Горбачевская перестройка уже история. И как всякая история, она начала обрастать различными фантазиями, мифами. Это кажется странным, поскольку еще живы и активны ее участники и свидетели, в их памяти еще свежи те годы и дни, что получили название "перестрой-ка" Мне же повезло. Повезло в том плане, что был я не только свидетелем (их многие десятки миллионов), но и участником таких событий тех лет, о которых практически никто, кроме их участников, не знает. Ведь большинство россиян и прежде всего молодежь думают, что все события тех лет происходили лишь в Москве. Итак, по порядку.
В феврале 1988 года я начал работать в только что созданном, тогда еще в Свердловске, Институте философии и Права Уральского отделения Российской Академии наук. Время было непростое. С совершенно неясными историческими перспективами.
КПСС тогда готовилась к последней в своей истории Х1Х-й партийной конференции. Борис Николаевич Ельцин с 1985 года уже работал в ЦК. Первым секретарем Свердловского обкома КПСС с 16 го июня 1988 года стал Леонид Бобыкин. До 28-го июня, дня открытия конференции, на которой он должен был выступать с докладом, оставалось всего две недели. Началась его лихорадочная подготовка.
Надо сказать, что к тому времени в идеологическом отделе обкома появилась группа инструкторов, получившая философское и социологическое университетское образование и имевшая опыт работы социологами на крупнейших предприятиях города. Это были люди с другим, нежели у выпускников ВПШ, мировоззрением и стилем мышления. Тем не менее, они были сотрудниками партийного аппарата.
Вполне естественно, что находясь в жутком цейтноте, они обратились за помощью в Институт, а конкретнее, в его лабораторию социально-психологических исследований, где я имел удовольствие трудиться в качестве старшего научного сотрудника
Коллектив у нас был опытный. Все научные сотрудники имели многолетний опыт самых разнообразных социологических исследований. Нам не составило большого труда предложить идею в духе того времени - провести социологическое исследование под названием: "Профессиональная культура партийного работника" и именно на его основе написать доклад для выступления на конференции. Идея была принята. Так как времени было не то, что мало, а просто не было, соответствующая социологическая анкета была готова за пару дней. Но это не была халтура. Еще за шесть лет до этого я защитил диссертацию по проблемам профессиональной культуры. Так что теоретически все было более или менее ясно. Обком буквально за одну ночь обеспечил ее тиражирование. Пока мы готовили анкету, там была осуществлена подготовка для проведения исследования в парторганизациях крупных городов Свердловской области. КПСС еще была жива. Один день на опрос, два дня на статистическую обработку и за дело взялся идеологический отдел. Мы свою работу выполнили.
Что из итогов нашего исследования вошло в доклад Бобыкина, мы узнали лишь после его публикации в "Правде". Сначала расстроились, что были использованы лишь самые верхушки, а потом обрадовались. В наших руках оказался такой материал, какой еще совсем недавно был абсолютно недоступным социологам. Материал, которой при соответствующей математической обработке и интерпретации, давал представления о духовном мире, деловых и моральных качествах партактива КПСС. Но об этом знали только мы! Обкомовцы просто не увидели заложенной в анкете мины. Работникам обкома наши материалы были уже не нужны, хотя, по действующим тогда правилам, они могли их просто объявить закрытыми и запрятать в свои архивы. И это было их ошибкой. Поскольку, несмотря на то, что возможность публикаций по материалам такого опроса еще не наступила, его результаты, хотя у каждого из нас была своя научная тема, не лежали не востребованными.
Этому способствовали два обстоятельства. Первое заключалось в естественном научном любопытстве, в желании понять то, что может дать это исследование. Второе заключалось в том, что в лаборатории был лишь один член КПСС, ее руководитель. Но был он человеком своим. И хотя в душе его чувство принадлежности к партии и ответственности перед ней еще боролось с призванием ученого, чаще побеждало второе. Поэтому, понимая, что в наших руках есть такая информация о внутреннем мире КПСС, которая рано или поздно будет востребована, мы продолжали ее обрабатывать. Так оно в итоге и случилось
Стремительный ход перестройки уже начал сказываться не только на жизни страны, но и на внутренней жизни самой КПСС, лихорадочно искавшей внутренние резервы для повышения своего авторитета у населения. За всю страну говорить не буду. То о чем идет речь касается только Свердловской области. Свердловск в те годы был одним из центров развития демократического сознания и активности в стране.
И тут обкомовцы, вспомнив о нашем исследовании, решили довести его результаты до широкой партийной общественности. Для чего? А для того, чтобы, показав партийному активу его подлинное лицо, стимулировать его к поиску новых форм и методов взаимодействия, как с коммунистами, так и с беспартийными гражданами. Цель была благая. Кто это мог сделать, как не авторы исследования. Для начала нас попросили провести семинары в райкомах Свердловска.
Мы согласились. И это была еще одна, в ряду многих, ошибка партии. Пусть лишь в масштабах одной Свердловской области, но была. Мы ведь, как и вся страна, на месте не стояли. Шло время. Как теперь его называют историки это был период "поздней перестройки" Прошедший после исследования год, дальнейшее развертывание гласности и общественной дискуссии о роли партии в жизни страны (к этому времени в Свердловске уже активно работал дискуссионный клуб "Дискуссионная трибуна"), лишь убедили наш коллектив в том, что КПСС, даже в ее перестроечном виде, уже не соответствует духу времени. И именно с этим настроением мы и пошли, если так можно сказать, в народ. В райкомы и горкомы партии.
То, с чем я встретился на своем первом семинаре забыть нельзя.
Передо мной сидело человек около ста членов райкома и секретарей первичных партийных организаций Ленинского района г.Свердловска. В начале атмосфера была обычной для таких мероприятий. Легкий шум, смешки, разговоры. Мол, видели мы, таких как ты лекторов... Что ты нам такого скажешь, о чем мы не знаем? Насколько я теперь могу помнить, в начале выступления я даже немного растерялся.
К тому времени у меня уже был опыт публичных выступлений в разных аудиториях. Но не перед такой публикой. Но постепенно войдя в норму, я начал рассказывать о нашем исследовании. Трудность была в том, что большинство слушателей лично отвечали на вопросы нашей анкеты. Не учесть этого было нельзя. Кому понравится, когда он слышит в свой адрес критику? Приходилось сглаживать наиболее острые и нелицеприятные формулировки. Но сколько бы я не щадил самолюбие слушателей, смысл моего выступления они быстро уловили.
Речь шла об их слабой профессиональной подготовке как руководителей коллективов. Речь шла о том, что партии уже пора менять стиль своей деятельности. Что наступило время, когда страх рядовых членов партии, перед партийной дисциплиной, боязнь за карьеру и благополучие, уже потерял свою стимулирующую роль и не может быть основой партийной морали и жизни. Что партии и им, как руководителям следует осваивать демократические нормы.
И чем дольше я говорил, тем тягостней становилась атмосфера в зале. Я до сих пор помню, как наливались ненавистью глаза слушателей. Взглянул на первого секретаря райкома. Он сидел, опустив голову и сжав кулаки. В какой-то момент мне даже стало страшно. Я и до этого понимал куда и с каким материалом я иду, но что бы так...
Довел свое выступление до конца. Предложил задавать вопросы. В ответ тишина. И вдруг кто-то спрашивает, причем на "ты":
- А ты коммунист?
Но коммунистом я не был. О чем и сказал. На что спрашивавший об этом бросил первому секретарю райкома:
- Он ведь партию оплевывает, всех нас оплевывает, а вы молчите! Все молчите! Гнать его надо отсюда. Зачем вы его пригласили?
Зал загудел.
- Товарищи, райком его не приглашал. Это распоряжение идеологического отдела обкома. Но мы выскажем свое мнение.
И не взглянув на меня, стремительно вышел из зала. Слушатели ринулись за ним.
Я, честно говоря, несколько потрясенный реакций зала стоял за трибуной, складывал в портфель бумаги, когда ко мне подошли двое, назвали себя и представились членами партбюро двух научно-исследовательских институтов:
- Вы, что расстроились? Не надо. Все, о чем Вы нам рассказали, правда, жестокая правда. Другой реакции и быть не могло. Вы делаете важное дело.
Позже, в начале девяностых, я увидел своих мимолетных знакомых на одном из собраний демократической интеллигенции города. Они, как оказалось, вышли из партии в числе первых. И ко времени нашей встречи уже задавали тон в городском демократическом движении.
Но рассказанным выше, моя деятельность по "разрушению партии" не исчерпалась. Но расскажу я лишь еще об одном ее эпизоде.
В скором времени в Институт поступила просьба из Пермского обкома прислать к ним кого-нибудь из сотрудников института для выступления на собрании пропагандистов (был такой институт у КПСС) Пермской области. Естественно, что выбор пал на нашу лабораторию.
Не помню почему, но завлаб от этой поездки увильнул. Уговорили меня. Не скажу, что эта идея мне понравилось. Я хорошо помнил свое предыдущее выступление.
Приехал я в Пермь во втором часу ночи. Транспорт, естественно, не ходит. Поймал одинокое такси. Спрашиваю водителя:
- До гостиницы обкома довезешь?
Тот задумался, спросил, сколько заплачу и согласился. Едем ночным городом. Молчим. И вдруг таксист заговорил:
-Знаешь мужик, был бы день, не повез бы я тебя. Ни за какие деньги не повез бы
- Почему???
- А потому, что ты видать член партии, потому и едешь в обкомовскую гостиницу. Это я тебя пожалел. Ночь. Машин нет. Пешком тебе не дойти. Вот и пожалел. Не люблю я вашего брата. Вы моего деда, простого работягу, расстреляли.
Ну, дела. Что, что, но такого не ожидал. Любят видать у нас на Урале партию!
Но партия еще держалась. Прекрасный гостиничный номер. Отличный буфет. Машина к подъезду. Еду и думаю, как буду выступать. Не встретят ли как в том райкоме партии. Там-то я, можно сказать, был дома, а здесь-то чужой город.
У подъезда Дома политпросвещения встретил директор, провел в зал. Я думал, что зал будет небольшим, Тут смотрю, громадный актовый зал... Поднялся на сцену, глянул... В зале, наверное, с тысячу человек. Но что делать? После представления зашел на кафедру.
Говорил примерно, то же самое, что и раньше. Однако за реакцией зала уже следил. Смотрю, слушают. Продолжаю и смотрю... Слушают. А думаю, не озвучить ли еще более радикальные выводы из нашего исследования. Стал говорить о том, что партии нужно решительно заменять своих работников, что у нас в Свердловске все решительнее звучат требования настоящего, а не иллюзорного разделения партийных и советских органов власти. Что наше исследование это наглядно подтверждает. Собственно говоря, тут я не говорил ничего такого, о чем бы уже не говорила демократическая общественность. Но все это звучало перед громадной аудиторией. Не знаю, сколько там было коммунистов, сколько беспартийных. Но часть слушателей начала выходить. Поднялся шум. Понять, что говорят, было невозможно. Скорее всего, между теми и другими начались споры.
Я стоял на трибуне. Директор и еще двое мужчин, видимо из обкома, сидели за столом президиума и молчали. Что делать, думаю. И тут из зала раздался крик:
Часть зала зааплодировала. Продолжать выступление стало бессмысленно, и я предложил задавать вопросы. Но после нескольких моих ответов, они прекратились. В зале стали звучать целые выступления, развернулась стихийная дискуссия, явно не входившая в планы организаторов моего выступления. Зал вышел из-под контроля. А главное, люди не боялись!
В конце концов, собрание было закрыто. Люди стали расходиться. Обкомовцы, ничего не сказав в мой адрес, моментально исчезли. Зато ко мне стали подходить люди и благодарить за выступление.
С директором дошли до его кабинета, где лежал мой портфель. Он, явно через силу, произнес спасибо и проводил до выхода. Естественно, что никакой машины у подъезда уже не было. Да и мне, после происшедшего, вовсе не хотелось ехать на обкомовской машине. Сел в троллейбус, доехал до вокзала и первым же поездом уехал к себе, в Свердловск.
Настроение от этой поездки еще долгое время было приподнятое. Но вот выступлений, подобных пермскому, больше не случилось. Были другие, более или менее удачные, но мне захотелось рассказать лишь об этих, двух.
Не буду надувать щеки и приписывать себе несуществующие заслуги в развале партии. Слишком мала была моя роль в этом эпохальном процессе.