Не исключено, что при рождении этот человек получил одно из тех широко принятых имен греко-латинского происхождения, которые решением Верховного Госконсорциума было признано законным в этой стране давать детям при рождении, но поскольку он был до такой степени сиротой, что никто уже не помнил его родителей, а он тем более ничего о них не знал, то жители столицы считали его как бы коллективным подкидышем и общей собственностью, на которую имеют право все вместе и никто, в частности, и каждый считал себя в праве приказать: "Эй, Велосипед, отнеси-ка этот пакет господину Аполлогемнону, и на тебе за это пол-медяка". Пол-медяка было самой мелкой монетой, которой прилично было расплатиться с гонцом по несущественным поручениям. Велосипед - это была кличка. От латинских слов velocisи pedis (скорость и ноги). Мы с вами просто назвали бы его Скороноговым или Скороходом, потому что мы люди простые, не знаем латыни, и наши предки не происходят из Лациума.У некоторых людей есть имена, но нет кличек, а у этого - наоборот. Так вышло.
Идя по улицам Столицы, я мог бы и вовсе не обратить внимания на долговязого, длинноногого и длинноволосого человека в сильно поношенной, явно с чужого плеча, куртке и неописуемой обуви, но дело в том, что я вошел в город в час, когда на его оловянные крыши уже опустился вечер, и Велосипед был единственным, кто мне встретился. Больше на улицах не было никого. Ни прохожих, ни экипажей, ни всадников. Велосипед же, как обычно, слонялся от дома к дому в надежде заработать свои пол-медяка и купить себе в харчевне какой-нибудь еды на ужин.
Этот город и окружающие его окресности затерялись в давно забытой Богом и населением планеты гористой местности и носил скромное название Новорома, так как его жители считали себя прямыми потомками римлян, много веков тому назад спасшихся бегством из умиравшего под натиском варварских полчищБессмертного города Рима. По правде говоря, это было примерно все, что я знал о Новороме и его жителях. Мне объяснили, что новоромяне, во избежание ложных слухов и враждебно-клеветнической пропаганды, всячески избегают утечек информации из своей страны. Мне же удалось проникнуть в пределы Новорома лишь благодаря маленькой хитрости: я выдал себя пограничной страже за такого неграмотного и бестолкового простолюдина, который, даже если что увидит или услышит, так все равно не поймет и никому не расскажет. У меня на всякий случай была при себе также справка о невменяемости, но никто не потребовал.
Стражники произвели на меня впечатление полных придурков, но потом я вспомнил, что стражники другого типа мне и в других странах и исторических периодах тоже не часто попадались.
Вам придется также принять во внимание, что все описываемое здесь происходило лет двести с лишним тому назад, когда в распоряжении пограничной службы еще не было ни высокоэффективных средств коммуникации, ни детекторов лжи, ни даже отпечатков пальцев тех, кто пересекал границу до меня. И вообще, все люди были наивны и кровожадны. С тех пор произошли большие перемены к гораздо лучшему, однако, в принципе, взаимоотношения мало изменились.
- Скажите, пожалуйста, это город Новорома? - вежливо спросил я долговязого (О том, что его все зовут Велосипедом, он сказал мне позже).
- Конечно, Новорома. А вы, небось, иностранец?
Я имел неосторожность назвать страну и город, из которых приехал, а он, приложив указательный палец вертикально к губам, показал мне, как следует вести себя в этих краях.
- Вы не подскажете, где здесь можно поесть и переночевать? - спросил я.
- И то и другое?
Будучи неплохим психологом, я подумал, что он не производит впечатления дурачка, скорее прикидывается. Более того, я быстро понял, что мне с ним эта роль тоже не удастся.
- Да, если можно, и то, другое.
- У вас есть деньги?
- На ужин и ночлег должно хватить, - спокойно сказал я.
Он кивнул, и мы пошли, причем он предупредил о своей таксе за услугу: пол-медяка.
Мы вышли на большую - я бы сказал: огромную - площадь. Вы, я уверен, тоже заметили, что любая столица, если желает, чтобы к ней относились с должным почтением, устраивает у себя огромную площадь, причем не только для государственных церемоний. Выйдя на главную площадь главного города человек должен погрузиться в атмосферу величия и вдохнуть воздух Истории.
Главная площадь Новорома имела форму эллипса, чем напомнила мне ту, что разбита перед собором Сан-Пьетро в Ватикане. По одну сторону площади высился собор, не такой красивый, как Сан-Пьетро, но зато с большой, прямоугольной формы башней, а по другую громоздился дворец - оба в строго классическом стиле. Ощущение величия достигалось числом и высотой колонн, украшенных ионическими капителями.
- Это резиденция Госконсорциума, - сказал мой гид, кивнув подбородком на дворец. - Отсюда управляется наше государство, и здесь издаются наши законы. А там балкон, на который выходит Консул для общения с народом.
- И много у него консортов?
- Девять. По числу муз и, соответственно, министерств. Наш МИД называется Эратой, МВД - Эвтепой, Каллиопа отвечает за экономику и транспорт, Клио - за народное образование и так далее. Консортов назначает консул. В народе консортов называют музыкантами.
- А кто назначает консула?
- Как это кто? Консул назначает себя сам. При поддержке Консорциума. Раз в три года консул специальным декретом объявляет народу о своем назначении консулом на ближайшие три года. Любой школьник знает, что такая система управления является самой классической и отражает высочайший уровень новороманской культуры.
- Понятно. А о других странах в школах учат?
- Этого я точно не знаю, так как никогда не учился в школе.
- Однако же вы производите впечатление человека, который немало знает.
- Очень просто. Я никогда не ходил в школу, и поэтому у меня оставалось много времени, чтобы учиться.
В этом была какая-то логика местного производства, а у Велосипеда - чувство юмора, которое нельзя было не оценить.
Вокруг площади, несколько в глубине, в своего рода нишах, образованных колоннами гораздо меньшей высоты, видны были женские фигуры. Их было девять и я догадался, что это скульптурные изображения муз.
- Да, это божества, которым поклоняются граждане Новоромы. На их цоколях высечены имена принесенных им в жертву граждан.
- То есть?! - ужаснулся я.
- Это значит, что в нашей стране не существует смертной казни, но диссиденты, противящиеся власти муз, приносятся в жертву соответствующей музе, а их имена навечно вносятся в почетный список отдавших жизнь во славу той или иной из них. Школьники возлагают у этих статуй цветы и торжественно зачитывают имена принесенных в жертву. Главный школьный предмет - изучение их биографий. Своей смертью эти люди заслужили звание почетных граждан Новоромы. Наша религия самая гуманная в мире.
- Ты прав, Велосипед, это очень гуманно, - с ужасом согласился я. - Скажи, а что это за черная доска или стена поблизости от дворца?
- Эта стена - жертвенник Муз.
- То есть?
- Видишь на ней, на трехметровой высоте, своего рода полку? На эту полку ставят приносимого в жертву, а у основания стены кладут высокую стопку хвороста и поленьев. Это так устроено, чтобы на глазах у толпы жертва корчилась на протяжении примерно получаса - время, необходимое для того, чтобы сжигаемый из противника муз превратился в праведника и мученика веры.
- А это высокое здание с башней, разве это не церковь?
- Ш-ш-ш! Ты что? Не произноси этого слова. Разве ты не видишь статую Юпитера с молнией в руке на башне? Это храм Юпитера-Зевса и Минервы-Афины. Золотую статую Минервы с копьем и в боевом шлеме, точную копию Афины-Палады, которая когда-то возвышалась в Афинском Парфеноне, ты сможешь увидеть днем, если войдешь в Храм, но за право насладиться этим зрелищем нужно заплатить у входа, и это не дешево стоит.
Считая, что я уже и так получил достаточную порцию наслаждения увиденным, я напомнил Велосипеду, что мы шли в харчевню.
- Ты прав. Кстати, это не далеко.
Харчевня называлась "Дары Геи и Посейдона" (Мы сказали бы: земли и моря) и помещалась в полуподвальном зале старинного каменного здания, похожего на замок или форт, сложенный из больших каменных блоков. Зал был скудно освещен тремя факелами на железных, прикрепленных к стенам кронштейнах. Несколько человек, сгорбившись над мисками, хлебали из них что-то не очень аппетитное на вид.
Я попросил принести нам с Велосипедом хлеба, сыра и красного вина. Харчевник посмотрел на меня так, будто я заказал его самого в жареном виде.
- Ты произнес название напитка, который в будние дни запрещен в Новороме, - объяснил Велосипед.
- Но ведь он же был широко распространен в Афинах и в Риме. Можно сказать, что он был частью античной культуры.
- Верно, поэтому один день в месяц у нас выходной и праздничный. Это день вакханалии. Каждый месяц у нас проводится вакханалия, когда все можно, включая то, что ты сказал, и прочие плотские утехи. А остальные дни рабочие и нам это запрещено.
- Прекрасный порядок, - на всякий случай похвалил я.
- Вместо того, что ты сказал, мы можем заказать фруктовый настой.
Я так и сделал, после чего "фруктовый настой" оказался чем-то вроде самогона из гнилых фруктов. Но я сделал вид, что ни о чем не догадался.
Порядком захмелев, я поплелся следом за Велосипедом, который долго вел меня по каменным ступеням, все вниз и вниз, а потом все дальше и дальше по полутемным коридорам, пока я не свалился в полном изнеможении на что-то покрытое дурно пахнущей звериной шкурой.
2.
Когда я не то проснулся, не то очнулся, рядом, на топчане, сидел человек, закутанный во что-то похожее на пончо.
- Ты готов идти дальше? - спросил он.
- Если ты скажешь, куда мы идем.
- Вопрос нормальный, но это тот случай, когда проще показать, чем описывать, что это такое.
- Где Велосипед и кто ты?
- Меня зовут Октавий, а Велосипед приказал мне заняться тобой. Поэтому послушай, что я тебе скажу. Сейчас ты узнаешь, кто мы, а пока постарайся понять, что ты нам нужен, потому что ты чужестранец, и, что бы тут ни произошло, мы хотим, чтобы ты увидел и описал все, что увидишь, тем, с кем встретишься по ту сторону гор. Идем.
Я встал, мы пошли, и, казалось, каменным лестницам и коридорам не будет конца. Мы остановились в небольшом помещении, где было темно, и только из узких, вертикальных окошек, похожих на бойницы в крепостной стене в эту комнату проникал свет.
- Подойди к окну, смотри и слушай, - сказал человек и, завернувшись в пончо, подошел к другой бойнице.
Там, внизу, огромное пространство было похоже на пещеру. При свете факелов головы множества людей выглядели, как черные пузырьки кипящего варева. На каменный подиум, образованный выступом скалы поднялся человек, и на нем, как на моем спутнике, тоже был короткий, черный, похожий на пончо, плащ. На нем также была широкополая шляпа, которую он снял и бросил себе под ноги.
- Это Гораций, - сказал мой спутник и повторил: Этого человека зовут Гораций. Слушай и запоминай то, что он скажет.
Гораций заговорил не сразу. Протянутой к толпе открытой ладонью руки он показал, что ему нужна полная тишина. Наконец он сказал:
- Граждане Новоромы! Прежде чем я скажу вам то, что собирался сказать, я хочу услышать, намерены ли вы и впредь быть рабами Консула или готовы выступить и добиться правды и жизни свободных людей?
- Мы с тобой! Мы готовы! Говори! - послышались голоса.
- Прошло пятьдесят лет с тех пор, как нашу страну ввергли в пучину язычества, навязали нам ложных богов и обратили в рабство.
Он бросил эту фразу в толпу, и стало так тихо, как бывает только перед большим взрывом.
- Настало время вспомнить о времени, когда мы были детьми Солнца.
- Это было так давно, что мы уже не помним, - осторожно сказал кто-то.
- Тогда я напомню вам, что мы живем в мире, где Солнце источник всего и самой жизни. Солнце посылает нам тепло и пищу, и всей жизнью и жизнью наших детей мы обязаны Солнцу.
Седой старик по камням карабкался на подиум. Двое помогли ему взобраться, и он повернулся к толпе.
- Я помню время, когда в храме был другой бог, а над храмом торчала большая палка с перекладиной, а внутри, там, где теперь Афина Паллада, стояла женщина с ребенком. И я помню, что жизнь не была лучшей. И тогда мы поклонились Юпитеру, потому что такой же, как ты, крикун сказал, что Юпитер - настоящий бог наших предков и с ним жизнь станет лучше. Но лучше не стало. Что же будет, если мы сбросим его опять на землю? На этот раз станет лучше?
- Граждане Новорома, - продолжал свою речь Гораций. - Мы должны бороться за свое человеческое достоинство иза право самим решать свою судьбу. Хорошую и зажиточную жизнь могут построить только свободные люди. Это говорю вам я, Гораций. Истинный бог - это Солнце - источник жизни на земле, и Солнце посылает нам своего наместника, который призван спасти этот город, эту страну и этот народ. Вот он, Наместник Солнца.
Я не заметил, как рядом с Горацием и возвышаясь над ним на целую голову встал мой первый знакомый и гид по Новорому.
Стало тихо, после чего кто-то выкрикнул: "Но ведь это наш Велосипед!" - и все засмеялись, а Гораций на этот раз поднял левую руку, потому что в правой он держал в раскрытом виде большую книгу.
- Слушайте, люди, что сказано в Книге Прорицаний.
"В день, когда из-за черных туч
На крыши опустится солнечный луч,
Последний из вас, кто унижен был
И втоптан вами в дорожную пыль,
К вам от имени Солнца придет
И слово истины принесет".
Посмотри, старик, правильно ли я прочел?
Но старик не мог проверить, потому что плохо видел, и ему не на что было купить очки. Некоторое время толпа задумчиво всматривалась в лицо Велосипеда и, видимо, впервые все увидели и поняли, что этот человек прекрасен вдохновенностью своего лица, и потому ли, что он, действительно, был Наместником Солнца среди жителей Новорома и, возможно, всей нашей планеты, или потому что его озарила вера в него людей, которые в эту минуту перестали быть толпой, а каждый поверил в него от своего имени, но лицо Наместника начало светиться, и светилось все ярче, и в пещере стало - как днем. И можно было слышать дыхание каждого.
Откуда-то появилась молодая, белокурая женщина, вся в белом и стала рядом с Велосипедом.
- Это Ирида, его невеста, - объяснил мне Октавий. - Они оба подготовили это торжество. Какой момент!
В самом деле, это был один из тех моментов, которые потом вписывают в книги по истории народов и религий.
- Смотри и запоминай! - сказал Октавий, но он мог бы этого и не говорить: я буквально втиснулся всем телом в абразуру и выпал бы, и грохнулся бы на головы стоявших внизу, но этого не случилось, так как амбразура была недостаточно широкой для этого. Таким потрясающим было зрелище триумфа Солнца над темнотой.
И в этот самый момент из трех коридоров, ведущих в пещеру, ворвались охранники, все в черном и с мушкетами наперевес. В потасовке кто-то стащил Велосипеда и Ириду с подиума, и они исчезли среди людей, снова ставших толпой, а на подиум поднялся один из охранников. На его мундире было много блестящих пуговиц, причем не менее десятка даже на спине, чтобы никто не сомневался, что он Главный охранник. Вместо мушкета у него была сабля и два трехствольных пистолета.
- Немедленно выдать мне Велосипеда! - крикнул он толпе. - Буду по одному убивать каждого из вас, пока не выдадите.
Мне сверху видна была голова Велосипеда, так как она продолжала немного светиться, а человек в коричневой куртке прикрыл ее собой. Главный охранник тоже понял и выстрелил в коричневую куртку, после чего дальнейшее уже невозможно было понять.
Охранникам понадобилось буквально несколько минут на то, чтобы очистить пещеру от всех, кто там был. Гораций и Ирида каким-то образом выскользнули и пробрались к нам, наверх, и Октавий коридорами повел нас куда-то вглубь этих черных катакомб.
3.
Выбравшись, наконец, из подземелья, мы долго поднимались по винтовой лестнице и оказались в просторном помещении, которое, как можно было понять, находилось под самой верхней площадкой Храма. За окошками видно было украшенное звездами небо и где-то в стороне угадывалось присутствие Луны. В потолке было большое, круглое отверстие, сквозь которое к небу был устремлен железный стержень, прикрепленный к высокому цоколю так, что цоколь почти доставал до потолка, а выше, его продолжением, был этот круглый стержень. Сбоку, к массивному крюку, на котором, можно было предположить, когда-то был подвешен колокол, толстой веревкой было привязано какое-то необычное для такого места сооружение, похожее на мини-дирижабль с кабинкой для двигателей и пассажиров. Присмотревшись, я разглядел на внешней части кабины несколько направленных в разные стороны пропеллеров. Это, в самом деле, был дирижабль!
Представьте, как бы мы с вами удивились, если бы, скажем, по прибытии на Северный полюс нас встретила стайка африканских страусов... А если учесть, что мы были примерно в середине восемнадцатого века, и до изобретения дирижабля Фердинандом Цеппелином оставалось - сами представляете сколько лет, то мне уже не придется объяснять, почему я в изнеможении опустился на валявшийся на полу грязный тюфяк и заснул, а когда проснулся, то уже было утро. Рядом, на соседних тюфяках спали Гораций и Ирида, а Октавий, взобравшись по лестнице на цоколь, постукивал там огромным гаечным ключом.
Когда Октавий слез, а Гораций и Ирида проснулись, он объяснил нам, что из четырех болтов, удерживавших центральный штырь, он полностью открутил три, а по четвертому достаточно хорошенько стукнуть ключом, чтобы он выскочил из гнезда, и тогда все сооружение полетит вниз.
- То есть? - не сразу понял я.
- Все очень просто, - объяснил Октавий. - Пятьдесят лет тому назад пустотелого Юпитера, как консервную банку, насадили на крест, а крест продолжал держаться на четырех болтах. А теперь посмотрим, что они собираются сделать с нашим Велосипедом.
- А это?
- Ах это?
- Это хитрая штука.
- Я понимаю: это дирижабль, но, извините меня Октавий, первый в мире дирижабль будет изобретен и построен примерно лет через сто пятьдесят... Ему еще рано болтаться на этом крюке.
- Ну, уж я не знаю, почему вы так решили, но наш Птеропед был изобретен Велосипедом, и он его так специально назвал: сам он Велосипед, а это Птеропед. От слова pteron, что означает "крыло". Правда у него нет крыльев, но зато он летает.
- А двигатель и пропеллеры тоже изобрел Велосипед?
- Я не понимаю этих слов, но отвечу: все это изобрел Велосипед, а строили мы вчетвером. Кроме того, учти, что эту крышу мы сделали из жести, и она прикреплена к Юпитеру. Когда Юпитер грохнется вниз, то потянет за собой крышу. Будет много шума, а нам останется перерубить веревку, войти в кабину и повернуть рычаг - Птеропед взмоет к облакам, как лебедь.
- Вы уверены, что все это сработает?
- Ну, по крайней мере, один такой Птеропед мы успешно испытали в горах.
4.
Между тем, сгоняемые охранниками, на площади уже толпились жители Новорома, на балкон дворца вышел в сопровождении девяти музыкантов и украшенный орденами Консул, а из боковой улицы на колеснице, под охраной вывезли Велосипеда. Впереди шел факельщик, а особый лестничник нес на плече трехметровую лестницу.
Консул громовым голосом произнес речь, но я не понял ни слова, потому что он говорил, по-видимому, на латыни. Так в этой стране произносились речи. При этом уважения власти добивались не столько содержанием, которое оставалось за пределом понимания, а громоподобной формой. Я разобрал только обращенное к Громовержцу над моей головой слово "Виват!", после чего музыканты тоже крикнули "Виват!" и десятки тысяч людей одновременно заорали "ВИ--и-и-и- ва-а-а-ат!".
Ирида закрыла уши, а Гораций сказал:
- Идиоты! Они не ведают, что творят!
- А что может случиться? - спросил я.
- Они не бывают в горах и не знают, в каком состоянии находится сейчас ледник Гермеса. Он навис над долиной, как Дамоклов меч, и от площади до края Гермеса не больше километра.
Не успел он произнести эту фразу, как после третьего "вивата" толпы (Полагалось орать трижды) со стороны ледника донесся гул. Видимо внизу на это не сразу обратили внимание. Лестничник приставил лестницу и факельщик широким жестом, как гостеприимный хозяин, приглашающий гостей к накрытому столу, попросил Велосипеда занять почетное место приносимого в жертву.
Велосипед отбросил на спину великолепные каштановые кудри и быстро взобрался на предназначенное для него место. Консул, слегка помедлив, так как гул, видимо, уже достиг консульских ушей, махнул красным платком, что было сигналом факельщику, факельщик выполнил команду, и толпа дружно и опять троекратно проорала:
- Сожги его!
- Сожги его!
- Сожги его!
Гул стал таким сильным, что на площади все вобрали головы в плечи, а музыканты стали беспокойно поглядывать, одни в сторону гор, а другие в сторону двери.
В это время Октавий, стоя на верху уже своей лестницы с размаху ударил по шляпке четвертого болта, после чего Юпитер опустил позолоченную молнию, которую он на протяжении последних пятидесяти лет неутомимо и угрожающе держал в правой длани и с оглушительным треском начал наклоняться вперед. Крики до смерти перепуганных людей, гул лавины и треск падающего на головы людей Юпитера заглушили все, что на прощанье пытался прокричать Велосипед. Именно эта часть спектакля, как говорится, с гулом и треском провалилась.
- Все в кабину! - крикнул Гораций, обрубая канат, и мы дружно выполнили команду, Гораций нажал на рычаг, и - я таки удивился, потому что мне самым невероятным показался именно этот эпизод - Птеропед взмыл в сторону редких облачков, мирно, как ни в чем не бывало, скользивших по голубому небу.
Я посмотрел вниз, и то, что творилось на площади, напомнило мне картину "Конец Помпеи". Потоки смешанной со снегом, кусками льда, камнями и песком лавины заливали пространство между храмом, дворцом и статуями муз. У подножия церкви, задрав ноги, торчал Юпитер. Десятки тысяч людей, барахтались, пытаясь спастись. Костер погас, но на Велосипедисте загорелась одежда, ион, стараясь не упасть, пытался сбить пламя.
Гораций направил Птеропеда к нему и, когда мы подлетели к черной стене достаточно близко и опустились на минимальную высоту, Октавий бросил Велосипеду веревочную лестницу. Только с четвертого раза маневр удался, Велосипед ухватился за веревки и, втащив его в кабину, мы направились в сторону гор.
5.
Он лежал на полу кабины и тихо стонал, а рядом с ним, ломая руки и не в силах помочь, плакала Ирида.
Был момент, когда кабина оказалась повернутой к Солнцу, солнечный блик упал на лицо Велосипеда, и он снова стал похож на того полубога, который меньше суток тому назад стоял на подиуме. Это длилось буквально несколько секунд, в течение которых он успел открыть глаза и последним в своей жизни усилием выдохнуть одно слово: