История, о которой пойдет речь, относится к далекому 1960 году. В те времена я уже год как прослужил в СА. Окончил учебку и был направлен оператором на радиолокационную станцию, расположенную в Приморье, в г. Уссурийске.
Прослужили мы на станции с неделю, как вдруг стало известно, что на днях, двух человек из нашего экипажа, должны направить в длительную командировку куда-то на юг Приморья. Что за командировка никто не знал. Командир станции капитан Реснянский бегал к начальству, пытался доказать, что людей на станции и так недостаточно, но ничего не вышло. Как-то утром нас построили и объявили, что в командировку отправляются Анисимов и Модель. Мы были земляками. Я из Свердловска, а он из Первоуральска. Спрашивать, почему нас, было бесполезно. Много позже зам. командира станции, старший лейтенант Гриша Корень, рассказал, что никакого отбора не было, а просто методом тыка были выбраны мы. Через пару часов мы уже были в батальоне, где нас, в числе, наверное двадцати ребят, уже повезли в автобусике на юг.
Доехали до Владивостока и поехали еще дальше. По указателям мы поняли, что едем мы к корейской границе. Было уже по южному темно, когда мы выгрузились из автобуса прямо на берегу океана. Бросили амуницию в казарме, сходили в столовую, вернулись и от ребят, приехавших раньше нас, узнали, что находимся мы в поселке Краскино.На берегу залива Посьет. Но и они еще не знали, что нам предстоит. Проясняться это начало с утра. Насторожило, что все офицеры из войск противохимической защиты. Построились, и какой-то подполковник объявил, что прибыли мы сюда для продолжения операции по уничтожению химического оружия, негодного к употреблению. Что работа эта опасная и ответственная. Но если мы проработаем месяц без нарушений дисциплины и техники безопасности, то будем отправлены в свои части и представлены к отпускам. Как стало ясно позднее, все это оказалось не более чем враньем.
И начался один из самых необычных, а потом я, да и все мы поняли, самых драматичных периодов моей жизни. Не зря мы потом горько шутили, что все мы "краскинские смертники". Первым делом, каждому из нас, выдали по противогазу и костюму противо-химической защиты, загнали в газпалатку и проверили противогазы. Затем целый день инструктировали о том, как себя вести в присутствии отравляющих газов. Слушать все это было не очень приятно.
Наконец настал первый рабочий день. Нас заставили надеть костюмы и вывезли не далеко от Краскино. Там располагался полигон, где складировались химические беприпасы, подлежащие уничтожению. Недалеко от него проходила однопутная железнодорожная линия. Тогда мы узнали, что технология нашей работы заключается в следующем. Со складов химического оружия, расположенных по всей территории Советского Союза, будут приходить эшелоны и разгружаться на полигоне. Затем это химоружие: бомбы, снаряды, мины будут грузиться на автомобили, отвозиться в порт Посьет, перегружаться на специальное судно и топиться в Японском море.
Подошли к воротам полигона, надели противогазы и вошли на территорию. Сразу бросилось в глаза, что с нами вошел лишь один из нескольких офицеров, молодой парень, лейтенант. Боеприпасы хранились под открытым небом, сложенными в громадные штабеля. Бомбы были в решетчатых барабанах, а снаряды и мины в ящиках. Стали грузить машины. И почти сразу стало ясно, что физически тяжелая работа в противогазе и противохимическом костюме не что иное, как пытка. Это ведь было на берегу океана. Августовская приморская жара, высоченная влажность разогревали температуру тела до невозможности. Пот не только заливал глаза и попадал в рот, но и стекал с тела в сапоги. Но приходилось терпеть. Протерпели до обеда, а там выползли за колючку, скинули с себя все, вплоть до трусов и вместо приема пищи сидели и сохли. Так продолжалось наверно с неделю, не больше. Затем, когда и лейтенант исчез, оставив на команде сержанта-сверхсрочника, мы стали потихоньку наглеть. Первое, что начали делать, это избавляться от противогазов и костюмов. Старшину этого, если он начинал бухтеть, просто посылали. Причем, сначала мы еще брали противогазы с собой. Но потом, как только убеждались, что дует ветер и пахнет на полигоне не очень сильно, стали оставлять и противогазы у ворот. Скоро мы уже начали различать запахи иприта, люизита, фосгена... И постепенно, постепенно стали вообще работать без защитных костюмов.
О том, что мы играли со смертью не думали. Не впечатлил нас и рассказ одного из шоферов. Оказывается, нас кинули на эту работу после того, как незадолго перед нами случилась беда. Со штабеля упала и лопнула бомба. Пострадало много солдат. Из них одиннадцать лишились зрения. Но ничего не изменилось. Просто пригнали новых рабов. Благо их было много. Офицерам было на солдат плевать. Их заботила своя жизнь и здоровье. Они-то ведь были химиками и прекрасно знали, с чем имеют дело.
В конце первой недели нашей командировки прибыл первый эшелон с химбоеприпасами. Старшина предупредил нас: "Открывать вагоны можно только в противогазах. Причем все вагоны должны быть открыты одновременно, поскольку если открывать их по очереди, то можно попасть под выброс сильно концентрированного газа из соседнего. По команде открываем и моментально отбегаем." Эшелоны стали приходить почти каждую неделю. После открытия вагонов им давали проветриться и только потом мы приступали к разгрузке. Но все равно, запах в них стоял такой, что его мы ощущали даже в противогазах.
Прошел месяц и мы начали ждать обещанного. Тут объявился командир батальона и, поблагодарив нас за отличную работу, попросил нас поработать еще месяц, разгрузить и отправить в Посьет пришедшие эшелоны. Мало того, он сказал, что поскольку в армии идет сокращение (знаменитое Хрущевское сокращение армии 1960 года), командование Дальневосточного военного округа пообещало демобилизовать нашу смену. Ну что еще можно было пообещать солдатам, как ни это? Однако прошел и сентябрь, но ни о каком окончании командировки речи так и не возникло. Мы поняли, что эта каторга никогда не закончится.
Стало меняться наше отношение к работе. Если раньше, каждую бомбу снимали со штабеля практически на руках, то постепенно мы стали их просто сталкивать вниз ногами. Когда это была сотка, было еще ничего. Она скатывалась, не ломая обрешетки. А когда это были двухсотпятидесятикилограммовые туши, то от ломающихся обрешеток стоял треск. Со снарядными и минными ящиками было проще.
Но рассказывать об этом периоде только в темных тонах, было бы слишком. Что бы ни было, мы были молодыми. И это помогало нам переносить то, что выпало на нашу долю. Краскино расположен на юге Хасанского района Приморского края, на северном берегу залива Посьета. Залив этот громадный и из окон нашей казармы, что стояла на склоне сопки, в метрах ста от берега, открывался потрясающий вид океанского простора. Поэтому каждую свободную минуту мы торчали на берегу, любуясь проходящими в дали судами. Иногда штормило. На берег накатывались волны, заваливая его досками, бревнам и всяким мусором. Погода была чудесная. Дожди еще не начались, солнце грело. В дни, когда мы не работали, играли в футбол, в волейбол. А по утрам, во время отлива, снимали штаны и босиком ходили по дну залива, собирая застрявших в водорослях камбал, которых потом жарили без жира и поедали. Это хоть как-то разнообразило скудное и малосъедобное питание. От моря, особенно во время отливов, сильно пахло иодом и водорослями. Запах этот чувствовался и в казарме. Некоторые смельчаки брали лежавшие на берегу лодки и плавали по заливу. Я, имея опыт плавания по нижнему Енисею, от этого отговаривал, но меня не слушали. Но однажды отлив начал уносить лодку в море. Правда, парни справились с течением, но после этого таких смельчаков не стало.
Тогда я впервые осознал, как круто меня бросает судьба: от Ледовитого, до Тихого океана. Если в порту Дудинка в эти месяцы уже стояла зима, и ледоколы ломали лед, то здесь, на Тихом океане, мы купались и загорали, вплоть до конца октября. Если бы не это, не вынести то, что перепало на нашу долю.
Скрашивали быт и такие незатейливые события, как, например, поход в увольнительную на местный базар. Именно там я впервые увидел огурцы, длиной почти в метр, раньше знакомые лишь по книгам и которые я считал исключительно китайскими. Да и вообще, мне, выросшему в Сибири, все дальневосточные базарные овощи и фрукты, казались непомерно большим и вкусным. Тем более, что стоили они копейки. По крайней мере, даже мы могли себе их позволить.
Иногда, в увольнительной, мы ходили в Дом офицеров Краскинского гарнизона. Это было еще дореволюционной постройки красивое здание. Смотрели там кино. Но главное в нем был зал для танцев, с красивейшим дубовым паркетом. Таким начищенным, что мы катались на нем как по льду.
Развлечением считался наряд в гарнизонный патруль. Странно? Но ничего странного в этом не было. Дело в том, что в Краскинском гарнизоне шла необъявленная вражда между различными родами войск. Если в наряде были моряки, то все, носившие другие погоны подвергались проверке документов и даже задержанию в гарнизонной комендатуре. То же самое делали и пограничники, и саперы, и артиллеристы. Мы же, носившие авиационные, голубые погоны, подвергались особой дискриминации. Нас считали пришельцами, незаконно пользовавшимися южными благами, толпой разнузданных солдат, не понимающих, что такое дисциплина и форма одежды. Надо сказать, что кое в чем была правда. Все равно, той дисциплины, что была в настоящих строевых частях, у нас не было. Но самое интересное, что это видимо была политика местной комендатуры, типа "разделяй и властвуй". Таким вот незатейливым образом в пограничном гарнизоне поддерживалась дисциплина.
Мы отвечали тем же. Придирались к тому, насколько затянут ремень, коротка гимнастерка и к другим мелочам. И получали удовольствие от этой мести. Особенно накалились наши отношения с пограничниками, считавшими себя настоящими хозяевами Краскино. Их отряд располагался недалеко от нашей казармы и мы, сидя на склоне, хорошо видели, как их гоняли муштрой и физподготовкой. Видели и зубоскалили. Те, естественно, злились. Однажды я и Леша Анисимов, напоровшись на их патруль, ни за что просидели в камере гарнизонной комендатуры полдня, пока под ночь, нас, не вернувшихся из увольнения, вызволил наш офицер.
Где-то в конце октября стало известно, что командировка наша закончится в ноябре, но только тогда, когда мы очистим территорию полигона. Это известие не только подняло наш дух, но ускорило работу. И тут меня осенило. Обычно барабаны с бомбами в кузов машины грузили горизонтально. . Прикинув я предложил ставить их вертикально. По моим расчетам их должно было войти на несколько штук больше. Уговорил нашего полигонного старшину и сделали так, как я предлагал. ЗИЛ просел от перегрузки. Однако решили, что до причала дотянет. Я, как идеолог этой новации, предложил себя в качестве сопровождающего, хотя очередь была не моя. Почему на сопровождение машины была очередь? Приехали на причал. Нас окружили офицеры, заинтересовавшиеся рационализацией. Я, как это было обычно, стоял в кузове и цеплял стропы судовой грузовой стрелы за обрешетки четырех бомб. Все шло нормально, как вдруг в одном из заходов, одна из бомб проломила дно барабана, и, выскользнув, повисла зацепившись стабилизатором за жестяной ободок. То, что было дальше, помнится мне до мельчайших подробностей. Связка висит над бетонным причалом на высоте метров четырех, а под нею, на стабилизаторе раскачивается бомба. Я оцепенел. Ну, думаю, все... Можно себе представить, что произошло бы, если бы эта злосчастная бомба ударилась о бетон причала.
Пока длились эти мгновения лебедчик, застопорив стрелу, исчез. Шофер исчез. Офицеров с причала как сдуло. И лишь я один, стою в кузове и смотрю на бомбу, как завороженный. Она еще немного покачалась и остановилась. Прощло, наверное, еще несколько минут, и пирс стал оживать. Появились офицеры. Первым делом связку с висящей под ней бомбой, осторожно опустили на бетон причала. А уж потом накинулись на меня. Ни до, да и никогда в жизни, на меня не выливалось столько проклятий и мата. Но странно, что меня их проклятия не только не испугали, но и вообще не тронули. Я стоял, смотрел на бомбу и думал лишь об одном - прокатило. Постепенно все успокоилось, а меня заставили сходить в какой-то склад, взять молоток, гвозди и починить дно барабана.
Сходил, стал смотреть, как починить и вдруг увидел, что дно это сломалось видать очень давно. Излом его был очень старый. С души спало. Позвал одного капитана-химика и показал ему, что виноват в случившемся старый, незамеченный разлом.
Но и после этого случая, мы продолжали грузить бомбы вертикально, только взяли за правило осматривать барабаны. Наша работа и погрузка бомб на корабли, по всеобщему признанию, все-таки ускорилась. А с этим и окончание нашей командировки. На станцию мы с Лешей вернулись перед седьмым ноября. Можно себе представить, сколько тысяч тонн химбоеприпасов было затоплено в Японском море. И до нас. И наверняка, после нас. Но никогда и нигде я не встретил даже упоминаний об этой страшной операции.