания и нежелание оставить налаженную работу и сравнительно обустроенный быт. Но все же пришлось уехать.
       В течение года проработал главным инженером Житомирского обллегпрома. Вернувшись в Киев, вынужден был работать не по специальности (главным инженером кирпичного завода).
       Примерно через год папу пригласили на должность главного инженера Киевского стекольно-термосного завода. Тут его работа проходила успешно. К этому еще присоединялись семейные радости — наконец дочь могла учиться в нормальной школе и родился сын Йосиф.
       Началась Вторая мировая война и завод был эвакуирован в Пензенскую область, а в связи с приближением линии фронта — в город Ашхабад (Туркмения) на базу аналогичного предприятия. Папу назначили главным инженером. Завод получал военные заказы, поэтому основных специалистов, в том числе и папу, не направляли в действующую армию. Работа завода в этих сложных условиях всегда оценивалась положительно.
       После освобождения Киева, еще до окончания войны, папу пригласили на должность главного инженера Укрстеклотреста. В первом письме из Киева он сообщил, что сейчас не пользуется успехом опера "Аида", а всем нравится "Запорожец за Дунаем". Вернувшись в Киев, мы довольно скоро смогли убедиться в антисемитизме на всех уровнях.
       Вскоре из эвакуации возвратился стекольно-термосный завод и папе предложили должность директора. Но для этого необходимо было вступить в Коммунистическую партию Советского Союза. Как и многие другие, он свято верил в идеи социализма и коммунизма, всегда был готов отдать все силы и знания для их реализации. Этому непонятному явлению объяснения еще нет.
       Карьера в должности директора развивалась успешно, завод вышел на передовые рубежи в республике и Союзе. Яков Давидович был избран по принятой тогда методике (все решалось до голосования) депутатом Киевского горсовета и возглавил производственную комиссию. Систематически получал республиканские и всесоюзные поощрения, премии.
       Два папиных предложения после доработки были направлены в Госкомитет по изобретениям, но уже без его фамилии. Такая же участь постигла работу на соискании республиканской премии Совета министров. Но это не было главным в его жизни. Он продолжал также неустанно трудиться.
       Казалось, что ничто не предвещало беды.
       В начале 1951 года отец заболел тяжелым инфарктом миокарда. Во время его лечения в стационаре, партийные и советские органы сделали заключение, что завод работает очень плохо. Причиной была популярная в те годы формулировка "Плохой подбор и расстановка кадров". А это означало, что на заводе на различных должностях работало слишком много (?) евреев.
       Из больницы отец был выписан в тяжелом состоянии. Очевидно, дата выписки устанавливалась партийными органами. Травля нарастала, в городской и двух республиканских газетах появились клеветнические и оскорбительные статьи, в которых отец "обвинялся" в создании на заводе "синагоги", окружении себя родственниками, симуляции и т. п. Для большей весомости обвинений писали о злоупотреблении служебным положением, что явилось формальным основанием для возбуждения уголовного дела.
       Правдой в этих статьях было только то, что ряд руководящих должностей занимали евреи, для которых дорога во многие учреждения уже была закрыта. Не указывалось, что это высококвалифицированные специалисты, некоторые из них участники войны, награжденные орденами и медалями, ветераны труда в тылу. Они обвинялись в развале работы. На этот "высокий" уровень были подняты отдельные недостатки, выявленные тенденциозными проверками многочисленных комиссий. Папу, исключительно честного и порядочного человека в этих газетных пасквилях называли проходимцем.
       Из родственников на заводе на должности рядового инженера работала только Соня Мельман дочь родного брата Израиля, погибшего в бою в 1943 году.
       Приехав в 1989 году в США, от своего двоюродного брата Пети Мельмана, давно живущего в этой стране, узнала, что в трех американских журналах были опубликованы материалы о сфабрикованном в СССР "деле Мельмана". Мне удалось найти только один журнал.
       Все происходящее сказывалось на здоровье отца.
       Тем не менее, он непрерывно обращался в партийные и советские органы всех уровней в письменной форме и по телефону с просьбой не принимать никаких решений до того времени, пока он сам сможет участвовать во всех разбирательствах и докажет свою невиновность. Пыталась помочь и я. Если удавалось иногда попасть на прием к какому-нибудь чиновнику, всегда уходила ни с чем.
       Антисемитская обстановка в стране накалялась. Состояние здоровья отца оставалось плохим. Инфаркт миокарда осложнился тотальной сердечной недостаточностью, из-за которой он был практически прикован к постели. Несмотря на это, секретарь Кагановического райкома партии Малущенко, пригласил отца к себе, якобы для собеседования. Прислал личную машину и пообещал провести встре­чу на первом этаже (его кабинет располагался на втором). Как оказалось, это была не беседа, а заседание бюро райкома партии. Во время этой экзекуции, отец изорвал на себе одежду и потерял сознание. Сопровождающая его мама настояла на вызове скорой помощи, врач которой сделал "заключение" под диктовку безграмотного заведующего райздравотделом, что "все это нервы". Но все же, к счастью, распорядился отвезти папу домой на носилках. А партийные функционеры дали обещание, пришедшему в сознание тяжелобольному человеку, отложить решение райкома партии до его выздо­ровления.
       Когда я примчалась с работы домой, моральное и физическое состояние папы было ужасным. Впервые в жизни я увидела его слезы, разорванную рубашку. Оказала посильную медицинскую помощь, старалась успокоить и поддержать надежду на торжество справедливости. Теперь мне стыдно за это, но тогда я верила.
       Спустя несколько дней стало известно, что Я. Д. Мельман решением райкома исключен из партии и оно утверждено всеми вышестоящими инстанциями.
       Через две недели отца из дома, не разрешив взять ежедневно принимаемые лекарства, увезли в камеру предварительного заключения, а на утро перевели в тюрьму. Произвели обыск в квартире, но переписывать вещи не стали, т. к. ничего дорогостоящего не было.
       Аресту предшествовали анонимные звонки по телефону типа: "Ты уже собрал котомку в тюрьму?" От папы мы скрывали эту информацию, а сами не могли в нее верить.
       Я и мама умоляли всех, с кем удавалось поговорить, перевести отца в тюремную больницу, но нам отвечали, что он совершенно здоров. Не удалось получить разрешение на свидание и изменение меры пресечения до суда, хотя всем было совершенно очевидно, что бежать и оказывать какое-либо влияние на следствие папа не мог. Принося раз в 10 дней продуктовые передачи, мы уходили "счастливые" — передачу приняли, значит жив.
       Смерть "отца и учителя всех народов" вызволила папу из тюрьмы еще до окончания следствия. Он был физически полным инвалидом, но продолжал верить в советские и коммунистические идеалы, в возможность доказать свою невиновность, реабилитировать сотрудников, которые успели понести те либо иные наказания (выговоры, снятие с работы и т. д.)
       Немного оправившись физически, папа снова стал предпринимать невероятные усилия для своей реабилитации, но абсолютно без­результатно. На единственном циничном разбирательстве на пар­тийном собрании завода, один из сотрудников сказал: "Яков Давидович грамотный инженер, хороший организатор, но его методы годятся только для Америки". По понятиям того времени, это было довольно серьезное обвинение. Сказать что-нибудь в оправдание папы в присутствии партийных боссов было опасно.
       Террор в стране заставил многих папиных друзей и соратников отвернуться, что доставляло ему и всей нашей семье огромные страдания. Это были реалии того страшного времени.
       Папу очень угнетало не только то, что несправедливо обошлись с ним. Он постоянно беспокоился, и не зря, за судьбу семьи.
       Произвол дошел до того, что мой официальный оппонент очень уважаемый человек профессор Д. Н. Яновский был вызван к прокурору. После первого вопроса: "Что вы получили за положительную рецензию на кандидатскую диссертацию Н. Я. Мельман" с возмущением ответил, что не желает разговаривать на подобные темы, и стремительно покинул кабинет. Слава Богу, все обошлось для него.
       Как только состояние здоровья несколько улучшилось, оставаясь инвалидом второй группы, папа стал искать работу. Решение начать работать было принято по причине большой привязанности к своей профессии и в связи с материальными трудностями. Считал, что его деловые качества позволят ликвидировать допущенную по отношению к нему ошибку, восстановиться во всех правах, снять позор с семьи. Интересно и то, что свою веру в справедливость он старался внушать жене, детям, друзьям.
       Вся наша семья, включая его любимую внучку Аллочку, делала все возможное, чтобы помочь папе трудиться и вести достойный образ жизни.
       С большим трудом нашел инженерную работу в небольшой артели. Его начальник, боявшись конкуренции, сделал все возможное, чтобы отец ушел. К счастью, папу вскоре пригласили на большой стекольный завод, где он мог применить свои знания и опыт. Дирекция завода и сотрудники относились к нему хорошо, и моральные травмы стали заживать.
       Для меня папа был самым понимающим другом и советчиком. Как его нехватало в последующей нашей многотрудной жизни!!!
       Умер Яков Мельман 11 ноября 1960 года на работе в возрасте 58 лет. Смерть на работе была его мечтой.
       Похоронили папу на Байковом кладбище. На похоронах было много народа с предыдущего и последнего места работы, друзья. Вслух говорили теплые слова о Якове Давидовиче, как о прекрасном специалисте, неутомимом труженике и замечательном Человеке.
       В октябре 2001 года посетила могилу папочки, набрала немного земли и привезла в свою страну на могилу мамочки. Такого поворота в нашей жизни папа представить никогда не мог.
       Памятником этому замечательному Человеку будет не только веч­ная память, а и успехи потомков, получивших возможность исполь­зовать американские условия и методы работы.
      
      

    MAMА НАШ НЕИЗМЕННЫЙ ПОМОЩНИК

      
      

    "Именно степень материнской веры,
    сила ее ценностей и убеждений
    играет решающую роль
    в формировании следующих покол    ений".

    X. Донин, "Воспитать еврейского ребенка"

      
       M
       оя мама Берта Иосифовна Гельман родилась 23 февраля 1903 года в местечке Шаргород Винницкой области. До революции её отец владел небольшой мельницей, а мама занималась домашним хозяйством, воспитывала Бетю и сына Исаака.
       Обучение начинала в Могилев-Подольской гимназии, а заканчивала в Одесской. Не знаю, по каким причинам, мама не продолжала образование. По-видимому, потому что в Киеве ее ждал Яня Мельман.
       В послереволюционное время частно-собственническое владение Иосифа Гельмана должно было тщательно скрываться, что не всегда удавалось. Не имея специальности, дедушка стал разнорабочим. Тем не менее, преследования продолжались.
       Мама всегда отличалась ярким умом, мудростью, активной жизненной позицией, трудолюбием. Постоянно читала книги, газеты, слу­ша­ла радио и давала меткие оценки всему происходящему.
       Несмотря на отсутствие специального образования, была в курсе всех наших профессиональных дел. Когда мама общалась с сотрудниками папы, ее считали инженером, а с моими — врачом. Она всегда могла дать ценный совет.
       К Советской власти была настроена критически, но боялась об этом говорить. Болезненно переживала различные проявления антисемитизма, не отделяя их от политики государства. Старалась отрезвить папу, а затем меня, от нашей веры в идеалы социализма и коммунизма. Ее излюбленная оценка: "Ды бандитски мелихи" ("Бандитская власть"). Большое мужество и мудрость проявляла в самые тяжелые периоды жизни семьи и близких.
       Мама всю жизнь болела тяжелыми хроническими заболеваниями. При этом отдавала все силы своей, а затем моей, семье.
       Она очень гордилась маленькими и большими успехами всех членов семьи. Глубоко переживала несправедливость. Без ее участия много хорошего не произошло бы. Я искренне считала ее соавтором всех работ, что ей доставляло нескрываемое удовольствие. Особенно она любила вычитывать со мной рукописи.
       Родным языком в семье был русский. Мама свободно говорила на идиш, но писать и читать почти не умела. Идиш использовался, главным образом, в общении с бабушками и дедушками. С папой раз­говаривала на идиш, только в целях конспирации, когда говорили о том, чего нельзя было знать детям.
       Еврейские традиции не соблюдала, но когда можно было купить, либо достать мацу на пасху, любила готовить всякие вкусные блюда. В семье только бабушка Ента постилась на Йом-Кипур.
       Несмотря на свой преклонный возраст, старалась активно участвовать в решении вопроса об эмиграции. Все время торопила нас и говорила: "Oт этой банды нужно уезжать как можно скорее".
       Незадолго до отъезда у мамы был небольшой инсульт. Когда она пришла в сознание первый вопрос: "Так значит, я уже с вами не поеду?" Мы все старались ее убедить, что этого не случится.
       По дороге в США мужественно переносила все невзгоды. Особенно трудным для нее оказалось вынужденное одиночество и отстранение от всякой работы. Я все это очень переживала, но ничего не могла изменить. Состояние здоровья неуклонно ухудшалось, основным проявлением было быстрое угасание функции головного мозга.
       Умерла мама 7 июня 1992 года в штате Мериленд. Похоронена с соблюдением всех еврейских обрядов.
       Мне очень жалко, что мама не смогла оценить правильность своей позиции в отношении эмиграции.
       Спасибо тебе родная за все!!!
      
      
      
      
      
      

    МЛАДШИЙ БРАТ И ЕГО СЕМЬЯ

      
      

    "Бoг, храни Израиль в мире,
    его жителей в постоянной р    адости".

    (Из молитвы за страну Израиль.)

      
       Т
       яжелые условия жизни ограничивали рождаемость населения Советского Союза в поколении моих родителей. Эта тен­денция сохраняется.
       Я очень завидовала детям, у которых были сестры и особенно братья.
       Моя мечта сбылась и 13 октября 1938 года родился братик. Его назвали в память отца мамы дедушки Иосифа.
       В отличие от меня, уже с детского сада Ося, вернувшись в Киев, почувствовал, что он еврей. Его семитская внешность и еврейское имя были предметом насмешек сверстников и плохого отношения некоторых воспитателей. Ничего подобного не было во время эвакуации в Ашхабаде.
       Еще хуже все складывалось в школе. Братик не хотел посещать школу, плохо учился. Перевод в другую школу мало что изменил.
       Кое-как закончив школу, согласился поступить в институт. В Киеве никаких шансов для поступления не было. В Кемеровском политехническом институте (Урал) кафедрой марксизма-ленинизма заведовал муж моей двоюродной сестры Стеллы Мельман Фроим Горовский.
       Фроим (Фима) хорошо знал тяжелую ситуацию нашей семьи и посоветовал Осе поехать в Кемерово. Там "еврейский вопрос" еще не получил большого развития. Брат сдал вступительные экзамены и, не без помощи Фимы, был принят в институт.
       В отличие от родителей и сестры, антисемитизм надломил Осю. Он считал, что для еврея образование бесперспективно и после первого курса вернулся в Киев. Все были очень огорчены, но никакие уговоры продолжать учебу не помогали. Его "крылатая" фраза: "В этой стране работают только лошади и моя сестра Нелли".
       Призван в армию и отправлен в далекий район Белоруссии. Проявления антисемитизма преследовали его и во время службы.
       После демобилизации с большим трудом, при содействии нашей приятельницы Валентины Николаевны Плющ, брат был принят на должность диспетчера в небольшой овощной магазин. В этот период было гонение на евреев, работающих в торговле. К сожалению, Ося оказался причастным к одному из сфабрикованных дел, арестован и посажен в тюрьму на два года.
       Вспоминаю недоумение проводящих обыск в его одной комнате густонаселенной квартиры. Предполагали найти богатство, а обнаружили бедность.
       После досрочного освобождения из тюрьмы, начал работать на автопредприятии, заочно закончил техникум. Будучи толковым и энер­гичным человеком, постепенно поднялся на более высокий служебный уровень. Принимал участие в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС.
       Жена брата Ада Исаковна Животова окончила институт легкой промышленности и до пенсии проработала в одной и той же должности на Киевской обувной фабрике.
       Сын, названный в память о нашем отце Яном, столкнулся с антисемитизмом с раннего детства. В то, что он испытывал в школе, не хотелось верить. Самое ужасное было нежелание дирекции реагировать на антисемитизм.
       Закончив восемь классов, Ян поступил в киевский судостроительный техникум. Обстановка там ему казалась раем по сравнению со школой. После окончания техникума служил в армии. Познал "дедовщину" в сочетании с антисемитизмом.
       Стал активно настаивать на репатриации в Израиль. Родители долгое время сопротивлялись. В 1992 году с женой Эллой и двухлетним сыном Женей репатриировались в Израиль. Tам родился младший сын Тимоти.
       Через год за ними последовал брат жены со своей супругой Адой и ее отец, участник войны, тяжелобольной человек.
       Своей жизнью в новой стране все, особенно младшее поколение, довольны.
       Внуки будут знать об антисемитизме только по рассказам и книгам. Дай, Бог!!!
      
      
      
      
      

    ВОСПОМИНАНИЯ О ПРОЖИТОМ И ПЕРЕЖИТОМ

      
      

    Под грудой книг и словарей,

    грызя премудрости гранит,

    вдруг забываешь, что еврей;

    но в дверь действительность звонит.

    Игорь Губерман

      

    Детство, школьные годы

      
       Я
       родилась 2 марта 1926 года в Киеве в домашних условиях по улице Саксаганского 27, кв 1.
       Папа был тогда студентом, мама домохозяйкой. Назва­ли меня в память о прадедушке Нухиме Шпуне. Для того, чтобы меня "обезопасить", имя было искажено до неузнаваемости. Бабушка Ента всегда характеризовала своего отца как очень умного и порядочного человека и была рада, хотя бы, кое-какой памяти о нем, воплощенной в моем имени.
       Став старше, узнала, что в доме, где я родилась, когда-то жил писатель Шолом-Алейхем. Об этом извещала то появляющаяся, то исчезающая (в зависимости от политики в стране) мемориальная доска.
       Принадлежащие нам две смежные комнаты, полученные благодаря тому, что папа работал управдомом, располагались в большой густо населенной квартире. Особенно мне запомнился темный коридор, большое количество примусов и крик на кухне.
       Моим воспитанием руководила мама и изредка бабушки. Какое-то время занималась в группе с фребиличкой (так называли "бывших" дам), которая приобщала детей к культуре. Чему я обучилась — не знаю. Помню только пристрастие кусать за нос моего друга Шурку.
       Вскоре образование прервалось, т. к. мы поехали на новое место работы моего отца в поселок Мерефа Харьковской области.
       Запомнила, что в наших комнатах поселилась с мужем и ребенком одна из дочерей соседей. Когда мы с мамой вернулись, то нам сказали, что квартира нам уже не принадлежит. "Правосудие" подтвердило "справедливость" всего происшедшего.
       В Мерефе жили в одной из двух смежных комнат. В первой комнате проживал папин сотрудник. Мне помнится постоянный беспорядок, дурной запах, дым от огромного количества выкуриваемых папирос и носки, развешенные на перилах железной кровати.
       Чем я занималась — не помню, скорее всего, ничем. Осталось в памяти, как мы с мамой провожали папу на работу. Когда папа, попрощавшись с нами, поднимался на железнодорожный мост, я истерически орала и причитала: "Папочка! На кого ты меня оставляешь?" После шлепки, маме удавалось притащить меня домой.
       Такая, ничего интересного не оставившая в моей памяти, жизнь через год окончилась и мы переехали на новое место работы папы в поселок Броница Житомирской области.
       Нам была выделена небольшая двухкомнатная квартира с кухней без всякой сантехники, с приусадебным участком и сараями. Для освоения всего этого богатства, решено было забрать из Шаргорода дедушку Иосифа и бабушку Енту. Они с большой радостью приняли предложение, т. к. жизнь в Шаргороде стала невозможной. Власти все время требовали деньги, которых у них не было, а для устрашения дедушку периодически оставляли на несколько дней в милиции, грозили судом.
       Пребывание в Бронице выпало на годы тяжелого голодомора в Украине. Выжить в тех условиях можно было только за счет подсобного хозяйства. Все члены семьи, кроме папы, работающего с утра до ночи на заводе, каждую свободную минуту отдавали уходу за домашними животными и огородом. Иногда приходилось прибегать к на­ем­ной помощи. Но это, как и продажа излишков продуктов, считалось боль­шим преступлением. Если об этом стало бы известно соответству­ющим органам, то папа немедленно потерял бы рабо­ту с даль­ней­ши­ми "оргвыводами". Ценой тяжелого труда семья была обеспечена мясом, молочными продуктами и овощами. Хлеб и сахар очень нерегулярно и в мизерных количествах получали по карточкам.
       "Культурная жизнь" сводилась к празднованию дня Великой октябрьской социалистической революции, Первого мая, Нового года. Все торжество включало собрание, выпивку и танцы под духовой оркестр. Я очень любила танцевать с папой. Вечером в так называемом клубе (точнее в большом сарае) показывали кинофильмы, которые из-за бесконечных неполадок затягивались до полуночи, но уходить, не досмотрев фильм, очень не хотелось. Изредка родители уезжали в районный центр Городницу. Помимо служебных дел и небольших покупок, ходили в кино.
       Вскоре в семье случилось горе. На работе в возрасте 58 лет внезапно умер мой дедушка Иосиф. Это произошло зимой. Еврейское кладбище находилось в районном центре Городница. В последний путь его провожал только папа, т. к. транспорта для остальных членов семьи и друзей не было. Я помню дедушку как молчаливого, очень покладистого и несколько сухого человека. Только меня он целовал перед сном.
       Свободное от домашних обязанностей время проводила в играх со сверстниками. Основными играми были "классы, жмурки и фантики".
       Вдруг случилась большая неприятность. Все мои друзья, достиг­шие семилетнего возраста, пошли в местную четырехлетнюю шко­лу. Оставшись одна, я горестно рыдала. Благодаря высокому росту и папиному авторитету, меня в шесть лет приняли в школу.
       Школьное помещение состояло из двух небольших смежных комнат-классов. В ней был директор и один учитель. Занятия проводились в две смены. Учитель стоял на пороге между двумя классами и, поворачивая голову то вправо, то влево одновременно преподавал каждому классу соответствующий предмет. Обучение проходило на украинском языке. Занятия в школе никого не утруждали, тем более их можно было без уважительных причин пропускать на часы и даже дни. Не помню, чтобы нам давали домашние задания. Возможно, это было связано с отсутствием бумаги и других школьных принадлежностей.
       Уровень получаемых знаний не нуждался в комментариях. Я относилась к этому спокойно, а родители были в ужасе. Стали обсуждать возможности переезда мамы в Киев, где я могла бы учиться в нормальной школе.
       Приехав в Киев, короткое время жили в квартире папиного стар­ше­го брата Наума с его семьей. Кроме нас, в двух небольших комнатах коммунальной квартиры, жила жена старшего папиного брата Из­раиля Базюня с дочками Ривой и Соней. Все мы были примерно одного возраста, не могли поделить еду, книги, карандаши, стулья и т. д. Поэтому во всей коммунальной квартире был постоянный крик, поиски виноватых и правых.
       Иногда перебирались в коммунальную квартиру папиного сокурсника Василия Ивановича Лопатникова, которого я называла "папа Ваня", а своего папу — "папа Яня". Всем взрослым это нравилось.
       С большим трудом нелегально, т. к. мы не имели права на проживание в Киеве, мама арендовала 12-метровую комнату в квартире многодетной еврейской семьи. В этой малокультурной бедной семье были постоянные дрязги, ссоры и даже драки.
       Я начала посещать второй класс русской школы. Через несколько дней был диктант. Учительница сказала слово "тире". Я написала его буквами, т. к. в предыдущей школе это называлось "риска". Прочи­тав мой диктант, незабываемая Наталья Ивановна использовала свой обычный прием. Слегка ударила меня линейкой по голове и крикнула: "Костка тебе в горло!"
       Как в каком-то сне закончила свое трехлетнее образование. Одноклассники со мной не дружили. По-видимому, это было связано с моим "сельским" происхождением, украинско-русской речью, высоким ростом. Я была самая высокая и толстая среди всех учеников.
       Мама старалась заполнить мое одиночество, прививать мне культурные навыки, купила кое-какую одежду и обувь. Мы периодически ходили в кино, цирк, библиотеку.
       Приехав в Киев, папа нашел работу главного инженера кирпичного завода. Ему был предоставлен личный транспорт (лошадь с плохеньким фаэтоном), которым управлял кучер. Я папу практически не видела, т. к. он уезжал и приезжал, когда я спала.
       Проживание четырех человек в маленькой комнате безо всяких подсобных помещений было крайне тяжелым.
       В то время появилась возможность строить жилье за свой счет через кооперативы. Собраны и одолжены деньги, найден компаньон, началось строительство. Это была надстройка пятого этажа четырехэтажного дома. Для экономии средств не брали прораба, всем руководила моя беременная мама. К рождению брата Оси мы и семья нашего компаньона жили в еще незаконченной квартире.
       Переехали в Киев из Шаргорода родители папы и старший брат с семьей. K тому времени в живых осталось шестеро детей. Израиль, Наум и папа жили в Киеве, Нина и Ева — в Ленинграде, Ривека — в Симферополе.
       Родителей папы поселили на окраине Киева в крошечной комнатке без всяких удобств над помещением бани. Рядом с ними жила жена раввина, который был неизвестно за что осужден. Все ее называли Ребецн (жена раввина). После войны в мединституте познакомилась и подружилась с ее внучкой Люсей Авербух. От нее узнала, что Ребецн погибла в Бабьем Яре. О ее родстве с раввином мы никогда не говорили. Дедушке и бабушке приходилось со всем мириться, т. к. в Шаргороде у них не было никаких средств к существованию. А власти периодически требовали деньги, потому что до революции они были капиталистами (?).
       Не лучшие квартирные условия были и у брата Израиля.
       Деньги на проживание родителям два раза в месяц давали три сына. Все жили в разных районах Киева и у дедушки уходил целый день на сбор "зарплаты". К тому же он категорически не хотел покупать проездные билеты, т. к. считал, что Советская власть забрала у него больше, чем стоит проезд. Это удлиняло время переездов.
       Дедушка Дувид и бабушка Ита религиозные люди, регулярно соблюдали еврейские традиции дома, т. к. синагоги не было. Их очень огорчило, что Наум не захотел делать обрезание своему сыну Пете и называли его "дер шейгиц". Мои родители в течение месяца сопротивлялись делать обрезание братику Осе, но потом вынуждены были согласиться. Все осуществилось дома в условиях стро­гой секретности.
       На Пасху поочередно приходили дети с семьями, т. к. одновременно для всех не хватало места. Бабушка без устали готовила очень вкусные пасхальные блюда, получала благодарности и скромные подарки.
       В семьях всех детей еврейские традиции не соблюдались. Бабушку Енту родители папы называли "ды гои".
       В четвертом классе моя жизнь изменилась к лучшему, появились интересные предметы. Очень торжественно на киевской киностудии приняли в пионеры. В школе работали различные кружки, регулярно проводились экскурсии в кино и театр. Больше других мы
    посещали еврейский театр для детей и взрослых. Возможно, это связано с превалированием евреев среди учеников и учителей. Меня стали учить игре на пианино и отдали в балетный кружок.
       Мои подруги Надя Кузьмина, Ира Резвая и Нюня Каневская не вызывали восторга у моих родителей, особенно у бабушки Енты. Но выбирать не было возможности. У всех учеников и учителей были оскорбительные клички. Мне досталась кличка "слон Мери".
       Наша 93 школа находилась в бедном малокультурном рабочем районе, недалеко от еврейского базара (Евбаз). Никаких разговоров о национальности не помню, в классных журналах она указывалась. Не могу сказать, что меня что-то особенно интересовало, была "хорошисткой". Помню выражение директора школы "Очень замечательно".
       Навсегда в моей памяти осталась только учительница по математике Ольга Александровна Яворская. У нее был исключительный подход к каждому ученику. Самое интересное то, что она единственная из учителей бывала за границей со своим мужем профессором политехнического института. В последний день каждой четверти подымался крик: "Ольга Александровна, расскажите!!!" И она рассказывала нам о жизни других стран. Все слушали с затаенным дыханием, не вскакивали с мест после звонка. Ее воспоминания имели не только познавательный интерес, а и оказывали большое воспитательное воздействие. Она единственный педагог, которая, не будучи еврейкой, никогда не пропускала культпоходов в театр, в том числе и еврейский для детей и взрослых.
       Проживая в различных социальных и материальных условиях, я знала слова "еврей, жид и антисемит", но не представляла, что это означает. Думаю, что среди взрослых эти извечно наболевшие проблемы обсуждались. Посвящать детей в это было небезопасно.
       Так я в 1941 году окончила восьмой класс. На 23 июня у меня был железнодорожный билет в пионерский лагерь "Украинский Артек" в Одессе.
      

    Начало войны, эвакуация

      
       22 июня 1941 года в 10 часов утра по радио министр иностранных дел СССР В. М. Молотов объявил о вероломном нападении Германии на Советский Союз. Мы, как и многие другие, неофициально узнали об этом раньше. Первая информация поступила от бабушки Енты, отправившейся в 6 часов утра на базар, чтобы купить молочные продукты. Увидев, что мало продающих, выяснила в успевших приехать, что больше пригородные поезда ходить не будут, т. к. началась война. С этой страшной информацией бабушка прибежала домой. Мама очень испугалась, но решила, что бабушка что-то перепутала и отправила ее спать. Спустя некоторое время услышали позывные гудки водителя служебной машины папы. Это было воскресенье и удивленный папа спросил: "Сева, что случилось?", на что водитель ответил: "Началась война и мне приказано немедленно привезти вас на завод". Услышав эти страшные слова, все бросились к окну и увидели на горизонте пожар, услышали стрельбу. Папа сказал, чтобы мы и наши соседи никуда не выходили и о дальнейшем он нам сообщит по телефону соседей, живших на втором этаже. У нас телефона не было.
       После папиного отъезда стрельба стала почти беспрерывной. В отчаянии бегали по квартире, не зная, что делать. Примерно через час позвонил папа и сказал, чтобы все немедленно спустились в подвал, захватив с собой документы, воду и кое-какую еду. В момент наших сборов началось выступление министра иностранных дел СССР В. М. Молотова. Стрельба усиливалась, и казалось приближалась. Бегом спустились в подвал, но пройти в него не было возможности из-за захламленности и бегающих мышей. Соседка Лиза Клей­ман, муж которой тоже был вызван на работу, пригласила нас в свою квартиру на втором этаже.
       Там мы провели первые сутки войны в страхе и неизвестности. К утру стрельба стихла. Папа позвонил и сказал, что мы можем вернуться домой, а в случае воздушной тревоги, т. е. появления звука серен, должны спускаться вниз.
       На следующий и в последующие дни по радио систематически передавали противоречивую информацию о положении на фронте: то все хорошо, то советская армия под напором превосходящих сил противника отступает. Радиоприемники по распоряжению властей сданы. Для информации остались только репродукторы.
       Возле военкоматов стояли огромные очереди призывников и до­бро­вольцев, направляющихся в армию.
       В армию был призван старший брат папы Израиль. Средний брат Наум направлен в киевское ополчение. В армию призвали папиного племянника врача Абрашу Бердичевского, который работал в Симфе­рополе, и родного брата мамы Исаака Гельмана, жившего в Ленинграде. Позже в партизанский отряд в Крыму ушла старшая сестра папы Ривека с мужем Соломоном Бердичевским. Там они и погибли.
       Беспрерывным потоком на запад двигались войска и боевая техника. Все больницы перепрофилировали под госпиталя. Не зная, куда применить свои силы, с подругами пошла в военкомат проситься на фронт. Нам сказали, что по возрасту мы не подходим и пообещали, когда нужно будет, вызовут для работы в госпиталях.
       С первых же дней войны объявлено чрезвычайное положение, город погрузился в темноту, стал безлюдным. Практически ежедневно Киев и пригороды бомбили. Трудоспособное население призвано на рытье окопов, а остальным поручено "вылавливать шпионов" и, в случае попадания на дом зажигательной бомбы, тушить пожары. Как нас проинструктировали, шпионы носят очки и шляпы. Одного такого "шпиона" задержали ребята нашего двора.
       На рытье окопов направили нашу домработницу Надю Безгубенко. Она сирота, очень красивая и добрая девушка, была как член семьи. Знакомясь с кавалерами, представлялась "Надя Мельман", считая свою фамилию неблагозвучной. Мы эвакуировались и полностью потеряли связь. Когда семья вернулась в Киев еще до окончания войны, воинская часть, в которой Надя служила радисткой, проходила недалеко от города. Я не помню, каким чудом она нас нашла на новом месте жительства. Встреча была очень кратковременной и теплой, все рыдали. Надя записала наш новый адрес, но никаких вестей от нее не было. Будь живая Надя, обязательно нас нашла бы!
       Информация с фронтов становилась тревожнее с каждым днем. Началась эвакуация некоторых высших учебных заведений, предпри­­­я­тий, работающих на оборону, членов семей воинов действующей армии.
       Довольно скоро всем стало ясно, что война будет жестокой и дли­тельной. Все разговоры вокруг сводились к тому, как бы уехать. Я думаю, что количество желающих эвакуироваться абсолютно не соответствовало реальным возможностям.
       Завод, на котором папа был директором, готовился к эвакуации, но она задерживалась из-за отсутствия транспорта. Немцы быстро продвигались на восток и возможность эвакуации с каждым днем уменьшалась. Тогда решено было отправить маму, братика, бабушку и меня. Папа с сестрой Ниной и ее подругой Сашей остались ждать транспорт для эвакуации завода.
       Никакой официальной информации об антисемитских злодеяниях в Европе не было. Все что известно основывалось только на кино­фильме "Профессор Мамлок".
       Шестого июля 1941 года поздним вечером, имея специальное разрешение, папа посадил нас в один из двух вагонов, стоявших в тупике киевского железнодорожного вокзала. Вагон переполнен жен­щинами и детьми, которые убегали с приграничных мест Западной Украины. Многие из них были только в ночных рубашках и юбках. С большим трудом смогли найти одно сидячее место на нижней полке, чтобы посадить маму и четырехлетнего братика. Я и бабушка пристроились на вещах в проходе вагона. Когда и куда отправиться поезд никто не знал. Папа записал номер поезда, а мама — адрес Министерства легкой промышленности в Москве. Папа ушел обессилен­ный в насквозь промокшем пиджаке.
       Ночь была душной, двери вагона и туалеты закрыты на ключ, вдали раздавалась стрельба. К утру часть пассажиров решила уйти, т. к. не представляли себе дальнейшего пребывания в таких условиях. В результате нам досталась нижняя и самая верхняя полки. Утром, поделившись своей едой с соседями, позавтракали, принесли воду.
       Где-то в средине дня вагоны прицепили к железнодорожному составу, и мы поехали в неизвестность. Всех предупредили, что с целью предотвращения паники среди населения (?), поезд будет останавливаться вдали от железнодорожных станций. За время остановки, неизвестно сколько длившейся, нужно было успеть купить еду и найти воду для питья. Стояла жара, дышать пылью было трудно, одним словом, санитарные условия — жуткие. Обеспечение нашей семьи досталось мне, т. к. мама плохо себя чувствовала, братик все время плакал. Бабушка не могла бегать. Позже местные жители подносили продукты к нашим остановкам. Однообразные дни не подлежали счету.
       Не помню, через какое время определилось место нашего прибытия. Это оказалась Актюбинская область (северный Казахстан). О судьбе папы и родных мы ничего не знали, т. к. уезжали в разное время и неизвестно куда.
       От эвакуации категорически отказались родители папы. Свой отказ мотивировали возрастом и плохим состоянием здоровья. Кроме того, говорили о хороших деловых и культурных качествах немцев, с которыми общались в Первую мировую войну. После возвращения в Киев бывшая домработница Маруся рассказала, как они шли по улице Саксаганского в Бабий Яр. Бабушка Ита толкала впереди себя маленькую повозочку (тачку) с каким-то "скарбом", а дедушка Дувид едва поспевал за ней. Это единственная информация о последних днях жизни наших дорогих.
       В Актюбинск приехали в августе 1941 года. На вокзале всех встречали и развезли по колхозам. Нас поселили вместе с другими эвакуированными в комнате глинобитного домика, назначили паек (400 г хлеба, 10 г бараньего жира, 50 г мяса). Всем сообщили, что паек будет выдаваться только работающим в колхозе. От нашей семьи делегировали меня. Жара стояла невыносимая, не хватало питьевой воды, к тому же я очень боялась лошадей.
       Примерно через месяц получили телеграмму от папы из городка Николо-Пестровка Пензенской области, куда эвакуировался завод. Папа сообщил, что приедет за нами через 2-3 недели. Нашему счастью не было предела.
       Железнодорожная станция находилась в 50 км от колхоза и неизвестно, как туда добраться. Недалеко от нашего дома был железнодорожный разъезд, на котором все поезда останавливались на две минуты. Не зная даты приезда папы, мама вдруг заявила, что папа приедет сегодня. Ко времени прибытия поезда пошли на разъезд. Когда поезд остановился, мама увидела папу на подножке вагона. Мы подняли страшный крик, папа нас заметил и успел выпрыгнуть из уходящего поезда. Чудо!!!
       После очень недолгих сборов, семья отправились поездом в Николо-Пестровку. Нам выделили комнату в избе очень славных старичков, дети которых жили отдельно, а двое воевали. Хозяева нас жалели, угощали козьим молоком и чаем без сахара. Они очень привязались к Осе и фактически взяли на свое скудное обеспечение едой. Братик все время болел, стал очень истощенным. Тогда бабушка сказала мужу: "Зареж петуха, а то жиденок помираeт". Единственный петух почти весь достался Осе, причем готовить еду из него бабушка никому не разрешала. Ребенок поправился, а у нас не хватало слов благодарности. Мы всегда старались чем-то помочь им, делились продуктами, полученными по карточкам, помогали по хозяйству, писали письма на фронт и читали ответы.
       В октябре 1941 года пошла в школу. Занятия проводились нерегулярно, т. к. ученики систематически отправлялись на работу в колхоз и другие места.
       Самые тяжелые переживания были связаны с отступлением нашей армии и отсутствием связи с родными и друзьями.
       Немцы приближались к Москве, и поступило распоряжение перевезти завод в Ашхабад (столица Туркмении). Отправка назначена на седьмое ноября 1941 года со станции Ночка. Стояли необычные морозы и снегопад. Через станцию проходили поезда и эшелоны с военными на запад и эвакуированными на восток. Наряду с хорошо обмундированными военными, были поезда заполненные молодыми полураздетыми новобранцами. Смотреть на них без слез было невозможно.
       Через сутки наши четыре товарных вагона с оборудованием и людьми прицепили к составу, в котором в автобусах и троллейбусах, стоящих на платформах, эвакуировались из Москвы женщины, дети и старики. Это было страшное зрелище. Мы оказались в "хороших" условиях, т. к. ехали в товарном вагоне с двухэтажными нарами и круглосуточно топящейся печкой. Холод в вагоне был ужасный, но мы имели возможность греть воду, а иногда варить картошку либо кашу. На остановках люди из автобусов и троллейбусов грели у нас воду. Видели, как из автобусов выносили мертвых стариков и детей.
       Где-то в районе города Куйбышева платформы были разгружены, а мы с другим составом поехали на юг к месту назначения завода.
       По мере приближения к Средней Азии наша жизнь становилась лучше. Стало тепло, было больше продуктов и порядка.
       Почти через месяц приехали в Ашхабад. Нас тепло встретили сотрудники завода и население. Всем предоставили жилье, главным образом, в общественных помещениях. Наша семья из семи человек жила в двух комнатах подсобного помещения заводского клуба.
       В начале декабря 1941 года пошла в школу, фактически пропустив половину учебного года. На первом уроке по алгебре изучали потенцирование, а я не знала что такое логарифмирование. Класс состоял в основном из эвакуированных детей, приехавшие в разные периоды учебного года. Не лучше я себя чувствовала и на других уроках, в том числе на уроке туркменского языка. Учителя понимали наши трудности и делали все возможное, чтобы нам помочь. К концу второй четверти постепенно вошла в учебное русло. Трудности сохранялись с тригонометрией. Это видел наш учитель Василий Иванович и решил мне помочь. Он велел купить большую редиску и
    вече­ром прийти к нему домой. Я долго шла пешком через весь неосвещенный город. Наконец нашла его крошечную квартиру. Прежде всего, В. И. усадил меня пить чай с домашним печеньем. От радости началось головокружение. После незабываемого чаепития В. И. разрезал редьку, а затем стал собирать вырезанные тригонометрические фигуры. Я не знаю, сколько длился урок, но все тригонометрические премудрости освоила. Опять чудо!
       Мне запомнился еще один поступок Василия Ивановича. Контрольные работы он проводил на двух спаренных уроках. До начала уроков самолично проветривал класс, отправлял нас на улицу и следил, чтобы каждый ученик съел свой пирожок с изюмом. Многие, в том числе и я, кусочек пирожка приносили домой для младших сестричек и братиков.
       С большим теплом вспоминаю нашего учителя туркменского языка Гусейна Гусейновича Гусейнова. Он прекрасно понимал, что никто из эвакуированных учеников не освоит туркменский язык, был очень снисходителен и добр.
       Третью четверть я проходила со всеми и окончила ее отлично, кроме туркменского языка.
       Мои разнонациональные одноклассники замечательные ребята со всех концов Советского Союза. Их способности, уровень культуры очень отличались в лучшую сторону от моих киевских одноклассников. Никаких кличек не было, все уважительно называли друг друга по фамилии, а не по имени. Помимо анализа военных действий, регулярно обсуждали литературные произведения, фильмы и т. п. Каждый ученик с упоением рассказывал о покинутом городе или поселке, характеризуя их как самые лучшие.
       Хочется проанализировать метаморфозу собственной личности, начавшуюся в это время. Появилась большая жажда знаний и легкость в их усвоении. Я стала очень серьезной, ответственной, целеустремленной, терпеливой к трудностям и невзгодам, доброй, справедливой и коммуникабельной. Всю жизнь старалась и стараюсь развивать эти качества в себе, дорогих мне людях, учениках. Хочу надеяться, что хотя бы в какой-то мере, это мне удается.
       Почему это произошло? Известно, что тяжелые психические трав­мы могут оказать такое воздействие. Война была первой в моей жизни очень тяжелой травмой. Наверно, имело значение и то, что я попала в другую социальную среду. "Заговорили гены". Спасибо за все, Богу!!!
       С удовольствием начала четвертую четверть. Вскоре объявили приказ министра железнодорожного транспорта СССР Л. М. Кага­но­вича о преобразовании школ, находящихся в ведении железнодорожного транспорта, в техникумы по подготовке нового вида специ­алистов. После окончания техникума предстояло направление на
    работу по всему Советскому Союзу. Все квалифицировалось как воинская обязанность.
       В то время в техникум принимали после окончания семи классов, а мы заканчивали девять. Терять два года учебы и заниматься неизвестно чем не хотелось. Все мальчики нашего класса поступили в военные школы, после окончания которых были отправлены на фронт. Вскоре стали поступать сообщения об их гибели. Местные девочки всякими правдами и неправдами освободились от учебы в техникуме.
       В конце мая начался учебный год в техникуме. В классе была я и 20-25 мальчиков 13-14 лет. Я выглядела среди них как "Гулливер у лилипутов". Ничего изменить нельзя было, и я стала добросовестно осваивать новую профессию под названием "Централизация, сигнализация и блокировка". Толком, что собой представляет эта новая отрасль на железной дороге, не знала. Учителя были мной очень довольны, постоянно хвалили. На практических занятиях в мастерских травмировала руки, и не могла выполнить задание.
       Родители видели мои страдания и понимали бесперспективность всей этой затеи. Папа решил посоветоваться со своим директором. Он порекомендовал прекратить посещение техникума, в надежде, что я буду отчислена за прогулы. Так и было. Но чувство страха за поступок долгое время не покидало меня и семью.
      

    Мединститут (Ашхабад, Киев)

      
       Узнав, что есть возможность закончить десятый класс экстерном, интенсивно принялась за учебу. Через три месяца сдала все экзамены. Сложности оказались с экзаменом по английскому языку, т. к. не было соответствующих преподавателей. Поэтому мне дали дополнительно три недели для подготовки к экзамену по немецкому языку. Отлично сдала экзамены и почти сразу начала учебу в Туркменском государственном мединституте.
       В годы войны все институты принимали студентов без вступитель­ных экзаменов. Тогда уже зарождалась тенденция подготовки на­циональных кадров. Специальные люди разъезжали по аулам приглашать и уговаривать туркмен поступать в институты. Я не помню различий в приеме русских и евреев, которыe были в меньшинстве. Это связано с тем, что эвакуация в приграничный город ограничивалась.
       Еще в школе решила стать химиком, но в Ашхабаде не было соответствующего института. Уехать в другой город не могла. По категорическому настоянию родителей пришлось поступать в мединститут. Сейчас мне трудно представить свою жизнь с другой профессией. Спасибо моим дорогим!
       Как и все, мы жили в тяжелых материальных условиях, постоянно ощущая голод и страдая от жестокой жары, недостатка воды. День начинался с прослушивания по репродуктору безрадостных последних известий "От Советского информбюро", неизменно проникновенно сообщаемых диктором Ю. Левитаном.
       Кое-как умывшись крохотным количеством воды, каждый съедал свой скудный завтрак. Братика отводили в детский сад, тетя с подругой уходила на работу, я в институт. Папа к этому времени уже успевал побывать на работе и вернуться к очень скромному завтраку (пшеничная каша без жира и молока, чай с изюмом, либо подогретая газированная вода с сиропом).
       Мединститут находился примерно в часе ходьбы от нашего дома. Он был открыт за десять лет до начала войны. Уровень преподавания повысился в связи с приездом профессорско-преподаватель­ско­го состава из Ленинграда, Симферополя и других больших городов.
       Училась с большим интересом и прилежанием. Это было нелегко на голодный желудок и в военное лихолетье. Со второго курса успешно работала в студенческом научном кружке на кафедре биохимии. Хотели дать именную стипендию, но потом нашли вместо меня национальный кадр. Почему-то это меня не огорчило.
       Ко мне, как лучшей студентке курса, прикрепили двух отстающих студенток Лилю Мельцер и Таню Лисогорову. Лиля была тупой, очень ленивой и вскоре оставила мединститут.
       Таня успела побывать на войне медсестрой, выйти замуж за политработника и родить ребенка. Она очень старалась в учебе и была благодарна мне за помощь. Не могу забыть наши совместные завтраки у нее дома, состоящие из американского бекона либо сосисок и омлета из яичного порошка.
       За все годы жизни в Ашхабаде не вспоминаю каких-либо проявлений антисемитизма. Единственное, что я несколько раз слышала и мне говорили знакомые это фразу "Сарра на базаре брынзу продает", произносимую мальчишками и девчонками картавым голосом.
       Kогда в течение месяца работали в узбекском колхозе, познакомились с местным счетоводом, демобилизованным из армии в связи с ранениями. Он знал два ругательных никому неизвестных в колхозе слoва — мат и жид. Самое смешное, что употреблял их как при общении с нами, так и со своими односельчанами.
       Примерно в начале второго курса стали говорить о скором окончании войны и возращении завода в Киев. Поэтому я решила досроч­но сдать все экзамены. Это оказалось очень кстати, т. к. папа вер­нув­шись в Киев, перенес тяжелую операцию, получил кратковременный отпуск и я поехала в Киев, не дожидаясь реэвакуации всей семьи.
       В Киев мы ехали пассажирским поездом при температуре воздуха 37 градусов в течение двух недель с однодневной стоянкой в Ташкенте и пересадкой в Москве. Все очень осложнялось тяжелыми приступами малярии, начавшейся у меня в Ашхабаде. В Москве встретилась с Таней Шпун, успела побывать в театре, посмотреть "Пигмалион" с участием Зеркаловой.
       Возвращаясь в Киев, мы очень мало знали о судьбе своих родных и друзей. В эвакуации чаще других друзей вспоминала Иру Резвую. Знала, что ее семья не собиралась уезжать. Я представляла себе Ирку весящую на виселице. Основанием для таких мыслей было то, что ее папа ушел на фронт, а она комсомолка.
       Буквально на следующий день нашего приезда папа в трамвае встретил Иру. Она очень обрадовалась и сказала, что с оставшимися двумя одноклассниками немедленно посетит меня. Через несколько дней пришли мои одноклассники. Мы на перебой рассказывали о прошедших годах. От них узнала, что две моих одноклассницы со своими семьями погибли в Бабьем Яре. Затем пошли погулять по очень изменившемуся городу. Потрясало не только разрушение, а и пустые улицы и почти отсутствие городского транспорта. Вечером были в оперном театре, в котором гастролировал Харьковский драматический театр. Зал был полупустой и состоял в основном из военнослужащих. Ставили пьесу А. Корнейчука "Фронт". Как и многие зрители не досидели до конца, потому что домой нужно добираться пешком по пустым и темным улицам. Еще война не закончилась и воздушные налеты на Киев продолжались. Домой добралась не без происшествий — в темном парадном не могла найти свою квартиру.
       Мне очень хотелось поговорить с Ирой наедине. Когда она пришла на следующий день, то показалась мне какой-то чужой. Затем стала рассказывать о сравнительно благополучной жизни своей семьи во время оккупации, включая папу. Все это было непонятно, я не знала о чем спрашивать. Ее мало интересовала наша жизнь в эвакуации. Сказала, что я должна быть готова к различным проявлениям антисемитизма, обвиняла в этом немцев. Вечером поделилась информацией с папой, для которого это не было новостью. Ира еще несколько раз приходила ко мне, но не приглашала к себе домой. Почему? Вернувшаяся из эвакуации моя мудрая бабушка Ента
    объяс­нила поступок Иры нежеланием показывать мне награбленные вещи. Кто знает? Вскоре наше общение прекратилось. Периодически встре­чались на площади Калинина по дороге на занятия, быстро расходились, т. к. ехали в разные стороны.
       Экзамены за второй курс сданы досрочно на отлично в Ашхабаде. Все время отдавала уходу за папой и привыкала к во многом изменившейся жизни.
       Третий курс начался с опозданием на месяц. Учебные помещения в плохом состоянии, практически не было учебников. Кафедры располагались в разных концах города, что, при отсутствии транспорта, создавало большие трудности. Уровень преподавания многих предметов был ниже, чем в Ашхабаде, поскольку основные сотрудники еще не вернулись из эвакуации.
       С окончанием войны обстановка постепенно улучшалась. Занятия в институте все время перемежались с различными работами (расчищение завалов, уборка института, санитарная обработка военного обмундирования, лесоповал и т. д.).
       После четвертого курса количество студентов удвоилось за счет зауряд-врачей, т. е. студентов, которые после четвертого курса были призваны в действующую армию. Они очень отличались от нас не только возрастом, но и своим отношением к учебе, оценками всего окру­жающего. Среди них были супружеские пары и люди с ранениями.
       Училась, как и подавляющее большинство студентов, добросовестно и целеустремленно. О "пятой графе" вспомнила, когда меня не хотели принять на лечебный факультет, на котором училась в Ашхабаде, и повторно не получила именную стипендию.
       Упорно и глубоко изучала все предметы, почувствовала интерес к научной работе.
       В конце третьего курса решила стать терапевтом. Этому решению я обязана ассистенту кафедры пропедевтической терапии Белле Давыдовне Боревской.
       С четвертого курса была членом студенческого научного кружка на кафедре госпитальной терапии, руководимой академиком Николаем Дмитриевичем Стражеско. Сделала доклад под названием "Атеросклероз следует за гипертонией, как тень за человеком". Работа получила высокую оценку. Кроме того, регулярно посещала вечерние обходы ведущих специалистов кафедры госпитальной терапии, участвовала в научных разработках сотрудников, много читала.
       Никогда не уклонялась от общественной работы, была комсоргом группы и т. п.
       В средине пятого курса в числе 20 лучших студентов от Ученого совета и партбюро института получила рекомендацию на научную работу.
       В этом списке было три еврея. Все понимали, что на 500 выпускников количество лучших из лучших евреев было занижено, а русских и украинцев завышено.
       Большое значение для внесения меня в список рекомендуемых студентов имело письмо академика Н. Д. Стражеско с просьбой оставить меня на научной работе руководимой им кафедры. Я была счастлива и горда. Письмо Н. Д., как не сработавшая реликвия, хранилось у меня много лет, а затем передала его в музей медицины.
       Впервые расцвет антисемитизма, что называется собственными глазами, увидела при распределении на работу наших выпускников. Это было первого апреля 1947 гoда. Всем объявили, что лучшие назначения получат отличники и хорошие студенты. На деле оказалось все наоборот. Худшие назначения получали евреи, в том числе отличники и участники войны. Я тоже получила одно из самых плохих назначений, но не огорчилась, т. к. верила, что буду направлена на научную работу. Очень обидно было за своих сокурсников.
       Поделилась с родителями всем происходящим при распределении, они не очень удивились, т. к. знали не мало подобных случаев. Мне посоветовали успокоиться и продолжать упорно трудиться.
       Для получения диплома с отличием нужно сдать государственные экзамены на отлично. При систематическом изучении предметов это было несложно, тем более, что экзаменующий смотрел на предыдущие оценки.
       Так случилось, что экзамен по терапии сдавала "грозе студентов" профессору Максу Моисеевичу Губергрицу. За соседним столом экзамен принимал доцент кафедры Н. Д. Стражеско М. И. Качур. Когда я зашла в аудиторию, он сказал М. М., что эту студентку хочет оставить на своей кафедре Н. Д. На реплику М. М. ответил: "Хорошо, посмотрим, что она знает". Я взяла билет, вопросы в котором давали возможность показать свои знания по внутренним болезням и теоретическим предметам. Экзамен, вместо обычных 10-15 минут, продолжался около часа. Мои товарищи, стоявшие за дверью, не могли себе представить, что происходит. Я вышла очень довольная и совершенно обессиленная. Позже секретарь приемной комиссии сообщила, что мой ответ очень понравился М. М. Губергрицу. Он сказал, что с такими глубокими и всесторонними знаниями у студентов встретился впервые.
      

    Начало научного пути

      
       Государственные экзамены сданы, получен диплом с отличием. Всем полагался месячный отпуск. Поехать отдохнуть я не смогла. Посещала театры, концерты, выставки, много читала, и время отпуска приближалось к концу.
       Никакой информации о моем зачислении на кафедру в мединститут не получила. По настоянию папы пошла к заместителю директора по науке профессору Е. И. Чайке. Зашла в кабинет и назвала свою фамилию. Не глядя на меня, он сообщил, что место на кафедре Н. Д. Стражеско я не получила, т. к. появился более достойный кандидат. Не помню как, вся в слезах, вышла и побежала домой. Не могла понять, как такое могло случиться, и не знала, что можно пред­принять.
       Папа посоветовал мне обратиться к М. М. Губергрицу. Я сопротивлялась, т. к. была уверена, что он меня забыл. Кроме того, знала, что на основании изучения в деканате личных дел, М. М. пригласил на работу четырех очень достойных врачей моего выпуска. (Лену Гутман, Борю Брагинского, Мишу Мерзона, Володю Любовича.)
       Выхода не было и я отважилась пойти. Зашла в кабинет, который после обхода заполнен всеми сотрудниками и студентами. Прежде, чем начинать свою просьбу я робко сказала: "Вы уже, вероятно, меня не помните?" М. М. вскочил со стула и буквально крикнул: "Как она вам нравиться? Я ее не помню!" И тут же рассказал всем присутствующим его впечатление обо мне, полученные на государственном экзамене.
       Когда совещание закончилось, спросил, где я так долго была и знаю ли я о том, что на работу приняты четыре человека моего выпуска. Я все объяснила. М. М. сказал, что в настоящее время нет ни одного места, но постарается сделать все, чтобы я работала у него.
       М. М., помимо кафедры пропедевтической терапии в мединституте, руководил клиническим отделом института питания. Это увеличивало количество сотрудников для научной работы.
       Мне ученице "последней генерации", необходимо рассказать о моем Учителе Максе Моисеевиче Губергрице — Ученом, Человеке, Гражданине.
       Родился М. Губергриц 10 января 1886 года в Тарту (Юрьев) в семье врача. Закончив с золотой медалью гимназию, поступил на медицинский факультет Юрьевского университета. С 1905 года продолжал учебу в Киевском мединституте, который окончил с отличием в 1911 году.
       Исключительные способности, широкий кругозор, огромная работоспособность М. М. обратили внимание основоположника украинской школы терапевтов Василия Парменовича Образцова. Молодому выпускнику предложена должность врача на кафедре, руководимой В. П. Образцовым. После защиты докторской диссертации получает место доцента кафедры частной патологии и терапии. Спустя непродолжительное время становится заведующим кафедрой, на которой проработал всю жизнь.
       Через научную и врачебную деятельность М. М. Губергрица красной нитью проходят два положения — необходимость интеграции научной и практической медицины и взаимосвязь всех систем организма. Подобные представления были прогрессивны для того времени и не потеряли своего значения сейчас.
       Начав изучение сердечно-сосудистой системы, прошел обучение в известной Европейской клинике профессора Крауса. Там овладел новым в то время методом — электрокардиографией. Первый в Киеве электрокардиограф был в его клинике. М. М. впервые в мире описал нормальный третий тон сердца и вскрыл механизмы его возникновения.
       Работая в лаборатории академика И. П. Павлова, описал новый физиологический феномен так называемый "Рефлекс свободы". Полученные в лаборатории знания нашли широкое применение в дальнейших разработках М. М., в частности системы пищеварения.
       Как врач-гуманист М. М. Губергриц придавал большое значение проблеме боли, всегда подчеркивал необходимость избавления пациентов от болевых ощущений.
       Во время Второй мировой войны, будучи в эвакуации в Челябинске, М. М. написал оригинальные и очень актуальные работы по раневому сепсису. Глубокие исследования М. М. и сотрудников в послевоенные годы посвящены всестороннему изучению алиментарной дистрофии (болезни голода).
       Учителю была присуща исключительная способность клинических наблюдений, их обобщения и создания научных концепций.
       Нельзя не вспомнить блестящий лекторский талант М. М. Он единственный на всей кафедре читал лекции на украинском языке. Доходчиво излагал самые сложные вопросы, и они оставались в памяти на долгие годы. Афоризмами из его лекций постоянно пользовались врачи и студенты.
       Очень поучительны клинические обходы Учителя. Это своего рода экзамен по теории и практике внутренних болезней для молодых и старших сотрудников. Царившее на обходах напряжение сменялось остроумными высказываниями шефа и общим смехом.
       Подбирая сотрудников, Учитель прежде всего интересовался их деловыми качествами. Это позволило ему собрать до и после войны коллектив способных, одержимых людей. Любил повторять, что ему не нужны "чиновники от медицины".
       С большим удовлетворением принял избрание академиком Украинской академии наук.
       Перу М. М. Губергрица принадлежит свыше 100 научных работ, "Справочник для врачей", "Руководство по диагностике и пропедевтике внутренних болезней". "Руководство", выдержавшее два издания, долгие годы оставалось настольной книгой студентов и врачей.
       Регулярно с сотрудниками оказывал консультативную помощь практическому здравоохранению в городах и районах Украины.
       За успехи в области науки и здравоохранения стал заслуженным деятелем науки УССР, награждался орденами, медалями, почетными грамотами.
       Учителя отличала многогранность интересов: он очень любил музыку, живопись, художественную литературу, постоянно общался с писателями, художниками, артистами, приобщая их к своей общественной деятельности. Мне посчастливилось побывать на конференции практических врачей (Бородянский район, Киевская область) с участием М. М. и писателя Юрия Яновского.
       Высокому признанию академика М. М. Губергрица способствовали не только вклад в научную и практическую медицину а и то, что он был лечащим врачом первых лиц и их семей в УССР, Москве и других республиках. Его постоянными пациентами были Н. С. Хру­щев с семьей, П. Жемчужина-Молотова, Н. Патоличев и др. Тогда об антисемитизме никто не смел даже думать. А сейчас это общеизвестно.
       Без преувеличения можно сказать, что М. М. Губергриц был самой яркой фигурой среди терапевтов-евреев, признанных официозом. Это определяло его большие возможности, в частности в реализации моего трудоустройства.
       Спустя короткое время после нашего разговора, М. М. сообщил, что найден какой-то документ, позволяющий направлять способных выпускников на должность лаборантов для выполнения научных исследований. Такое разрешение получили три человека: я, сталинский стипендиат, участник войны, член КПСС Нюма Спивак и почему-то невестка заместителя директора по хозяйственной части мединститута Муся Духина.
       Не будучи уверена в положительном решении М. М., стала искать другие возможности. Буквально на заборе прочла объявление, что институт рентгенологии объявляет конкурс на замещение вакантных должностей аспирантов. Задумалась, т. к. антисемитизм директора этого института Шевченко был общеизвестен. По дороге домой встретила свою русскую однокурсницу красивую женщину, очень посредственную студентку. Она мне сообщила, что принята в аспирантуру рентгеновского института. Узнав о моих проблемах, посоветовала немедленно пойти на прием к директору. И добавила: "Если меня взяли, то нет оснований волноваться тебе".
       На следующий день пошла на прием к директору. Он мне показал­ся очень благожелательным и сказал срочно подавать документы. Когда я уходила, Шевченко поинтересовался моей фамилией. И сразу доброжелательность исчезла с его лица. Решила, что мне это показалось, и начала подготовку к приемным экзаменам.
       Заместителем директора рентгеновского института по научной работе был профессор А. В. Городецкий, который несколько лет лечил мою маму по поводу очень тяжелого заболевания. Решила посоветоваться с ним, как писать реферат. Он снисходительно посмотрел на меня и сказал: "Я, конечно, могу вам все посоветовать, но Шевченко никогда не примет еврея. Он просто не понял кто вы по национальности, т. к. вы не похожи". Все стало понятным.
       К счастью, к этому времени получила положительный ответ от М. М.
       Все документы нашей "тройки" хранились в отделе аспирантуры и клинической ординатуры мединститута и мы работали по соответствующим программам.
       Первого сентября 1947 года я и мои однокурсники начали работу на кафедре. Нельзя было не отметить превалирование на кафедре евреев, в oсновном довоенных сотрудников, в своем большинстве участников войны.
       Клинические ординаторы Нина Васильевна Позднякова и Маргарита Модестовна Раевская с нетерпением ждали окончания срока обучения, т. к. безумно устали от предъявляемых к ним требований. Особенно "неуютно" они себя почувствовали на фоне вновь пришед­ших сотрудников. М. М. помог им трудоустроиться и они оказались неплохими практическими врачами.
       Раньше в клинику был принят на должность клинического ординатора участник войны, орденоносец, член КПСС Леонид Залманович Гейхман. Мы его называли "Старший среди младших", т. к. он был женат и они ждали ребенка. К нашему приходу в клинической ординатуре обучалась участница войны, орденоносец, член партии Анна Михайловна Быховская.
       Клиника была базой киевского военного фельдшерского училища. Довоенный сотрудник кафедры заведующий циклом терапии полковник Александр Израилевич Франкфурт, работал доцентом кафедры. Он получил возможность продолжить работу над докторской диссертацией, начатой перед войной. О трудоспособности и организованности А. И. можно рассказывать легенды.
       Преподаватель цикла того же училища Марк Борисович Фейгин также участвовал в научной работе, которая в последующем стала кандидатской диссертацией. Он стал кандидатом медицинских наук после повторной защиты.
       Через год были приняты два клинических ординатора — Шурик Левин и Рома Птуха. Не выдержав нагрузки, Рома ушел. М. М. был огорчен потерей национального кадра, тем более сына главного экономического советника Н. С. Хрущева.
       Аспирант кафедры Макс Исаакович Рейдерман очень способный и эрудированный человек, знал несколько иностранных языков и продолжал их изучение. Начал исследования для кандидатской диссертации, выполняя работу ассистента училища. Спустя два года принят в аспирантуру. Его зачислению способствовала услуга по переводу иностранной литературы члену конкурсной комиссии. Почему-то на втором курсе обучения призван в армию. Даже во время войны аспиранты получали отсрочку. Знали, что М. М. боролся за него, но ничего не смог сделать.
       На врачебной конференции какого-то района М. М. заметил и пригласил в клиническую ординатуру Василия Ковальчученко. Его на вокзале встречал парторг кафедры доцент Соломон Ильич Каменецкий. Шурик Левин шутя говорил: "Зачем Ковальчученко два "ко", пусть одно даст мне". Вася недолго выдержал работу и под видом болезни вернулся в свою районную больницу.
       Чтобы представить себе причину ухода национальных кадров, имеющих возможность выбора, коротко расскажу о наших обязанностях. Рабочий день почти у всех обычно начинался в 6 утра и заканчивался в 9-10 часов вечера. В наши обязанности входило: курация больных, участие в обходах доцентов и профессоров, 2-3 круглосуточных дежурства по клинике в месяц, научные исследования, посещение лекций и практических занятий, самостоятельные практические занятия со студентами, работа в поликлинике, доклады, а вскоре подготовку к сдаче кандидатского минимума, работу над диссертацией. Мы жили с родителями и могли себя полностью посвятить работе. Молодость и большая целеустремленность помогали справиться с колоссальной нагрузкой.
       Находили время для посещения театров, регулярно отмечали именины "молодежи" (так нас называл М. М.).
       Макса Моисеевича мы боготворили и побаивались.
       Как евреи, никогда не чувствовали снисхождения со стороны М. М. и сотрудников. Не могли не заметить его некоторое заискивание перед национальными кадрами. Понимали, почему это происходит и ограничивались шутками. С каким-то особым теплом М. М. относился к молодым сотрудникам, что изредка вызывало незлобные нарекания "старших товарищей".
       Отношения с коллективом у всех нормальные, видимых проявлений антисемитизма не помню.
       Вспоминаю только один случай, когда врач Татьяна Михайловна Новицкая, встретив меня на лестнице, спросила: "Почему ваших выдвигают, а наших нет". Я сразу не поняла вопрос. Оказалось, что М. М. ее не включил соавтором в статью по материалам, выполненным мной и Леной Гутман. Не знаю, каким образом, в опубликованной статье ее имя было.
       Будучи очень прогрессивным человеком, М. М. всегда стремился внедрять все новое. Для освоения гастроскопии направил на два месяца меня и Лену Гутман в Москву. Работа была очень интересной и успешной. После возвращения нам были предложены темы кандидатских диссертаций: Лене "Гастроскопия в диагностике рака желудка", мне — "Гастроскопия как метод диагностики хронического гастрита". Исследования нас очень увлекали.
       К концу второго года обучения получила повестку в суд, в связи с невыездом на работу по месту назначения. К слову, мою двоюродную сестру Риту Мельман (дочь погибшего на войне солдата) по такой же причине арестовали. Я явилась к судье со справкой о том, что работаю на должности лаборанта мединститута, который подал на меня в суд. Дело было прекращено. Но после этого, отдел кадров мединститута не разрешил мне работать. К тому времени я сдала три из четырех кандидатских экзаменов, приступила к выполнению кандидатской диссертации.
       М. М. сказал, что я должна ехать по месту назначения в отдаленный район Донецкой области, а с нового года он постарается что-нибудь сделать. Уже началось прощание с огорченными друзьями, сотрудниками, Киевом.
       Спустя несколько дней М. М. встретил меня в коридоре и сказал, что будет у заболевшего министра здравоохранения Л. И. Медведя и постарается все уладить. Утром следующего дня победоносно сообщил, что я могу год работать на той же должности до написания кандидатской диссертации. Если мне не хватит этого времени, то можно продолжить работу без сохранения зарплаты. Все были довольны, а я счастлива. От работы получала еще больше удовлетворения.
       28 апреля 1951 года Лена Гутман и я первые из "молодежи" принесли Учителю переплетенные кандидатские диссертации, предварительно проверенные доцентами. Диссертацию Лены проверял И. Б. Фридман, а мою — Г. Ц. Пинес. Макс Моисеевич был очень доволен, сказал, что это для него первомайский подарок, улыбался и вслух хвалил нас, что бывало нечасто. Но тут же добавил, что мы еще не овладели методом ЭКГ и должны это успеть, пока он будет проверять диссертации.
       Мы поблагодарили шефа и твердо пообещали наверстать упущен­ное.
       Шестого мая 1951 года Макс Моисеевич умер. За три дня до этого он заболел тяжелым инфарктом миокарда. Это случилось на консультации Н. Патоличева — Первого секретаря компартии Белоруссии. Из Минска М. М. был отправлен в Киев без соответствующих необходимых обследований и предосторожностей.
       Лечился у себя дома, все ведущие сотрудники поочередно дежурили. Была создана медицинская комиссия под руководством министра здравоохранения УССР Л. И. Медведя в составе ведущих профессоров. Состояние Учителя все время ухудшалось. Утром шестого мая молодые сотрудники вызваны к нему на квартиру. По сути, мы застали М. М. в агонии. Около 12 часов дня констатирована смерть. Взрыв всеобщих рыданий, включая врачебную комиссию. Спустя час прилетел на консультацию из Москвы профессор Мирон Семенович Вовси. Он упал на грудь умершего и долго рыдал.
       Хоронили Учителя со всеми почестями, положенными академику. Никогда не забуду ночь, проведенную у гроба М. М. в помещении академии наук УССР. Самое важное, что врача-гуманиста хоронил народ. На траурном митинге я и Лена узнали, что будучи в крайне тяжелом состоянии, Макс Мойсеевич читал наши диссертации и дал положительную оценку. Траурная процессия от здания АН Украины до Байкового кладбища растянулась на несколько кварталов.
       Совет министров УССР постановил присвоить имя академика М. М. Губергрица кафедре пропедевтической терапии Киевского мед­института и издать трехтомник его трудов.
       Все сотрудники ощущали себя сиротами. Многие знали, что из-за чувства зависти и нелегкого характера, у М. М. Губергрица много врагов. Диссертанты очень беспокоились об исходе защиты. Не меньше волновал вопрос трудоустройства. О работе на кафедре не могло быть речи даже при жизни Макса Моисеевича. Одно освободившееся место ассистента предложено еще до окончания ординатуры Зое Михайловне Саенко. Она очень дружила со всеми и, когда ей было предложено место, спросила: "A почему не Лене, либо Нелли". Причина всем была ясна.
       Еще при жизни М. М. трудоустроил Лену Гутман. Она получила должность участкового врача в поликлинике ЦК партии.
      

    Работа в городской больнице Киева, "Дело врачей"

      
       Окончился срок разрешения работать в клинике мединститута. Сохраняла мечту о продолжении научных исследований, понимая абсолютную нереальность задуманного.
       Главный терапевт военного окружного госпиталя, на базе которого я собирала данные для кандидатской диссертации, профессор Г. Й. Бур­чинский, пытался устроить меня преподавателем на курсах усовершен­ствования военных врачей. K сожалению, ничего не вышло.
       Профессор Никита Борисович Маньковский хорошо знал меня по совместным исследованиям. Он был назначен заместителем директора по научной работе Черновицкого мединститута и пообещал оказать мне содействие в получении места на кафедре терапии. Это было невозможно из-за воинствующего антисемита ректора института проф. Ковалева.
       Спустя много лет я оказалась с Ковалевым в одной бригаде по оказанию помощи сельскому здравоохранению (чтение лекций, семи­нары в областной больнице и т. д.). Тогда он уже был Председателем Ученого совета МЗ Украины. По дороге в автобусе велись разговоры на различные темы. И вдруг Ковалев заявляет: "Ну и душил я этих евреев в Черновцах". И стал приводить примеры, которые я не в состоянии была воспринимать. Мои сотрудники по институту урологии и нефрологии А. П. Пелещук и А. Д. Тодоренко испытывали боль­шую неловкость и перевели разговор на другую тему.
       Когда мы приехали и стали знакомиться с программой конференции, Ковалев с удивлением спросил: "А кто такой Мельман?" "Это не он, а она — Мельман я". Во время ужина этот антисемит ухаживал за мной и предложил тост в мою честь. Как было противно! Интересно, что после этого случая он только меня приглашал на консультации нефрологических больных в свою клинику и всегда был очень внимателен и доброжелателен. Почему это произошло, не знаю.
       Наконец с большим трудом мне удалось получить полставки терапевта и дополнительно платные дежурства в Киевской областной клинической больнице. Этому способствовал доктор Абрам Саулович Литинский, с которым я работала в одном отделении, будучи на кафедре пропедевтической терапии.
       31 декабря 1951 года подала диссертацию для официальной защиты в киевский мединститут. Защита назначена на июнь 1952 г.
       Новый заведующий кафедрой профессор Ф. Я. Примак должен разрешить в печать мой автореферат. Когда обратилась к нему, он заявил, что ничего подписывать не будет, т. к. я бросила клинику и ушла на другую работу. Поэтому его партийная совесть требует голосовать против и призвать к этому членов Ученого совета. Единственное, что могла сказать: "Я ушла?!" Автореферат он подписал, но вставал вопрос, как можно идти на защиту после таких обещаний. Советы друзей и коллег были разные. Решила не переносить сроки. Будет, как будет!!!
       Официальной защите кандидатской диссертации предшествовала апробация на научном заседании терапевтического общества. Доклад прошел успешно и особенно меня хвалил, ничего не понимая по существу диссертации, приемник М. М. проф. Ф. Я. Примак.
       В июне 1952 г. состоялась официальная защита кандидатской диссертации. "Принципиальный коммунист" Ф. Я. Примак дал мне очень хорошую характеристику, приврав, что знает меня еще студент­кой. При закрытом голосовании получила причитающиеся три "черных шара", авторы которых были известны.
       На том же Ученом совете проходила защита кандидатской диссертации участника войны с "подозрительной" фамилией. Для того чтобы рассеять сомнения, диссертант подчеркнул свое крестьянское происхождение. Однако это не помогло. Диссертация на основании очень веских недостатков была отклонена.
       16 января 1953 года папу посадили в тюрьму, и вся жизнь перевернулась. Я совмещала работу с поисками справедливости. Положение ухудшалось нарастающим расцветом антисемитизма. Соответствующая информация поступала от родных, знакомых и сотрудников, газет, журналов.
       Грянуло "Дело врачей".
       Об аресте "врачей-убийц" я узнала на работе из Правитель­ст­вен­ного сообщения по радио и публикации в газетах — 13 января 1953 года. После 11 часов нам сообщили, что главный врач приглашает всех на митинг. Народу собралось немного, т. к. многие сотрудники не могли оставить работу. Главный врач больницы Григорий Абрамович Квартин прочитал Правительственное сообщение. В нем была представлена информация о раскрытии организации врачей, совершавших тяжелые преступления, которая была названа "Дело о врачах-убийцах". Потупив взгляд, доктор Квартин спросил все ли понятно, просил принять сообщение к сведению и разойтись по рабочим местам. Желающих принять участие в обсуждении не оказалось, все были в шоке.
       В отличие от нашей больницы, в других лечебных и научно-ис­следовательских институтах очень активно клеймили позором "вра­чей-убийц".
       Большинство же задавали себе вопрос "Неужели это правда?" Спустя несколько лет Григорий Абрамович, исключительно честный человек, рассказывал, как невероятно трудно ему было зачитать "уверенным тоном" информацию, в которую абсолютно не верил.
       Первое, что привело меня в ужас, это список арестованных, с перечислением профессоров, в клиниках которых я и клинический ординатор Лена Гутман в марте-апреле 1949 года обучались гастроскопии. Это С. М. Вовси, М. Б. Каган, В. Н. Виноградов. Они были друзья и единомышленники нашего, тогда уже покойного, учителя академика Макса Мойсеевича Губергрица. Когда я и Лена собирались на учебу в Москву, Макс Моисеевич при всех сотрудниках вручил нам рекомендательные письма. Он просил своих коллег "дать нам все возможное и выжать из нас максимум". Такие формулировки были присущи нашему Учителю.
       Ко времени "Дела врачей" заведующим кафедрой был проф. Федор Яковлевич Примак. На предыдущей работе в тесном кругу его называли "Федька-дурак". Лица еврейской национальности практически все были, под тем либо иным предлогом, уволены. Продолжавшая работать в должности статистика Мария Яковлевна Гурфинкель с ужасом сообщила мне и Лене, что ассистент кафедры В. А. Но­вицкий сказал: "Лена и Нелли это были посланцы Губергрица к Вовси". Это его жена Татьяна Румянцева еще при жизни М. М. спросила меня, почему выдвигают евреев, а наших — нет? В такое страшное время подобное заявление могло закончиться тяжелыми последствиями.
       Я начала представлять себя в тюрьме и с ужасом думала, что будет с беременной Леной. В целях "конспирации", решили уничтожить бюсты Макса Моисеевича, сделанные после его смерти для всех учеников. Все фотографии спрятаны между книгами.
       От Марии Яковлевны узнали, что с фасада клиники снята мемориальная доска с указанием, что ей присвоено имя М. М. Губергрица. Работа по изданию трудов приостановлена. К счастью, худшее не произошло. Постановление о присвоении клинике имени М. М. Губер­грица и издании его трудов — забыто.
       Переживания и многолетние тяжкие последствия этого ужасного времени, в которые были вовлечены родные и друзья, забыть невозможно.
       Имею основание думать, что мой вызов в ВАК для повторной защиты кандидатской диссертации, которая там находилась все это жуткое время, явился следствием "Дела врачей" и "Дела Мельмана".
       Напряжение и чувство страха, в котором мы все находились в период "Дела врачей" трудно описать. Заметно стало желание руководства избавиться от евреев не только в элитных, а и в обычных медицинских учреждениях. Некоторые руководители старались избавиться даже от родственников врачей-евреев.
       После появления в республиканской газете антисемитского фель­етона "Семейный альбом" началось массовое увольнение евреев в мединституте и институте усовершенствования врачей. Делалось это различными методами.
       Ректор мединститута Т. В. Калиниченко очень осторожно выбирал кандидатов для увольнения, деликатно сообщал об этом, помогал трудоустроиться. Порядочные люди в любой ситуации остаются порядочными.
       В институте усовершенствования врачей директор, профессор Горчаков буквально устроил погром. несколько сотрудников после беседы с ним заболели инфарктом и инсультом.
       Страх наводили безнаказанные проявления бытового антисемитизма и провокационная информация. Страна клеймила "преступников в белых халатах" и заодно евреев.
       Время стирает отдельные эпизоды, но кое-что в памяти остается.
       Помню, как во время дежурства в больнице, ко мне с истерикой вбежала дежурная медсестра и сквозь рыдания сообщила, что больной принял ее за еврейку и не разрешил сделать укол. Мне ничего не оставалось как пойти его уговорить. Моим уговорам помогло то, что медсестра доказала больному свое нееврейское происхождение.
       Попросила свою коллегу очень квалифицированного врача Лесю Самойловну Каплун, проконсультировать вместо меня больную в хирургическом отделении. Увидев семитское лицо консультанта, больная отказалась от осмотра и потребовала моей консультации. В то страшное время я не могла отказаться. Мои чувства не нуждаются в описании. Больная осталась довольна и сказала: "Вы настоящий рус­ский врач, а не та, что приходила вчера".
       В день смерти Сталина моя пациентка, которую я посетила на дому после круглосуточного дежурства в стационаре, сообщила, что это дело рук врачей-евреев. Попросила ее прекратить необоснованные обвинения т. к. я еврейка. Она с умиление сказала: "А вы на них совсем не похожи". Это был популярный "комплимент" антисемитов.
       Помню как "Дело врачей" отразилось на судьбе дяди моего мужа Давида Ефимовича Крисона. Он высококвалифицированный врач, кандидат медицинских наук, прошел в действующей армии всю Отечественную войну, орденоносец. В это время работал ассистентом кафедры акушерства и гинекологии киевского мединститута, был любимцем пациенток и студентов. Ему поручили принять роды у заместителя главного прокурора Киева. Такие ответственные задания получали самые квалифицированные врачи. К сожалению, через несколько дней после родов возникло довольно часто встречающееся осложнение. Срочно проведено соответствующее лечение. Все закончилось благополучно для матери и ребенка. Не дожидаясь результатов лечения, по предложению завкафедрой А. Ю. Лурье (крещеный еврей), доктор Крисон был снят с работы и посажен в тюрьму для проведения следствия, которое затянулось до смерти Сталина. Д. Е. освобожден, состояние его здоровья резко ухудшилось, и он был вынужден выйти на военную пенсию.
       Евгения Гитис, сотрудница института физиологии имени О. А. Бо­гомольца, вспоминает, что в связи с реорганизацией, из пяти евреев, четыре были уволены. Это А. З. Колчинская, Л. С. Вайсблат, Н. И. Блейхерман, Е. И. Гитис. Все они способные люди, после насту­пления "оттепели", с большим трудом смогли успешно продолжить научную работу, получить степень доктора медицинских наук.
       Мой товарищ по работе в клинике М. М. Губергрица Макс Исаакович Рейдерман в то время работал в военной медико-санитарной части, расположенной в Китае. Он рассказал, что когда в Москве было состряпано второе "Дело Бейлиса", местным партийным боссам захотелось придумать что-нибудь подобное. Его коллега очень квалифицированный хирург Крупин сделал стернальную пункцию тяжелобольному с острой лейкемией. Вскоре больной умер. В то время подобные больные всегда умирали. Несмотря на это, врач обвинен в смерти пациента, а патолог обнаружил на вскрытии "царапины на сердце". Всем была понятна нелепость обвинений. Хирурга сняли с работы, посадили в тюрьму и отправили в Хабаровск. О дальнейшей его судьбе информации нет.
       Чудом не оказался в тюрьме Макс. Его обвинили в смерти больного язвенной болезнью, осложненной повторным желудочным кровотечением. Первое кровотечение остановлено переливаниями крови, в том числе сданной доктором Рейдерманом. Приглашенный из гарнизонного госпиталя хирург считал нецелесообразным перевод больного в хирургическое отделение и рекомендовал продолжить лечение в терапевтическом отделении. Повторное кровотечение не могло быть остановлено раннее используемыми методами, и больной умер. К сожалению, подобные случаи, особенно в то время, наблюдались нередко и не расценивались как врачебная ошибка. Была создана комиссия, по заключению которой старший лейтенант медицинской службы М. И. Рейдерман переведен в другое учреждение. Все это произошло после освобождения врачей, но информация не успела дойти до воинской части. И как остроумно сказал Макс: "Эпидемия закончилась, карантин продолжается". "Карантин" продолжен на много лет.
       В мае 1953 года вызвана в экспертную комиссию ВАК для повторной защиты.
       Я очень волновалась до тех пор, пока не познакомилась с рецен­зией. Поняла, что она написана не специалистом. А специалисты в области гастроскопии мои учителя доцент Фунт, профессор Головинчиц, профессор Смирнов положительно оценивали мою учебу и работу.
       Под дверью экспертной комиссии ВАК познакомилась с доцентом евреем Кальф-Калифом из Харькова. В руках он держал два больших тома докторской диссертации, посвященной липоидному нефрозу. Обратила внимание на синюшность кожных покровов и сли­зистых, одышку. Предложила подержать огромные тома, т. к. стуль­ев в коридоре не было. Из кабинета он вышел в очень подавленном настроении, сказал, что я молодая (мне было 26 лет) и должна бороться.
       Выступление на экспертной комиссии прошло очень хорошо, не считая безграмотных реплик рецензента, которого я сразу "вычислила". На утро меня похвалили стенографистка и секретарь и обнадежили, что пленум ВАК утвердит положительное решение экспертной комиссии.
       Прошло еще долгих пять месяцев, и я попросила живущего в Москве своего кузена Исаака Шпуна поинтересоваться моими делами в ВАК. Получаю телеграмму: "Кандидату мед. наук Нелли Мельман — УРА". Стало спокойнее, но страх полностью не оставлял. Примерно через месяц получила диплом кандидата медицинских наук.
       Работа в первой Печерской больнице мне нравилась, чувствовала рост врачебной квалификации. Рядом со мной работали высококвалифицированные врачи. Заведующие всех отделений были евреи с уче­ной степенью, изгнанные из учебных и научных учреждений. С благодарностью вспоминаю своих старших коллег Абрама Сауловича Литинского, Григория Цалевича Пинеса, Иду Марковну Лубенскую.
       Главный врач больницы Григорий Абрамович Квартин прекрасный организатор и хирург смог в это сложное время сохранить коллектив.
       Тем не менее, стремление к научной работе сохранялось, несмотря на полную бесперспективность.
       В 1954 году муж по призыву партии поехал работать на машино-тракторную станцию в глухое село Житомирской области. Эти же призывы распространялись и на врачей. Главный врач больницы пожалел и спас меня, спрятав мои документы, т. к. я была на шестом месяце беременности. Вскоре родилась Аллочка, заполнившая всю мою жизнь.
       За 14 лет работы в больнице меня 16 раз (!) приглашали на научную либо педагогическую работу. Этому способствовали люди, которые ценили мои профессиональные и характерологические качества, а также моя несемитская внешность. Когда дело доходило до заполнения анкеты, под разными предлогами получала отказ.
       Один раз даже рекомендована конкурсной комиссией киевского института усовершенствования врачей на должность ассистента кафедры терапии. Оказалось, что мой конкурент дочь секретаря обкома партии где-то на Урале. Поскольку, мои преимущества были очевидны, конкурс отменили, сославшись на отсутствие свободных мест. Вскоре место появилось, но не для меня, а для моей конкурентки. В последующем нам по работе приходилось встречаться, но никто из нас не вспоминал прошлое.
       За годы работы в больнице продвинулась по службе до старшего ординатора, а затем заведующей терапевтическим отделением.
       По архивным материалам и клиническим наблюдениями опубликовала в журналах четыре научные работы. Часто организовывала научные врачебные конференции. Систематически читала специаль­ную литературу, посещала научные общества, конференции, съезды.
       Очень любила педагогическую работу на курсах медсестер. Преподавала фармакологию и внутренние болезни.
       В меру своих сил занималась общественной работой (готовила общие собрания, проводила подписку на заемы и т. д.). Большие собрания всегда информировались мандатной комиссией, среди вопросов которой была национальность. Ее отчеты выглядели примерно так: русских — 35%, украинцев — 30%, прочих (т.е. евреев) — 35%. Подобная информация всегда становилась предметом горестных шуток. На собраниях евреев относили к прочим, а среди партийных и прочих функционеров "грубонациональные кадры". Этот термин стал мне доподлинно известен после отъезда.
      

    "Второе рождение" исследователя и врача (1965-1989 гг.)

      
       В начале 1965 года на заседании терапевтического общества встретила сотрудника тубинститута Леню Жуковского. Он меня знал, т. к. работал в научном студенческом кружке на нашей кафедре. Макс Моисеевич очень хотел оставить его для дальнейшей работы, но помешала "пятая графа".
       Леня сказал, что может меня рекомендовать на должность старшего научного сотрудника в Институт питания в отделение, руководимое д. м. н. П. Смолиговцем. Эту фамилию я знала, т. к. какое-то время он был заместителем министра здравоохранения по кадрам. Я рассказала об этом своим друзьям. Никто, из знавших Смолиговца, не советовал принять предложение.
       Все же пошла на прием, получила много обещаний и дала согласие. Очень скоро утверждена МЗ УССР. Сработали старые связи заместителя министра.
       Когда о моем решении узнал главный врач больницы, с характерной для него прямотой, предсказал все плохое, что меня ожидает в случае перехода. Тут же предложил создать условия для работы над докторской диссертацией, не понимая всей нереальности этого плана. А в заключение сказал: "Вы так хорошо работали, я себе не мог представить, что собираетесь уходить, и поэтому не готовил замену". Я ответила, что старший ординатор моего отделения Нонна Алексеевна Соханская вполне может справиться вместо меня. Тогда он поручил мне регулярно проводить врачебные обходы до тех пор, пока Н. А. скажет, что может работать одна. До либо после работы в институте, я отправлялась на обход в больницу. Взаимная любовь и уважение смягчали трудности. Через 1-1,5 месяца Н. А. освободила меня от регулярной работы, заручившись согласием, что я буду приезжать по необходимости.
       К этому времени поняла, что работать со Смолиговцем ни в коем случае не смогу. В этом убеждали не только собственные наблюдения, а и оценки всех окружающих. Узнала о нем много неблаговидных поступков. Куда уходить?!!
       Встретила сотрудницу по больнице Елену Марковну Шор. Поделилась своими огорчениями. Она тут же вызвалась поговорить с Г. А. Квартиным. "А как же с Нонной", — спросила я. "Она будет счастлива снова с вами работать", — ответила Е. М.
       Через два дня Г. А. Квартин пригласил меня к себе на беседу. Первый вопрос — когда я смогу приступить к работе. Ответила, что начну работать через две недели, когда вернется из отпуска Смолиговец. Уйти до его возращения будет непорядочно с моей стороны, т. к. временно назначена вместо него. Квартин сказал, что с непорядочными людьми не обязательно поступать порядочно.
       Дожидаясь возвращения Смолиговца, встретила своего однокурсника Юру Единого. В мединституте мы занимались в параллельных группах, затем были одновременно в ординатуре и работали в первой Печерской больнице.
       Учебу в киевском мединституте Юра начал после демобилизации из армии в связи с болезнью и ранением. Считала его способным, образованным врачом и порядочным человеком. По причине своей высокой требовательности, он плохо вписывался в коллективы, не контактировал с начальством, и поэтому долго не мог получить достойную его работу. При встрече сказал, что назначен и.о. директора открывающегося института заболеваний почек. Я слышала, что этот институт готовится для заместителя министра здравоохранения Шупика П. Л. Юра спросил, не хочу ли я работать в отделении терапевтической нефрологии, которое будет возглавлять проф. Анатолий Петрович Пелещук. Я тут же согласилась. За несколько лет до этого разговора меня рекомендовали А. П. на должность ассистента кафедры терапии стоматологического факультета, но ничего не получилось. Я рассказала об этом Юре, и он велел обратиться от его имени. Поговорив непродолжительно со мной, А. П. просил передать свое согласие.
       Нужно сказать, что энтузиазма в ответе А. П. не почувствовала. Первое, что пришло в голову — антисемит. Проработав с А. П. свыше 20 лет и продолжая дружбу после отъезда, к счастью, не могу подтвердить своего первого впечатления. А. П. очень осторожный человек, был преследуем после окончания войны, т. к. весь период немецкой оккупации проработал в Киеве. Я объясняю нежелание брать на работу евреев только боязнью быть в конфликте с властями. Могу характеризовать А. П. как хорошего врача и педагога, образованного и доброжелательного человека.
       Вернувшись к Юре, спросила: "А как же будет с "пятой графой"?". "Не волнуйся норма обкома для евреев 1,6 %. Я беру тебя и педиатра Иорданию Григорьевну Ситницкую".
       Готовила документы на конкурс, для чего нужна была характеристика с последнего места работы. Рассерженный Смолиговец кричал, что раз я ушла от него, то нигде не смогу работать. Выдать характеристику отказался, заявив: "Хорошую характеристику я не хочу давать, а для плохой у меня нет оснований". Еще раз убедилась в правильности своего решения. После звонка Министра здравоохранения УССР, директор института питания по телефону дал положительную характеристику.
       Подала документы, и Юра велел позвонить секретарю через 2-3 недели. С замиранием сердца звоню и мне отвечают, что я прошла по конкурсу. Не верю своим ушам и двумя трамваями мчусь в институт. Когда обратилась к секретарю, она удивилась и напомнила, что обо всем сказала мне по телефону. Я виновато улыбнулась, поблагодарила и счастливая выбежала. Думаю, что секретарь понимала мои страхи.
       К моменту открытия института в декабре 1965 года в нем работали, кроме меня и И. Г. Ситницкой, еще два еврея — проф. Леонид Борисович Полонский и доцент Петр Исаевич Гельфер. Это было обусловлено тем, что в стационарах по месту их работы организованы отделения института. Несколько отделений и лабораторий института заболеваний почек располагались на базе больницы водников и других лечебных учреждений. Некоторые лаборатории и дирекция ютились в малоприспособленном здании на территории Октябрьской больницы. Несмотря на неблагоприятные условия, институт стремительно рос, увеличивалось количество отделений и лабораторий. На работу приглашались сотрудники из других учреждений Киева и республики.
       Вскоре стало известно, что заместитель министра здравоохранения не собирается возглавлять институт. Постоянным директором назначен Юрий Григорьевич Единый. К большому сожалению, довольно скоро появились "доброжелатели". Им удалось сделать все, чтобы отдельные недостатки превратить в серьезные нарушения. Ю. Г. снят с должности директора и оставлен заведующим отделением мочекаменной болезни.
       Директором института назначили малограмотного, никому не известного доцента П. М. Федорченко. Он не снимал принятых на работу евреев, но стал искать, не всегда успешно, "полукровок". Одним из его "методов" было обследование могил родителей сотрудников, которых он подозревал в "неблагонадежной" национальности (Виктор Маркович Каменко и др.). В работе института наступил застой. Единственной "заслугой" Федорченко была защита очень слабой докторской диссертации.
       Не знаю, кому пришла в голову счастливая мысль пригласить на должность заместителя директора по науке профессора Соломона Давидовича Голигорского. В то время он заведовал кафедрой урологии в кишиневском мединституте, был заслуженным деятелем науки. Имя его хорошо известно в СССР и за рубежом. Популярности С. Д. способствовало издание нескольких монографий, в которых первым автором значился заведующий кафедрой урологии московского института А. Пытель.
       Приходу в институт С. Д. были рады, т. к. понимали, что он "вдохнет свежую струю" в работу. Сразу же заметно улучшилась научная тематика, запланированы кандидатские и докторские диссертации, сотрудники стали участниками всесоюзных конференций, посылали работы за рубеж.
       Помимо должности заместителя директора по науке, С. Д. возглавлял отдел в институте и кафедру урологии в мединституте. В тес­ном кругу мы квалифицировали все происшедшее как чудо.
       С полной ответственностью могу сказать, что мне не известен ни один уролог со столь широким познанием ряда теоретических и клинических дисциплин. Он и его жена Гиса Соломоновна прекрасно знали иностранные языки, любили литературу, исскуство. Во всем чувствовалась европейская основа (до "освобождения" Молдавии советскими войсками она относилась к Румынии). Как умный человек, С. Д. умел со всеми поддерживать нужные отношения. Но нельзя было не заметить его привязанности к евреям и желание защитить их от несправедливости.
       Вскоре мне и старшему научному сотруднику Агафону Денисовичу Тодоренко А. П. предложил темы докторских диссертаций.
       Поработав несколько месяцев, поняла нецелесообразность предложенной темы. Пришла идея всесторонне изучить особую фор­му гломерулонефрита, о которой нашла единственное упоминание в литературе. Сказала об этом А. П., и он сразу согласился со мной, за что я ему всегда благодарна.
       Испытывала страх, как смогу после 14-летнего перерыва взяться за серьезное исследование. Оказалось, что долгие годы практической работы способствовали развитию творческих способностей.
       Поехала в профильные московские клиники знакомиться с работой. Первой в УССР овладела методом пункционной биопсии почки. Для внедрения метода пришлось преодолеть ряд необъяснимых преград. Много занималась в библиотеке. Трудилась без устали и за четыре года подготовила к предварительной защите докторскую диссертацию, не пользуясь творческим отпуском.
       И опять страх быть первой. Спросила у А. Д. Тодоренко как он отнесется к тому, что я раньше его подам диссертацию к защите. Он ответил, что не возражает. К слову сказать, взаимоотношения у нас были нормальные.Я знала его особенности и всегда предотвращала конфликты.
       Апробация диссертации прошла хорошо. Официальная защита запланирована на март 1972 года.
       В связи с тем что у соискателя, назначенного на декабрь, не все готово, мне предложили защищаться 30 декабря 1971 года. Волновалась ужасно. А. П. не считал нужным, как это было тогда принято, подготовить вопросы и выступления. Сказал, что все будет нормально, т. к. работа хорошая.
       На защите присутствовали многие сотрудники других отделов института и кафедры, мама и Аллочка. Все посылали мне подбадривающие улыбки и жесты. Лилiя Петровна Павлова, которая всегда старалась поддержать евреев, сказала: "Никуда не денутся, работа хорошая, все остальное забудьте".
       Доклад, вопросы, выступления оппонентов прошли хорошо. Но не переставала беспокоиться. Когда шел подсчет голосов, вслух подумала "Что если не утвердят?" Сидящая рядом официальный оппонент проф. А. Ф. Киселева спросила: "Вы с ума сошли?" и побе­жала в свой кабинет, где заседала счетная комиссия. Вернувшись, сказала, что все хорошо и спросила, как я могла такое придумать. Огласили результаты голосования — один против (известный антисемит, который был на защите кандидатской диссертации). Поздравления, объятия, поцелуи, все как обычно. Мне хотелось об­нять весь мир.
       В то время, в связи с антиалкогольной пропагандой, отменены банкеты после защиты. Я была этому рада, т. к. муж тяжело болел. На следующий день сотрудники устроили праздничный завтрак в институте. Диплом ВАК получила через 6 месяцев.
       Наряду с работой над диссертацией, до и после ее защиты активно участвовала в других научных разработках, обычно в качестве ответственного исполнителя.
       Работа института в государственных и партийных органах оценивалась положительно. На фоне полного благополучия Ученый совет института был приглашен в кабинет министра здравоохранения УССР, на заседании которого все выразили недоверие заместителю директора по научной работе С. Д. Голигорскому и просили снять его с должности, что было немедленно осуществлено. Никто ничего не мог понять, все боялись смотреть друг другу в лицо, о чем-то спрашивать. С. Д. оставался заведующим отделом и кафедрой урологии мединститута.
       Не знаю, по какой причине П. M. Федорченко ушел из института.
       Директором института назначили профессора Виктора Степановича Карпенко, заведующего кафедрой общей хирургии донецкого мединститута. Он оказался умным и небесхитростным, энергичным человеком, хорошим хирургом-кардиологом. Получив отдел, которым руководил Петр Исаевич Гельфер, оставил его на должности старшего научного сотрудника до тех пор, пока "не вошел" в урологию. Приход В. С. воспринят положительно.
       Вскоре получен приказ о сокращении денежных ассигнований и необходимости сокращения сотрудников. Сократили отличную лаборантку Елену Исаковну Кримкевич, меня перевели из старших в младшие научные сотрудники, освободили от работы, собирающегося уходить из института младшего научного сотрудника (не еврея). Всем было очевидно антисемитское решение нового директора. Анатолий Петрович предложил мне свои полставки. Агафон Денисович придумал, чтобы мы поочередно делили ставку старшего научного сотрудника. Директор был неумолим. И только вмешательство моих высокопоставленных пациентов, в том числе О. И. Иващенко, заставили изменить приказ. В. С. самолично сообщил мне об этом и сказал, что как новый человек в Киеве, не знал, что обо мне могут беспокоиться так много важных персон.
       Лену Кримкевич оставили на работе после того, как лаборант отдела Юрий Иванович Базанов отказался от должности. Он сказал: "Мне найти работу гораздо проще, чем Лене". Это был подвиг, который нельзя забыть.
       Позже от своих друзей узнала, что в узком кругу В.С. не скрывал отрицательного отношения к евреям.
       Спустя некоторое время, А. П. Пелещуку не разрешили совместительство. На должность заведующего отделением терапевтической нефрологии пригласили доцента его кафедры Любомира Антоновича Пырига. С момента открытия института он работал по нефрологической тематике. Получив приглашение, спросил у меня и А. Д. не будем ли мы возражать. Я знала, что никогда не получу эту должность, несмотря на то, что докторская диссертация защищена. Благодарила Бога, что ее не занял А. Д. Тодоренко.
       Л. А. умный, добросовестный, ответственный, образованный человек, не казался антисемитом. Больше всего его беспокоила дискриминация украинского народа и мечта о самостоятельной Украине. Мы много совместно сделали. Он никогда не мешал работать, поддерживал мои идеи, был доброжелательным оппонентом. В соавторстве изданы 11 монографий, пособий, статьи, созданы классификации. Всегда привлекал меня к работе по подготовке диссертантов, врачей-нефрологов. Научным руководителем был Л. А., т. к. еще до защиты докторской готовился к получению звания профессора.
       Под моей фамилией руководителя кандидатской диссертацией была только Наталья Романовна Горелова, с которой у Л. А. не было взаимопонимания. Затем мне поручили руководить кандидатской дис­сертацией аспиранта из Египта. Это "руководство" означало написание диссертации от первого до последнего слова. Я беспокоилась, не будет ли диссертанта "унижать" руководитель-еврейка. Л. А. не придал этому значения, и сказал пусть терпит, если хочет быть кандидатом наук. Араб уважительно и тепло ко мне относился, дарил сувениры, привезенные из своей страны. Вскоре у него обнаружилось тяжелое психическое заболевание, и в состоянии аффекта он выбросился из окна седьмого этажа. Я очень сожалела о случившемся.
       Никогда не ограничивалась моя работа в качестве рецензента на предварительных защитах кандидатских и докторских диссертаций. Соискатели всегда были благодарны за квалифицированные, требовательные и доброжелательные рецензии. Это доставляло мне большое моральное удовлетворение.
       В общем, могу сказать, что почти все годы работы взаимоотношения с Л. А. уважительные и дружеские.
       Мои близкие друзья спрашивали меня, не надоело ли мне работать на всех. Нет, не надоело! Я хорошо понимала, что только такая тактика позволит мне заниматься любимым делом, помогать людям. Даже сейчас не могу себя упрекать за это.
       Вскоре Л. А. "приглашен" в члены КПСС и назначен заместителем директора по науке. Мне предложил быть председателем проблемной комиссии по нефрологии. В отделении стал бывать меньше, но я всегда могла с ним общаться как ответственный исполнитель научной тематики.
       Годовые работы периодически премировались. Размер премии определялся не столько качеством исполнения, сколько составом авторов. Это больно задевало. Как-то А. П. Пелещук обратился в комиссию по премиям, чтобы выяснить, почему мне дали явно заниженную премию. Ему ответили, что я мало занимаюсь общественной работой. В то время у меня было семь общественных нагрузок.
       Регулярно проводила большую консультативную работу в областных учреждениях республики и элитных учреждениях Киева (Четвертое главное управление, обллечсанупр, поликлиники и стационары МВД и КГБ и др.). Не могла не заметить, что в этих учреждениях не было ни одного сотрудника-еврея, кроме дежурного синоптика Рабиновича на метеостанции правительственного медицинского Центра в Феофании. Среди пациентов таких учреждений евреи встречались очень редко.
       При всей удовлетворенности работой, мне иногда хотелось под­няться на более высокий уровень. Предпринятые попытки не увен­чались успехом.
       Н. Т. Терехов, получивший должность директора института переливания крови и гематологии, предложил В. С. Карпенко назначить меня руководителем отделения хронического гемодиализа. Директор не согласился с предложением. Место предоставлено кандидату медицинских наук, урологу Евгению Яковлевичу Барану, не имеющему никакого опыта работы в этой области. Нужно сказать, что до и после этого я постоянно привлекалась к работе в отделении гемодиализа и пересадки почки.
       Появилась надежда получить кафедру в Хмельницком институте усовершенствования врачей. Обещал содействие муж моей ученицы. Он заведовал отделом науки в обкоме партии. Определил обстановку и не посоветовал подавать документы.
       Попыталась попасть на незанятую должность вновь открытой кафедры нефрологии в киевском институте усовершенствования вра­чей. Л. А. не мог ее занять, т. к. имел много оплачиваемых совместительств. Я спросила, могу ли я рассчитывать на это место и его поддержку. Он ответил: "Мушу поговорити з людьми". Я не могла себе представить, что получу такой ответ. К горлу подкатил "комок". Больше никогда к этому вопросу не возвращалась. Положение изменяет людей, но не всегда в лучшую сторону. В независимой Украине кафедру нефрологии получил академик Л. А. Пыриг.
       Официальными наградами меня не баловали, но это никогда не волновало. Получала то, что давали всем (знак "Отличник здравоохранения", медаль "1500-летие Киева", похвальные грамоты и т. п.) За рубежом, включая Соцстраны, никогда не была. Мои работы в соавторстве публиковали и докладывали.
       Будучи абсолютно неамбициозным человеком, все же была удивлена, что не включена в подготовку всесоюзного съезда нефрологов, проходившего в Киеве. Не могла понять, почему единственная в Украине нефролог-еврейка не избрана (назначена) в Правление всесоюзного научного общества нефрологов. Но подобные действия недолго занимали мое воображение.
       За 24 года в отделение терапевтической нефрологии принят только один еврей — Миша Голигорский (сын С. Д.). Проработал он около полутора лет, и семья уехала в Израиль. Для меня это было большой неожиданностью.
       Как заместитель председателя экспертной комиссии, получила установку не допускать цитирование работ С. Д. в статьях и диссертациях. Мне невероятно трудно было сообщать об этом авторам. Приходилось перепечатывать список литературы и заново переплетать диссертации.
       Снята с работы как неперспективный научный сотрудник Иордания Григорьевна Ситницкая. Прекрасный безотказный уважаемый специалист, автор очень интересных научных разработок оказалась ненужной по причине неподходящего возраста для написания докторской диссертации. Все понимали абсурдность этой причины при наличии светлого ума и огромной работоспособности. После вмешательства общественности, понимающей, что терять такого сотрудника не следует, И. Г. получила работу в поликлинике института. Процедура ее изгнания проходила совершено ужасно. До начала ученого совета директор заверил, что у нее нет оснований волноваться, и раз­решил поехать на консультацию. Вечером позвонила мне. Я не знала, какими словами все рассказать. И. Г. очень тяжело перенесла все случившееся. Вскоре началось психическое заболевание, вынуждена была оставить работу. Спустя два года умерла от инфаркта миокарда.
       Не лучше обстоял вопрос принятия на работу евреев в других отделениях и лабораториях института.
       Спустя несколько лет после открытия института на должность руководителя лабораторией функциональной диагностики почек претендовал заведующий кафедрой терапии донецкого мединститута профессор Александр Константинович Мерзон. Он в течение многих лет работал в области функциональной диагностики почки. Этому была посвящена незадолго защищенная докторская диссертация. Найдены нелепые поводы, чтобы отказать ему.
       За все годы моей работы в институте на научные должности принято пять евреев: профессор Владимир Лазаревич Бялик, кандидат медицинских наук Семен Абрамович Лейбель. Елена Исааковна Кримкевич, Майя Романовна Бараш, Вадим Мордухович Погребинский.
       В. Л. Бялик участник войны, орденоносец, главный патологоанатом фронта принят на должность заведующего лабораторией патоморфологии и электронной микроскопии. До этого дирекции института приходилось дважды заменять эту должность, т. к. на ней оказывались абсолютно неквалифицированные и непорядочные люди. Когда я начала проводить почечную биопсию, В. Л. с юношеским упорством изучал новый для него раздел, просвещал меня в этой области. Спустя несколько лет тяжело заболел и через год умер. К заслугам В. Л. нужно отнести хорошую подготовку научной смены.
       Старший научный сотрудник Семен Абрамович Лейбель очень скоро уволен по возрасту как неперспективный.
       М. Р. Бараш работала в отделе научной организации помощи в урологии и нефрологии, защитила кандидатскую диссертацию, получила должность старшего научного сотрудника. Этим она во многом обязана руководителю отдела Л. П. Павловой, которая смогла оценить деловые и человеческие качества М. Р. Не будучи антисемиткой и занимая определенное положение в администрации института, на всех этапах оказывала ей содействие.
       Е. И. Кримкевич на должности лаборанта защитила кандидатскую диссертацию. На нее обратил внимание парторг института заведующий лабораторией биохимии проф. Н. М. Петрунь и пригласил на должность младшего научного сотрудника, самолично, решив все проблемы с дирекцией. Однако запланировать ей кандидатскую диссертацию, когда был закончен эксперимент, не хотел. Лена спросила, почему это происходит, ей прямым текстом сказали, что раньше кандидатом наук должна стать Г. Никулина, которая будет заменой Н. М. Сопоставить их деловые качества невозможно. Для того, чтобы запла­нировать диссертацию Лене, с помощью проф. А. П. Пелещука, пришлось перейти на должность лаборанта его кафедры. После защиты кандидатской диссертации возвратилась в институт на дол­ж­ность младшего, а затем старшего научного сотрудника. Подго­то­вила к защите докторскую диссертацию, прошла предваритель­ную защиту.
       В. М. Погребинский недолго задержался в институте и ушел в бизнес.
       Аналогичная ситуация наблюдалась во всех других научных и кадровых институтах Киева и, в несколько меньшей степени, в других городах. Все происходящее явилось основанием для обсуждения возможности эмиграции. Решение этого вопроса было для моей семьи невероятно сложным. Об этом расскажу ниже.
       В ожидании разрешения эмигрировать, имея неофициальную санкцию директора института продолжать работу, все делала по-прежнему. Оставалась на всех общественных должностях. Не изменились взаимоотношения с руководством, сотрудниками, пациентами. Как потом выяснилось, все знали о моем решении. Иногда мне казалось, что все покидают страну, т. к. ничего никого не интересовало. Я по-прежнему во все вникала, обо всем беспокоилась.
       14 мая 1989 года ко мне подошел мой заместитель по проблемной комиссии доктор медицинских наук Е. Я. Баран и сказал, что А. Ф. Возианов просил его доложить на Ученом совете результаты заседания, которое я провела. Стало понятно, что работу нужно оставлять. К передаче дел все было готово и согласовано с Л. А. Пыригом.
       Весь четверг прошел как в страшном сне. Беспрерывно по одному и группами в кабинет заходили сотрудники отделения и института, говорили много хороших слов, некоторые плакали. В пятницу на работу не вышла.
       Так 16 мая 1989 года закончилась моя 42-летняя научная и практическая деятельность. 24-летнюю плодотворную работу в области нефрологии оценивала как "второе рождение". Не могла представить, как смогу жить без любимой, всепоглощающей работы. Передать словами душевную боль того и многих последующих дней невозможно.
      
      
      
      
      
      
      
      
      

    О МУЖЕ

      
      

    Антисемитизм - тень еврейского народа.

    А. Эйнштейн

      
       М
       ой муж Хаим Абрамович Каминкер родился 23 апреля 1922 года в селе Соколов, Красноармейского района, Жи­томирской области. Отец работал сапожником, мать занималась домашним хозяйством. Родители и младший брат Зейлик не смогли эвакуироваться. В 1941 году расстреляны немцами.
       Окончив в 1940 году с отличием школу, решил поступить в киевский университет. По дороге встретил своего одноклассника, который собирался учиться в институте гражданской авиации. Он посоветовал Хаиму пойти туда же. Встретили их с распростертыми объятиями — отличники с периферии. После краткого собеседования зачислены в институт. В то время для еврея еще было вполне реально поступление в подобный институт.
       Закончили первый курс, и началась война. Сразу объявили, что институт эвакуируется в Харьков и будет реорганизован в военный.
       Кое-как добрались до Харькова. Тут стало ясно, что в этом городе оставаться нельзя, т. к. немцы стремительно продвигаются на восток. Командование института позорно бежало. Студентам предложили продолжать учебу в училище гражданской авиации в Чарджоу (Узбекистан).
       Через год после окончания училища Фима направлен в действующую армию. С этого времени и до конца войны был пилотом на маленьком транспортном самолете ("кукурузник"). В его задачу входила доставка боеприпасов и других грузов на передний край обороны. Бог миловал, прошел войну без ранений.
       Еще до демобилизации узнал, что родители и младший брат расстреляны немцами. Поехал в родное село, но никаких подробностей выяснить не смог.
       После демобилизации решил вернуться в Киев, чтобы продолжить обучение в авиационном институте. Оказалось для него это невозможно по причине "неблагонадежной" национальности.
       Принят на второй курс механического факультета киевского политехнического института. Жил у брата покойной мамы, испытывал большие материальные трудности.
       Очень плохо воспринималось его еврейское имя. Еще в армии стали звать Ефимом. Для того, чтобы узаконить новое имя нужно подать в суд. С помощью свидетелей решено, что Хаим Каминкер и Ефим Каминкер одно и тоже лицо.
       Во время службы в армии по призыву вступил в коммунистическую партию, послушно выполнял ее Программу и Устав.
       После окончания института получил назначение на киевский судостроительный завод "Ленинская кузница". Проработал несколько лет. По очередному призыву партии и правительства поехал на должность механика машино-тракторной станции в глухое село Житомирской области. Бытовые условия ужасающие. Я была беременна и с ним поехать не смогла. Спустя почти два года смог освободиться от работы.
       Возвратиться на прежнее место оказалось невозможным. Никто не называл вслух причину, но она была очевидна — "пятая графа".
       Нашел работу инженера, а спустя несколько лет стал начальником отдела в проектно-конструкторском бюро Днепровского паро­ходства.
       Фима почему-то очень снисходительно относился ко всяким безобразиям, в том числе антисемитизму, даже если это касалось его, либо близких. Гордился своим участием в войне. Считал, что все неприятности как-нибудь и когда-нибудь разрешатся.
       В 1982 году в Киеве проходил всемирный конгресс геронтологов. Я была соавтором принятой для выступления работы. Это давало право на участие в конгрессе. Делегатский взнос был непомерно велик и я усомнилась в целесообразности участвовать в нем. Муж объяснил, что меня никуда никогда не пошлют за рубеж и поэтому нельзя пропустить международный форум у себя дома. Значит, все понимал, а принимал как должное.
       Помню, как однажды его возмутил антисемитизм. После перенесенного тяжелого инфаркта миокарда он нуждался в лечении в кардиологическом пригородном санатории. Получить путевку по месту службы оказалось для него невозможным. Я поделилась с Л. А. Пыригом, и он вызвался пойти к начальнику киевского областного курортного управления, узнав фамилию мужа, тот сказал, что еврею помочь не сможет. Не знаю какими словами Л. А. уговорил этого антисемита дать разрешение участнику войны на приобретение путевки в санаторий.
       В возрасте 48 лет Фима перенес тяжелый инфаркт миокарда, и практически стал инвалидом. Продолжал работать, многократно лечился в стационаре и систематически дома. В 60 лет вышел на пенсию.
       Когда в семье стал обсуждаться вопрос об эмиграции, муж категорически возражал. Он считал, что всей семье очень хорошо живется. Кроме того, заявлял, что никогда не предаст страну, за которую воевал. Никакие уговоры не помогали. Муж хорошо знал причину, по которой дочь одна не могла уезжать.
       Договорилась об уходе и медицинском наблюдении. Решили, что он приедет когда мы устроимся.
       Умер Фима 15 июля 1989, за две недели до эмиграции семьи. Урна с прахом мужа установлена на могиле папы (Байковое кладбище).
       Возможно, что если бы волею судьбы он эмигрировал, то переоценил бы свои взгляды.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

    АЛЛОЧКА-АЛЛA — MD, Ph.D.

      
      
       Во всем мне хочется дойти
       До самой сути.
       В работе, в поисках пути,
       В сердечной смуте.
       До сущности прошедших дней,
       До их причины,
       До основанья, до корней
       До сердцевины.
       Все время, схватывая нить
       Судеб, событий,
       Жить, думать, чувствовать, любить
       Свершать открытья.
       Борис Пастернак

       К
       огда я выходила замуж (август 1949 года), нарастающий антисемитизм стал реальностью. Всех это волновало, говорить на эту тему можно только с очень близкими людьми. Помнить об этом приходилось ежечасно, страх был постоянный. Когда вставал вопрос о рождении ребенка страх увеличивался. Как можно будет дать ему образование, получить работу и т. п.
       Кроме того, смущало нелегкое материальное положение семьи, трудности с поступлением в дошкольные учреждения.
       Спустя пять лет мы решились на этот подвиг и 20 июля 1954 года у нас родилась девочка. Муж хотел назвать дочку в память убитой немцами мамы, но понимал, что имя Рива создаст ряд сложностей. Тогда мы приняли решение назвать ее в память о погибшем отце мужа. Его звали Абрам, а дочку назвали Алла. Смешно и печально. Очень многие евреи, в том числе мои родители и я, "боялись" еврейских имен, фамилий.
       "Незаурядные способности" дочки замечены еще в роддоме. Она глазками следила за движением погремушки, принесенной дядей Осей.
       До трехлетнего возраста оставалась дома под присмотром моей мамы и прабабушки Енты. Начались поиски детского сада. По знакомству устроили в ведомственный детсад, который был базой пединститута, что вселяло надежду на хороший уход и воспитание. Аллочка плохо восприняла учреждение, плакала не хотела посещать. Все изменилось, когда ее группа перешла к очень квалифицированному педагогу Евгении Евдокимовне. Она нашла "ключ к ее сердцу" и девочка очень полюбила детсад. От сотрудников мы получали только положительные характеристики: умная, послушная, аккуратная, ответственная и т. д. К тому же, очень красивая.
       В этот период времени в стране появился интерес к изучению иностранных языков. За дополнительную плату деток пытались учить английскому языку. Из этого ничего не получилось.
       Основное время уделялось марксистко-ленинскому образованию и маленьких детей приобщали к его основам. Узнав о смерти дедушки Яни, Аллочка расплакалась, но спустя несколько минут стала вытерать слезы и приговаривать: "Я сильная как дедушка Ленин, не буду плакать". Смешно комментировала лозунги. "Через 20 лет у нас будет две радости — мы построим коммунизм и бабушке Енте будет 100 лет" И дальше: "Не нужно писать "Хай живе комунVзм". Построим, тогда напишем".
       Для изучения иностранных языков открылись специальные школы. Нам очень хотелось, чтобы Аллочка училась в такой школе. Но оказалось, что для евреев это не просто. С помощью знакомых удалось поступить в украинско-английскую школу. Поступление в русско-английскую школу было невозможным.
       Украинским и английским девочка овладевала без трудностей. Ее первой учительницей была очень примитивная, честная женщина Мотря Аваакумовна. Она справедлива, ко всем детям относилась хорошо, независимо от национальности.
       Предполагалось, что с четвертого класса гуманитарные предметы будут преподаваться на английском языке. Но началась эмиграция и почти все учителя уехали. Мы понимали, что школа не даст хороших знаний и пригласили учителя. Практически все школьные годы в домашних условиях изучала английский язык.
       Аллочка училась на пятерки, помогала отстающим, в том числе и подсказками, была старостой класса, занималась настольным теннисом, получила спортивный разряд. Всех удивляла ее исключительная выдержка, чувство долга и интерес к знаниям. Мы не могли уделять много времени ее воспитанию. Все получалось само по себе. Мне предложили выступить в школе и рассказать как мы воспитываем дочку, но я ответила, что дети от генов и Бога. Учительница украинского языка на родительских собраниях говорила: "Це не дитина, а радVсть батькVв". Несмотря на это, было опасение, что на выпускных экзаменах что-нибудь придумают, чтобы не дать золотую медаль.
       Когда возникал вопрос о специальности, Аллочка говорила о своем желании стать журналисткой. Она имела определенные способности, но пришлось объяснять, что это для еврейки не специальность, а поступление в университет нереально.
       В девятом классе умерла Мотря Аваакумовна. Ее хоронила шко­ла и маленькая дочка, т. к. с мужем-алкоголиком была в разводе. Аллочке поручили выступить на кладбище. Написала стихи и со слезами прочитала их. Придя домой сказала, что хочет быть врачом, чтобы помогать тяжелобольным людям. Я была рада ее решению, но жалела своего ребенка, зная все трудности врачебной специальности. Очень волновали большие сложности поступления в мединститут для евреев.
       За годы учебы в школе не могу назвать ни одного случая антисемитизма по отношению к Аллочке. От других родителей приходилось слышать об антисемитизме учителей. Не верить этому оснований не было. Не известны мне проявления антисемитизма со стороны детей. Дружили дети разных национальностей. Среди учителей и учеников значительно превалировали украинцы и русские.
       Прозвенел последний звонок и начались выпускные экзамены.
       Самым сложным выпускным экзаменом считалось сочинение на украинском языке. Ежечасно соученики из ее и других школ по телефону называли разные темы. Учительница украинского языка предупредила, что кандидаты на золотую медаль не должны писать на свободную тему. Когда начался экзамен, оказалось, что нет ни одной темы сочинения, по которой Алла готовилась. Пришлось взять свободную тему под названием "Веди ж нас партVя веди, твVй шлях до щастя шлях" — получила пятерку.
       На шесть золотых медалистов было две еврейки — Аллочка и Софа Зеликович. Золотых медалистов города чествовали во дворце "Украина", затем вечер в школе и встреча рассвета на берегу Днепра.
       Еще с довоенных лет в вестибюле школы на специальной доске золотыми буквами вписывались фамилии всех золотых медалистов. Аллочку вписали, а Софу Зеликович нет. Она дружила с Аллой и обе они, и все кто знал об этом безобразии, очень расстроились. Родители Софы пытались бороться с несправедливостью, но ничего не смо­г­ли сделать. Это был последний год славной традиции. Возможно, причи­ной этого стало превалирование на стенде еврейских фамилий.
      

    Поступление и учеба в киевском мединституте

      
       С начала 10 класса Аллочка начала заниматься по химии, которую должны сдавать золотые медалисты, поступающие в мединститут. Посоветовали и помогли обратиться к бывшей ассистентке кафедры химии. Позанимавшись некоторое время, эта очень пожилая русская женщина сказала: "Аллочка, если вам не поставят на экзамене 5, то я в знак протеста перестану готовить абитуриентов". Пoкраснев добавила: "Я все же советую, чтобы ваша мама предпринимала кое-какие шаги". Ее слова оказали определенное воздействие на мое утопическое мировозрение.
       Заведующая терапевтическим отделением, на базе которого рас­полагалось нефрологическое отделение института, Фаина Мироновна Белая, не понимала моего бездействия. Устроила встречу с деканом факультета киевского университета для того, чтобы я собственными ушами услышала о "методике" приема в высшие учебные заведения, в частности евреев. Трудно было поверить в его рассказ, но пришлось принимать меры для поступления дочери.
       Окончательно убедилась в необходимости предпринимать шаги после разговора со своим пациентом Ю. Д. Петренко. Oн был деканом факульта иностранных студентов Киевского университета. Мне настоятельно посоветовал, чтобы дочь подавала на биофак университета, т. к. шансы попасть в мединститут у нее минимальные. Я спро­сила, знает ли он, что моя дочь еврейка. На что он мне ответил: "Oна попадет в соответствующий процент".
       И для убедительности рассказал, как однажды приемная комиссия перестаралась и не приняла ни одного еврея. И тогда ректор университета ярый антисемит и националист спросил: "ХлопцV, що ви наробили?" Рассказала дочери об этом, но она категорически отказалась поступать в университет.
       Считая поступление в киевский мединститут мало реальным, решила поинтересоваться возможностями в периферийных мединститутах.
       Будучи на консультации на кафедре Тернопольского мединститута, встретилась с ректором Петром Емельяновичем Огием. Какое-то время мы работали на базе одной больницы. Тогда он был помощником министра здравоохранения УССР. От своих бывших сотрудников узнала, что евреям П. Е. не помогает. Меня встретил тепло и по-дру­жески. Рассказала свои проблемы. Не задумываясь, очень расхва­лив институт, сказал, чтобы дочь подавала документы. "А как же с пятой графой?" "Не беспокойтесь, я член бюро обкома партии и все улажу".
       На мою информацию Алла ответила, что если не поступит в Ки­еве, то на следующий год поедет в Тернополь.
       Вскоре произошел скандал — пять ректоров институтов Украины, в том числе Огия, посадили в тюрьму за крупные взятки от абитуриентов.
       Позор получил широкую огласку, т. к. обо всем сообщали "вражьи голоса".
       И снова оказались виноваты евреи, т. к. они основные взяткодатели. Оригинальное обвинение. Давать взятку еврею, у которого нет никаких надежд на поступление это преступление, а получать ее профессорам, заслуженным деятелям науки, депутатам правительственных органов — хорошо? Я никогда не была сторонником взяточничества, но в этой ситуации оказалась снисходительной.
       Спустя несколько лет в киевском мединституте за взятки разоблачены несколько членов приемной комиссии. Наказания оказались довольно либеральные, кто-то старался все уладить.
       Мне хотел помочь проф. С. Д. Голигорский. Его бездарный аспирант назначен на должность ответственного секретаря приемной комиссии. В знак благодарности мне придется помочь, т. е. написать ему кандидатскую диссертацию. Обе стороны устраивал этот вариант и я приступила к работе. Почему-то мой подопечный не вызывал осо­бого доверия. Мне трудно было представить, что он способен помочь.
       После всего, что я выяснила, наконец поняла, что для поступления в мединститут нужно давать взятку, либо заручиться поддержкой влиятельных лиц. О взятке не могло быть речи, т. к. такое падение не представляла возможным, а называемых денег у меня не было никогда.
       Нужно сказать, что в некоторые институты был большой конкурс, но без процентной нормы для украинцев, русских и лиц других национальностей. Способных людей принимали. Для остальных был "конкурс родителей" — преимущество отдавалось детям, родители которых занимали высокие посты, либо работали в "полезных сферах". Одна из очень слабых соучениц моей дочери сказала, что ее не волнует поступление в институт, т. к. "проходной бал — это папа" — начальник строительного управления.
       Оценив ситуацию, решила обратиться к бывшему второму секретарю КП Украины Ольге Ильинишне Иващенко, которую знала несколько лет, т. к. лечила ее тяжелобольную внучку Олю. Девочка отказалась от всех нефрологов Украины и Москвы, считалась только с моим мнением. Оле стало лучше, поступила в мединститут. Я стала своим уважаемым человеком в роскошной квартире и на даче. О.И. всегда старалась мне помочь в различных сложных ситуациях.
       Очень интересно рассказывала О.И. о своей дружбе с Н. С. Хру­щевым, совместных поездках за рубеж. Выйдя из низов (ее мама была первой женщиной председателем колхоза в Украине), в силу своих врожденных способностей, быстро сделала карьеру от директора завода до второго секретаря ЦК КП Украины. Ее карьеру погубил звонок к Хрущеву после его снятия. Вопрос: "Що це робиться?" при прослушиваемых телефонах решил ее судьбу. Все же ей сохранили безбедную жизнь, привилегии и связи.
       Когда я рассказала о своих переживаниях, в связи с поступлением Аллы в мединститут, вызвалась мне помочь. Это было для меня невероятно трудно, т. к. к тому времени внучки Олечки уже не было в живых. К сожалению, в моей помощи нуждалась и младшая внучка.
       Через несколько дней О. И. сообщила, что мне нужно пойти на прием к заместителю министра здравоохранения Козюренко.
       Я долго думала с чего начинать разговор. Решила прежде всего рассказать о достоинствах дочери. Не дослушав меня до конца, он цинично заявил: "Не понятно, что вас волнует при столь благоприятных данных у дочери". Я успела ответить, что меня беспокоит ее социальное происхождение, т. к. знаю, что при поступлении преимущество имеют дети колхозников и рабочих. В это время зазвонил телефон. Закончив разговор, заместитель министра посоветовал пойти с дочерью на прием к ректору мединститута профессору С. С. Лаврику.
       Как утверждали "знатоки", в том числе О. И., звонок был сделан.
       Через несколько дней, простояв огромную очередь, мы попали на прием к ректору. Кратко выяснив у Аллочки основные данные (успеваемость, общественная работа, знание языков, занятия спортом), он примерно сказал нам тоже, что заместитель министра. Тогда я осмелилась посоветоваться на какой факультет подавать заявление. Дочь хочет на лечебный, а я советую педиатрический. Ректор сказал, что этот вопрос мы должны решить сами.
       Встретили моего однокурсника, многолетнего сотрудника киевского мединститута, профессора Жору Константиновского. Он категорически не советовал подавать документы на лечебный факультет. При этом сказал, что на лечебный факультет примут внука бывшего министра здравоохранения, маскировавшего еврейство фамилией дедушки — Медведь, вместо Трахтенберг. У Жоры, как у многолетнего сотрудника мединститута, была надежда, что его сын поступит.
       Спустя несколько дней ко мне подошла лаборантка соседней кафедры Эльза и сказала, чтобы я не волновалась, т. к. Аллочка поступит. Меня очень удивила такая информация и спросила от кого эти сведения. Оказалось, что когда Алла сдавала документы в приемную комиссию, меня увидела технический секретарь. Она просила передать мне, что дочь поступит, т. к. она единственная еврейка среди абитуриентов педиатрического факультета. Это при наборе 180 человек и конкурсе 1,7 на место!!! На втором и третьем курсе появилось несколько явных и "подпольных" евреев, переведенных из других мединститутов. Не могу сказать, что после информации сотрудницы приемной комиссии наши страхи прошли.
       Все время дочка упорно готовилась к экзамену по химии. А я ей твердила: "Будешь знать на 6 — получишь 5 и поступишь. Я надеюсь, что специально валить тебя не будут". Зная любовь Аллочки к подсказкам, предупредила, что если это станет известно, то тебя отправят с экзамена и никто помочь не сможет.
       Настал день экзамена 6 августа 1971 года. Поехала ее сопровождать. Аллочка зашла в помещение, а я с сотней родственников абитуриентов осталась во дворе. Примерно через час увидела Аллочку, окруженную родителями поступающих, которые выясняли и записывали задаваемые на экзамене вопросы. Мне издали показалось, что Аллочка огорчена, но не могла сдвинуться с места. Заметив меня, подбежала, сообщила, что получила 5 и должна пойти взять направление на мытье окон в мединституте. Это косвенно подтверждало поступление.
       Алла считала, что затянувшийся почти на час экзамен был желанием ее "провалить". Я спросила: "Тебя не перебивали, не кричали, значит хотели выяснить твои знания". Со смехом рассказала, что рядом сидевшая абитуриентка просила помочь решить задачу, пообещав в награду корову. Когда начался учебный год они встретились. Мы шутили, что корову получил кто-то другой.
       Мне доподлино известно немало случаев, когда способные евреи не могли получить высшее, в частности медицинское, образование. Некоторым удалось поступить в периферийные институты Украины и России и даже в Москве и Ленинграде. Отсюда напрашивался вывод, что по антисемитизму Киев занимал ведущее место.
       Первого сентября все студенты первого курса на месяц поехали в колхоз. В антисанитарных условиях ухудшился фурункулез, начавшийся у дочки дома. Боялись даже подумать получить от врача освобождение. Снабдила ее перевязочными средствами, антибиотиками и отпустила на работу. Спустя несколько дней состояние ухудшилось, с высокой температурой ее отправили домой. Когда состояние улучшилось направили в деканат для работы с документами вновь поступивших. Ни одного еврея, кроме дочери, на всем педиатрическом факультете не было. Информация подтвердилась.
       Учеба в институте проходила успешно, с интересом изучала пред­меты, все зачеты и экзамены сдавала на 5. Выступала на студенческих конференциях и на втором курсе сделала доклад на английском языке. Была членом студенческого интернационального клуба.
       Аллочка понравилась студенту, который очень красиво за ней ухаживал. Это заметили девочки и спросили не собирается ли он жениться на Алле. Он резко ответил, что на еврейке никогда не женится. У Аллочки не было к нему особых чувст, однако такая информация ее очень огорчила. Антисемитизм сильнее любви.
       О желании перейти на лечебный факультет Алла не вспоминала. Ее мечта это одновременно заниматься научной и клинической работой в педиатрии.
       Дочери нравилась нефрология, а мне хотелось чтобы мы работали по той же специальности. Я понимала, что шансов остаться в институте урологии и нефрологии никаких нет. К "пятой графе" присоединялась "семейственность". При всей любви к дочери я не могла по многим причинам отказаться от своей должности.
       Все же попросила заведующую отделением детской нефрологии Ингрету Вартановну Багдасарову поручить Алле какую-нибудь научную разработку. Она долго не находила времени. Наконец пригласила Аллу пойти в библиотеку. После того, как на глазах у Аллы вырвала страницы с интересующей ее статьей "сотрудничество" прекратилось.
       Стала членом научного студенческого кружка на кафедре детских инфекций. Сделала доклад и опубликовала данные в студенческом сборнике.
      

    Путь к научной работе

      
       Быстро пролетели годы учебы в мединституте и подошло распределение на работу. Алла была направлена участковым врачом в Медгородок.
       Многие знавшие Аллочку хотели помочь.
       В последние годы наш отдел сотрудничал с лабораторией иммунологии киевского тубинститута, руководимой проф. Екатериной Федоровной Чернушенко, с которой у меня сложились очень хорошие отношения. Директором института был её муж проф. Мамолат, к которому я обратилась по рекомендации его жены. О Мамолате говорили как о порядочном человеке, не антисемите. Я с дочкой пошли к нему на прием. Он предложил место в реанимации клиники акад. Н. М. Амосова. Написал в отдел кадров МЗ УССР письмо с просьбой направить Аллу. Сказал, что очень поощряет научную работу практических врачей. "Потогонная система" работы и сложный характер Н. М. были общеизвестны, а тем более для сотрудников реанимации. Никаких других возможностей для работы в клинике не было. Дочь согласилась и я ее поддержала, выдержав возражения мужа, мамы и некоторых друзей.
       Чтобы ускорить процесс оформления, мы сами отнесли письмо в отдел кадров МЗ УССР. Начальник отдела знал меня по работе и уважительно ко мне относился. Я собиралась уезжать в Ессентуки на лечение и поэтому попросила все оформить до моего отъезда. Он сказал, что это невозможно, заверил в положительном результате и по­желал счастливого пути. Вместо обещанных двух дней на "офор­м­ление" прошло две недели, после чего он сказал Алле, что все документы потеряны, посоветовав повторно взять письмо у проф. Мамолата.
       По моей просьбе Л. А. Пыриг позвонил Мамолату, т. к. я не могла поменять билет на самолет. Он ему ответил, что документы не могли потеряться. Усмотрев в этой лжи не только антисемитизм, а и выпад против него, категорически отказал в повторном письме.
       Круг замкнулся. Нужно выходить на работу в Медгородок.
       За получением направления на работу следовало обратиться в отдел кадров горздравотдела. Когда Алла пришла к заведующему отделом кадров, он устроил ей скандал, т. к. она явилась с опозданием на неделю. Дочь пыталась объяснить причину. Не слушая ее объяс­нений, сказал, что места в Медгородке уже нет и она пойдет участковым врачом на Оболонь. Это был самый плохой район. Аллу потрясло общение с руководством и обида за меня, т. к. никто не выполнил данных обещаний.
       Подумав, решила пойти в горздравотдел с Аллой. С начальником отдела кадров горздравотдела знакома по стационару МВД, где он работал начмедом. Снят за алкоголизм.
       Увидев меня и не предложив сесть, начал орать и возмущаться почему дочь пришла с мамой. Я выслушала его нелепые упреки. Спросила на каком основании он убивает веру в справедливость у молодого врача. Мой вопрос оказал на него некоторое отрезвляющее действие. Направил меня для решения возможности работать в Медгородке к городскому педиатру. Оказалось, что мы знакомы, т. к. я читала лекции и консультировала больных в институте педиатрии. Отказать мне она не смогла. После запроса главного врача Медгородка В. В. Волкова, с которым мы вместе работали, Алле дали направление.
      

    Осуществление мечты и ее обрыв

      
       Как и все молодые врачи, дочь начала работать в стационаре. Ей нравилась лечебная работа, особенно во время дежурств по скорой помощи, много читала.
       В связи с ремонтом клинической базы кафедры педиатрии мединститута была временно переведена в Медгородок. Заведующая кафедрой профессор Вера Дмитриевна Чеботарева, которая одно время была деканом педиатрического факультета, удивилась, увидев Аллу на этой работе. Возмутилась эпопеей с клиникой Амосова. Очень сожалела, что узнала обо всем когда на кафедре не было свободных мест. Обещала взять Аллу в следующем учебном году, в крайнем случае на должность лаборанта, обеспечив возможность заниматься научной работой.
       Спустя небольшой отрезок времени В. Д. сказала, что в институте переливания крови и гематологии освобождается место младшего научного сотрудника и предложила поговорить с его директором Николаем Тихоновичем Тереховым. Алла растерялась и попросила дать время подумать, т. к. мало знала об этой специальности. Вечером долго обсуждали происшедшее. Я настоятельно советовала работать в этой нелегкой, но очень актуальной области медицины, особенно в педиатрии.
       С Н.Т. свыше 10 лет работала в институте урологии и нефрологии. Мы постоянно контактировали. Я всегда старалась помогать ему и его сотрудникам. Не все мне в нем нравилось. Его жена с гордостью говорила: "Moй Коля не антисемит, он принимает к себе в отдел евреев, т. к. они хорошо работают". Речь шла не о научных сотруд­никах, а о лаборантах и практических врачах.
       С проф. Чеботаревой была знакома, долго лечила мужа доцента кафедры. Но В. Д. не знала, что Алла моя дочь, т. к. она скрывала такое родство, не желая устраиваться за мамины заслуги. В глубине души я этим гордилась, но жизнь заставляла поступать иначе.
       Решила пойти на прием к Н. Т. Он мне сказал, что на одно место подано два заявления. Это лаборант отделения детской гематологии Бруслова Екатерина и врач скорой помощи, член партии. Я сразу поняла насколько трудно будет с ними конкурировать. Н. Т. по телефону представил Аллочкины "генетические заслуги" руководителю отделения детской гематологии Владимирy Григорьевичу Бебешко и попросил его познакомиться с претенденткой. Разговор с В. Г. немного обнадежил дочь. Как всегда, не верили в успех.
       Оказалось, что отец моей пациентки занимается строительством в институте переливания крови и гематологии. Пообещал оказать содействие. Н. Т. спросил не уедет ли Алла в Израиль. Мой знакомый ответил, что Нелли Яковлевна и, следовательно, ее дочь, никогда этого не сделают. Жизнь непредсказуема!
       Сведения о лицах, подающих на конкурс, вывешивались на доске объявлений. Об их содержании мне сообщала моя сокурсница и приятельница Евгения Иосифовна Гитис, много лет проработавшая в институте. Последнее ее сообщение гласило, что врач скорой помощи снял свою кандидатуру, а конкурсная комиссия рекомендует Екатерину Бруслову, а не Аллу. На следующий день конкурсные дела будут рассматриваться на Ученом совете. Мы себе примерно так и представляли ситуацию, которая не оставляла надежд на успех.
       В этот день Алла дежурила. Ее присутствие на ученом совете не было обязательным. Я задержалась на работе, что всегда успокаивало в подобных ситуациях. Вернувшись, узнаю от мамы, что звонила Женя Гитис и сказала, что Алла прошла по конкурсу. Поверить своим ушам не могла и решила позвонить в ученую часть института. О чудо! — Аллочка прошла. Позвонила на дежурство. Снова обычные вопросы — это точно? Оказалось, что муж Брусловой категорически возражал против научной работы жены, грозясь выбросить дис­сертацию в мусор и подумать о дальнейшей семейной жизни. Это за­ставило Катю перед самым началом Совета снять свою кандидатуру.
       Через две недели Алла приступила к работе в отделении детской гематологии, где была в течение всего времени единственной еврейкой.
       Медицинский институт давал очень мало знаний в области гематологии. Поэтому необходимо срочно изучать предмет. Кроме того, работа в гематологическом отделении включала ряд специальных процедур (пункция костного мозга и др.). В первый месяц работы все сотрудники, за исключением В. Г., относились к Алле с пренебрежением и явной недоброжелательностью. Основная предполагаемая причина всего происходящего — антисемитизм. Нельзя не отметить, что наряду с конкретными фактами антисемитизма, все постоянно находились под страхом перед ним.
       Оказалось, что коллектив не знал причины положительного решения Ученого совета. Когда это стало известно, все очень быстро изменилось к лучшему. Сотрудники уважительно относились, помогали в освоении новой специальности. Личные взаимоотношения стали дружеские.
       Вскоре В. Г. предложил тему кандидатской диссертации "Гормон роста и обмен липидов у детей больных лейкозом". Работа очень увлекала Аллу.
       В связи с тем, что диссертация была на стыке гематологии и эндокринологии, вторым руководителем назначена проф. Елена Абрамовна Беникова.
       Работа над диссертацией проводилась успешно, несмотря на токсикоз беременности. Оба руководителя были очень довольны качеством исследований и короткими сроками выполнения работы.
       Когда дочке Олечке было шесть месяцев, состоялась официаль­ная защита, которая, как и утверждение ВАК, прошли без осложнений.
       В. Г. любил шутить, что столь успешное получение степени кандидата медицинских наук связано с тем, что Алла была у него восьмой диссертант. Число восемь в иудаизме имеет символическое значение. Есть все основания согласиться с шуткой В. Г.
       После защиты диссертации получила письмо из США с просьбой прислать статью по материалам диссертации, опубликованную в открытой печати. Дочь готова была срочно ее посылать. Я ей настоятельно посоветовала спросить разрешение в спецчасти института. Там ей сказали, что статью послать можно, но лучше этого не делать. Для дочери это был печальный урок.
       Полученная степень не давала никаких надежд для продвижения по службе как в институте, так и в других научных учреждениях. Получила несколько необоснованных отказов. Приходилось со всем мириться.
       Авария на чернобыльской атомной электростанции (26 апреля 1986 г.) явилась причиной многих тяжелых изменений и неразберихи. Никто не знал, что нужно делать. В первый же день в детское гематологическое отделение стали поступать дети из Чернобыля и ближайших пригородов. Объявлено чрезвычайное положение. Это значило, что никто из сотрудников не может уезжать за пределы города. Уходя с работы, все должны оставлять свои координаты, находясь в пределах Киева. Поступило указание об эвакуации детей из за­гряз­ненных районов, в том числе и Киева. Олечку отселили в Харьков.
       Буквально в течение нескольких недель был создан институт радиационной медицины в рамках Академии наук СССР. Директором клинического отдела института и заведующим гематологическим отделением назначен проф. В. Г. Бебешко. Решено часть сотрудников института переливания крови и гематологии перевести во вновь открывающийся институт.
       Место старшего научного сотрудника В. Г. предложил Светлане Галкиной и Алле. Оба кандидата очень довольны — новая работа с любимым шефом, повышение в должности и т. д.
       Для обследования детей в зонах высокого уровня радиации направлялись бригады врачей и лаборантов из Киева и других городов.
       Одну из таких бригад поручено возглавлять Алле, как потенциальной сотруднице нового института.
       Обо всех беспорядках, с которыми столкнулись жители загрязненных радиацией районов, обследующие население медики и ликвидаторы последствий аварии, страшно вспоминать. Об этом много написано и будет пополняться живыми свидетелями Чернобыльской катастрофы.
       Через неделю сменить Аллу приехала Света Галкина. Ее поведение показалось странным. Когда Алла спросила, что случилось она подтвердила: "Да случилось, но рассказать не могу".
       Оказалось, что Министр здравоохранения УССР Петр Ефимович Романенко сказал, что лица с такой как у Аллы фамилией, работать в новом институте не могут. В. Г. Берешко пытался уговорить министра, рассказав о достоинствах Аллы и даже прибавил мои заслуги. Министр был неумолим. Передать наше состояние трудно. Мы еще раз убедились в порядочности В. Г. Стало очевидным, что думать и надеяться на научную работу нет никаких оснований.
       Сейчас можно открыто возмущаться столь воинствующим антисемитизмом на государственном уровне. Вместо Аллы В. Г. хотел взять Донцову Светлану Борисовну, мама которой раньше работала в МЗ УССР. Но министр докопался, что умерший папа Светы еврей. И, услышав новое предложение В. Г., не сомневающегося в "благоприятной" национальности Светы, министр с гневом сказал, что директор снова хотел его подвести с подбором кадров.
       Дочь продолжила работу в институте переливания крови и гематологии, который превратился в захудалое учреждение.
       Я готова была ехать в любой периферийный город республики и страны где можно было бы найти работу для дочери и себе. Оценив все трезво, поняла нереальность задуманного плана.
       В марте 1989 года Алла сообщила о решении эмигрировать.
       Сотрудники положительно оценивали решение, очень тепло проводили.
       Оставив работу, возобновила занятия английским языком и начала подготовку к экзаменам по американской программе.
       29 июля 1989 г. завершился киевский период жизни, учебы, работы Аллы врача-гематолога, кандидата медицинских наук.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

    СУДЬБЫ КОЛЛЕГ-ЕВРЕЕВ И ИХ ДЕТЕЙ

      
      
       Мы виноваты в том,
       Что мы евреи,
       Мы виноваты в том,
       Что мы умны,
       Мы виноваты в том,
       Что наши дети стремятся к знаниям,
       К мудрости святой

    Илья Эренбург

      
       И
       нформация касается коллег, с которыми работала в клини­ке М. М. Губергрица и в киевском научно-иссле­дова­тель­­ском институте урологии и нефрологии.
       Процент евреев в институте урологии и нефрологии был несравненно ниже, чем на кафедре М. М. Губергрица. Нужно отметить, что освободившиеся по разным причинам места, где работали евреи, занимали толь­ко русские, украинцы и др.
       Сведения о сотрудниках представлены в алфавитном порядке.
       Кафедра пропедевтической терапии киевского мединститута и отделение киевского института питания.
       Берлянд Александр Семенович, доктор медицинских наук, довоенный сотрудник, второй профессор кафедры. Вскоре получил место заведующего кафедрой в киевском институте усовершенствования врачей. Умер от заболевания сердца.
       Боревская Бела Давыдовна, кандидат медицинских наук, ассистент кафедры, довоенный сотрудник. Уехала в донецкий мединститут по месту работы мужа профессора Александра Яковлевича Губергрица (племянник М. М. Губергрица).
       Брагинский Борис Маркович, научный сотрудник отделения института питания. Защитил кандидатскую диссертацию, нашел работу ассистента кафедры терапии в мединституте Душанбе. Там защитил докторскую диссертацию, получил должность доцента, а потом заведующего кафедрой терапии в мединституте Гродно (Белоруссия). Погиб в автокатастрофе.
       Быховская Анна Михайловна, участница войны, орденоносец, член партии. После окончания клинической ординатуры направлена на работу ординатора в киевский окружной военный госпиталь. В этой должности проработала до выхода на пенсию.
       Гейхман Леонид Залманович, участник войны, орденоносец, член партии, клинический ординатор, кандидат медицинских наук. Получил должность врача кардиологического санатория в Ворзеле (под Киевом). Подготовил докторскую диссертацию, но защитить ее не позволили. Продолжил работу врачом электрокардиологического кабинета.
       Гутман Лена Борисовна, клинический ординатор, кандидат медицинских наук, член партии работала врачом поликлиники ЦК КП Украины. Позже получила должность научного сотрудника в институте охраны материнства и детства. Защитила докторскую диссертацию, возглавила отделение экстрагинетальной патологии, в котором работает до настоящего времени. Сын — врач с семьей эмигрировал в Израиль и успешно работает по специальности.
       Каменецкий Соломон Ильич, доцент, довоенный сотрудник, участник войны, орденоносец, член партии. Защитил докторскую диссертацию и получил должность заведующего кафедрой в донецком мединституте, на которой работал до конца жизни. Умер от злокачественной опухоли. Дети и внуки эмигрировали в США.
       Левин Александр Исакович, клинический ординатор, кандидат медицинских наук. Работал доцентом кафедры терапии запорожского мединститута, защитил докторскую диссертацию, после чего заведовал отделением в московском институте профзаболеваний. Эмигрировал в Израиль.
       Лекарева Клара Наумовна, больничный ординатор защитила кандидатскую диссертацию. Работала заведующей кардиологическим отделением Октябрьской больницы. Эмигрировала с семьей в США.
       Лихтенштейн Ефрем Исаакович, кандидат медицинских наук, член союза писателей Украины, ассистент. Вскоре переведен доцентом на новую кафедру мединститута. Защитил докторскую диссертацию, получил должность заведующего кафедрой профессиональной патологии в киевском мединституте. Трагически погиб. Дочь репатриировала в Израиль, работает по специальности.
       Мерзон Михаил Григорьевич, научный сотрудник института питания. Подготовил кандидатскую диссертацию. После смерти М. М. потерял работу, пытался устроиться в Киеве и на периферии. Перенес тяжелую семейную драму (умер ребенок, разошелся с женой). Стал алкоголиком, умер от "белой горячки".
       Пинес Григорий Цалевич, доцент, уволен в связи с возрастом. После этого много лет заведовал терапевтическим отделением боль­ницы Печерского района (Киев). Погиб в автокатострофе. Сын — врач с семьей репатриировал в Израиль, успешно работает.
       Рейдерман Макс Исаакович, аспирант, до конца срока обучения призван в армию и отправлен служить на Дальний восток. После демобилизации работал ассистентом на кафедре терапии донецкого мединститута. Защитил кандидатскую, а затем докторскую диссертации. Получил кафедру терапии в Полтавском мединституте. После ухода на пенсию с семьей эмигрировал в Германию. Там проводит публицистическую работу, занимается переводами.
       Соколинский Давид Наумович, кандидат медицинских наук, доцент работал недолгое время, ушел, по неизвестным мне причинам, по собственному желанию. Дочь эмигрировала в США, работает врачом.
       Сорочкина Софья Наумовна, ассистент, кандидат медицинских наук, участница войны, орденоносец, мать-одиночка уволена по сокращению штатов.
       Фейгин Марк Борисович, преподаватель киевского фельдшерского военного училища, кандидат медицинских наук, работал врачом в железнодорожной больнице, защитил докторскую диссертацию, получил должность главного терапевта юго-западной железной дороги. Эмигрировал с семьей в США, подтвердил диплом врача, работает физиотерапевтом. Дети эмигрировали в США и Германию, успешно работают.
       Франкфурт Александр Израилевич, доцент, довоенный сотрудник, участник войны, орденоносец, член партии, подготовил докторскую диссертацию. Не мог получить работу в Киеве. Уехал в Витебск, защитил докторскую диссертацию, заведовал кафедрой терапии мединститута. Умер от сердечной недостаточности.
       Фридман Исаак Борисович, кандидат медицинских наук, ассистент, довоенный сотрудник отправлен на пенсию, после чего много лет работал в практической медицине. Дочь — врач репатриировала в Израиль, работает по специальности.
       Почти за пятьдесят лет после смерти М. М. Губергрица только одна еврейка Клара Наумовна Лекарева, будучи на практической работе, защитила кандидатскую диссертацию.
       Киевский научно-исследовательский институт урологии и нефрологии
       Бараш Майя Романовна, младший научный сотрудник, защитила кандидатскую диссертацию, старший научный сотрудник отделения организации урологической и нефрологической помощи. Репатриировала с семьей в Израиль. Окончила курсы по гомеопатии, работала, вышла на пенсию.
       Бялик Владимир Лазаревич, доктор медицинских наук, профессор, участник войны, орденоносец, главный патологоанатом фронта. Заведовал отделением патоморфологии и электронной микроскопии. Умер от опухоли ротовой полости. Семья эмигрировала в США. Дети и внуки успешно трудятся.
       Голигорский Соломон Давыдович, заместитель директора по науке, заведующий отделением воспалительных заболеваний и мочевых путей, кафедрой урологии мединститута. Изгнан с должности заместителя директора по науке. Затем до окончания учебного года в мединституте отправлен на пенсию. С семьей репатриировал в Израиль, работал консультантом. Умер от заболевания сердца.
       Голигорский Михаил Соломонович, с отличием окончил мединститут, врач отделения "искусственная почка", защитил кандидатскую диссертацию, начал работу над докторской диссертацией, стар­­ший научный сотрудник отделения терапевтической нефрологии. Репатриировал с семьей в Израиль. Затем переехал в США, подтвердил диплом врача. Получил должность профессора на кафедре нефрологии медицинской школы в Нью-Йорке.
       Гельфер Петр Исаевич, кандидат медицинских наук, после ухода на пенсию проводил консультативную работу. Два поколения детей эмигрировали в США.
       Гойберг Моисей Иосифович, кандидат медицинских наук, участник войны, орденоносец, член партии, старший научный сотрудник отделения онкоурологии. После смерти профессора Л. Б. Полонского много лет исполнял обязанности заведующего отделением. Не избран по конкурсу как неперспективный. Продолжал работать врачом городского онкодиспансера.
       Кримкевич Елена Исааковна, лаборант, кандидат медицинских наук, старший научный сотрудник лаборатории биохимии. Собирала материал для докторской диссертации, прошла предварительную защиту. Эмигрировала с семьей в США, успешно работает по специальности.
       Лейбел Соломон Абрамович, кандидат медицинских наук, участ­ник войны, орденоносец, старший научный сотрудник отделения моче-каменной болезни. Снят с должности как неперспективный. Много лет заведовал урологическим отделением киевской областной боль­ницы. Дети эмигрировали в США.
       Погребинский Вадим Мордухович, врач урологического отделения кандидат медицинских наук, ушел в бизнес.
       Полонский Борис Леонидович, доктор медицинских наук, участник войны, орденоносец, член партии, первый заведующий онкоурологическим отделением. Вскоре умер от тяжелого заболевания серд­ца. Сын с семьей эмигрировал в Германию, успешно работает урологом.
       Ситницкая Иордания Григорьевна, кандидат медицинских наук, участница войны, орденоносец, член партии. Младший, а затем стар­ший научный сотрудник отделения детской нефрологии. Как неперспективная, переведена на должность врача поликлиники института. Вскоре заболела тяжелым психическим заболеванием, вышла на пенсию. Умерла от инфаркта миокарда. Дочь с семьей эмигрировала в США. Она профессор на кафедре инфекционных болезней в медицинской школе Нью-Йорка.
       За 23 года моей работы в институте евреями защищена одна докторская и три кандидатских диссертации. Получение ученой степени практически не влияло на продвижение по службе, несмотря на то, что институт постоянно расширялся.
       Среди моих коллег-евреев, работавших на рядовых должностях, были очень способные молодые люди. Однако никто из них не продвинулся по служебной лестнице и не мог попасть на дальнейшую учебу (клиническая ординатура, аспирантура).
       Не удалось поступить в аспирантуру очень способному врачу Елене Марковне Шор. Ей прямо сказали, что причина — национальность.
       Представленная информация о моих коллегах-евреях, показывает, что наиболее способные и целеустремленные все же смогли подняться на более высокий социальный и научный уровень. Но толь­ко не в Киеве. Это с большими трудностями удавалось в других городах Украины и других республиках.
       В начале 50-х годов ушедшего столетия в Киеве было два еврея в должности главных врачей больниц. После их ухода по болезни и во вновь открывшихся больницах не было главных врачей евреев.
       У наших детей и внуков реализация способностей произошла после эмиграции и репатриации.
      

    ЭМИГРИРОВАТЬ?! ДА!!!

      
      

    "Все наши попытки совместного
    проживания     с народами России
    успехом не увенч    ались".

    Амоц Оз

      
       Б
       лижайшие члены нашей семьи с доверием и преданностью воспринимали Советскую власть, несмотря на то, что с само­го начала на себе почувствовали произвол и антисемитизм.
       По секрету знала, что несколько сводных сестер и брат бабушки Енты эмигрировали. Никакой связи с ними не было.
       В 1985 году из Киева эмигрировал в США двоюродный брат Петя Мельман с семьей своей жены. Много его родственников со стороны мамы эмигрировали в США после октябрьского переворота. Оказалось, что его теща Блюма в детстве жила в Израиле. Тесть очень страдал от антисемитизма.
       В Киеве профессиональная деятельность у Пети не складывалась. Он очень способный человек не мог воспринимать реалии. Создавал серьезные проблемы для себя и семьи. Я и моя семья не поддерживали решение Пети эмигрировать, холодно с ним попрощались.
       Вскоре после Пети страну покинул зять дочери двоюродного брата моего мужа. Семья (жена и маленький сын) тогда категорически отказались от эмиграции. В 1991 году дочь с новой семьей репа­триировала в Израиль.
       Новым потрясением для меня явился отъезд в Израиль профес­сора С. Д. Голигорского с семьей.
       В США эмигрировала лаборантка института, подвергшаяся очень интенсивной постыдной проработке.
       Как-то уезжала на консультацию в Ужгород. По дороге к своему вагону увидела большую толпу, которая, как я поняла, провожала эми­грантов. Лица отъезжающих молодых и провожающих пожилых никогда не забуду. Я себе попробовала представить, что такое эмиграция, но тогда не могла это сделать.
       В средине 80-х годов ушедшего столетия эмиграция поступательно увеличивалась.
       Близкие родственники и друзья настоятельно советовали нам покинуть страну. Первой причиной все выдвигали государственный антисемитизм. Нарастал бытовой антисемитизм с прямыми угрозами погрома. Когда друзья меня спрашивали, почему не уезжаю и не думаю о будущем своей дочери и внучки, я отвечала: "Это мой плохой ребенок и я его не оставлю".
       Уехала из Харькова в США моя подруга Броня Швецкая с семьей. Они десять лет были в отказе, периодически с большим трудом находили работу. Муж умер, не дождавшись разрешения. В письме на имя своей сестры Броня просила меня подумать об эмиграции, обещала помочь.
       Наконец я стала прозревать. Главное поняла, что в обстановке хаоса и безразличия, моя работа никому не нужна. Быть "белой вороной" плохо.
       В начале осени 1988 года среди друзей Аллы начались разговоры о необходимости как можно скорее эмигрировать. Это заставило нас всех задуматься. Много раз анализировали и обсуждали все происходившее в поколениях семьи, у родных и знакомых. Поняли, что антисемитизм в стране нашего рождения и жизни не искореним. Нужно эмигрировать. Все кто узнавал об этом, считал наше решение абсолютно оправданным.
       Инициатором эмиграции была моя дочь и ее семья. Много, много раз анализировала все происходившее и пришла к заключению, что оставаться в этой стране бесперспективно и опасно. Очень верили, что способности Аллы будут реализованы. Думали о будущем Олечки. Надеялась, что тоже смогу сделать то, что в этой стране невозможно.
       Решение эмигрировать очень осложнялось преклонным возрастом моей мамы и категорическим нежеланием мужа покинуть страну. Мама очень активно готовилась к отъезду и многократно повторяла, что от этой банды, имея в виду правительство, нужно уезжать поскорее.
       После предварительного решения эмигрировать, скоро с помощью моей подруги Брони Швецкой получили вызовы и стали готовить документы. Не могу объяснить почему считала необходимым все держать в глубоком секрете, не рассказывая ничего не только сотрудникам, а и родным, знакомым. У меня сохранялось чувство какого-то непонятного стыда. Был большой страх и ответственность за семью.
       Некоторые документы на эмиграцию должны были заверяться в отделе кадров по месту работы. Его заведующая антисемитка Мария Бессмертная ко мне относилась нормально и по-дружески, в связи с тем, что я лечила ее капризную маму. В этот раз очень сухо со мной разговаривала и сказала, что должна доложить директору. Я решила сделать это самой, против чего она не возражала.
       Профессор А. Ф. Возианов незадолго до этого стал директором института, ко мне относился с определенным уважением. Когда я ему сказала, что собираюсь эмигрировать он несколько удивился (думаю, что эту информацию он получил как-только прибыл вызов). Посоветовал отпустить детей. Я спросила, могу ли продолжать работу, либо подать заявление об уходе. "Считайте, что этого разговора не было, уйдете когда захотите", — ответил он. Я была безгранично благодарна.
       В тот же день поставила в известность о нашем решении Л. А. Пырига. Наконец нелегкое решение было окончательно принято, хотя сомнения в его правильности нас, особенно меня, не покидали. Наступило очень тяжелое предэмиграционное время.
       Не все знали, что я уезжаю и уже не работаю. Поэтому звонили мне домой и приглашали на консультации. Я вынуждена была говорить правду, которая не всех смущала и за мной высылали машину, чтобы отвезти на консультацию.
       Очень трогательно провела последнюю консультацию в обллечсанупре. Это оказалась не столько консультация, сколько прощание всего коллектива терапевтического отделения.
       Однажды мне позвонил юрист издательства "Здоровье". Попросил разрешение посетить меня дома. Будучи моим пациентом, сослался на ухудшение состояния здоровья. Придя ко мне, необычно быстро рассказал свои жалобы. После этого последовала основная часть разговора. Он сказал, что последняя монография "Клиническая морфология в урологии и нефрологии", предложенная мною сдана в печать. У издательства "Здоровье" нет долларов для того, чтобы со мной расплачиваться. Только в случае отказа от гонорара монография будет издана. Я спросила что нужно подписать. Юрист дал мне заранее подготовленную бумагу, которую, не читая, подписала. Сработал многолетний страх.
       Спустя несколько лет сотрудница института проф. А. М. Ро­ма­нен­ко привезла книгу с очень теплой дарственной надписью. Меня удивило и обрадовало, что не вычеркнули мою фамилию.
       Приобрели неизвестно кем придуманный эмигрантский набор. Не могу с благодарностью не вспомнить как нам в этом помогали друзья различных национальностей.
       В то время, помимо платного лишения гражданства и ремонта оставляемой квартиры, проводилось очень строгое наблюдение за вывозившимися вещами, драгоценностями, книгами, произведениями искусства. Каждому эмигранту разрешалось вывезти несколько (точно не помню сколько) серебряных и пять золотых предметов определенной очень невысокой стоимости. После всех подсчетов у меня оказалась лишняя золотая цепочка, подаренная папой. Я решила ее оставить, но никто не разрешал себе принять такой подарок. Мне "опытному контрабандисту" посоветовали вывезти ее в банке с маслом. При таможенном досмотре "контрабанда" была сразу же обнаружена. Брезгливо-злое лицо таможенника, оскорбительные вопросы и угрозы, обследование на рентгеновском кресле. Стыдно и противно было мне — бывшему консультанту МВД. Цепочку конфисковали, меня оштрафовали на 500 рублей и униженную отпустили на посадку.
       Спустя 12 лет при посещении Киева узнала методы перевозки запрещенных вещей — нужно дать таможенникам взятку.
       Проведенные часы в аэропорту Борисполь с дикими методами осмотра (конфискация необходимых лекарств, окрики и т. п.) еще раз подтвердили правильность решения эмигрировать.
       Прошли пограничную будку, и 29 июня 1989 года четыре поколения семьи оказались вне страны своего рождения и жизни, покинув ее навсегда.
      
      
      
      
      

    KИЕВ ГЛАЗАМИ БЫВШИХ КИЕВЛЯН

      
      
       П
       ережив очень сложно принятое решения эмигрировать, все трудности пути и адаптации в совершенно новых условиях, поездку в Киев не планировала. В первый год пребывания в США предпринимала усилия продолжить то, что делала в той жизни. Вскоре поняла, что это невозможно и не нужно.
       От прошедшей там жизни оставалось чувство несправедливой обиды и горечи. Поддерживала связь с несколькими сотрудниками института, которые старались информировать меня о том, что там происходит. Время притупляло все из прошлой жизни.
       В 1996 году профессор А. П. Пелещук прислал книгу "Практична нефрология", в которой написанные мною разделы на русском языке в предыдущем издании, практически не измененные подписаны другими лицами. К подобному я в какой-то мере была приучена и поэтому все восприняла спокойно, пошутив "Пусть лучшее остается людям".
       Прочитав главу гломерулонефрит, потеряла самообладание, увидев, что из классификации убрана не только моя фамилия. Первый автор классификации Л. А. Пыриг выбросил первично-хро­ни­ческий гломерулонефрит. Этой проблеме посвящена моя докторская диссертация и после защиты продолжено ее изучение с сотрудниками, в том числе с Л. А. Несмотря на многочисленные семейные невзгоды и трудности, написала "душераздирающее" письмо проф. А. П. Пелещуку. Ответа не получила. На большие действия была неспособна, тем более, что исправить ничего нельзя.
       Время шло, жизнь постепенно налаживалась. Хотелось поехать в Киев на могилы близких. От поездки меня удерживал, мягко выражаясь, неблаговидный поступок Л. А., из-за которого невозможна была встреча с сотрудниками. По имевшейся информации коллеги пом­нят, уважают и любят меня. Это подтверждалось статьей, опубли­ко­ван­ной в русскоязычной газете, написанной украинской журналисткой. Статья называется "Украина помнит и гордится". Она основана на интервью с моими бывшими сотрудниками, в том числе с Л. А. Пы­ригом.
       В апреле 2001 года еврейское благотворительное общество Нью-Йорка предложило мне поехать в Киев для организации при еврейском центре амбулаторного приема для взрослых. Это означало, что по телефону должна подобрать кандидатов, обладающих определенными качествами (ученая степень, знание английского, работа на компьютере). Найти еврея с такими данными не удалось.
       Когда меня спрашивали должен ли быть кандидат евреем, я отвечала, что это не обязательно. Обязательна лояльность к "лицам еврейской национальности".
       Кроме того, я должна передать лекарства для больных, обслуживаемых в еврейском центре. Подумав, согласилась, и 15 октября 2001 года я и молодая врач-американка поехала на неделю в Киев.
       "Изменения" в независимой Украине ощутила на таможне аэропорта Борисполь. Мне сказали, что человек, который работает на таможенном досмотре получил взятку (30 долларов) и никаких проблем с лекарствами у меня не будет. Не знаю, что произошло, но взятка не попала вовремя в нужные руки. Дежурный таможенник дергал меня и запугивал в течение 20-25 минут. А я вспоминала аналогичный стиль работы при эмиграции. Наконец "взятка нашла героя" и меня вежливо отпустили.
       По дороге из аэропорта отметила изменения и могла их подтвердить в течение шестидневного пребывания в Киеве. Город потерял свою необыкновенную индивидуальность. Произошло это потому, что наряду с новыми и реставрированными зданиями и памятниками находятся неухоженные старые постройки. Ужасающее впечатление производят темные и грязные парадные, лифты даже в центре города. Поразило обилие западноевропейских и карикатурных украинских реклам. Очень много машин как новых европейских, так и допотопных советских. Как меня предупреждали, тягостное впечатление производит грустно-злобное выражение лиц, особенно у пожилых.
       Я жила в семье моей бывшей сотрудницы и приятельницы проф. Алины Михайловны Романенко. Помимо тепла и заботы, почувствовала взаимопонимание.
       С "новыми" порядками столкнулась, когда мне не хотели разрешить сфотографировать вестибюль школы, в которой училась моя дочь и парадное дома, в котором прожила 42 года.
       Моей американской коллеге не позволили посетить поликлинику Октябрьской больницы без разрешения министерства здравоохранения Украины. А времени для этого у нас не оставалось. Разумная американка все поняла и просила меня не волноваться.
       С бытовым антисемитизмом, к счастью, не встречалась.
       Узнала, что за 12 лет моего отсутствия в институте урологии и нефрологии евреи не появились, а ранее работавшие эмигрировали либо ушли в бизнес.
       Впечатлила синагога и минора в Бабьем Яре. Найти минору было сложно, т. к. никто из проходивших по территории, похожей на парк отдыха, не знал, что это такое и где она находится. На старом и новом памятниках по-прежнему нет указаний о преимущественной гибели евреев. На украинском, русском и хибру написано, что в этом месте расстреляли около 100 тыс. граждан Киева. Вспомнила слова Е. Евтушенко: "Над Бабьим яром памятника нет".
       В очень заброшенном состоянии находится Байковое кладбище. За могилой папы и мужа ухаживает нанятая нами женщина (кандидат технических наук).
       От своих единичных знакомых евреев узнала, что синагоги и еврейские центры систематически оказывают различные виды помощи (продукты, одежда, транспорт, лекарства) и пытаются возрождать еврейские традиции.
       Помещение на Подоле (в прошлом еврейском районе), в котором расположен еврейский центр, выглядит довольно убого. Имеется круглосуточная охрана.
       Провела интервью с врачами, отобрала сотрудника, обсудили планы на будущее. Большое удовлетворение получила от консультации больных. Ностальгия по работе не проходит.
       По настоятельной просьбе бывших сотрудников состоялась наша встреча. В кабинете Л. А. накрыли стол, собралось очень много народа — старые и новые сотрудники, А. П. Пелещук и сотрудники кафедры, мои ученики из других учреждений. Объятия, поцелуи, возгласы, комплементы, цветы и т. п.
       Обратила внимание на требующие ремонта и замены помещения, мебель, оборудование.
       Вступительное слово-приветствие Л. А., содержание которого не воспринимала (волновалась?).
       Поблагодарила сотрудников по совместной работе, рассказала о своей очень изменившейся жизни на новой родине, путешествиях, успехах дочки и внучки.
       С "трибуны" и в личной беседе с Л. А. хотела выяснить причину изменения в классификации. Л. А. с потухшим взглядом посоветовал мне "Не брати це в голову". Малоудовлетворяющий ответ. Поняла, научных оснований для изменения классификации нет. Ассистент кафедры терапии В. М. Анищенко на ухо мне сообщила, что всегда рассказывает студентам о первично-хроническом гломерулонефрите и авторе исследования.
       Поинтересовалась, что сделано в отделении за 12 прошедших лет. Не считая защиты трех докторских диссертаций на уровне 60-70-х годов ушедшего столетия, ничего нового не установлено. Стало немного больно и понятно, что для меня никакой перспективы не было. Выслушала много приятных воспоминаний сотрудников о совместной работе.
       Л. А. подарил мне книгу, изданную библиотекой АН Украины. В ней представлены не только библиография. Центральное место занимает жизнеописание и политические взгляды, участие в создании независимой Украины. Для меня показалось интересным его определенное разочарование в "Незалежний Украине". Л. А. показал как много наших совместных работ в библиографии. В дарственной надписи указал: "В память о плодотворном сотрудничестве".
       С теплой дарственной надписью получила книгу А. П. Пелещука. Она посвящена 160-летию киевского мединститута. Книга издана в 2001 году. Название и предисловие написаны на украинском языке, а текст — на русском и украинском. Я спросила у А. П., почему на 303 страницах не нашлось места для воспоминаний о моем Учителе академике М. М. Губергрице. А. П. "успокоил" меня, что М. М. упоминается в какой-то из глав. Это притом, что отдельные разделы посвящены маловыдающимся личностям!!!
       Не могу не сказать о своем душевном состоянии во время пребывания в Киеве.
       Впервые в жизни ощутила, что не нахожусь под чьим-то постоянным давлением, унижением, боязнью, почувствовала личную свободу. Некоторые сотрудники заметили и положительно оценили "метаморфозу".
       Тепло попрощавшись и пожелав друг другу всего доброго, спустя три часа расстались. Жизнь непредсказуема и удивительна!!!
       Бывшей сотруднице Лене Гутман оставила статью о нашем учителе академике М. М. Губергрице, написанную и опубликованную в разных изданиях США. Статью напечатали в киевской газете "Еврейские новости". По инициативе редактора добавлено, что необходимо восстановить мемориальную доску на фасаде клиники, руководимой М. М. Губергрицем. Прошло свыше двух лет, но справедливость не восторжествовала.
       И снова в путь к себе домой.
       Спустя два года после посещения Киева узнала, что в истории нефрологии в Украине мне досталось второе место среди корифеев. В присланной книге А. П. Пелещука "Спогади киевского профессора медицины" отмечены мои заслуги. "Лучше позже, чем никогда", — сказал еврей вслед ушедшему поезду!
       В мае 2003 года Киев посетила моя дочь Алла. Она долгие годы по многим причинам не собиралась ехать в гости. Ее решению в какой-то степени способствовали настойчивые приглашения бывших сотрудников и проф. В. Г. Бебешко, с которым поддерживает деловые и дружеские отношения.
       Привожу написанные Aллой впечатления.
       Я ждала 14 лет, чтобы принять решение о поездке. Киев город, в котором я родилась, росла, училась, работала и достаточно созрела для того, чтобы понять, что больше нельзя жить в этой стране.
       Мой путь в Киев был очень эмоциональным. Дорога, только в обратном направлении, соответствовала нашему пути следования в США. В этот раз я вылетела из Вашингтона в Вену (Австрия), а оттуда в Киев.
       В аэропорту Вены уже не встретила противного человека, который всем задавал саркастический вопрос: "Taк вы все едите в США, чтобы найти счастье?"
       Сейчас могу ему ответить. Да, я нашла счастье, уважение как личность и специалист, возможность открыто высказывать свои идеи, которые могут оказать стране и людям помощь. Другой очень важной стороной счастья является возможность получать удовольствие от того, что тебе интересно. Это и занятия в спортивном комплексе, танцы, путешествия по экзотическим местам моей страны и за ее пределами. Для получения всего, что мы имеем нужно платить честным трудом, обеспечивающим материальную возможность и иметь желание. Как это непохоже, на условия "в той жизни".
       Киев я восприняла как место с большим количеством "заплат" — современные строения чередуются с убожеством и грязью. С такими же "заплатами" оказалось мышление киевлян. Наряду с большими жалобами на абсолютно все, приходилось выслушивать восторги по поводу происходящего. Это не тот случай, когда правда находится посредине.
       Не могу не вспомнить тягостного впечатления от детского лечебного учреждения, которое считается лучшим.
       Повторно доктор А.Шапиро посетила Киев в 2006 году.Она выступила на Всемирной конференции ,посвященной 20 годовщине Чернобыльской катастрофы. Конференция понравилась.Встреча с бывшими сотрудниками была теплой. Неприкрытый бытовой антисемитизм,с которым непосредственно столкнулась,навсегда отбил желание послефующих поездок.
       Государственные ассигнования на научные исследования, даже в такой актуальной области, как "Последствия чернобыльской катастрофы на здоровье", очень ограничены. Вся работа проводится благодаря грантам из Европы, США и других стран.
       Теплый прием друзей бывших коллег, собравшихся в Центре радиационной медицины. Уважительно вспоминали мою работу в Киеве и восторгались достижениями в США.
       Мне трудно было воспринять местный сервис на почте, магазинах и т. п. Все время чувствовала себя "бойцом" в преодолении трудностей.
       Пролетели шесть насыщенных дней. А затем, как большой контраст две недели отдыха с дочкой в Италии.
       Снова в Роквилле, штат Мериленд. Я среди тех, кому принадлежу: семье, друзьям, коллегам, стране.
      

    ЭПИЛОГ

      
      
       Тяга к знаниям ради знаний, чуть ли не фанатическая любовь к справедливости, стремление к личной независимости, — вот черты еврейской традиции, которая вынуждает меня благодарить Господа за принадлежность к этому народу.

    Альберт Эйнштейн

      
       В
       декабре 2007 года исполнилось 18 лет нашей жизни в замечательной стране США. Живем мы в прекрасном районе штата Мериленд. Городки нашего проживания (Роквилл и Кенсингтон) относятся к метрополии Большего Вашингтона.
       Многократно, раньше чаще, затем реже, задавали себе воп­рос — правильно ли поступили, эмигрировав из Киева. Аналогичные вопросы задавали родные и друзья, живущие по обе стороны океана. Нужно сказать, что формулировка ответа на этот вопрос с течением времени изменялась.
       Сразу же после приезда обратили внимание на доброжелательность окружающих и постоянное желание оказывать помощь. Больно было признать, что взаимоотношения американских евреев значительно лучше, чем советских. Нужно думать, что указанное обстоятельство обусловлено постоянным чувством страха и "допустимым процентом" для получения образования, работы и т. п.
       Ознакомившись больше, не могли не заметить большого количества евреев во всех государственных структурах. Непривычным оказалось, что евреи занимают значительное место в научных учреждениях самого высокого уровня.
       Очень высокий удельный вес евреев среди врачей различных специальностей и юристов. То же относится к актерам, художникам.
       Никто не скрывает своей национальности. Желающие носят национальные одежды и религиозные символы (кипу, могендавид и др.). Мы евреи, а не лица еврейской национальности. К слову "евреи" нередко добавляют "русские".
       Очень нравится совместное проведение праздников (государственных,религиозных) лицами различных национальностей, которыми так богата Америка. Такие встречи проводятся с сотрудниками и друзьями.
       Алла буквально с первых же дней полюбила страну, называя ее "Америчка". Проделанный очень, очень тяжелый путь (экзамены, резидентура, аспирантура), никогда не изменял ее положительных оценок всего окружающего. И сейчас достигнув высокого профессионального уровня (детский гематолог-онколог) и работая в одном из ведущих учреждений страны (Федеральное бюро по контролю над медикаментами и пищевыми продуктами), она продолжает благодарить страну. Совсем недавно сбылась ее мечта. Приглашена на работу во вновь открытый институт. В его задачи входит разработка методов профилактики и лечения, пострадавших от возможных причин терроризма — химических, биологических, радиоактивных.
       Регулярно участвует в международных и национальных конференциях. Много путешествует.
       Счастлива, что для достижения высокого социального уровня нужны только личные способности и упорство. Не имеет значения "5 графа", не нужны мамины связи и т. п.
       Олечка, приехавшая в шестилетнем возрасте, не понимая причин эмиграции, сразу ощутила разницу во всем. У нее тоже были проблемы с вхождением в детскую социальную среду. Она спросила: "Мама, почему я не родилась в Америке?" Ей объяснили, что все родиться в Америке не могут.
       Олга, как ее называют в нашей стране, быстро освоила язык, обычаи, поведение своих сверстников. Обучаясь первые годы в еврейской дневной школе, девочка освоила хибру, ознакомилась с основами еврейской религии и культуры, прошла бат-мицву. Долгое время по этим вопросам была "главным консультантом" в семье и среди некоторых иммигрантов.
       Без родительских связей поступила в университет. Окончила его с отличием по специальности по специальности специальности образование,испанский язык. Один семестр обучалась в старейшем университете, расположенном в городе Саламанка (Испания.
       Сразу же поступила учиться для получения степени Мастера. Через два года заняла первое место среди молодых учителей нашего графства.. Имеет возможность повышать знания в различных учебных заведениях страны и мира.).
       Мама и дочка серьезно занимаются спортом,увлекаются танцами и успешно выступают.
       Труднее всех было мне сразу все оценить и принять. Это потребовало нескольких трудных лет. Изменением мышления я обязана не только собственным наблюдениям. Моя глубокая признательность замечательным окружавшим нас американцам и шефствующими над нами учреждениям (Еврейский общественный центр, синагога и др.).
       Работать в лаборатории нефрологического отделения университета имени Дж. Вашингтона начала через шесть месяцев после приезда. Была рада, но спустя шесть месяцев уволена в связи с рецессией.
       Счастливой случайностью явилась встреча в синагоге на Хануку (Праздник Чуда евреев) с К. Джейкобсоном, в лаборатории которого работаю 13 лет. Мой шеф ученый с мировым именем, исключительно образованный, честный и доброжелательный человек. Он и его семья мои друзья и советчики во многих вопросах. Я отвечаю глубоким уважением, любовью и трудом.
       Являюсь соавтором свыше 40 статей и выступлений в области молекулярной биохимии. Участвую в научных конференциях.
       Неизгладимое впечатление оставили всемирные конференции по медицинским проблемам Холокоста и 80-летия известного химика четвертого президента Израиля Е. Катсильского. Выступала на всемирной конференции русско-американских врачей и биологов.
       Старалась и стараюсь как можно быстрее улучшить английский язык, активно общаться с окружающими, регулярно посещаю синагогу и все мероприятия, посвященные еврейской культуре и религии.
       С большим желанием изучаю и публикую в периодической прессе материалы, посвященные великим ученым, политикам и т. д. из среды евреев-эмигрантов, в первую очередь из российской и советской империй.
       Увлеклась изучением медицинских проблем Холокоста. Выступила с докладом на всемирной конференции "Медицинское сопротивление Холокосту". По этой тематике опубликовала статьи в больших русскоязычных изданиях (Новое русское слово, Панорама, Форвартс и др.). Читаю лекции на эту тему.
       Опубликовала брошюру "Медицинские последствия аварии на Чернобыльской АЭС (2000 г.). Соавтор руководства "Американская семейная медицинская энциклопедия" (2001 г.) ,”Социализация русских евреев врачей в США' (2007), В издательстве находится книга на двух языках (русский и английский)написанная в соавторстве “Радиация и здоровье”
       Моя жизнь и деятельность нашли положительную оценку в газете "Senior Beacon" (Маяки- пенсионеры, ноябрь,1998 года), которая издается в Вашингтоне. Кроме того, моей жизни и деятельности посвящена глава в книге "Чтобы знали и помнили" (С. Золатарев, Нью- Йорк, 2002 год).
       Наконец получила возможность путешествовать в другие страны и Штаты Америки. Там я была невыездной. Почему?!!
       Должна сказать, что до эмиграции менее остро воспринимала антисемитизм, чем сейчас, получив возможность сравнивать.
       Одним словом, в ассимилированной в "той жизни" еврейке по настоящему пробудилось чувство национальной гордости за свой народ. Я обрела своё национальное самосознание и преисполнена гордостью за свой многострадальный народ.
       Огромное спасибо США за все предоставленное моим детям, родным, друзьям и мне!!!
       Приняв решение написать свои воспоминания, вспомнила встречу с немолодым американцем в научной библиотеке. Он мне помогал в поисках литературы. Высокая квалификация и доброжелательность консультанта привели меня в восторг, и сказала ему: "Очень жалею, что не приехала в эту удивительную страну лет 35 тому назад". Консультант ответил: "Хорошо, что вы приехали сейчас".
       С большой радостью узнаю об успехах в различных областях науки и практики своих бывших соотечественников, приехавших в молодом возрасте. Можно без преувеличения сказать, что США обеспечили реализацию их способностей.
       Да, действительно, это очень хорошо, что оказались в этой заме­чательной стране!!!
      
       God bless America! Proud to be an American!
      
      
      
      

    СОДЕРЖАНИЕ

      
      
       ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ 5
       НЕКОТОРЫЕ СВЕДЕНИЯ О РОДОСЛОВНОЙ 8
       Краткое вступление 8
       Родословная мамы 9
       Родословная папы 12
       Об антисемитизме в жизни поколений нашей родословной 13
       ЖИЗНЬ И СУДЬБА МОЕГО ОТЦА 16
       Детство, образование 16
       Этапы профессиональной деятельности 17
       МАМА НАШ НЕИЗМЕННЫЙ ПОМОЩНИК 22
       МЛАДШИЙ БРАТ И ЕГО СЕМЬЯ 24
       ВОСПОМИНАНИЯ О ПРОЖИТОМ И ПЕРЕЖИТОМ 26
       Детство, школьные годы 26
       Начало войны, эвакуация 31
       Мединститут (Ашхабад, Киев) 37
       Начало научного пути 41
       Работа в городской больнице Киева, "Дело врачей" 48
       "Второе рождение" исследователя и врача (1965-1989 гг.) 55
       О МУЖЕ 66
       АЛЛОЧКА-АЛЛА — MD. Ph. d 69
       Поступление и учеба в Киевском мединституте 71
       Путь к научной работе 76
       Осуществление мечты и ее обрыв 77
       СУДЬБЫ КОЛЛЕГ-ЕВРЕЕВ И ИХ ДЕТЕЙ 82
       ЭМИГРИРОВАТЬ?! ДА!!! 103
       КИЕВ ГЛАЗАМИ БЫВШИХ КИЕВЛЯН 107
       ЭПИЛОГ 112
       ОБ АВТОРЕ
      
       Нелли Яковлевна Мельман, доктор меди­цин­­ских наук, старший на­уч­ный сотрудник Киевского научно-ис­сле­дова­тель­ско­го ин­ститута уро­ло­гии и не­ф­рологии. Соавтор 11 книг (пособия, монографии, спра­воч­ник и др.). Опубликовала свыше 150 на­учных ста­тей.
       0x08 graphic
    В 1989 г. эмигрировала в США. Ра­бо­тает в лабо­ра­тории мо­ле­ку­ляр­ного распознавания Национальных Инсти­ту­тов Здоровья (NIH). Со­автор свы­ше 30 статей по актуальным вопросам мо­ле­куляр­ной био­химии.
       Опубликовала научно-популярную бро­шюру "Ме­дицинские по­след­ствия ава­рии на Чернобыльской АЭС" (Нью-Йорк, 2000 г.) и главу в Американской Семейной Медицинской Энциклопедии (Нью-Йорк, 2001 г.).,Социализация русских евречей в США (2007)
       Систематически изучает, публикует и докладывает материалы по ме­ди­цин­­­ско­му сопротивлению Холокосту и о великих ученых имми­гран­­тах-ев­ре­ях.
       Жизнь и деятельность Н. Мельман отражены в книге "Чтобы знали и пом­­нили" (С. Золатарев, Нью-Йорк, 2000 г.) и столичной газете.
       Представленные автором мате­ри­а­лы позволяют получить пред­став­ле­ние об антисемитизме на пути к образо­ван­ию и науке в раз­лич­ные исторические пе­риоды. .
      
       Telephone: (301)933-5232
       E.m Melmanneli@netscape.com
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       3
      
      
      
      
      
      
  • Комментарии: 2, последний от 23/06/2015.
  • © Copyright Мельман Нелли Яковлевна (Melmanneli@netscape.com)
  • Обновлено: 17/02/2009. 229k. Статистика.
  • Обзор: США
    • Оценка: 2.00*3  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта
    "Заграница"
    Путевые заметки
    Это наша кнопка