Жизнь вошла в колею. Покатила по расписанию, по маршруту, по заведенному будто и не мной порядку, как невзрачный трамвайчик. Нет, не роскошный, сверхмощный локомотив, а именно 'трамвайчик'. Работа дом работа. Я жил в Лондоне, но было ли у меня время на исследование города? Были ли силы и желание совершать длинные прогулки по набережной Темзы, о которых я мечтал еще со школьных времен? Спросите, как часто я видел Биг Бен, кормил белок в Гайд-Парке, бродил по Сохо. Не часто. Поездки на работу и домой проходили под землей. Лондонский 'андеграунд' - это все, что я видел в те дни. А в выходные хотелось хорошенько отдохнуть, простирнуть одежду, сделать кое-какие покупки в местном супермаркете и, может быть, выпить пива на нашей замызганой кухне. 'Рутина' говорят англичане, имея ввиду однообразную повседневность, которая поджидает нас у порога зрелости, похожая на бледную тень, жалкое подобие того, что еще недавно казалось таким достижимым.
Вот почему, по истечении всего пары месяцев проживания в Лондоне, выезд в новый район оказался для меня настоящим приключением.
Был прекрасный солнечный день, словно созданный для прогулок. В ясном, бледно-голубом небе не было ни облачка. Близость зимы не ощущалась ни коим образом. Поездка в метро, часто воспринимаемая, как нудная необходимость, промелькнула за разговорами. Дайник дал свободу воображению, мечтая о том, как хорошо нам будет на новом месте, что, вообще-то, не очень походило на моего друга. Таким оброзом из 'трубы' мы вышли в отличном расположении духа.
Станция Ангел производила очень выгодное впечатление своей чистотой, солидностью гранитной отделки и малолюдностью. Здесь никто ничем не торговал, не расставлял сети, тщась заманить доверчегого прохожего, не пытался завладеть вашим вниманием с той или иной целью.
- Не чета нашему задрипанному Брикстону, - сказал Дайник, окинув интерьер быстрым практичным взглядом.
- Да, пожалуй, ничем не хуже, чем в Москве, - согласился я.
Снаружи нашим взорам открылось широкое пространство. Дома на другой стороне Ислингтон Хай Стрит, хоть и не 'просились' позировать для открыток, своими благородными, классическими формами создавали столь ценимое мной ощущение большого города.
- Сейчас налево, - скомандовал Дайник. В наших совместных поездках он был ведущим. Необходимо признать, что мой друг прекрасно ориентировался в громадном Лондоне, в любом городе, по картам и планам, всегда и везде, будто в его начинающей лысеть голове был установлен компас. Кроме того, в отличие от меня, он никогда не гулял просто так. Дайник обязательно должен был иметь цель и всегда стремился проложить к ней кратчайший маршрут. Часто маниакальная целеустремленность друга казалась мне бессмысленной, однако побороть ее было выше моих сил. Вот и в тот раз у нас, конечно же, была цель. Мой друг как всегда уверенно двигался к ней.
Мы шли по улице Святого Джона, то и дело, обмениваясь короткими замечаниями.
- Японский ресторанчик, у нас на Юге таких, кажется, нет, - к примеру, мог сказать я.
- Да, там только индийские и китайские, дешевка, - отвечал Дайник. Японский ресторан, это показатель статуса. Типа, крутой райончик.
- Гляди, паб 'Императрица России', прикол!
- Ага, и плакат на стене: Sex, drugs and rock'n'roll, чтоб сразу видели, что не царский режим.
Вскоре мы оставили позади маленький скверик, в его дальнем конце виднелось модерновое здание театра Садлерс Уэллс, и продолжили путь по Сент-Джон Стрит, тем самым, отклонившись от маршрута, которым около двухсот лет назад Оливер Твист впервые проследовал в берлогу Феджина. Глядя на ухоженные газоны для игры в боулинг, укрытые живой стеной старых туй, симпатичные кафешки и комплекс университетских зданий, было трудно предположить, что еще недавно, во времена Диккенса, эта часть города считалась 'одной из самых жалких и отвратительных'. Сегодняшний Ислингтон сильно отличался от известного мне Лондона. Здесь не воняло нищетой южного берега. Однако до холеной аристократичности Челси и Кенсингтона тоже было далеко.
- Ислингтон - богема, район артистов и художников, - поучал Валдис, наш всезнающий сосед по хостелу.
Мы шли, причем скорость нашего движения находилась в прямой зависимости от двух противоборствующих страстей: желания поскорее оказаться на месте и интереса к дороге, как таковой. За четверть часа ходьбы нам повстречалось всего несколько прохожих. Дайник не без удовлетворения отметил, что это были опрятно одетые, белые люди.
Неожиданно перед нами выросла, невесть откуда взявшаяся в этих местах высотка, со значительным, но ничего не говорящим нам, названием Майкл Клиффе Хауз. Двадцатиэтажка стояла несколько в стороне, выпустив в направлении дороги длинное щупальце-флигель, в котором находилась районная библиотека.
- Здесь, - сказал Дайник. - Линас говорил, что в окресностях есть и другие многоквартирные блоки, но этот самый высокий. Нам на шестнадцатый этаж.
- Красота, это же вылитый 'Крест', моя московская общага. Такие совпадения не бывают случайными.
Мы вошли в темноватый подъезд. Количество надписей на стенах было 'умеренным'. Небольшие вмятины на дверях лифта не мешали их работе, да и внутри, кабина оказалась относительно чистой. То есть, сомневаться не приходилось, этот дом был населен всяким сбродом, но, выраженное в вещественных приметах хамство его обитателей, не показалось нам чрезмерным.
- Я бы сказал, что смотрится поцивильнее, чем у меня в Фабах (короткое от Фабийонишкес - спальный район в Вильнюсе), - с легкой усмешкой заметил мой друг.
- Ну, в моем подъезде ничего подобного ты не найдешь. Недавно ремонт сделали, да и раньше было чисто. А в общаге я сам стены разрисовывал. Правда, портретами друзей. Пакость не рисовал.
- Ладно, Макс, давай в лифт. Нормальное место. Жить вроде можно, посмотрим что внутри.
Перед дверью мы все же малость замешкались. Смутное волнение охватило души. Мы так долго ждали этого момента, что теперь, когда он наступил, почему-то почувствовали робость.
Звонок был сломан, зато в самом центре облупленной двери, примерно на уровне груди, был прикреплен молоточек для стука - обязательный аксессуар, украшающий вход в каждое британское жилище. Сейчас нас впустят в эту квартиру и, если понравится, мы останемся в ней жить.
Квартира.
Что значит 'поселиться в квартире', любой квартире, комнате, где угодно, только не в хостеле? Могу просветить. Это значит распрощаться с полубомжовым существованием обитателя 'дна': обрести возможность отдыхать после работы, готовить горячую пищу, хранить в холодильнике запасы провианта, иметь домашний телефон, который при случае можно дать работодателю, и адрес, куда можно выслать документы. Вот именно адрес, который в перспективе позволяет открыть банковский счет, купить 'привязанный' мобильный телефон, взять абонимент в бассейн, наконец, записаться в ту же библиотеку. Иначе говоря, это означает подняться на новую ступень социальной лестницы; приобщившись к армии квартиросъемщиков, среди которых и значительные, весьма состоятельные люди. Выше квартиросъемщика может быть только владелец недвижимого имущества, по-английски landlord. Однако подавляющее большинство британцев по разным причинам не спешат обзаводиться 'недвижкой'. Все мои британские друзья, о которых речь пойдет ниже, снимали квартиры.
Дверь отворилась. Из хорошо освещенного коридора на нас уставились любопытные карие глаза. Три или четыре пары детских маслинок, и еще 'очи чёрные, очи жгучие...' - прекрасные глаза, на лице женщины неземной красоты; красоты до такой степени ослепительной, что на миг мне захотелось прикрыться, как от слишком яркого света. Чудесное видение оборвало поток наших меркантильных мыслишек. Мы буквально остолбенели. Она была прекрасна, как Галадриэль из широко известного толкиеновского эпоса. Ее красота была не просто изумительной, но какой-то сверхчеловеческой, будто перед нами действительно стояла владычица эльфийского королевства.
К счастью для нас, Королева заговорила. Сцена пришла в движение. Чары, нет, не рассеялись полностью, но отпустили. Мы снова могли двигаться. Я не преминул воспользоваться вновь обретенным качеством для того, чтобы сделать судорожный вдох. Рядом Дайник шумно глотнул и закашлялся.
- Яро, це до тэбэ хлопы пришлы, забачыть покои, - сказала кому-то Королева. Голос у нее оказался глубокий и довольно низкий. Это был очень красивый голос. А речь, какая-то восточно-европейская тарабарщина, которую, здесь и далее, я привожу весьма приблизительно, из ее уст звучала как музыка сфер.
В коридоре появился некто грузный, чернявый с лицом, впрочем, не лишенным обаяния. На смуглом, щекастом лице хозяина играла белозубая улыбка.
- Проходьте, просим, - пригласил он, лучась радушием и сопровождая каждое слово широкими движениями больших рук.
Мы вошли внутрь в сопровождении Эльфийской Королевы и, по-видимому, здешнего царя, Оберона, окруженные целой толпой то ли бесенят, то ли фавнов. Еще больше любопытных глаз следило за нами из-за слегка приоткрытых дверей.
Оберон-Яро показывал свое жилище без спешки. Он делал это столь обстоятельно, будто мы собирались снять всю квартиру целиком. Ни одна деталь не была опущена в его презентации. Хозяин обратил наше внимание на два больших холодильника, довольно просторную кухню, стиральную машину и чистую ванную. Нет нужды говорить, как все это нам понравилось. Но, когда мы, наконец, добрались до 'нашей' комнаты, на моих глазах чуть не выступили слезы умиления. В маленькой светлой горнице не было ничего лишнего. Две одинаковые, аккуратно застеленные, кровати, белый шкафчик с четырьмя выдвижными ящиками между ними и стенной шкаф для одежды. Вот и все.
- Мы поставим на этот шкафчик настольную лампу, чтобы читать перед сном. - Я не скрывал восторга.
- Я снова возьмусь за английский. Заживем, как люди. - Неожиданно Дайник повернулся к хозяину квартиры, - а телевизор можно будет достать?
- Как, как говоришь? А, будь, будь и видэо. Все будь, принесим. И карпетки принесим. Все будь.
Потом мы еще долго болтали о разных пустяках. Хозяин квартиры, Яро, без устали расписывал местные достопримечательности: громадный супермаркет Сэйфвэй, базарчик неподалеку от станции метро и мясной рынок у госпиталя Святого Бартоломея. Свою речь он обильно дополнял жестами, рисовал что-то на листах блокнота. Иногда нам помогала Королева - звали ее Яня, и, как выяснилось, она совсем неплохо владела разговорным английским. Дети все время крутились рядом, и тоже пытались принимать участие в разговоре. Так что, несмотря на языковый барьер, мы без труда понимали друг друга. Комната стоила восемьдесят фунтов в неделю, то есть по сороковнику с носа. Всего на пятерку дороже, чем в хостеле. Это была обычная цена для жилья подобного рода. Мы договорились о дне переезда и стали прощаться.
Оказавшись на улице, Дайник внезапно посуровел. Глубокая продольная морщина озабоченности, которая редко покидала его высокий лоб, вернулась на место.
- Че думаешь? - То ли спросил, то ли просто высказал сомнения он.
- Да, здорово все! Видал, какая ванна чистая?! Это тебе не хиленький хостеловский душик. А комнатка, вообще заглядение. В окно купол Святого Павла видел? Весь Ист Энд, как на ладони. Им бы экскурсии в свою хату водить...
- Цыгане, много их там. Не нравится мне это, - задумчиво перебил Дайник.
- Ну и что? Воровать у нас все равно нечего, - ответил я легкомысленно.
- Ладно, если что в хостел всегда можно вернуться. - Мой друг немного расслабился, будто пришел к какому-то решению. - Будем перебираться на следующей неделе.
Мне было проще. Я не принимал никаких решений или, может быть, принимал, но делал это легко, не пытаясь просчитывать ситуацию наперед. Припоминая различные эпизоды, относящиеся к тому периоду моей жизни, я прихожу к выводу, что просто следовал за другом, удобно пристроившись в кильватере его корабля. Поэтому мой ум был свободен от сомнений. Я наблюдал.
- Какая чувиха, - сказал я чуть погодя, поглядывая искоса на друга. - Ничего подобного в жизни не видел. А ты?
- Хороша Маша, да не наша, - буркнул он. - Занята она, не забывай. Это Линаса баба. Лучше не пялься на нее, а то Линас башку открутит. Он это умеет.
Парень из Паневежиса.
Теперь пара слов о том, каким образом мы нашли квартиру. История эта лишена оригинальности, зато важна для понимания иммигрантской жизни.
Попав на чужбину, почти любой человек спешит опереться о плечо земляка; кого-то более опытного, знающего не понаслышке о твоих бедах, и, в то же время, хорошо ориентирующегося в местных реалиях. И, что интересно, такой человек непременно появляется в поле зрения, стоит тебе сойти с автобуса и сделать несколько дрожащих шагов по незнакомой земле. Услужливое плечо, будто по волшебству вырастает рядом, само подставляется, чтобы пронести сквозь любые неурядицы. И так ли важно, думаешь ты, что делается это не совсем бескорыстно.
В нашем случае, тоже не обошлось без 'плеча'. В роли этакого универсального 'бюро добрых услуг' выступил парень из небольшого литовского городка Паневежис. Почему-то в этих делах практически никогда не обходится без парня из Паневежиса.
В детстве я несколько раз бывал в этом городе на шахматных соревнованиях. Хорошо помню центральную площадь с высоткой гостиницы типового советского проекта, в которой нас обычно селили, здание почты, столовую, где принимали коммандировочные талоны и жутко 'блатной' гриль-бар. В нем приходилось расплачиваться деньгами. Никогда не забуду речку Невежис, давшую городку название. Отыграв утреннюю партию, мы бежали гонять лягушек на ее болотистых берегах. Дальше были тихие улочки, частные домики и сады, сады, сады. Было у города и другое, 'взрослое' лицо. До 'независимости' в Паневежисе работало несколько крупных предприятий. А еще там был известнейший театр с актером Донатасом Банионисом.
Паневежис конца девяностых, помимо всего прочего, славился своей преступной группировкой. По республике до сих пор ходят легенды о паневежской мафии.
Как-то вечером, мы тащились домой из 'придворного' магазина, нагрузив по полной брезентовые рюкзаки. Неожиданно к нам приблизился, накачанный до гротеска, бритоголовый парень. При росте метр семьдесят с кепкой, он был раза в два шире меня в плечах. Его бедра по толщине приближались к моей талии, а бицепсы, соответственно, не уступали ляжкам, при этом он двигался легко и стремительно. Незнакомец был одет в короткую нейлоновую куртку, 'авиационного' покроя. Когда эти куртки только появились на вещевых рынках Москвы, среди продавцов поползли слухи, что модель разработана специально для военных летчиков США. На счет летчиков я сильно сомневаюсь, но то, что куртка-бомбер это хит всех сезонов у работников неофициальных силовых структур, и тех, кто хочет выглядеть таковыми, могу утверждать с уверенностью.
Первым делом парень вежливо поздоровался и представился. Как вы наверное догадались, нашего нового знакомого звали Линас. Он сказал, что работает в охранной службе, недавно открывшегося неподалеку паба 'Черный лебедь'. Известие о том, что мы, можно сказать, земляки заметно обрадовало его.
- Давно не был дома. Не знаю, когда еще окажусь на родине. Дела здесь, а дома прошлые дела, - объяснил он, как мне показалось, несколько туманно.
Я был очень насторожен. Воспоминания о польских приключениях еще не остыли в моей памяти. Был и другой, довольно разнообразный опыт общения с подобными экземплярами. Буквально все в облике Линаса говорило о звериной мощи. А бесхитростная улыбочка на открытом лице динозавра только усугубляла впечатление, исходящей от него, опасности. Но Линас, как будто, не замышлял ничего дурного. Он был приятен в общении и вполне дружелюбен. Поговорив малость о том-о-сем, он дал Дайнику свой номер и пообещал, что при случае сможет помочь в поиске работы или жилья. На том мы и распрощались.
Позже Дайник несколько раз созванивался с Линасом. Между собой они говорили по-литовски. Поэтому я, если и слышал чего, немногое понимал, да и, честно говоря, не стремился вникать в их дела, вполне доверяя жизненному опыту друга. Линас, конечно, был тем еще фруктом. Но за нами всегда оставалось право отвергнуть любое его предложение, если оно нам не подойдет.
Через пару недель появилась квартира в Ислингтоне.
- У цыган, но чисто. Там моя девушка живет. И район хороший. Смотрите чуваки, нормальная хата, - рекомендовал Линас.
А еще через несколько дней мы приехали в дом Майкла Клиффе с вещами. Все произошло очень быстро, особенно для Дайника, который просидел в Брикстоне без малого год.
Хлопоты Линаса вполне окупились. Он заработал на нашем вселении сто шестьдесят фунтов - сумму депозита.
Наконец дома.
Поселение прошло гладко. Мы вынули из багажа тапочки, сунули в стакан зубные щетки и пошли знакомиться с другими обитателями квартиры.
Смотрины состоялись в коридоре. Как только мы появились на общественной территории, кругом началось движение. Нас разглядывали одновременно застенчиво и нахально, нисколько не заботясь о том, чтобы хоть как-то замаскировать любопытство. Вот она, святая простота детей природы! Я невольно представил себя кем-то вроде отважного путешественника Джеймса Кука в кругу аборигенов. Поначалу аборигены испытывали легкое замешательство, словно никак не могли решить: сделать ли из нас объект поклонения или богатое животными белками блюдо. Однако к нашему великому облегчению обошлось без эксцесов. Судьба печально известного путешественника миновала двух парней из Литвы. Мы просто стали членами племени.
В квартире было четыре комнаты. Самую большую, гостиную, оккупировало семейство хозяина. Там жил сам Ярослав, его жена, Моника, и их дочери, Ярка и Моника.
- Да, с именами у вас напряг, - высказался Дайник по-дайниковски прямолинейно.
Моника-мать, невзрачная женщина с высветленными пероксидом волосами, прыснула со смеху, в смущении прикрыв рот ладонью, после чего пустилась в путаные объяснения по поводу семейных традиций. Традиции эти оказались до смешного просты. Старшую дочку, отец которой неизвестен, назвали в честь мамы; младшую, зачатую в браке, в честь отца. Глянув на девочек, я поразился 'мудрости народной', ибо Моника, как две капли воды походила на мать, а Ярка на своего отца, Ярослава.
В похожем на шкаф, одноместном 'люксе', зажатом между нами и хозяйским семейством, проживал маленький, рыжий итальянец, Лучиано. Итальянец в компании цыган из восточной европы - это странное, крайне не типичное явление. Даже самые некудышние жители, самого захудалого 'дальнего зарубежья', как правило, устраивались в Лондоне с бóльшим 'блеском'. Даже представители 'нации потерянных', обитатели хостелов, врядли стали бы водить дружбу с цыганами. Лучиано, который поспешил сообщить нам, что его можно называть Ферари, намекая на цвет своих волос, щуплую фактуру и привычку двигаться бегом, разумеется был совершенно особым случаем.
Затем была наша комната. И, еще одна, комната Королевы Яни, в которой кроме нее проживали ее мать, Мария, и сын, Марко.
Увидив, облаченную во что-то кисейно-полупрозрачное, Яню, мы с Дайником на мгновение лишились дара речи.
Я уже говорил о 'неземной', 'ослепительной', умопомрачительной красоте нашей соседки, но, кажется, не потрудился обосновать применение столь превосходных эпитетов. Не уверен, что описание так уж необходимо. Ведь если я скажу, что она была высокой, стройной и длинноногой, худощавой, но не 'щепкой', иначе говоря, обладала изумительной фигурой со всеми положенными 'округлостями' и 'выпуклостями', разве это поможет вам визуализировать ее великолепный образ? Если скажу, что волосы Яни спадали на плечи тяжелой, отливающей синевой волной; тонкие, но не мелкие, черты лица были чудесно пропорциональны, а в бездонных, черных глазах мерцали звезды, разве это не прозвучит, как обычный при описании красавиц штамп, пустые, ничего не значащие, слова? Тело Яни покрывал ровный, бронзовый загар; на коже не было ни пятнышка, ни малейшего изъяна. Глядя на ее девичью фигуру, вы бы ни за что не поверили, что она родила сына. Для полноты картины остается добавить, что Яня никогда не носила 'просто одежду'. Все ее наряды 'подчеркивали' и 'обрисовывали', 'приоткрывали' и 'демонстрировали', как будто были созданы для того лишь, чтобы будить мужское воображение и стимулировать кровообращение.
В последующие месяцы приступы оторопи, сопровождающиеся немотой и удушьем, станут для нас обычным делом. Я с досадной регулярностью давился бутербродами, обжигался горячим чаем, ронял или проливал что-нибудь, всякий раз, когда Яня неожиданно появлялась в поле зрения.
Помимо обитателей квартиры, на нас пришли поглазеть друзья Яро, некто Дюлка с женой Евой и двумя детьми, а также кое-кто из родственников.
Десять человек в стандартной квартире. Кажется, многовато, не правда ли? Да, нас действительно было много, но ладили мы на удивление хорошо. Все жильцы 'аппартаментов' свято чтили 'приватное' пространство друг друга. Никто, даже дети, не пытался нарушить установленных границ, не оповестив о своем приближении деликатным стуком. Такое примерное поведение не только взрослых, но и цыганских девчонок, для меня лично, оказалось приятной неожиданностью. Конечно, и восьмилетняя Ярка, и, особенно, входящая в подростковый возраст Моника, искали нашего общества, но в случае чего от них всегда можно было скрыться в комнате. Маленького Марко мы вообще видели редко. Он постоянно находился с мамой и бабушкой.
На следующий день хозяин принес телевизор и, вполне сносно работающий 'видик' - все как и было обещано. Затем нашему вниманию были предложены 'карпетки', целых три штуки на выбор. Нам приглянулся обрезок однотонного коврового покрытия с длинным ворсом. Спрятав, сильно истертый между кроватями линолиум, под ковром, мы пришли к выводу, что комната выглядит вполне приемлимо.
Я одолжил у Дайника номер Ивнинг Стандарт трехнедельной давности и растянулся на удобной кровати.
- Хорошо-то как. Надо будет купить какой-нибудь простенький ночник.
Начался новый этап моих лондонских похождений. Этап, который прошел под знаком простых радостей.
Простые радости.
Усталый, как собака, грязный и злой из-за очередной выходки Старика Джона, я долго ковырялся у дверей новой квартиры. Ключи застряли в кармане джинсов. Тяжелый рюкзак, оттягивал плечи, а еще были какие-то пакеты. Что за черт?! Ведь я старался не брать ничего лишнего? Каким образом получалось, что рюкзак всякий раз оказывался набитым до отказа.
Ключи все же удалось выудить и дверь, в конце концов, была отперта. Я вошел, на ходу высвобождая из обуви усталые ноги. На растеленной в простенке тряпке уже лежало пар пятнадцать, сложенных ровненько и брошенных кое-как, 'черевичек' всех цветов и размеров. Где-то там я пристроил и свои 'лыжы'. Было тихо. Дети видимо гуляли после школы, остальные жильцы были на работе, либо занимались чем-то в своих комнатах.
- Все, пришел. Блин, еще обед готовить. Есть хочется, - пронеслось в голове.
Наскоро переодевшись, я рассеянно опустился на край кровати. Не присел отдохнуть, а именно 'опустился', да так и застыл в каком-то незаконченном порыве, как электроинструмент, у которого в самый разгар работы вдруг села батарея. Очень часто, придя с работы, я проводил пять-десять минут вот так, не думая ни о чем, в состоянии глубокой прострации.
В дверь постучали, в проеме появилась крупная голова Яро.
- Ризки будэшь? Идэм до кухни, - поманил он. В его глазах играли озорные огоньки, черные как смоль волосы торчали во все стороны упругими вихрами. Я вяло поднялся, еще не совсем понимая суть предложения, и поплелся за хозяином квартиры. Яро хлопотал у плиты, похожий на шаловливого мальчишку, и, одновременно, на мамашу-повариху из какой-нибудь заводской столовой. В глубоких тарелках был салат оливье, на большой чугунной сковороде жарились отбивные.
- Ризки, - сказал Яро и показал на сковороду. - Седай, кушай.
Апатию и всякую там хандру как рукой сняло. Пища, которая вообще-то необходима для поддержания жизни любого живого существа, на меня оказывает усиленное, я бы сказал, 'терапевтическое' воздействие. Помимо энергии и материала для строительства тканей организма, я черпаю в ней жизненные силы в самом широком философском смысле. Один мой товарищ сказал: 'Пища лечит и развлекает'. Эти его слова, как нельзя более точно описывают мое отношение к предмету.
Отведав ризку-отбивную с великолепным, праздничным салатом, я совершенно воспрял духом. Мы разговорились, и беседа наша продолжалась несколько часов кряду, аж до самого вечера. Дайник, Лучиано, Моника, Мария, Яня и дети в разное время подключались к трапезе и нашему нескончаемому разговору. За этим продолжительным обедом началось наше подлинное знакомство.
Я бы не сказал, что мы сходу подружились, но общие застолья скоро стали обычным делом в нашей 'большой семье'. Яро щедрой рукой накладывал 'кушать' всем постояльцам; мяса жарилось столько, что можно было накормить команду рэкбистов. Маленькая Ярка, по-моему, вообще никогда не выпускала из пухлой ладошки ризку в яйце, куриную ножку или кусок домашнего хлеба со смальцем. Да-да, я не оговорился, хлеб был именно домашний. Моника часто пекла 'свой хлеб' по выходным. За время нашего сосуществования Ярка, этот маленький Гаргантюа, 'разбухла' почти вдвое.
Чтобы как-то соответствовать гостеприимству семейства Ярослава, мы с Дайником тащили в дом всякие разносольчики, а также выпивку и мороженое, таким образом, наши обеды частенько превращались в самые настоящие пиры. Яро живо интересовался продуктовым разнообразием лондонских магазинов и рынков, но, как и мы, не любил переплачивать за покупные деликатесы. Тем более, что приготовленное дома, как ни крути, всегда получалось не только дешевле, но и вкуснее купленного. Разве что 'разносольчики'. С моей подачи на нашем столе появились сыры, маслины, 'горький' джем из апельсиновых корок и авокадо, и все же главной страстью цыган было мясо.
Достопримечательности.
Хорошее мясо можно было недорого купить на Смитфилдском Рынке, который открывался в шесть утра и работал где-то до девяти. Постепенно в моей голове поселилась мысль изучить этот рай мясоедов, и кошмар на земле для их жертв. К сожалению, экскурсия на рынок предусматривала ранний подъем. Поэтому поход, который помимо всего прочего сулил выгоду, откладывался несколько раз. И все же любопытство и расчет, в конце концов, взяли верх над ленью.
Экскурсоводом, конечно же, был наш ландлорд. Яро взял 'возик', старушачью сумку-тележку на колесиках, без которой редко покидал дом, и мы неспеша побрели вверх по Сент-Джон Стрит в направлении собора Святого Павла. Постепенно улица сузилась, а потом неожиданно вырвалась на простор, открывая вид множества разнообразных построек. Впереди замаячили павильоны рынка, но мое внимание привлек госпиталь Святого Бартоломея. В стене у ворот я заметил гранитную плиту, украшенную золочеными гербами и флагами Шотландии. Выбитый в камне текст гласил, что неподалеку от этого места в 1305-м году был казнен сэр Уильям Уоллес. Имя шотландского Робин Гуда, борца за объединение кланов в их борьбе против англичан, хорошо известно общественности благодаря фильму 'Храброе Сердце' с Мэлом Гиббсоном в главной роли. Но тот факт, что этот человек существовал на самом деле, для меня оказался открытием. Я все не мог оторваться от места, где пал храбрый шотландец, воскрешая в памяти эпизоды фильма и последний - сцену казни; пытаясь сопоставить киношные декорации с окружающим ландшафтом, когда сзади тихонько приблизился Яро.
- То це ж Выльям. Идэм, Макс, на працу (работу) не поспеешь.
- Но, Яро, ты представляешь... Тот самый Уоллес, прямо здесь казнили. Тут кажется, написано, где похоронено его сердце.
- Идэм, будь врэмя, я тэбе крепость Тамплиеров покажу.
- Какую крепость Тамплиеров? - Переспросил я механически.
- То тут маем, недалече. Така малэнька. Идэм скупляться, как до дому пойдем, покажу.
Яро решительно направился к рынку, и я следом, переваривая на ходу, полученную от него информацию. Хм, крепость Тамплиеров, так-так.
Мы пересекли Чатерхауз Стрит, прошли в арку и оказались под кровлей главного корпуса Смитфилдского Рынка, одного из старейших и самых больших в Лондоне. Известно, что торговля скотом, а позже мясом, процветала на этом месте, на протяжении столетий, хотя рыночные корпуса появились гораздо позже, в середине 19-го века.
Десятки микроавтобусов занимали все свободное место на парковке, а также близлежащие переулки; новые машины то и дело втискивались тут и там. Дверцы грузовых отсеков многих 'микрушек' были открыты - люди грузили покупки.
Внутри стоял многоголосый гам. Сотни мясников во все горло расхваливали свой товар. А товар, свежее мясо, был буквально повсюду. Да, пожалуй, такого количества туш, тушек, разделанных, расчлененных и целых, висящих на крюках, покоящихся в холодильниках и на прилавках, уложенных в короба - такого количества мяса я не видел никогда в жизни.
Яро весело подмигнул мне. Это была его стихия.
- Идэм, будэм ризки брать, потом чикен (курятина). Глядь, тута все скупляются, для рестораций и бутчери-шопов (мясных магазинов). Паунды (фунты) сберэжэм.
Мы двинулись сквозь толпу, причем помимо громоглассных английских мясников в ней было полным полно цыган. Яро то и дело встречал знакомых, земляков и даже родственников. Поздоровавшись деловито, он шел дальше, зорко высматривая по каким-то известным ему приметам, хорошее мясо для ризок. Наконец он сделал выбор. Упакованный в полиэтиленовый пакет кусок карбоната, длиной не меньше полуметра, лег в возик. Несколько килограммов отличного мяса с косточкой. Яро сунул двадцатку в короткопалую руку мясника, получил пару фунтов сдачи и мы пошли дальше. Дома расчитаемся. Половина мяса для нас с Дайником.
Потом мы купили короб куриных ножек по какой-то смехотворной цене. При пересчете на литы выходило даже дешевле, чем в Вильнюсе.
'Крепость Тамплиеров', оказалась не совсем 'крепостью' и, если уж на то пошло, совсем не 'Тамплиеров', однако от этого мой восторг ничуть не убавился. Мы во все глаза пялились на то ли средевековую оборонительную стену, то ли такой странный дом, почему-то выстроенный не вдоль, а поперек узенькой, вымощенной брусчаткой, улочки. По крайней мере, я 'пялился'. В доме был сквозной проход, стрельчатая арка в массивной, облицованной камнем стене; выше имелись окна - не бойницы нарочито военного предназначения, но вполне пригодные для обстрела улицы.
Пройдя под аркой, мы оказались на небольшой площади. По другую сторону Ворот Святого Джона обнаружился офис. Надпись на табличке информировала, что перед нами штаб-квартира Ордена Госпитальеров, Мальтийских Рыцарей Красного Креста, а также музей Ордена.
Позднее, побывав в музее, я узнал, что Сент-Джон Гейт - это то немногое, что осталось от несохранившегося до наших дней монастырского комплекса пятнадцатого века, а сам Святой Джон из Беверли, именем которого названы Ворота и несколько близлежащих улиц, является святым покровителем госпитальеров. Здание южных ворот, которое мы имели удовольствие лицезреть, также подверглось сильным разрушениям, но было полностью реконструировано в 1880-90 годах.
В тот день я отправился на работу с легким сердцем. Море впечатлений, полный холодильник - что называется: 'идеальный баланс духовного и материального'. Я знал, что, отработав, приду в уютное жилище и буду есть вкусное, жареное мясо.
Продразверстка.
Еще пара слов о еде, если позволите. Есть такая чисто английская штука 'сэндвич'. Услышав это слово, иной знаток британских традиций прищурится, закивает понимающе, другой же, наоборот, скривится и прошипит зло: 'подумаешь, бутерброд, как бутерброд'. Но, так или иначе, и у того, и у другого возникнут прочные ассоциации с попыхивающими сигарами джентльменами, газетой Таймс и обязательным пятичасовым чаем. Грош цена всем этим стереотипам! Я уже упомянал, до какой степени они могут быть далеки от истины. Сейчас же речь пойдет совсем о другом. У меня слово 'сэндвич' ассоциируется только с помойкой. Другое дело, что та же помойка, которая для большинства эстетов является ни чем иным, как средоточием всех возможных мерзостей, кого-то обеспечивает одеждой и пропитанием.
- Хлэбы будете? - Спросил Яро у нас с Дайником, когда мы в очередной раз собрались на кухне. Очевидно, что 'хлэбы' состояли в близком родстве с хлебом, но недостаточное знание наречия, на котором объяснялся Яро, не позволило нам установить степень этого родства. После нескольких безуспешных попыток объяснить, Яро сдался.
- Це, хлэбы, - сказал он, и широко открыл холодильник, значительная часть которого была занята одинаковыми картонными коробочками треугольной формы. Яро достал несколько и сунул нам в руки. Открыв одну из коробочек, я обнаружил внутри пресловутые сэндвичи. Сэндвичи с камамбером, свежим огурцом и салатом, сэндвичи с чеддером и ветчиной, сэндвичи с креветками и салатом, сэндвичи с авокадо и сыром бри, простенькие сэндвичи с яйцом и майонезом и еще какие-то, толком не помню. Чего там только не было! А Яро знай вытаскивал новые коробочки, демонстрируя богатый ассортимент престижных сэндвич баров французской сети Прэт-э-Манже.
- Бэрите еще, кушайте, - приговаривал он, - еще принесим.
Глаза Дайника на мгновение зажглись алчным огнем, но он тут же взял себя в руки. Мой друг всегда был настороже, будто только и ждал подвоха. Что касается меня, и говорить не стоит. Друзья вечно смеялись над моей жадностью к еде: 'Макс, будто блокаду пережил', шутили в общаге. Хорошо это или плохо, но полный холодильник всегда был одним из основных внешних гарантов моего психического здоровья.
Несколько вкусных сэндвичей было съедено незамедлительно.
- Яро, откуда? Они же дорогие, по два-три фунта за штуку? - Спросил кто-то из нас.
- Рабиш, - ответил Яро по-английски. То есть, мусор. Далее он объяснил, что сэндвичи, как и многие другие богатые витаминами, вкусные и питательные продукты ежедневно выбрасываются на помойку, причем в огромных количествах.
Сама идея 'взять на улице' не была для нас новой. Еще в хостеле я слышал, что таким образом можно разжиться кое-чем из мебелишки и даже найти одежду для работы, но кормиться... Это было что-то новенькое. Пару недель мы с превеликим удовольствием питались сэндвичами. Даже Дайник охотно лопал их, хотя известие о происхождении сего продукта заметно поубавило его аппетит. Яро вошел в раж. Он таскал в дом огромные мешки, набитые треугольными коробками, чуть ли не каждый второй день. Мы ели их дома и на работе, особенно на работе, потому что это было очень удобно и позволяло сэкономить массу времени. Коллеги решили, что я свихнулся - спускаю на жрачку все заработанные деньги. Разительная перемена в моем рационе не укрылась от одного из столяров, того, что ранее высказывал крайнее неодобрение по поводу приверженности к консервам. Он заявил, что теперь меня бросило в новую крайность.
- Все русские - сумасшедшие. - Это был его окончательный вердикт.
Несколько раз я сопровождал Яро и Монику 'на хлэбы'; ходил просто так, за компанию, и, типа, постоять на шухере, хотя, конечно, в моей помощи они не нуждались. В шесть, может быть в шесть пятнадцать, когда ближайший к нам Прет-э-Манже, что на Ангеле, закрывался, работница выносила на улицу черные пластиковые мешки. Внутри были аккуратно упакованные сэндвичи и множество других, самых разнообразных, вкусностей как-то: ореховые дессерты в маленьких пластиковых баночках, свежевыжатые соки, хрустящие французские батоны, пирожки-бурито и прочее в том же духе.
В рекламной компании Прет-э-Манже делается упор на свежесть их 'всегда сегодняшнего' ассортимента. Этим, кстати, обусловлены относительно высокие цены в их заведениях. Даже коробочки для сэндвичей изготовляются из картона вовсе не случайно. Надпись на упаковке сообщает, что покупателю предлагается только сегодняшний продукт, при хранении коробочка подмокает.
Мешки, иногда их было несколько штук, ставились у края тротуара, так чтобы мусорщикам было удобно забрасывать их в зев громадной спец-машины. Собственно мусор: всякие там использованные салфетки, одноразовые стаканчики и кофейная гуща, всегда находился в отдельном пакете, будто сами работники в тайне надеялись, что в последнюю минуту выброшенная еда все-таки попадет на чей-то стол.
Кроме сэндвичей Яро приносил множество других продуктов, добытых аналогичным образом. Это могли быть булки из пекарни на углу, или салаты, йогурты, всякая всячина с подошедшим сроком годности из ближайшего супермаркета. Я трескал не раздумывая, потому что, зная жизнь, и самую малость химию, понимал всю условность такого понятия, как 'срок годности'.
К сожалению, 'взять' продукты из супермаркета было отнють не просто. Дело в том, что мусорные баки больших магазинов находятся на огороженной территории; возможность проникнуть туда представляется далеко не всегда. Однажды я был свидетелем того, как комично крупный Яро, словно раскормленный котяра, играл в кошки-мышки с охраной, пытаясь подобраться к контейнерам. В конце концов, ему это удалось. Добыча с лихвой окупила волнение. Яро выудил из бака несколько килограммов филе трески и целую кучу всякой съедобной мелочевки.
А вечером снова был ужин, за которым цыгане, среди прочего, смаковали тупость англичан. Я не спорил, хотя понимал, что все гораздо сложнее. Англичане, конечно, ни в чем не виноваты и 'тупыми' их тоже никак не назовешь. Тут впору говорить о порочности системы, ведь даже в богатой Великобритании сотни тысяч людей не едят досыта. Как можно выбрасывать еду, когда есть хоть один голодный? Вообще, как можно выбрасывать еду? Черт его знает, мне, наверное, никогда этого не понять.
Тысячи лет люди как заведенные твердят благодарственные молитвы перед тем, как приступить к трапезе. Во все времена пища считалась священной. Даже безбожники-коммунисты сохранили этот древнейший культ. 'Хлеб - всему голова', помните? Дань уважения отдается еде и сегодня, но, увы, делается это формально. Место наиглавнейшей из ценностей, мерила всех мерил, занял совсем другой предмет, деньги. Логика мира денег проста: 'если они есть, то еду всегда можно купить', но мне лично видится в таком подходе нечто сатанинское, нечто противное представлениям о гуманности. Почему? Боюсь, что не готов кратко ответить на этот вопрос. Может быть потому, что я способен представить себя на месте человека, которому очень хочется есть, и у которого нет денег.
Вообще, многое изменилось в мире со времен моего детства. Многое из того, что казалось немыслимым, порочным и, если хотите, преступным, за какие-то пару десятков лет сделалось нормой жизни. Наверное, изменился и я сам, но что-то уцелело. Запрятанный глубоко внутри кусочек несуществующей более цивилизации, сохранился в моем сердце, в моей памяти. 'Хлеб - наше богатство' или: 'Нельзя выбрасывать хлеб', для меня это одна из важнейших заповедей.
Рабиш и статус.
Покопавшись в мусорной корзине, можно неплохо познакомиться с обитателями дома. Покопавшись в десяти корзинах, понимаешь народ. Покопавшись в ста корзинах, приходишь к выводу, что ничего ты, дурак, не понимаешь.
Для цыган, отличных психологов, между прочим, переработка мусора была, помимо всего прочего, ценным источником информации. Потроша, выставленные на улицу пластиковые мешки, Яро и его земляки изучали людей, среди которых им волею случая приходилось селиться. И чем больше подробностей британского быта открывалось их незнающим стыда взорам, тем более туманную картину они получали.
Яро, который со своей семьей успел исколесить пол Европы и обладал широкими страноведческими познаниями, утверждал, что лондонский мусор отличается несравненным разнообразием и такой же непредсказуемостью. В качестве доказательства он любил доставать из шкафа спортивную рубашку 'поло' фирмы адидас в фабричной упаковке и с биркой, на которой значилась цена сорок фунтов. По всей видимости, это был своего рода талисман. Затем он обводил квартиру широким жестом и с детским самодовольством объявлял: 'все рабиш', тем самым, демонстрируя удивительную для нашего времени неиспорченность и полное отсутствие снобизма.
Я слушал с любопытством, но до поры до времени отстраненно. Все это было очень мило, но не имело ко мне никакого отношения, пока, как-то вечером, Яро не преподнес нам с Дайником три пары совершенно новых джинсов Ливайс. Это событие в значительной мере поколебало мой скептицизм в отношении странного хобби нашего ландлорда, а также предмета его пристального внимания. Я решил, что более близкое знакомство с оборотной стороной британского быта будет разумным и вполне оправданным шагом.
Каждый поход 'на рабиш' превращался в самое настоящее семейное торжество. Едва заслышав заветное слово, дети словно сходили с ума: начинали скакать, носиться по квартире, выкрикивая в каком-то иступлении одно и то же слово: Р-А-Б-И-Ш. Монике стоило большого труда утихомирить дочурок. Пока бедная мамаша сражалась с расходившейся молодежью, Яро, похожий на парашютиста перед совершением опасного прыжка, отрешенно готовил возик. Во время этой, несомненно, ответственной, процедуры он всегда делался очень серьезным и сосредоточенным.
Мать Яни, Мария, никогда не упускала случая прошвырнуться по району. Сидя с внуком, дни напролет, она изнывала от скуки, а ведь в этой, еще не старой женщине, было море нерастраченной энергии и жизнелюбия. Собираясь на экскурсию по мусорным контейнерам, она всем своим видом старалась подчеркнуть, что 'участвует в деле' исключительно ради забавы. Но, конечно же, всякие, назовем их 'сдерживающими', факторы, скоро отступали перед азартом, ведь в рабише можно было найти отличные детские вещи для Марко.
Красавица Яня не ходила с нами. Не скажу, чтобы это кого-нибудь удивляло, наоборот, казалось естественным. Все, включая Яро, отмечали, что она слишком красива для того, чтобы ворошить старые, ношеные кем-то тряпки. Одевалась наша Королева отнюдь не из помойки. Ее тонкие пальцы были украшены накладными ногтями предельно допустимой длины. Но даже Яня время от времени принимала участие в разборе вещей, после нашего возвращения с охоты.
Один лишь Дайник напрочь игнорировал любые инициативы по утилизации вторичных отходов. Более того, его ужасно раздражало мое крохоборство и 'мелочная страсть к халяве'. Он допускал экономию, но только крайний голод мог вынудить Дайника подобрать выброшенное. Исключение было сделано для сэндвичей, но и от них мой друг скоро полностью отказался. Я пытался объяснить Дайнику, что, во-первых, развлекаюсь, во-вторых, учусь жить в соответствии со своим новым положением в обществе. Это говорилось с расчитанной долей ехидства и, как и следовало ожидать, бесило Дайника еще больше. Признаюсь, что не очень-то щадил чувства друга, высмеивая его, как мне казалось, неуместную гордыню.
Дайник крайне болезненно переносил затянувшееся пребывание 'на дне'. Жизнь среди цыган уязвляла его самолюбие, как и любое другое напоминание о бедности, бесправии и его второсортности. Работая полотером или чернорабочим, он по привычке воображал себя представителем 'среднего класса'. В рассуждениях Дайника часто мелькало латинское слово 'статус', довольно расплывчатое понятие, под которым он понимал, чуть ли не все хорошее в его прошлой, полной материального достатка, жизни и ради которого был готов расшибиться в лепешку. Даже хостел каким-то образом стал для него предпочтительнее, хотя бы в том смысле, что при желании, проживание в нем можно было трактовать, как временный привал, остановку в пути, даром, что многие путешественники 'останавливаются' в хостелах на десятилетия. Однажды Дайник прямо так и заявил:
- Житье в хостеле вредит статусу намного меньше, чем цыганская хата.
- Ага, - парировал я, - там сказывается облагораживающее влияние английских бомжей.
Мне было куда легче, чем другу. Плевать я хотел на всякие статусы, по крайней мере, в теории. На практике, конечно, все было гораздо сложнее.
- Предположим, утром я роюсь в помойке, - рассуждал я, - днем пашу на стройке, разве это, само по себе, мешает мне провести вечер в обществе респектабельных буржуа? Было бы общество, а уж я постараюсь не ударить лицом в грязь.
Дайникин 'статус', или классовая принадлежность, сильно напоминал мне пиджак, который всегда можно надеть, но можно и снять. Если на то пошло, мы оба, вообще, родились в неклассовом обществе!
- Сытый или голодный, обутый или босой, я - это то, что я есть. Ха-ха, одетый в новое и причесанный, я, пожалуй, сойду за аристократа.
В то же время, выходя на мусорный помысел, я радовался скрывающей нас темноте, потому что, не стану лукавить, то, чем мы занимались, казалось мне предосудительным. Не знаю, поймете ли вы, о чем я. Ведь речь идет не о стыде, что испытывает всякое юное существо, впервые сталкиваясь с пороком и не о знакомой всем попранной гордости. Представления о том, что подобает такому джентльмену, как я, а что нет, тоже, думаю, не имели к этому никакого отношения. Не знаю, как определить это чувство неловкости - чувство, с которым я уже ни раз сталкивался на различных этапах жизни, и которое успешно преодолевал, втискиваясь и приспосабливаясь, делая то, что в других обстоятельствах показалось бы мне противоестественным.
Чаще всего мы ждали, когда на улице совсем стемнеет, и только тогда выдвигались из квартиры в полном боевом порядке. Наша процессия растягивалась, как минимум, на квартал. Впереди шустро катил на своем трехколесном велике Марко; рядом бегали Ярка и Моника младшая, оглашая окрестности не всегда человеческими воплями; часто вместе с ними скакал наш слегка юродивый комрад Лучиано, который больше всего на свете любил детскую компанию; следом шли взрослые, причем Яро с женой всегда замыкали колону.
Черные целлофановые пакеты дожидались нас, выставленные у дверей практически каждого дома, словно товары на прилавках какого-то диковинного торгового центра под открытым небом. Не сбавляя хода, и не прерывая разговора, Яро легонько трогал мешки носком туфли. Одного прикосновения хватало, чтобы отличить тряпки от бытового мусора. Элементарно Уотсон, и все же, сноровка, с какой проводился этот нехитрый тест, вызывала у меня невольное восхищение. 'Хороший рабиш' сразу оттаскивался в сторонку для более детального рассмотрения. Нередко в мешках находилась одежда, всегда чистая и аккуратно сложенная. Самые перспективные мешки мы тащили домой, чтобы без спешки покопаться в их содержимом. Яро говорил, что в карманах бывают деньги.
Я рад, что прошел эту школу, хотя, по большому счету, 'рабиш' и был 'рабишем'; одна ценная вещь приходилась на тонны никому не нужного барахла. За приобретенные даром джинсы и рубашечки любитель халявы платил своим временем. Впрочем, одну находку я храню до сих пор. Это рубашка 'поло', как у Яро. Мне жутко нравится ее ядовито-зеленый цвет и оранжевая эмблемка - маленький грузовичок с надписью 'байуотерз ремувал сервис' - фирменная рубашка работника мусоровоза. Как и Яро, я храню ее в качестве талисмана.
Испытание.
В заключении хочу рассказать один короткий случай. Незаметно подошел Новый Год, а затем и мой день рождения. Я решил хорошенько отпраздновать это событие. Помимо обитателей нашей квартиры, были приглашены мои друзья-британцы. Моника и Мария помогли мне приготовить кучу всяких вкусностей. Конечно же, были 'ризки' и куриные ножки в кляре, салат оливье и яйцо-сыр-крабовые палочки, и что-то еще, я уже не помню. Торт был покупной, но тоже вкусный. Короче плюс-минус обычный восточно-европейский праздничный стол. Но я решил, что к застолью было бы очень неплохо припасти 'хлэбов' - сэндвичей из Прет-э-Манже. Честно говоря, во время праздничных приготовлений я частенько вспоминал наши беседы с Дайником, беседы о 'статусе'. Вся акция содержала в себе довольно мощный заряд иронии, а сэндвичи должны были стать эффектным завершающим штрихом.
Ровно в шесть мы были на Ангеле. Стемнело, но было людно. Хорошо одетые люди двигались сплошным потоком мимо ярко освещенных витрин сэндвич бара. Сквозь окна мы видели, как девчонки в фирменных передничках складывают содержимое прилавков-холодильников в черные мешки. Задержка, какие-то разговоры. Время: шесть-пятнадцать. Наконец мешки, один за другим, выставлены на улицу. Очень вовремя потому, что в отдалении уже появился гигантский мусоровоз. Он двигался медленно вдоль тротуара, позволяя двум рабочим в ярких дорожных куртках собрать все, что лежит на обочине.
- Пошли, - скомандовал Яро и неспешным, прогулочным шагом двинулся к мешкам - Моника рядом, под ручку с мужем, в другой руке Яро возик. Я засеменил сбоку, почему-то сильно волнуясь.
Далее случилось следующее: Яро и Моника прошли мимо. Я остался один перед грудой мешков с вожделенными сэндвичами. Кругом сновали прохожие, но ничто не нарушало моего поистине космического одиночества. Никто не собирался помочь мне ощупать плотно затянутые пластиковой лентой мешки, чтобы выбрать самый полный, чтобы не схватить по ошибке другой, набитый мусором. Никто не собирался избавить меня от бремени стыда, взять на себя эту пакостную, совершенно напрасную неловкость. Место действия, будто сцена знаменитого Садлерс Уэллс, было ярко освещено из окон Прет-э-Манже, и на ней одинокий актер с тоской глядел в сторону надвигающегося мусоровоза.
Прошла целая вечность, а объективно меньше минуты, прежде, чем наш герой, то бишь я, сграбастал самый большой мешок и поспешно поволок вслед за друзьями. Битва была выиграна - в том, что это была победа, а не поражение, рост, а не деградация, у меня не было никаких сомнений.
Я нагнал друзей, и мы погрузили тяжелый мешок на возик. Да, с этого момента щедрый весельчак Яро и его верная жена Моника стали моими друзьями. Я со смехом рассказал о своих колебаниях.
- Мы все думали, возьмешь или не возьмешь, - сказала Моника.
- А я думал, что мне ужасно стыдно, сам не пойму почему. Но еще стыднее было бы перед вами, если б не взял. Когда вы носили сэндвичи, я трескал за двоих, а самому взять, так сразу 'стыдно'.
Мои слова очень понравились Яро и Монике. Яро потом раз десять, не меньше, пересказывал всю историю своим землякам.
О самом дне рождения я расскажу в свое время. Сейчас важно другое: и Тим, и девушки, Ребекка и Рэйчел - настоящие англосаксы, учителя и друзья - высоко оценили мое кулинарное мастерство. Похвалы удостоились и салат оливье, и отбивные, но настоящим королем стола оказались, выложенные на посеребренный поднос, сэндвичи. Мои британские друзья съели по нескольку штук, ведь, прежде всего, все мы люди.