Как часто бывает с людьми, склонными к рефлексии, мимолетный разговор с отцом о ленинском ролевом конфликте в Касинском театре напомнил Владику сон, в котором к нему являлся дед Трофим.
- Почему бы не положить этот сюрреалистический факт в основу сюжета нового рассказа? - подумал он. Но какого: фантастического или психологического? К фантастике его душа не лежала еще с юности.
Случилось это тогда, когда он прочитал "Лезвие бритвы" популярного писателя-фантаста Ефремова. Роман его не впечатлил и даже отбил интерес к этому литературному жанру. Но поскольку в его окружении увлечение фантастикой считалось признаком человека интеллигентного и современного, не оставалось ничего другого, как скрывать свою к ней антипатию.
Лишь братья Стругацкие немного изменили его отношение к фантастам. Разумеется, ему и в голову не приходило равнять себя с ними, способными силой своего таланта уйти из реальной действительности в придуманный мир. В глубине души он понимал, что этот переход был вынужденным, ибо освобождал от необходимости платить дань той самой идеологической составляющей, из-за отсутствия которой и случился у него первый конфликт с Леной.
Однако вскоре это благостное состояние дачника и начинающего писателя, раздумывающего над своим будущим, прервал звонок из заводского отдела кадров. Надо было ехать для окончательного оформления на работу. С момента написания заявления прошло даже меньше месяца. Определенно сказалась обещанная помощь отца. Беззаботная жизнь закончилась. Хотя они были рады этому обстоятельству, некоторые планы пришлось менять. Лена ни за что не хотела оставаться на даче и, как ее ни уговаривали, настояла на своем. В итоге они полностью перебрались в городскую квартиру.
Первое впечатление от предстоящего было в чем-то схоже с тем, какое в свое время на него произвел Владивостокский порт. Но там было все более или менее понятно, непривычными были лишь размеры океанских кораблей. Сейчас же, когда после сдачи экзамена по технике безопасности он впервые увидел эти циклопические сооружения, называемые термобарокамерой, и механизмы, обеспечивавшие ее функционирование, он ощутил тревогу, неуверенность, даже определенную беспомощность. Подумалось, что со своими шестимесячными курсами холодильщика и даже почти трехлетним стажем работы на корабле он будет обречен исполнять роль того самого подносчика гаечных ключей, что выводила его из себя еще в первый месяц появления на "Циклоне".
На деле оказалось, что все обстоит не так уж страшно. Возможно, потому что у него было незаконченное высшее, пусть и гуманитарное, образование, а может быть, потому что довольно быстро стало известно о его родстве с самим Козьмичевым, вскоре его отправили на курсы повышения квалификации. Курсы эти были какими-то странными, больше походившими на репетиторство двух нерадивых учеников. Потом до него дошло, что причиной всему не незаконченное высшее образование, а элементарная необходимость подтянуть его технический уровень настолько, насколько это окажется возможным. Вторым "курсантом" был Олег Гудков, парень моложе Владика, только что распределенный сюда после техникума. А их репетитором - заместитель начальника цеха и, как потом выяснилось, кандидат технических наук Батуев, доцент по совместительству в знаменитом Бауманском техническом училище. На вид он был не то калмыком, не то казахом... Чрезвычайно подвижный и с удивительной скороговоркой, которую не всегда можно было понять. Звали его Нариман Абдурахманович.
Сказать, что было трудно, значит не сказать ничего. Если Олег все-таки имел соответствующее специальное образование, пусть и среднее, то Владик первое время практически ничего не понимал. А как поймешь, когда речь идет то о критериях теплопередачи, то о термодинамической постоянной, то об энтропии или свойствах гелия... Правда, иногда в скороговорке Батуева проскакивали знакомые слова, но в основном... Приходилось переспрашивать, просить о помощи Олега, залезать в тома Большой советской энциклопедии. Когда удавалось встретиться с отцом, то все разговоры сводились к одному - что это такое? Мозги в буквальном смысле плавились и отказывались перестраиваться на литературный процесс. Пытался совместить. Разрывался между потребностью писать и необходимостью, как он смеялся, повышения уровня своей некомпетентности. Спустя какое-то время Владик понял, что двух зайцев одним выстрелом не убить.
Лене об этом решил пока не говорить. У нее уже начался первый учебный год в московской школе. Работа в восьмых классах была нелегкой. Дети настолько отличались от находкинских, что ее не покидало ощущение, будто она заброшена на Марс для обучения марсиан. Слава богу, Павлик был в детском садике! Владик же уходил из дома к семи, чтобы успеть на служебный автобус, отвозивший заводчан. Возвращался из-за значительного расстояния тоже не раньше семи. Ей надо было отвезти и привезти Павлика, проверять тетради, готовиться к урокам, заботиться о питании. И вообще, она с трудом привыкала к темпу столичной жизни.
Настроение от этого было не из лучших. Но не только из-за загруженности. Она никак не могла понять отношения к ней в коллективе. Нет, ей никто ничего плохого не говорил, но чувствовалось, что между ней и ее коллегами присутствует некая отчужденность. Лена поделилась этими ощущениями с Владиком, и они пришли к выводу, что это просто проявление высокомерия столичных жительниц по отношению к провинциалке. Но пассивное смирение с обстоятельствами было не в ее характере. Лена старалась, как могла, прежде всего уровнем своей работы доказать, что ничуть не уступает этим "московским штучкам".
Без сомнения, этот ее настрой и упорство в итоге растопили бы холодок отчуждения, если бы перед ноябрьскими праздниками не случилось то, чего ни она, ни Владик никак не ожидали.
Вернувшись с работы, Владик увидел жену на диване. Она лежала, повернувшись лицом к спинке дивана.
- Наверное, спит, - подумал Владик.
Павлик, расположившись на ковре, увлеченно играл шахматными фигурами, выстраивая из них сказочный замок. Владик помог ему справиться с конем, никак не желавшим держаться на голове короля, и вдруг услышал всхлипывания:
- Что такое, Лена? Ты что, плохо себя чувствуешь?
Обнял и хотел повернуть к себе. Она молча дернула плечом, давая понять, чтобы не мешал. Владик попытался еще раз:
- Леночка, миленькая, что с тобой? Ты плачешь? Что-то случилось? Не молчи...
- Слушай, отстань! Займись лучше ребенком или кухней.
Такое в их отношениях было впервые. Владик в недоумении ушел на кухню. Действительно, надо было хоть что-то поесть. Пока возился с яичницей, подошла Лена. Выглядела она спокойной.
- Ну что, хочешь услышать приятную новость?
- Спрашиваешь!
- Тебе как? По порядку или суть?
- Лучше суть по порядку.
- А эта самая суть в том, что сегодня твою жену назвали и еврейкой и жидовкой. Прямо так и сказали - жидовка.
- Ничего не понял! Кто? Где?
- В школе, милый, вернее возле школы...
- Слушай! Начала рассказывать, рассказывай!
- Выхожу из школы после уроков. Навстречу женщина. Пожилая, хорошо одетая. Идет прямо на меня. Я еще подумала, что, наверное, видит плохо, а очки не носит. Посторонилась.
Подходит и спрашивает:
- Так это ты, милочка, и есть Шимановская?
- В чем дело? Я Вас не знаю.
- Зато я тебя знаю! Это из-за тебя меня из моей школы вытолкали...
- Из-за меня??? С чего Вы это взяли?
И тут пошло. -
- Не знаешь? Как же? Устроил ее папочка на мое место... А она, видите ли, и не знает! Вы, евреи, везде пролезаете...
- Да Вы сумасшедшая! Оставьте меня в покое!
Отбежала от нее. И знаешь, что она вослед мне крикнула? - Жидовка!
Рассказывала эту дикую историю Лена без явно выраженных эмоций. И лишь закончив, не выдержала:
- Владик, милый! Что мне теперь делать? Меня с детства никто не только жидовкой, но и еврейкой не называли! Это ужасно! За что? Что я такого этой тетке сделала? Если это правда, если меня в эту школу устроил твой папа, да еще такой ценой, я там работать больше буду! Завтра же подам заявление...
Владик, ошеломленный не меньше Лены, пытался ее успокоить. Взывал к рассудку, приводил аргументы, на его взгляд, подтверждавшие ее догадку, что у старухи съехали мозги:
- Лена! Возьми себя в руки! Не директорша же тебе такое сказала! Какая-то тебе совершенно не знакомая тетка. Никто тебя не устраивал. Плюнь и забудь!
А у самого в ушах отчетливо звучал разговор с Леонтьичем о Ленином еврействе. И, видимо, это, вопреки его артистическому прошлому, снижало убедительность его тона. Да и Лена закусила удила:
- Я все решила. Завтра иду к директорше и подаю заявление...
- Пусть так! Но что ты будешь потом делать?
- Не пропадем. Я работы не боюсь. Филологи не только в этой школе нужны. Москва большая...
Настроение было такое, что до вечера они почти не разговаривали. Владик пытался писать. Но ничего не получалось, и в итоге он ушел спать. Лена проверила тетради, написала заявление об увольнении и тоже легла. Утром, как всегда, отвела Павлика в садик и пошла в школу, хотя в этот день у нее была самоподготовка. Директор оказалась на месте:
- Доброе утро, Ангелина Аркадьевна. Можно?
- Конечно, Елена Павловна. Садитесь. Я Вас слушаю.
- Увы, Ангелина Аркадьевна! Слушать Вам меня не придется. Лучше вот это посмотрите. Там все написано.
И положила перед ней заявление. Ангелина Аркадьевна взглянула на листок. Потом на Лену. Опять на листок... На лице ее появилось не то что недоумение, а крайняя степень растерянности:
- Простите, Елена Павловна. Я ничего не понимаю. Что случилось? Это не шутка? Вы ведь только начали работать. И заявление... - Налила себе воды. - Подождите. Дайте мне успокоиться. Такое в моей директорской практике впервые. Что Вас заставило на такое решиться? Я ведь за Вами слежу. У Вас совсем неплохо получается. Никто на Вас не жалуется. Ни дети, ни родители. Пока не объясните причину, разговора у нас не будет. Успокойтесь и расскажите, в чем причина.
- Причины две, Ангелина Аркадьевна. Первую Вы и сами знаете. Мне сказали, что к Вам меня устроили против Вашего желания. Сделал это, как мне сообщили, мой отец, Константин Васильевич Козьмичев. Так вот. Во-первых, он отец моего мужа. Во-вторых, я его об этом не просила. И работать там, куда меня, как было сказано, затолкали, я не могу. У меня есть самолюбие. Но это еще можно было бы пережить... А вторую причину я назвать не могу. Она мерзкая. Такая мерзкая, что...
И не выдержав, заплакала.
- Елена Павловна, что с Вами??? Этого еще не хватало. Попейте водички и успокойтесь, пожалуйста! Успокоились? Ну и слава богу! Так в чем дело? Я чувствую, что здесь что-то серьезное. Пока не расскажете, я Вас не отпущу.
И Лена, запинаясь и сдерживая слезы, рассказала о встрече и разговоре со своей "предшественницей".
- Теперь Вы все знаете и понимаете, что дальше работать в школе я не могу.
- Да-а-а-а... Такого услышать я никак не ожидала... Что я могу сказать? Еще раз прошу Вас успокоиться. И позвольте извиниться за действительно мерзкую выходку своей бывшей сотрудницы. С ней у меня разговор еще будет. Я ее не оправдываю. Нервы...нервы...
Я ведь ее просила еще в апреле, когда было распределение нагрузки на этот учебный год, взять вместо старших младшие классы. Работа попроще. Нагрузка меньше. Ей ведь уже шестьдесят пять. Нет! Отказалась! Она и мне всякого наговорила. А я ведь в районо советовалась. Там решили, что, если появится подходящая замена, то предложим ей перейти в другую школу. Сочли, что такое решение целесообразно. Я с этим была согласна. Наша школа в районе одна из лучших, а вот подходящую кандидатуру на старшие классы найти трудно.
Ну а когда вы появились, еще раз в районо ходила. Советовалась, что делать. Есть учитель. Молодая. С университетским образованием. С опытом работы, в том числе и в старших классах. Квартира не нужна. Ее упускать нельзя.
Да. Не скрою. О Вас меня просили. Но вовсе не Константин Романович, а его супруга. Мы ведь с ней давно знакомы. Толковая женщина. Не обижайтесь на нее. Да и меня можно понять. Иметь в школе невестку директора наших шефов совсем неплохо. А тут все сходится. Но не это было для меня главным. И с чего она решила, что вы дочь Козьмичева? Он ведь русский. И жена у него первая, я ее знала, была русской. Так что, Елена Павловна, простите, но я не вижу оснований для Вашего увольнения. Прошу Вас еще подумать. Если не передумаете, то... Но я бы хотела, чтобы Вы у нас работали долго. Об оскорблении могу лишь еще раз сказать, что это действительно мерзкий случай. Вот ведь! Знает, что сама в своем уходе из школы виновата. Так нет! Евреи, видите ли, виноваты. Это мы умеем. Но простите меня за вульгарность, плюньте! На больных не обижаются.
Хотя разговор с Ангелиной Аркадьевной немного успокоил, появились сомнения в ее искренности. Об этом она думала и по дороге, и когда стояла в очереди в гастрономе, а потом дома, вплоть до прихода Владика. По тому, что он вдруг начал рассказывать о своих делах и по его виду стало понятно, что он просто боится задать вопрос о ее визите к директору. А ей и самой еще не хотелось рассказывать. Заговорили об этом лишь вечером, уложив Павлика спать. После долгого анализа высказываний директорши решили, что та была искренна не только в оценке произошедшего, но и в нежелании отпускать Лену.
- Ты обрати внимание, - сказал Владик, - ведь она говорила то же, что и я. На эту училку надо просто плюнуть и забыть. Слишком много чести из-за таких уходить из школы.
И тут Лена сказала такое, что Владик услышал от нее впервые:
- Вам, русским, легко так говорить. Вам подобных оскорблений слышать не приходится. Тем не менее, вы оба правы. Заявление я заберу. С Маргаритой Михайловной говорить не буду. Она тут не при чем.
Предстоящий год обещал быть нелегким. Лена хотя бы не меняла профессию. Правда, забот о семье у нее стало неизмеримо больше, чем в Находке. Там была бабушка. Ему же надо было осваиваться на новой работе. Новой настолько, что из всего оборудования, которое ему приходилось обслуживать, узнаваемы были лишь насосы и трубопроводы. Тем не менее, помогал прежний опыт на "Циклоне" и окружавшие его коллеги. Вскоре он уже знал, что в смене лишь он один не имеет специального образования. Хорошо, что крепко державшиеся в натренированной работой в театре памяти лекции Батурина позволяли не задавать глупых вопросов. Это напрягало. Нужно было не только готовиться к поступлению в Литературный, но и работать над задуманным рассказом о том самом вещем сне, что бесповоротно изменил его судьбу. Почувствовал необходимость в чтении психологической литературы и даже самого Фрейда, для чего надо было посещать читальный зал, укорачивая время общения с Леной и Павликом. Еще хотелось помогать ей по дому и ходить не только в магазины, но и в театры, кино. Если для Владика многие спектакли московских театров, и даже Большого, оказались знакомы с детства и юности, то для Лены это был неведомый мир, который еще предстояло открывать. И вообще, оба они были молодыми людьми, жаждущими жизни. Поэтому многое приходилось делать за счет сна, в том числе и писать рассказ.
Давался он очень непросто. Если с началом все было понятно, то когда Владик дошел до монолога деда, дело застопорилось. И не потому, что не помнил, в чем была его суть, и какими словами дед ее выражал, а потому, что эти слова он мог доверить одному человеку на свете - Лене. Да и то, нужно сказать, он не был уверен, что Лена его поймет. А Владик уже чувствовал, что жизнь в очередной раз поставила перед ним гамлетовскую проблему - "быть или не быть"? Быть правдивым и позволить себе ту свободу мысли и слова, что выказал его герой, или, подменив суть, преподнести все как фантасмагорическую встречу и выпивку реального внука с явившимся из другого мира дедом? Конечно, этот поворот явно попахивал духом "Мастера и Маргариты", очаровавшим его еще в студенческие годы... Но другого было не дано. Настроение оказалось надолго и настолько испорченным, что Лена не могла этого не заметить:
- Ты что это последние дни такой хмурый? Не пишешь. Что-то не получается?
Несмотря на отсутствие желания рассказывать о своих творческих мучениях, он не сдержался. Слушала она внимательно, не перебивала. Потом поцеловала и прижалась к нему:
- Не стыдно тебе? Я уже вся истерзалась. Чувствую, что с тобой что-то происходит, а в чем причина, непонятно. И все эти годы ты молчал! Почему? Думал, я тебя не пойму? Неужели я такая стерва? Любимый человек терзается, а я его не поддержу! Ошибаетесь, Владлен Константинович! Мне Ваше двойное нутро давно уже ясно. Еще с театральных времен. Я еще тогда поняла, что трудно нам будет... Но я с тобой!
В этот год случилась большая радость. К осени в "Литературном мире" вышел рассказ "Воспитание по деду Трофиму". Первая об этом узнала Лена. В этот день она пришла домой пораньше, поскольку в гастрономе, где обычно покупала продукты, к удивлению, не было очередей. До того, как идти за Павликом, был еще целый час, и она, уютно устроившись на диване, принялась, неизвестно в какой раз, читать свою любимую "Анну Каренину".
Зазвонил телефон:
- Слушаю...
- Здравствуйте, я Альбина Ивановна. Из редакции "Литературного мира".
- Здравствуйте, Альбина Ивановна. Я Лена. Жена Владика. А я Вас знаю. Мне Владик о Вас столько рассказывал...
- Он дома?
- Нет, Альбина Ивановна, на работе.
- Тогда я Вас, Леночка, порадую. Вышел его рассказ. Пусть он завтра подъедет в редакцию, возьмет свой авторский номер и подойдет ко мне.
У Лены перехватило дух:
- Ой, Альбина Ивановна, как я рада! Громадное Вам спасибо! Это ведь и Ваша заслуга! Представляю, как Владик обрадуется!
- Меня благодарить не надо. Радуйтесь, радуйтесь! Есть из-за чего! Ну, пока!
- До свиданья, Альбина Ивановна. Всего Вам доброго!
Оставалось сбегать за Павликом и дождаться Владика. По пути она заскочила в гастроном за шампанским. Накрыла стол не в кухне, а в гостиной. А он, как назло, все не приходил и не приходил. Она уже потеряла всякое терпение, когда щелкнул входной замок и в двери появился ни кто иной, как Владлен Константинович Козьмичев! И замер от увиденного. За столом, уставленным всем самым вкусным, что было в их доме, чинно сидела его семья и молчала. Поцеловал жену и сына:
- Леночка, что случилось?
Та сделала невозмутимый вид:
- Ничего особенного. Что, я уже не могу со своим мужем выпить шампанского и вкусно поесть?
- Это ты хорошо придумала! В самом деле, почему нет?
- Тогда открывай и наливай!
- Итак, за что пьем?
- А почему нам не выпить за автора рассказа "Воспитание по деду Трофиму", который опубликован в последнем номере "Литературного мира"?
Ставшее явью смутное подозрение, что Лена устроила такую необычную встречу не случайно, его ошеломило:
- А ты откуда знаешь?
- Позвонила Альбина Ивановна. - Сказала, чтобы ты завтра подъехал в редакцию. Получил авторский номер и встретился с ней.
Он уже не был тем зеленым новичком, который впал в шок от вида своих стихотворений на страницах "Дальнего Востока". И радость его была уже немного другой. Нет, она не была меньшей. Теперь в ней появилась неожиданная для него самого нота:
- Вот я и начал отдавать долги деду... Давай, Леночка, помянем его. Он это заслужил. Честно говоря, надо было его в соавторы поставить...
Оставалось еще выпить за автора и его вдохновительницу. Что и было сделано. На завтра он отпросился у начальника смены с работы. Зачем, он не сказал. По дороге купил цветов. Секретарша встретила его, как давнего знакомого:
- Ну как теперь, молодой человек, фамилию свою не забыли?
Владик, как и при первом посещении редакции, отшутился:
- Как тут забудешь! Пропечатали меня черным по белому. Теперь она всему народу известна ...
Отделил часть от букета:
- Это Вам за приветливость.
- Спасибо, спасибо. Хотя бывает всякое, молодой человек. Могут и забыть... Теперь все от Вас будет зависеть... Но я Вас от души поздравляю! Как-никак, первый рассказ!
В дверь номер 13 стучал не робкий новичок, а признанный писатель. В комнате было крепко накурено. Дымил не только сидевший за столом Альбины Ивановны посетитель, но и, к его удивлению, она сама.
- А-а-а! Вот и он! Легок ты, Козьмичев, на помине. Вот сидим с Евгением Геннадьевичем...
- Вы, Альбина Ивановна, сначала вот эти цветы от меня примите. И низкий поклон за все, что Вы для меня сделали. Разрешите Вам ручку поцеловать?
Рука ее пахла удивительно -ароматом дорогих сигарет и духов. Альбина Ивановна поставила цветы в красивую вазу:
- Спасибо, Владик. Познакомься - Евгений Геннадьевич Северинов... Собственной персоной. Вы, как мне помнится, знакомы. Заочно, но знакомы. Да, Евгений Геннадьевич, это тот самый Владлен Козьмичев. Вы не ошиблись. Значит так, Козьмичев. Евгений Геннадьевич у меня по делу. Я его новый роман редактирую. А он, оказывается, уже прочитал твой рассказ...
- Бог ты мой! Кто бы мог подумать? Это сколько лет назад я тебе письмо писал? А тут открыл журнал, смотрю - в оглавлении фамилия одна вроде бы знакомая, смутно, но знакомая. Дай, думаю, посмотрю, что за рассказик... Поздравляю! Так, значит, ты мой крестник? Сколько тогда тебе было?
Владик не верил глазам... Перед ним сидел сам Северинов:
- Пятнадцать. Я тогда в восьмом классе учился. Я Ваше письмо, Евгений Геннадьевич, наизусть помню.
- Ну и куда ты после школы пошел?
- Не туда, куда Вы советовали. В театральное. Не последовал я Вашему совету... Только теперь осознал, что зря.
Евгений Геннадьевич посмотрел на часы:
- Слушай, к сожалению, мне некогда. В Союз писателей надо. На заседание правления. Проводить можешь?
Альбина Ивановна, прощаясь с ними, хитро улыбнувшись, спросила:
- Хороший сюрприз я вам приготовила?
Владик, идя к выходу, думал, что такого известного писателя, наверняка, ждет авто с персональным шофером. Но Северинов, пройдя мимо стоявших возле подъезда машин, направился к троллейбусной остановке. Владик даже удивился легкости его походки.
- Сколько же ему лет? Ведь он всю войну прошел. Значит, за пятьдесят.
Всю дорогу разговаривали. Не о рассказе. Северинов расспрашивал его о том, кто он и что делает, какие у него планы на будущее, что пишет. Потом дал свой телефон и адрес:
- Значит, так. Разговор наш не закончен. Продолжим обязательно. На следующей неделе жду звонка. Прощайте, мой молодой друг!
Владик не шел, а летел. А как еще могло быть, когда он, начинающий автор, получил приглашение к разговору от такого большого писателя, как Северинов! Подумал - дуракам везет...
Не заходя домой, позвонил Лене, сказал, что заберет сына из садика и еле дождался ее прихода.
- Ты знаешь, Владик, - отреагировала она на его рассказ о встрече с Севериновым, - Я уже начинаю бояться такого везения. То нам квартира московская, то тебя в "Литературном мире" напечатали, то ты Северинова встретил... Как бы наоборот не стало. Но за тебя я рада. С этим твоим Севериновым встречу упускать нельзя. Кстати, ты почему отцу не позвонил о рассказе? Некрасиво!
Оправдываться было бессмысленно. Оставалось лишь позвонить. Константин Васильевич известию обрадовался и попросил привезти журнал. Почитать.
Встречи с Севериновым на следующей неделе не случилось. В ответ на звонок женский голос сообщил, что Евгений Геннадьевич в поездке. Наказал извиниться и просил перезвонить через тройку недель. Но нет худа без добра. Этого времени как раз хватило для завершения нового рассказа. К Северинову он отправился не с пустыми руками. Жил тот в известном "Доме с башенкой" на станции метро "Смоленская площадь". Дверь ему открыла женщина средних лет:
- Женя, - крикнула она, - тут к тебе молодой человек пришел. Вас как звать?
- Владленом.
-Ну и чудно! - Протянула руку.- А меня Софья Сергеевна. Будем знакомы! Проходите.
Откуда-то из глубин квартиры уже появился Евгений Геннадьевич:
- Софья, а это начинающий писатель Козьмичев. Большое дело делает, понимаешь. С дедом своим нас знакомит! Ты нам кофейку по этому случаю, не заваришь?
Владик и раньше бывал в "сталинских" квартирах, но жилье Северинова произвело сильное впечатление. Особенно кабинет писателя, украшенный дубовыми панелями и картинами, среди которых он увидел несколько знакомых пейзажей Левитана. На стене, напротив стоящего посреди кабинета громадного письменного стола, висела великолепная копия "Утро в сосновом бору" Шишкина, которую он не раз видел в Третьяковке. Хозяин усадил Владика в кресло возле, как уже успел его окрестить Владик, царского стола. Сам уселся напротив. На столе, что сильно удивило Владика, не было того самого знаменитого творческого беспорядка, о котором ему приходилось не раз читать. Посредине стояла большая пишущая машинка. Слева от нее лежала стопка исписанных листов, придавленных "Литературным миром". Справа - нечто вроде небольшой полки с книгами. На корешках некоторых из них можно было разглядеть название.
- Надо же, - еще успел удивиться Владик. - Словарь Ожегова, словарь синонимов, словарь слитно - раздельно... Он что, не знает, как правильно писать?
- Ты не куришь? - обратился к нему хозяин.
- Спасибо, Евгений Геннадьевич! Нет! Вот на сцене иногда приходилось. По роли.
Только тогда Владик обратил внимание на нечто, стоявшее до сих пор на самом краю стола. Это была скульптура. Человеческая кисть, выполненная из красного дерева, держала на вытянутых венчиком пальцах дымчатую хрустальную вазочку.
- Точно, - вспомнил Владик. Дед и бабушка так держали блюдце, когда пили чай. Маленьким он пытался им подражать и, пока научился, расколотил немало посуды.
Евгений Геннадьевич заметил улыбку на его лице. Подвинул к себе скульптуру и стряхнул в вазу пепел:
- В Праге подарили. Софья Сергеевна поначалу в нее печенье и конфеты накладывала, а потом я ее в пепельницу превратил. Красиво? Точно! Итак, друг мой, как говорил небезызвестный Бендер, "продолжим наши игры". Вот тебе журнальчик. Посиди, посмотри, подумай. А я пока попишу. Мысль, понимаешь, интересную запишу...
Подал Владику тот самый номер "Литературного мира", с закладкой на его рассказе. Владик открыл и ахнул! Все страницы рассказа были испещрены подчеркиваниями и замечаниями на полях. Он вскинул взгляд на Евгения Геннадьевича, но тот его либо не почувствовал, либо проигнорировал. Ничего не оставалось, как следовать совету - смотреть и думать. Потихоньку стало ясно, что подчеркивал Евгений Геннадьевич не только то, что, на его взгляд, выглядело не очень, но и те места, что ему нравились. В том и другом случае все это сопровождалось комментариями, а иногда и правками. Одни казались Владику справедливыми, другие - не очень, а некоторые вызывали недоумение и даже возмущение:
- Как же так, - думал он, - ведь текст редактировала Альбина Ивановна? Она ведь и его самого редактирует. Значит, она в редакции не последний человек. Зачем же он так?
В этот момент в кабинет вошла Софья Сергеевна с тремя чашечками кофе на подносе.
- Сонечка, как ты вовремя, - широко улыбаясь, обратился к ней Евгений Геннадьевич. - Надо нашего Козьмичева немного отвлечь, а то он уже горячее кофе становится.
Софья Сергеевна все поняла с первого взгляда на взъерошенного Владика:
- Вы на него, Владлен, не обижайтесь. Это у него такая манера работы с молодыми. Нет, чтобы похвалить человека! Его в "Литературном мире" напечатали! А ты...
- А что я? Я его уже хвалил. Он слышал. И еще похвалю... Но должно, мой молодой друг, знать, что сам по себе этот факт никоим образом не означает, что теперь Вас только и будут по головке гладить. Читатель нашего брата, писателя, всегда оценивает по гамбургскому счету. Ему начхать, кто автор, где его опубликовали и т.п. Так сейчас я был читателем. Что-то мне в твоем рассказе понравилось, а что-то - нет. Имею право? - Имею. Вот я этим правом и воспользовался. Справедливо? - Ну вот, за нее, за справедливость и поднимем мы чашки с этим божественным напитком! А журнальчик этот я тебе ad futarum memoriam - на долгую память дарю. И пиши, пиши! Тебе бы на Высшие литературные курсы. Могу рекомендовать.
- Спасибо громадное, Евгений Геннадьевич, но меня туда не возьмут. Там высшее нужно.
- Ты же говорил, что театральное закончил.
- Увы! Только три курса. Теперь вот собираюсь в Литературный.
- А почему театральное не закончил?
- Долгая история...
- Поня-ятно-о-о... Не хочешь - не говори. Чем потом занимался?
- Из Москвы уехал. Три года в Сибири, в театре проработал. Затем три года в Находке жил. Плавал на рефрижераторе.
- На рефрижераторе? Кем? Ведь в театральном этому не учат.
- Закончил курсы механика судовых холодильных установок.
- Тебе сколько лет, Козьмичев?
- Двадцать восемь будет. На будущий год.
- Так ты, видать, много, где побывал?
- Во Вьетнаме пришлось побывать. На Курилах, Камчатке, Сахалине...
- Ну, что ж. Вполне писательская жизнь. А я вот на Тихом не бывал. Только до Хабаровска добирался. И вообще, с тобой интересно говорить.
- Смотри, Софья Сергеевна. Двадцать семь парню, а у него уже целая биография. А наш с тобой? Папа, займи, папа, помоги, папа, купи... Эх...
- Значит, так! Перед тем, как будешь сдавать документы в Литературный, поставь меня в известность. Я там кое с кем переговорю.
Владик понял, что пора прощаться. Что рукопись нового рассказа после того, как был прочитан "Воспитание по деду Трофиму", давать еще рано. И по этой же причине он не рискнул рассказать ни о стихотворениях, ни о рассказах, опубликованных в "Дальнем Востоке".
- Спасибо, Евгений Геннадьевич! Большое спасибо! Извините за отнятое время. Спасибо, Софья Сергеевна, за кофе. Здорово Вы его варите!! До свиданья.
Выслушав его и увидев рассказ, весь испещренный подчеркиваниями и замечаниями, Лена глубокомысленно заметила:
- Все правильно! Это он для того сделал, чтобы жизнь медом не казалась. И тебе, и мне. Распустили, понимаешь, губу... Все! Надо готовится к поступлению!