Аннотация: В принципе это начало жизни Давида младшего.
Продолжение в Я ГОВОРЮ ВАМ РУССКИМ ЯЗЫКОМ, НЕ НАДО БИТЬ..., ДВА ДАВИДА.Каждый может проследить свою жизнь по этой вехе - рождение первенца...
Давид родился
Пускай продлит он жизнь отца родного -
В нём папа милый будет с нами вновь.
И забурлит, залив полмира снова,
Проснувшаяся Мендельсона кровь.
Темная осенняя ночь. Звезды цветным ковром покрывают темный бархат неба. Холодный ветер несет по улицам листву. Тишина. Такая полная тишина, что слышен шелест гонимой опавшей листвы, посвистывание ветра в проводах на столбах. Кажется, звезды тоже что-то шепчут, маня к себе в глубину Вселенной. По безлюдной улице идет молодой мужчина в плаще. Не смотря на ночной холод, плащ его распахнут, концы распущенного шарфа развеваются по ветру. Походка его неустойчивая, изредка он покачивается, останавливаясь на мгновенье, чтобы сохранить равновесие. Его лицо, фигура, поза сияют необычной радостью. Он что-то поет в гулкой тишине и, остановившись, громко кричит в ночное небо. В окнах домов полная темнота, ни живой души, только звезды подмигивают в вышине.
Ему радостно. Он переполнен счастьем... И вдруг длинный ряд уличных фонарей, вознесенных на самую вершину столбов, пошел куролесить. Они длинными огненными цепями начинают наступать, извиваясь выпуклостью внутрь, прямо на него, идущего по середине улицы. Потом они опять дружными рядами, как в поклоне бального танца, отступают, пятятся назад, чтобы вновь ринуться на него. Как будто приглашают, манят на их чудный танец, завлекая его в фантастический хоровод. А звезды с неба, опускаясь из вечности, приближаются их млечным путем, будто стараются унести его к себе в темную глубину мироздания.
И опять разносится победный крик-вопль в небеса:
-С-ы-н... У меня родился сын! Д-о-д-и-к...
Как выяснилось намного позже, это была ночь на Рош Ашана, еврейский новый год, Судный день всего живого на земле...
Приди, отец
Я страдал от невосполнимой потери. Я жил отцом. Мне его постоянно не хватало. В дальнейшей жизни мне пришлось повидать немало, но той остроты переживаний, страданий от безвозвратной потери я больше никогда так не переживал. Став верующим евреем, я уже никогда не был один. Он, В-вышний, Отец, который в Небесах, всегда и везде был со мною. После смерти отца я всего этого еще совершенно не знал. Я искал отца во всем: в своих привычках, поступках, походке, неосознанных движениях, в своей схожести с ним, в старых фотографиях, в воспоминаниях его друзей, в запахах его одежды, во вкусах...
Я чувствовал, что отец не ушел навсегда. Просто не хотелось этому поверить. Мечталось возродить его жизнь в моем сыне. Я с нетерпением ждал нового Давида. Это было одной из причин, почему я упорно искал будущую мать моего сына. Об этом немало написано в стихах тех лет. Одна из коренных причин, что я срочно женился через два года после смерти отца, было желание продолжить его жизнь, родить сына. Желание иметь сына было двойным, ведь я всегда был единственным мальчиком в семье и не знал, что такое брат...
Многие не представляют себе советской действительности. В отделение по сохранению беременности не позволяли являться даже мужу, хотя он и был уважаемым врачом, сотрудником той же больницы. Наши непродолжительные встречи через закрытое окно на третьем этаже, и чаще всего мимикой и жестами. Выпускали ее 2-3 раза на один день по большим праздникам. Персонал больницы уже был привычен к д-ру, маячившему под окнами больницы.
Ку-вы-рок
Тогда я работал заведующим амбулаторией. Лисино-Корпус находился в 7-8 километрах от Тосно, где мы жили. Это был лесной заповедник, филиал ленинградской Лесной Академии. Мне выдали велосипед, на котором я совершал ежедневные круизы в Лисино-Корпус и обратно. Встречные шоферы автобусов хорошо знали странного доктора, они весело сигналили мне издали, мчась навстречу или обгоняя сзади на узком однорядном шоссе.
Однажды после долгого рабочего дня, когда успел еще и удачно пролечить гипнозом доцента лесотехнической академии, на подъезде к больнице я налетел на валявшийся на асфальте камень и полетел в кювет...
Я помнил только долгий полет по дуге, удар и тьму... Когда очнулся, то увидел согнутый в три погибели велосипед с разбитым, скрученным восьмеркой передним колесом, который возлежал на мне. Не вставая, ощупал тело, дошел до лица и вдруг обнаружил струйку жидкости, истекавшую из носа. Я собрал в ладонь немного из этой желтоватой, прозрачной струи и к своему ужасу предположил, что это спинномозговая жидкость, вероятно, из синуса или, не дай Б-г, из мозгового желудочка. Что делать? Я один на краю дороги, кругом ни души, до больницы еще где-то 200 метров. Постепенно я полностью пришел в себя, не обнаружил никаких серьезных повреждений, кроме сильной и тупой головной боли и набряклости в области верхней части лба и темени, на которые, видимо, приземлился при падении. Струйка жидкости становилась слабее, затем - только капли, которые через 10-15 минут прекратили падать из носа. Я осторожно встал на ноги, проверил их устойчивость, подобрал останки велосипеда и потихоньку побрел по направлению больницы, опираясь на действующее колесо...
Лее толком не рассказал, боясь испугать, только моя перекличка снизу была слабо аудиофонной. Уже позже она узнала подробности, а я еще долго приходил в себя. Велосипедные путешествия прекратились...
Пить в одиночку
В очередное подоконное бдение Лея прокричала мне, что, видимо, у нее начинаются схватки, но из-за постоянных уколов они совершенно не характерные. Я начал "давать дуба". Ведь один, как перст, даже быть возле жены нет никакой возможности. Хотя, когда я изредка дежурил на скорой помощи, то мне, как действующему дежурному врачу, иногда удавалось на очень короткое время посетить упорно лежащую супругу.
После обеда начались мои звонки в отделение. Дома телефона не было, и пришлось запастись большим количеством жетонов для уличного телефона-автомата. Вначале отвечали почтительно, как врачу, затем ответы стали лаконичнее, и я чувствовал, как их терпение иссякает...
Я полностью снарядился для предстоящих родов. Надел старый отцовский прорезиненный плащ, сохранявший еще родной запах, обулся в его туфли. Еще засветло купил две пол-литровые бутылки со "Столичной" водкой и приготовил "охотничьи" пластмассовые стаканчики, которые пирамидкой точно по размерам вкладывались один в другой. Дома мне не сиделось. Ходил по вечернему городку, что-то бормотал, а, может быть, и молился своими словами:
-Только бы все было хорошо. Только бы роды были нормальными. Только бы остались в живых и моя жена, и мой ребенок...
Даже в мыслях боялся представить, что родится сын, Давид, что мой отец продолжит так рано прервавшуюся жизнь... Я решил звонить уже не каждые полчаса, как делал раньше, а раз в час, чтобы меня не послали ко всем чертям, так как телефонная ситуация накалилась до предела.
Стало прохладно. Темное небо было усыпано яркими звездами, сияющими, как маленькие огоньки. Я думал, что, может быть, один из огоньков - душа моего отца. Я призывал его в помощь, чтобы все с родами обошлось благополучно. Так как роды уже длились много часов, фактически без настоящих схваток, то стал не на шутку нервничать. Я не знал, когда и как это закончится, и не было с кем посоветоваться или просто рассказать, излить наболевшую душу.
Я метался по темным улицам, переходя от одной телефонной будки к другой, разделенных большими расстояниями. Ветер стал пронизывать, и я должен был плотнее завернуться в отцовский плащ. На какое-то время вошел к себе в комнату рабочего общежития, что-то перехватил и закутал шею теплым шарфом...
Уже прошла полночь, я по тогдашнему времяисчислению находился в 4 октябре. Все боролся с непреодолимым желанием позвонить в родильное отделение. Но они изнервничались от моих звонков, а нам еще придется вместе работать...
Я был один на белом свете, а моя родная половинка - тоже одна со всеми мучениями, да еще кто-то ждет очереди появиться в этом мире. Вот он придет в этот жестокий, антисемитский мир, в эту реальность. Пусть Б-г даст ему крепкую защиту в виде здоровых матери и отца...
Эти мысли кружились, роились, бились в моей измученной голове. Я нарочно тянул время, хотя уже перевалило за час ночи, чтобы не тревожить персонал.
Уже час и двадцать минут ночи, я еле брел к телефонной будке. Медленно кручу диск телефона-автомата, затаив дыхание, жду ответа...
-Кто это? Доктор Мендельсон?.. Что, заждались уже?... - раздался довольно бодрый женский голос.
Я замер: "Слава Б-гу, что не бросает трубку. Видимо, с Леей все в порядке, иначе бы спрашивали другим тоном..."
- ... Поздравляем! У вас родился сын!..
Я бережно, очень осторожно, чтобы в порыве радости не разбить, положил трубку на рычаг телефона, как будто бы это была величайшая драгоценность. Темная ночь. Мириады звезд весело подмигивают мне с высоты. Хрустально прозрачный ночной воздух. Легкий холодный ветерок играет на струнах-ветках деревьев...
-Сын... Сын!... С-ы-н!!! - разорвало ночную тьму.
-Мой сын. Мой Додик родной!
Я был один... Побежал к себе в комнату, что-то бормоча и напевая при быстром беге. Невдалеке от нашего общежития была приземистая водопроводная колонка, из которой качали воду. На улице ни души. Ни единого светящегося окна, только фонари на столбах ярко освещают ночной городок. Вскочив на чугунную колонку, воздел руки к небесам и завопил во всю мощь молодых легких:
-С-ы-н! У меня родился сын!! Сын, сыночек, сынище, До-дик... Мой Додик... Спасибо тебе, Б-же! Спасибо тебе, отец. Ты еще будешь жить...
Все изнутри рвалось наружу, выплеснувшись в радостный крик победы, крик счастья, который я посылал в темные глубокие небеса. Счастье переполняло меня. Забежал в комнату, в один "охотничий" самый большой стаканчик налил водки из распечатанной бутылки и залпом влил в себя. Человек я не пьющий, но горячая волна разлилась по жилам. Я не мог оставаться один. Выскочил на улицу. Решил зайти к знакомому неженатому офицеру милиции, который, кажется, относился к службе КГБ. На мой настойчивый стук раздалось осторожное: "Открыто. Войдите..." Ввалившись в комнату, я был ошарашен. У него в постели была кто-то молодая и косматая. Будучи навеселе, рассказал им по какому поводу ворвался ночью и заставил их на радостях опорожнить со мною по рюмочке водки, которую достал из глубокого кармана отцовского плаща...
Вновь оказался на ночных улицах. Пел, кричал, плясал вместе с вихрящимися опавшими листьями. Но мне нужна была компания, общество.
Зашел на почтовое отделение, где круглые сутки работал телеграф. Стал писать короткие телеграммы всем родным и знакомым. Одновременно расставил на столике пластмассовые рюмочки, которые извлек одну из другой. Наполнил их водкой и стал предлагать выпить "лехаим" за новорожденного сына и одиноким посетителям, и работникам почтового отделения... Вдруг из-за перегородки вышел какой-то начальник и громким, угрожающим тоном произнес:
-Гражданин, вы это что себе позволяете? В служебное время в общественном учреждении пить водку? Немедленно убирайтесь, я звоню в милицию, - и скрылся за дверью конторки. Я чуточку отрезвел, моментально стал опорожнять в себя стаканчики по росту, один за другим и также быстро вставлять их один в другой. В течение считанных секунд собранные стаканчики уже лежали в кармане, а почти пустая бутылка исчезла во внутреннем кармане плаща. Соблюдая корректность, я степенно подошел к окошку и послал написанные телеграммы...
На улицу вылетел стрелой. Черное небо стало еще яснее, веселые звезды не только подмигивали мне, но и стали кружить свои небесные хороводы. Ноги мои летели сами собой, или мне только так казалось. Но самое интересное, что уличные фонари на высоких столбах вдруг стали плясать вокруг меня. Длинными стройными очередями они то наступали на меня, то, извиваясь крутой дугой, отступали, как в стильном бальном танце. Эти фонари понимали меня. Они танцевали в моем ритме. Они окружали длинными цветными лентами, радуясь моему счастью. И звезды бросались на нас, вступая в эту чудную пляску...
- Сын... Сын... Сын... У меня родился сын...
Как добрался до дому, как, не раздеваясь, свалился в кровать, совершенно не помнил...
Мы уже - не одни
...Проснулся неожиданно, как от удара. В окно светило солнце. Голова раскалывалась на части. Недопитая бутылка, испустив остатки содержимого на меня, больно давила грудь, а вторая оттягивала карман.
-Ведь что-то же произошло... Что со мною? Где я был?...
И вдруг молниеносной вспышкой вспомнилось.
-Сын. У меня родился сын! Отец пришел в эту жизнь. Мой Давид...
Как добирался до Лисино, точно не помню. В автобусе мне казалось, что все смотрят на меня и только стесняются поздравлять вслух. Видимо, они действительно смотрели на знакомого в тех краях доктора, который выглядел "необычно". Когда я вышел из автобуса, меня слегка покачивало, голова кружилась и разламывалась от тупой боли. Ни шелест хвои, ни золото пожелтевшей листвы, ни щебетанье птиц не трогали меня. Хоть и с опозданием, но я должен был придти на место службы...
В амбулатории меня ожидал красиво накрытый стол с множеством выпивки. Все сотрудники, включая нашего зубного врача Валерку, встретили меня дружными аплодисментами, рукопожатиями и поздравлениями с рождением первенца. Мы хорошо выпили за здоровье роженицы и новорожденного. Русский народ пьет по любому поводу. А мы, русские евреи, тоже недурно этому научились.
Затем мы с зубным врачом ехали в автобусе в больницу. Все пассажиры подходили, поздравляли, желая всего наилучшего, прикладывались к знаменитым "охотничьим" стаканчикам, извлеченным из кармана и регулярно наполняемым...
И вот мы уже в приемной родильного отделения. Я намного храбрее обычного - алкоголь второго дня наполнения давал себя знать.
-Хочу видеть сына. Подайте мне моего сына...
Хо-хо-т
Меня успокаивали, по русскому обычаю прощая нетрезвое состояние, обещая вынести ребенка. Валерка зачем-то отвернулся и вдруг в ужасе бросился ко мне. Вероятно, он решил, что я с перепития спятил с ума. Я стоял, расставив ноги, чтобы не свалиться, и захлебывался хохотом. Хохотал безудержу, не зная, как остановиться. Присутствующие подошли, предлагая помощь, а я же только находил силы показывать им рукой на открывшуюся мне картину.
Додика вынесла дежурная врачиха. Она была очень симпатичной женщиной, но маленького роста. Она-то была миниатюрной, но у нее на руках размещался очень крупный, еще отекший после нелегких родов младенец. Он родился весом в 4кг. 300 гр. Голова мальчика была ничуть не меньше головки врача. Меня это развеселило не на шутку, хотя я боялся, что она не удержит его, и оба могут упасть на пол. Я хохотал до слез: "Бедный Хачарян осла везет. Осел едет на Хачаряне". Я хохотал до колик, до спазма в животе, до судорог, и все никак не мог остановиться. Когда сквозь приступы хохота я знаками объяснил Валерке, что меня так поразило, то и он тоже стал смеяться. Смех - заразителен. И вот уже все присутствующие в приемной родильного отделения, медсестры и нянечки, выскочившие на шум, сама врачиха заливались безудержным смехом.
Так я встретился со своим первенцем, с Давидом внуком Давида.