Жил-был отец, и было у него три сына. Отец много работал и потому часто не бывал дома, чем вероятно обижал своих детей. Но дети знали, что он очень занят, что он помощник "казначея времени", и в карманах у него могла оказаться то старинная монета, то осколок звезды, то какой-то невероятный цветок, или маленький томик, или всего несколько строчек, подобранных на дороге, на пороге, на тропе, в толкотне. Любил он обувь с надежной подметкой, свой посох, походный нож, флягу, краюху хлеба или даже черствый сухарь. Заснуть он мог на чем угодно - стоило только его голове прикоснуться к подушке, кулаку, камню, коряге. А сыновья тем временем разбрелись по свету, каждый в свою сторону, и только младший перед дорогой еще оставался под отцовской крышей.
Отцу всегда казалось, что он не успел наговориться со своим отцом, поэтому он старался при встречах с сыновьями узнать о их делах, книгах, друзьях, заботах, мыслях, что-то посоветовать там, где он считал, что еще есть возможность быть услышанным и понятым. И он ловил себя на мысли, что, наверное, он в свое время был не очень хорошим помощником своему отцу. И поэтому он старательно временами пересматривал его письма и книги, листая телефонные блокноты, женские письма отцу, его ответы, рисунки, рецепты маминых блюд, фотографии, газетные вырезки, блокноты, тетрадки, небольшие отрывки чего-то наспех написанного и что-то уже законченное, но без проставленной даты. И радовался этому, как самому большому богатству. И моментами ловил себя на том, что как бы разговаривает сам с собой, отвечая своему отцу на то, на что раньше не мог найти ответа. Младший собирался в дорогу и сомневался в правильности выбранного пути. То ему хотелось одного, то другого, и он переживал, что до сих пор не определился, что он теряет время. То ему хотелось лечить всех зверей и птиц и жить в лесу, то он хотел делать самые сложные электронные машины, то моментами рисовал на маленьких листах бумаги и пробовал на вкус слово, еще не определившись. И когда он рисовал на маленьких листах маленькие рисунки, отец видел, что сам он еще мал и мир его мал, и он его огромного боится. И отец пытался сделать этот мир более понятным и простым, объясняя сыну, что это для него он - сын, а для мира он только - спутник, прохожий. И нужно суметь пройти свой путь, ничего не боясь.
Они сидели за столом, на котором лежала краюха хлеба, кусок брынзы, луковица, масло и соль. Отец взял луковицу и сказал: - "Смотри, какое чудесное создание. В зависимости от поля, от сорта она может быть разной, с белой чешуей, мягкой, вкусной, желто-кремовой, то сладкой, то резкой, обжигающей, то иссиня-синей, осенней, поздней, хорошего хранения, злой и одновременно мудрой. Каждый человек начинается с детства, и ему кажется, что он познает мир. На самом деле он давно этот мир знает. Где-то в энергетической памяти его мира хранятся неясные обрывки воспоминаний, и поэтому многое, что он встречает на своем пути потом, как-то очень легко вспоминается. Словно упала еще одна чешуйка на шкуре луковицы. А все потому, что "по образу и подобию", как матрица, у которой есть на этом свете свое предназначение. Эту матрицу можно улучшить или ухудшить, разбить, расколоть раньше времени, но каждый, кто пришел сюда, имеет свое высокое предназначение, как посланник 600 000 своих предков, слушавших "Откровение" под горой. Поэтому, чем бы ты не занимался, чем бы ты не увлекался, что бы ты не делал, однажды ты увидишь, что есть какая-то неуловимая общая линия в твоем поведении, которая говорит, что ты не изменился, не изменил делу, просто ты вырос, и тебе по плечу стали более сложные вещи.
Вот меня однажды назвали "Хранителем", я тогда не вполне это понял, а потом до меня дошло, что я - старший рода, не семьи, а рода, и род этот очень большой, и на мне ответственность, и я почему-то помню то, чего со мною здесь никогда не происходило, но на мне, как память о тех событиях, отметина от удара копья в грудь. Или бессонная память совсем другого человека, словно ощущение своего присутствия в других краях, в другой природе, в других временах. Я помню горных львов не за решетками заопарка, а где-то рядом с собой, то ли они за мною гонятся, то ли я их поджидаю с тяжелым посохом, окаменевшим, как память этой пустыни. Несколько раз я строил свой дом, собирал в нем картины и книги, привыкал к письменному столу, рукописям, друзьям, виноградной лозе, оплетающей раму окна за стеклом, орешнику, обобранному осенним ветром до последнего листочка, кустам малины, что, споря с ветром и дождем, тянулись ко мне, чтобы я впустил их в дом.
Я так любил все это, что мне всегда хотелось возвращаться в этот уют и тепло. Но так получалось, что в своих странствиях по свету я терял все это, обретая на время иллюзию новых привычек и привязанностей, пока в один день не осознал, что, расплачиваясь, теряю такие пласты души, что однажды от этих потерь пропаду. И тогда я решил жить предельно просто, пользуясь только самым необходимым, по возможности никого на свете не обременяя. Я полюбил копаться в земле, кормить всех бездомных котов и собак, давать им имена и переругиваться с знакомой вороной, которая, завидя меня, всегда требовала свою мясную косточку. А получив ее, взлетала на высокий кипарис и начинала свой пир. Я всегда радовался, что солнце светит, пусть тепло и жарко, а дождь идет ливнем и косо. И всегда стучит в мое окно, вызывая на прогулку. Медленную прогулку под дождем. А иногда дождь находил меня в палатке. Он начинал робко шуршать по тенту, говоря: - "Ты слышишь, я пришел! Можно я побуду с тобой? Хочешь, я покараулю твой сон? А к рассвету я уйду, но предупрежу твоих птиц, чтобы они разбудили тебя, и ты мог собрать свои грибы". Я отвечал ему: - "Привет! Побудь со мной! Я так давно тебя не слышал и не видел, что успел соскучиться. Видишь, я опять на том же самом месте, и тебе не пришлось меня долго искать". И пока мы беседовали, лесные квакши, подслушав наш разговор, разносили по всему лесу, ручью, пастухам и коровам, что на краю лета они меня снова встретили на старом месте. Что ночью я проводил ветры лета, а под утро поздоровался с осенними озорниками, закрутившими перелетные стаи в дальнюю дорогу. Почему-то многие не могут понять, что, живя в раю, они слепы...
"Вот я остался один, и никого со мною рядом. Трех сыновей имею я, но в этот час они не со мной. Горит свеча на столе, и еще целый год я буду с тобой разговаривать и, может, наговорюсь за все свое молчание. Прости меня, я прошу, прости меня за то, что в этот час я тебя не сберег. Я знаю, есть люди, которые скажут - я был тебе хорошим сыном, но что знают они, если знаю я? Если не спас, не вернул тебя из этого рассветного часа, которого незадолго до того устрашился (то ли отгонял нежеланную мысль, то ли сознание отметило неизбежность). И сижу я один в пустом доме, и только ходики на стене и кот на подушке. И сильны мои руки, и отзывчиво тело мое, но не поднять тяжести твоего ухода на зимнем холме некрополя.
Вот они пришли в твой дом, а тебя в нем нет, ты ушла. Они не могли прийти, пока ты была и могла радоваться и улыбаться их нежности. Они пришли поздно, но пришли. Все приходят в память о крови и узах. И шумит ветер, и рвет твои двери, и стучится в окно, и я прошу у тебя прощения за то, что не стал тебе надежной опорой в старости. И порой не имел сил, чтобы встать и подойти, и вставал и подходил, но не было ли в моем голосе спросонья раздражительных ноток, которые задевали твою великую душу, у души твоей, у основы моей - молю я прощения и каюсь", так писал я в псалме уходящему.
Самая большая иллюзия на свете - это ощущение прорвы времени. Все это далеко не так. Время - величина постоянная, бессмертная, вечная. Его нельзя торопить, в нем нельзя плыть. Оно знает тебя лучше, чем ты его. Это вначале, на первых шагах оно замедленно, как бы неторопливо. А дальше Время пускается в такой галоп, какой пришлось испытать Иегошуа Навину Бен-Нуну под шпорами нашего Г-да Бога, что не успеешь оглянуться, как надо думать о пройденном пути. И когда ты только думаешь о том, какую дорогу себе выбрать, ты еще не знаешь, что она уже внутри тебя, свернулась колечком-калачиком и ждет твоего выхода, чтобы заставить тебя пройти по ней до конца. Она была в тебе всегда, с рождения, она только ждала того момента, когда ты ощутишь в себе силы пуститься в свой путь, в ней и с ней ты окончательно повзрослеешь и поймешь, что, что бы ты не выбирал, - это путь твоей души.
И вот, когда человек уходит, не завершив свои дела, его душа обязательно вернется, чтобы эти дела завершить. Вот только вернется она очищенная и начнет свою работу с того самого момента, где остановилась, а ты ее не узнаешь... Ты представляешь себе, что Вечный оставил за собою одно преимущество своего постоянного присутствия, вот только не все его могут отыскать, да и не всем Он почему-то нужен. И поэтому он лишил людей дара узнавать свою новую-старую душу. Правда, есть один способ обмануть Всевидящего. Это когда ты строишь нечто, требующее продолжения, и тогда Душа будет к этому продолжению стремиться, она узнает его в новом воплощении, и возможно станет твоим соратником. Вот и я занят своим делом, чтобы потом моя душа снова пришла ко мне, чтобы она меня узнала. Потому что нет на свете большего счастья, чем найти ее. Ее, ту, которая каждой своей клеточкой захочет быть с тобой. Иногда, правда, человек удовлетворяется тем, что находит родственную душу. Найти ЕЕ в столь огромном мире тоже непростая задача. Это чтобы спастись от одиночества в пути и сделать его более коротким. Не сокращай свой путь. Иди и пройди его, пока носят по свету ноги. Но творчество - это всегда бесконечное продолжение, и в этом продолжении можно испортить задуманное, стремясь к совершенству.
Совершенства нет, есть естество. Все совершенно! Весь мир совершенен! Каждая былинка! Остановись в творении! Дальше только испортишь! А вот когда поймешь, узнаешь одиночество, и его, как ни старайся, ни с кем не разделишь. И кто бы ни был рядом, ты внезапно почувствуешь желание уйти в себя, к себе, обособиться, чтобы никто не мешал. В этот момент за твоим плечом встает твоя неузнанная душа и пробует подсказать, что она рядом. Но озарит ли твое лицо свет узнавания? Не грусти, она еще не раз будет так приходить, узнавая тебя, если ты себе не изменишь.
А пока ты пробуешь раздеть луковицу, ты не раз прольешь слезы и не поймешь, что задел матрицу мира, основу основ, свое вечное продолжение, свою дорогу и свое прошлое, что лежало под чешуйками, и слезы ты лил, потому что вспомнилось что-то, да не удержалось в памяти. Мимолетное, как видение, как сон, как наваждение, было ль, не было, тебе решать, потому что за порогом родного дома думать об этом будешь все реже и реже. Но все же, все же, помни, что цель твоя - это встретить себя придуманного с собою настоящим, с твоей душой, только тогда ты станешь единственным и целым. Счастливым.
Иногда ты обижаешься на меня, ревнуя к старшим братьям, что я, мол, их люблю больше, чем тебя. Все это не так, дорогой. Сердце отца отдано всем детям одинаково, просто твоих старших братьев я люблю дольше. Не ревнуй, у каждого из Вас свой давно определенный выбор, который караулит момент взросления, твою созревшую душу. Ты всегда должен помнить, что ты сын "Хранителя времени". Это всегда больше, чем сын короля, шейха, принца или премьера. Этого никто у тебя никогда не отберет.
Проснись однажды по утру, выйди в сад, возьми тяпку или лопату и поработай на земле, соорудив несколько грядок. Затем достань из корзины лук-севок, перезимовавший в подвале, и начни его сажать, аккуратно ввинчивая в мягкий чернозем. Когда закончишь, возьми грабли и тыльной стороной сравняй все ряды грядки. Возьми лейку и набери воду из бочки, в которой плавают комариные личинки. Полей грядки этой теплой водой. Сними нательную рубаху, умойся из той же бочки, вытрись шершавым полотенцем и иди завтракать. И постарайся подольше засидеться за этим столом, потому что в каком еще детстве будут у тебя эти деревья, эта весна, эта любовь, это утро, эти запахи, которые больше нигде и никогда не встретишь, если не научишься сам их создавать. А на грядках вырастет лук, и все будут вспоминать тебя, и всем будет казаться, что к ужину ты обязательно вернешься"...