Весть о событии в "Литературном мире" распространилась моментально. Козьмичев едва успел добраться до дома, еще не успел прийти в себя, как на домашний телефон буквально обрушился шквал поздравлений. Спать Козьмичевы легли далеко за полночь.
Назавтра Влад позвонил отцу и рассказал о происшедшем. Константин Васильевич долго молчал, а потом поздравил и сказал:
- Как я за тебя рад! Слов не хватает, чтобы сказать, как рад! В такие годы - и Главный редактор! И откуда у тебя это? Я ведь надеялся, что ты по моим стопам пойдешь... А ты вон как... Теперь готовься к жизни без личной жизни!
- Что поделаешь? Пытался отвертеться - не получилось. Но я не жалею! Пока все, что со мной происходило, вело к лучшему...Ладно, отец!. Встретимся - поговорим поподробнее.
Он почти закончил принимать дела у Зуева, когда позвонил Салмин:
- Слушай, Влад, мне уже телефон оборвали. Это правда?
- Правда, Роман Станиславович, правда.
- Да ты что? А как с пьесой?
- Ну вот, Роман Станиславович! Кто о чем, а Вы о своем... Не переживайте. Будут у Вас пьесы! Мне без них теперь не жить.
- Успокоил. Спасибо. А когда дашь? У меня тут новый режиссер на днях объявится. Дружок твой. Васька Ежиков. Вот ему и дам ее постановку.
- Роман Станиславович, так с этого надо было начинать! Вот обрадовали! А где он? В Москве? Он ведь мне ни слова об этом... Где он сейчас? В Москве?
- В поезде. Семью везет. Мой директор им квартирку подыскал.
- Роман Станиславович, лучшей новости и быть не может! Уж, пожалуйста - прибудет к Вам, скажите, чтобы мне сюда, в редакцию позвонил.
И самое смешное, что такое же беспокойство о его будущем как об авторе пьес выказал и Леонидов. Потом, когда об его избрании известили телевидение и газеты, начался поток звонков и телеграмм из провинциальных журналов. Еще бы - такое событие! Первый избранный Главный редактор толстого журнала! К тому времени Козьмичеву уже стало не до ответов на звонки. Необходимо было полностью включаться в работу, и он попросил секретаря взять это "телефонное" дело на себя.
Буквально на другой день секретарь сказала, что звонит какой-то профессор Кожин, с Урала.
- Здравствуй, дорогой! Так тебя уже избрали?! Рад я за тебя! Честное слово, рад!. Давно надо было это сделать... Успехов тебе во всем!
- Спасибо громадное, Лев Наумович! Спасибо! Будете в Москве - жду у себя!
Это было не самое легкое время для страны. Настойчивые попытки Горбачева сохранить политическое, экономическое и национальное единство страны терпели неудачи. В национальных республиках нарастал сепаратизм. Тон здесь задавала Прибалтика, народы которой требовали выхода из состава Союза. В России нарастало недовольство тем, что ее экономика и ресурсы перераспределяются Центром в пользу других республик. В политической жизни стремительно рос авторитет будущего президента Ельцина. Все более становилось понятным, что горбачевская перестройка терпит неудачу и даже крах. В силу своего нового положения, Козьмичев неизбежно оказался в центре внимания различных политических сил. В журнале, как платформе обращения к читающей публике, нуждались и демократы, и коммунисты, и националистически настроенные круги. Даже в редакции стали возникать группы, заинтересованные в проталкивании близких им по духу статьей. Это обязывало Главного редактора быть взвешенным при отборе материалов для публикации. Но он не был бы тем, кем был по внутреннему духу, если бы дал карт-бланш статьям защитников прошлого. Того прошлого, что заставило его самого столько пережить. Влад много размышлял о том, что происходит со страной. Тогда-то у него и родились следующие строки:
Чудит История с Россией!
И поделом, а неспроста!
То коммунизм ей подкинет,
То сбросит Ельцина с моста,
А то Емелей тихо спит,
То мчится горбачевской тройкой,
То радуется перестройке,
То плачет от нее навзрыд...
Чудна История, чудна!
То граблями огреет дважды,
То с дивной грацией слона
Истоки ищет в веке каждом...
Чудит История с Россией
И присно, и во век веков!
Россия - вечная Мессия
И альма-матер чудаков!
Стишок этот, к его искреннему удивлению, имел огромный успех и, хотя не был нигде напечатан, неведомыми путями разлетелся по Москве и много дальше. Вскоре, после замены последнего слова в четвертой строфе на весьма созвучное..., приобрел не только фольклорќный дух, но стал текстом песни в исполнении известной рок-группы "Термодинамика". Дело дошло до того, что ее основатель и руководитель Матвей Сретенский (не известно, каким образом) установив фамилию автора текста, даже звонил Козьмичеву и предлагал сотрудничество. Это было лестно. В довершение Павлик привез ее магнитофонную запись и сообщил, что эту песню их институтский КВН будет исполнять на очередном заседании КВН Москвы:
- У нас все от этой песни тащатся! Жаль, автор текста не известен.
Но автор решил оставить все, как есть.
А вот в качестве Главного редактора он повел себя по-другому. Первым шагом его был отказ от персональной машины. Влад пересел с персональной черной "Волги" на свою верную "пятерку". Женя, если сказать правду, была этим не довольна. Тогда он отдал "пятерку" в ее распоряжение и купил себе подержанную, но в хорошем состоянии "Волгу" и разъезжал на ней. Коллективом этот шаг был встречен с одобрением.
Первые свои месяцы Козьмичев проводил в редакции большую часть суток. Даже не было времени встретиться с Ежиковым, уже работавшим третьим режиссером у Салмина. Выдерживать такую нагрузку помогал бег. Правда, лесопарк был довольно далеко от их новой квартиры, и бегал он по близлежащему бульвару. Тем не менее, вернувшись с работы и закрыв за собою дверь, он делал несколько глубоких выдохов, хоть как-то снимавших накопленное за день напряжение. А оно росло. И не только под воздействием обстановки в стране, но из-за внутриредакционных проблем. Постепенно становилось очевиднее, что его оппонент на выборах Зуев - вовсе не та фигура, какой должен быть заместитель главного редактора. Влад не мог отказать ему в профессионализме, но профессионализм его был каким-то холодным. В нем не хватало того, что поднимают человека выше занимаемого им места. Временами в поведении Зуева обнаруживалась какая-то и упертость в отстаивании собственной оценки того или иного автора или произведения.
Поначалу Владлен Константинович пытался с ним полемизировать и даже спорить. Но по-нял, что бесполезно. Что же делать? Откровенно поговорить? Надо найти повод.
Повод возник сам собой. Известный демократический деятель и ученый предложил журналу большую статью. Современное состояние общества и государства были рассмотрены в ней сквозь призму глубокого анализа исторических закономерностей развития страны с начала двадцатого столетия. Козьмичеву статья очень понравилась. Держать ее в редакционном порт-феле он не хотел. Надо было определить, в какой из ближайший номеров ее поставить и что в нем заменить. Зуева, поскольку он был ответственным за решение таких вопросов, обходить не хотелось, и Влад пригласил его к себе:
- Петр Максимович, дело срочное есть. Академик Трубилин статью предлагает. Ты ее по-смотри и прикинь, в какой готовый номер поставим. Но учти - не далее одного-двух. Статья злободневная. Надо ее народу дать. Спустя час, Зуев вернулся.
- Ну как, Петр Максимович, понравилась?
- Трудно сказать, что однозначно. Язык великолепный! Видно, что писал академик. Глубоко копает. Но вот его видение того, что надо нам, мне не по душе. "Нужна не одна, а много партий"! Демократию, рынок ему подавай! А вот еще перлы - "рабочая сила в условиях рыночной экономики должна стать товаром", "прописку, это наследие крепостного права, необходимо отќменить". И вообще..."Конституция себя изжила. Нужна новая. Вместо Союза -ќ федерация..."
Козьмичев слушал и поражался. Такого Зуева он еще не видел!
- Это как с матрешкой, - подумалось ему. - Чем больше ее раскрываешь, тем явственней становится ее многоликость. Стало быть, социализм с нераскрытыми возможностями в его выступлении перед голосованием был не случайностью, а проявлением мировоззрения. Это открытие его изумило. - Ведь мы почти ровесники. Пять лет, на которые он старше, не должны делать такой погоды. Ан, нет... Теперь понятно, как он попал на эту должность. Партия знала, кто ей нужен. Ей ведь никогда не было по сердцу реальное изображение жизни. А вот псевдонародное сюсюканье, не критика, а ее подќмена лозунгами о необходимости преодоления недостатков без указания на их корни - это да.... Теперь понятно, откуда идут зуевские оценки новой плеяды литераторов и их произведений. Козьмичеву стало не по себе... Вот, чем бы обернулось его избрание главным - борьбой за социализм, консерватизмом и догматизмом! Что же мне с ним делать? Предложить уволиться по собственному? Но, во-первых, как хороший организатор он мне нужен. Во-вторых, вряд ли он напишет такое. Значит, его как-то надо нейтрализовать. Отлучить его от возможности воздействия на редакционную политику. Но как? Тогда Владу и пришла в голову идея создать при себе общественный редакционный Совет. Пригласить в него своих единомышленников, авторитетных политиков, писателей, театральных деятелей, критиков, ученых... Выслушивать их, определять вместе с ними редакционную политику. Козьмичеву уже было ясно, что в Совете должна быть гармония между литературой и реальной политикой в той их ипостаси, что продвигает идеи, от которых у некоторых, в том числе у Зуева, перекашивает скулы.
Первым, к кому он обратился, был Салмин. Роман Станиславович такой идей не просто загорелся, но даже обещал посодействовать с подбором кандидатов. И действительно помог. Хотя и с его помощью создание Совета шло нелегко. В конце концов, Козьмичев уже мог назначить дату первого заседания. Но неожиданно позвонил Салмин и сообщил, что, в силу чудовищной занятости в театре и проблем со здоровьем, не сможет принять участие не только в этом заседании, но и вообще в работе Совета.
- Слушай, Козьмичев. Ты на меня зла не держи. Я душой с тобой. Но вот что-то сил у меня поубавилось. Утром, понимаешь, еще есть. А вот к вечеру, как говаривал небезызвестный герой фильма "Ширли-Мырли", шаг шагну - и падаю. Шаг шагну - и паќдаю... Даже репетировать устаю...
Козьмичев испугался и вместо обеда ринулся в театр. Салмина не было. Там-то он и узнал, что Салмин лежит в больнице. Влад плюнул на неотложные дела, позвонил в редакцию и поехал к Салмину. Слава богу, тот уже чувствовал себя много лучше, хотя врачи требовали от него взять тайм-аут в режиссерской практике и хорошенько отдохнуть. Но Козьмичев все-таки уговорил его дать согласие на вхождение в Совет.
А потом, чтобы не утомлять больного, хотя им было о чем поговорить, уехал заниматься своими делами. Главным из них была подготовка организационного заседания Общественного совета. Поќмимо этого, надо было найти и уговорить еще одного кандидата. И едва он озаботился этой проблемой, как его осенило - профессор Кожин! Ну как это он мог забыть о нем? Вот он, московский снобизм! И меня достал! На периферии, понимаешь, умных людей не бывает! Позор тебе, Козьмичев!
- Звони немедленно, - скомандовал он себе.
В институте профессора не было. Козьмичев назвался, и ему дали номер домашнего телефона. Номер занят не был.
- Аллооооу! - пропел мужской баритон. - Слушаю...
- Лев Наумович, это Влад Козьмичев!
- Здравствуй, дорогой! Как дела?
- Спасибо, Лев Наумович. Все нормально. А у Вас? То же самое? Я рад! Можно с Вами насчет одного дела поговорить? Можно?! Тогда так. Я сейчас формирую при редакции Обще-ственный совет...
- Интересная затея! И кто там у тебя будет?
- Академик Трубилин, Салмин...
- Ну, это фигуры! Кто еще?
- Профессор Крайнев из Литинститута...
- Знаю, но не знаком. Кто еще?
- Макридин...
- Это, который " Конвой в ночи..."
- Он!
Кожин выслушал фамилии потенциальных членов Совета.
- И все уже согласны?
- Конечно! Но вот не хватает еще в нем одного человека.... Вас, Лев Наумович!
В разговоре возникла пауза.
- Меня?
- Вас, Вас, Лев Наумович! Вас знают, уважают... Согласны?
- Так я же не москвич! Да и лекции в университете...
- Ну и что? Будете приезжать! Раз в квартал. Соглашайтесь, Лев Наумович! Там ведь такие интересные люди собираются!
- А когда первое заседание?
- Через месяц.
- Уговорил! Кстати, на эту тему анекдот есть: "Рабинович! Вы согласны? А что делать?" К тому же, как раз статью заканчиваю. Хочу в наш журнал "Социологические исследования" отдать.
- О чем статья?
- Интеллигенция и время перемен...
- Интересно... У нас в портфеле ничего подобного нет. Может быть, Вы ее мне отдадите?
- Ты понимаешь, статья-то скорее научная, чем публицистическая.
- Вот и прекрасно! Пусть читатель увидит, что думает наука о нашем бардаке!
- А что, пожалуй, ты прав! Раз так, ловлю на слове! Немного ее упрощу за счет цифири. Жди!
- Вам позвонят, когда подъехать. Всего хорошего, Лев Наумович, спасибо - и до встречи!
Первое заседание Совета прошло удачно. Его председателем был единогласно избран академик Трубилин. Историк и один из ярчайших публицистов. Говорили о современном литературќном процессе. О роли в нем журнала. Но больше всего волновала ближайшая перспектива. Хотя никто из членов Совета не был провидцем и не мог еще знать, сколь долго стране существовать в этом смутном времени, они уже чувствовали неизбежность каких-то грандиозных, всемирно значимых перемен. Тех, какие надолго, а может быть, и навсегда, изменят ее облик и душу. Это и предопределило резюме того заседания и задачи журнала:
1. Сохранить все лучшее, что было и есть в русской литературе.
2. Открыть страницы журнала для авторов, многих из коќторых принудили к эмиграции.
3. Искать талантливую молодежь, чье вхождение в литературу тормозилось цензурой.
Эти положения стали для Козьмичева альфой и омегой в его редакторской политике.
По окончании заседания Совета он отдал в распоряжение Кожина редакционную "Волгу" и договорился, что вечером ждет его у себя дома. Им было о чем поговорить! Именно в тот вечер Лев Наумович прочитал ему свое стихотворение "Белая обезьяна".
Там, где золотистые лианы
Брызги звезд бросают в океан,
Белая, смешная обезьяна
Завелась средь рыжих обезьян.
Всех других не лучше и не хуже,
Из лиан не строила свой дом,
Презирала их благополучье
И вертела дерзостно хвостом.
Иногда случались переделки
И ворчал сердитый павиан.
Ей прощали все ее проделки -
Мало в стае белых обезьян!
Годы шли - куда от них ты спрячешься?
В старости любой вопрос не прост,..
А она по-прежнему дурачилась
И держала вертикально хвост.
Как в былые дни, набеги делала
На поля чужие и сады...
И осталась обезьянка белою,
Только белою - от седины.
Ну, как? Очень к месту и времени, на мой взгляд... Теперь ты понимаешь, как я себя сейчас чувствую? Этой самой обезьяной. Вроде бы и перемен хочется, да как все сейчас непросто... Рушится все. Все нормы, ценности... Молодым проще... Кооперативы, банки коммерческие, компьютерами торгуют... Вот и тебе проще, чем нам, старикам. Силы уже не те. И что остается? В Советах сидеть? Так советами народ уже так наелся! Всякими...
- Не говорите, Лев Наумович! И не прибедняйтесь! Какой же Вы старый? Вы еще многим молодым фору дадите! Я на Совете видел, как Вы на все реагировали! Такое не каждому молодому дается...
Вскоре в Москве побывала делегация писателей и профессоров-славистов из США, заинтересованных в более близком ознакомлении с процессами, происходящими в общественном соќзнании советских людей. Козьмичев был одним из главных редакторов толстых литературных журналов, принимавших делегацию и участвовавших в дискуссиях. В том числе и в редакции "Литературного мира". Так близко с американцами он сталкивался впервые. Его удивляло в них безудержное любопытство и непосредственность, хотя они старались вести себя сдержанно и по-джентельменски. Но все эти качества незамедлительно пропадали на неизбежных фуршетах. На одном из них он сидел рядом с профессором-славистом из Колумбийского университета Соќлом. Тот уже был под явным влиянием русских крепких напитков. По-русски он говорил почти правильно, хотя и с акцентом. Козьмичев поинтересовался, откуда у него такой хороший язык.
- О. это все благодаря моему отцу! Он урожденный Соломин. Это уже в Штатах, куда его занесло после гражданской войны, он стал Солом. Он всю семью и научил. Сначала маму, по-том меня с братом и сестрой. А потом я уже сам. Я ведь даже стажировался, как это у вас говорят, кантовался, в вашем МГУ. Весь шестидесятый год. Веселое было время! Хотите, спою "Полюшко-поле"? Нет? Тогда спойте Вы свой шлягер!
- Какой шлягер? Я ведь не композитор, а писатель!
- Не прикидывайте себя коллега! Я знаю, Вы пишете песни!
- Я!? Никогда! Честное слово!
- Тогда я спою! И вдруг очень правильно пропел "Россия - вечная Мессия и альма-матер мудаков".
Козьмичев оторопел.
- Откуда Вы это знаете?
- О. земля круглая! У меня на кафедре аспирант. Эмигрант из Союза. У него есть магнитофонная кассета, где Ваша песня. Он-то и сказал, что автор ее слов известный писатель Козьмичев. А Вы не имели из-за нее неприятностей от власти?
- Чудеса! Американец поет мне песню, о которой я даже забыл! Никогда не знаешь, где споткнешься.
- За это дело надо выпить! Плиз!
Когда он рассказал об этом Жене, смеху было надолго.
Америка удивила его еще раз. И вскоре. Через год ему удалось впервые побывать в США в составе небольшой группы руководителей центральных журналов. Впечатлений была масса. Побывали в Вашингтоне, Нью-Йорке, Чикаго. Встречались со студентами и преподавателями университетов, в том числе и в Колумбийском, где их принимал профессор Бен Сол. Все шло прекрасно. Но когда до отъезда осталось всего три дня, у Козьмичева невыносимо заболел и раньше не дававший покоя зуб. Взятый с собой привычный анальгин не помогал. Промучился ночь, а утром обнаружил, что у него сильно опухла щека. Но надо было идти на очередной форум. Другого выхода, чем наесться анальгина, не было. На форуме он сидел, не отпуская ладонь от щеки. Сил выступить не было. Сидевший рядом Сол это заметил:
- Влад, у тебя зуб болеет?
Пришлось признаться, что "болеет" и невыносимо.
- Но ничего, до Москвы дотерплю...
- Зачем терпеть? Опасно! У тебя щека опухла! Надо к врачу.
- На вашу платную медицину у меня денег не хватит.
- Какие деньги, Влад? Я оплачу! У меня есть хороший стоматолог. Я тебя к нему отвезу. Согласен? Не дожидаясь ответа, вынул из дипломата свой сотовый телефон и заговорил на рус-ско-английской смеси.
- Серж. Hello! Это Бен. У меня сидит русский гость. У него страшно болеет зуб. Я хочу его к тебе. О, кей?
Уже в машине Влад спросил:
- А что, этот Серж русский?
- Русский. Еще какой, русский! Но парень, что надо! Увидишь.
На табличке, сиявшей рядом с входной дверью, Козьмичев прочитал - доктор Serg Dove и, несмотря на боль, усмехнулся - не доктор, а голубь...
Они позвонили. Открыла дверь симпатичная женщина и приветливо сказала:
- Doctor Serg is not available now. Please wait a little.
Через пять мучительных для Козьмичева минут из двери кабинета выскочил бледный пациент.
- Ужас! - подумал Козьмичев. - Зачем это я согласился? Да и зуб уже успокаивается...
И опешил. Вслед за бледным пациентом из кабинета вышел... Серега Голубев!!! Мысль у Козьмичева летела с космической скоростью.
- Не может быть! Серега! Точно! Серега! Не может быть! Бред какой-то!
Потом услышал давно забытый, но абсолютно узнаваемый голос.
- Бен, где твой друг?
Перед ним, с абсолютно дурацким выражением лица, стоял и что-то беззвучно произносил Серега.
- Охуеть! - мгновенно прочитал Козьмичев. - А потом услышал то же самое, но вслух.
- Охуеть! Влад! Ты?
- Серега! С ума сойти! Серега? Мать твою! Не верю!
Недоумевавший профессор смотрел на эту фантасмагорическую сцену и не мог понять, что происходит. А мистер Серж и товарищ Влад прыгали друг возле друга и радостно матери-лись, как нью-йоркские мусорщики. Пришлось вспомнить то, чему во время стажировки его учили русские друзья.
- Вы, дятлы хреновы, остановитесь! "What's the matter? Что случилось?"
Первым пришел в себя Серж.
- Бен! Это мой old Russian friend! Мы не виделись больше десяти лет!
Настала очередь выразить восторг профессору Солу.
- Stunned! On this occasion to drink! Обалдеть! По этому поводу надо выпить!
- It"s impossible! But I have a toothache! У меня болит зуб! - Напряг свой английский словарный запас Влад.
- Это ж надо! Не зуб бы, так и не встретились! Ладно! Пойдем в кабинет. Посмотрю, чем твой зуб болеет.
Усадил Влада в кресло. Надел стерильные перчатки.
- Нет, я сейчас чокнусь от всего от этого! У меня в кресле Влад!? Давай, показывай. О, брат! Тебе его лечили... Российские ручки сразу видны! Оторвать бы их! Ладно, поможем!
- А больно не будет?
- Нет! Ты что, в России? Молчи! Сейчас я тебе рентген сделаю.
Через час Козьмичев встал с кресла стоматологического кабинета в городе Нью-Йорке. Его лечил вынырнувший из небытия бывший плотник из далекого сибирского городка Касинска Сергей Голубев. Так как времени не было, они договорились, что завтра рано утром Серж заедет за Владом. Они смогут посидеть в каком-нибудь ресторанчике и поговорить.
Все время, проведенное вместе, Серега рассказывал о своей одиссее. Оказывается, идея сбежать из Союза появилась у него спонтанно. Тогда, когда после шторма его сухогруз "Амур" стоял в японском порту .... А еще точнее - перед тем, как он с группой коллег готовился к прогулке по городку. Может быть, так ничего бы и не случилось, если бы... Если бы в чемодане, где лежала еще ни разу не надетая рубашка, он не наткнулся на выписку из зачетки, полученную тогда, когда решил бросить медицинский институт. Как и зачем она попала в чемодан, в который он собирал вещи, необходимые в плаванье, он так и не понял. Видимо, случайно. Развернул. Это была выписка за все четыре курса мединститута. Неожиданно взгрустнул. Ведь еще немного - и был бы ты, Серега, дипломированным стоматологом. И вдруг его пронзила мысль: а почему бы не продолжить? Нет! Не в Союзе! В свободном мире... Ведь такого шанса больше не будет! Никогда! Он не вспомнил ни об оставшейся в Касинске матери, ни о могиле отца, ни о других родственниках и друзьях. Действовал, как автомат. А потому абсолютно спокойно. Погладил рубашку. Брюки. Положил выписку в карман куртки. Выслушал инструктаж помощника капитана, о котором говорили, что он стукач КГБ. С пятью парнями сошел на пирс, к которому вплотную подходили жилые кварталы.
Туда они и направились. Наткнулись на маленький домик с рисунком бутылки и надписью по-английски "The Crab Away" (У краба в гостях). Поняли, что это что-то вроде русской рюмочной. Парням очень хотелось попробовать японскую водку саке, но на всех у них было два доллара, и Серега уговорил идти дальше. Просто посмотреть на эту невидаль. У него уже был план - увидеть полицейский участок, заскочить туда и, используя свое, когда-то неплохое знание английского, сказать: "I'm Russian. Ask for political asylum. Я русский. Прошу политического убежища".
Однако все произошло неожиданно. Они уже возвращались на "Амур", когда к одному из одноэтажных домиков подъехала машина. Из нее вышли двое полицейских. Они зашли в дом, оставив дверь открытой. Решение пришло мгновенно. Серега рванул. Влетел в дверь. Увидел этих двоих и еще одного, видимо, начальника и заорал:
- "I'm Russian. Ask for political asylum!
Ошеломленные японцы смотрели на него.
-I'm Russian. Ask for political asylum! I'm Russian. Ask for political asylum. I'm Russian. Ask for political asylum! Help me!
Через мгновенье, услышав его исступленные вопли, в помещение влетели моряки.
- Серега, ты что?! Ты что?! Нам на "Амур" надо!
Он продолжал кричать свое. Парни схватили его и, несмотря на отчаянное сопротивление, потащили к выходу. Но полицейские, уже понявшие, что происходит, вмешались в потасовку. От их дубинок досталось не только парням, но и Сереге. Парням ничего не оставалось, как отбиваться от дубинок. Серега вырвался и, увидев какую-то дверь, влетел в нее. Он слышал все, что происходило за тонкой стенкой. Слышался русский мат, удары полицейских дубинок и кулаков. Его всего трясло. Вскоре все затихло, и в дверь вошел полицейский, которого он принял за наќчальника.
- Who are you? (Ты кто?) - рявкнул он на ужасном английском.- Give me your passport! (Дай пасќпорт!)
Серега протянул паспорт. В комнату вошли те двое, грубо защелкнули наручники и, выйдя, закрыли дверь на ключ. Серега еще несколько раз прокричал свое:
- I'm Russian. Ask for political asylum! Help me!
Никто так и не откликнулся. Потом за стенкой замолчали. Стало тихо. Только тогда Серега увидел, что в комнате нет ни стула, ни стола. Маленькое оконце оказалось с решеткой. В углу, на полу лежало нечто, напоминающее коврик.
- Циновка, - догадался он. Вспомнил, как сидят японцы - на скрещенных ногах. Сел. В полной тишине прошел час, другой... Ноги стали затекать. Он вставал. Ходил по комнатке. Думал. Думал. Думал. Потом захотелось пить. Стукнул ногой по двери. Тишина... За окном начало быстро темнеть. Периодически стучал в дверь. Результат тот же. В конце концов, утомленный всем, что случилось этим днем, он заснул. Проснулся от яркого света, бившего откуда-то с потолка. Перед ним стояли трое. Два японца и европеец. С трудом встал и произнес свою заученную фразу.
- I'm Russian. Ask for political asylum! Help me!
Европеец что-сказал на японском, и с него сняли наручники.
- Вы кто? - спросил европеец по-русски. Не очень чисто, но понятно.
- А вы?
- Я представляю посольство США. Зовите меня Стив. Так кто Вы?
Сердце Сереги запрыгало. Неужели все не зря!
- Я - Голубев Сергей. Моряк с советского сухогруза "Амур". Прошу политического убежища... Скажите им, чтобы дали попить.
- Такое дело, мистер Голубефф, - продолжал американец, пока Сергей жадно пил из принесенной бутылки.- Сейчас ты поедешь со мной.
- Пусть эти мне паспорт вернут и бумагу, что в нем.
- Они у меня, - сказал Стив. - Сейчас ты сходишь в туалет, и мы поедем.
Сергей не верил своим глазам и ушам.
- Куда?
- Куда надо! - жестко ответил Стив.
В машине, кроме водителя и Стива, сидели двое военных, мордастые и плечистые парни с пистолетными кобурами на животах. Один из них вышел, нагнул голову Сереге и толкнул его на сиденье. Серега оказался между ними. Сначала он думал, что его везут в американское посольство. Но, разглядев на эмблемах аббревиатуру MP, вспомнил, что расшифровывается она как военная полиция. И разволновался. Значит, не в посольство, а куда-то в другое место. Но что он мог поделать в этой ситуации?
- Слушай, Стив. Завези куда-нибудь поесть.
Американец молча открыл какой-то ящик, стоявший между ним и водителем. Вытащил большой пакет и протянул Сереге:
- Это армейский пищевой пакет. От их жратвы - кивнул он в сторону проносившихся мимо машины поселков и городков - как у вас говорят, загнешься!
Серега покрутил пакет, но так и не понял, как его вскрыть. Парни, сидящие с ним, заулыбались. Один взял у него пакет, откинул от спинки переднего сиденья столик, примерно такой, как в самолетах. Показал, с чего начинать. Это было первое знакомство с американским фаст-фудом. Сереге почти все показалось таким вкусным! Был даже пакетик с лимонным чаем! Салфетки для губ! Фантастика! Американцы смотрели на него и смеялись.
- Well? Yummy! (Ну как? Вкусно?)
Серега поднял большой палец.
- Excellent! (Отлично!)
Еда Серегу привела в весьма подходящее для данной ситуации настроение. Сидел, крутил головою по сторонам и ощущал себя так, как Алиса в стране чудес. Он стремительно переме-щался в неведомый мир! Но вскоре мелкие поселки и городки закончились. Машина подъехала к аэродрому. А потом и к стоящему на взлетной полосе маленькому и красивому самолетику. Вышли. Парни взяли его под руки и подвели к маленькому трапу. Самолетик загудел приятным баритоном, пронесся немного по бетонке и взлетел. Стив прошел в кабину летчика.
- Куда это они меня? - размышлял Серега, глядя в широкий иллюминатор.
Картина, разворачивавшаяся под самолетом, была невообразимой красоты. Слева и справа бескрайний океанский простор, окаймлявший острова, Изумрудные поля, разрезаемые лентами автомобильных и железных доќрог от города к городу. Все это, под косыми лучами еще не высоко поднявшегося солнца выглядело чем-то нереальным. Вспомнилось, что еще в Касинске он прочитал "Ветку сакуры" Всеволода Овчинникова. Но то была книга! А здесь и сейчас перед ним развертывалась панорама настоящей Японии!
Вскоре самолет начал снижение, и Серега увидел конусообразную гору с черным провалом посредине. Провал был окружен белым покрывалом. Да это же Фудзияма! Так вот, куда меня привезли! В Токио!
ќ- А ты знаешь, ведь меня тогда в КГБ вызывали, -ќ вставил Влад. - Я, честно говоря, даже трухнул. Думал, что из-за театра. Помнишь, я рассказывал, что от роли Ленина отказался. А оказалось, из-за тебя. Они решили, что мы с тобой заодно. Все пытали, зачем я тебе вызов посылал, не вел ли ты антисоветских разговоров. Тогда-то я узнал, что ты деранул. Но куда - не сказали. Потом от парней с "Амура" дошло, что в Японию. Мы с Ленкой сначала не поверили. Ты ведь на то, что имеешь такие намерения, даже не намекал.
- Я и вправду не думал. А тут как навалилось... Некогда было думать... Я тогда обо всех родных забыл. На одних рефлексах действовал... Ладно. У тебя время есть? Мне ведь еще о многом рассказать надо. Ты ведь первый после жены все это слышишь. Только ей всего не понять. Американка! Им наши русские страсти до лампочки!
После выхода из самолета его те же парни быстро и грубо затолкали в большой черный джип, в салон, отделенный от водителя непрозрачным стеклом. Машина помчалась. Сергей по-пытался отодвинуть занавеску на окне салона, но ему этого не позволили сделать. Ехали весьма долго. Вышел он из джипа в каком-то закрытом дворе. Перед ним возвышалось громадное здание. Эти же крепкие ребята бегом ввели его в подъезд. Лифт. Затем по длиннющему коридору завели в помещение и оставили одного. Стало ясно, что с ним обращаются, как с преступником. Но здесь, в отличие от его первого места пребывания на японской земле, было вполне комфортно. Стол с креслом. Стул. Столик. На нем какой-то прибор со стопкой бумажных стаканчиков возле него. Значит, можно попить. Правда, из окна ничего не было видно. Стекло в нем напоминало тонированную перегородку в джипе. Камера, что ли? Но воздух в помещении был непривычно свежий и чистый. Шел он из квадратного зарешеченного отверстия на потолке. Поќпробовал напиться. На приборе были две кнопки - синяя и красная. Вспомнил, что такие цвета стоят на обычных кранах. Подставил под носик стаканчик. Нажал красную. Приборчик зажужжал. Полилась струйка теплой воды. Нажал синюю - полилась холодная! Сидел на стуле, попивал водичку и размышлял, как долго будет один. Хорошо, что были часы! Он уже начал злиться, когда из двери в стене комнаты вышел Стив.
- Значит, так. Сейчас тебе принесут еду. Потом с тобой будут беседовать.
- Где мой паспорт? Зачем вы его забрали?!
- Не беспокойся! Не пропадет!
Из этой же двери появился высокий негр с подносом. Поставил его на стол. Отдал честь Стиву и вышел.
- Ешь, - сказал Стив и исчез за той же дверью.
Делать нечего, а есть уже хотелось. Поел. Запил каким-то вкусным напитком из высокого бумажного сосуда. Можно жить....Но неизвестность сильно тревожила. Спустя час из той же двери вышел русоволосый парень в сером костюме, сел в кресло и неожиданно на чистейшем русском произнес:
- Мистер Голубев! Вы находитесь на территории посольства США. Я Рич Нельсон. Я уполномочен задать Вам несколько вопросов.
К тому времени Сергей уже все обдумал и решил действовать напористо.
- Я сбежал с территории СССР для того, чтобы попросить у США политического убежища. А вы держите меня, как преступника. Пока мне не дадут написать прошение, ни на какие воќпросы я отвечать не буду.
- Ваше право. Вот ручка - пишите.
- Кому писать?
- Президенту США Рональду Рейгану. - И вышел. Видимо, советоваться.
Дрожащей от волнения рукой Сергей вывел:
Уважаемый, г-н президент США Рональд Рейган!
Написал один вариант, другой... Все не то! Наконец, получилось.
"Я, гражданин СССР, Сергей Алексеевич Голубев, бывший член экипажа советского судна "Амур". В настоящее время нахожусь на территории посольства США в Японии и прошу у Вас политического убежища".
Переписал начисто в двух экземплярах. Дождался Нельсона.
- Вот два экземпляра. Кому отдавать?
- Можно мне. А зачем два?
- Распишитесь на том и другом. Один мне, один Вам.
-And you're a guy does not miss. (А ты парень не промах.)
Расписался. Поставил дату. Место, где прошение было написано. И началось...
Кто он? Откуда? Возраст? Кто родители? Есть ли братья и сестры? Образование? Почему бросил учебу? Что делал после этого? Кем и как долго плавал на судне? И т.д. и т.п. Потом пошли вопросы о членах команды "Амура", вплоть до капитана. Где жил и с кем дружил на берегу? Есть ли знакомые, друзья, родственники во Владивостоке? И т.д. и т.п. К вечеру Сергей уже мало что понимал и соображал. Нельсон закончил его мучать и ушел.
Тот же негр принес поднос с едой. Потом пришел еще один. С наручниками. И отвел его в другое помещение, напоминающее гостиничный номер. С раздельным туалетом и ванной. Сергей посетил и то, и это. В ванной, на столике под зеркалом лежал бритвенный прибор, крем для бритья, какие-то баночки и нераскрытый пакет с мочалкой. Стояли баллончики с мылом и шампунем. Для него, советского парня, еще вчера мывшегося в судовом душе и бегавшего в общий гальюн, это было чересчур!
Назавтра все продолжилось. Задавались те же вопросы. Проверяют. Потом его заставили вспоминать, какие военные объекты и где он видел. Если видел, то что о них знает... И так целую неќделю. Правда, условия были хорошие. И каждый день обязательные прогулки по двору. Делать нечего - и Сергей терпел. Поскольку понимал - иного быть не может. Несколько раз он спрашивал Нельсона о том, что будет дальше, но тот только и отвечал, что от него ничего не зависит. Спустя неделю допросы прекратились. Что из представляющего интерес для разведки США мог знать бывший студент стоматологического факультета и простой матрос обычного сухогруза? Да ничего. Предположить, что он агент КГБ, можно было лишь в дурном сне. Операция с терпящим бедствие во время шторма русским судном и спасением его японцами была не по силам даже всемогущему КГБ. И от Сергея отстали.
Правда, еще целый месяц он пробыл в мучительном неведении и безделье. Единственным плюсом в это время было то, что он стал лучше понимать и говорить на английском. Потом Не-льсон привел его к Консулу, торжественно сообщившему, что Сергею Голубеву, политическому беженцу из Советского Союза, Президент США Рональд Рейган решил предоставить политическое убежище. Вручил паспорт, на синей обложке которого красовалась Большая печать США. У Сергея тряслась рука, когда он принимал этот документ.
В этот день он не мог ни есть, ни пить, Всю ночь шатался по своим, как он их называл, апартаментам. Возбуждение было такое, что замерь температуру - шкалы градусника просто бы не хватило. Заснул лишь под утро. И первой мыслью его была - у меня паспорт гражданина США! Пусть временный. Но паспорт! Еще два месяца назад ему такое даже не снилось. На дру-гой день Нельсон вернул его морской паспорт, выписку из институтской ведомости и спросил, до какого города США ему нужен билет. В ответ, что все равно, посоветовал лететь туда, где живет много русских, то есть в Нью-Йорк. Подумал - и дал адрес своего друга, преподавшего в Колумбийском университете. Друга звали Бен Сол.