Заканчивался далекий 1960-й год. На командном пункте управления полетами истребительной дивизии я служил оператором радиолокационной аппаратуры, обеспечивавшей наведение истребителей МИГ-15 и МИГ-17 на воздушные цели. Тогда, в конце 50-х - начале 60-х годов прошлого века, это делали штурманы-операторы. Если схематично, то выглядело это так. Перед штурманом наведения находился экран, на который с радиолокационной станции передавались метки и координаты самолетов. Одновременно с отметками от оператора радиолокационного высотомера в один наушник на голове оператора шла информация о высоте и скорости самолетов, другой наушник и микрофон служили для связи с пилотом истребителя-перехватчика. Никаких автоматических устройств еще не было, и обнаружение и поражение цели полностью зависели от мастерства оператора наведения и пилота перехватчика. Поэтому все операторы были бывшими пилотами, списанными по различным причинам с летной службы.
Из всех звеньев операторов я больше всего любил работать с капитанами Фрадкиным и Петренко. Они не только дружили, но почти всегда работали в паре. Петренко звали Валерий, Фрадкин был моим тезкой. Оба, еще будучи лейтенантами, воевали в Корее. Списаны с летной службы они были уже после окончания Корейской войны. Того и другого подвело здоровье. А уж затем переквалифицировались в операторов наведения истребителей. Они искренне, несмотря на то, что эта специальность не сулила больших служебных перспектив, радовались такому повороту судьбы. Все-таки они оставались в самом тесном контакте с сидящими в кабинах истребителей пилотами! Вообще же бывшим пилотам далеко не всегда удавалось стать профессионалами наведения. Сколько их промелькнуло перед моими глазами за два года...
Однако вернусь к Петренко и Фрадкину. Если кто-то подумает, что с Фрадкиным мне нравилось быть в одной смене потому, что он и я были евреями, то это не так. В армии не выбирают, кому с кем служить и работать. Просто с первых совместных дежурств я почувствовал, что эти штурманы отличаются от своих коллег. И не в худшую, а в лучшую сторону.
Наблюдать за ними было интересно. Петренко высок, худощав и интеллигентен. Фрадкин ростом ниже среднего, весьма упитанный и очень экспансивный. Первый почти никогда не матерился, второй же, что вроде бы и не характерно для еврея, матерщинником был страшным. Однажды, на утреннем офицерском разводе, командир пункта наведения полковник Кузнецов поставил его перед строем и объявил выговор за "излишнее использование нецензурных выражений во время наведения истребителей". Фрадкин очень переживал, говорил, что дал зарок исправиться, но все было бесполезно. Хотя меня, когда мы оставались наедине, наставлял: "Модель! Еврею материться должно быть стыдно". Надо сказать, что по имени он стал называть меня лишь после того, как увидел в газете "Боевой курс" мой очерк о жизни и работе экипажа нашей радиолокационной станции. До этого я был для него лишь "рядовой Модель", управляемый командами "Включи! Отрегулируй! Исправь! Выключи!" А тут этот, просто рядовой Модель, в одночасье трансформировался в автора, и не дивизионной, а бери выше - армейской газеты - Исака Моделя!
Но человеком Фрадкин был смелым. Из сбитого в Корее МИГ-15 он катапультировался над горным массивом и несколько дней добирался до своего аэродрома. Позднее, хотя еще и летал на боевые задания, так никого и не сбил. Ему ничего не стоило вступить в спор то со старшим штурманом майором Задорожнюком, то с самим командиром Командного пункта, за что ему часто влетало. Но начальство его очень ценило. Оператором наведения он был блестящим. Там, где другие офицеры то обращались к таблицам, то к расчетным линейкам (нечто похожее на штурманскую линейку), он действовал, как счетная машина. Все расчеты проводил в уме. И практически никогда не ошибался
При всей абсолютно русской бесшабашности он все-таки стеснялся своего еврейства. Жену его звали Сара. Обычно, когда он произносил ее имя по телефону в присутствии других офицеров, то делал это вполголоса, прикрываясь ладонью. И только когда был один, его голос становился командирским: "Сара, ставь обед!"
Как-то я увидел их вместе в городе. Он подозвал меня и сказал жене:
- Это тот Изя, о котором я рассказывал.
И вдруг добавил на идиш:
- Агутэ бухер! (Хороший парень).
В ответ на мое " Ну, Вы и скажете, товарищ капитан!" удивленно спросил:
- Ты что, идиш знаешь?
Я сказал, что дома родители говорили на идиш. Вот и я немного знаю. Больше мы с ним на еврейскую тему никогда не разговаривали. После этой встречи он иногда передавал мне от жены то пирожок, то булочку.
Его напарник капитан Петренко был совсем другим человеком. Внешне он представлял-ся этаким сухарем. К солдатам, в том числе ко мне, относился требовательно. Но это только внешне. Был он москвичом. Рассказывал, что школу и летное училище закончил с отличием. И это очень чувствовалось. Обычно на дежурство он приходил с книгой. Как-то я стал невольным свидетелем того, как его почему-то за это отчитывал начальник КП. Петренко, стоя перед ним навытяжку, покрылся пятнами, но от своей привычки так и не отказался. Чем он отличался еще, так это тем, что знал безумное множество анекдотов. Рассказчиком он был отменным и в спокойные часы, кроме анекдотов, очень любил рассказывать о том, как воевал в Корее. У него на счету было два американских истребителя. За это он имел орден "Красной звезды".
Рассказывал он и о том, как его едва не сбили. Три американских истребителя "Сейбр" откололи его от группы над территорией Северной Кореи, взяли в клещи и повели за линию фронта на свой аэродром. Вырваться ему удалось у самой линии ценой собственной машины и чуть ли не собственной жизни. Завернул такое пике, что американцы отстали, а он, едва вытянув из него свой МИГ-15, жестко посадил его на рисовое поле. Поле оказалось совсем близко от дороги, по которой он добрался до своего полка. Но от этой посадки пострадал позвоночник, что, в конце концов, и стало причиной списания с летной службы. В мастерстве наведения он ни в чем не уступал Фрадкину.
Оба капитана до безумия любили шахматы. Как игрок Петренко был явно сильнее. Это надо было видеть, как два офицера, взрослых мужика, пикировались из-за какого-нибудь хода. Если Петренко делал это расчетливо и без видимых эмоций, то Фрадкин сыпал на его голову тысячи обвинений:
- Все вы, москвичи, такие! Все Вы безжалостные! Вы людей не любите! Вам человеку ошибку простить - все равно, что себе в стакане воды отказать!
На это Петренко спокойно отвечал:
- Значит, у тебя судьба такая. Фраеров надо сбивать!
Иногда они снисходили до игры со мной. Но Фрадкин после нескольких проигранных партий делать это перестал. Мало того, что проигрывал капитану Петренко, так еще и рядовому! Зато с Петренко мы, можно сказать, бодались. В конце концов, эта страсть привела к скандалу.
Случилось это поздно вечером. Полетов не было, и Петренко предложил мне сыграть партию. Потом еще партию, и еще... Фрадкин изображал из себя судью этого поединка. Никто из нас и не заметил, что в операторскую вдруг вошел полковник Кузнецов. Офицеры и я, приветствуя командира КП, встали по стойке смирно. Первым отреагировал не так, как мы, сосредоточенный на шахматах Фрадкин и строевым шагом подошел к полковнику.
- Товарищ полковник! Дежурный расчет в составе капитанов Петренко и Фрадкина находится на боевом дежурстве. Никаких происшествий за время дежурства не произошло. Капитан Фрадкин!
- А, это ты...
- Так точно! Капитан Фрадкин!
Как потом рассказывал Фрадкин, в этот момент он уже видел, что полковник просто пьян. Мы это поняли чуть позже.
- Ты что здесь делаешь? - Уставившись на него и заикаясь, спросил полковник.
- Нахожусь на боевом дежурстве!
- А этот? - И ткнул пальцем в сторону Петренко.
Тут произошло то, чего никто, в том числе и сам Петренко, от себя, не ожидал. Он взял под козырек.
- А мне делать дома нечего, так пришел в шахматы поиграть, товарищ полковник!
Полковник посмотрел на него мутным взглядом и покрутил головой. Видимо, облегчал ей процесс мышления.
- Вы что, мудаки, думаете, что командир пьяный? Да я трезвее вас всех! У одного, понимаешь, никаких происшествий! Другой - в шахматы! Вы что? Врагам нашим продались! Смирна-а-а-а!
Петренко, видимо, понявшего, что отступать некуда, уже несло.
- Я, товарищ полковник, не мудак, а боевой летчик! А если Вы пьяны, то делать Вам здесь нечего! Идите домой спать!
В мгновенно повисшей тишине мне даже послышалось, что у полковника в голове что-то щелкнуло.
- Дайте попить!
Выпил половину из протянутого графина. Налил на ладонь. Протер лицо.
- А ты, капитан, пожалуй, прав... Пойду домой...
Наверное, не только мне показалось, что пронесло... Но полковник вдруг выдал.
- Завтра рапорта на стол!
Развернулся и, ничуть не покачиваясь, вышел из операторской. Фрадкин и Петренко молчали. Поняв, что мне здесь делать нечего, я быстро ушел к себе в каптерку, где стояла раскладушка. Завалился спать и проспал почти до сдачи смены.
Капитанов я увидел через два дня. Фрадкин был необычно серьезен и даже хмур. Петренко - наоборот. Он мне и сказал, что я не только ничего не видел и не слышал, но вообще всю ту ночь спал у себя. Но меня никто ни о чем и не спрашивал. Одно слово - солдат!
О том, что произошло в эти дни, я так и не узнал. Но вскоре Фрадкин был переведен на должность начальника КП в полк. Формально это выглядело повышением, хотя на самом деле было понижением. А Петренко подал рапорт на демобилизацию из армии.