События, о которых пойдет рассказ, уходят теперь уже в далекое прошлое, а разделяет их тридцать лет двадцатого века.
Первое относится к гражданской войне в Сибири, а точнее говоря, к частице истории колчаковской армии. Второе - к поре моего сибирского отрочества, пришедшегося на начало 50-х годов. И как-то так случилось, что сошлись эти события в моей жизни. Сошлись, а потом так надолго разошлись, что вспомнились и вновь объединились в памяти лишь тогда, когда уже в 21-м веке, после просмотра фильма "Адмирал", я заинтересовался совершенным колчаковской Армией трагическим Великим Сибирском Ледяным походом. Но мысли о том, что об этом стоит написать, тогда даже не возникло. И лишь спустя несколько лет я вдруг осознал, что хранит моя память то, чем я просто обязан поделиться с читателями...
Слухи вокруг Иланских пещер ходили самые разные. Честно говоря, пещерами эти углубления и провалы в окрестных холмах, что являлись дальними отрогами Саян, назвать было трудно. Но таково, видно, было наше мальчишеское сознание, которое страсть как нуждалось в таинствах и приключениях. И не беда, что находились эти пещеры не так уж далеко от города. Где-то час-полтора ходьбы по берегу мелководной, но бурной речушки, пробившейся сквозь холмы. Звалась эта речушка Иланкой.
Слухи, которые передавались из поколения в поколения, были самыми разнообразными. Рассказывали о найденных там кладах, винтовках, гранатах, патронах. Самая леденящая душу история была о привидениях и о всякой подобной чертовщине. Но это было в среде мальчишек.
Официальная пропаганда, усердно насаждая и поддерживая миф о великом подвиге победителей колчаковщины, делала это пафосно. На центральной площади нашего городка стоял памятник героям-партизанам. В городском музее главными экспозициями были не чучела сибирских зверей, каменные изделия эпохи неолита, а стенды с фотографиями и личными вещами красных партизан, разбивших, как рассказывала школьникам и редким посетителям старенькая и единственная экскурсоводша, колчаковцев и всяких там бандитов. Разумеется, о том, что красные партизаны были в основном либо бывшими, либо настоящими ворами и бандитами, она либо не знала, либо просто молчала из соображений собственной безопасности и нежелания переселиться в лагерное пространство, окружавшее наш городок со всех сторон.
Между тем, в окрестностях нашего городка происходили такие события, что память горожан, несмотря на всю коммунистическую пропаганду и идеологический диктат, сохранила воспоминания не только о делах красноармейских и партизанских отрядов, но и о воевавших с ними колчаковцах.
За закрытыми дверями стареньких изб, где жили все мои друзья, можно было услышать скупые и осторожные рассказы о конфискациях и грабежах, которым подвергали местных жителей и красные и белые. Старожилы х не любили ни тех. ни других. Да и за что?
Однажды мне удалось услышать рассказ бабушки одного из моих друзей о том, как эти бойцы за мировую революцию отыскали-таки в нашем крохотном сибирском городке несколько евреев и публично расстреляли их, якобы за сотрудничество с белыми. Среди них были почитаемый в городе врач, владелец керосиновой лавки и парикмахер. Первого, мобилизованного колчаковцами просто для лечения своих больных и раненых, за то, что не захотевшего уходить с ними во время знаменитого Великого Сибирского Ледяного похода. Второго красные партизаны расстреляли только по той, что не обеспечил их горючим - колчаковцы конфисковали весь имевшийся у него керосин. Третьего обвинили в том, что он стриг и брил господ офицеров. Когда я пересказал это дома, отец серьезно посмотрел на меня и, с силой постучав по столу указательным пальцем, крепко-накрепко запретил эту историю не только пересказывать, но и просто помнить. Вот и скрывалась она в таких глубинах памяти, что вспомнилась лишь спустя более полувека.
Зато, когда я в очередной раз смотрел фильм "Чапаев", мне уже были понятны корни высказы-вания сыгранного артистом Чирковым крестьянина:
- Белые придут - грабють. Красные придуть - грабють. И куды бедному хрустьянину податься?
Как эти слова пропустила сталинская цензура, уму непостижимо!.
Все это будоражило наше сознание, а было нас трое друзей, уже начитавшихся Майна Рида, Даниэля Дефо, Вальтера Скотта. Мы всерьез были убеждены, что в Иланских пещерах можно найти не только какие-то следы боев гражданской войны, но и клады, спрятанные колчаковцами, уходившими от Красной Армии на Восток. Состав нашей группы был интернациональным. Автор этого рассказа - еврей. Витя Тойфель из ссыльных немцев. Вовка Агуреев - русский, коренной сибиряк.
Постепенно наши фантазии и мечты перешли в реальную плоскость. Наверное, с лета после 7-го класса начались наши "экспедиции" по окрестностям. Проходили они в обстановке полной секретности. Не только от других друзей, но и от родителей. Если бы кто-то их них об этом узнал, то вряд ли у нас что-нибудь сложилось. Но мы молчали.
Первое экспедиционное лето окончилось без результата. Вооруженные свечами, мы рылись в пыли, ковыряли стены, но нашли лишь пару пустых патронных гильз от трехлинейки. Однако и это было нечто! Пищи для разогрева нашей фантазии они только добавили. Поразмышляв, мы поняли, что ничем иным наши поиски обернуться и не могли - искать надо в соответствии с требованиями археологии. Но лето к тому времени закончилось. Зимой мы втроем ходили в читальный зал библиотеки. Читали все подряд о поисках древностей, сокровищ и кладов. Библиотека, как я теперь могу судить, была не из плохих. А когда о нашем интересе узнали библиотекарши, то мы получили чуть ли не открытый доступ к громадным старинным шкафам, где можно было, наряду с советскими, найти издания даже 19-го века. В золоченых переплетах, с великолепными иллюстрациями, бережно перекрываемыми листами из пергамента. Словом, к новому сезону поисков мы были, что называется, во всеоружии. И не только теоретически.
У нас появились дефицитные в те годы китайские фонарики, две саперные лопатки и даже географическая карта нашего района, которую раздобыл Витя при помощи своего отца, имевшего связи с миром золотоискателей. Карта была еще дореволюционная и страшно истертая. Вовка, как хорошо рисовавший человек, потратил кучу времени на ее реставрацию, а главное, на восстановление района расположения Иланских пещер.
Естественно, что столь масштабные приготовления не могли не быть не замеченными родите-лями. Поэтому нами была придумана легенда о том, что Витя собирается стать геологом, и ему просто необходимо уметь ориентироваться на карте и искать руды. А нам с Вовкой это просто интересно. Вот мы и будем ходить по окрестностям нашего города. Родители успокоились.
Весеннюю распутицу мы еще как-то пережили. Но в первый свой поход мы отправились еще до экзаменов за восьмой класс. Прошел он с той же результативностью. Обследовали две небольших пещеры. Наглотались пыли, испугали несколько летучих мышей. Половили хариусов, сварив их в консервной банке. И домой. Так случалось еще несколько раз. Последовало разочарование. Потом наступили экзамены, и стало не до поисков. После экзаменов мы задумались о будущем. Стало понятно, что в тех пещерах, что расположены близко к городу и широко известны, искать нечего. Видать, и до нас там побывало немало кладоискателей. Стал вопрос - где. Ходили смутные разговоры, что часть колчаковцев в своем походе перешли реку Кан южнее нашего города, т.е. ближе к Саянам.
Откуда мы все это могли знать? Нам было по 14-15 лет. Еще совсем недавно был жив Сталин. Со дня его смерти прошло всего три месяца. Но я уже ссылался на народную молву, скрытую от ушей всесильного МГБ. К тому же у большинства, да что там, у большинства, у всех моих друзей были родственники в деревнях, окружавших наш город. И какой бы силы каток ни прокатился по людской памяти, в ней не могли не сохраниться пусть отрывочные и скупые сведения о тех днях. И они потихоньку, но неуклонно продолжали выходить наружу то в одном, то в другом месте. Да, никто не знал, что исход колчаковской Армии на Иркутск через Сибирь с октября 1919 по март 1920 года позднее назовут Великим Сибирским Ледяным походом.
Но когда ты чем-то очень интересуешься, то информация постепенно начинает сама находить тебя. Поэтому сейчас я думаю, что наш интерес к тем дням, а тем более к белой армии, мог для нас, вернее не до нас, а для наших родителей окончиться плачевно. Хотя этот интерес не носил никакого идеологического характера. Такое тогда и в головы наши не приходило. Как говорят археологи, нас интересовали только артефакты. Зачем это было нам?
На этот вопрос я не могу ответить однозначно. Просто, мальчишеская увлеченность тайной, кладами и т.п.. Но. слава богу, пронесло.
Самое интересное случилось в августе 53-го. Мы снова собрались в поход. Но на этот раз, трезво поразмышляв, решили обследовать пещеры, находившиеся не возле города, а километров за 10, на берегу быстрой таежной реки. У всех у нас дома были скандалы. Родители категорически были против похода. Потом-то мы поняли, что они были правы. Мальчишкам уйти втроем, без взрослых, в тайгу, безоруженными, на несколько дней было безумием. Но опыт походов у нас уже был. Друзья мои были рослыми и сильными парнями. Витя был старше на год и ростом под 180, Вовка чуть пониже. Один я был всего-навсего в 160 см. К тому же мы решили отправиться на велосипедах по дороге, шедшей вдоль берега реки. Короче говоря, мы их всех уговорили. Пообещали, что проездим мы 3-4 дня, и не больше. К тому же, поскольку мы будем проезжать большое село, на обратном пути мы сможем позвонить отцу Вити на работу. И рано утром мы уже ехали. Велосипеды наши были нагружены весьма основательно. У каждого телогрейка, свитер и теплые штаны. Ведь был уже конец августа, канун сибирской осени. Ночи уже были весьма прохладными, а тут еще река, горы и тайга. У каждого удочка и перемет для ловли щук и хариусов. Да и мамы наши постарались снабдить нас таким количеством еды, что за планируемые дни ее было точно не осилить. Но мы были мальчишками, полными сил, энтузиазма и уверенности в своем аппетите.
К обеду, хотя дорога нас не баловала, мы были на месте. Где-то это была обыкновенная, но хорошо укатанная грунтовка. Где-то она превращалась в две колеи, глубиной, наверное, до полуметра. Иногда велосипеды приходилось нести в руках, ибо педали просто задевали за стенки колеи. Местами мы натыкались на такую грязищу, что бывали вынуждены пробиваться по обочинам, прямо среди сосен, кедров и кустарников. Но до точки, отмеченной на нашей штурманской карте, мы добрались.
Вы спросите, как это нам удалось? Да ничего особенно сложного и не было. У нас была карта. На велосипедах стояли счетчики расстояния. Была дорога вдоль реки. Сколько километров предстоит проехать, мы знали. Да и село, мимо которого мы проезжали, послужило нам надежным ориентиром.
Какая красота нас окружала... Картина эта до сих пор у меня перед глазами. Кругом тайга. Не очень высокие, но настоящие горы и скалы. Где-то на горизонте снежно-голубой лентой просматривался Саянский хребет. А перед нами, пробиваясь сквозь скальные берега, стремительно неслась кристально чистая горная река Кан.
Не помню, что мы были смертельно уставшими, но проголодавшимися - точно. Раскинули нечто вроде палатки, о настоящей мы тогда и не помышляли. Разожгли костер от комаров. Поели то, что приготовили нам наши мамы. Пока ели да прыгали в обжигающей ноги горной воде, начало темнеть. Накидали в костер еловых веток для дыма против комаров, оделись во все теплое и улеглись спать. Да какой тут сон... То филин ухнет, то кукушка закукует, то кто-то завоет, то ветки начинают трещать... Кто его знает, от чего? Может быть и медведь. Может быть и сохатый, а может быть и горные козы, которых в те времена там водилось немерено. На городском рынке тогда можно было запросто купить их тушки. Но молодость взяла свое. Заснули, а потом всю ночь подкидывали в костер ветки и дрожали от речной сырости, тумана и прохлады.
Проснулись с восходом солнца. Подрожали, а потом, подъев, решили искать пещеры. Искали час, два, искали до обеда... Но никаких пещер мы так и не обнаружили. Носы у нас повисли. Да и какие пещеры там могли быть? Поняли, что зря доверились слухам и не поверили карте, сочтя ее старой и потертой. Опять развели костер, плотно пообедали. Мы с Вовкой прилегли, а Витька решил сходить на недалекий бугор, посмотреть, что вокруг.
Лежим с Вовкой, плачем от елового дыма, рассуждаем, что делать дальше, Вдруг слышим истошный Витькпн крик:
- Парнии, давай сюдаааа!
И тут я представляю себе, как какой-нибудь въедливый читатель скажет:
- Ну, ясно. Что-то твой Витька такое увидел, о чем вы мечтали. Но и предположить не могли, что все это будет, как по щучьему велению. Так в жизни не бывает!
Что я могу ответить? Да только то, что в жизни случается такое, чего ни один автор не придумает. А я, слово даю, ничего и не выдумываю. Все было точно так, как я сейчас рассказываю. Витька стоял перед небольшим провалом или ямой, заросшей травой. Точно медвежья берлога. Вздрогнули мы с Вовкой и стали осматриваться.
- Вы куда смотрите? - рявкнул на нас Витька.-- Сюда смотрите!
И показал пальцем ближе к краю ямы. И тут мы увидели такое, от чего можно было сойти с ума. Из травы, склонившейся в результате недавнего дождя, высовывался еле заметный кусочек винтовочного дула. Мы растерянно замолчали. И Витька, а он у нас числился на правах старшего, рассудительно предложил:
- Парни, спокойно. В яму не лезем. Сначала подергаем траву и посмотрим, что там еще есть. Сказано - сделано. Стали выдергивать траву и увидели, что там действительно виден ствол. Но торчит он из-под слоя иголок, листьев и просто перегноя. Сбегали за своими саперными лопатками и стали осторожно копать. Мы ведь не зря читали археологическую литературу и знали, что в таких случаях главное - не повредить находку.
Ствол постепенно обнажался. Появилась почти сгнившая ствольная накладка.
- Точно, трехлинейка!
Мы, дети военного поколения, хорошо знали эту винтовку. Докопались до магазинной короб-ки, потом до полусгнившего приклада. Винтовка упала. Дрожащими руками положили ее на край ямы и продолжили снимать остатки таежного перегноя со дна ямы.
И тут мне под руку что-то попало. Что-то типа плотной ткани или брезента. Стали расчищать дальше и увидели на дне, недалеко от места, где была винтовка, есть еще что-то, явно похожее на санитарную сумку. Потемневшая от времени, но более или менее сохранившая свою форму. Головы наши пошли кругом. И винтовка и сумка... А может быть, здесь есть еще что-нибудь Зачистили дно до глины, но так больше ничего не нашлось. Однако и найденное превосходило наши самые смелые ожидания
-Ура! Орали мы и прыгали вокруг ямы.
Потом успокоились. Занялись нашими находками. Сначала решили поднять сумку. Она нас волновала больше. Мало ли что там может быть? А вдруг клад?! Но как только мы стали очищать ее от глины, она развалилась. Посреди ее остатков лежал небольшой темный пузырек. Оказалось, что он закрыт пробкой. Протерли, потрясли, но ничего не услышали. Попробовали открыть. Пробка не поддавалась. Вовка предложил пузырек разбить и посмотреть, что внутри. Но, подумав, решили, что делать этого не стоит. Уж лучше попытаемся сделать это дома.
То, что осталось от винтовки, было в жалком виде. Ствол был изъеден ржавчиной и забит мусором. Затвор отсутствовал. Все деревянные части еле держались. Еще бы! Тридцать лет под снегом, талой и дождевой водой сделали свое дело. Стали думать, что делать с нашими находками. Может быть, ими заинтересуется музей? Но это могло бы быть так, принадлежи эта трехлинейка и сумка красному бойцу. Однако то, где мы их нашли, явно указывало на то, что принадлежала они какому-нибудь колчаковцу. И потеряны они или брошены, скорее всего, тогда, когда зимой 20-го года, в тридцатиградусный мороз, колчаковцы, на своем пути к Иркутску собирались по льду переходить реку Кан.
Я не буду пересказывать то, как это было. Об этом можно прочитать в свидетельствах оче-видцев и нынешних историков. Не моя это задача.
Короче говоря, решили мы так. Винтовку надо отмыть от следов тридцатилетнего лежания в тайге и вместе с пузырьком отнести в городской краеведческий музей. От возбуждения мы не спали почти до рассвета. Фантазировали, что может быть в пузырьке? Мы ведь читали о том, что многие пропавшие морские экспедиции и отдельные путешественники закладывали в бутылки записки, которые находили спустя много лет. Но одно дело океан или море. А тут тайга. До ближайшей деревни километров десять. Кто тут ходит? Только охотники. То, что пузырек нашли мы, дикая случайность. Да, может быть, в нем и никакой записки нет. А если есть, то о чем? Так и заснули. Но спали не долго.
Утром быстро собрались. Винтовку упаковали в кусок брезента, служивший нам в эти дни навесом, привязали к велосипеду и, так и не порыбачив, отправились домой.
Обратная дорога порадовала нас всеми прелестями осенней погоды. Полил дождь. Дорога превратилась в одну большую грязевую реку. До дома добрались только к вечеру, смертельно уставшие и промокшие. Как нас встретили родители, и говорить нечего... Но, живые и здоровые, мы были дома. Отмылись, наелись и проспали все, как потом выяснилось, до обеда.
На завтра собрались у нас дома. Рассказали о своем поиске. Показали находки и сказали, что отвезем их в музей. Мой отец, отнесшийся к нашему намерению крайне скептически, сказал, что все остатки трехлинейки лучше закопать, пузырек утопить в колодце и забыть. Мало ли что... Двор у нас был большой. Колодец глубокий.
Но мы воспротивились. Мечту свою, добытую таким трудом, закопать и утопить?! И решили по-своему. Через несколько дней явились в музей. Было там пусто. Встретил нас, как нам тогда показалось, глубокий старик. Страшно удивился нашему приходу. Представился директором, Назвался Всеволодом Михайловичем. Рассказав, кто мы, как могли, объяснили цель своего прихода. Похвалив за энтузиазм, он согласился посмотреть наши находки. Осмотрев трехлинейку, Всеволод Михайлович сказал, что никакой музейной ценности она, увы, не представляет. Состояние ужасное. Кому она принадлежала, не ясно. Может быть, красному бойцу, может быть, красному партизану, а может быть, и колчаковцу. Зачем вы ее тащили? Лучше бы оставили и закопали в той же яме. Мы поникли. Столько сил потратили - и надо же тебе... Ну, прямо, как мой отец.
Вот пузырьком он заинтересовался. Стал вытаскивать из него стеклянную пробку. Однако она никак не хотела покидать горлышко. Но после нескольких капель керосина вдруг со скрипом провернулась и вылезла. Мы затаили дыхание. Директор наклонил пузырек и тряхнул. Ничего! Повернул пузырек горлышком к окну, заглянул и выдохнул:
- О, боже!
Открыл ящик стола, достал медицинский пинцет и, опустив его в пузырек, что-то стал тянуть. Напряжение достигло предела.
Из горлышка показалась свернутая бумажка.
- Записка! Ура! - про себя прокричали три наши души.
Директор потихоньку вытянул бумажку и положил на стол. Мы впились в нее глазами. Несмотря на пожелтевший от времени тон, на ней явно просматривались следы чернильного карандаша. Директор стал потихоньку ее развертывать. Она, к всеобщему удивлению, не рассыпалась. Подошел к окну и стал про себя разбирать написанное на ней. Чем дольше он что-то шептал, тем серьезнее становилось его лицо. Закончил. Взял бумажку в руку и взглянул на нас. Наши глаза молили
- Скажите, ну что там, ну что там?
Всеволод Михайлович помолчал. Потер рука об руку. Кашлянул и произнес:
- Молодцы вы, ребятки. Но читать Вам бумажку не надо. Она была написана врагом революции, может быть, убивавшим красноармейцев. Не надо вам этого читать. Не надо вам, ребята, знать, что в ней написано. Маленькие вы еще. Вы молодцы, что принесли пузырек в музей. Молодцы! Вы сделали доброе дело. Оставьте мне записку. Я подумаю и посоветуюсь, с кем надо, о том, что с ней делать. А теперь идите по домам и забудьте, забудьте навсегда о винтовке и этой записке. Забудьте навсегда. Забудьте и том, что вы были здесь. И никогда никому об этом не рассказывайте. Ясно?!
Он явно разволновался. Потом вдруг пожал нам руки и проводил нас до дверей. Теперь-то я понимаю причины его волнения и пожелания нам все забыть. Да, Сталин уже умер. Но люди еще продолжали бояться произносить вслух то, что еще совсем недавно трактовалось, как антисоветчина.
Мы, хотя долго обсуждали это наше приключение, спорили о том, что могло быть в этой записке. Как нам хотелось поделиться нашей тайной с друзьями... Но когда о записке и о всем, что с ней произошло, стало известно моему и Витином отцам, они просто испугались. У моего, в 37-м году, был расстрелян родной брат, а самого его исключили из партии. А родители Вити Тойфеля были ссыльными немцами с Поволжья. Понять их было можно. Страх еще был жив.
Прошло какое-то время. Страсть наша к тайнам и кладам улеглась и уступила место увлече-нию авиацией. Да мало ли дел было у нас! Понятно, что история, о которой я рассказал, стала уходить из нашей памяти. И только когда я уже учился в десятом классе, отец удивил меня, вдруг вспомнив о тех событиях:
- Ты знаешь, я ведь потом ходил к Всеволоду Михайловичу. Разговаривал с ним. Хороший оказался человек. Прав он был, что оставил ту записку себе. С ней все нормально. Он нашел, как ее использовать. Но об этом тебе знать не надо. Станешь постарше, расскажу.
После десятого класса я уехал учиться. Но записка из головы не выходила. А когда приехал на свои первые летние каникулы, решил сам поговорить с Всеволодом Михайловичем. Уже прошел 26-й съезд, обстановка в стране начала меняться. О многих, замалчиваемых ранее событиях нашей истории, стали говорить открыто. Поделился с родителями идеей встречи с Всеволодом Михайловичем. Но отец сказал, что тот уехал из нашего города к себе на родину, в Ленинград. Я напомнил отцу о его обещании.
Сидели мы втроем с мамой на скамеечке возле ворот. Вот этот рассказ, в таком виде, как я его сейчас вспомнил.
В общем, мы не ошиблись, предполагая, что находка наша принадлежала колчаковцу. В тот пузырек была вложена записка. Ее автором был совсем молодой, 1900 года рождения пермский парень, аптекарский провизор, служивший санитаром. Звали его Михаил Гуревич. Там был домашний адрес, имена матери, сестер и братьев. И была просьба к тому, кто эту записку найдет сообщить родным, что, скорее всего, он из этого ужасного места живым не выйдет. И что он молится за маму и всех сестер и братьев. На этом записка заканчивалась.
У отца повлажнели глаза, мама заплакала, хотя она уже знала о содержании записки, плакала. Меня просто трясло. Я не впервые в жизни так близко столкнулся с человеческой трагедией. Но это была трагедия, освобождение которой из небытия было делом рук моих и моих двух друзей.
Отец продолжал. Оказывается, Всеволод Михайлович был коренным петербуржцем. Учителем истории и до и после революции. В 37 году его арестовали. Но судьба к нему смилостивилась. Вместо лагерей или расстрела он, получив ссылку в Сибирь, оказался в нашем городке. Жена в Сибирь ехать отказалась. В школу его не брали, и он устроился истопником в местный краеведческий музей. Но университетское образование и профессия историка сыграли свою роль. Сначала он стал экскурсоводом, а уже во время войны директором и экскурсоводом в одном лице. Сослан он был на десять лет. Так и осел он в нашем маленьком сибирском городке.
Как он рассказывал отцу, вначале он просто хотел нас выпроводить. Но что-то его сдержало. Уж больно необычной выглядела наша троица и ее находки. Записка его потрясла настолько, что он просто заболел и ушел на больничный. Первым желанием было записку просто сжечь. Сжечь и забыть. Но мысль о том, что где-то живут родные этого юноши, ничего не знающие о его страшной судьбе, покоя не давала. И он решился, на свой страх и риск, написать по указанному в записке адресу. Он понимал, что и дома того может уже не быть, да и жить там, если он сохранился, могут уже совсем другие люди. Поэтому лишь спросил, не знают ли, ныне проживающие по этому адресу Михаила Гуревича.
Ответа долго не было. Наверное, больше полугода. Потом вдруг пришло письмо от старшей сестры Михаила, уже не из Перми, а из Свердловска. Письмо Всеволода Михайловича к ней попало через третьи руки. Никто из их семьи по указанному адресу уже не жил. Добрые люди лишь по старой домовой книге сумели установить, что в их доме когда-то жила семья Гуревичей. Узнав через соседей Свердловский адрес старшей сестры Михаила, переслали ей письмо Всеволода Михайловича. В ответ она сообщала, что ее брат Михаил как провизор был насильственно мобилизован колчаковцами во время краткого владения ими городом Пермь, что мама его до сих пор жива, что живы все его сестры и братья, что все эти годы они считают его пропавшим без вести. И вообще, как вспоминал отец рассказ Всеволода Михайловича, семье этой от гражданской войны досталось... Кроме Михаила, в эти же годы ушел с красными, а потом пропал на долгие годы, еще один брат - Савелий, самый старший из них. Он нашелся только после второй мировой. Так что все эти годы семья считала их погибшими. А тут вдруг вот такое известие! Она умоляла сообщить, что ему еще известно Михаиле.
Описав с наших слов историю появления у него записки, Всеволод Михайлович, отослал ее сестре. На этот раз она откликнулась быстро. В письме были благодарности от всей семьи Михаила. Но мама их, пока шла переписка, скончалась, так и не прочитав записку сына, унесенного ураганом гражданской войны с Западного Урала до глубинки далекой восточной Сибири. Почему он держал свою записку в медицинском пузырьке? Что случилось, что его сумка осталась в тайге? То ли он погиб, то ли сделал это сознательно, надеясь на чудо? То ли сумка просто потерялась? Ответа на эти вопросы быть не может.
Но, слава богу, что записка несчастного молодого человека нашлась и, в конце концов, более чем через три десятилетия дошла до его родных.
Что было с нами дальше? С друзьями моими я так больше и не встретился. Витька стал студентом геологического факультета Иркутского университета. Вовка - курсантом военного училища. Но так получалось, что время наших летних каникул никак не совпадало. Писать друг другу регулярно, как это часто бывает в молодости, настойчивости не хватало. Я окончил техникум и ушел на три года с лишним в Армию. Так наши пути и разошлись. Не знаю, живы ли они, помнят ли то, о чем этот рассказ, а я вот вспомнил. Вспомнил, рассказал. И не жалею.