Константин Васильевич с детьми был на Оке. Маргарита Михайловна сидела возле дома за столом и перебирала землянику - собрана была полная корзина.
- Здравствуй, Влад! А где же наш внук?
Увидев, что Владик приехал один, решила, что это шутка и проделка Павлика, любителя всяческих мистификаций и игры в прятки.
- Правда, я действительно один. Надеюсь, не прогоните?
- Еще чего! Такая погода! Уже земляника пошла. Я, как своих на Оку отправила, так сама - в лес. Пусть первыми ягодами полакомятся. Жаль, Павлик не приехал. Что-то случилось?
- Да как сказать...
- Так и скажи. Если не секрет... Земляники с молочком холодненьким хочешь?
Не ожидая ответа, сбегала в дом, принесла кувшин молока, синюю фарфоровую тарелку и ложку. Насыпала земляники. Налила молока. Насыпала сахара. Ешь!
- Спасибо, Маргарита Михайловна! А хлеб белый у Вас водится? Я к тому же еще и голодный.
- Голодный? Вот и перекуси пока. Купальщики мои придут, обедать будем. А что ж тебя Лена голодного отпустила? Сегодня же выходной. Ее дома нет?
Владик понял, что дальше молчать не получится, и отодвинул тарелку:
- Нет ее дома. И Павлика нет. Вы только не пугайтесь, но и не будет. Конечно, она дома и Владик с ней. Но в другом доме.
- Как это понять? - недоуменно и встревожено отреагировала Маргарита Михайловна.
- Как? В буквальном смысле. Я теперь живу один.
- Как - один???
- Это долго объяснять. Может, подождем купальщиков, а то потом еще отцу придется повторять.
- Тебе виднее... Да и ягоды надо доесть.
Они замолчали. Владик подвинул тарелку, и вдруг ему пришло на ум, что ее синие края, обрамляющие озерко белого молока с плавающими в нем красными ягодами земляники, есть не что иное, как стилизованный сине-бело-красный флаг Франции.
- Час от часу не легче! Прямо символ обретенной свободы, - подумал он. - Вот и ешь ее, Козьмичев, пока не наешься!
Однако кушать после этого как-то расхотелось.
- Спасибо, Маргарита Михайловна! Наелся...
- Так ты еще вон сколько не доел...
- Потом доем.
Маргарита Михайловна, видимо, почувствовав резкую перемену его настроения, только улыбнулась и продолжила переборку ягод.
Начала меняться и погода. Высоко плывущие легкие белые облака быстро начали темнеть, и вскоре над дачным поселком и окружающим его лесом пошел сильный дождь. Пока они перебирались на веранду, прибежали Константин Васильевич с Аленкой и Витей. Те первым делом набросились на старшего брата.
- А где Павлик?
- Подождите с вопросами, - сказал Константин Васильевич. - Сначала переоденьтесь. И мне дайте поздороваться.
- Владлен Константинович, собственной персоной! Очень приятно!
Первый вопрос, с которым он обратился к Владику, вернувшись на веранду, был такой:
- Не понял. Где Лена и Павлик? Мы же хотели вместе отметить окончание института.
- Разве тебе ничего не сказали?
- Нет.
- Давай подождем Маргариту Михайловну.
- Рита, что ты там? Мы тебя ждем.
- Да она уже кое-что знает.
- Я сейчас. Вот только ребятам поесть дам.
Под хлещущий по крыше и оконным стеклам веранды ливень Владик рассказывал о том, что произошло между ним и Леной. Козьмичевы молчали. Отец лишь недоуменно покачивал головой, а Маргарита Михайловна не отнимала ладоней от щек.
- Что ж ты молчал? Неужели до тебя не доходило, что у нее кто-то завелся, - спросил отец. - Наверное, что-нибудь можно было бы еще сделать.
- Ты, Костя, наивный, - вступила в разговор Маргарита Михайловна. - Что он мог сделать? Запереть ее дома? Смешно! Следить за ней? Мерзко! Значит, дело не только в ней, но и в нем. Перенадеялся на нее. Уверовал, что их любовь вечна. Так ведь, Влад?
- Наверно, так. Вообще, странно получается. В том, что любовь наша была взаимной, я и сейчас убежден. И хотели мы одного и того же - чтобы я стал писателем. Каждый нес свою ношу. Я за эти дни перебрал по косточкам все свои основные шаги и поступки и не могу ни один из них назвать причиной ее ухода. Не могу! Не подумайте, что во мне сейчас говорит мужская гордость. Нет! Просто я пытаюсь мыслить рационально и не сваливать вину на кого-то. Хотя теперь я знаю, этот кто-то реально существует. Да, наверное, надо было бороться. Обещать, что дальше все у нас будет по-иному. Но это значило бы обмануть и себя, и ее.. К тому же, вряд ли бы что-то из этого получилось. Правы Вы, Маргарита Михайловна. Слишком я уверовал в то, что единство цели для мужа и жены - главное. Да что тут единство цели, если даже дети не всегда удерживают от разводов! И даже взаимная любовь - не всегда панацея. Важно нечто большее! Способность к жертвенности. С обеих сторон. Если ее нет, нет и семьи. Вот в этом корень случившегося. Лена (он поймал себя на том, что впервые и не только в этом разговоре, а вообще за последнее время, произнес ее имя) просто исчерпала отпущенный ей природой лимит жертвенности. Но скажите мне, дорогие и мудрые люди, что я должен был сделать, чтобы помочь ей. Бросить учебу? Завязать с писательством и журналистикой? Бегать по театрам и кино? Перестать быть собой? Уверяю вас, результат был бы тот же! Только обвинили бы меня не в эгоизме, а в том, что я уже ни кто иной, как несостоявшаяся личность, недостойная ее любви. А она так же бы сделала ручкой...
Пусть то, что я сейчас скажу, покажется нескромным, но вместо шести лет я закончил институт за четыре. Это факт! И вкалывал не столько и не только для себя, сколько для нее и для Павлика. И что в ответ? - "Я устала так жить... Я свои обязанности выполнила. Тебя выучила. Моя совесть чиста. Прощай..." Будто мы с ней договор такой заключали - на учебу... Приятно такое выслушивать? Мне после этого говорить с ней не хотелось. А главное - бесполезно.
Так или примерно так рассказывал он отцу и Маргарите Михайловне о трагедии, постигшей его семью. И лишь об одном умолчал - насколько бесповоротно его решение забыть Лену. Но этот вопрос был запрятан в таких глубинах души, куда не было доступа ни иррациональному, ни рациональному анализу.
Владик даже не заметил, как Константин Васильевич встал, сходил в дом и принес бутылку коньяка, рюмки. Налил.
- Что тут скажешь? Мне в жизни подобные коллизии встречались. В этих случаях искать, кто виноват больше - гиблое дело. Но очень, очень грустно, что и сына моего сия чаша не миновала. Виноват ты - не виноват, тебе виднее. Я тебе не судья. Как это скажется на твоей судьбе, не знает никто. Хочется верить, и твоя исповедь меня убедила, выводы ты сделаешь правильные. Жаль ли мне твою бывшую жену? По большому счету, жаль. Иначе как предательством ее поступок назвать не могу. Но пусть у нее все будет хорошо. Пусть все хорошо будет у твоего сына и моего внука. Пусть все хорошо будет и у тебя. Вот за это давайте выпьем!
Под вечер воскресенья Владик возвращался в Москву. И впервые после ухода Лены в го-лове его напряженные размышления о событиях последнего месяца уступили место заботам ближайших дней.
Вспомнил, что так и не забрал из типографии томик сборника для Альбины Ивановны, что надо позвонить Северинову, что в редакции ждут от него очередную статью, что из-за всех этих передряг так и не заплатил за квартиру... Вспомнил, что надо отдать в прачечную постельное белье и рубашки... И вдруг вспомнил, что он так и не знает, подала ли Лена заявление на развод.
Прошло уже несколько месяцев. Где-то в начале зимы, когда он уже собирался лететь в командировку в Норильск, позвонила Лена. Позвонила не домой, а в редакцию.
- Козьмичев, надо поговорить. Я сейчас в школе. Освобожусь в семь. Если можно, приеду домой. Если нельзя, то скажи, где и когда.
Он немного оторопел.
- Как хочешь. Можно и дома. Часиков в восемь. У меня кое-какие дела есть.
Но с делами, а точнее говоря, с окончанием статьи в газету, он справился лишь в девятом часу. Ждал, что бывшая жена перезвонит, но зря. Подумалось, что встреча откладывается и торопиться не надо. По пути зашел в гастроном. Уже стемнело. И он как-то не обратил внимания на фигуру, сидящую у подъезда:
- Влад, ты что, уже меня не узнаешь?
- Лена? Ты? Так поздно? Я в редакции задержался.
По лестнице поднимались молча. В первый раз после расставания он увидел ее лицо толь-ко на своей лестничной площадке. Но мельком, ибо открывал дверь квартиры:
- Проходи. Чему обязан?
- Ты бы хоть стул предложил. - И смолкла.
Ее лицо, обычно свежее и красивое, выглядело серым.
- Это, видать, свет так падает, - подумал он. - Так о чем ты хочешь поговорить?
Он увидел, как она вздрогнула. И, видимо, для того, чтобы успокоиться, открыла сумку и стала что-то бесцельно искать...
- Ты что молчишь? Это ведь не мне пришла в голову идея поговорить, а тебе. Если о разводе, то сделаю, как обещал. Кстати, ты заявление в ЗАГС написала?
Лена наклонила голову и почти про себя произнесла:
- Я...я, не хочу...
- Чего не хочешь? Заявление на развод писать? Так ведь это не моя инициатива. Ты и подавай! Могу подсказать, в чем меня обвинить. Чтоб поверили.
И вдруг увидел, что по ее щекам поползли слезы:
- Ты-ы-ы меня не поня-я-я-л. Я не хочу-у-у-у разводи-и-и-и-ться...
От такого поворота разговора он едва не сел на пол.
- Я ослышался?
Лена вдруг сползла со стула на колени.
- Влад! Если можешь, прости, прости, прости... Я знаю, такое не прощают... Но я тебя умоляю, ради нашего сына прости меня... И-и-и-и позво-о-оль мне вернутся к тебе... Владик, я не хочу с тобой разводиться. Я-я-я-я не знаю, что со мной случи-и-и-лось.. Я помню свои слова, будто я свои обязательства относительно твоей учебы выполнила... Но теперь я поняла, - она немного успокоилась, что те слова пахли предательством, - и, захлебывалась в скороговорке, продолжила, - что увлеченность приняла за любовь. Я сейчас скажу такое... и мне нисколько не стыдно... Последнее время я лежала с ним в постели, а думала лишь о тебе, чувствовала лишь тебя...Я прошла через такие страшные испытания... Я поняла, что мне не жить без тебя. Что я тебя, несмотря ни на что, продолжаю любить и это моя судьба... Павлик все время спрашивал, где мой папа? Просился домой. Что я могла ответить? - Что мама твоя - дрянь, что она предала твоего папу...
Я отдаю себе отчет, что мое неожиданное появление здесь выглядит в твоих глазах не иначе, как трюком... Мало того, так еще и сына притащила... Чтобы посильнее разжалобить. Глядишь - простит и обратно примет... Но я умоляю тебя поверить... Все, что ты слышишь, это искренне.
Она замолчала. Владик будто онемел. Все слова, которые он мог обратить к ней, вылетели из головы. Перед ним на коленях стояла молодая плачущая женщина, которую он любил все семь лет совместной жизни, с которой у него сын... Просила прощения... Что делать?
Не сразу осознав, что это такое, он на негнущихся от волнения ногах подошел к двери и открыл. На площадке стоял Володя. Одной рукой он держал Павлика, другой - чемодан.
Павлик кинулся к нему:
- Папочка, папочка! Ура!
Владик поднял его на руки, крепко прижал к себе. Расцеловал такое родное личико и за-нес в квартиру. Лена встала с колен и, не глядя на них, ушла в кухню. Володя стоял в проеме открытой двери
- Вот и все! Я знал, что этим кончится.
Поставил чемодан. Развернулся и пошел к лестнице.
- Ты куда?!
Володя, не откликаясь на вопрос, скрылся за углом. Владик чувствовал себя, как в каком-то сне. Ни появление Лены и их разговор, ни то, что в его квартире находится Павлик, не воспринималось разумом как реальность. Он бессильно сел на стул, на котором только что сидела Лена. Подбежал Павлик.
- Папа, я к дяде Володе не хочу. Можно, я сегодня у тебя останусь. И мама тоже. Можно? А у тебя молочко есть? Я молочка с печеньем хочу!
Нервы Владика не выдержали. Он обнял Павлика и заплакал. Сначала потихоньку, а по-том все громче и громче. Павлик испуганно закричал:
- Мама, наш папа плачет!
Лена, сама в слезах, вышла из кухни, но молчала. Отчего он плакал, Влад не знал. Ни сейчас. Ни потом. Может быть, от радости, что видит Павлика. Может быть, от того, что видит Лену. А может быть, от того потока откровенных и горьких слов, что обрушила она на себя... Но, скорее всего, ему просто было безумно жалко всех персонажей этой пьесы, в которой он невольно оказался и главным героем, и режиссером. Ибо от его слова зависела судьба всех ее персонажей. Что ни говори, артист и писатель с черствой душой - нонсенс!
Он встал. Закрыл дверь. Вытер глаза ладонью.
- Значит, так. Вы остаетесь здесь. Спать ложитесь на кровать. Я на диване. Что и как будет дальше, я не знаю. На днях я лечу на неделю в Норильск. Будет время подумать. Подумай еще раз и ты. Сейчас уложи Павлика спать, а я хочу выпить чаю. Хочешь, присоединяйся.
И ушел на кухню.
Чай они попили молча. Лена ушла спать, а он еще долго сидел перед пустыми стаканами и остывающим чайником. Потом лег. Но какой мог быть сон? Лежал с закрытыми глазами и думал... Вернее, ему казалось, что думает, ибо потом ничего из той почти бессонной ночи он вспомнить не мог. Несколько раз вставал. На цыпочках подходил к их когда-то общей кровати. Смотрел и слушал, как спит Павлик. Думал, что спит и Лена. Пока, через минуту после своего третьего захода в спальню, не услышал, как она прошла на кухню. Лежал и думал - встать или нет? Решил встать. В знакомом ему халатике она сидела у окна.
- Откуда у нее халат,- подумал он. Потом вспомнил, что Вадим пришел с чемоданом. Видимо, она знала, что уход неизбежен. Но почему-то с собой не взяла.
- Не спишь? - обратился он к ней.
- Как видишь!
- Да-а-а... Я тоже. Ну что теперь будем делать?
- Владик, я для себя уже решила: все зависит от тебя. Принимаешь - я с тобой. И обе-щаю, что ты никогда об этом не пожалеешь. Скажешь "нет" - возвращаюсь к маме.
Шок от их встречи уже стихал. Он смотрел в измученные глаза Лены, и ему хотелось верить, что эти слова идут из глубины ее души.
- Если ты думаешь, что я не хочу тебя видеть, то ошибаешься. Сказать правду? Очень хо-чу, но очень боюсь. И за себя, и за тебя. Боюсь, что ты опять не выдержишь. Не в том смысле, что снова кого-нибудь найдешь, а в том, что не выдержишь моих неизбежных командировок, ночных сидений за столом, моей вечной занятости. Не думаю, что с окончанием института я стану менее занятым. Боюсь, что я не смогу снова стать тем прежним Владиком-артистом, стихоплетом и балагуром, которого ты полюбила. Ты вот как-то бросила, что я изменился. Не спорю. Но я просто стал старше, и, наверное, спокойнее, а может быть. я ошибаюсь, и (со стороны виднее) чуть-чуть мудрее. Но ты ведь сама этого не только хотела, но и способствовала этому. Поэтому, что бы ни произошло между нами дальше, я всегда буду тебе благодарен. Но мне нужно немного времени, чтобы до конца осмыслить случившееся. Прилечу - поговорим. Договорились?
Было видно, что и она немного успокоилась
- Договорились. Влад, а почему ты не спрашиваешь, что со мной было? Как я жила со дня нашего расставания? Кто такой Володя? Почему он сам привел сюда Павлика и принес чемодан??? Ладно, если мы сумеем остаться вместе, сама все расскажу.
- Захочешь, расскажешь. Не захочешь - не надо.
Должен сказать, что такое окончание разговора моих героев, Лены и Владика - это их личное дело. А право автора рассказывать читателю обо всем, что, с его точки зрения должен знать читатель. Но если читатель подумает, что с Леной произошло то, что обычно происходит с молодой замужней женщиной, когда она увлекается другим мужчиной, то он ошибется. Если перефразировать известную фразу Льва Толстого из первой главы "Анны Карениной": "Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему", то можно сказать: Лена была счастлива так же, как большинство женщин, но несчастлива очень по-своему.
Она регулярно посещала городской семинар преподавателей русского языка и литературы. Со многими его участниками, абсолютное большинство которых составляли женщины, она уже была знакома. Семинар ей очень нравился. На нем выступали и ученые, и вузовские преподаватели, и школьные учителя. Руководитель семинара, профессор филологического факультета МГУ, уже давно обративший внимание на эту красивую женщину, но не столько на ее внешность, сколько на активность и аналитический склад ума, однажды предложил ей выступить с докладом. Выбирать тему долго не пришлось. В ответ на вопрос, о чем бы она хотела поговорить, предложила проблему, близкую к той, которую разрабатывала в дипломной работе - проблему авторского стиля. Доклад так и назвали - "Авторский стиль в советской прозе" (на примере преподавания литературы в старших классах).
Доклад был принят очень хорошо. Еще стоя на кафедре, она почувствовала чей-то необычно пристальный взгляд. Прошлась глазами по рядам и поняла, что этот взгляд принадлежит незнакомому ранее мужчине. Взглянула на него. На вид ему было 40-50. Но это длилось мгновение. Затем, увлекшись докладом и ответами на вопросы, она о нем и не вспомнила. Каково же было ее удивление, когда после доклада он вдруг подошел.
- Прошу прощения, Елена Павловна. Позвольте представиться - Владимир Григорьевич. Филолог. Должен сказать, что Ваш доклад произвел на меня сильное впечатление. Это Ваша научная тема?
- Спасибо за оценку. Но это не научная работа.
- Не знаю, не знаю... На мой взгляд, этим стоит заняться всерьез. Вы что закончили? Иркутский Университет. Понятно. Позвольте еще раз представиться - Москвин Владимир Григорьевич. А вообще, Вас интересно слушать. Увижу Вас в расписании семинара, обязательно приду...
На этом и расстались. Выступить на семинаре в этом же году еще раз не случилось. Вторая встреча была абсолютно случайной. С Надей они действительно были на спектакле Малого театра "Плутни Скапена" по Ж.Б.Мольеру, когда во время антракта она увидела Москвина. Он обрадовался явно сильнее, чем она, так как был в театре один. И после спектакля вызвался их проводить. Так получилось, что сначала надо было проводить подругу, а потом на метро и троллейбусе ехать к ней. Но когда вышли из метро, передумали. Вечер был хороший, и решили пройтись. Тогда она еще не думала, что у этой встречи будет продолжение. И не одно. Вначале они ходили в театры, в кино, на выставки втроем. Но вскоре, поняв, что не она интересна Владимиру Григорьевичу, подруга оставила их.
Постепенно выяснилось, что Владимир Григорьевич работает в Институте Мировой литературы Академии наук. Специалист по англоязычной литературе и по совместительству переводчик. Не женат. Разумеется, несмотря на это обстоятельство, никаких дальнейших планов на перспективу их встреч у Лены быть не могло. Хотя внешне он ей явно нравился, соглашалась она на встречи и походы с ним скорее из-за не проходящей обиды на Владика. Но время бежало, встречи не прекращались. И однажды, когда он, в очередной раз встретив ее возле школы, предложил заехать к нему домой, она согласилась. Владик как раз приболел и был дома с отцом, корпевшим над дипломом. Кончилось это, как и должно было кончиться, постелью. Потом она сама себе пыталась ответить, что ее толкнуло лечь с ним. Опыта, подобного этому, у нее не было. Козьмичев был первым и единственным. Уже потом, осмысливая случившееся, она пришла к выводу, что тот поступок был не столько проявлением любви с первого взгляда к Володе, сколько неожиданным для нее самой взрывом страсти, любопытства и каким-то необъяснимым желанием отомстить мужу. Не понятно, за какие его грехи, но отомстить.
Со временем эта внезапно охватившая ее существо страсть стала виной естественного продолжения их встреч. Она пыталась противостоять ей, но не могла, а может быть. уже и не хотела. Неудивительно, что ее отношение к Владику стало стремительно меняться. Ее уже давно раздражала его постоянная занятость. Теперь этот повод дополнила необходимость читать и править рассказы, которые должны были войти в дипломный сборник. Мало того, что она уставала от проверки сочинений учеников, так еще и эта работа! Из-за нее приходилось пропускать встречи с Володей. Но иногда она не выдерживала и просто откладывала вычитку на потом. Придумывала различные объяснения и уезжала к Москвину.
Временами она боялась, что Владик догадается о ее романе и измене. Даже удивлялась, как он ничего не замечает. Вроде бы он нормальный мужчина. Но, не находя этим опасениям прямых подтверждений, успокаивалась и полагала, что причина не в том, что она все чаще не могла и не хотела быть в постели с ним такой же заводной, какой она была раньше, а в его постоянной загруженности и усталости. Тогда она принималась успокаивать себя тем, что дело в охлаждении мужа к ней. А он, из-за всех свалившихся на него дел и обязанностей, иногда просто забывал, на каком он свете. Неизвестно, сколь долго бы продолжался ее роман с Москвиным. Но где-то ближе к началу летних каникул и времени защиты у Владика он неожиданно заговорил об их будущем. Она сразу обратила внимание на эту формулировку - их будущее.
- Ты какое будущее имеешь в виду? Наше? Совместное? Так ведь я замужем.
- А то я не знаю! Но знаю и то, что за эти полгода я понял - с тобой мне хорошо. И ты мне нужна.
Лена понимала, что такой исход их отношений не исключен. Даже думала об этом. Но в этот момент, несмотря на свой решительный характер, не осмелилась ответить согласием.
- Володя, прости, но я не готова дать ответ прямо сейчас. Не готова... Мне надо подумать. Не торопи меня. Я ведь не одна. У меня сын, без ума любящий отца. Как быть с ним?
- Леночка! Я ведь и не прошу дать ответ немедленно. Но послушай меня. Тебе разве со мной плохо? У нас ведь столько общих интересов... И даже постель общая. Пусть не общая, в смысле семейная. Но со мной ты теперь чаще, чем с мужем. Ведь факт! Сколько так может продолжаться? Тебе разве легко жить на два дома? И, извини за прямоту, врать и выкручиваться? Мне что - я один. Мне некого и нечего бояться!
- Володя, мне с тобой очень хорошо. Ты прав. Надо что-то решать... Но я тебя еще раз прошу дать мне возможность немножко подумать.
Она ехала домой и думала о разговоре с Москвиным. Сказать, что он был для нее неожиданным, она не могла. Скорее где-то даже ожидаемым. Как молодой женщине, пусть даже замужней, признание другого мужчины было ей приятно. Настораживало лишь то, что при этом фактически предложении выйти за него замуж Володя ни разу не произнес "люблю". Но готова ли она расстаться с Козьмичевым и стать женой другого, она еще не знала. Поняла это лишь перед самым домом. Она не против. Оставался лишь вопрос, когда? Это было проще. Дождаться защиты Владом диплома, сходить на банкет, сообщить ему о своем уходе и подать заявление на развод. Так она и сделала.
О том, как это было, я уже поведал читателю раньше. К разговору с мужем она готовилась несколько дней. Зная себя, понимала, что обязательно нужно будет сдерживаться, не скаты-ваться на упреки и не провоцировать на них Владика. По ее замыслу, расставание должно было быть спокойным и красивым. Но все пошло не так, как она задумывала. Она говорила, а он молчал. Она смотрела ему в глаза и, зная его впечатлительность и эмоциональность, хотела увидеть в них хоть недоумение, хоть растерянность, наконец, злость на нее. Ведь это не он изменил ей, а она... Ведь это не он ее бросает, а она... Вопреки ожиданиям, глаза его показались ей не просто спокойными, а даже равнодушными. И это окончательно убедило ее в своей правоте. Она ведь не знала, что Козьмичев уже давно понял, что у нее кто-то есть, кроме него. И все откладывал и откладывал разговор и выяснение с ней отношений.
Через пару дней после ее неожиданного возвращения Владик улетел в Норильск. Но за это время его командировочное задание значительно расширилось. У Главного редактора родилась идея подготовки не просто репортажа о тружениках заполярного гиганта социалистической индустрии, а полномасштабной статьи о Таймыре. Поэтому полетел он на пару с обозревателем отдела экономики Версталовым. Планировали вернуться через неделю. Но, как это нередко бывает, командировка растянулась аж до двух недель. Судьба, предоставила ему возможность спокойно обдумать отношение к Лениному возвращению. Простить или нет? Простить - значит снова видеть рядом с собой не только ее, но и Павлика. Простить - это забыть все, что она сделала. Готов ли я к этому? - Раздумывал он. - Простить могу. Но забыть???
Он не верил романам и даже известным по жизни историям, в которых муж или жена оказывались способными не просто простить супруга за измену, но и забыть об этом. Такие романы он считал пошлыми, а их авторов не способными к пониманию глубины человеческой психики. Знакомые истории из настоящей жизни представлялись ему ничем иным, как страу-синой манерой - спрятав голову в песок, уйти от реальности.
- Она была права, - вспомнилось ему, - "если мы сумеем остаться вместе...". Наверное, именно это она и имела в виду. Сумеем забыть - останемся вместе. Не сумеем - расстанемся.
Был в его голове и другой, более радикальный вариант.
Приезжаю. Говорю, что то, как она со мной поступила, я простить не могу. И навсегда расстаться. Пусть уезжает к Анне Семеновне. Но ведь уедет она не одна. С Павликом. Значит - расстаться с ним навсегда... Она, в конце концов, выйдет замуж, и кто-то другой усыновит моего Павлика. Последнее его ужаснуло. Расстаться с сыном?! Нет!
В итоге созрел такой замысел.
- Раз забыть обо всей этой истории у меня не получается, тогда придется вообразить, что я на ней снова женюсь. Что ж, значит, снова придется играть роль. И играть ее не по принципам Чудинова, а в полном смысле по принципам Станиславского. С верой в предлагаемые жизнью обстоятельства. Сверхзадача! Собственно говоря, почему? Если я знаю, что, несмотря ни на что, нам расставаться не стоит, то наоборот. Ведь не пытает же большинство молодоженов, сколько было у нее или у него мужчин или женщин. Это личная жизнь каждого. Ее либо не принимают и не женятся, либо не берут во внимание и женятся. Ведь она-то меня об этом не спрашивала. А я никогда не рассказывал о своих постельных достижениях.
И уже ни о чем другом все последние командировочные дни, вплоть до возвращения в Москву, думать не мог. Решение было принято.
Только вот Лена об этом не знала. Ох, как нелегко далось ей это время... Сначала ждала, что Владик ей позвонит. Но день шел за днем, прошла неделя, пошла вторая, а звонка не было. У нее даже появилось подозрение, что Владик уже в Москве, но домой возвращаться передумал. От этой мысли ей стало так тошно, что ни о чем другом она уже думать не могла. Ни в школе, ни дома.
- Как же так, ведь мы договорились... Неужели он передумал? - Вспоминала все семь лет их совместной жизни и не могла припомнить ни одного случая обмана с его стороны. Зато я отличилась! Столько времени лгала напропалую! А он верил. Верил всей этой чуши. Он - не Володя. Этому соврать ничего не стоит. Врал, что не был женат, что детей у него нет. Врал, что жить без меня не может. Как я могла поверить? Мало того, спать с ним и даже согласиться стать его женой! Слава богу, что не забеременела... Пришлось бы тогда не о возвращении к Владику думать, а о другом. Как ты, Ленка, могла до такого дойти? - казнила она себя.
Ну, может быть, несколько дней после переезда к Володе она приспосабливалась. И то, не к нему. К самой себе, ставшей другой и переместившейся в новую реальность. Наконец, после долгого пребывания в двух измерениях отпала нужда обманывать Козьмичева и придумывать оправдания самой себе. Но как бы она ни считала себя правой в решении уйти от Козьмичева, червячок, поселившийся в ее совести, иногда давал о себе знать. И хотя со временем он стал успокаиваться, ее самочувствие вовсе не стало похоже на самочувствие молодой девушки, впервые ставшей женой. Медовый месяц с Москвиным она пережила много раньше. И вспышка чувственности в их отношениях после ее переезда к нему, хоть и имела место, довольно быстро перестала быть доминантой в ее сознании. Она уже хорошо знала свои обязанности в ее новом качестве. Единственный вопрос, на который она не могла себе отве-тить, кто она теперь. Жена или любовница? Мало того, вскоре она почувствовала, что эта неопределенность по отношению к ней не миновала и Володю. Хотя она не могла не видеть, что, несмотря на их отношения фактических мужа и жены, он ни словом не обмолвился о необходимости ее развода с Козьмичевым и регистрации их брака. Но она, хотя очень недоуме-вала и ждала таких слов, успокаивала она себя. - Значит, Володя не считает деликатным давить на меня. Все будет в норме. Ведь мы и так семья. В конце концов, - полагала она, развод - мое дело. Надо бы до Нового года заявление подать...
Жизнь с Москвиным сильно отличалась от той, с Козьмичевым. Володю не надо было уговаривать сходить в театр, в филармонию и вообще куда-либо сходить. Наоборот, он сам подавал идеи и доставал билеты. Круг его друзей и знакомых в основном составляли коллеги из академической среды. В абсолютном большинстве это были интересные, с обширными знаниями и широким кругозором люди. Не считая себя глупее других, она была вынуждена однажды признать, что по своему кругозору выпускницы провинциального университета она ощутимо уступает этим выпускникам и выпускницам МГУ, МГИМО и других столичных вузов.
И именно в этой связи она вдруг отчетливо поняла, что нечто подобное, но только с обратным знаком, вполне мог по отношению к ней думать Козьмичев. Да, когда-то она, в силу того же своего университетского образования, действительно была выше него. И поэтому позволяла себе смотреть на Влада, несмотря на его явный ум, несколько свысока. Но это не могло продолжаться вечно. Вполне возможно, что она не уловила тех изменений, что произошли в нем с окончанием единственного в стране Литературного института. Это был первый случай, когда она вспомнила о бывшем муже. И не беспредметно, а вполне по понятной причине. Вспомнила и удивилась. С чего бы это вдруг? Но в кругу новых забот забыла об этом воспоминании.
Между тем надо было отдавать Павлика в первый класс. Она не хотела, чтобы он учился в ее школе. Решила, что отдаст его в ту школу, что на расстоянии нескольких троллейбусных остановок от дома Москвина. Коллеги очень хвалили "тамошних" учителей начальных классов. Перед первым сентября она впервые позвонила Козьмичеву и договорилась, что он встретит их возле школы. Павлик был без ума от встречи с отцом. Его едва удалось заставить войти вместе с классом в здание школы.
С Козьмичевым она говорила лишь о сыне. Спросила:
- Как ты? В основном в командировках? - И неожиданно для самой себя. - Тогда понятно, почему ты уставший и похудевший. Ты хоть дома себе готовишь?
Владик смотрел на нее, и, сравнивая ее сегодняшнюю с той, какой она была перед их расставанием, видел перед собой прежнюю Лену: -
- А ты молодец! Хорошо выглядишь. Значит, новая семья тебе только на пользу. Звони, если Павлику что-нибудь нужно будет. Пока! Мне некогда.
Потом, вспоминая эту встречу и его слова, она почувствовала в них плохо скрытое злорадство и разозлилась:
- Развод мне на пользу... Лучше б на себя посмотрел...
Тем не менее, вскоре она была вынуждена ему позвонить. Кто-то должен был и провожать Павлика в школу, и забирать домой. Отвозить, его, едва успевая добраться до своей школы, она еще могла сама. Но забирать домой получалось только либо в свободный день, либо тогда, когда было окно в расписании уроков. И то, на такси. Володю она решила не обременять, а сам он, к ее удивлению, не выказывал желания ее подменять. Однажды, в ответ на звонок с такой просьбой, он деликатно, но непререкаемым тоном заявил, что у него нет свободного времени. Конечно, она могла настоять на своем, однако не стала. Страшно обиделась, но так как выхода не было, позвонила Козьмичеву. Хорошо, что он был в Москве и не отказался. Так как ключа у него от их квартиры быть не могло, увез сына к себе. Это был первый случай после расставания, когда она вошла в свою прежнюю квартиру за сыном. Дальше прихожей она не пошла. Одела отчаянно сопротивлявшегося Павлика, и, сказав лишь спасибо, ушла. Было еще несколько подобных случаев. Отец и сын были им так рады, что однажды Павлик обратился к нему с предложением:
- Папа, давай теперь ты меня будешь всегда забирать из школы. Или ты, мама. Я не хочу, чтобы это делал дядя Володя.
- Я, сынок, конечно, мог бы, но меня часто в Москве не бывает. Буду здесь - не откажусь.
От таких слов сына ему хотелось плакать. Но это было невозможно, как и невозможно вмешиваться в ее отношения и поневоле встречаться с новым мужем. Не хотела этого и Лена, поскольку полагала, что Володя не готов к роли отца ее ребенка. Она бы и дальше так думала, если бы жена одного из его друзей как-то не спросила у нее, видится ли он со своей дочерью. - У него есть дочь? Значит, была и жена. Почему я об этом не знаю? Что в этом плохого, чтобы от меня скрывать? Так вот почему он не хотел, чтобы я развелась с Козьмичевым, и регистрировать наш брак.
Нечестность по отношению к ней покоробила. Она вспомнила, что так и не видела его паспорта. - Что, надо было в первые дни попросить его паспорт предъявить? Чушь! Я разве не понимала, что у сорокалетнего мужчины может быть жена и дети? Понимала! Однако не остановилась. Впрочем, не я одна такая доверчивая.
Таких и подобных разочарований в Володе было еще немало. Становилось все более очевидным, что главной и единственной его любовью является он сам. Друзья для него - это не более чем средство для самоутверждения и самолюбования. Этой же ценностью для него была его научная деятельность. Понятие научного авторитета для него было пустым звуком. Авторитетом он мог быть только сам. О своем научном руководителе, профессоре Крылове, которому был обязан кандидатской степенью, он не отзывался иначе как о выживающем из ума старике.
Она все еще держалась за него. Никак не решалась завести разговор о его первой семье. Пыталась видеть в нем только то, что так нравилось ей. Чего стоила только его эрудиция в области литературы, и русской, и английской! Каким удовольствием было слушать, как он наизусть читал и на русском, и на английском Шекспира. Или на английском свои переводы из Пушкина. Очень импонировала любовь к театру. Однажды, она поймала себя на том, что сравнивает его с Козьмичевым:
Странное дело, Володя так любит театр. А вот Козьмичева, почти закончившего театральное училище и игравшего в театре, надо было туда силком тащить. Потом вдруг, как ей показалось беспричинно, захотелось посмотреть на его публикации в газете. Она перестала их читать еще задолго до расставания с ним. Купила "Социалистического труженика" раз, другой, третий... И когда, наконец, увидела в одном из выпусков статью, автором которой значился "Наш корреспондент В. Козьмичев", даже обрадовалась. Потом едва дождалась, когда после домашних дел и занятий с Павликом смогла раскрыть газету. В самом деле, ведь она была одной среди немногих в этой большой стране людей, кто знал В. Козьмичева. И не просто знал. Она смотрела на статью и, как наяву, увидела ее автора. Увидела, как он в своей любимой позе, подвернув левую ногу под себя, сидит за столом и старательно, как это он всегда делал в момент серьезных размышлений, трет мочку левого уха. Начала читать, и вдруг текст зазвучал в ней его голосом, его интонациями. Будто бы она вовсе и не читает, а слушает его, пересказывающего статью. Вдруг нахлынули рыдания. Почему? Потому ли, что ей стало жалко ушедшего, потому ли, что стало до слез жалко себя. А может быть, от неосознаваемого страха за будущее. Свое и сына. И сквозь рыдания услышала:
- Мама, ты почему плачешь?
Странно, но вопрос сына ее немного успокоил:
- Я не плачу, сынок. Это я читаю твоего папу и радуюсь за него...
- А я, когда радуюсь, не плачу. Только когда больно.
Подумал и спросил:
- А почему мы живем не с папой, а с Москвиным. Ведь он же мне не папа. Он даже из школы меня не забирает.
Что она могла сказать этому маленькому человеку? Что так получилось? Что так надо?:
- Но ты же папу видишь! Вы с ним гуляете. И даже в кино ходите.
- Ну и что! Давай вернемся к нему! С ним было лучше...
После этого случая она стала себя ловить на желании покупать все выпуски "Социалистического труженика".