Аннотация: Вера оказалась среди переживших первое июня в "Дольфи". Восемь месяцев спустя для подачи документов на оформление инвалидности ей потребовалось заключение психиатра.
Первое июня - международный день защиты детей.
Вера
(Имя изменено)
Вечер первого июня 2001 года. Завершался обычный тель-авивский день. Равнодушно и буднично шумело Средиземное море. В нескольких метрах от него собрались подростки - в основном выходцы из бывшего Союза и нынешней России, чтобы повеселиться на открывающейся вскоре дискотеке "Дольфи", названной так из-за близости к Дельфинариуму.
Дети предвкушали радостный вечер. Даже ожидание в очереди не портило им настроения.
Среди наслаждающихся жизнью молодых людей затесался араб. Это был "шахид", то есть, убийца-самоубийца, каннибал, вышедший на охоту за живыми людьми; исламско-арабские силы обучили, снарядили, послали и обязали его, как и каждого щахида-антропофага взорвать себя с визгом "алла ахбар" в самом людном месте, лучше всего среди несовершеннолетних. По их верованиям за убийство-самоубийство каждому гарантированно пребывание в их раю вместе с 73 или 85, или еще чёрт знает с каким количеством девственниц... Семьи душегубов тоже не обделены: за кровавое злодеяние одного из своих исчадий они получают в этом мире всеарабский почет и доллары... Биологически агрессивная арабско-исламская среда одержимо штампует лишние рты и безжалостно обращает их в особое состояние материи - живые взрывчатые вещества, подвид пригодных на всё людоедов. Их цель жизни разлагать живое в неорганическое.
Тот взрыв навсегда вспорол летнюю ночь первого июня 2001 года. Угрожая всему сущему, загадив чёрной отравой небо и землю, ошмётки отвратительного "алла акбар", расползлись на много километров от побережья. Страшнее самого разрыва взорвалось мгновение тишины. Рассеялся дым. Шествующий в рай убийца-самоубийца на Земле обязан оставить за собой ад кромешный - большинство исламских мудрецов считают это входным билетом в обитель блаженства.
Двадцать одна молодая жизнь оборвалась мгновенно. Более ста - обречены с тех пор влачить мучительное, исковерканное, болезненное существование.
Вера оказалась среди переживших первое июня в "Дольфи". Восемь месяцев спустя для подачи документов на оформление инвалидности ей потребовалось заключение психиатра.
В один из холодных, дождливых вечеров в небольшой комнате за столом сидела полноватая блондинка лет 45 с одутловатым, застывшим лицом. "Верочка сейчас вернётся, - встретила меня женщина, - она пошла покурить. После... этого Верочка так много курит, - женщина помолчала и продолжила, - Мы приехали почти точно за год до... этого, в конце мая двухтысячного. Верочка сначала ни в какую, всё плохо, обклеила все стены квартиры плакатами: "Возвращаемся в Оренбург". Мы сами из Оренбурга. Уж и не знаю, чем бы всё это кончилось, но недели через три после приезда она познакомилась с Алёшей. И началось такое... Вы знаете, наверное мне не повезло: за всю жизнь я ни разу не пережила такую любовь. Какие-то Ромео и Джульетта... Я не верила, что такое бывает... Алёша погиб там... Был такой хороший мальчик. Сколько детей погубили. Совсем детей - им бы жить да жить. У родителей Алёши остался ещё сын, но он не совсем нормальный. Тоже трагедия, - она оглянулась на дверь, недоумённо пожала плечами, - Мой муж, Верочкин папа, тоже умер молодым - в 97-м от рака мозга. Было-то ему всего 37 лет. Если бы вы только знали, как Верочка тяжело пережила его смерть. Наверное, тяжелее всех нас. Она только-только начала приходить в себя после его смерти...
В этот момент в комнату вошла худенькая девушка в брюках и кофточке спускающейся лишь до окончания ребёр, отчего пупок выставлялся напоказ всему свету. Над ее левой бровью чуть поблескивал "пирсинг". Она села на стул и уставилась в пол.
- Здравствуйте, я - доктор.
- Здравствуйте, - Вера не подняла глаз, не удивилась моему обращению к ней, шестнадцатилетней, на вы.
- В каком классе вы учитесь?
- В десятом.
- Как успехи?
- Плохо.
- Почему так?
- Зачем?
- Что зачем?
- А всё зачем?
- Она так хорошо училась и там, и здесь. Это всё после... того, - сказала мама.
- Есть предметы, которые нравятся?
- Нет. По всем плохо.
- Тебя, вообще, что-то интересует?
- Ничего, - после некоторого молчания ответа Вера.
- А до взрыва? - неожиданно я почувствовал как нечто тяжёлое, давящее, мешающее заполнило всё свободное пространство.
- Я была хороший, добрый ребёнок. У меня была любовь. Сейчас я - злая и скверная. Я хотела родить много детей, хотела учиться, хотела ездить... Сейчас я ничего не хочу. Сейчас никаких успехов у меня нет и уже не будет никогда. Я не хочу этого мира. Нет, я не убью себя - я боюсь, но и жить я не хочу. Для чего? У меня погибли друг, лучший приятель и лучшая подруга. В "Дольфи" мы шли все вместе, а вернулась я одна. Совсем одна, навсегда одна...
- Вернулась, - вздохнула мама.
- Кроме отсутствия интереса ещё что-то мешает учиться?
- Смотрю в книгу, а вижу фигу, ничего в головку не лезет, внимание - ноль, а была умненькая, - захихикала Вера.
- Ты плачешь?
- Раньше часто и много, а сейчас у меня не осталось слёзок. Сижу, сижу, хочу плакать, а слёзок-то и нет.
- Тебя ранило?
- Да. Гвоздь, или кусок железа, или болта, или чёрт знает, чего они там наложили...
- Железяка так и остался в ноге, - вставила мама, - врачи сказали, что лучше её не трогать.
Отвечая на вопросы, Вера смотрела в пол и машинально пощипывала сидение стула. Лишь изредка, поправляя свою коротенькую стрижку, она приподнимала голову и чуть скашивала глаза в мою сторону.
- Нога болит?
- Да. И здесь болит, посмотрите, - убрав волосы со лба левой рукой, впервые взглянув на меня прямо, Вера осторожно, издалека направила указательный палец правой руки на черненькую точку, инородным тельцем прилипшую к правому виску, - Я не могу к ней прикоснуться - как током жахает по всей голове и по всему телу. Это тоже после того. Врачи сказали, что ничего сделать нельзя...
- У нее и правое ухо пострадало, - вздохнула мама, - сначала почти вообще ничего не слышала...
- А сейчас 80% потери слуха и всё время шум, который сводит меня с ума, - улыбнулась девушка.
- Ты видела его?
- Нет. Я стояла к нему спиной, - почему-то усмехнулась она.
Говорила Вера быстро, отрывисто, с придыханием.
- Как ты спишь?
- С мамой, потому что боюсь, а до того - с Алешей, но не потому что боялась, - рассмеялась Вера, а мама чуть покраснела.
- Тебе что-нибудь снится?
- Всё про то. Прочти каждую ночь, как будто бы я опять там....
- Она так кричит по ночам, просыпается вся мокрая, редкая ночь, чтобы 3-4 раза не проснулась в слезах, - и в этот раз помогла мать дочери.
- Иногда тебе кажется, что это происходит прямо сейчас?
- Особенно вначале. Сейчас стало реже. От этого можно просто сбеситься.
- Ты вспоминаешь тот вечер?
- Я его ненавижу. Я хочу от него избавиться, а он мне всё время лезет и лезет в головку, - Вера постучала себя пальцами двух рук по лбу.
- Как аппетит?
- Я похудела на 15 килограммов, сейчас, правда, уже пару прибавила, - ухмыльнулась Вера.
- Тебя хоть что-то радует?
- Ма питом, - проговорила она по-еврейски (чего вдруг).
- Как ты реагируешь на неожиданные звуки?
- Я кричу и делаю так, - девочка согнулась, втянула голову в плечи и обхватила её руками, как бы пытаясь защититься от неумолимо-смертельного удара, оборониться от которого невозможно, - Не знаю, почему я так делаю.
- Ты можешь это не делать?
- Нет.
- Ты с кем-то смогла сблизиться, завела новых подруг, друзей, друга?
- Нет, и не будет. Я боюсь и их потерять. Я иногда перезваниваюсь с ребятами с 1 июня...
- Вы понимаете друг друга, так как пережили такое?
- Да. Больше нас никто не может понять. Одного из них я, может быть, спасла. Ко мне подошли санитары и хотели увезти, но я указала им на него - он так тихо лежал и кровоточил. Я сказала, что могу подождать. Ждала еще минут 40, уж больно много там было раненных.
- Ты теряла сознание?
- К сожалению нет.
- Значит, видела всё, что творилось вокруг.
- По гроб не забуду. Это навсегда со мной. Ничего другого не осталось, а это - со мной... Потом с тем парнем мы лежали в "Белинсон". К нам приходили журналисты. Я их ненавижу. Они - хуже арабов, Какого черта они стали спрашивать меня: "Видела ли я Алёшеньку мертвым? Как он умирал?" Какое их собачье дело. Я сказала, что ненавижу арабов, а они это выбросили.
- Была передача по телевидению, и там показали кусочек с Верочкой, - объяснила мама.
- Израильские журналисты - закоренелые борцы за мир, - подумал я, вспомнив, как один из них хоронил и своего сына, тоже погибшего в одной из арабских акций убийц-самоубийц. Над свежевырытой могилой этот потерявший своего ребёнка отец заявил: "Я лишь надеюсь, что ты остался бы борцом за мир".
Мы замолкли. "Ты только на меня не смотришь?" - разорвал я повисшую в комнате тишину.
- Нет, на всех чужих.
- Боишься?
- Не знаю. Не могу и всё.
- Это началось...
- После того, до того я даже любила смотреть людям в глаза. - прервала меня девушка.
- Ты была там после?
- Одна - ни за что, но каждое первое число мы, оставшиеся, кто может ходить, собираемся возле входа, зажигаем свечи и, кто может, плачет.
- Они открыли дискотеку?
- Если бы открыли, я бы её сожгла.
- Ты ходишь на дискотеки?
- Я вообще не хожу никуда, где много людей: не хочу, не могу, боюсь, мне жутко. Я всё время оглядываюсь, я боюсь нового взрыва. Я боюсь сирен. Я не переношу полицейских сирен и сирен "скорой помощи". Скопления людей - это страшно и опасно. Да, и не интересуют меня дискотеки. Меня теперь ничего не интересует. Я не люблю людей. Я не люблю этот мир. Зачем он?
- Когда поставила пирсинг?
- После. И курить стала после. И волосы остригла после - у меня была коса до плеч. Я же говорила, что до того была хорошим, добрым, домашним ребёнком, а сейчас я - злая, всех ненавижу, завожусь с пол-оборота, кричу на всех, довожу маму до слёз, со всеми ссорюсь, никого не люблю, даже маму и сестрёнку... люблю меньше...
- Я тебя что-то не спросил?
- Даже слишком много, - опять хихикнула девушка.
Потом я видел как мать и дочь ожидали такси, зябко поёживаясь, поворачиваясь спиной к противному, несущему холодную сырость зимнему ветру. Вера в длинной куртке выглядела старше, а мама, стоя, оказалась невысокой, чуть горбящейся и ещё более утомлённой и жалкой.
Та живая арабская бомба преуспела. А на самом деле: где теперь его душа? Общается с двадцатью одной детской душой, чей, не исключено, счастливый удел был исчезнуть мгновенно, уж если что-то поставило их рядом с ним? Смотрит из другого мира на страдания сотни детей, приговорённых им к тяжёлой инвалидности, каждое мгновение жизни которых наполнено физическими, психическими, моральными страданиями? Замышляет новое, такое же кровавое воплощение?