Середина пятидесятых прошлого века. Время бурного расцвета художественной самодеятельности в Советском Союзе. Из ее недр тогда вышло немало ярких талантов, ставших потом известными всей стране. Но мой рассказ не о них, а о себе. Вернее, об одном событии, что случилось со мной в ту пору.
Так сложилось, что сразу по окончании средней школы я уехал на Крайний Север - в Норильск и поступил там в Горно-металлургический техникум. Спустя, наверное, пару месяцев после начала занятий узнаю, что в техникуме создается самодеятельный оркестр народных инструментов. Пройти мимо этого известия я не мог, ибо мечтал воплотить в жизнь свою давнюю мечту - научиться играть на гитаре. Собственно, гитара уже была приобретена. За месяц работы по уборке капусты в приполярном совхозе Норильского комбината "Курейка", что не так уж далеко от Игарки, мы получили не только деньги, но еще и капусту. Да, да - капусту, ту самую. По три мешка на душу. Капусту эту, ценившуюся в Норильске дороже золота, покупали у нас горожане. Так что вырученных деньг мне хватило и на гитару, и на фотоаппарат "ФЭД".
Фотографировать я начал еще в четвертом классе, когда брат подарил мне "Любитель". А вот, как научиться играть на гитаре? Все свободное время я драл пальцы о струны, но успех никак не шел мне навстречу. Так что информация о возможности записаться в оркестр пришлась как нельзя кстати. Тем более, что я рассчитывал там освоить нотную грамоту. Не изучать же ее по самоучителю игры на гитаре!
Создание и руководство оркестром было поручено бывшему заключенному Норильского лагеря, осевшему в городе после окончания срока и работавшему в техникуме столяром. Звали его Самуил Павлович. К описываемому времени было ему лет пятьдесят. При первом знакомстве он рассказал, что в Норильске отбыл пять из своих десяти лет срока. Что до ареста он окончил Одесскую консерваторию по классу скрипки и играл в оркестре городского Оперного театра. Рассказал он и о том, что профессия музыканта спасла ему жизнь. Благодаря ей, почти с первых своих лет пребывания в лагерях он либо участвовал в самодеятельных арестантских оркестрах, либо возглавлялтх. И это было хоть какой-то отдушиной, отвлекало от мерзости и ужасов повседневной жизни. А иногда для поддержания жизненных сил участников самодеятельности и их способностей услаждать слух лагерного начальства выдавалась и дополнительная пайка...
К моему огорчению, Самуил Павлович сразу заявил, что нотной грамоте нас обучать не будет. И все потому, что директор поставил перед ним задачу победить на предстоящей вскоре после Нового года городской олимпиаде художественной самодеятельности. Мы должны были победить пренепременно, поскольку в этом году техникум отмечал круглую годовщину своего существования. Времени на обучение нас нотной грамоте у Самуила Павловича просто не было, однако он пообещал, что после олимпиады такая возможность представится.
- Осваивать игру, - сказал Самуил Павлович, - придется по так называемой "цифровой системе". Если сказать о ней упрощенно, то мелодия записывается по этой системе следующим образом: указательный палец, струна первая - лад второй; средний, струна вторая - лад третий; безымянный палец, струна третья - лад четвертый и т.д. Длительность тремолирования струны на каждом ладе обозначается количеством тактов - и раз, и два, и три и т.п. Играть по этой псевдонотной грамоте можно лишь при наличии хорошего музыкального слуха.
При приеме в оркестр Самуил Павлович не только проводил тщательный отбор претендентов на наличие музыкального слуха, но и интересовался, кто на каком инструменте играет. Кто играл на баяне, кто на гармони, кто на других струнных. Я, что вполне естественно, заявил, что играю (о, если бы тогда это было так) на гитаре. И, к своему удивлению, был приставлен к балалайке-приме.
Кстати, оказалось, что освоить игру на ней, а потом и играть было очень непросто. Разучивали мы произведения таким образом. Сначала Самуил Павлович играл перед нами его на аккордеоне. Потом каждому всю его партию. Затем выдавал ее цифровую роспись. Если на балалайке-секунде, хорошо запомнив мелодию первой партии, можно было играть на слух, то на приме, функцией которой было воспроизведение второй партии, это в большинстве случаев не проходило.
Но только репетиций не хватало. Приходилось таскать балалайку в "общагу". Последствия этого не преминули сказаться: не только парни из моей комнаты, но и каждый к нам заходящий пытались сыграть на ней хотя бы чижика-пыжика. Однако отсутствие маломальского музыкального слуха чаще всего вставало перед ними непреодолимой преградой. Поэтому ничего удивительного не было в том, что интерес к балалайке, как ранее к гитаре, начал угасать.
Если к моему издевательству над гитарой парни относились без должного уважения, но терпеливо, то расширение моего репетиционного диапазона (я имею в виду игру на балалайке) приводило к протесту. Понимая это, я стал разучивать мелодии в дальнем углу общежитского коридора. Вскоре звучание гитары и балалайки пришлось не по вкусу жителям близлежащих комнат. Теперь моя музыка стала удачным объектом для оттачивания языков всеми зубоскалами нашего этажа. Я, как мог, держался, но чаша терпения соседей переполнилась, и я ушел репетировать в предбанник этажного душа. Оттуда мою музыку никто не слышал! Только вот хорошо там было тогда, когда никто не мылся и не стирал, а если душ использовали по назначению, то приходилось уходить.
"Если долго мучиться, что-нибудь получится", - гласит народная мудрость. Репетиции под руководством Самуила Павловича и мое самостоятельное треньканье в тиши предбанника свое дело сделали.
И вот наступил перелом! Я выучил мелодию песни "Когда весна придет, не знаю", которую пел Николай Рыбников в гремевшем тогда кинофильме "Весна на Заречной улице". Причем выучил не только на гитаре, но и на балалайке. Случилось это перед самым Новым Годом. Встречали мы его вместе с девочками из нашей группы, жившими этажом выше. На вечер я пришел с гитарой и балалайкой. Это был мой первый концерт. Публика была поражена!
Помимо права на самообучение не только в коридоре, но и в комнате, я приобрел учеников. Парни из нашей комнаты накинулись на мои инструменты. Да так, что иногда мне приходилось ждать своей очереди поиграть. Мало того, двое из них пошли записываться в оркестр.
Нужно сказать, что наш коллектив потихоньку набирался опыта. Особо трудно всем нам было освоение игры в унисон. Надо было слыщать не только себя, необходимо было еще научиться слушать других так называемых оркестрантов, следить за дирижером. Ведь мы не знали настоящей нотной грамоты, а по цифровой записи партии следить за высотой и длительностью звучания музыкальных фраз очень трудно. Не всем давалась техника тремоло, что в игре на русских народных инструментах является главным методом извлечения звука.
Но мы были молоды, полны энтузиазма и лишены критического подхода к своим достижениям. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Все чаще из нашей первоначальной какофонии начинали проглядывать мелодии. Причем мы могли сыграть некоторые из них без крупных ошибок несколько раз подряд. К сожалению, на эту удочку попался Самуил Павлович...
Преисполненный гордостью за своих учеников, он решил, что пора выходить в свет. Повод для этого как раз представился. В техникуме должен был состояться предновогодний (наступающего 1957 года) концерт художественной самодеятельности. Сказано - сделано.
Наступил день нашего дебюта. Расселись мы на сцене. Самуил Павлович взмахнул руками, и мы заиграли. Да, мы играли, но быстро поняли, что не только волнуемся, но и играем хуже, чем на репетициях. Почувствовал наше волнение и зал, но так все в нем были своими, то стали поддерживать нас криками одобрения и аплодисментами. Сыграли мы одну вещь, затем вторую, третью - и завершили. Как это часто бывает после преодоления какого-либо страха, нам море показалось по колено. А Самуил Павлович, вместо того, чтобы облить нашу вспыхнувшую гордость холодным душем, заявил, что мы молодцы. Вот еще немного порепетируем, а потом можно и на городской смотр. Он должен был состояться в феврале. Полные энтузиазма, мы не пропускали ни одной репетиции.
Настал день выступления на городской олимпиаде. Приехали, зашли в зал Дворца культуры, а для Норильска тех лет это был действительно дворец. Посмотрели - и ужаснулись. Зал громадный, сцена, по сравнению с техникумовской, громадная, народу... Конечно, "замандражировали". Пришло время выходить на сцену. Расселись. Ясо своей примой-балалайкой сидел в первом ряду.
Занавес открылся. Дыхание мое перехватило. Но дирижер взмахнул руками, и мы бодро начали играть знаменитый вальс "Грезы" В. Андреева. Именно он, по мнению Самуила Павловича, должен был вознести наш коллектив к вершинам общественного признания и к первому месту среди оркестров. В соперниках у нас был маленький оркестрик студенток медицинского училища. Но разве они нам были ровня?
Вначале все шло нормально. Однако "мандраж" не только не проходил, но стал усиливаться. Сначала задрожала левая нога, на которую опиралась моя балалайка. Естественно, что ее стало труднее удерживать. Потом задрожали руки, а ведь надо было еще следить за перемещением левой руки по грифу, - и пошло-поехало. Умом я понимал, что бояться нечего, но стремление к согласованию необходимости удерживать инструмент с желанием попадать пальцами туда, куда надо, лишь увеличивало зажим. Потом выяснилось, что в таком состоянии пребывали все мои товарищи. Звучание оркестра стало волнообразным. Он то гремел, то еле был слышен. Самуил Павлович отчаянно вздымал руки, призывая нас играть в полную силу. Но ничего ни у кого не получалось. Еле-еле доползли до конца. В зале начался свист и топанье. Был объявлен перерыв, а следом и окончание нашего выступления. Мы понимали, что это позор, но испытали облегчение.
Занавес задернули, мы молча сидели, раздавленные полнейшим провалом. Когда уже стали уходить, к нам подошла женщина, сказавшая, что она из жюри олимпиады. И вдруг стала нас успокаивать и хвалить:
- Ребята, мы знаем, что это ваше первое публичное выступление. Не переживайте, такое может случиться с каждым артистом. Вы играли хорошо, но вам помешала зажатость. Произведение, которое вы играли, не такое простое. Оно считается одним из лучших для народных оркестров. Мы посовещались и решили дать вам возможность сыграть еще раз. Через неделю. Руководитель ваш Самуил Павлович - человек знающий. Порепетируйте - и приходите. Тем более, что тогда же будет выступать оркестр медучилища.
Это потом мы узнали, что выступление наших соперников, по просьбе Самуила Павловича, жюри просто перенесло, чтобы не подчеркивать нашего фиаско. Нам бы тогда запротестовать против милости к падшим и гордо отказаться, но жажда победы над девчонками затмила мужскую гордость, и мы согласились с предложением.
Правда, к первой после этого репетиции до нас дошло, что жюри нас не просто пожалело. По этому поводу наша первая секунда-балалайка Сенька Приставко сыграл "Яблочко", явно намекая на то, что мы покатились не по той дорожке... Но хода назад уже не было. И в первую очередь Самуилу Павловичу, над которым довлел груз ответственности за будущую победу.
Разумеется, что весть о нашей бесславно закончившейся попытке принести, первому в истории техникума народному коллективу победу на городской олимпиаде дошла до директора. И он, почти всю свою профессиональную жизнь до техникума руководивший зэками, решил использовать тот же метод, что был альфой и омегой их стимулирования на достижение трудовых высот - метод кнута и пряника. Но поскольку мы были свободным контингентом, то к нам можно было применить лишь пряник.
На второй репетиции совершенно неожиданно он предстал перед нами и произнес речь. Одет он был в модные по тем временам диагоналевый френч и галифе, что в народе, по еще недавней памяти годам, в совокупности называлось сталинкой. Маленький, лысенький, в золотых очках, он являл собой типичный образ партийных начальников, а если приглядеться пристальнее - Берии.
Дословно мне его речь перед нами уже не воспроизвести, но содержание ее было примерно таким:
- Ребята, все вы дети великого советского народа. Партия и Правительство хотят, чтобы вы хорошо учились и отдыхали. Это благодаря их заботе у вас появилась возможность научиться играть на народных инструментах. Мы в вас верим. Поэтому руководство техникума решило, что если вы займете первое место, поощрить каждого из вас премией в размере месячной стипендии.
Последняя фраза потонула в единодушном "ура". Оставшиеся дни недели мы не вылезали из репетиционной аудитории. Дело действительно шло на лад. Утром за день до выступления Самуил Павлович объявил:
- Ребята, у меня новость. Вечером нас будут заслушивать. Не подведите старого одессита!
На вечернюю и заключительную репетицию пришел не только директор и его замы по учебной и воспитательной работе, но и несколько преподавателей. Тушеваться было нечего, и мы сыграли проваленный неделей раньше вальс "Грезы". Того же автора "Гвардейский марш" и еще народную "Во поле березонька стояла".
И мы, и комиссия были довольны. Директор пожелал нам ни пуха ни пера и сказал, что завтра нас будет поддерживать завуч по воспитательной работе. На следующий день он действительно сидел в первом ряду, прямо против меня. Оркестр медучилища выступал перед нами, и с девочками произошло почти то же самое, что с нами во время первого выступления. Но они оказались более выдержанными, чем мы, и все, что должны были сыграть, сыграли.
Нас же несло. Конечно, "мандраж" был, но, как потом нам говорили, на игру он практически не повлиял. Было много аплодисментов, но звонче других хлопали наши, техникумовские ребята. Самуил Павлович сиял от удовольствия и велел нам кланяться залу. Мы заняли первое место из двух соревновавшихся оркестров. Правда, девчонки из медучилища, многих из которых мы знали по танцам, единодушно утверждали, что первое место должно было быть за ними, что просто нас протолкнул на это место директор. Мы не спорили.
По премиальной стипендии мы таки получили. А в нашей стенной газете "Советский специалист" (кстати, я в ней числился литературным сотрудником) появился шарж нашего карикатуриста Володи Гольденбрехта на коллектив оркестра и поздравление ему от анонимного автора. Оно чудом сохранилось в моем архиве:
Под небом полярным
Не только морозы
Но музыка тоже звучит.
То наш коллектив музыкально - ударный
К Победе, как к Солнцу, летит.
Победа Оркестра достойна и свята!
Успехов, веселые наши ребята!
Но вот успехов у нас больше не случилось. Основатель и руководитель оркестра вскоре после триумфа уехал из Норильска. Какое-то время мы пытались репетировать сами. Но ничего не получалось. Правда, дирекция еще что-то предпринимала. Даже нашли для нас нового руководителя. Он был немного старше нас и имел музыкальное образование в объеме обычной музыкальной школы. Но быстро выяснилось, что толку от него никакого. В итоге оркестр исчез.
Лишь спустя много лет я понял, что было причиной появления нашего оркестра. Видимо, прежде чем возглавить техникум, директор имел опыт руководства исправительно-трудовыми лагерями. А в системе ГУЛАГ(а) каждый уважающий себя начальник лагеря, при наличии в контингенте заключенных представителей мира искусства, создавал из них коллективы художественной самодеятельности и даже оркестры. Эту модель отношения с искусством он и воспроизвел во вверенном ему коллективе студентов. Такое это было время.
Но все равно этому эпизоду в своей жизни я многим обязан. Пусть и краткосрочное, но занятие музыкой под руководством настоящего музыканта дало мощный толчок в формировании во мне любви к музыке. Правда, к балалайке я больше не притрагивался. Но до сих пор, слушая записи знаменитых американских сестер Берри, лихо исполняющих на идиш песенку "Тум, балалйка", огорчаюсь, что поют они ее не под балалайку. Зато на гитаре играю всю жизнь. И очень рад, что это увлечение подхватил мой сын. Не случайно, спустя много десятилетий, у меня "написалось" такое стихотворение: