Первое свое стихотворение "Над Енисеем стылые туманы" я написал осенью страшно далекого 1956 года под впечатлением от плавания по Енисею на теплоходе. Из Красноярска до Дудинки я плыл, чтобы поступать в Норильский горно-металлургический техникум. И поступил
Разумеется, никому об этом стихотворении я не рассказывал. Но душу мою оно грело. Потом случилось так, что техникумовская стенгазета объявила конкурс рассказов и стихотворений. Порядочно посомневавшись, я решился предложить свое "произведение". Так как стихотворцев, кроме меня, не оказалось, то "Над Енисеем стылые туманы" заняло первое место, а я, как его автор, получил предложение войти в состав редколлегии.
Потом были и другие стишки. И хотя круг моих читателей ограничивался лишь студентами техникума, самоуважение мое выросло настолько, что на втором курсе я даже решился послать два стихотворения в безумно популярный в те годы молодежный журнал "Юность". Время шло. Но, как говорится "ни ответа, ни привета". Конечно, было обидно... В марте 1959 года моя учеба в техникуме завершилась, а в августе я был призван в армию.
Там уже было не до "Юности", да, признаюсь, и не до стихов. Правда, я временами вспыхивал - что-то еще пытался сочинять. Но то, что получалось, было ниже всякой критики. Даже моей собственной. А посторонней не могло быть по определению.
Шел второй год службы. Вообще, к этому времени, преобладающим психологическим состоянием у абсолютного большинства моих сверстников-сослуживцев была апатия. Гражданская жизнь казалась уже чем-то далеким. До дембеля - как до Антарктиды... Остававшаяся от службы энергия расходовалась на спорт. Возможности у нас для этого были. Плоская вершина сопки, на которой стояла наша радиолокационная станция, вполне годилась и для футбола, и для волейбола. Нужно сказать, что некоторые ребята еще пытались сохранять свой "доармейский" интеллектуальный уровень. Все-таки в моем призыве многие имели за плечами либо техникумы, либо десять классов, либо и то, и другое. Кто-то собирал приемники. Благо, было из чего. Кто-то рисовал. Я же частенько ходил в читальный зал городской библиотеки.
Как это бывает, мысль начать сочинять прозу породила случайность. Среди дембелей (служивших третий год) был парень, который учился в вечерней школе. Как ему это удалось, не помню. Может, потому, что фамилию ему родители подарили подходящую - Школьников, а может, потому, что школа эта находилась у самого подножия сопки.
Как-то раз мы оказались с ним вместе на ночном дежурстве. Я - в операторской кабине. Он - у телефонов, в кунгасе, снятом с колес. Между нами узкая дорожка. Ранняя приморская весна. Ночами уже тепло. Со стороны океана прилетает легкий ветерок. Красота! Полетов этой ночью нет. Станция выключена. Многочисленные вентиляторы, охлаждающие аппаратуру, не воют. В кабине темно. Тишина... Сижу с открытой дверью, курю. Мыслей - никаких.
Смотрю в распахнутую дверь, напротив, Там горит свет. Из темноты мне хорошо видно, что Колька сидит у телефонов. Перед ним тетрадка. Что-то пишет. Наверное, письмо... И вдруг - страшный мат!
- Ты че?- спрашиваю.
- Да пошла эта вся школа на... Ниче не получается!
- А я думал, ты письмо пишешь...
На станции все знали, что у Кольки, а был он из Перми, там осталась большая любовь.
- Какое письмо? Нам сочинение задали...
- Что за тема?
Тема оказалось банальной - "Онегин как лишний человек". В школе в то время учили, что Онегин - помещик и бездельник, чурающийся общества и не думающий о народе. Значит - лишний человек. Человек без будущего.
Слово за слово, и стало ясно, что для Кольки, едва толком помнившего, кто такой Онегин, написать сочинение о нем будет равно подвигу. И черт меня дернул! В молодости он меня, вернее, мой язык дергал не раз. Потом приходилось расплачиваться.
- Хочешь, напишу? Мне это раз плюнуть!
По правде, кое-какие основания для такого апломба были. В школе литература всегда была одним из моих самых любимых предметов. И за сочинения я ниже четверок не получал. Колька тут же согласился.
Но дружба - дружбой, а расплата - расплатой.
- Что я буду за это иметь?
- Пойдем в самоволку - я ставлю.
- Не-е-е... В самоволке дискомфортно. В увольнении поспокойнее - можно в столовке посидеть.
Была такая столовка. В центре города. Мы туда часто захаживали. Ударили по рукам. Взял у него учебник литературы. Освежил немного память, и за пару дней сочинение было готово. Проверил. В школе я обычно не проверял. Обнаружил несколько ошибок - давно не писал... Исправил. И задумался: Чтобы Колька такое написал? Да еще без ошибок? Училка точно заподозрит!
"Расстарался" на ошибки... Текст кое-где сделал корявым. Теперь можно предъявлять. Колька сочинение переписал, сдал и... получил, чего я никак уж не ожидал, четверку с похвалой за старание. Колька слово сдержал. Сходили мы с ним в ту столовку. Пельменей поели. За свою порцию платил я. Запили наш успех. Успех оплатил он.
Такое начало нас вдохновило. Через какое-то время надо было написать что-то про Макара Нагульнова, героя Шолоховской "Поднятой целины".
- Ну что, берешься?
Вкус пельменей под вишневую настойку еще был памятен.
- Оплата тем же?
- А то?!
Опыт повторили. На этот раз я старался сильнее. Не хотелось четверку. Вдруг заказчика подведу. Учел прежний опыт. Ошибки лепил везде. И в содержании, и в орфографии, и в синтаксисе. А результат тот же - опять четверка! Колька даже за четверть твердую тройку схлопотал.
Начало второй четверти ознаменовалось диктантом. К тому времени я уже был в курсе всех его школьных проблем. Смотрю как-то - мрачный он какой-то...
- Коль, что, письмо плохое получил?
- Нет. Там все в норме. Понимаешь, эта стерва диктант устроила. Что я мог? Влепила мне пару. Отдает тетрадку и так тихонечко спрашивает: "Школьников, что с тобой? Пару раз порадовал, а теперь... Может, ты сочинения те списал?"
- Что, я ей правду скажу? Ночь, мол, у нас была трудная. Не выспался. А тут еще диктант.
Ближе к концу второй четверти Колькин класс получил домашнее задание: написать сочинение на свободную тему. Кроме него, в классе было еще несколько сверхсрочников. По-нынешнему, контрактников. Гражданским учительница дала тему "Моя профессия", а сверхсрочникам и Кольке - "Горжусь, что я воин Советской Армии!" Сказать, что Колька приуныл, значит не сказать ничего. Просить меня боялся. Теперь-то уж точно разоблачат. Но время шло. В будущем сочинении ничего, кроме первого предложения "Скоро я демобилизуюсь, вернусь домой и всегда буду... ", так и не появлялось. Чем он гордился почти три года, Колька просто не знал. То, что его что-то мучает, я видел. Но мало ли что мучает солдата?
И тут он снова заговорил со мной.
- Слушай, Исак, опять проблемы.
Я насторожился.
- Снова сочинение?
- Оно, гребаное. Только на этот раз училке такое в голову ударило... Не догадаешься. - Он назвал тему.
- Ну и что? Возьми и напиши, что ты гордишься званием младшего сержанта и значком "Отличник Советской Армии".
- Нет, ей надо, что бы я гордился званием солдата...
- С этого и начни. А потом напиши о звании и значке.
Колька искренне обрадовался.
- Ну и голова у тебя!
- Напишешь, я посмотрю.
Скоро я уже читал:
- " Я горджусь, что служу в Саветцкой Армии. Три месица назад мне присвоили звание младшего сержанта и нагродили значком "Отличник Саветцкой Авиации". Я был этим очень горд, о чем написал любимой девушке".
Я обалдел!
- Ты хоть бы на значок посмотрел!
На его гимнастерке красовался этот, как мы его называли "орден солдатской славы". Колька повернул его к себе и прочитал.
- Советской Авиации.
Я едва не давился от смеха, но пожалел его.
- Ладно, Колян. Попробуем еще раз. Может, прокатит.
Большей муки, чем при изготовлении этого сочинения, я в той своей жизни не испытал. Но слепил. Но на то, что этот титанический труд будет оплачен, честно говоря, особой надежды не питал. Предчувствие меня не обмануло.
На сей раз Колян схватил не просто двойку, а настоящий кол! А учительница прямо спросила у него, кто ему пишет сочинения. Запираться было бессмысленно. Правда, он сказал, что списал.
- Школьников, не морочь мне голову. Ясней, ясного, что пишет за тебя кто-то из сослуживцев. Зачем это тебе? Учись писать сам. Ведь выпускное за тебя он не напишет. А этому писателю от меня большой привет!
Хотя на этом моя литературная поденщина завершилась, я был вполне удовлетворен и польщен признанием моих способностей. Однако все имеет свое продолжение. К тому времени я уже был переведен в штаб дивизии и обслуживал там радиолокационную аппаратуру. Шел профилактический день. Как обычно, профилактикой руководил кто-нибудь из офицеров, начальников смены с нашей станции. На этот раз им был молодой лейтенант Витя Удодов, всего с полгода назад окончивший училище. Наедине мы обращались друг к другу на "ты". Но не только потому, что были почти ровесниками, а главным образом потому, что он был, как и я, из Канска. Словом, земеля.
Дело шло к вечеру. То, что намечалось на день, сделано. Витя уже собирался уходить. А пока мы сидели и наблюдали, как работает аппаратура. Тут мне на глаза попала газета воздушной Армии, в состав которой входила наша дивизия. Прочитал какую-то заметку и оценил ее как бездарную. Витя заинтересовался, тоже прочитал и сказал:
- По-моему, совсем неплохо. Тебе так не написать!
Меня заело: "Как так! Я стишки писал? Писал. В стенгазете работал? Работал. Даже до редактора дослужился. И за сочинения четверки получал! О гордости советского солдата писал? Писал".
Хотя это было лишь внутренним монологом, но меня уже несло.
- Запросто!
Витя-лейтенант стоял на своем. В итоге мы поспорили на то, что, если я напишу и буду опубликован, он обещает мне увольнительную вне очереди.
Пришлось поразмышлять над возможным сюжетом. Решил ничего не придумывать, а отразить реальную жизнь нашего экипажа. Немного помучился, но в итоге была написана заметка о том, как рядовой Вася Чумаков, парень из нашего призыва, окончивший до армии радиотехникум, помогал младшему сержанту Андрею Светлову подготовиться к экзамену на высший, первый класс оператора радиолокационной станции. Экзамен, надо сказать, очень даже непростой. Оператор первого класса, помимо высоких профессиональных навыков работы по сопровождению воздушных целей, должен был хорошо знать не только устройство радиолокатора, но и основы радиотехники. Андрей этот экзамен сдал, а вскоре стал старшим сержантом и заместителем командира взвода. Все это происходило на моих глазах.
Прошло, наверное, с месяц. Может, больше. Однажды, когда я был на дежурстве в штабе дивизии, позвонил Леша Аникеев, мой хороший друг. Сказал, что только что прочитал мою заметку и начал меня поливать матом, обвиняя в том, что все в ней сплошь неправда. Я нашел свежий номер "Боевого курса". Смотрю - моя заметка. И подпись - "И. Модель. Наш внештатный корреспондент".
Вы только представьте себе: я - корреспондент настоящей газеты!!! Читаю и глазам своим не верю... Все перевернуто с ног на голову. Не Чумаков помог Светлову, а наоборот, Светлов помог Чумакову стать классным оператором. Ребята на станции на меня тоже накатили. Ведь они прекрасно знали, как было. Светлову, технику-строителю, до уровня Чумакова в знании радиотехники было, как от Владивостока до Москвы! И вообще, тому, что Андрей стал зам. командира взвода способствовали другие обстоятельства. Он был настоящий служака. Хорошо, что у меня сохранился черновик. А то неизвестно, чем бы все кончилось. В итоге единодушно сошлись во мнении, что в редакции просто не могли допустить того, чтобы рядовой был способнее сержанта. Пусть и младшего. Авторитет командира должен быть непререкаем! Тем более, в печати.
Парни решили, что я должен написать в газету опровержение. Но пока я размышлял о том, каким оно должно быть, пришел гонорар. Целых пятнадцать рублей! Это при тех 7р.60 коп, что я получал как рядовой и оператор второго класса. Я стал богатым! Народ тут же снял свое предложение о начале конфронтации с редакцией и дружно выступил за продолжение моей писательской карьеры. В немалой степени этому способствовало то, что деньги эти, за исключением трех рублей, были потрачены на пряники и конфеты для всех. А выигранную на спор увольнительную я-таки получил.
Естественно, слава внештатного корреспондента, обретенная благодаря редакции, и деньги не могли не повлиять на мое стремление к писательству. Я учел печальный опыт и никогда не повторял свой первый сюжет. Вторую заметку написал о том, как во время учений, преодолевая разнообразные помехи, экипаж станции обеспечил успешное проведение полетов. Правда, за нее мне заплатили всего восемь рублей, но это было очень кстати.
Однажды меня вызывает к себе начальник нашей станции капитан Рекунков. Иду и думаю: "Что такое случилось?" И вдруг! Капитан торжественным тоном сообщает, что пришло распоряжение политотдела штаба Армии командировать меня в Хабаровск на совещание внештатных корреспондентов Дальневосточного военного округа. Утром я должен явиться в штаб нашей части за получением проездных документов.
В батальон я не шел, а летел. Еще бы! Такого поворота событий я не ожидал. Пришел в штаб, и все еще не осознавая реальность происходящего, получил документы. Оказалось, что командировка рассчитана на пять суток. Сутки туда, сутки обратно и три дня совещания. Можно представить мое состояние от такой новости! Выезжать надо было назавтра утром.
Приехал на вокзал и у воинской кассы увидел ребят, как и я, ехавших на совещание. Познакомились. Я был со своим фотоаппаратом. Сфотографировались на память и сели в поезд. В Хабаровск приехали вечером. Часть, в которую мы должны были явиться, оказалась ротой обслуживающей Окружной Дом офицеров. Поужинали и завалились спать. Утром я рассмотрел, где мы находимся. Большое и красивое здание ОДО стояло на набережной Амура. Из-за пасмурной погоды китайский берег, к сожалению, почти не видим. Амур своим мощным потоком воды и шириной мне чем-то напомнил Енисей.
Поутру началось совещание.. Народу было много. Как-никак, со всего ДВО! Меня удивило обилие офицеров. Я-то, по простоте душевной, думал, что сюда собрали только срочнослужащих. Мне во время регистрации сказали готовиться к выступлению. А как, когда совещание уже началось? Я, честно говоря, испугался. Во-первых, когда уже было готовиться, а во-вторых, я ведь никогда в жизни не выступал вообще, тем более с трибуны. Да еще перед такой большой аудиторией. Сидел и молил бога, чтобы меня не вызвали.
Но совещание продолжалось, выступали и офицеры, и солдаты, и сержанты. Потом уже я узнал, что большинство из них на таких совещаниях уже побывали и знают, как себя вести. Для меня же все было вновь. Так и додрожал я до обеда. А после обеда, когда уже думал, что пронесло, меня вызвали первым.
Иду по залу и смотрю на президиум. А там целых два генерала! Генерал-лейтенант и генерал-майор. Начальник Политотдела ДВО. И Главный редактор окружной газеты "Суворовский натиск". Генерала я, конечно, видел раньше, поскольку он - командир нашей дивизии. Но он-то, я уверен, меня в упор не видел! А эти сидят и смотрят прямо на меня.
И тут случилось непредвиденное. Поднимаясь на сцену, и от волнения, и от желания сделать это лихо, я так сильно споткнулся о последнюю ступеньку, что, взлетев ласточкой, распластался перед столом Президиума. Зал отреагировал смехом. Мне же в это мгновение хотелось куда-нибудь провалиться. Но тут генерал-лейтенант произнес: "Ничего, солдат, не волнуйся. Со всяким такое может быть".
Поднялся я на трибуну - и все то, что надумал сказать, из головы вылетело. Что я экспромтом нес, точно не вспомню. Припоминаю только, что совершенно неожиданно стал катить бочку на редакцию "Боевого курса", позволившую себе так поправить мою первую заметку, что это едва не отшибло у меня желание писать.
И тут, к моему удивлению, зал захлопал. Потом оказалось, что я, сам того не ведая, затронул больную проблему. Об этом, упоминая мою фамилию, говорил Главный редактор окружной газеты. А в отчете о совещании окружная газета, среди наиболее интересных выступлений назвала мое. Это была моя минута славы!
После этого писал я с частотой примерно раза два в месяц. Что-то было правдой, что-то вымыслом. Конечно, выходило не все. Несколько заметок были опубликованы и в окружной газете. Побывал еще не на одном совещании внештатников. Разумеется, что той эйфории, что испытал после выхода первой публикации, уже не испытывал, но писать было интересно. Немалую роль играл и заработок. Как-никак, а раз в пару месяцев, приходил гонорар! Так что, когда мы бывали в увольнениях, то уж одеколон "Тройной" точно не пили... Иногда я позволял себе купить настоящую кубинскую сигару. Тогда они стоили недорого.
Уроки мои не прошли для Кольки даром. Аттестат он-таки получил. Что с ним было потом, не знаю. А я, едва не став журналистом, поступил на философский факультет. Но страсть к сочинительству, как видите, так и не угасла...