Маленький, смышленый, белокурый мальчик наслаждается общением с самим капитаном милиции. Он дрыгает ножками, сидя на могучих коленях стража порядка, звенит его наградами на широкой груди, заглядывает тому в глаза.
Но высшей точкой удовольствия стал тот момент, когда расслабившийся "дядя Степа" на глазах публики собственноручно снял свою форменную фуражку и напялил ее на маленькую головку мальчугана. Герой представления петухом прошелся по залу ожидания с милицейской фуражкой на голове, декламируя: "...Моя милиция меня бережет..."
Этот было еще в те дни, когда мы так тщетно пытались получить не только разрешение на выезд в Израиль, но хотя бы право подать документы в ОВИР без наличия знаменитой "характеристики" с места работы. Судя по требованию такой характеристики, Советский Союз намеревался поставлять Израилю только отборных специалистов, что называется, "без сучка и задоринки". Но так как этой характеристики мне не дали на работе, откуда уволили за желание выехать в Израиль, и не давали в другом месте, куда я сумел устроиться обманным путем, то мне часто приходилось являться в ленинградский ОВИР (отдел виз и регистрации), напоминая им о своем существовании и желании выехать.
Случай, о котором я хочу рассказать, произошел уже не в старом помещении ОВИРа на Невском (возле кинотеатра "Аврора"), а в новом, комфортабельном, видимо, предназначенном всезнающим КГБ для большого потока исходящих евреев.
Новое здание располагается на самом оживленном перекрестке, где улица Желябова вливается в Невский проспект и куда широким потоком течет масса ленинградских и приезжих покупателей, чтобы что-то успеть "получить" в гигантских очередях ДЛТ (Дом Ленинградской торговли), самого крупного универмага города. Рядом, у входа в ОВИР стоит пышечная, в которой терпеливый посетитель ОВИРа может утолить физический голод. Справа - вход в театр Эстрады, возглавляемый знаменитым Райкиным, которому еще дают возможность высмеять чиновничью пешку, за что он должен платить сильным мира сего, участвуя в публичных телевизионных выступлениях "казенных евреев".
Итак, более года "хождения по мукам", не сдвинувшие попыток подать документы на выезд, соседи косились, как на зачумленных, коллеги не разговаривали, больные с опаской заходили на прием "к врагу народа". Многие родственники отвернулись, готовилось очередное изгнание с изъятием диплома, а в Ленинградском областном психоневрологическом диспансере организовывали дело "шизофреника". Терять было нечего, продолжать такую жизнь тоже было невозможно. Мы решили всей семьей придти в ОВИР и не уходить оттуда, пока не получим какого-нибудь вразумительного ответа.
Я представляю, что читателю из свободной страны трудно представить себя в подобном положении, но можете поверить мне на слово, что уже назревала мысль совершить действительно какой-нибудь страшный протест, хотя бы для того, чтобы выпустили мою семью...
Мы с женой и трехлетним Додиком чинно уселись на одной из скамеек элегантного, оформленного в строгих тонах, большого зала ожидания Ленинградского ОВИРа. На откровенные разговоры не решались, т.к. знали, что в элегантные сидения встроены очень чувствительные микрофоны, могущие записать самый тихий шепот.
Стояла торжественная тишина важной ожидальни. Кроме нескольких евреев, отличавшихся "тихим поведением" и рассеянных для личной безопасности по углам, с их недоверчивыми взглядами по сторонам, в очереди были и настоящие иностранцы. Это были туристы из Австрии, Германии, Норвегии, Финляндии и какой-то англоязычной страны. Наш Додик, будучи предупрежден, что мы идем на важное дело: получить разрешение на выезд в Эрец Исраэль (Землю Израиля), вначале соблюдал должное почтение к официальному присутствию. Но вскоре выдержка оставила непоседливого мальчугана, который никак не мог понять торжественности обстановки и важности многочасового ожидания.
Додик был рослым, белокурым мальчуганом с голубыми, как море, глазами и с курносым тогда носиком, совершенно не походил на так называемого "типичного" еврея, которого часто изображала советская пропаганда в антисемитских карикатурах ведущих газет.
Мы, полностью ассимилированные советские евреи, почти ничего еврейского не знали, но в период нашей "войны на истощение" за право выезда пытались хоть как-то приблизиться к еврейству.
Жена со школы немного знала немецкий, а у меня с детства сохранилось несколько слов на идиш. Эти богатства мы щедро изливали на Додика и были счастливы, когда он "говорил на идиш". Правда, знакомые, которые ближе были знакомы с идиш, покатывались со смеху от "языка", построенного из идишеско-немецких слов на базе русской грамматики.
Итак, терпение малыша лопнуло, после часового ожидания его уже не могли удержать на месте ни сказки, ни леденец, ни даже обещание запретного мороженого. Вначале он нерешительно вышел на середину зала, затем на одном из столиков полистал "Правила по подаче документов на выезд". Когда мама попыталась водворить его на место, то он с громким детским смехом стал бегать от нее между скамьями ожидающих. Лица иностранцев осветились радостными улыбками оттого, что этот прелестный ребенок нарушил такую скучную атмосферу; лица же евреев напряглись (А что сейчас будет?).
Лицо дежурной приняло еще более деревянно-официальное выражение...
Дежурный капитан милиции
Обстановку разрядил добродушный, с лицом простого русского крестьянина, капитан милиции, который нес "вахту" на таком важном государственном объекте. Он величественно поднялся из-за своего столика, поправил на голове форменную фуражку со сверкающей кокардой, улыбнулся во всю ширь лица и поманил пальцем мальчика.
Додик просто остолбенел. Как и все дети, он просто млел перед любой формой, а тут стоял настоящий "дядя Степа" во всех регалиях, при настоящем револьвере в блестящей кобуре, в золотых погонах, перекрещенный новенькими хрустящими ремнями. Как зачарованный, он стал приближаться к стражу порядка. Милиционер на глазах благодарной за бесплатное представление публики пригладил русые кудри ребенка, как взрослому, пожал руку и усадил к себе на колени. После минутного замешательства ручки ребенка сами по себе стали ощупывать притягательные ремни портупеи, и милицейские награды.
И вот уже Додик в милицейской фуражке на голове важно марширует перед умиленным капитаном.
Громко, с шутливой важностью, милиционер спрашивает у Додика: "Куда же это вы, молодой гражданин, собираетесь ехать?" Он был уверен, что мы с ребенком собираемся в какую-нибудь туристскую поездку по странам Восточной Европы, ибо евреи тогда еще не ехали потоком в Израиль. Приосанившись, вытянув руки по швам, Додик в недоумении, как это такой важный начальник и не знает элементарных вещей, заявляет ему четко и во всеуслышание:
-Их вил форн ин Эрец Исраэль, - что по-русски звучит так: "Я хочу ехать в Землю Израиля".
Просвещенный капитан милиции, конечно же, ничего не понял. Нам стало не по себе. Иностранцы, знающие немецкий язык, недоуменно посмотрели на малыша, а евреи, как по команде, опустили головы.
-Куда, куда? - переспросил капитан.
-Ин Эрец Исраэль! - послышался четкий ответ.
Попытавшись несколько раз выяснить неясные словосочетания, милиционер решил прекратить новые попытки и старался изо всех сил перевести разговор на другую тему. Он стал убеждать, как Додику подходит милицейская фуражка. Но самолюбие ребенка было больно задето, - как это такой большой и важный дядя милиционер не может понять таких простых вещей, о которых мы день и ночь говорили с ним дома. Ведь это лучшее место на земле, где шумят листьями пальмы, плещется лазурное море, и свободные дети играют, как хотят, и целыми днями могут кушать финики, бананы, апельсины и виноград.
Малыш твердо стоял на своем: "Их вил форн ин Эрец Исраэль"
И видя тщетность своих попыток разъяснить и то, что дядя милиционер так ничего и не понимает, что было четко написано на простодушной физиономии капитана, отчаявшийся мальчик сорвал со своей головки милицейскую фуражку, вернул ее владельцу и со слезами в голосе закричал:
"Я же говорю вам русским языком: Я хочу ехать ин Эрец Исраэль!!!"
Бедный малыш так и не знал, как перевести на русский язык святые слова ЭРЕЦ ИСРАЭЛЬ.
Через несколько дней от всех знакомых евреев, которые тоже тщетно пытались добиться права на репатриацию, я услышал интересный рассказ, как один еврейский мальчуган учил на идише милицейского капитана в Ленинградском ОВИРе.
Многие из тех знакомых уже в Израиле, мальчик уже отлично знает свой родной язык - иврит, а мы теперь с такой же настойчивостью учим его русскому языку, чтобы не забыл. Ведь у этого мальчика остались в России и родная бабушка, и три тети, и еще около четырех миллионов сородичей по крови, с которыми, с Б-жьей помощью, когда-нибудь в начале их абсорбции он сможет говорить на русском языке.