Ежиков, хотя и грозился успеть на последний премьерный спектакль, приехал много позже. В течение тех несколько дней, что он прожил у Козьмичевых, были долгие разговоры о пьесе, о жизни, о Касинском театре и о Касинске. Владика удивило и обрадовало, что суждения Ежикова о пьесе были очень близки тем, что довелось слышать от Салмина и Альбины Ивановны. Пользуясь своим положением в театре, он сводил друга еще на два спектакля, которые ставил Салмин. Ежиков был в восторге. Тогда-то у Влада и родилась идея познакомить Василия с Салминым. Это было нелегко и случилось лишь перед самым отъездом Ежикова, когда Салмин, уступив настойчивым просьбам Козьмичева, разрешил привести "интересного сибирского режиссера" на утреннюю репетицию. Встреча состоялась перед самым ее началом.
В театр Владик с Ежиковым приехали вовремя, но Салмина не застали. Репетицию проводил другой режиссер. Ничего другого не оставалось - только ждать. Ждали долго и уже начали склоняться к уходу, когда в зрительный зал, где проходила репетиция, вошел Салмин и сразу предупредил:
- Мужики, у меня времени в обрез! Поэтому сразу к делу!
- Роман Станиславович, Вы не волнуйтесь. Я хотел только, чтобы Василий Николаевич посмотрел на то, как Вы ведете репетицию. Жаль - не получилось...
- Роман Станиславович, я и есть тот самый Воленс-ноленс. Но это шутка. Познакомиться с Вами - это уже много. Если позволите, то скажу, что от "Театральных страстей" я в восторге! Тем более, что во многих событиях, воспроизведенных на сцене, я непосредственно участвовал. А то, что в них добавил наш друг, очень органично и достоверно. Я уж умолчу о режиссуре... От всей души Вас поздравляю! Жалко только, что не удалось мне ее поставить у себя.
- И не ставь, - прервал его Салмин. - Время еще не пришло. У Вас там все живо... А что еще видел у нас?
- "Соловьиные трели" и "Зрелость". Удовольствия - море. Если позволите, я на следующий год поставлю "Зрелость". У меня есть, кому в ней играть.
- А что? Ставь! Ее, кстати, в вашем краевом театре уже репетируют. Просили меня подъехать, посмотреть. Так что, если поставишь, попробую к тебе подскочить. От вашего города это сколько?
- Если на самолете, то минут двадцать-тридцать. Поездом - часов пять...
- Ну, это возможно! Ставь и жди меня! Лады?
- Слов нет! Об этом только мечтать можно... Спасибо Вам, Роман Станиславович!
В таком, прямо скажем, приподнятом настроением Ежиков уехал к себе.
Спустя какое-то время после этого разговора, Владик поинтересовался, в самом ли деле Салмин хочет помочь Ежикову. Это ведь время, а оно дорого. Недолго думая, Салмин ответил:
- Ты знаешь, ведь Сечинов скоро уходит. Ему место второго предлагают. Стало быть, третий режиссер скоро понадобится. Вот я и присматриваюсь. "Зрелость", по моей наводке, будут ставить в трех местах. Может быть, кто-нибудь понравится. Да и кровь новая полезна. Режиссеры в провинции меньше подвержены моде и влиянию. А иногда такое выдают, что нам, столичным, и не снилось!
Работа над пьесой шла полным ходом. Это было радостное время. Главным стало сотрудничество с Анатолием Федоровичем. Тот не только давал советы, но в некоторых случаях ненавязчиво предлагал свое видение сюжета, а иногда и свою редакцию текста ролей. Владик, вначале еще сомневавшийся в необходимости такого сотрудничества, вскоре начал воспринимать его как подарок судьбы. Конечно, он понимал, что перед ним гениальный артист, но Леонидов раскрылся перед ним с такой стороны, о наличии которой Владик и не подозревал, Тонкий и глубоко чувствующий человек, он оказался потрясающим эрудитом не только в искусстве, но и в живописи, в литературе. Их общение зачастую превращалось в размышления Анатолия Федоровича об этих сферах.
Вот что значит личность! - Как-то думал о нем Владик. - Вроде бы я кое-что уже знаю и понимаю в драматургии. Пусть немного, но пожил на сцене. Даже опыт в написании пьесы есть. Но ведь только сейчас до меня по-настоящему дошло, что такое превращение прозаического текста в сценарий. И какого труда стоит перемещение его из реальности, в которой мысли, слова и поступки героя не выходят за границы сознания читателя, в ту, где они начинают жить в движении, голосе, слове, жесте и мимике артиста.
Было очень жаль, когда по причине занятости Анатолия Федоровича их встречи откладывались. Однажды Владик спросил:
- Анатолий Федорович, почему Вы не преподаете? Честно скажу, что все, о чем я услышал от Вас по теории театра, актерскому мастерству и режиссуре, на голову выше того, что я знаю. Честное слово! Вас бы студенты на руках носили...
- Предлагали мне не раз. Но если в это дело впрячься, не останется времени ни на театр, ни на кино... А я такой - ничего в полруки делать не могу. Актер я, Влад! Актер и скоморох! Играть хочу. Пусть уж студенты смотрят и учатся... Это судьба...
Иногда разговор выходил за пределы искусства. Тот год был богат на полеты космонавтов. Как-то Леонидов вдруг заговорил об этом:
- Завидую я иногда ребятам...Я ведь вполне мог стать конструктором этой техники... Не веришь?
- Не знаю, что и сказать... Вы же артист. Театральное закончили...
- Так. Но до этого я еще и институт закончил. И диплом у меня с отличием.
- Ничего себе! А как в артистах оказались?
- Помнишь, Салмин тогда сказал о тебе, что в тебе победило рациональное начало. Не то - был бы ты артистом. Так у меня ровно наоборот. В школе круглым пятерочником был. В школьном театре всяких колобков, волков и зайцев играл, но о театре даже не думал. Все друзья в технические вузы подались, и я с ними. В институте сначала самодеятельностью увлекся, потом студенческий театр. Уже хотел бросать и в театральное поступать... Родители костьми легли. Диплом получил. Год в КБ отработал. Днем на работе, вечером - в студии, театре... Отпускать не хотели. Еле отбился. До министерства дошел... Потом училище. Так что мы с тобой в чем-то похожи.
В период совместной работы над пьесой они стали друзьями. Это была дружба старшего и младшего. Дружба, которой Владик очень дорожил. Влад не мог не видеть того, как общение с Леонидовым расширило его кругозор после окончания Литинститута, как глубоко перед ним теперь раскрылась природа человеческого поведения и актерского мастерства. Разумеется, это не могло не сказаться на качестве его пьес и прозы. Вклад Анатолия Федоровича в сценарий был так велик, что когда пришло время отдавать пьесу Салмину, он предложил поставить его фамилию рядом со своей. Но был категорически не понят.
Постепенно Козьмичев становился постоянным автором театра Салмина. И не только. Его пьесы, благодаря договору с Министерством культуры, начали ставить во многих театрах страны. Уже не надо было писать только ради заработка.
Время шло. Вере уже исполнилось три года. Анна Семеновна перебралась в Москву, позволив Лене продолжить работу в школе. Они даже купили "Жигули" и теперь могли наслаждаться жизнью не только в городе, но и на даче. Писалось ему в те годы легко. Были и пьесы, и новая книга. Можно было сосредоточиться на собственном творчестве. Но склонность Влада к критическому взгляду на окружающую действительность и духовную атмосферу в стране, утихшая было после ухода из газеты, начала оживать. Не давала покоя пропагандистская кампания вокруг летней Олимпиады-80. Вызывало неприятные чувства то, что происходило в Москве с созданием видимости благополучия и накачиванием прилавков товарами и продуктами. С очисткой ее от неблагонадежных элементов и переселением их за 101 километр. По стране ходил анекдот: "Объявленное Хрущевым на 80-год наступление коммунизма заменяется Олимпийскими играми".
Разорение страны, пытавшейся соревноваться с Америкой в военной сфере, усугублялось резким падением цен на нефть, составлявшую основу экспорта. Экономика трещала. После смерти Брежнева пошла череда смертей руководителей партии и государства. Страна явно нуждалась в переменах. Не видеть этого Владик не мог. Некоторые надежды на улучшение руководства появились с приходом Андропова. Но методы, которыми новый Генеральный секретарь пытался встряхнуть страну, вызывали у Владика недоумение и неприятие. Чего только стоила андроповская практика укрепления трудовой дисциплины, когда по всей стране пошла волна отлавливания тех, кто в рабочее время оказывался в магазине, на улице! Тех, у кого не было больничного листа, могли уволить за прогул. Это было ужасно и мало чем отличалось от сталинских методов. Ужесточилась цензура книг, журналов, фильмов, музыкальных произведений. Влад это чувствовал на себе. Именно тогда он пережил два кризиса - творческий и семейный.
Наверное, с полгода он не мог заставить себя закончить новый сборник повестей и рассказов. В основном занимался доработками уже готового и сопровождением репетиций "Воспитания по деду Трофиму" в театре Салмина. Свободное время в основном уделял внимание Павлику и Вере. Лена уже активно работала, и он взял на себя все обязанности по дому, исключая кухонные. Там властвовала Анна Семеновна. Но и это не выводило его из состояния хандры.
Решил возобновить регулярный бег. На троллейбусе доезжал до конечной остановки и бежал в лесопарковую зону. Бегалось там много легче, чем в городе. Со временем дистанция удлинялась. Если первые месяцы он бегал в одиночку и лишь встречался с такими же, как он, "бегунами", то со временем начали появляться знакомые. В большинстве своем это были представители интеллигенции, ученые и другие кабинетные работники, для которых бег был единственным способом давать себе физическую нагрузку. Встречались на парковых дорожках и женщины. В основном они бегали компанией и в контакты с коллегами по увлечению старались не вступать. Все ограничивалось мимолетными приветствиями и перебрасыванием шуточками.
Вскоре, когда необходимость преодоления себя стала уступать место ощущению радости от бега, он поймал себя на том, что в это время ему легко думается. В такие дни он писал столько, сколько в последнее время удавалось сделать за неделю. Успокоился и обрадовался. Как-то раз, боясь нарушить устоявшееся правило бегать утром, он оказался в лесопарке лишь в полдень. Несмотря на позднюю осень, присыпавший дорожку ночной снежок подтаивал. Бежать по расползающемуся под кроссовками мокрому снегу было неприятно, и Влад уже хотел повернуть обратно, когда впереди себя вдруг увидел сидящую на скамейке у дорожки фигуру. Видать, что-то случилось, - подумал он.
Подбежал ближе и увидел женщину. Она держалась за ногу.
- Что с Вами?
Женщина подняла глаза. На вид ей было лет около тридцати.
- Красивая! - подумал он.
- Поскользнулась вот. Либо растяжение, либо голеностоп подвихнула. Ни бежать, ни идти не могу! Хорошо, что Вы остановились. До Вас один меня увидел - и в обратную сторону подался. А Вы не убежите?
- Не бойтесь! Хотел уже было возвращаться, да смотрю - женщина сидит... Ну, что будем делать?
- Я хирург. Если хотите помочь, делайте так, как я скажу. Попробуем вправить. Надеюсь, получится. А Вы меня не бросите? Спросила она вновь.
- Конечно, нет! Такое могло и со мной случиться...Скользко сегодня.
После несколько попыток, к счастью, сустав привели в порядок. Но идти было очень больно.
-Значит, так! Можете опереться на меня - и вперед, до троллейбуса. Вам далеко?
- Три остановки. А там рядом.
- Ну и прекрасно! А мне шесть. Так что мы почти рядом живем. Двинулись?
Она оказалась одного роста с ним. И не очень легкой. По пути к троллейбусу они несколько раз давали ноге отдохнуть.
- Вот дожила... Пациенткой стала. Вы бы представились дорогой спаситель! Как-то неудобно.
- Козьмичев.
- А Вы кто?
- Потом еще попросите телефон...
- Не попрошу. И так доведу. Уже близко.
- Шучу! Евгения!
Уже в троллейбусе она вдруг спросила:
- Я недавно в театре была. Смотрела "Провинциальные страсти". Там автор Ваш однофамилец - Козьмичев. Такое совпадение... Странно...
- Ну и как? Понравился спектакль?
Она сначала не поняла, что он уходит от ответа.
- Вы тоже его смотрели? Мне - очень. Особенно Леонидов. Как он там играет! А Вам понравилось?
- Мне? Ну, как сказать? (Не мог же он первому встречному афишировать свое авторство). В общем, понравился. Разве что автор, как Вы его назвали? - Козьмичев, - вставила она. - В чем-то недоработал.
-А вот и моя остановка!
Он помог ей встать и выйти из троллейбуса.
- Ну как я выполнил функции костыля?
- Замечательно! Теперь уж доковыляю... Тут рядом. Вон мой дом.
- Нет, я Вас обещал не бросать. У Вас там лифт есть?
- Есть. Но мне на первый этаж.
- Вот и хорошо!
Ей, видимо, уже стало легче. Помог дойти до квартиры. Возле двери она сняла шапочку и, тряхнув головой, распустила волосы. Наконец он смог ее рассмотреть. Перед ним стояла красивая молодая женщина с карими глазами, длинными пушистыми ресницами и каштановыми волосами. Нет! Красавица! Теперь было видно, что лет ей примерно двадцать пять -двадцать шесть. Он даже успел удивиться тому, что не увидел этого ни тогда, когда шли до троллейбуса, ни в троллейбусе.
- Теперь я спокоен! Вы дома. А мне еще ехать. Выздоравливайте, Евгения, и до встречи на дорожке!
- Ой, как я Вам благодарна! Слов нет! По идее, я должна Вас пригласить войти и напоить кофе. Но мне нужно заняться собой, и это будет неудобно... Вы не обидитесь?
- Что Вы? Это ведь чрезвычайное происшествие! Я был обязан Вам помочь! Может, и Вы мне когда-нибудь поможете?
- Не напрашивайтесь! Я ведь сказала, что я хирург.
- Не бойтесь! Только вот на Вашем месте я бы побоялся там одной бегать.
- А я не боюсь! Я ведь еще и каратистка...
- Ну, тогда я выздоравливайте! Может быть, еще и увидимся на той дорожке. До свиданья!
- До свиданья, мой спаситель. А, может быть, и до встречи...
Дома он рассказал о своем приключении. Но сказать, чтобы потом совсем забыл о нем, было бы неправдой. Частенько, проезжая в лесопарк мимо той остановки и дома, в который провожал Евгению, он вольно или невольно ожидал, что она войдет в троллейбус. Увы, ничего такого не случалось!
Однажды весной, когда лесопарк уже почти очистился от снега, а его любимая дорожка почти подсохла, он услышал, как его кто-то догоняет. Это было привычным, и он, не оглядываясь и позволяя себя обогнать, сместился к краю дорожки. И вдруг услышал женский голос:
- Я не ошиблась? Это Вы, Козьмичев?
Владик поднял голову и оторопел. Это была Евгения! Узнал он ее моментально. Его охватила волна радости. Они остановились:
- Ничего себе! Евгения? Вот так встреча! Никак не ожидал!
- Я тоже. А помните, что Вы сказали тогда на прощание?
- Конечно! Может быть, еще и увидимся на той дорожке. Ну, здравствуйте! Как Вы? Все в норме с Вашей ногой?
- Спасибо, в норме. Но зиму почти не бегала. Боялась. Потому Вы меня здесь и не видели.
- Тогда понятно. А то я, как еду мимо, все думаю: а вдруг она войдет? Но тщетно...
- Так уж и думали... Да Вы обо мне, наверняка, забыли...
- Почему забыл? Вспоминал... Зато теперь рад!
- Ладно Вам...
- Почему, ладно? Приятно в сказочном лесу такую встретить вот красу. Опять же коллегу по страсти к бегу, - вдруг выдал рифмой Владик.
- А Вы еще и рифмой говорить умеете? Забавно!
- Почему забавно? Я ведь многое умею. И костылем служить. И в рифму говорить... Но не находите ли Вы, что стоять как-то прохладно. Может, продолжим бег?
- Согласна. Но в обратную сторону.
Они добежали до конечной остановки троллейбуса. И уже там, неожиданно для Владика, Евгения вдруг предложила свой телефон:
- Обычно я бегаю два-три раза в неделю. Если будет желание, позвоните, когда поедете в лесопарк. Я Вас на моей остановке встречу. Вы не против?
Владик почувствовал некоторую неловкость, но телефон взял. Пока ехал до дома, обдумывал этот неожиданный поворот. Пришел к выводу, что ничего экстраординарного с его стороны в этом нет. А вот с ее? Почему она в ответ на свой жест не попросила его телефон? Видимо, решила взять инициативу в свои руки. Ну и что? Захочу - позвоню. Захочу - нет. Однако до конца дня, да и на следующее утро, когда стал собираться бегать, отгонял от себя мысль о возможности позвонить Евгении. Но не выдержал - перед выходом из дома набрал ее номер.
- Евгения? Доброе утро. Это Козьмичев. Я выхожу.
- Ой как здорово! Я и не ожидала. Значит, я Вас встречу. Вы сядьте к окну. Чтобы было видно.
Весь путь до ее остановки чувствовал, как необычно сильно бьется сердце. Еще бы. В те минуты, ни о чем другом думать, как о том, что едет на свидание, он был не в состоянии. С той поры их совместные пробежки стали регулярными. Влад пытался понять, зачем это ему нужно, но никаких рациональных объяснений не находил. И вот однажды осознал, что Женя ему очень нравится. Может быть, даже больше... А я-то ей зачем? Рыжий, небольшого роста. Старше. Женатый. С детьми... Конечно, здесь он лукавил. Ибо никогда не страдал от невнимания девушек и женщин. Даже в последнее время. Наверное, ей так спокойнее в лесу. Все ж не одна! С мужчиной, который не навязывается, не лезет... Не пытается перейти джентельменскую границу в отношениях с красивой лесной спутницей.
Действительно, их, если можно так сказать, дружба долго не выходила за рамки его телефонного предупреждения о выходе из дома и совместной пробежки по лесу. Правда, за это время они узнали друг о друге довольно много. Оказалось, что Евгения работает хирургом в детской больнице. Что в студенческие годы и какое-то время после института занималась карате. Потом бросила и стала набирать вес. Тогда и решила поддерживать себя в форме не диетами, а бегом, поскольку когда-то в школе занималась легкой атлетикой.
Владик открыл ей, что он писатель и драматург, что он и в самом деле тот самый Козьмичев, автор "Театральных страстей", книг и многих пьес. Как-то Женя сообщила, что достала две его книги и она от них в восторге. В ту пору уже совсем по-летнему потеплело, и "друзья" могли не только бегать, но и посидеть на редких скамеечках, и поговорить. Незаметно для Евгении их разговоры свернули в сторону театра, литературы, поэзии. Обоим это было приятно и интересно. Он поражал ее эрудицией и потрясающей памятью на стихи. Она все чаще задумывалась о смысле происходящего с ними. Если раньше ей было с Владом только интересно, то со временем она уже не могла дождаться их встречи. Было так приятно и радостно видеть его, сидеть с ним рядом, слушать его голос, видеть его глаза... Даже телефонный звонок, с его противным тембром (она даже собиралась сменить аппарат) перестал ее раздражать. Она с трепетом ждала каждого его утреннего звонка. Ловила себя на том, что, несмотря на очевидную разницу в возрасте, ей хочется обращаться к нему не по фамилии, а по имени. Ведь у него такое красивое и певучее имя! И как-то, поймав себя на том, что "пропевает" про себя варианты его имени, пробуя выбрать самый мелодичный - Владлен - Владик - Владичка - Влад, отчетливо поняла: она любит этого женатого мужчину и даже готова сама ему в этом признаться. Сравнивала это чувство с тем, что испытывала к бывшему мужу, за которого вышла еще в институте. Да, после развода она испытала несколько влюбленностей, но они как приходили, так и уходили, не оставляя заметного следа в ее душе и памяти. При всей молодой восторженности она отдавала себе отчет в том, что эта ее любовь действительно глубокая и настоящая. Такая, какая может выпасть только немногим... И ей!
Но этот редкий унисон звучания их душ почему-то не позволял им переходить на "ты", и дальше утренних встреч и пробежек по лесопарку их знакомство не продвигалось. Он знал, что она не замужем. Разведена. Она знала, что он женат и у него двое детей. Знала, как зовут его жену и детей. Более подробно этой темы они не касались.
Владик, если честно, не ощущал нужды рассказывать о своей знакомой Лене. Ничего опасного ни для нее, ни для себя в этой дружбе он пока не находил. Вместе с тем, он прекрасно видел, какой радостью светятся глаза Евгении, когда он рядом.
- Но ведь я писатель и бывший журналист, - успокаивал он себя. - Естественно, что у меня много знакомых. Мужчин, женщин. И будет еще больше. Что ж, о всех рассказывать? Пусть уж они оживают в моих книгах и пьесах...
Владик все чаще и чаще стал находить доводы, оправдывающие его поведение, вспоминал Ленину измену...
Минуло лето, а в их, если так можно назвать, отношениях ничего не менялось. Они продолжали обращаться друг к другу на "Вы". Внешне такое положение их устраивало, ибо позволяло держать приемлемую для такой странной дружбы молодой женщины и мужчины дистанцию. Но чем дольше продолжались их встречи, тем труднее это давалось и ему, и ей. Дело было за временем. На "ты" они перешли несколько неожиданно. Осенью, когда они только начали углубляться в лесопарк, их застал осенний ливень. Пришлось бежать обратно. Когда, насквозь мокрые и дрожащие от сырости, они уже ехали в троллейбусе, Евгения вдруг сказала:
- Слушай, Владлен, не ехать же тебе дальше таким мокрым! Так ведь и простудиться можно... Давай заскочим ко мне. Подсушишься. Дождь переждешь. Он машинально посмотрел на часы:
- Пожалуй, ты права. У меня еще целых два часа в запасе...
Он знал, что Анна Семеновна и Верочка в это время обычно еще спят. Можно не торопиться... Как потом выяснилось, они одновременно осознали, что между ними произошло что-то значительное. Сломался барьер, разделявший их роли - на ее знакомого, и на его знакомую. Они сказали друг другу - "ты"! Но в тот момент они промолчали.
В квартире Евгения повела себя по-хозяйски. Дала белый, пахнущий свежестью махровый халат, тапочки и велела принять горячий душ. Владик попытался протестовать, но она была непреклонной:
- Ты гость и должен подчиняться! А душ приму после тебя.
Владик зашел в ванную. Встал под душ. Сердце билось учащенно. И не от теплой, почти горячей воды, а от какой-то нереальности происходящего. Он был с другой женщиной! Один на один! И не просто в квартире, а в ее ванной! Вытирался ее полотенцем и не мог успокоить начавшуюся дрожь. Он знал эту свою особенность, проявляющуюся в таких вот неординарных случаях. Чтобы хоть как-то успокоиться, сделал несколько глубоких вдохов и вышел из ванной. Женя была в таком же, как на нем, халате.
- Ты посиди. Можешь включить телевизор. Я быстро!
Из ванной Женя вышла уже в другом и очень красивом китайском халате. Она, видимо, торопилась, поэтому еще продолжала закалывать копну каштановых волос:
- Сейчас, Владлен, сейчас...
Кинулась на кухню. Заварила кофе. Принесла нарезанный лимон. Поставила на стол коньяк и пару рюмок. Он молча смотрел, как она летает по квартире, и никак не мог унять эту предательскую дрожь.
- Что с тобой?- вскинулась Женя.- Ты весь дрожишь!. Неужели простыл? Хорошо еще, что я тебя сюда привела... Сейчас выпьешь кофе с коньяком и согреешься. И я с тобой. Не волнуйся, я сама налью! За что выпьем? А давай соединим лекарство от простуды с брудершафтом... Сколько мы с тобой знакомы?
.- С конца марта. Уже семь с лишним месяцев...
- И ты ни разу не был здесь, и мы с тобой ни разу не выпивали... Ну, давай! Лечись! Давай!
Они согнули руки в перекрещивающиеся кольца и выпили. Закусили лимоном. На мгновение установилось молчание. Они думали об одном. Она не верила, что ее любимый Владик сидит напротив нее. И что сейчас рухнет последний барьер, отделяющий ее от него... А он о том, что сейчас должно произойти...
- Теперь надо закрепить нашу дружбу поцелуем... Ты не против?
- Нет, - ответил Владик и потянулся к ее губам...
Она обняла его голову.
- Ну вот, а ты, оказывается, все еще дрожишь. Дай я тебя согрею! Иди ко мне... Нет...
Женя встала, сделала шаг, села к нему на колени и прижалась к его губам... Что и как было дальше, Владик, как ни пытался, так и не вспомнил. В себя он пришел спустя какое-то, не отфиксированное сознанием время. Они лежали в кровати, Ее голова у него на плече. На него смотрели прекрасные и счастливые глаза Жени.
- Боже, какая она красивая! И это моя женщина! И я люблю ее! - пронзило его... Ничего, кроме нее, для него в этот момент не существовало. Не было необходимости вставать, возвращаться домой...К семье... На всем свете было двое - он и она... Именно тогда он сказал ей те слова, которых она так ждала. А он услышал то, о чем уже давно догадывался, но очень хотел услышать от нее... Потом снова провалился в сон и проснулся от того, что его кто-то ласково трепал за ухо:
- Влади-и-и-к, - просни-и-и-и-сь... Посмотри, сколько времени. Мы проспали!
Первая встала с кровати, накинула свой китайский халатик и стала деловой.
- Давай поднимайся... Тебе давно пора дома быть... - Быстро под душ!
И ушла на кухню. Выйдя из ванной, взглянул на ее часы. Ого! Почти четыре! Подошел к ее трюмо. Причесался ее расческой... Настроение было чудесное. Тренировочный костюм уже высох. Правда, кроссовки еще отдавали влажностью. Подумал, что уже и Лена дома... Странно, но никакого испуга и волнения перед необходимостью объяснить столь долгое отсутствие у него не возникло.
- Ничего! Прорвемся! Что-нибудь придумаем!
Услышал, как зовет его с кухни Женя. Подошел к ней. Зарылся носом в пахнущие чем-то свежим пушистые волосы...
- С Вас довольно, мой спаситель... Вот Вам кофе - и марш на троллейбус, - прижимаясь и целуя его сказала Женя... Да, в эту неделю больше не встретимся. Меня подруга о подмене просила. Буду в больнице с утра до ночи. Позвони в конце недели. На работу не звони. Не хочу, чтобы знали о нас с тобой. Позвони в воскресенье домой. Вечером. Днем буду отсыпаться и приводить себя в порядок. Договоримся о встрече. Обжигаясь, выпил половину чашки. Еще раз поцеловал Женю, выскочил из дома и побежал к подходившему троллейбусу.
К его радости, долго объясняться не пришлось. На вопрос Лены, где он так задержался, ответил, что, пробежав километров пять, попал под сильный дождь. Решил вернуться. Хорошо, что догнал знакомого бегуна. Оказалось, что тот живет совсем рядом с лесопарком. Добежали до его дома. У него ванну принял. Потом пили чай, разговаривали... Интересный человек оказался. Как только костюм высох, этот новый знакомый добросил его до дома.
- Да, дождь был что надо, - выслушав его, заметила Лена. - А что, маме позвонить не мог? - Она волновалась. - Мало ли что... Хорошо, вскоре явился.
- Прости, как-то не подумал. Бывает. Но я ведь и так не всегда минута в минуту возвращаюсь.
Все эти дни он жил в двух измерениях. Дома - и у Жени. На улице - и у Жени. Даже когда разговаривал с Леной, в голове звучал голос Жени. Как только оставался один, перед ним возникало ее лицо и глаза. Никакие попытки, даже работа за столом, избавиться от этого наваждения не помогали. Едва дотянул до вечера воскресенья. Сказал, что засиделся за компьютером и выйдет подышать. Из ближайшего автомата позвонил. И какое это было наслаждение - слышать ее голос!
До самой зимы предназначенные для пробежек часы они стали проводить у нее дома. Потом он купил ей и себе лыжи, и они иногда позволяли себе покататься. Владику даже приобрели лыжный костюм. В такие дни уже не было необходимости тратить время на то, чтобы просушиться. Домой он приезжал в своем обычном костюме и сухим. Правда, чтобы исключить подозрения, приходилось второй раз принимать душ и изображать сушку костюма. Он все боялся, что либо Анна Семеновна, либо Лена этот обман раскроют. Но пока все сходило с рук. Иногда он брал Лену, Павлика, и они втроем катались в его любимом лесопарке. Для них каждая такая вылазка была праздником, а он постоянно испытывал стресс. И когда садились в троллейбус, и когда туда и обратно проезжали мимо Жениной остановки. Он знал, что в это время она в больнице. Но мало ли... Вдруг она войдет в троллейбус? Даже подумывал сменить их семейный маршрут и ездить кататься в другой лесопарк. Но это было бы много дальше и требовало пересадки с троллейбуса на метро. А так как Женя была в курсе его опасений, то она стала избегать поездок в это время. Владик же продолжал возить Лену и Павлика привычным маршрутом.
Но вероятность и есть вероятность. В конце концов случилось то, чего они с Женей так боялись. Уже ближе к весне, когда Владик с Леной и Павликом возвращались с прогулки домой, он увидел, что в дверь троллейбуса входит Женя! Вошла. И направилась как раз к тому сиденью за ними, где было свободное место и сидел Павлик. Он весь напрягся. Боже! В это мгновение Женя увидела его и Лену... Как потом она говорила, такого рода шок она испытала еще в институте, когда в первый раз вошла в анатомичку. Женя прекрасно знала, что сегодня он с женой и сыном собирался в лесопарк. Знала она приблизительно и время, когда они поедут, и когда будут возвращаться. Жене очень нужно было ехать по делам, тем не менее она отложила выход на некоторое время. И все-таки встреча произошла! Когда же столкнулась с его взглядом, у нее едва не подкосились ноги... Деваться было некуда, и она села рядом с Павликом. Прямо на сиденье за спиной его жены.
-Ну, вот. - мелькнула мысль. - Этого еще не хватало!
Но быстро успокоилась и решила извлечь пользу из этой ситуации. Пока Козьмичевы не вышли, она рассматривала его Лену и Павлика. У нее она видела лишь весьма интересный профиль, высокую, обтянутую воротом свитера шею и скрывавшие уши черные, выбивавшиеся из-под шапочки волосы. Правда, фигуру ее из-за свободного свитера и спинки сиденья, разглядеть не удалось. Зато сына она рассмотрела во всех подробностях. Мальчишка оказался очень красивым. От матери - почти черные, тёмно-карие глаза. А от отца рыжеватые волосы и пухлые губы. Он активно переговаривался то с отцом, то с матерью. Женя удивилась, как его интонации похожи на отцовские...
Эта встреча долго стояла у нее перед глазами. Женя не была ревнивой, но как женщина, впервые увидевшая жену своего любовника, не могла отказать себе в удовольствии сравнить ее и себя. И была вынуждена честно признать, что жена у Владика красивая. Женя осталась таким выводом довольна.
- Значит, я нисколько не хуже. Может быть, даже лучше. Ведь любит-то он меня! Но вопреки столь приятному умозаключению, ей стало грустно. Она вспоминала лицо его сына и вдруг остро ощутила, что ей очень хочется иметь такого же мальчика... Похожего на ее любимого человека.
А жена ее любимого, когда они шли к дому, произнесла как бы между прочим:
- Ты обратил внимание, как эта женщина рассматривала тебя? Странно! Будто бы Вы знакомы. Главное - смотрит и смотрит... И мне весь затылок просверлила...
На это Владик, у которого в душе творилось что-то несусветное, нашелся:
- Да мало ли меня кто и где видел! Может, на сцене или на какой-нибудь встрече с читателями... Вот и узнала...
Ему показалось, что Лену этот ответ устроил. Влад подумал, что она забыла о той странной женщине. Зато Жене этот случай и эмоции, оставшиеся после него, не давали покоя, хотя во время встреч с Владиком она молчала.
Близился двадцать шестой день ее рождения, настроение было не очень, не особенно располагало к празднеству. Тем более, в компании друзей. А Владик мог быть у нее только утром, да и то, как она их называла, в присутственные дни. Потому она решила, что лучше всего они отметят этот день рождения вдвоем и в лесопарке.
Лена дождалась Владика, поздравившего ее букетом ландышей и чудесными сережками, почти такими же, о каких она давно мечтала. Но - увы! Ее скромная зарплата никак не позволяла ей себя порадовать такой роскошью. Они взяли с собой шампанское, коробку конфет, печенье и поехали в лесопарк. Дошли до той самой скамейки, где увиделись в первый раз. Было чудное утро. Пригревало солнышко. Лес дарил ароматы оживающей земли. Они пили шампанское из припасенных бумажных стаканчиков и целовались. Закусывали конфетами, печеньем и снова прикладывались к бутылке, И его совершенно не беспокоило, что будет потом, когда он вернется с пробежки с запахом вина. Вообще, с некоторого времени он все чаще задумывался над тем, что происходит, и все острее ощущал, что Женя уже прочно заняла то место в его душе, что раньше принадлежало Лене. Периодически он ощущал дискомфорт от необходимости исполнять свою роль в постели. Даже стал бояться, что как-нибудь он сорвется. Его тянуло к Жене, и только к Жене. Сколько так может продолжаться? Ведь они не просто любовники, а в самом высоком смысле этого слова любят друг друга. Несколько раз он уже был близок к объяснению с Леной, но барьером этому всегда вставали Павлик и Вера. Владику страшно было их потерять...
А сейчас рядом с ним была его Женя, Они снова целовались и говорили, говорили... И он все никак не решался сказать то, что она для него не просто Женя, Женечка, а та самая женщина, которая на самом деле и есть его Жена. Устав целоваться и испытывая тихую радость, они еще долго сидели обнявшись. Потом Женя, мягко высвободившись из его рук, заговорила.
- Владик. В последнее время я много думала. Я твердо знаю, что мы любим друг друга. Но сколько мы еще будем скрываться? Не знаю, как ты, но я больше так не могу. Я хочу, чтобы ты всегда был моим и со мной. Я хочу кормить тебя, покупать тебе рубашки и галстуки, ходить с тобой к моим и твоим родителям, в театр, в кино, в гости к твоим и моим друзьям, да куда угодно. И не смотреть при этом на часы... Не хочу больше ложиться с тобой в постель только в эти единственные присутственные утренние часы. Не хочу больше бояться таких неожиданных встреч с твоей женой... Да. У тебя семья. Красивая жена. Красивый сын. Не сомневаюсь, красивая дочь. Я знаю, что ты любишь детей. А как быть мне? Я ведь тоже хочу иметь сына или дочь. И, как ты можешь легко догадаться, не от кого-то, а только от тебя. И не могу... Почему? Объясни мне! Чем я хуже твоей жены? Хочешь откровенно. Ты живешь с ней только ради детей. Душой и сердцем ты со мной. Но что мешает тебе развестись с ней и подарить мне законного ребенка? Не обижайся. Ты боишься уйти из-за детей. А ты не бойся! Мы сделаем все, чтобы ты для них оставался отцом. А я никогда не упрекну тебя за любовь к ним... Но я живая женщина. И я имею право на счастье...
Голос ее прервали рыдания. На этой скамейке все и решилось. Он мгновенно понял, что утешать ее, обещать подумать, как быть дальше, бессмысленно и бессердечно. И не только по отношению к ней, но и к себе. Хватит мучить ее и себя. Обнял ее вздрагивающие плечи и изо всех сил прижал к себе:
- Женечка, любимая! Прости! Ты во всем права! А я, даром что писатель, бесчувственный чурбан! Я должен был это сделать раньше... Верь мне, я знаю что мы не можем жить друг без друга. И сейчас я тебе со всей ответственностью хочу сказать - с этого момента ты и есть моя Жена. Сегодня я скажу об этом Лене. Соберу самое необходимое - и вечером буду у тебя. А завтра подам заявление на развод. Все! Пошли на троллейбус! Жди!