Яркое солнце начала июня ободряло нас при выезде из Москвы - мы направлялись в уральский Соликамск: житницу калия и магния, обитель ФСИН и Берендейское царство. Со вкусными, новичкам, остановками: миновав Чебоксары, первую сделав в Казани, где разомлев, пригрелись на два дня, посетив музеи и кремль с мечетью Кул Шариф (1000 летие прошло недавно, но 'мочёненько' уже: тяп, ляп, ржавчина). Кремль крохотный - так это не тот, что штурмовал Иван Грозный.
И многое уже не то.
Казань европеизируется. Спортивные штаны. Постоянно 'маяками' прозванный мною 'казан стайл': спортивные трусы-шорты, майка и чёрные длинные носки со сланцами (так носят водители траков, с кем мы делили трапезу в придорожных кафе и мотелях).
Я с КАЗАНи ТИПа!
Гостиницы были полны - шёл фестиваль тюркской музыки, но устроились отменно, так как забронировали номер заранее.
Два райских дня. Стилизованные ночи. В сумерках центр Казани нарядно освещён и по-восточному ярок, но днём блёкл оспинами развалин и смазан чужеродной рекламой.
Беженцы времени - запасаемся сувенирами, да так прочно, что тюбетейка пробыла на моей голове до Воткинска, когда проходя мимо группы молодёжи на мотоциклах я подумал: 'как бы ни пришлось её есть'...
Мы полны планов и ожиданий. Впереди ещё столько!
Трассы изменились. Часты заправки. На стоянках комфортно: приличная недорогая еда, в придорожных комплексах ещё и разнообразная, помыться, постричься... У водил такие уже животы! А мы всю дорогу один раз в день 'первое' - каких только не перепробовав в городах, кафе и ресторанах!
На 950-м, примерно, километре от Москвы 'царство' вкуснейшей рыбы: копчёной и вяленой (что впрок брать, как всегда, не стоит) - а лакомиться здесь! По пути.
Нам всё по пути! И гоним под 120-140, не борзея - полно гаишников и притаившихся радаров, забираясь всё дальше. Кончился Татарстан, началась Удмуртия. Надписи с переводом на дорожных указателях вновь поменялись, но в том же языковом ключе.
КрасОты. Величественные, нестесняемые реки. Причудливые холмы. Леса округ заветные, источавшие сочность вековой природы. Грибочки тут собирали издревле. Всякие.
На заправке 'Лукойл' уже как заклинание - 'До полного бака'.
И кофе, кофе, кофе.
Ижевск: будто пряничный Свято-Михайловский собор и родина 'калашникова'. Чего хвалиться: злу тот автомат служил. Сколько миллионов жизней на нём? Кровавых режимов?
Кузница наша - дымят заводы, рабочие кругом, молодые 'долбят', дети растут. 1715-й год...
Цвета появились в глазах, но объездная от Ижевска до Воткинска - убила. Гравий. Песок. Два часа.
Жёсткий ритм. Поздним вечером прибываем в Воткинск, и нам везёт: случаем найдя, останавливаемся в отеле 'Отрадный' - 'боярский домик' с беседкой, цветником и кипевшей цветом сиренью, горкой, камином, бассейном и прочь и прочь. 1500 рублей в сутки, с роскошной верандой и непритязательным завтраком с кофе.
Хозяин его - военной юстиции отставной полковник, предводитель местного казачества, как Ермак - татарин. Он и жена гостеприимны, и приглашают завсегда очароваться видами...
Я всё пытался поймать себя... Два эгоиста. Выступали как положено: обидами, непонятками, приколами и подначками, выпендрёжем и весёлками. 'We are damage people'.
Прогулка по городу юности кончилась дождём, чей прибойный шум за открытыми окнами веранды быстро усыпил нас. Сосновый лес наполнял чистым воздухом. Там обитали мириады энцефалитных клещей и грызуны с геморроидальной лихорадкой, о чём предупреждали знаки у дорог.
Свежее утро придало сил, споро погрузив трофеи - На Соликамск! До Уральских гор рукой подать и предвкушали трудности, однако Путин недавно прикупил в нём заводик и нам помог - истово чинят дороги. Мы довольно легко минуем заторы реверсивного движения, где и боком продвигаясь, потешив встречных водителей.
Пермь. ГЭС.
Сотни километров извиваются. Повсюду сопровождают развалины храмов, кусками дороги, узкие улицы и помпезные, нелепо смотрящиеся сейчас серые бетонные 'надгробия' советских построек. Ржавые призывы и облупившиеся лозунги.
Зоны. Дороги, проваливающиеся под землю. Здесь сгинули миллионы.
Но всё как-то устраивается и меняется к лучшему: дорожная техника упрямо ковыряется в земле, кладут асфальт. Принялись наконец! Строятся новые дома.
Вот и он - Соликамск, на въезде в который издалека встречает исполинская гора отработанной породы. Миллионы тонн рубят. Десятки миллионов.
Серое небо. Два завода. Три храма. Ревун на СИЗО.
Тут - кто уже сидел, собирается или будет.
Улица Чкалова будто в издёвку в районе, прозванном 'Синяя яма', и РЭП сочиняют по этому поводу.
Удавишься тут!
...Худые, чумазые дети рылись в сору, среди обломков железа, кусков резины и осколков утвари, покрывавшем дворы у причудливо скособоченных строений. По извилистым, образованным естественным ходом столетий, дорогам время от времени тянулись силуэты людей. Их 'мазал' гердос или навалившийся - именно так - ненастный вечер и заполненное дешёвым пойлом брюхо. Дома походили на их населявших людей: кривоватенькие, неухоженные. Одни - уже, другие ещё держатся. Распад во всём. Мусорно. Лес, подступавший близко к окраине, был уже изгажен хламом времени - пакетами, банками и бутылками.
Даже куриц не держали - кормить нечем. И садить нечего - земля не родит овощей, разве что пучки зелени.
Трудно здесь - 'реально'. Многое 'по понятиям'. 'Как бы' жизнь.
Мама - глава семьи всех кормит, и ладно для условий таких у неё получается! Уже 11 лет! Кто бы эту всю кутерьму со свиньями вёл: закупал, привозил, колол, разделывал, рубил, вывозил?
Пищевые собратья Хрюши - ничего, видно, не подозревали в большом вонючем сарае, где остервенело рыли грязь, смешанную со своими испражнениями, выискивая дождевых червей или пили мутную жижу в корыте; дрались или умиротворённо спали, согреваемые утренним солнцем. Осознавали - потом, заверещав от ужаса, когда явно не к добру их волокли железным крюком за ухо в забрызганную кровью до потолка клетушку. В ступоре от неминуемой гибели они застывали смиренно, вздыхая. Взмах - в шею вонзался нож, вываливая из судорожно открытой пасти клуб пара и на бок вываливая язык. Враз обмякшее тело брякалось растопыренными ногами на пол и легко билось в агонии.
Через несколько минут тушку волочили на разделочный стол и палили газовой горелкой, соскабливая щетину. Потрошили (черви практически не встречаются, так как хорошо налажен ветконтроль) и вывешивали в холодильник, отдельно отсортировав внутренности. Отходы - кишки сваливали в бочку, их забирали 'бичи'. Кровь вёдрами выносили в яму на огороде.
Жизненный цикл. А прочим хрюкать ещё пару дней... Мы лакомимся свежатинкой, устроив шашлыки с роднёй - сватьями, тётками и очаровавшем всех 2,5 летним Егоркой - повторюшкой, тут же подхватившем моё 'пута мадре', что восклицал я озираясь по сторонам.
Вечером привычно отключали электричество, и пришлось заводить генератор, бензин с которого как раз не вовремя слил Гена. Мама всё решила, и кольщик с резчиком принялись за новую партию свиней, работая не покладая рук до трёх часов утра.
Едва рассвело, туши уже развозили по 'точкам' в городе, расчленяя тут же. И это - возле дома, в котором нет отхожего места (оно возле входа в основной дом), где печь, крохотная кухонька и две комнаты с сенями.
Много чего передумали, переделали: то То, то ТО.
Проникающая во всё и сквозящая во всём неустроенность. Бренность. Таблички на домах - для местной публики: 'куришь лёжа - сгоришь заживо' и картинка.
Тихо. Стайки детей катались на 'великах' у развалин трёхэтажного строения с окнами, будто удивлённо вскинувшими закопчёные брови - 'за что?'.
Сырость убаюкивала призрачным теплом. Курились дымы. Заволакивали сумерки. Захотелось остаться... А как здесь зимой... - встрепенулось сознание.
Пора уносить ноги!
На обратном пути у полковника уже вкусили Воткинск всерьёз, расслабив булки.
Дыра. Воткинск дал нам Чайковского - ладно жившего, будучи чиновником. В гостевом домике усадьбы я в который уж раз ударился головой, виня низкие притолоки. Шишек набил! Всяких.
Мемориальная доска на одном из двухэтажных домов 'Здесь жил Пермяк'. Повезло, наверно, что уехал вовремя!
Остальные - рабочий и служивый люд, заключённые, завод, выедавший горы 'желазные' и пруд гигантских размеров, питавший водой производство. Добротно, хорошо жили. Завод выпускал корпуса судов и оружие. В лесах полно всего. Рыба. Просторы - ах, красоты - ух.
Сиротливо-скудный краеведческий музей: несколько макетов, юбилейная бляха, сапоги, фотокарточка и членский билет... И ни слова.
Как перед волной зверств, грабежей и дикости выступили крепкие хозяйственники и рабочие заводов Ижевска и Воткинска - 7-8 августа 1918 года ижевцы, 17 августа воткинцы. Эсеры и здесь явились организующим звеном, а ударной силой стал Союз фронтовиков с сильным офицерским ядром. Брали оружие с бою. Разогнали 'чертей', устроили свою власть - без большевиков, наладили жизнь. Мстили и казнили извергов. Глаз за глаз!
А что дальше? Люди - были, местные заводы поставляли винтовки, но недоставало боеприпасов, связь так и не удалось установить. 'Ижевская народная армия' к концу августа состояла лишь из 6300 бойцов - 300 офицеров, 3000 фронтовиков и 3000 рабочих добровольцев; крестьянам выдавали винтовки и формировали из них роты. Осенью 1918 г. были сформированы батальоны, артдивизион, кавалерийский дивизион... - всего 10-15 тысяч человек. В Воткинске и того меньше.
А большевики собирались с силами, и поражение восстания стало вопросом времени; в сентябре каратели разгромили около 2000 повстанцев в Сарапуле. Заняв Казань, Красная Армия усилила натиск, подбросила подкрепления, и неумолимо оттесняла восставших к Ижевску и Воткинску. Сдали Ижевск, 12-13 ноября после короткого штурма пал Воткинск. 14 ноября беспорядочно отступавшие повстанцы едва спаслись на левом берегу р. Камы - около 75 000 человек: 30 000 ижевцев (10 000 мужчин) и 45 000 воткинцев (15 000 'вооружённых'). Их преследовали, добивали, но не активно, и, рассыпавшись, они оставили после себя воевавшую у Колчака 'Ижевско-Воткинскую' бригаду. Боролись, они, как могли со злом! А мы?
Для нас - в центре громоздился Ильич: левой рукой то ли за сердце хватается, то ли пальто рвёт. Недалече танк - 'танкистам Соликамска', пушка - 'артиллеристам Воткинска'. А знаменитый 'Якорь' - стащили.
Добротная еда. Низкие цены. Радушие. Не ждёшь подвоха. И ты не подкачай: не все москвичи 'такие': мы и дров наколоть, и по хозяйству.
Оттаяли среди добрых, отзывчивых, открытых людей. Сколько раз помогали нам: эмчеэсники утром в объезд 'под кирпич' на основной трассе - по лесной дороге; гаишник, толково объяснивший как объехать закрытую дорогу на Можгу (где взрывы на складе боеприпасов - с. Пугачёво мы проехали намедни!) и многие другие, особенно приветливый везде персонал, будь то кафе, магазин, заправка и т.д. и т.п. Иначе не выжить среди разбросанных кругом деревень, с восстанавливаемыми поруганными храмами, повсеместными косыми заборами, развалившихся совсем, сгоревших или покосившихся некогда вполне приличных деревянных строений.
Или как мне, разочарованному покупкой 'не того' пива, идущему по улице встретились два дядечки старорежимных с велосипедом 'ЗиФ'. Я заинтересованно подошёл, один - поделились глотком, куда - имею.
-Давай!
-Ну-у, ты человек!
Секунда, и я наливал в нарытую им в своей сумке среди мятых пакетов банку, по мере наполнения которой его глаза округлялись, а лицо приобретало благодарный и довольный вид.
-Ты волшебник!
....А если б я отдал всю свою 'полторашку'? Бог?
Последний вечер у Берендеев. Грусть тянет грудь.
К полковнику приходили дети с внуками, и в беседке он угощал нас вином за разговором о недавнем советском прошлом.
Рыскали в воздухе чайки, клонился ко сну закат, и темнота скрадывала надписи белой краской на балюстраде пруда: 'Только трезвая Россия....'
Обустроимся. Только бы не мешали! Как эта семья. Нянча детей родственников, каторжным трудом помогая своим. И здесь будет хорошо - всё для этого есть. Но лет, эдак, через пятьдесят.
Отменное было путешествие! Одно только: попа болит - всё-таки 5 тысяч километров на ней.