Настроение у Владика Козьмичева, молодого артиста Касинского драмтеатра, было не очень... С чего ему быть хорошим, если роль не получалась. Главреж Чудилин даже пробовал репетировать ее с Виталиком Кроликовым, что было крайне неприятно. Особенно огорчало, что об этом он узнал не от Виталика, не от Чудилина, а от костюмерши Валентины Сергеевны. Несколько дней Владик не находил себе места.
- Что я делаю не так? Ведь мне он не сказал ни слова... Добро бы Виталька был талантливее... Или больше походил на поэта. Но ведь нет! Это он знал точно. И не он один. Вся труппа! Мало того, не Витальку, хотя они играли Деда Мазая попеременно, а именно его, Владика Козьмичева публика неизменно встречала аплодисментами и хохотом. Виталька это признавал. Поэтому, когда по труппе пополз слух, что Чудилин хочет заменить им Владика, он подошел к Виталию.
- Слышал?
- А то...
- Так я тут ни при чем. Я тебе не соперник.
- Тогда почему согласился репетировать?
- Ты еще скажи, что мы, актеры, люди подневольные. Дадут роль - благодарны. К руке господней припадаем... Нет, свою лижем...
- Ничего такого я говорить не собирался. Но раз уж так... Хочешь совета?
- Лучше скажи, какую мизансцену он с тобой репетировал.
- Дуэль...
- Дуэль? - Изумился Владик. - А чего там репетировать. Пять шагов... Прицелились. Нажали курки. Бах-ба-бах! Я падаю. Упал. Монолог. Так?
- Так оно и было.
- А потом?
- Ничего особенного... Бахал. Бахал. Падал. Падал...
- А Чудилин?
- Дантеса изображал и все кричал: Не так! Не так! Не верю! Зрителя не обманешь! Я ему - Так Вы, Леонид Митрофанович, покажите, как падать...
- А он?
- Если, - говорит, - я хоть раз упаду, театр главного режиссера потеряет...
- Понял! Вот где собака зарыта! - Воскликнул Владик. - Он и меня по сто раз падать заставляет. Но ведь ни слова при этом...
- Я так понял, что тоже как-то не так падаю. Так спроси его, как надо
- И спрошу!
На следующую репетицию Владик шел в боевом настроении.
- Значит, все остальное не так уж плохо. А про падение Чудилина обязательно спрошу.
Когда репетиция дуэли дошла до кульминационной точки - падения поэта, началось то же самое.
Реакция Леонида Митрофановича, как и его фамилия, была какой-то чудной.
- Не верю! - Кричал из зала Чудилин. - Не верю! Фальшиво. Как барышня в обморок... Естественней надо! Ты вне роли! Надо в нее вжиться. Ты ведь смертельно ранен.
Владик не выдержал.
- Как вжиться, если я почти убит? - И тут же, в своей обычной манере сымпровизировал:
Пробит свинцом я напролет.
И впереди могилы стены.
Но в них талант мой не умрет.
И в зал сойдет живым со сцены.
- Слушай, Козьмичев! Ты эти свои штучки брось. Мы с тобой что репетируем? Последние мгновения жизни великого поэта. Включи свои скрытые актерские суперспособности. Посмотри на себя как бы со стороны. Как йог. Они и в смерти живут...
- Ну, Вы и даете, Леопольд Митрофаныч. Я ведь на актера учился, а не на йога...
Не признаваться же ему, что главная причина неуклюжести его падений на сцене исходит из детства. Где-то в четвертом классе, случайно разбив оконное стекло в классе, он стоял перед оравшей на него директоршей. Стоял, закрыв от страха глаза, и почти умирал от ожидания страшных кар не только от нее, но и от отца. И вдруг, открыв глаза, увидел себя на полу учительской и почувствовал сильную боль в затылке. Это был обморок. От страха перед наказанием. Потом была больница, после которой он долго ходил с повязкой на голове. Из-за того случая директорша лишилась работы. А он, хотя за стекло ему так ничего и не было, всю оставшуюся жизнь больше всего боялся ударов по голове, а уж падений - тем более. И именно из-за этого сторонился спорта и игры в футбол.
И уже в театральном училище Ипполит Игнатьевич, педагог по физподготовке и пластике, никак не мог понять, почему этот талантливый Владик Козьмичев никак не может освоить так необходимые будущему актеру приемы разнообразных падений и кувырков. А это был тот самый страх, которым теперь мешал ему в завершении работы над ролью погибающего на дуэли поэта.
- Я ничего не даю. Я требую, - уже кипел режиссер Чудилин. - Словом, так! Даю тебе три дня. Репетируй. Падай, где хочешь и когда хочешь. Не выдашь естественности - заменю Кроликовым.
Был уже вечер, когда Владик шел с репетиции и размышлял над словами Митрофаныча.
- Вот незадача. Ведь и вправду отдаст роль Кроликову. Не-е-е-т! Кровь из носу! Но поэт будет мой! Ночами буду репетировать... И именно в этот момент в его голове созрел чудовищный план. Сейчас - или никогда!
В таком настроении он позвонил в дверь квартиры, где жила его подруга Леночка с мамой Анной Семеновной, детским врачом по профессии.
- Что это мы такие хмурые? - подставив щечку для поцелуя, спросила Леночка. - Что-то случилось в театре? Проходи.
Момент настал! Козьмичев сделал шагов пять или шесть по ковровой дорожке. На мгновенье замер. Гигантским усилием воли заставил себя ощутить, как в его грудь вонзается кусок свинца, и рухнул навзничь... Удар ста семидесяти сантиметрового тела об пол был такой, что в серванте тревожно прозвенели хрустальные стаканы и рюмки.
- А-а-а-а! - вскрикнула Леночка. - Владик! Что с тобой? Мама! Владик упал! Владик упал!!1
Влетела Анна Семеновна. Козьмичев лежит. Бледный. Глаза закрыты. Профессионально проверила пульс. Слабый, но есть. Посмотрела на дочь.
- Воды! Это обморок. И полотенце!
Лена кинулась на кухню. Принесла большую кружку воды. Анна Семеновна развязала Владику галстук, распахнула пиджак и рубашку. Намочила полотенце. Вытерла ему лицо и шею. Лена газетой, как вентилятором, освежала воздух над его лицом. Владик приоткрыл левый глаз и прошептал.
- Что это со мной?
- Обморок. Ты полежи, полежи - сказала Анна Семеновна.
- Да нет. Мне уже лучше. Правда, вот здесь что-то мешает...- показал он на грудь.
- Сейчас, я тебя прослушаю и давление замерю. Лена, принеси.
Сердце его стучало ровно. Давление, правда, было чуть ниже, чем обычно.
- Можешь подняться? Лена, давай поможем ему.
- Да я сам, - уже нормальным тоном сказал Владик.
Но женщины все же помогли ему дойти до дивана и прилечь.
- Лена, завари ему чая покрепче. Давление поднимет.
Пока Лена возилась на кухне, Анна Семеновна расспрашивала Владика.
- С тобой этого раньше не случалось?
- Нет. Разве только один раз в детстве. - И рассказал ей про случай с разбитым окном.
- Да. Такое с детьми случается. От сильного переживания. А как у тебя дела в театре сейчас? Что-то ты в последнее время не такой, как обычно. Грустный. Ну как, в груди больше ничего не чувствуешь?
- Вроде, нет...
- Знаешь, что. Покажу-ка я тебя нашему кардиологу.
Владик даже вскочил с дивана.
- Что Вы, Анна Семеновна! Какой кардиолог! Я здоров. Это так. Случай.
- Увы, все начинается со случая. А потом... Так что к кардиологу сходи. Ладно. Пошли пить чай. Я как раз вишневого варенья наварила. Она знала, что вишневое варенье было его самым любимым.
Пили чай. Разговаривали. В основном о делах театральных. Владик уже полностью пришел в себя и снова стал прежним. Читал стихи. Показывал сценки из будущего спектакля о поэте. Смешил женщин. И вдруг его осенило.
- Эврика! Это был не обморок! Точно! Не обморок!
Женщины озадаченно посмотрели на него.
- А что?
- Это называется вживанием в роль. Я представил себе, как в меня впивается пуля и ... Дальше Вы все видели. Ура! Чудилин посрамлен! Роль поэта моя! Моя!
- Ничего себе вживание, - отозвалась Лена. - Что, теперь на каждом спектакле будешь умирать?
Но Владиком вновь овладело вдохновение.
- Почему умирать? Играть смерть поэта. Зал будет рыдать! А хотите, я еще раз упаду?
- Еще чего, - в голос ответили женщины. - Пожалей нас, если себя не жалко...
- Нет. Я так долго к этому шел...Успех надо закрепить!
- Может быть, вином?
- Согласен! Тогда так. Ты встаешь сюда. Ты - Дантес. Я - поэт. Встаю сюда. Ты по моей команде делаешь " бах!" -я падаю.
- Только поосторожней!
- Слушаюсь, Ваше Величество! Поехали...
- Бах! - Нежным девичьим голоском как бы выстрелила Леночка.
И Владик, так же, как давеча, падает навзничь... Несколько секунд лежит бездыханно. Затем через силу опирается на локоть и выдает монолог. Правда, не из сценария, а тот, экспромтный. Хотя и отредактированный.
Пробит свинцом я напролет.
И впереди могилы стены.
Но в них талант мой не умрет.
Он в зал сойдет живым со сцены.
- Каково?
- Женщины зааплодировали. Леночка кинулась на лежащего Владика и стала, не стесняясь матери, целовать поэта.
- Владичка, ты гений!
До следующей репетиции еще было три дня. И все это время Владик падал и падал. Правда, дома можно было падать на подушку. На репетицию он шел в прекрасном настроении. Как это часто бывает, не понимая, что перестарался. И когда дело дошло до финальной сцены, он вдруг почувствовал, что та естественность, что он уже ухватил, его покинула. Это был банальный актерский зажим. Он упал раз, затем другой... Чудилин не реагировал.
- Леопольд Митрофаныч. Что Вы молчите? Плохо?
- Не то слово...Что с тобой, Козьмичев?
- Не знаю. Дома все получалось. А тут...
Чудилин все молчал. Это уже было невыносимо. И вдруг загремел.
- Знаешь что, Козьмичев! Сил моих больше нет! Все! Кроликов первый. Ты на подмене. Все! Иди!
Владика этот крик встряхнул так, что он вмиг понял, чего ему не хватает - того самого обжигающего ощущения свинца в груди, что посетило его тогда, у Лены.
Леопольд Митрофаныч, давайте последний раз. Я смогу! Смогу!
- Черт с тобой! Поехали.
Съездили раз, другой, третий... Чудилин снова долго молчал. Затем встал. Подошел к Козьмичеву и неожиданно поцеловал его в макушку.
- Я всегда был уверен, что, если долго мучиться, что-нибудь получится... Ан, нет. У таланта получится. У бездари - нет!
О чьем таланте он думал в этот момент? То ли о своем, режиссерском, то ли о Козьмичевском, артистическом, осталось тайной. Главное - думал.