М. Михелев. Мой Лондон. Трудная дорога "туда". (не редактированная версия)
Итак, уважаемые, теперь вам известна полная драматических переживаний история моего отбытия из Лондона, и, хочется верить, вы с нетерпением ждете продолжения. Уверяю вас - все будет! Рассказ о дальнейших событиях последует в свое время, но прежде послушайте, захватывающую сагу о том, как меня занесло в столицу Британской империи.
В Великобританию ведет множество путей, в основном морских и воздушных. Кроме того к берегам "туманного Альбиона" (если пишешь о Великобритании, этого эпитета все равно не избежать) можно добраться по скоростной автомагистрали, проложенной под дном Ла Манша или Английского Канала, как его называют на "малой земле с большим самомнением". Упомянув об этом разночтении в названии небезизвестного водораздела между Англией и остальной Европой, я не могу не привести шутку, которую как-то услышал в ночном шоу Жана Поля Готье. "Почему бельгийцы так не любят немцев, немцы - французов и почему все вместе они так ненавидят англичан?". Вопрос, как вы понимаете, риторический. Отвечать на него не требуется... Впрочем, непростые взаимоотношения европейских наций едва ли касаются нас - "бедных родственников" из стран третьего мира, бывшего СССР и прочих "территорий", живущих по своим специфическим законам. В наших душах цветут и благоухают совсем другие локальные антипатии. Все наши помыслы, устремления и идеалы в равной степени удалены от таковых бельгийцев, немцев, французов или тех же англичан. И даже проживая по соседству, мы, как правило, пользуемся разными житейскими тропками.
Для того, чтобы попасть на остров наш брат готов пуститься на любые ухищрения. Обычно предпочтение отдается не столько комфортным, сколько дешевым и, по возможности, неприметным способам путешествия. В газетах постоянно натыкаешься на трагикомические заметки о том, как наших земляков вылавливают при попытке пересечь канал на водяном матрасе, снимают с фур или вытаскивают из грузовых контейнеров пароходов. Неким компромиссом между, перечисленными выше, бесчеловечными методами транспортировки живого груза, и тем, что в сегодняшнем мире принято за норму, можно считать поездки на туристических автобусах. Когда я говорю о компромиссе, то конечно же имею ввиду деньги и причиняемые за эти деньги неудобства.
Я поехал в Лондон на автобусе. Вслушайтесь, как буднично, даже несколько легковесно, это звучит: "поехать на автобусе в Лондон". А между тем за кажущейся простотой подобной акции сокрыта огромная подготовительная работа. Для меня эта поездка должна была ознаменовать завершение целого жизненного этапа продолжительностью в два года.
За два года до описываемых в этой главе событий, я окончил обучение в Москве и вернулся домой. Почти сразу же по возвращении в Вильнюс, то ли от нечего делать, то ли в силу кармической необходимости, я попал на курсы английского языка. Телефон подкинула подруга, моя тогдашняя "гэлфренд". Этот нюанс обращает на себя внимание, если учесть, что занятия языком в считанные дни вытеснили ее светлый образ из моей головы. По результатам вступительного теста меня определили в группу третьего уровня сложности по принятой на курсах системе обучения "Headway". Иначе говоря, получив диплом об окончании химико-технологического института и защитившись на звание инженера-эколога, я умудрился сохранить в памяти зачаточные сведения из школьной программы по языку.
На первом уроке я встретил Кэфи. Кэфи - это такое женское имя, короткое от Кэфрин (не путать с Кэт-Кэтрин). Кэфи была нашей учительницей. В том году ей, как и мне, только стукнуло двадцать четыре. Здесь предполагается, что на лице моего читателя должна появиться этакая всепонимающая улыбочка, мол все ясно как божий свет. Прекрасно осознавая, что сам создал почву для неких домыслов, все же спешу заверить читателя, что ничегошеньки ему не ясно. Ничего "такого" у нас с Кэфи не было и в помине. Уж очень непродолжительным было наше первое знакомство, очень слаб был тогда мой разговорный английский, ну, и вообще... скажем так, мгновенный натиск - это не мой стиль. Вместо этого возникла взаимная симпатия, которая со временем переросла в настоящую дружбу. А влюбился я в совершенно иную вещь. Я влюбился в Англию.
Кэфи была лучшим учителем. Прилежная, старательная, терпеливая, доброжелательная... я мог бы продолжать до бесконечности. Кэфи сделала для меня гораздо больше, чем можно ожидать от учителя по языку. Ее стараниями вначале Великобритания, а потом и весь остальной мир обрели для меня реальность. Не побоюсь сказать, что Кэфи показала мне путь в новое измерение.
После ее отъезда были еще приятели - британцы и американцы, мои учителя и их знакомые преподаватели с других курсов. Общение на английском стало неотъемлемой частью моего рациона, вроде воды. Когда никого из "моих англичан" не было под рукой, я рыскал по улицам старого города в надежде натолкнуться на общительного интуриста. В свободное время, благо его у меня было предостаточно, я строчил письма, а по утрам первым делом спешил проверить почтовый ящик. Очень часто, иногда по нескольку раз в месяц, я выуживал оттуда разноцветные конверты с марками, на которых был изображен профиль королевы и тогда волна детской радости захлестывала все мое существо. Единственное чего мне на тот момент не хватало для полного счастья - это возможности побывать у моих далеких друзей с ответным визитом. Но эта проблема скоро разрешилась сама собой. Мне было предложено поехать на работу в американский детский лагерь, причем добираться до Америки нужно было через Лондон. Определенно мир благоприятствовал не только моим планам, но и сокровенным желаниям.
И вот мечта идиота наконец-то сбылась - я бродил по улицам острова Манхэттэн, глазел на статую Свободы, терялся в переулках Сохо, что в Лондоне. Я снова встретился с Кэфи, Рэйчел и Тимом - моими учителями и просто друзьями. Наша встреча на вокзале Виктория до сих пор кажется мне одним из самых счастливых эпизодов моей жизни. Это было как свидание с давно ушедшими близкими на том свете, также здорово и одновременно нереально. Но вопреки ожиданиям вильнюсских знакомых, я не сделал попытки остаться, хотя многое из увиденного потрясло меня до глубины души. Я покинул Нью Йорк без всякого сожаления, скорее даже наоборот, горя нетерпением поскорей попасть в Лондон. В Лондоне, однако, тоже не застрял надолго, вероятно из-за так называемого "культурного шока". Меня в полном смысле этого слова "распирало" от впечатлений и страстного желания поскорее ими поделиться. Все мое существо рвалось домой: поскорее увидеть родителей, покинутую подругу, приятелей-товарищей... и в какой-то момент я по-просту не удержался. Я вернулся, чтобы крикнуть: "Я был там и я видел!"
Понадобится еще один год, чтобы я окончательно созрел для "покорения" Запада.
Я поехал в Лондон на автобусе. Лето выдалось на редкость жаркое. Температура воздуха ощутимо падала по ночам, но днями стояла поистине изнуряющая жара. Народ плавился в бесконечной очереди у ворот консульского отдела немецкого посольства и в кассах автовокзала тоже было столпотворение. Добывая в этих малопригодных для функционирования белковых организмов условиях всевозможные бумаженции, без которых в дороге никак нельзя, я перепутал дату открытия своего немецкого транзита и схватил билет на слишком раннее число. Таким образом, ничего не подозревая, я покинул Литву на двое суток раньше положенного срока.
Автобус на Варшаву отправлялся вечером, в восьмом часу, если не ошибаюсь. В Польше мне предстояла пересадка на рейсовый шатл и, затем, длиннющий перегон аж до места назначения - вокзала Виктория в Лондоне. Несмотря на рекомендательные письма-приглашения, которыми меня щедро снабдили британские друзья, я все равно мандражировал при одной мысли о беседе с чиновниками иммиграционной службы Великобритании. Литовская земля полнилась слухами об их произволе. Действительно наших сограждан сплошь и рядом отправляли домой без объяснения причин. Тот факт, что официально для проезда в Великобританию граждан Литвы виза не требовалась, только затруднял возможность предсказания результата путешествия и придавал ему сходство с лотереей. Конечно у британских церберов были свои веские причины для такого возмутительного попрания элементарных человеческих прав. По данным статистики в последнюю декаду двадцатого века - это трудное для Литвы время - до трети трудоспособного населения нашей страны нелегально работало за границей. Главным образом в США и Великобритании.
Я, кстати, тоже был вовсе непрочь пополнить многосоттысячную армию земляков, щиплющих травку на тучных нивах капитализма. Еще бы не "пополнить" с такой-то поддержкой! Друг детства Димка Карамелька, он же Димка-С-Антеннами, в описываемый период - белый воротничок из крупного банка, а ныне иммигрант, проживающий в Канаде, одолжил мне пятьсот "зеленых" и благословил на подвиги. Другой друг, Дайник, ждал "на месте". Последнюю неделю он названивал чуть ли не каждый вечер и даже прислал распечатку карты с объяснениями, как найти его пристанище. Из-за работы он не мог встретить меня лично, но это и не требовалось. С присущей ему скрупулезностью, он снабдил меня более чем подробными инструкциями. Дайник обещал, что мое трудоустройство произойдет скоро и неотвратимо. Кроме того у меня имелись упомянутые выше письма с гарантиями крова, стола и всяческого внимания от Кэфи, Рэйчел и Тима. Меня приглашали погостить в Бристоле, Лондоне и Рэгби, соответственно. Еще были родители. Их помощь и поддержка вообще не поддается количественной оценке, потому что присутствует всегда, в равной степени и, если можно так выразится, сливается с фоном бытия. Я пытаюсь сказать, что родительская поддержка часто воспринимается нами как должное и нечто само собой разумеющееся. Например я всегда знал, что: а) могу вернуться домой; б) мне всегда будут рады; с) в случае чего, мы придумаем еще что-нибудь. О, идея! Родители для меня - то же самое, что для христиан их бог. Они как бы говорят: "Мася, все в жизни суета сует и томление духа! Не стоит горевать из-за пустяков. Вот. А дом - это значит царство божие. Оттуда я выхожу, и туда всякий раз возвращаюсь". Единственное, что отличает хороших родителей от бога - это то, что они не вечны.
Посадка на невзрачный варшавский автобус прошла без проишествий, как, впрочем, и первый этап поездки. Как только все пассажиры заняли свои места в салоне автобуса установилась тишина, нарушаемая лишь ровным гулом мотора. Но и этот единственный звук скоро ускользнул за грань восприятия, став просто фоном. За всю поездку никто не проронил ни слова. Я быстро вырубился, а когда проснулся было раннее утро. Мы въезжали в Варшаву. Шел проливной дождь. Под затянутым плотной пеленой грозовых туч серым, пасмурным небом, улицы города выглядели какими-то жалкими и бесцветными. Мне почему-то сразу вспомнились мрачные военные кинохроники. Внезапную аналогию усиливали, согнувшиеся под дождем, прохожие. В том, какой оборот приняла игра моего воображения я склонен винить прежде всего польское телевидение. Попробуйте включить любой польский телеканал и вам непременно покажут, как Армия Краева выигрывает вторую мировую войну. Отсюда и соответствующие ассоциации: Польша - война, разруха, оккупация.
Прибыли точно по расписанию, в шесть. Почти все пассажиры сошли на центральном автовокзале, я же поехал дальше до станции Заходня, откуда тремя часами позже отправлялся автобус на Лондон. То, что скрывалось за словом "Заходня" оказалось громадной модерновой конструкцией с удобным подъездом для автобусов и крытыми перонами. Я выволок из багажного отделения упирающийся чемодан и как мог быстро шмыгнул под защиту навеса из прозрачного пластика. Автобус немедленно отчалил. Яростные струи бушующей стихии тут же поглотили его крупное тело, будто и не было его вовсе. Я остался на пероне совершенно один.
В зале ожидания было пустынно и гулко. Нет, какие-то люди там были. Так, неподалеку от входа я сразу заметил группу парней невыразительного вида, но билетные кассы, киоски и кафе-бар пока не работали. Не было видно и привычных по другим, известным мне, вокзалам служителей правопорядка, работников станции, хотя бы уборщиц. Несколько позже, размышляя об этом, я пришел к выводу, что даже ранний час не мог быть достаточно веским основанием для полного отсутствия персонала на таком большом вокзале, как станция Заходня.
Мое появление было замечено. Стоило мне ступить в зал, как навстречу бодрой походкой выдвинулся один из "невыразительных" молодых людей и безо всяких предисловий на чисто русском языке потребовал денег. Между нами произошел разговор, который я приведу в сильно сокращенном виде, потому что в реальном времени он занял без малого те самые три часа, что оставались до моего рейса.
- Привет! Откуда едешь? Из Литвы? Не важно, надо платить.
- Ккк... пппчему?
- Все платят, ты что особенный? Сколько везешь с собой?
- Нничего я не везу.
- Да ладно тебе. Куда едешь?
- Куда надо, туда и еду, тебе-то что?
- Не, чувак, ты дурака не валяй. Что, не понял с кем разговариваешь?! Русский рэкет. Мы собираем бабки для наших ребят в польских тюрьмах. Все граждане бывшего СССР должны платить пошлину - процент от своих наличных деньгосов. Сколько с собой имеешь?...
- и так далее и тому подобное. Представленный выше диалог прозвучал в эфире не менее десяти раз, как если бы кто-то крутил учебную кассету по иностранному языку. Постепенно до меня начал доходить смысл урока - кажется меня грабили. Рассказ о целях поборов в оригинальной версии изобиловал жалостливыми подробностями из быта заключенных. Определенно собеседник пытался апелировать к моим человеческим качествам. Только слушатель из меня в те минуты был никудышний. Мой ошарашенный мозг воспринимал окружающее какими-то урывками. В ответ на все домогательства я нудно мямлил, что: "денег нет, вернее есть гроши, и те одолженные, но это уж точно не для дележки; куда еду не скажу (мне не хотелось произносить слово "Лондон" всуе); парням в тюрьмах очень сочувствую, но помочь ничем не могу".
Это было самое настоящее прощупывание, как на ринге в первых раундах, когда боксеры осторожно "трогают" друг друга, не торопясь перейти к решительным действиям. Некоторое время мы играли в "угадалки". Мой новый знакомый называл суммы в у.е., а я говорил слово: "меньше".
Забавно, страх окончательно покинул меня примерно тогда же, когда мой собеседник потерял терпение. Запас его вежливости иссяк внезапно. Неожиданно он перешел к жутким угрозам, причем ничто в разговоре, который мы вели лишь минуту назад, не предвещало такого поворота. Среди сделанных мне предложений были и такие, как: "... выволочь за уши со станции, увезти на машине и гасить нещадно", - или, наоборот: "прострелить мне коленку прямо не отходя от кассы", - мы действительно находились рядом с крайним в ряду окошком, так что угроза прозвучала актуально. Злодей подтвердил мои самые худшие опасения о том, что его противоправные действия согласованы с польской полицией. По его утверждению с шести до восьми утра станция чуть ли не официально являлась охотничьими угодиями его своры. "Свора", кстати, все это временя выразительно поглядывала на нас с почтительного, но все же не столь отдаленного, как мне бы того хотелось, расстояния, придавая нашей беседе сходство со сценическим лицедейством. Однако, напомню, страх покинул меня. Я больше не мямлил. Теперь я говорил довольно спокойным, уверенным тоном и чем больше безсодержательной демагогии выплывало из моих уст, тем сильнее я становился. К тому же оцепенение постепенно отпустило мой мозг и этот последний, поначалу неохотно, подключился к решению задач по сохранению моей целостности и неприкосновенности. Ура, я снова мыслил! Первая мысль была примерно такой: "если бы враг считал, что я полностью в его власти, он бы уже ударил. Так устроены враги - непременно нанесут удар при первой возможности". Еще я думал о том, что время идет мучительно медленно. Если ничего не изменится мне врядли удастся продержаться до прихода автобуса.
Тем временем люди пребывали, в основном женщины. Открылось окошко пригородной кассы. Не прерывая разговора, я переместился к образующейся очереди. Мой собеседник подтянулся следом. По неизвестным мне причинам он оставил угрозы и вновь принялся взывать к моему рассудку и человеколюбию. В дальнем конце зала открылся киоск. Но полиции по-прежнему нигде не было. Краем глаза я заметил пару молодых людей, не похожих на местную публику. Они заняли сидения в нескольких метрах от нас. Парень и девушка. Оба коротко стриженные, в очках. Одеты в неброскую, но добротную туристическую одежду коричневатых тонов. Громадные рюкзаки. На ногах горные ботинки. Типичные интуристы. Я быстро принял решение и, не обращая более внимания на представителей русского рэкета, направился к ним.
- Help! I need somebody's help, - очень к месту процетировал я Дж. Леннона. Они подняли глаза от какой-то карты и ободряюще улыбнулись. Кивком головы я указал на рэкетиров и в кратце поведал иностранцам о своих неприятностях. "Бандиты не станут трогать граждан европейских государств, есть такое правило", - пояснил я. "Поэтому вам ничего не грозит. Пожалуйста, могу я посидеть с вами до прихода моего автобуса? Вы очень меня выручите". Они моментально предложили мне место. Похоже в их непуганные западноевропейские мозги ни на миг не закралось подозрение, что мой призыв о помощи может быть частью тщательно спланированной мошеннической операции.
Это были исключительно симпатичные молодые люди. Они приехали из Финляндии, уже не помню с какой целью. В их обществе я провел чуть ли не самые безопасные пол часа на польской земле и могу утверждать с уверенностью - самые приятные. Мы весело болтали о всякой всячине. Рэкет не приближался. Я позволил себе немного расслабиться. На какое-то время мне удалось выбросить из головы неприятные мысли. Но увы, скоро прибыл автобус, которого дожидались финнские ребята и они уехали, пожелав мне напоследок удачи.
На часах было начало восьмого. Нагретые финнами стулья не успели остыть, когда на них плюхнулись рэкетиры. Начался новый круг утомительных переговоров.
Не знаю удалось ли мне передать реальное ощущение опасности. Чувствуете ли вы хотя бы отголоски владевших мной тогда чувств, пробегая глазами этот текст? Боюсь, что нет. С печатных страниц мои злоключения скорее всего покажутся вам мягко говоря несерьезными. Вся эта бесконечная болтавня, никакого экшна. Действительно, не стану утверждать, что опасность висела в воздухе постоянно. К тому же, даже в самые неприятные минуты, когда страх черной тучей окутывал мое сознание, какая-то его часть продолжала фиксировать комические нотки происходящего. Грабитель, пытающийся разжалобить жертву, например, разве не смешно?! Страх - это вообще довольно непредсказуемая штука. Объективная мера опасности, как правило, имеет к нему весьма отдаленное отношение, потому-что когда мы находимся в его власти, мы не умеем правильно оценить опасность. Обращаясь к событиям прошлого, я думаю, что тогда, в Польше, испытывал неоправданно мало страха. Да и тот был вызван, в основном, внезапностью "наезда", а не трезвой оценкой ситуации. Сегодня, умный задним числом, я склоняюсь к тому, что чудом выпутался без потерь из крайне неприятной ситуации. Я вижу только одну причину по которой бандиты так и не применили ко мне насильственных действий. Меня спасло отсутствие у них уверенности в том, стоит ли овчинка выделки. К счастью в то утро я встретил настоящих преступников, а не просто каких-нибудь хулиганов.
Тем не менее время шло и время работало на меня. Народ прибывал, хотя молодых людей "бандитской" наружности тоже стало заметно больше. Они топтались небольшими групками у всех входов и выходов просторного зала. Меня не оставляли в покое, причем уголовный мир несколько раз подсылал ко мне новых спикеров, которые, каждый на свой лад, пытались "уговорить" меня сделать пожертвование. В конце концов подошел довольно дружелюбный и очень "конкретный" товарищ. Как и прочие, до него, он сыграл со мной в "больше-меньше", только быстро и как-то по-деловому, и когда я объяснил, что у меня не наберется и сотняги, великодушно попросил не беспокоиться. Мы еще поговорили о том о сем, вспомнили Москву, которую, как выяснилось, оба знали и любили. Наконец он удалился по каким-то неотложным делам. Уже уходя, он небрежно бросил: "если ваш автобус остановят в лесу - скажи, что знаком с Аликом". Признаюсь, мне было любопытно, что означает это "остановят в лесу", но я решил не задерживать своего нового доброжелателя.
В положенное время я занял место в автобусе, следующим по маршруту Варшава-Лондон. Перед посадкой я неизвестно зачем сделал бросок к какой-то местной калымаге, даже посидел внутри, после чего прокрался к лондонской машине, прячясь за другими автобусами. Мы поехали.
Еще одно солнце клонилось к закату. Ещё один день подходил к концу. Ничем не примечательный день, проведенный в автобусе. Было душно, спина затекла и сознание было слегка затуманено постоянным скольжением между сном и бодрствованием. Дождь перестал ещё утром и весь день стояла невыносимая жара. Пейзаж за окном не менялся много часов. От залитых ослепительным светом полей хотелось спрятаться с головой под подушку. Хороший в общем-то обед неудачно улегся внутри, порождая ощущение "повышенного дорожного дискомфорта". Ближе к вечеру жара немного улеглась. Где-то на периферии видимого неба армии облаков снова начали собираться с силами для новой штормовой атаки. Мы приближались к польско-германской границе.
Паспортный контроль - пустая формальность и ещё один полновесный "аусвайс контрол" у немцев. Сразу вспомнилось немецкое посольство дома и бдительная, малоприятная дама, кстати не немка, а местная, которую пришлось долго убеждать в чистоте своих намерений. Но теперь-то, Ха! Серебряный лепесток Шенгенской визы транзит украшал страницу моего паспорта. Молодая немочка в униформе быстро собрала дорожные документы пассажиров для проверки. Скоро она опять была с нами. Проблем почти не возникло... только меня попросили выйти из автобуса и взять вещи. Далее мне пришлось объясняться уже не с миловидной девицей, а с двумя усатыми пограничниками. Выяснилось, что имеет место досадное недоразумение - я прибыл к границе Германии двумя сутками раньше открытия моей визы. Оказывается в предотъездной горячке я нечаянно взял билет на слишком раннее число. Вот она моя рассеянность! А вот и наказание! Контрольно-пропускные власти Германии никак не захотели вникнуть в моё положение. Более получаса прошло в напрасных прениях. Немцы гнали меня взашей, а я изо всех сил упирался. В конце концов водителю просто велели ехать. Мигнули фары, массивное тело автобуса медленно сдвинулось, и покатило в сторону Лондона, постепенно набирая скорость. Как вы понимаете, меня на борту не было.
Наконец я задал пограничнику последний вопрос: "а через два дня въехать можно?". "Через два дня можно", ответил он на плохом английском, потом вдруг неопределенно ткнул толстым пальцем в сторону темного на польской стороне леса и гаркнул "Шнель!".
Длиннющая очередь легковых автомобилей, автобусов и грузовиков змеилась среди поросших корабельным лесом холмов. Контрольно-пропускной пункт работал словно гильотина. Порядка пяти минут уходило на подготовку змеи к казни, а затем роковая пауза, взмах руки и голова её отделялась от тела, только для того чтобы новая легла на ее место. Покинутый всеми и гонимый, я сидел на покатой макушке высоченной дюны, как какой-то лермонтовский то ли Мцыри, то ли Демон. На душе было муторно. Все случившееся воспринималось, как полное фиаско, крах надежд и ожиданий. Дорожные расходы поглотили изрядную часть одолженных на путешествие денег, поэтому возвращение домой не представлялось возможным. Слишком стыдно, ведь виноват был я сам. С другой стороны у меня не было ни малейшего представления о том, как продолжить это злополучное путешествие. Сквозь туманную пелену подступающих слез я глядел на дорогу с пограничным пунктом что расстилалась у моих ног, будто вышивка на ковре. Оплывающее в моих влажных глазах скопище дорожных огней странным образом импонировало моему внутреннему состоянию этакой вселенской грусти. Мне хотелось смотреть и смотреть. Однако, как это часто случается с влажными вещами, мои глаза скоро высохли и оптическая иллюзия распалась. Я больше не был затерянным среди холодных звезд духом, а просто сидел в леске у дороги и не мог понять, что делать дальше.
Некоторое время я находился в состоянии прострации, потом сфокусировал взгляд на машинах. "Машины и есть машины", - привычно подумалось мне, но боже мой, сколько их! Я никогда не относился к породе оголтелых автолюбителей. Совсем напротив, основным отличительным признаком того или иного авто я считал, и до сих пор считаю, отнють не мощность двигателя и даже не тип кузова, а его цвет. Беседы о всяческих поршневых кольцах и прочих тормозных колодках неизменно наводят на меня невыразимую скуку, а жадное внимание однокашников к проезжающим иномаркам кажется почти непристойным. Нет, в тот вечер ничего не изменилось в моём чисто потребительском отношении к автомобилю, как к средству передвижения. Просто, я вдруг осознал до чего велико разнообразие моделей автотранспорта. И потом, одна из этих штуковин должна отнести меня к цели.
Разглядывание машин вернуло меня на землю. Быстро темнело. Накрапывал дождик. Нужно было что-то предпринимать. Я забросил багаж в яму, накрыл ветками и пошел вниз, к людям. В последующие часы я переговорил наверное с тысячей водителей. Среди почерпнутой мной информации были новости, как хорошего, так и не очень свойства. Я узнал, что мой случай не уникален. Люди действительно передвигаются по дорогам Европы на попутных машинах. Однако обмануть границу скорее всего не получиться. Как ни крути придется ждать.
Пришло время подумать о ночлеге. Я решил устроиться поближе к людям. При этом мне хотелось найти надежное укрытие от посторонних глаз и от дождя. Все-таки не очень приятно спать "... у прохожих на виду", особенно, когда "... вода по асфальту рекой". Сразу выяснилось, что о поиске удобной "лежки" стоило позаботиться загодя, до того, как совсем стемнело. Прогулка по ночному лесу с громадным чемоданом оказалась крайне непростым делом. Я то и дело натыкался на сучья, спотыкался обо что-то, сползал во рвы. В конце концов я забился в какую-то ложбинку, похожую на провалившуюся могилу. Свернувшись в три погибели на своем чемодане я постарался заснуть. Но сон не приходил. Было чертовски холодно. Все, что я взял с собой из одежды - несколько маек, пара рубашек и куртка-дождевик давно было на мне, но этого явно не доставало..., а длинных брюк и хоть какого-нибудь завалящего свитерка в моем багаже к сожалению не нашлось. Еще, было мокро. Дождь усилился. Отдельные, крупные капли с легкостью прошивали не только листву в вышине, но и густую хвою разлапистой елочки, служившей балдахином для моей импровизированной постели. А ведь я возлагал на нее особые надежды! Героическая борьба с непогодой достигла апогея, когда, чтобы не промокнуть, я надел на ноги и голову целофановые пакеты. Эта защитная мера оказалась в высшей степени эффективной, но принесла новое, несколько неожиданное, неудобство: дождевые капли оглушительно барабанили по пакетам. Особенно раскатисто звучал тот из них, что был натянут на мою голову. Поэтому от него пришлось отказаться. Так, ерзая на своем чемодане, под шелест дождя я забылся тревожным, неглубоким сном.
Пробуждение было ужасающим. Я тщетно силился понять: "где я" и "почему", но, поначалу отличить кошмар сна от не менее кошмарной реальности не представлялось возможным. Громовые раскаты сотрясали воздух. Близкие молнии слепили глаза нестерпимым светом. Их вспышки сжигали до тла серые полутона ночи, разделяя мир на черные как антрацит тени и абсолютно белый свет. Однако разбудил меня вовсе не гром, а стук моих собственных зубов. Я все еще был относительно сух, но под дождевиком тело покрылось влажной испариной. В то же время меня колотил сильнейший озноб. Руки и ноги настолько окоченели, что я не сразу сумел подняться. Все это было тем более неприятно, что я твердо расчитывал очнуться в мягком кресле туристического автобуса, а не в придорожной канаве. Ослепительная молния шарахнула в непосредственной близости и, тут же, практически без паузы, с невероятной силой загремело. Я чуть не завопил от ужаса. Таковым было мое пробуждение.
Мокрые струи быстро смыли с моих ресниц остатки сна и при следующей вспышке я заметил некую пекантную подробность, пропущенную накануне: тут и там на черной лесной подстилке смутно белели какие-то лоскуты, бумажки?! Бумажки, которыми подтирали задницы безчисленные водители и туристы. Очевидно "плоды" их деятельности, неразличимые в безумном свете молний, находились где-то поблизости. Ха-ха-ха, в поисках ночлега я забрел в общественный туалет! Меня захлестнула целая гамма чувств, среди которых несомненно были и ярость, и омерзение, да только грому и молниям было нас...ть.
Я постарался взять себя в руки и принял единственно верное решение дожидаться первых проблесков зари не сходя с места. При этом мне стоило больших усилий побороть отчаянный порыв броситься на штурм польско-немецкой границы. К счастью я вовремя вспомнил, что данный участок границы проходит по реке Одер, как это явствует из названия близлежащего городка, Франкфурт-на-Одере. Так что от попытки несанкционированного перехода государственной границы Федеративной Республики Германия пришлось отказаться. Остаток ночи я просто выживал и судя по тому, что мне это удалось - убить человека не так просто, как многие полагают.
Когда небо начало сереть, я поднял с земли свой чемодан и, ступая по возможности осторожно, побрел прочь из загаженного леска. Дождь кончился. Ласковое солнце выглянуло из-за кромки соснового бора. Скоро от ночной промозглости не осталось и следа. У меня появилась отличная возможность наверстать упущенное ночью. Мой сон на вершине одного из окрестных холмов был глубок и продолжителен. Выспавшись, я "добил" свои дорожные припасы. Это была последняя полноценная трапеза аж до самого Лондона. Основу моего рациона в последующие несколько дней составили шоколадные конфеты, которые я вез в подарок Кэфи и красная икра, о которой так мечтал Дайник.
Отдохнув, как следует, я хорошенько спрятал багаж и снова отправился к людям. Нужно было многое разузнать. Шоферы большегрузных автомобилей оказались хорошими собеседниками. Мне рассказали, что неподалеку, километрах в пяти, находится комплекс таможенных служб, где водители оформляют документы на машины и груз. Кроме того там имеются кафе, банк, гостиница, магазинчики и так далее. Все это великолепие водители не сговариваясь называли словом "цирк".
"Цирк" и в самом деле походил на цирк. Над обширной автостоянкой были натянуты канаты с маленькими треугольными флажками различных цветов. Флаги европейских государств реяли на высоких флагштоках у главного входа в оффисный блок. На фасадах модерновых строений из красного кирпича пестрели рекламные плакаты и объявления на всех языках. Кругом все блестело, как с иголочки. Вообще "цирк" выгодно отличался от "остальной", известной мне, Польши, как будто таможенный городок был самостоятельным государством.
Внутри я сразу нашел необходимые мне вещи: прежде всего контору обмена валюты и телефон. Я купил карточку и позвонил домой. По всем расчетам я уже должен был добраться до Англии, поэтому хотелось успокоить родителей и Дайника. Для него я приготовил специальную "телегу". Мне пока не хотелось говорить о своих приключениях. - "Вот доберусь до Лондона, тогда посмеемся вместе". После разговора с родителями я направился прямиком в туалет, вернее сан-узел (это был очень большой туалет). Багаж я, само собой, оставил в лесу, но небольшая сумка с туалетными принадлежностями была при мне. Трудно описать всю прелесть умывания после ночи в холодном, мокром лесу. Вначале я помыл голову и торс, затем побрился. Но, помнится, только напшикавшись (какое польское слово!) туалетной водой, окончательно почувствовал себя человеком. Умывание не просто смыло с моей кожи всю грязь, оно оказало на меня мощнейшее терапевтическое воздействие. Когда я покидал сан-узел моя личность была полностью реабилитирована после ночного кошмара. Каким-то образом я знал, что непременно доберусь до Лондона.
В тот день мне не удалось пересечь границу, хотя я "транзовал" несколько часов кряду. Вконец выбившись из сил, я заночевал в уютной ложбинке, которую присмотрел заранее. Дождя больше не было, да и в обращении с чемоданом я приобрел определенные навыки. Я проспал несколько часов прежде, чем холод и зубовный перестук подняли меня на ноги. Следующий день я довольно долго слонялся вдоль бесконечной вереницы грузовиков и автобусов, несколько раз гонял к "цирку", сейчас не вспомню зачем, снова говорил с водителями... .
Где-то под вечер мне наконец улыбнулась удача. Земляк, Йонас из паневежского района, согласился подвезти меня за двадцатку, тогда еще дойч-марок. Я жутко обрадовался, несмотря на ощутимый финансовый ущерб. "Тебе б только отсюда свалить. По Европе куда хочешь доберешься", - сказал Йонас и две тысячи опрошенных накануне водителей как-бы кивнули в знак согласия. Но и без их кивков я понимал главное: мое путешествие продолжается!
На этот раз пограничники напрочь проигнорировали мои документы. Было даже немного обидно. Немец лишь бегло взглянул на украшенные многочисленными печатями бумаги Йонаса и разрешил проезжать. Похоже пришел наш черед радоваться "неподъемной легкости бытия".
По дороге Йонас рассказывал об автогофах и автобанах. Еще он объяснил мне почему "наши" водилы так неохотно берут пассажиров. "Боятся", - сказал он. "Боятся, что транзовальщик имеет при себе контрабанду: сигареты, водку, не дай бог наркотики или ствол. Ведь с того момента, как человек залазит в кабину, всю ответственность за его барахло принимает на себя водитель. Иностранцам проще", - рассуждал Йонас, "их и трясут меньше, и договорятся они скорее... а наши обычно предпочитают не связываться". Но так или иначе для меня было сделано исключение. Мы мчались в сторону Гановера.
Последующие дни прошли как в тумане. Мои воспоминания хранят отдельные, по большей части не связанные между собой, картины, в то же время общий сценарий происходящего как будто утерян. Несколько позже, раздумывая о возможных причинах такой частичной амнезии, я пришел к выводу, что потрясения первой ночи в пограничном лесу все же сказались на моем мировосприятии. То есть, выражаясь проще, от перенесенного стресса у меня слегка "поехала" крыша. Так с позиций здравого смысла, мне никак не удается объяснить свою приверженность к недешевым минеральным водам на протяжении всего автопробега. Я тратил драгоценную валюту на бутылки "Evian", хотя запросто мог напиться из под крана. Каким-то непостижимым образом в моем озябшем мозге укоренилась идея о пользе минералки для человеческого пищеварения. Идея тем более абсурдная, что из соображений экономии я не покупал еды. Были и другие странноватые поступки. Например, на одном из более длительных привалов, кажется уже в Голландии, я побрил (подстриг) подмышки, причем сделал это исключительно экстравагантным способом - поотпиливал, скрученные в косички волосы, перочинным ножиком.
На третьи сутки движения автостопом я наконец добрался до Роттердама. К этому времени я стал заправским стоппером. Гигантские грузовики больше не казались мне враждебными металлическими чудовищами. Совсем напротив - я научился относиться к ним с симпатией, насколько, вообще, психически здоровый человек способен симпатизировать грузовым машинам. Я, до известной степени, овладел трудным искусством ночлега в полевых условиях и больше не помирал ночью от холода. Запас конфет подходил к концу и икру я тоже выел вчистую, но главное, самочуствие у меня было отличное и как сказали бы медики: "стул хороший".
В портовый комплекс Роттердама, Hook-Van-Holland, я въехал на сияющей громадине, оснащенной целым лесом хромированных выхлопных труб, что твой духовой оркестр! Сам водитель, не в пример своей грозной машине, оказался жизнерадостным коротышкой. То, что он был чистокровным англичанином, уроженцем города Лидс, показалось мне добрым знаком. Как и я он спешил на паром, последний в тот день, чтобы переправиться в Англию. Его рейс подходил к концу. Когда Кен, так звали водителя, узнал, что я русский, он завалил меня миллионом вопросов. Конечно, на дорогах Европы ему приходилось встречать русских водителей, но, увы, далеко не каждый из них умел удовлетворить его любопытство. Я умел и очень старался.
Кен высадил меня в порту. К сожалению он не имел права взять меня на борт парома. Я спрыгнул с высокой ступеньки, подхватил вещи и обернулся к машине. Раздался мощный, протяжный гудок, Кен говорит: "Досвидания". И вот уже его сухопутный крейсер степенно катит к жерлу грузового парома. Я смотрел ему вслед во все глаза; смотрел, как с увеличением расстояния, казавшийся мне гигантом грузовик, постепенно превращается в детскую игрушку.
Надо сказать, что я попал в очень необычное место. Еще на подступах к Hook-Van-Holland я обратил внимание на циклопические очертания портовых сооружений. Громаздящиеся где-то на линии горизонта строения были до того велики, что в попытках соотнести их с передним планом пейзажа, глаз терял ощущение глубины пространства. Законы перспективы бастовали в крупнейшем Голландском порту, как некогда это делали рабочие. Из окна машины коллосальные туманные формы казались мне то фантастическими миражами, то театральными декорациями, намалеванными прямо на небесах уж не знаю чьей рукой. Тронутые первыми закатными красками, их чуть смазанные, плывущие в мягком вечернем свете, контуры были проникнуты таким величием, романтизмом и черт его знает чем еще, что мысль о сугубо утилитарном назначении этих конструкций как-то не приходила в голову.
Находясь в самом порту, я смог изучить береговой ландшафт более подробно. Миражи рассеялись, зато бетон и сталь были там, где их поставил человек. Я постарался припомнить, что мне известно о морских сооружениях. Оказалось немного, даром, что родился я в Одессе. Верфи, дамбы, молы, пирсы, маяки, судостроительные заводы и всякие склады... наверное все это, а также многое другое, было там. Все вокруг было предельно материально и рукотворно. На радость не только художнику, но и конструктору законы перспективы снова обрели силу.
И еще, я чуть было не забыл упомянуть об этом, пахло морем. Само море также присутствовало, правда в каком-то "нашинкованном", трудно узнаваемом виде. Вместо широкого водного простора моим глазам открылась крайне пересеченная местность, похожая на колосальную строительную площадку. Многочисленные каналы, протоки, канальчики чередовались с полосками суши; сложные металоконструкции росли прямо из воды. Все это было перекручено самым непредсказуемым образом. "Большая вода", как я понял, находилась где-то далеко, за пределами охвата титанической стены (дамбы?), чьи могучие формы произвели на меня такое сильное впечатление на подступах к порту.
В тот вечер я не попал на паром. Выяснилось, что Кен привез меня к грузовым терминалам, откуда до пассажирского мор-вокзала было еще километра три. Отчаянный марш-бросок вдоль береговой линии приблизил меня к вожделенной цели с минимальным опазданием. Я подоспел как раз вовремя, чтобы лицезреть величественную картину отправления последнего пассажирского парома. Но несмотря на разочарование и жуткую усталость, я чувствовал себя превосходно. Так или иначе, этот переход подходил к концу. Глядя вслед уходящему парому, я твердо знал, что если не сегодня, то завтра непременно окажусь там, куда так стремлюсь.