"Где деньги, там и евреи. - Из этого следует, что там, где евреи, там и деньги? - Хотелось бы..." (Требла)
В этой стране не только истоки цивилизации, но и современная культурная жизнь здесь кипит во множестве концертных и театральных залах, музеев и других культурных заведений. Жаль, что я не могу часто там бывать, потому что с трудом переношу организованную и плывущую в одном направлении публику. В такой толпе я ощущаю себя селедкой в косяке, послушно направляющейся в рыбацкую сеть. Когда аплодируют, а мне не хочется, мне кажется, что все, в том числе выступающие, смотрят на меня: а ты что? Не понял и не оценил? Ну, тупой! Или спрашивают: ну, как? Разве не здорово? Таки очень НЕ здорово! - так и хочется крикнуть в их довольные, эстетически развитые во всех направлениях рожи, но вы же меня знаете: я таки хам, но застенчивый. Я застенчивый хам. Из тех редких экземпляров, которые держат дулю в кармане и никогда не показывают ее другим.
Поэтому изо всех центров израильской культурной жизни я предпочитаю центральные автобусные станции. На иврите: тахана мерказит - если скажете иначе, то никто просто не поймет. Тахана мрказит - не только отправная точка междугородних автобусов, но это также крупный торговый центр и точка отсчета ваших представлений о жизни в этой стране и ее жителях. А также сливной бачок, в который поток репатриации сбрасывает все, что нигде и никак не устроилось, не абсорбировалось, не стало на свое место. Именно Вени я здесь ни разу не встречал, но других музыкантов и игрунов на аккордеонах, скрипках, мандолинах и других потертых, потрепанных и видавших лучшие времена инструментах - в полном изобилии. В отличие от Вениного, взгляды этих людей обращены вниз, в катакомбы их прошлого, где жизнь состояла из трудного, но в рамках железных правил движения по ступеням учебы, выпускных экзаменов, неуклонного роста зарплаты (десятка в десятилетие), получения степеней и разрядов, выхода на заслуженный отдых и входа в сосновый гроб из неструганных досок, обитый - на выбор - черной тканью с красными лентами или кумачом с черно-белой окантовкой. С одного конца таханы несется "калинка-малинка", а с другой - ее полная противоположность "малинка-калинка" вперемежку с "а идыше мамэ" и "ой, хлопэць, не журыся, туды-сюды поверныся". И оставьте меня, пожалуйста, в покое с вашим Вивальди, на которого вы в магазине русской книги купили сегодня билет за сто двадцать шекелей в семнадцатом ряду.
Скажите правду, вы в самом деле любите джаз? Нет, я не про Утесова. Утесов был одесситом, а спорить с одесситом все равно, что пытаться разгрызть старую папину галошу. Причем тут папины галоши? Нет, это я вас спрашиваю: причем тут Утесов и папины галоши? А меня убедили сходить на концерт джазовых знаменитостей, предварительно объяснив, что эта музыка элитарная, а для тех, кто не принадлежит... Словом, я лишний раз убедился в том, что не принадлежу. Это все равно, как если бы все автобусы компании ЭГЕД одновременно нажали на газ.
На тахане идет бурная торговля и уверен, что здесь торговый оборот продаваемых залежалых, вышедших из моды и непригодных к носке и употреблению вещей - в ярко освещенных магазинах, в мрачноватых ханутиках, бутиках и шопах, плюс все, что раскладывается на километровой длины столах превышает бюджет автобусной компании и соседнего с нею супер-маркета. Но так же, как в искусстве, крупный план меня мало интересует. В списках элиты не значусь.
В проходах, подземных и подпольных переходах, на лестницах, на асфальте или на низких стульчиках сидят веселые ребята преклонного возраста, в кипах и тюбетейках из Самарканда и рекомендуют все, что угодно. Всякую мелочь. Не вздумайте покупать: здесь выставлены ножницы, которые чикают, но не режут, часы, которые тикают, но не ходят и заколдованные кошельки, которые, если купите, будут иметь тенденцию к торичеллиевой пустоте.
- Как вы думаете, во что лучше всего вложить деньги? - слышу я за своим плечом, но гораздо выше моей головы.
- Понятия не имею, - автоматически отбиваю я подачу, сделанную в моем направлении странным, давно не бритым типом с рядом недостающих зубов во рту.
- А я знаю, - улыбается он. - В свой карман!
- Вы, однако, хохмач! - констатирую я.
- Да уж! - соглашается он. - Хотя моя фамилия Альбертов. Для краткости можно просто: Альберт. Я хожу по городу и собираю хохмы. Вон тот, с мешком, собирает пустую тару и куда-то сдает.
- За это дают деньги?
- Если вы то, что ему дают, называете деньгами, то они как раз поместятся в этот микро-кошелек с дыркой с другой стороны.
Впрочем, я вспомнил, что в прошлом году, когда я летал в Нью-Йорк, чтобы окончательно решить с Розой наш вопрос, я там, на улицах Манхэттена,видел то же самое и таких же специалистов по сбору бутылок и баночек из под пива и колы. Вполне возможно, что это не такая уж и плохая профессия, а с мозгами кандидата технических наук ее можно вывести на уровень двадцать первого века.
- Мазл-тов-мазл-тов-мазл-тов-мазл-тов, - жалобно пищал голосок старушки, присевшей у заборчика, сложенного из золотистого иерусалимского камня.
Попрошайничество по древности, безусловно, уступает таким солидным профессиям, как проституция и доносительство, но тоже достаточно древне, а евреям знакомо не хуже, чем ювелирное дело или финансы, причем, в Черте оседлости, в которую добрая матушка Екатерина заперла миллионы наших людей, чтобы, задыхаясь в местечках западной части России, они не сжили со свету все полноправное и вечнопьяное купечество и, как они это уже однажды сделали с "неразумными хазарами", чтобы не соблазнили неразумное крестьянство и не устроили ему поголовное (в смысле крайней плоти) обрезание. Черта ограничивала евреев буквально во всех видах деятельности, кроме солдатчины, повальная нищета была такой, что в одиночку и группами евреи слонялись от Одессы до самого Питера в надежде, там подработать а там выпросить подаяние. Глядя на эту приторговывающую и попрошайничающую публику, я вспоминаю луфтменчн (людей воздуха) нашего милого и доброго Шолом-Алейхема.
Действительно ли эта кликуша с ее мазл-тов-мазл-тов знает идиш или мазл-тов, произносимое на идишистский манер рассчитано на пробуждение жалости во всех, независимо от происхождения и религиозности, но ее метод точен, и свою не облагаемую налогом инженерную зарплату брутто-нетто она здесь имеет. Так говорят знающие люди. Но завидовать ей не стоит. Чтобы целый день, под солнцем и под дождиком, стоять на этом месте и с упорством тромбониста из оркестра Лундстрема повторять мелодию из двух нот, одна из которых бемоль, так, уверяю вас, нужно иметь здоровье древнееврейского Шимшона, которого люди с дефектами речи упрямо называют "Самсоном". Кликушество - привычный образ жизни, как бродяжничество и многие другие профессии этого рода. Тут нужен особый талант и огромное трудолюбие.
У моего деда был такой двоюродный брат. Все родственники уговаривали его вернуться к нормальной жизни. Один из родственников брал его к себе для работы в пекарне. Парень с презрением отказывался от всех предложений. Вспоминая о нем, я возвращаюсь к проблемам наших репатриантов: каждый хочет работать только по своей профессии. Не по его профессии, а только по своей.
Недавно где-то прочел, что таких полно в Торонто, причем в муниципалитете этого города есть особая статья на их одежду, обувь, спальные мешки и бутерброды.
- Евреи, евреи... - грустно промямлил я.
- Я не знаю, что вы хотели этим сказать, - быстро среагировал Альбертов, - но считаю, что вы не правы.
- То есть?
- То есть, в принципе все люди евреи. Многие об этом просто не знают.
- Иначе говоря?
- Вы знаете город Солнцекудров? Нет, не там, а по другую сторону. Так вот, до 1990 года в этом городе по статистике не было ни одного еврея.
- Ну, так что? Есть много таких городов.
- Фокус не в том. Слушайте внимательно: в этом городе до 1990 года по статистике не было ни одного еврея, а по статистике 1998 года 50 процентов этих евреев репатриировались в Израиль.
- Слушайте, Альбертов, где вы берете эти хохмы?
- Во! Именно этого вопроса я и ждал.
Он полез в карман и вынул оттуда три маленькие книжечки разного цвета.
- Все это мои произведения. Вы найдете тысячи моих хохм в этих книжечках. Уступлю все три за десять шекелей.
- Евреи, евреи... - сказал я еще грустнее. - Выходит, и вы, Альбертов, туда же?
- А куда же еще прикажете податься бывшему доктору технических наук, а нынче бродячему юмористу?