Терехиных жильцы нашего квартала на улице с громким названием - Маршала Семена Буденного, в просторечии - Буденовки, недолюбливали и побаивались. И не просто так, а потому что слухи вокруг них ходили самые разные. Кто-то якобы слышал, что Терехин - бывший белогвардеец, отсидевший свое в лагерях. Кому-то кто-то рассказывал, что на самом деле он сидел не за это, а за то, что еще давно, до войны, кого-то убил, получил десятку, а потом поселился в нашем городке. Жену же его практически никто не видел - так редко она появлялась на улице. Даже соседки, просиживавшие целыми днями на скамеечках и завалинках, знали только, что зовут ее Фрося.
Но наиболее правдоподобным был слух о том, что нигде и не сидел, а всю жизнь прослужил в лагерях. То ли надзирателем, то ли еще кем-то, вроде бы офицером и каким-то начальником. Но все это было не более чем разговоры. А вот о жене его прямо говорили, что была она надзирательницей в женском лагере. Собственно говоря, ничего особенного в этом не было. Вокруг нашего городка, да и в нем самом, как и по всей Сибири, в те времена было столько лагерных зон, что в них, наверное, работал или отсидел каждый второй.
Так что если Терехиных недолюбливали, то не только из-за этого. Пугал жителей окрестных домов их образ жизни. На улице они появлялись крайне редко. Ни с кем из соседей они не дружили. Сам Терехин работал, как точно знали местные бабушки, охранником на кожевенном заводе, откуда все сапожники города всегда имели возможность "добыть" отличную кожу и подошвы для пошивки так необходимых в нашей вечной грязи сапог.
Пугало коренных сибиряков и то, что по двору Терехиных целыми днями носилась громадная овчарка, явно не вписывавшаяся в тихий и размеренный образ жизни нашей маленькой улицы.
Дом Терехиных выглядел совсем неплохо. Было видно, что хозяину его жилье вовсе не безразлично. То он чинил крышу, то красил ставни. Но особым его вниманием пользовался забор. Из хороших горбылей, крепкий, плотный, высоченный забор. Практически без щелей. Он явно напоминал заборы лагерных зон. Не хватало только колючки. А так -зона и зона. Соседские жители это сходство быстро подметили и всю усадьбу иначе и не называли, как "Терехинская зона".
Ее хозяина чаще всего можно было увидеть в двух случаях. В первом - это когда он нес на коромысле воду с нашей районной водокачки. Здороваться с ним было бессмысленно. Он просто не отвечал. Смотрел на тебя из-под лохматых бровей, как на пустое место, и проходил мимо.
Гораздо чаще мы, местные пацаны, сталкивались с ним в очередях у хлебного магазина. Здесь его можно было не только увидеть, но и услышать.
В те послевоенные времена хлебные очереди, хотя карточки несколько лет назад уже отменили, были громадными. Что зимой, что летом. Очередь начинала формироваться с ночи, а к утру уже становилась похожей на демонстрационную колонну. Разве что без плакатов во славу КПСС и портретов партийных вождей. Обстановка там всегда была неспокойной. И чем ближе к входу в магазин, тем накаленной. Кто-то пытался пролезть без очереди. Драки за право войти в магазин были делом привычным. Я даже как-то подрался с мужиком, который хотел влезть туда впереди меня. Поэтому очередь, как могла, защищалась. Обычно женщины, составлявшие большинство, призывали к себе в помощь одного-двух мужиков из конца очереди. Вот такая бригада и защищала вход в магазин от всяких проныр и ханыжек. За это добровольцы получали право купить хлеб еще до подхода своей очереди. Терехин, будучи мужиком внушительным, с грозным взглядом, зычным и властным голосом, практически всегда оказывался в числе таких регулировщиков. Женщины в очереди, его знали. Тут и можно было услышать его голос. И не только голос. Ему не представляло никакого труда вышвырнуть какого-нибудь нахального проныру, влезшего в очередь, и даже прекратить драку.
Высоченный, он возвышался над толкучкой у входа в магазин и перекрикивал гвалт раздраженной очереди:
- Опять этот вертухай раскомандовался. Все забыть не может. И предлагали ему заткнуться:
-Здесь тебе, сука, не лагерь. Мы свое отсидели...
Но очередь, наверное, наполовину состоявшая из бывших эеков, услышав до боли знакомые интонации, привычно и безоговорочно повиновалась и четко выстраивалась в звенья по пять человек. Для удобства счета. Главным было купить хлеб, а не интонации Терехина. Этим его общение с народом исчерпывалось. А дома его ждала жена и главное - Джульбарс.
Джульбарс был немецкой овчаркой. Ростом с теленка и злобы безмерной. Сидел, вернее сказать бегал, он на цепи, пристегнутой к толстой проволоке, протянутой через весь двор. Иногда, когда мы забирались на забор, его можно было увидеть и даже подразнить. Пес со страшным рыком так кидался, что забор содрогался от ударов его мощных лап. Мы, конечно, спрыгивали и все начинали снова. Но долго это продолжаться не могло, ибо Терехин, услышав его страшный лай, выходил из дома:
- Мать вашу так! Пошли вон, дразнилы хреновы! Вам что, жизнь надоела? В пасть хотите?
Однако серьезно мы к этому предупреждению не относились. Хотя догадывались, что Джульбарс, наверняка, когда-то служил в лагерной охране и был натаскан на человека. Но все до поры, до времени.
Как-то ранним летним утром жильцы соседних домов были разбужены страшным лаем Джульбарса и истошным мужским воплем. Как рассказывал нам потом Вовка Бородин, где-то в шестом часу их разбудил Терехин и попросил разрешения позвонить. Телефон в городе был редкостью. У Бородиных он стоял, вернее, висел на стене, потому что Вовкин отец был начальником городского радиотрансляционного узла. От них-то Терехин и позвонил в милицию.
Как выяснилось позже, какой-то мужик, видимо, пытался залезть к Терехиным в сени дома. Причем не со двора, где ночами, спущенный с цепи, спал Джульбарс, а со стороны огорода. Зачем он полез к Терехиным, было понятно. Непонятно же было то, как он хотел обмануть этого караульного пса. Джульбарс его мгновенно учуял и махнул через низенький штакетник, ограждавший огород. Мужик успел его увидеть. До забора было далеко. А к крыше сеней была приставлена лестница. К ней он и кинулся. Но пока этот мужик взбирался, Джульбарс в прыжке сумел его достать. Причем хватанул он его не за ногу, а за зад. И хватанул так, что вырвал громадный кусок мягкого места. У мужика хватило сил взлететь на крышу и оттолкнуть лестницу. Иначе Джульбарс бы достал его и там. Чем бы это все кончилось, один Бог знал.
Когда Терехин выскочил из дома, мужик, лежа на крыше, истекал кровью и громко вопил от боли. Джульбарс же бесновался внизу и захлебывался злобой. Вот тогда Терехин и кинулся звонить. Приехала милиция и скорая помощь. Мужика увезли.
Событие это долго обсуждалось. Но странно, что мужика этого не только никто не осуждал, его даже жалели. Ходили разговоры, что мужик этот воровать ничего и не собирался, а только хотел отомстить Терехину за лагерные обиды. Правда, почему для этого надо было лезть в дом, мы так и не поняли.
Был суд. Незадачливый мститель вернулся в лагеря. Терехину дали условно. Но вот от Джульбарса суд постановил избавиться. Спустя какое-то время, Джульбарс исчез. Вовка Бородин, как наиболее информированный через отца в этом деле, говорил, что сначала Терехин хотел пса пристрелить, а потом пристроил в собачий питомник городской милиции. Мы хорошо знали этот питомник и несколько раз бегали туда посмотреть на Джульбарса. Но в последний раз его там уже не застали.
Наступило послесталинское время. Первая амнистия. Вскоре ее инициатор Берия и все руководство МВД были арестованы как враги народа и расстреляны. Тогда впервые народ стал вслух говорить о том, о чем раньше шептались лишь в узком кругу. Об ужасах лагерной жизни. О том, что жизнь зэка там ничего не стоила. О том, как издевались над зэками лагерное начальство и охрана.
А Терехин сильно сдал. Отрастил бороду, стал выглядеть стариком и запил. Пил он и раньше. Но после случая с Джульбарсом запил по-настоящему. Видимо, стал осознавать, что все жизненные принципы и ценности начали рушиться. Именно в эту пору он начал заходить к Бородиным. Вовка стал невольным свидетелем его разговоров с отцом. Разговоры эти были долгими и откровенными. Причем Терехин всегда был трезвым. Напивался он, лишь уйдя от Бородиных. Видимо, у него возникла потребность выговориться. Выговориться после долгих лет жизни в лагерях, среди заключенных. Выговориться после долгих лет боязни сказать, что думаешь, даже своему ближайшему другу. За свою службу в лагерях он знал множество историй, когда лучшие друзья сажали на долгие годы своих слишком откровенных товарищей. А служба его была долгой...
Началась она еще в 33-м году, когда его, двадцатилетнего парня из-под Воронежа, призвали на службу. К этому времени он уже закончил фабрично-заводскую семилетку и мечтал стать танкистом. Танкистом потому, что в школе получил профессию тракториста. И даже успел поработать в только что созданной в их городке МТС. Но ему не повезло. Служить направили в НКВД, на стройку Беломорканала. Пробыл там он всего несколько месяцев. Стройка закончилась, и заключенных отправляли в другие районы страны. Так Терехин оказался в Кузбассе. Там заключенные строили металлургический комбинат и шахты. Здесь и началось его быстрое продвижение по службе. К 41-му году он уже был начальником отряда и старшим лейтенантом по званию. Ведь ко всему прочему он был образованнее большинства сослуживцев.
Началась война. Он делал несколько попыток уйти на фронт. Ничего не получилось. Тем временем его лагерная зона была передана в состав одного из Главков Гулага - Красноярского. Отряд, которым он командовал, был направлен на строительство так называемых промежуточных аэродромов, предназначенных для обслуживания ленд-лизовских самолетов, перегоняемых советскими летчиками с Аляски в действующую армию. Расстояния между основными стационарными аэродромами были большими. И не всегда летчики в случае необходимости - перерасхода топлива из-за плохой погоды или технической неисправности - могли до них дотянуть. Вот для этого и были нужны промежуточные аэродромы.
Строительство шло в тяжелейших условиях военного времени. Главным были сроки ввода этих аэродромов, поскольку без них начать перегон самолетов было опасно. Жизнь и гибель людей, брошенных в сибирскую тайгу, никого не заботила. И однажды весной 42-го года после окончания строительства очередного такого аэродрома отряд Терехина должен был передислоцироваться на новое место. Шли по таежному снежному бездорожью пешком. Автомобили, другую технику и материалы погрузили на изготовленные из бревен сани, буксируемые тракторами. Всего таких сцепок было семь. Пока преодолевали мелкие речушки и ручьи, все было нормально. Лед выдерживал. Где нужно было его укрепить, рубили деревья и заливали их водой. Получалась прочная переправа.
Но на пути нужно было преодолеть какую-то реку. Времени на прокладывание моста из деревьев и льда не было. Сроки поджимали. Терехин, чтобы уменьшить нагрузку на лед, решил переправлять технику тремя параллельными колоннами. Но весенний лед не выдержал. Сразу две сцепки ушли на дно. Продвижение отряда застопорилось. Технику, в конце концов, пожертвовав жизнями пары десятков зэков, нырявших в ледяную воду, чтобы прицепить к утонувшим тракторам тросы, спасли. Отряд Терехин все-таки довел до места назначения. Но срок начала строительства был сорван. Спустя три месяца, уже после окончания строительства аэродрома, вернее, посадочной полосы, он был вызван в Бодайбо, арестован и обвинен в "злостном срыве задания Верховного Главнокомандующего". Потом, видимо, приняв во внимание его прежние заслуги, обвинение в злостном срыве задания", за что можно было схлопотать и десятку, заменили на "халатность" и дали ему всего лишь пять лет. Так начался второй этап его жизни.
Об этом периоде он рассказывал мало. Отсидел он, благодаря зачетам, три года вместо пяти. Да и эти три года ему, всю свою трудовую жизнь проведшему в лагерях, дались не так трудно. Труднее был морально. Его, верой и правдой служившего в системе НКВД человека, сочли чуть ли не вредителем и уравняли с теми, чьим начальником он только что был. От кого зависела их жизнь. То, что он теперь такой же зэк, как они, он так и не принял. И считал себя человеком и офицером, не заслуженно осужденным властью. Так считал не только он, но большинство его солагерников. Так было легче жить.
Однако Терехину переносить свое унижение помогало то, что многие офицеры лагпунктов, где ему довелось побывать, были его знакомыми, а некоторые даже начинали служить под его началом. Скоро он стал расконвоированным и освободился как раз после окончания войны. Бывшие сослуживцы помогли бывшему старшему лейтенанту устроиться вольнонаемным в зоне, располагавшейся в нашем городе. Там он женился и тогда же приобрел дом на нашей улице имени Буденного. В 47 году зону, в связи с окончанием строительства какого-то объекта, расформировали. Терехина уволили как вольнонаемного.
Так он выпал из системы ГУЛАГА. Последней ниточкой, связывавшей его с прежней жизнью, стал охранный пес Джульбарс, списанный со службы по причине старости. Терехину пес так понравился, что он привел его домой. Пес своим собачьим нюхом учуял в Терехине бывшего начальника. Тем более, что и во дворе обычного дома он получил условия для продолжения своей охранной службы. Тот же, как и на зоне, без единой щелочки забор. Та же цепь, скользящая по толстой проволоке. Только люди почему-то стали передвигаться не внутри двора, а за забором. Да было их почему-то не так много, как в его прежней жизни. И он стал охранять не людей, забор и хозяев. Знать бы ему, что задержание преступника обернется для него последним служебным подвигом... Но он был собакой. Хотя и любимой.
Терехин же продолжал спиваться. К Бородиным он заходил все реже и реже. Чаще его можно было увидеть на скамеечке возле ворот. Он почему-то стал разговорчивым. Правда, все разговоры вел с самим собой. О чем, понять было невозможно. Хотя часто в его скороговорке можно было услышать фамилию Берии. Кто-то его жалел. Кто-то нет. Несколько раз его увозили в больницу. Но по возвращении все начиналось снова. Поздней осенью 53 года Терехин повесился у себя в сарае.