Ее звали Рут, а его Жако. Его мать была родом из Болгарии, а отец из Греции, ее же родители были из Адена, где она родилась. Потом их семьи встретись в египетском городе Александрии, который до войны был благополучным, космополитическим городом, где процветал мелкий и средний бизнес, а культура была на высшем уровне.
- Да, но как вышло, что языком общения между вами оказался французский? По идее должен был быть арабский. Мы все говорим на языках стран, где жили и ходили в школу.
- Французский - язык школы для наших родителей и для нас тоже. Это были школы Французского альянса.
Альянс существует с 1883 года и имеет целью распространение в мире французского языка и культуры в колониях и за рубежом. Школы Французского альянса во всем мире пользуются прекрасной репутацией. Я встречал выходцев из разных стран - Марокко, Аргентина, Египет..., получивших среднее образование в этих школах, и все они языкам стран, в которых родились и выросли, предпочитали французский.
- А что вы считаете с в о е й культурой? - спросил я стариков.
Они не поняли моего вопроса. Видимо, в их кругу или в кругах, где им случилось бывать, такого вопроса никто не задавал. Просто у каждого есть безымянный коктейль прочитанного и усвоенного плюс навыки и привычки, синтез традиционного и привнесенного, всеобщего и местного, личного, семейного, общественного...
- Разве культура может быть чьей-то? - спросил Жако. - А ваша? У вас есть в а ш а культура?
В самом деле, разве у меня есть м о я культура?
Они перебрались в Израиль в 1956 году, после Синайской кампании и после того, как англичане, пробомбив Александрию, показали им эфемерность мира и благополучия этого города.
- Здешняя жизнь показалась вам спокойнее? - спросил я.
- Не то, чтобы... Но здесь мы дома. Среди своих.
Однако же, чем я могу быть им полезен?
Нет, они - Бог миловал - ни в чьей помощи не нуждаются. Помочь нужно их соседям. Муж и жена. Пожилые люди. То есть, не такие старики, как Жако и Рут, но им порядком за пятьдесят. Возможно, около шестидесяти. Снимают квартиру на той же площадке. Мои бывшие соотечественники. На иврите практически не говорят.
- Они здесь, а их дети уехали в Америку, - объяснила мне Рут. - Не понимаю, как можно так поступить с родителями. Они же совершенно беспомощны. Кроме русского, ни одного языка не знают. Стыдно сказать, но их же каждый норовит обмануть. А денег у них - сами понимаете. Она зарабатывает мытьем лестниц и квартир. Вчера я встретила ее на лестнице. В одной руке она держала швабру, а другой оперлась на перила и так плакала! Мне стало ее жалко, я обняла ее вот так, за плечи и отвела к нам. Ну, посидела с нею, чаем напоила, узнала, что ее зовут Мирьям, но как ей помочь, если мы даже поговорить не можем? Как можно жить в стране, не зная язка?
К сожалению, можно. Скорее все торговцы на рынках заговорят по-русски, чем некоторые наши пожилые олим на иврите.
Я взял адрес и сказал, что после работы зайду к этим людям.
Дверь открыл довольно крупный мужчина, из тех, кого женщины называют "интересными". Мощная, седая шевелюра. Лоб и борода Карла Маркса. Представился Зеевом.
- Нам, - он сказал, - никакой помощи не нужно. То есть, спасибо вам за желание помочь, но не представляю, что именно вы можете для нас сделать.
Я возразил, что мы тут, в общем-то, все некоторым образом... Словом, то, что вы бы сами сказали ему в этой ситуации.
Жены дома не было.
Все-таки предложил присесть. Правда, еще не знает, что у нас, когда человек входит в дом, то первым делом спрашивают, что он будет пить. (Ма ата шотэ?) Однако же, разговорились, и он первым делом сообщил, что он инженер-электрик.
Не знаю, как было до революции семнадцатого года, в царской России, но в СССР не только профессия была центральной, определяющей, чертой личности, но он сам был ее частью, как один из центральных камешков, образующих мозаичное инженерно-электрическое или строительно-монтажное панно. Профессия - это статус и функция всех остальных свойств и черт характера, а невозможность "устроиться по профессии" прямо пропорциональна возможности смотреть людям в глаза. Неустройство по профессии - трагедия, а необходимость заняться чем-нибудь другим - разрушительное вторжение в святая святых ищущей внутреннего равновесия души.
- Приходится работать сторожем, - признался он мне. - То днем, то по ночам. Сегодня заступаю в семь вечера и дежурю до семи утра.
- Я тоже первые два года работал сторожем.
- Но это же ужасно!
- Не скажу, чтобы это доставило мне удовольствие, но как же быть, если я совсем не знал языка? Пока сторожил, учил слова.
Зеев обиженно поджал губы, как делаю дети, когда родители обнаруживают полное непонимание того, что онипытаются им втолковать.
- Страна теряет на этом специалистов высокого класса, попытался он объяснить мне космический масштаб обрушившегося на него и на всех нас бедствия. Я работал главным технологом большого завода и упал до уровня сторожа. А моя жена! Она была заведующей горфинотделом, а теперь убирает квартиры и виллы богачей. Я знаю профессора, который метет улицу.
- Бедные люди обычно сами убирают свои квартиры, а богатые... - попытался я шуткой разрядить атмосферу, но это только разозлило его.
- И вы туда же! В этой стране все только и делают, что пытаются уверить меня в полной кошерности происходящего. Но подметающий улицу профессор - это же преступная расточительность.
Как это похоже на то, что я слышал от моей Розы.
- Все правы, - продолжал возмущаться Зеев, - но особенно умно рассуждают те, кому повезло, и он смог устроиться. Сытый голодного...
- Моя работа заключается в том, чтобы искать способа помочь, - перебил я его. - В том числе голодному. Давайте подумаем, что можно сделать.
- Сейчас вы скажете, что я должен выучить иврит.
- Вам всякий скажет то же самое. Это один из самых высоких и важных порогов, которые должен переступить иммигрант. В любой стране.
- А если я не могу?
Позвонили и он пошел к двери.
- Это моя жена. Познакомьтесь.
На пороге стояла Маша.
Четверть века меняет людей, но не настолько, чтобы не узнать.
Мы стояли друг против друга и даже не пытались найти правильные и подходящие случаю слова.
- Володя, это Миша, мой первый муж, - объяснила она Зеву.
- Вот как! - сказал он не столько этим восклицанием, сколько подброшенными кверху мощными бровями. - Значит, все, что вы мне тут наговорили, к делу не относилось. Вам нужно было встретиться с Машей. За этим вы пришли?
- Поверьте, я понятия не имел, что вы с Машей в Израиле, - попытался я объяснить ему недоразумение.
После чего мы втроем объясняли друг другу то, что незачем было объяснять, потому что все, что произошло и происходило между нами тремя, было относительно просто, а сложно было как раз другое, так сказать, драматический треугольник совсем другого рода, хотя и его тоже было не распутать, и по прошествии стольких лет было уже поздно этим заниматься, а совсем не говорить было тем более нельзя и невозможно.
Зееву-Володе нужно было уходить на службу, и мы с Машей остались вдвоем, и, нужно или нет, но это было неизбежно, чтобы оба мы рассказали друг другу о прожитом и обо всем, что было и прошло, включая то, что еще осталось и избегая того, о чем лучше не упоминать, и пусть себе остается в мусорной корзинке памяти каждого из нас. Она сидела напротив меня, постаревшая, но та же Маша или, по крайней мере, женщина, очень похожая на ту, что я встретил когда-то в библиотеке в библиотеке, и у которой были такие славные родители (На фоне мебели рококо), и которая умчалась в ссылку следом за своим декабристом, и от которой родители иногда получали письма, причем Таисия Наумовна при этом очень грустно качала головой.
Маша ни разу не приехала и не повидалась ни с родителями, ни с сыном. Говорят, это чисто мужской стиль поведения, и, кому бы я не рассказывал о Маше и о том, как она ради любви бросила родителей, мужа и - главное - сына, в ответ неизменно слышал: женщина так поступить не может. Вот Василий Игнатьевич, тот оставил жену с тремя детьми, и вот уже десять лет, как скрывается и уклоняется от алиментов. Так он же мужчина, и к тому же пьющий.
- Ты прав, Миша. Я плохо себя повела, но, если бы ты знал причину, то, может быть, понял бы меня.
Да уж! Как не понять! Любовь - великая сила и грандиозное благо. Жаль только, что всех вокруг осыпает осколками.