Когда мы пересекали площадь, она уже была наполовину пустой. Хотя, в то же время, наполовину полной, и поэтому пройти незамеченными мы не могли. Нас окружили, и мы не сразу поняли, чего от нас хотели эти люди, эти наши граждане этой нашей Державы.
- Что вам нужно? - строго спросил Ахэль.
Здоровенный усач, один из тех, кто вполне мог выразить общенародное желание получить побольше пива, показал нам рыжий кулак, не иначе как унаследованный от орангутанга:
- Передайте отцу, что пора ему... вот так!
- Как? - спросил Анхель.
- Вот так! - подтвердил слова предыдущего оратора хорошо знакомый нам мясник. На нем был большой, очень грязный фартук с неизвестно как давно засохшими кровоподтеками. - Мяса-то нет. А нужно, чтобы было.
Все вокруг закивали и загудели.
- Однако же, скажите, что передать отцу? - настаивал Ахэль.
- С народом надо вот так! - настаивал на своем усатый, и все, кто там стоял, показали кулаки.
Вид у них был решительный.
- Ладно, передадим, - заверил их Ахэль, и мы направились к двери своего дома.
2.
- Похоже на то, что народ очень ясно высказал то, что называется общественным мнением, - сказал я Ахэлю, когда мы вошли.
- Какой там народ? Какое мнение? Быдло. Животные. Грязные твари. Ни одной извилины на всю компанию.
- Поищешь себе другой народ?
Он остановился на пороге нашего дома и внимательно вгляделся в меня, как будто от меня же ждал ответа на мой же вопрос.
- Где?
- Что - где?
- Где его поискать?
Войдя в мамину спальню, мы ощутили атмосферу трагедии и услышали ту особенную тишину, в которой не осталось места для жизни. Мы одновременно бросились к постели. Мама была мертва.
- Шурат!!!
Он вошел, скрипя всеми своими стариковскими суставами и, увидев вытянувшееся и пожелтевшее лицо хозяйки, заплакал и медленно опустился на колени, как человек, который извиняется перед Богом за то, что все еще жив, хотя ему уже давно пора...
Нельзя оставаться самым старым из всех, кто вокруг тебя.
- Ты не знал?
Ему не только ответить, даже дышать было не по силам. Мы оттерли ему виски чем-то пахнущим спиртом из маминого шкафчика.
- Это он ее... - наконец выговорил Шурат.
- Кто? Ее убил Волдмар?
- А может не он, - согласился Шурат, хотя мы с ним не спорили, а просто стояли в полнейшей растерянности, как люди, которые что-то или кого-то потеряли и понимают, что искать совершенно бесполезно.
Мы собрали слуг и узнали, что часа два тому назад видели, как Волдмар вышел из маминой спальни, и вид у него был растерянным.
- Где он? Где Волдмар?
Сказали, что, выйдя из спальни, Волдмар направился в подвал и оттуда не возвращался.
Что он ей сделал? Мы видели, как она упала, а он подхватил ее и унес. Нет, ну зачем ему было убивать? Она была такой тихой и незаметной, что слуги часто не узнавали ее голоса и называли просто "Хозяйкой". Вообще, кто-нибудь называл ее по имени? Отец еще помнил, что ее звали Зия? Скорее всего, знал, но забыл, потому что никто не слышал, чтобы он называл ее по имени.
- Это ты сказал, что он ее убил? - спросил меня Ахэль.
- Я этого не говорил.
Вообще, это сказал не я, а Шурат, но почему-то же мы тоже подумали, что он мог ее убить. Возможно, эта уверенность, когда мы вошли, висела в воздухе. Такое при особых обстоятельствах происходит не так уж и редко: информация есть, а источник отсутствует. Опытные следователи наверняка сталкивались с такими случаями.
- Он убийца. Поэтому мы так подумали, - заключил Ахэль.
3.
О маме можно было сказать, что в гробу она выглядела, как живая, потому что, сколько мы ее помнили, по крайней мере, в последние годы, она вот так же, сложив руки и полуприкрыв веки, предстояла странному и так не похожему на нее миру, в котором оказалась совершенно случайно и никогда не настаивала на том, чтобы в нем оставаться надолго. Если мир мог обходиться без нее, то она без него - тем более.
- Сколько ей лет? - вдруг спросил Ахэль. - Она же еще не старая. Как ты думашь, сколько ей может быть лет?
Лет двадцать тому назад наша мама была молодой, не то чтобы очень красивой, но приятной во многих отношениях женщиной. Мы вдруг вспомнили, какой она была, в принципе, не так уж давно.
- Она тогда часто улыбалась.
- Не так уж часто, но иногда улыбалась, и у нее была красивая улыбка. Как мы могли забыть? Однажды, когда она укладывала меня спать, она напевала песню.
- Серьезно?
- Сегодня в это трудно поверить, но я хорошо помню этот случай.
Я вспомнил, как это было. Мама присела на край моей кровати, наклонилась ко мне, так что я почувствовал на лице ее дыхание, и от него пахло цветами, и она запела. Тихонько, как, наверное, поет мышка, когда в норке укладывает спать своих детей.
Она не заметила, что Волдмар вошел в комнату. Это был единственный случай, когда я видел отца в своей комнате, и с перепугу я вскочил, а мама уже стояла перед ним с видом кролика, которого собирается проглотить длиннющий питон.
- Зачем ты поешь ему эту дурацкую песню? Я же запретил.
- А почему нельзя? - спросил я.
- Потому что в Ахзарии таких песен не поют.
- Почему? - настаивал я.
- Нельзя. Потому что запрещено, - объяснил он твердым, как... как плаха, на которой в мясной лавке рубили трупы животных, голосом.
Голоса такими не бывают? Возможно. А у него был именно такой.
- Ты когда-нибудь слышал о ее родителях? Вообще, о ее семье? - спросил Ахэль.
- Мы никогда не спрашивали, а теперь...
- Вот именно.
Подошел Шурат.
- Волдмара нет и неизвестно, где он и когда появится.
- Ну и черт с ним! - отмахнулся Ахэль.
- Да, но как вы собираетесь ее...
- Что ты об этом думаешь?
- Я знаю, как нужно ее похоронить. Она мне несколько раз повторила, что хочет лежать возле мельницы, - сказал Шурат. - Не знаю, почему она так часто говорила мне о своей смерти. Как будто речь шла о том, что завтра утром нужно пойти на рынок и не забыть бы купить зелень.
- Ты точно помнишь? Она так сказала?
- Да, так она сказала и повтоила это несколько раз. У старой мельницы. Вы понимаете, о какой мельнице она говорила? Это та, что...
- Мы знаем, о какой мельнице идет речь. - оборвал его Ахэль.
За окном беспокойно шумела площадь. Люди собираись большими группами, размахивали руками, и некоторые показывали на наши окна.
- Они говорят о нас, - сказал я Ахэлю.
- Похоже на то, - согласился брат. - Кто может понять этих людей?
- Две вещи нельзя делать в этом городе.
Это сказал Шурат, который подошел к нам и тоже смотрел на площадь.
- Какие именно две вещи?
- Давать свободу и отнимать богов.
Мы одновременно уставились на Шурата. Этот человек всю жизнь был рядом с нами, но ни разу не обнаруживал способностей в области философии. К тому же такие понятия, как "свобода" и "бог"... Их в нашей стране даже незачем было запрещать. Все равно что запретить звезду, которую никто никогда на нашем небе не видел.
4.
- Было бы хорошо похоронить хозяйку по обычаям ее семьи.
- То есть? - спросил Анхэль.
- Ее семья жила в Городе.
- В Городе! - удивился я. - Почему же нам никто об этом не говорил?
Глупый вопрос. В Ахзарии было много людей, которые родились в других странах и городах. Некоторых привезли силой. Например, моя жена, которую Волдмар тоже зачем-то привез из Города. И маму тоже? Что происходит?
Но об этом никогда не принято было говорить.
- Для ее похорон нужен священник.
- Где я тебе возьму священника?
- Я знаю одного, - сказал Шурат.
- Где же он живет?
- Здесь, в этом доме. Я священник.
- Шурат, что ты такое мелешь? Как ты можешь быть священником? - удивились мы с братом.
- Мальчики, вы же знаете, что я очень стар. Проживите столько лет, сколько прожил я, и оглянетесь назад. Ого-го сколько всякого вы увидите на дороге, по которой катились!
- И ты сможешь совершить обряд?
- Конечно. По всем правилам. Ваша мама увидит это оттуда и ей будет приятно.
Мы с братом молча смотрели на нашего старого слугу, на седые букли его волос, на спину дугой и на его башмаки, такие старые, что трудно было сказать, кто из них старше, Шурат или его ботинки.
- Шурат, скажи, сколько лет твоим башмакам?
- Не помню, - сказал Шурат и пожал плечами. - Я думаю, много.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1.
Я где-то слышал, что, когда человеку хочется прилечь на пол, поближе к земле, то это плохой признак и свидетельство о том, что для него жизнь утратила цену. Так ли это или нет, но я положил диванную подушку на ковер и в полном изнеможении улегся лицом вниз и, извините, задом к потолку.
Ковер шевельнулся, изогнул спину, как медленно просыпающийся кот, и пополз кверху и в сторону окна. Небо над площадью было сумеречным, невеселым, но, приподняв голову, я увидел вдалеке звездочку, одну из первых в этот вечер, и стало спокойнее. Нам часто кажется, что звезды куда-то зовут и что-то обещают.
- Подвинься, пожалуйста, - скрипнул старческий голос и, посмотрев в сторону и немного назад, я увидел, что на ковре, свесив ноги, сидит Карлик, тот самый, которого прежде я видел только в кресле, на его балконе.
Карлик криво усмехнулся:
- Решил прогуляться и на все это (Он развел руками) посмотреть сверху? Но подвинься же. У тебя с той стороны смотри, сколько еще места.
Я подвинулся, и он сел удобнее, по-турецки подобрав под себя ножки.
- Как вы здесь оказались? - спросил я.
- Я же не спрашиваю, как ты...
- Это правда.
- Иногда людям надоедает копошиться по-муравьиному внизу, и они поднимаются подальше от земли, поближе к небу и смотрят на все с более удобной для обозрения точки. Не всякому это удается. У тебя как раз получилось.
- Однажды я побывал в городе под названием Город. Он выглядит иначе, не так как наш. Но больше мне сравнивать не с чем. Я в своей жизни видел только два города
- Я тебя понял.
- А вы? Вы много городов повидали?
- Очень много. Когда посещаешь разные места, то они, эти места, становятся частью твоего мира. Мой мир - от Лхасы до Атлантики.
- Вот как? Вы могли бы так много рассказать.
- Это очень важно.
- Что именно?
- Жить с миллионом вопросов в голове
- У меня много вопросов.
- А у меня нет ответов на все вопросы. Только на некоторые. Те, что вертятся на твоем языке, задай их Эе. Она их уже задавала.
Я повернулся на бок, чтобы лучше разглядеть этого странного человека и подумал, что его слова располагают к доверию. Не каждый готов при первом же знакомстве признать, что он не все знает, а то, что знает, готов выложить.
Под нами медленно проплывали знакомые улицы, уродства которых я прежде не замечал. Кривые доски заборов, прохудившиеся крыши домов и сараев, разбросанный прямо на мостовой мусор, кляча, пытающаяся изо всех сил сдвинуть с места нагруженную домашним скарбом повозку, но колесо застряло в яме, голый ребенок играет со свиньей в грязной луже.
- Яма, в которой застряло колесо, она же возле калитки дома, в котором кто-то живет? - вопросительно заметил я.
- Я думаю, да, - грустно ответил Офи.
- Тот, кто там живет, может тоже угодить в эту яму.
- Очевидно, он привык к этой яме и не замечает. И к луже, и к смердящим отбросам. Некоторые так привыкают к своим ямам и лужам, что не хотят с ними расставаться. Ты тоже ходил по этой улице, но яму увидел впервые.
- Центр города выглядит иначе. Там улицы и площади вымощены.
- Жители центра сюда обычно не ходят, а попав сюда, бьют кнутом по лошадиному крупу, чтобы поскорее проехать мимо.
- Почему мы такие?
- Что ты сказал брату, когда вы вернулись домой?
- Что я сказал Ахэлю? А, да. Вы правы.
Мы проплывали над черепичной крышей небольшого, но аккуратного домика, окруженного кустами цветов. С противоположной от улицы стороны к дому примыкал фруктовый сад.
- Вот видишь: даже улица возле этого дома выглядит иначе.
- Почему так?
- Не знаю. У меня нет ответа на все твои вопросы. Нам пришлось бы поговорить с хозяином этого дома. Догадываюсь, что он не здешний. Ты никогда не задумывался над тем, как много в этой стране нездешних?
- Знаю. Моя мать, говорят, тоже не здешняя.
- И твоя жена Лили тоже.
- Их привозили из соседних стран. Некоторые приехали сами, но многих приволокли силой. В том числе детей. Я понимаю твой вопрос. Скажу одно: без нездешних было бы совсем плохо. Ты видишь: здешние даже яму перед своей калиткой засыпать не могут. Или не хотят, но это то же самое.
2.
Офи закашлялся.
- Видно, этот ковер давно не выколачивали.
- Это верно, - подтвердил я и сел на край, свесив затекшие от неудобного лежания ноги.
Ковер в это время уже выплыл за пределы города. Под нами была река. Два моста, на одном из которых прогнили доски настила, и по нему не ездили. Недавно газета писала об одном любителе пива, который рискнул и поехал на муле. Мулу удалось добраться до берега, а любителя вынесло на берег далеко от этого места.
Некоторое время мы летели низко, над самой водой. Повеяло влажной прохладой. Мы едва не задели остроконечную шляпу рыбака, сидевшего с удочкой в лодке. Рыбак нас даже не заметил и продолжал тупо смотреть на уснувший поплавок.
- Кто же в такое время ловит рыбу? Вероятно, он думает, что сейчас утро, - грустно сказал Карлик.
Дальше летели лесом, почти касаясь верхушек осин и берез и, наконец, повисли над нашей фермой. Отсюда управляющий каждое утро присылал нам специального возницу со свежими продуктами. Сам я давно здесь не был.
- Вон там мельница, - сказал я.
- Мне ли не знать? - сказал Офи. - Там я родился. Мельница принадлежала моему отцу.
Ковер мягко опустился на траву, рядом с черным базальтовым камнем.
- Говорят, этот камень обладает магическими силами, - сказал я.
- Еще какими! - сказала Эя, которая, оказывается, сидела на траве, и на ней было черное платье, какое полагается носить сорок дней, если в доме умер близкий человек. А Офи вроде как растворился в вечернем воздухе. - Но камни не бывают магами. Камень способен дать силу, а как этой силой распорядиться, это знают такие люди, как дядя Офи. Он много знал, мой добрый и мудрый дядя Офи.
- Но кое-чему он вас все-таки научил, не правда ли?
- Ну, да, я же сказала, что он был моим Учителем.
- Вы приходитесь ему племянницей? Дочь его брата или сестры?
- Нет, мы не родственники. Просто я привыкла называть его дядей. Дядя Офи. Я не помню ни родителей, ни места, где жила. Солдаты Волдмара вместе с другими пленниками привезли меня в Ахзарию. Это было двадцать с лишним лет тому назад. Я не знаю, откуда я. Он увидел меня в толпе детей, которых солдаты собрали в этом месте, чтобы распределить по семьям, и попросил отдать ему. Я своих не помню, и он единственный, кого я любила, как отца и как маму.
- Он только что был здесь.
- Он всегда там, где считает нужным быть.
- Но он же умер!
- В каком-то смысле умер. Но как нам знать? Если мы понятия не имеем о том, что такое жизнь, то что мы можем знать о смерти?
- Этот камень. Для моей мамы он тоже что-то значил, как и для Офи. И она тоже просила похоронить ее здесь.
Мы подошли вплотную к камню. Он был плоским и на его поверхности можно было разглядеть непонятные знаки. Один из них, составленный из прямых линий, был похож на звезду, но звездой не был. Эя прикоснулась концом указательного пальца к одному из углов и медленно прошлась по всему рисунку, после чего опять опустилась на траву и я тоже, рядом с ней. Мы положили ладони на камень. Он был прохладным, но внезапно мы почувствовали, как наши ладони, как маленькими теплыми зернышками, наполнялись энергией камня, и зернышки проходили сквозь кожу и текли по рукам в сторону плеч, чтобы рассыпаться по всему телу и наполнить его силой.
Мы долго так сидели, поглядывая друг на друга.
- Почему Офи привез сюда меня, а не Ахэля? - вдруг почему-то спросил я.
Она ответила не сразу.
- Да, правильнее было привезти сюда Ахэля. Или вас обоих. Но Ахэль...
- Что Ахэль?
- Он к этому еще не готов. В жизни бывают такие моменты, к которым нельзя подходить неподготовленными. Возьми это.
Она протянула мне черный камешек, в который через просверленную в нем дырочку был протянут Шнурок.
- Одень и носи его.
Она улыбнулась:
- Знаю по своему опыту, что ума этот камень не прибавляет. Только силы, которыми еще нужно суметь воспользоваться.
- Ахэль мне не говорил этого, но я уверен, что он в тебя влюблен.
Почему и в какой момент мы перешли на "ты", как это случается между единомышленниками, не знаю, не могу сказать.
- Да, он любит меня, - сказала она просто. - Вас обоих можно читать, как детскую книжку.
- Мы такие простаки?
- Нет, не простаки, но написаны крупными буквами, и это, как в детской книжке.
- Поговори со мной об Офи. Пожалуйста.
- Дядя Офи родился вон там.
Она показала на мельницу, и я услышал шум падающей воды. До того, как она показала на мельницу, я этого шума не слышал.
- Вода...
- Тебе нравится эта мелодия?
- Да, я и прежде слышал этот шум, но он был просто шумом падающей воды, а теперь...
- Так все в жизни: мы слышим шум, но не знаем, что это музыка, видим свет, но не догадываемся, что - от звезды, прикасаемся к камню или дереву, но не пьем заключенную в них силу.
- Всему этому тебя научил Офи?
- Ну, конечно. Он же был Учителем.
- Но не только.
- Но не только, - согласилась Эя.
- А сам он учился у отца?
- Но не только, - повторила она. - Он был там, на Востоке.
Она показала в ту сторону, где по вечерам горел костер вечерней зари.
- В Лхассе?
- Да. И в Шамбалле тоже. Он учился у ламм и у дервишей, у йогов и у бродячих факиров. Но он всегда повторял мне, что здесь (Она показала на своей лоб) у человека достаточно места, чтобы вместить все-все. Там уже хранится очень много того, о чем мы даже не догадываемся, потому что не умеем или не пытаемся достать и воспользоваться.
- Его отец был попроще?
- Шоро?
- Да, его звали Шоро. Он был мрачным человеком. Это он сочинил легенду о Басуре и его сыне Архахзаре.
- Мы это проходили в школе.
- И в день рождения Басура вас выстраивали возле его памятника для клятвы верности самой замечательной стране на свете Ахзарии и ее великому и бессмертному правителю Архахзару.
- На трибуне стоял кто-нибудь из ахзарархов и кричал нам: "Кто готов умереть за Ахзарию?", а мы хором отвечали: "Я-я-я-я-я!" Господи, какой идиотизм!
- Дядя Офи тоже говорил, что это идиотизм, но что с этим ничего не поделаешь: без таких идиотизмов дикость будет такой, как в старые времена, и люди, вместо того, чтобы возделывать почву и пасти скот, станут убивать и есть друг друга.
- Но как быть с жестокостью режима, подавлявшего дикие инстинкты народа?
- Шоро был магом, а не философом-гуманистом. Он сумел организовать народ в ту систему, которую ты застал.
- Но система была ужасной! Почему он...
- Почему он не сконструировал народовластия? Дядя Офи сравнивал это с рождением и развитием ребенка. Шоро застал свой народ на той стадии развития, на которой он был к тому времени, и он, воздействуя на отобранных им людей, управлял ими и так создавал систему, при которой жизнь целой страны организовалась так, как ты это видел. Лучше было нельзя. Возможно, потому что рано. Хотя, не исключено, что другой маг на его месте сконструировал что-нибудь более подходящее. Ты думаешь, если дать этим людям придуманную Ректором конституцию и 35 свобод, они обрадуются? Разве что в первую минуту. А потом они потребуют хозяина и кнут. Я не дядя Офи, и я ничего не утверждаю, но, Барэль, я очень боюсь, что сейчас народ на грани такого кровопускания, которого не было и при Волдмаре. Вполне возможно, что остановить катастрофу может только Волдмар.
- Он хочет тебя, ты знаешь?
- Знаю. Он может хотеть.
- Как ты отобьешься, если тебя не защитит Ахэль?
- Обо мне не беспокойся. У меня есть это.
Она показала на черный камень и, достав из-за лифа, амулет, точно такой же, как тот, что подарила мне, серьезно посмотрела на меня. Потом добыв из кармана еще один, такой же протянула его мне.
- Передай это моему рыцарю.
3.
От долгого лежания на животе и без подушки у меня затекла шея, а от вдыхания давно не выбиваемой из ковра пыли я закашлялся, перевернулся и сел.
- Вставай, Барэль. Плесни воды в лицо и спускайся в низ. Все уже готово, - сказал Ахэль.
- Что готово?
- Ты нормальный? Или не проснулся? Мы маму хороним.
Если это был сон, то жаль, что у меня нет выбора. Я бы лучше еще поспал. Но на сон это не было похоже, а если это была реальность... Я все-таки предпочел бы, чтобы это было сном, потому что реальности совершенно не предсказуемы.
Перед подъездом уже стояли катафалк и две кареты. Гроб был накрыт покрывалом привычного для мамы черного цвета. Как будто для нее ничего не изменилось: черная жизнь в неизменно черных платье и косынке. Два здоровенных битюга тоже были накрыты черными попонами с золотой бахромой и кистями. На облучке катафалка, тоже в черном уже сидели возница и Шурат. На обоих официальные, как у нас принято, четырехуголки. На площади, следуя другому нашему обычаю, толпилась сотня зевак, перемывающих кости нам, еще живым, и заодно покойнице.
Когда мы с братом и слуги расселись по каретам, и над катафалком уже поднялся кнут возницы, который был готов выкрикнуть традиционное "го-го-го!", которым в нашей стране принято поощрять лошадей к началу движения вперед, все вдруг замерло, дорогу кортежу преградил всадник и им, конечно же, оказался Волдмар.
- Господи! - воскликнул Ахэль, а я подумал, что он, скорее всего, впервые в жизни произнес это слово. - Этот негодяй не давал нашей матери жить, а теперь она не может спокойно проститься с миром.
Волдмар объехал катафалк и, задержавшись на секунду рядом с гробом, быстро коснулся ладонью покрывала. Ахэль едва успел повернуть ручку дверцы, как отец, нагнувшись, заглянул в окошко и, бросив:
- Тронешь Эю, сукин сын... - показал мощную кожаную нагайку и тут же стеганул по лошадиному крупу. Конь поднялся на дыбы и, сделав прыжок, поскакал, а стоявшие на площади рванули назад. Какое-то время мы еще слышали цок-цок лошадиных копыт и стало тихо.
- Если я сукин сын, то... - начал Ахэль, но не стал продолжать, а крикнул возницам: Вперед! - и мы тронулись с места, причем одновременно полил дождь, и я успел заметить, как люди на площади, накрыв головы куртками, разбегались по всем боковым улицам.
4.
Когда мы подъехали к Черному камню, могила Офи уже была засыпана. Слуги сняли гроб с телом нашей матери и поставили его возле могилы. Дождь продолжал моросить и в его мареве я увидел карлика Офи, который сидел на камне. Его подбородок лежал на руках, а руки были сложены на коленях. Это не был живой человек, и его очертания были размыты дождевыми струями. Впечатление было таким сильным, что я не мог оглянуться по сторонам, чтобы, как это сделал бы в моем случае любой нормальный человек, убедиться, что другие тоже видят только что погребенного карлика Офи сидящим на Черном камне. Я до сих пор не знаю, видели ли это другие, но я могу на чем угодно поклясться, что он там сидел, и у него был вид актера из последней сцены классической трагедии: вот, сейчас все кончится, прошуршит падающий занавес и люди, дожевывая впечатления и бутерброды, отправятся в гардеробную.
Я не заметил, как гроб опустили в могилу, и как Шурат промямлил предназначенную для такого случая молитву.